11

Бережной думал, что, как только ляжет в кровать, тут же уснет – но случилось наоборот. Как только усталое тело поняло, что больше не надо напрягаться и поддерживать вертикальное положение, в полную силу включился мозг, анализируя и систематизируя данные, которые были получены в ходе расследования.

Разговор с Василисой прояснил некоторые моменты, а именно: теоретически у Тины был мотив убить мужа. Правда, материально она ничего не выигрывала, а скорее наоборот, но деньги не всегда мотив. И у Леонтьева есть мотив, и мотив этот более чем очевидный, но при этом самому Бережному уже совершенно ясно: в деле есть кто-то, кто гораздо опаснее и Тины, и Леонтьева, и его мотив неизвестен.

Старая история с гибелью Анны Штерн, которая странным образом совпала с пропажей некоего ценного груза, и теперешние события каким-то непостижимым образом казались связанными между собой, несмотря на годы, разделяющие эти события. Что-то было нечисто в той старой истории, а свидетель – вот он, за стеной сопит, никаких сомнений нет, что Тина тогда все видела и в ее памяти сохранилась нужная информация. Но как ее извлечь, чтобы не навредить самой Тине? И можно ли будет доверять этой информации, ведь интерпретировала ее Тина по-детски, а чего-то и вообще могла не понять. Да еще после стольких лет полного забвения.

И странные события последних дней – убийство, которое обставили с небрежностью… Не успели? Тина своим возвращением помешала? Исчезновение экономки Елены Игоревны – куда она могла подеваться? И странный карамболь с собственностью, которую Тина, сама того не зная, передала невесть кому – надо же быть настолько бестолковой, ну совершенно никакого инстинкта самосохранения! Все это никак не укладывалось в схему, но Бережной чувствовал: какая-то схема здесь есть, просто нужно найти недостающие звенья и увязать события, разобравшись с мотивами.

– Андрюша, ты очень громко думаешь. – Диана повернулась к нему и посмотрела сквозь темноту, разбавленную светом уличного фонаря. – Странная история, и девочка странная.

– Тина? – Бережной вздохнул. – Мне кажется, что ее подвергли какой-то процедуре, в результате которой она смогла забыть то, что требовалось забыть.

– Смерть матери – достаточно травмирующее воспоминание.

– Особенно насильственная смерть. – Бережной обнял жену. – Завтра потребую эксгумации тела Анны Штерн. Начнем сначала.

– Как это тебе поможет в деле с двойным убийством?

– Пока не знаю, но у меня такое ощущение, что нужно начинать оттуда, с того дня, когда погибла Анна Штерн. – Бережной погладил Диану по голове. – Ты говорила с Тиной, какое у тебя впечатление?

– Двоякое. – Диана зажгла ночник и села в кровати. – Девочка нервная, неуверенная в себе, не умеет общаться и взаимодействовать с окружающим миром вне матрицы, в которую сама себя упаковала. Кто-то ей помог устоять в рассудке – научил посредством некоторых повторяющихся действий обретать покой.

– Как это?

– Есть такая методика, Андрюша. Вернее, была, ее запретили. – Диана села по-турецки и прижала к себе подушку. – Мы все, собственно, этому подвержены: каждый день мы выполняем десятки одних и тех же повторяющихся действий, и если что-то пропускаем, то весь день чувствуем себя неуютно. Вот смотри: ты встаешь, идешь в ванную, принимаешь душ, бреешься, завтракаешь, одеваешься, по дороге на работу выбрасываешь мусорный пакет… В общем, это набор действий, ставших уже автоматическими, часто неосознанными, выполняемых по сигналу периферической нервной системы. И если, например, завтра ты не сможешь побриться, то весь день будешь ощущать дискомфорт, даже если щетина не столь существенно мешает тебе. Просто ты выпал из матрицы.

– Ну, может, ты и права… Кроме мусорного пакета, отсутствие этого действия меня не встревожило бы.

– Ну, конечно. Но я права без всяких «может». – Диана улыбнулась. – А методика, о которой я тебе говорю, состоит в том, чтобы через выполнение определенных действий заставить человека, подвергшегося психологической травме, чувствовать себя в безопасности. В любой культуре любого народа есть некие социальные установки в виде традиций, которые являются неизменными и дают ощущение стабильности и безопасности. Например, английский пятичасовой чай. Это не просто традиция – это ритуал, позволяющий ощутить, что лодка в любом случае плывет.

– Что-то неизменное?

– Да. – Диана была рада, что муж понял ее. – Но это хорошо работает только на уровне традиций. А некоторые психиатры, навязывая пациентам данную методику, провоцируют обсессивно-компульсивное расстройство, а потому методику запретили. Но, видимо, Тине пришлось испытать ее на себе.

– Объяснишь?

– Охотно. – Диана вздохнула. – Обсессивно-компульсивное расстройство личности возникает у людей, склонных к психологической тревожности. Иные просто склонны, и это по итогу часто выливается в шизофрению или различные фобии, мании преследования. А другие становятся жертвами обстоятельств. Они замыкаются в себе, их одолевают страшные мысли, и чтобы от этих мыслей избавиться, им навязывают мнимую безопасность – они повторяют определенные действия, подсознательно веря, что, пока они эти действия повторяют, они в безопасности. И хотя психиатры, практикуя данную методику замещения, прививали пациентам просто различные бытовые ритуалы, это сочли неправильным. Вместо решения проблемы человеку предлагалось эту проблему загнать внутрь. Но дело в том, что любое отступление от системы ритуалов и правил, которые человек сам для себя выстроил, грозит тем, что проблема усугубится – и компульсия обретет болезненные свойства. Человек будет погружаться в это все глубже, даже не осознавая происходящего. Думаю, с Тиной в той школе, куда отдал ее отец, поступили именно так, и просто надеюсь, что иного выхода на тот момент не было, потому что в противном случае сделанное иначе как преступлением не назовешь.

– Что она тебе рассказала?

– Сказала, что не помнит ничего, что было до ее отъезда в Лондон. – Диана покачала головой. – Но на самом деле она все помнит, вот что плохо. Просто не осознает эти воспоминания, но любой сильный стресс может стать катализатором процессов, последствия которых могут быть для нее необратимыми.

– Она сойдет с ума?

– Я не психиатр, Андрюша – но да, я думаю, что именно этим дело и закончится. Либо же нервным срывом, в результате которого она покончит с собой. Помнишь, я как-то писала книгу о таком человеке, он был серийным убийцей? Я тогда очень плотно изучала данный вопрос: много читала о различных расстройствах личности, консультировалась с психиатрами, даже прослушала курс лекций профессора Сорбонны на данную тему, документы изучала, уголовные дела серийных убийц со всего мира…

– Помню, как же. – Бережной улыбнулся. – В результате очень достоверно получилось. Так что ты предлагаешь?

– Предлагаю пока оставить девушку в покое, тем более что она явно нездорова – кашляет, хоть и глотает антибиотики. Посему завтра езжай на работу, а я позову домой Наташу, пусть она осмотрит Тину, а тем временем найду психиатра, с которым она согласится побеседовать. Правда, тут я пока не знаю, как все обставить, но обязательно придумаю. – Диана положила подушку на место, устроилась под одеялом и выключила ночник. – Ты ищи по своим возможностям, а я попробую что-нибудь сделать для этой издерганной девочки.

Бережной улыбнулся – Диана никогда не пыталась обуздать свой наседочный инстинкт, так что Тина Тобольцева отныне в хороших руках.

Леонтьев сидел на кухне, забыв снять куртку и ботинки.

Воспоминания, которые он сегодня вынужден был снова поднять на поверхность, всколыхнули в нем давнюю боль, и ярость, и ощущение непоправимости. Он часто прокручивал в голове события тех дней. Так часто, что даже составил некий почасовый план – что за чем происходило, но ответа на свой вопрос не нашел. Из того, что он знал, получалась странная картина, и он злился – но поскольку Штерна не было в живых, он злился на Тину. Она знает, что произошло в тот день, она там была! И то, что она молчала тогда и молчит сейчас, Леонтьева бесило.

Он вспомнил, как увидел Тину через неделю после похорон Анны – приехал в дом к Штерну с какими-то бумагами. Девчонка сидела в своей комнате и раскачивалась из стороны в сторону – молча, долго. Леонтьеву хотелось войти к ней, схватить мелкую дрянь и трясти ее, бить, хлестать по лицу до тех пор, пока она не перестанет притворяться и заговорит. Он вспомнил, как тогда ненавидел Тину, просто до судорог, ему даже мнилось, как он бьет проклятую тварь, изо всех сил колотит, и какое-то время эта ненависть жила в нем, кипела внутри, прожигала насквозь. И он начал обдумывать план похищения. Как вывезти ее куда-нибудь и выбить из мелкой сопливой дряни правду, а потом… Вот это «потом» отрезвило его, словно очнулся от сна.

Тина была просто ребенком. Он ненавидел, хотел бить и терзать, а потом и убить ребенка – единственное, что осталось в этом мире от Анны. Леонтьев вспомнил, как сидел, придавленный осознанием собственного безумия, и не понимал, как такое могло с ним случиться.

Он не был ни злым, ни жестоким человеком, ему едва исполнилось двадцать три года. Он потерял женщину, которую любил больше всех на свете, но понимал: это не оправдывает того, что овладело им. Он сам не понимал, почему именно Тину он обвинял тогда. Может, просто потому, что лишь она одна сказала бы ему правду, если бы могла?

А Штерн точно знал правду, но он ни за что на свете не сказал бы ему.

Зазвонил телефон, Леонтьев узнал номер отца. Они не разговаривали довольно давно: у отца всегда были какие-то свои дела, и о нем ходило множество слухов, которые отчасти были правдой. И Леонтьев всегда знал, что отец звонит ему просто по обязанности – сын его разочаровал. Нет, отец не отвернулся от своего отпрыска, даже устроил его в бизнес к Штерну, и благодаря его деньгам у Леонтьева появился в жизни хороший шанс реализоваться, и шанс этот он использовал, но отношения с отцом остались напряженными. Их обоих такое положение дел огорчало, но по-другому не получалось, да и не было по-другому никогда, слишком они разные.

– Слушаю.

Не взять трубку нельзя. Леонтьева всегда раздражала вот эта необходимость отвечать по телефону, в то время как он не хотел разговаривать – и с отцом в особенности, потому что тяжеловесная грубость отца была ему неприятна, хотя он не считал себя кисейной барышней.

– Адвокатишка этот мошенник знатный, но бумаги она подписывала в здравом уме. – Отец никогда не здоровался, а всегда начинал с самой сути вопроса, словно это была середина разговора. – А поскольку ты от своей хабалки избавился, не будь дураком, окрути вдову, и все будет твое. Не захочешь с ней жить – потом порешаем вопрос, не проблема. Ты слышишь меня, Миша?

– Мила не хабалка.

– Перестань! – Отец презрительно фыркнул. – С такой можно сходить в сауну пару раз, но жениться на ней было незачем, я тебе еще тогда это говорил. Конечно, смерти я ей не желал, но что случилось, то случилось, кто-то ее убил. Так что не будь ты дураком хоть на этот раз, послушай меня.

Леонтьев всегда удивлялся, как отцу всегда удается найти самые неподходящие слова, чтобы поговорить с ним. А отец даже не понимал, насколько неудачными являются его попытки. Но ссориться он не хотел, а потому попробовал перевести разговор на другую тему.

– Пап, ты сам-то как?

– Не дождешься. – Отец раскатисто захохотал. – Нормально я, учитывая мой возраст. Семьдесят лет, а еще могу дать фору молодым, имей в виду. Я бы на этой цыпе сам женился, да мне это незачем. Миша, послушай меня. Я знаю, что не являюсь хорошим отцом и мы мало понимаем друг друга…

– Мало?

– Ладно: мы друг друга не понимаем. – Отец откашлялся. – Но тебе сорок пять лет. Почти сорок шесть. Детей у тебя нет, это плохо – но то, что Милка их тебе не родила, это хорошо, какая из нее мать? А вот дочка Штерна вполне подходит на роль матери моих внуков, и если ты…

– Пап, об этом и речи быть не может! – Леонтьев вспомнил холодное презрение в глазах Тины и содрогнулся. – И давай эту тему поднимать больше не будем, я сам в состоянии решить, как мне строить свою жизнь дальше и от кого иметь детей.

– Не будь дураком, Михаил! – Голос отца стал тяжелым, как вся ярость мира. – Хороший бизнес, который почти увел у тебя из-под носа проныра, которого я же и пристроил к Штерну, и если бы он не склеил ласты… Как ты мог не сказать мне, что Тина переписала на него свою часть бизнеса? И кто мог предположить, что вообще все наперекосяк пойдет, я всегда думал, что ты женишься на Тине, у нас со Штерном все было договорено…

– Что?!

– А как ты думал? – воскликнул отец в ярости. – Я вложил в это дело деньги, а Штерн не имел наследника, ясен хрен, что мы планировали поженить своих детей, и если бы ты не спутался с Анной…

– Ты знал?!

– Знал ли я? Конечно, знал! – Отец засмеялся злым смехом, и ярость накрыла Леонтьева жаркой волной. – Надеюсь только, что Штерн этого не знал. И я дал тебе время на то, чтобы прийти в себя, – как раз девчонка подросла, а ты в бизнесе пообтерся. Моя ошибка с Семеном, тут я признаю, но так случилось, что проныра этот умер. Так хоть теперь не теряй свой шанс, что ж ты строишь из себя целку!

– Давай потом поговорим, я устал.

Отец еще что-то говорил, но Леонтьев уже отключил телефон. Ему хотелось швырнуть трубу в стену, но он сдержался, да и труба не виновата, что его отец таков, каковым и является, и между ними пропасть, которая с каждым годом становилась все глубже.

Леонтьев поежился, представив, как бы он стал вдруг ухаживать за Тиной. Даже если оставить за скобками то безумие с ненавистью и жуткими планами, он все равно представить себе не мог, как бы он мог, например, лечь с ней в постель. Он и вообще представить не мог кого-то, кто бы стал спать с Тиной. Просто даже в такой ситуации ее не представлял. То, что Семен был ее мужем, не меняло его мнения ни о Тине, ни об особенностях их с Семеном семейной жизни. Со стороны Семена там был трезвый расчет, а Тина вообще плевать на все хотела, ее совершенно не интересовали люди, живущие рядом с ней.

Удивительно, как та рыжая девица оказалась у нее в подружках?

Вспомнив существенный бюст Василисы, Леонтьев вздохнул. Миле пришлось сделать операцию по увеличению груди, потому что природа ее в этом вопросе обделила. Но у рыжей бюст натуральный, и Леонтьев вдруг подумал, что если рыжая – подружка Тины, то значит, что он ее еще увидит.

Леонтьев наконец заметил, что стоит посреди собственной гостиной в уличной одежде, и даже в ботинках. Чертыхнувшись, он сбросил куртку прямо на пол и разбросал, снимая, ботинки. Милка бы его за такое ругала полдня, но дело в том, что Милки больше нет.

Леонтьев поднялся в спальню, где особенно чувствовалось присутствие Милы – вокруг витал сладковатый запах ее духов. Милка любила тяжелые сладкие запахи и любила сильно душиться, но его это не раздражало. С ней он мог валяться на диване и болтать ни о чем, смотреть ток-шоу с беременными школьницами и прочими непотребствами, и она не смотрела на него, как на невесть откуда взявшееся пятно на скатерти. И секс с ней был хорош, она умела дать ему то, что он хотел, и не считала это чем-то грязным. Она вообще ко многим вещам относилась просто и без надрыва, и это его устраивало.

Но «в обществе» Милка, безусловно, выглядела неуместно, как и он сам.

А вот Тина вписывалась в любое общество, но представить ее в своей постели Леонтьев не мог. Да он бы заледенел весь, думая о том, достаточно ли элегантно выглядят его трусы и не сделал ли он в очередной раз чего-то, за что его нужно презирать.

– Нет, в этом вопросе каждому свое.

Леонтьев поднял с кровати халат Милы – шелковый, леопардовой расцветки. Халат сохранил запах Милы, и Леонтьев уткнулся в него лицом, пытаясь осознать произошедшее.

Виктор Васильев сидел в кабинете, изучая только что с боем вырванные у экспертов результаты экспертиз. Он не умел так разговаривать с экспертами, как Бережной, но зато ссылка на генерала заставила экспертов остаться на работе и работать, а то они уж было решили, что могут расползтись по домам.

Результаты были предварительными, но и они выглядели странно.

У Тины Тобольцевой не было хламидиоза. Мало того, у нее была сильная анемия, в крови нашли следы антибиотика – но тут все ясно, Виктор помнил, как натужно кашляла Тина. А больше никаких сюрпризов, и отпечатки ее пальцев тоже нигде не фигурировали, и в базе не было на нее ничего, даже штрафов дорожной полиции.

– До зубовного скрежета добропорядочная дама. – Виктор отложил страницы отчета и принялся изучать другой. – А вот это уже интересно.

Отчет касался сравнительного анализа ДНК – конечно, предварительного, но он показал, что кровь убитого мужчины, труп которого исчез, и семенная жидкость, оставшаяся на месте преступления, совпадают с пробами, взятыми на анализ с зубной щетки убитого, найденной в его ванной. Значит, никакой ошибки Тина при опознании трупа не допустила: убит человек, который был известен под именем Семена Тобольцева.

– Ну, хоть это теперь ясно. Знать бы, зачем труп умыкнули…

Виктор спрятал бумаги в сейф, думая о том, что нужно будет завтра утром прислать их генералу. И узнать, что же рассказал ему Леонтьев.

Собственно, сам Леонтьев Виктору понравился – видно, что мужик всю жизнь много работал, чтобы добиться успеха. И конечно, Тина морщится при виде его манер. Но Леонтьев много лет работал с Тобольцевым – не может быть, чтоб он вот так уж совсем ничего о нем не знал. А это значит, что нужно будет его расспросить об убитом, глядишь, что-то и нарисуется. Иногда люди и сами не подозревают, что знают нечто важное.

Виктор решил по дороге домой заехать в больницу к Дэну.

Машина завелась, и Виктор поспешно съехал на проспект. Вечером машин было уже немного, все те, кто торопился домой из офисов, уже давно спят. Но у них работа не такая, чтоб вовремя домой приходить, и вообще много моментов, которые непонятны людям, находящимся вне их с Дэном матрицы. В обычном мире нет окровавленных трупов, убитых горем родственников, непонятных хитросплетений интриг и грязи… Вернее, они есть, но люди предпочитают этого не видеть, а когда с ними случается беда, то первый вопрос всегда такой: почему я, почему это случилось со мной?!

Но Виктор знает ответ: беда может случиться с любым человеком, независимо от того, ведет он аморальный и антиобщественный образ жизни или нет. Иногда прилетает вообще на ровном месте. Вот как к Тине Тобольцевой, например. Жила себе дамочка, никого не трогала, летала по миру, по музеям бродила – и на тебе, получила. Что теперь с этим делать, неясно. Есть такие дела, к которым не знаешь, с какой стороны подступиться, потому что отовсюду лезут какие-то странности.

Виктору не хватало напарника, и неважно, что Дэн пошел на повышение. А он, майор Васильев, получил новую должность, заняв место Дэна. Но они по-прежнему были закадычными друзьями, по-прежнему вместе расследовали интересные дела, у них была общая компания, их женщины тоже приятельствовали, и Виктор представить себе не может, что Дэн вот так возьмет и куда-то денется.

Нет, он иногда думал о том, что будет, если однажды что-то случится с ним или с Дэном. Любой бы думал, работая на такой работе, вот и Виктор иногда прокручивал в голове варианты возможного будущего, в котором не будет его самого или Реутова. И всякий раз осознавал, что для их родных и друзей подобное станет катастрофой.

– Смерть страшна не тому, кто умер, – ну, умер и умер, все ясно и окончательно, лежи себе, торопиться больше некуда. – Виктор вздохнул. – А вот для тех, кто остался, – тут да, нехорошо…

Он знал, что Раиса никогда не оправится от горя, которое причинит ей его, Виктора, смерть. И навсегда останется одна. И жизнь его детей будет на годы отравлена горем, а мать просто не переживет. И если это случится с Дэном, размах катастрофы будет не меньшим.

– Нет, нельзя нам умирать пока. – Виктор припарковал машину у больницы и вышел в холодную влажную ночь. – Дел полно, куда же тут умирать?

А сейчас нужно как-то пробраться к палате Дэна, минуя больничных церберов, и Виктор подумал о том, что зря он оставил пистолет в сейфе.