12

Блюдо с печеньем было особенным.

По краям фарфорового поля гроздьями сплетались цветы, а в центре – домик с крест-накрест сбитыми опорами и балками, соломенная крыша растрепалась от времени, но заборчик аккуратный, а окна из двенадцати ячеек открыты, на подоконнике стоит вазон с цветком, и деревья вокруг старые, замшелые, и маленький пастушок, присматривающий за стадом из пяти овечек… И крошки от печенья, такие темные на фоне белого с синим фарфора. Запах этого печенья – ваниль, нотка цитруса, шоколад, и красивое блюдо, стоящее на столе посреди большой кухни, на клетчатой скатерти.

– Хочешь печенья?

Мама улыбается, сидя у окна. И Тине становится страшно, очень страшно – она во сне помнит мамино лицо, а потом забудет и лицо, и голос, и саму маму, забудет накрепко. Она вспоминает маму только во сне, но и во сне ей нельзя выходить из кухни, нельзя смотреть, что там, в доме. И дом знакомый, но потом Тина его совсем не помнит. Где он стоял, этот дом, в котором был шкаф с одеждой, но она отчего-то спряталась не в шкафу, а залезла под стол, прижимая к себе мягкого ягуарчика, а почему – она не помнит, хотя во сне это и знает, как знает и то, что потом не вспомнит.

И сна этого она боится, потому что в нем происходит что-то, чего не должно происходить.

Тина проснулась от того, что ей хотелось пить. Осторожно встала с кровати, переместившись через мирно посапывающую Василису, и пошла на кухню. В квартире было тепло, из кухни пахло выпечкой, и можно не зажигать свет – фонарь, горящий внизу за окном, разгонял тьму.

Вода в чайнике оказалась теплая, но пить можно.

Тина села за стол напротив окна. Пустая улица, темные окна домов, фонари горят желтоватым светом, пустая скамейка напротив дома выглядит мокрой. Тина подумала о теплых странах, куда ей нужно ехать, она уже наметила себе маршрут, и как только решится вопрос с деньгами, она уедет, конечно же. Вот только как и когда он решится?..

Мысль о том, что она застряла в промозглом Александровске надолго, приводила Тину в отчаяние. Нет, ей нужно уехать, срочно, куда угодно – просто сесть в самолет, и… Тина решила, что ей нужно позвонить в свой парижский банк, чтобы выяснить, какими средствами она располагает и достаточно ли их, чтобы уехать. Ее здесь никто и ничто не удержит. А все эти проблемы останутся здесь, и когда она вернется (если вернется!), то они уже исчезнут. Их решат люди, которым по долгу службы положено такие проблемы решать.

«Конечно, это нехорошо, если вдуматься, но я не могу здесь больше оставаться. – Тина снова налила себе воды и выглянула в окно. – Если я еще немного задержусь посреди всего этого, то с ума сойду».

Ей снова вспомнилось овальное блюдо с жанровой сценкой. Тина могла поклясться, что никогда его не видела: в ее коллекции такого блюда не было, хотя оно, если предположить, что злополучная посудина на самом деле существовала и она сейчас ее вспомнила – самое что ни на есть годное для коллекции фарфора блюдо, сделанное в начале девятнадцатого века, не позже и не раньше, именно тогда на фарфоровой посуде начали рисовать эти тяжеловесные гроздья сине-голубых роз.

Тина тряхнула головой – нет, она видела такое блюдо, возможно, в школе… Но отчего-то отчетливо вспоминается белая в красную клетку скатерть, и открытое окно, и единственное раскрошенное печенье, и шоколадные крошки.

– Нет, так дело не пойдет.

Тина села на пол кухни и положила руки на колени. Нужно успокоиться, просто достать из своего сундучка в памяти нужную мелодию, и она заглушит ненужные мысли. И когда мелодия отзвучит, все плохое рассеется. Или же не будет таким пугающим. Прошлое не должно пугать, ведь все уже прошло, чего же бояться?

Уитни Хьюстон запела свою тягучую бессмертную песню, и Тина погрузилась в звуки, раскачиваясь. Все, что прошло, – уже прошло, ничего нельзя изменить, а значит, думать и переживать, и позволять прошлому отнимать настоящее – глупо и разрушительно. Нужно жить сегодня и думать о том, что будет завтра, а прошлое всего лишь сон, в котором не разобраться, где правда, а где фантазия, да и не стоит оно того, чтобы разбираться.

«А Семен? – Музыка умолкла, и Тина поняла, что нужно начинать сначала, но сконцентрироваться не получалось. – Семен, которого просто не было, а был – кто? Отец, возможно, знал, но отец так и не сказал правды, он просто выстроил между собой и мной стену и более никогда моей жизнью не интересовался, пора это наконец признать. Давал мне денег, обеспечивал, но я же понятия не имею, что он был за человек, а он не знал ничего обо мне. И не хотел знать. Он даже умер без меня, а я не знала, что он умирает».

Осознание этого для Тины оказалось болезненным.

Отец рассматривал ее просто как инкубатор, который родит ему наследника, раз она сама оказалась ни на что не годной. Но она даже наследника не родила, потому что их отношения с Семеном с самого начала носили несколько иной характер, в котором сексуальная составляющая была не главной. Вернее, ее практически не было, и Тину такое положение дел устраивало более чем, но почему это устраивало Семена? Или все-таки не устраивало? И почему ей плевать на это?

А ведь плевать, ну вот никак не задело ее присутствие в их спальне чужой женщины с тощей окровавленной спиной, хотя бы это была и Мила Леонтьева. Она удивилась, конечно, – Семен не интересовался такими женщинами, как Мила… Но, с другой стороны, откуда она это может знать? Ну, допустим, Мила была не во вкусе того Семена, которого знала Тина. Но ее не оскорбил сам факт измены, даже если он имел место. Ни разбитого сердца, ни уязвленного самолюбия, даже приблизительно ничего из того, что должна бы, по идее, чувствовать обманутая жена.

Ни горечи потери. Только безмерное удивление.

Она не почувствовала горя от смерти Семена. Гораздо больше ей жаль пожилого патологоанатома, которого она видела единственный раз в жизни, и совершенно голливудски красивого подполковника Реутова, который тоже пострадал. Но думая о Семене, она не чувствует горя.

– Я, наверное, чудовище.

Тина поднялась с пола, понимая, что никакая методика отсечения сейчас не сработает. Накопившиеся вопросы настоятельно требовали ответов, и дальше делать вид, что ничего не происходит, больше невозможно. Конечно, полиция должна заниматься расследованием, но вряд ли полиция сможет ответить на вопросы, которые волнуют ее.

И куда-то исчезла Елена Игоревна, и от этой мысли очень неуютно, потому что Елена Игоревна – единственный человек, который связывает ее с прошлым. И уж она-то все знает о том, что произошло и с ней, и с матерью в тот день, когда она забыла себя.

– Почему я никогда ни о чем ее не спрашивала? В тот день, когда умерла мама, – где была Елена Игоревна? А даже если ее не было в доме, она же все равно знала, почему я никогда не спрашивала?

Доктор Эмили Томпсон учила Тину отсекать ненужные эмоции. Это оказалось сложнее, чем говорила доктор, но Тина справилась, по итогу, и ее жизнь потекла спокойно и нормально. Она смогла найти для себя то, что помогало ей отсекать мысли, – путешествуя по миру, знакомясь с новыми странами и культурами, Тина сумела найти тот стержень, который помогал ей держаться и не помнить, не думать о ненужных вещах, которые она все равно не может изменить, и среди этих ненужных вещей каким-то образом оказалась ее мать, которая приходила только во сне. И во сне все было ясно и страшно.

И сегодня впервые за многие годы Тина смогла поймать воспоминание, которое удержала в реальности, – старинное фарфоровое блюдо и раскрошившееся шоколадное печенье на краю, и крошки. И клетчатая скатерть на круглом столе.

Круглом? Еще минуту назад она не помнила, что это был за стол. Но сейчас уверена: стол был круглый, и он ей нравился именно потому. Складки скатерти красиво спадали вниз, прямо перед глазами, до самого пола, а ножка стола была гладкой и прохладной, и…

– Я почему-то сидела под столом?

Тина обхватила голову руками. Нет, не вспомнить, ни за что не вспомнить. Вот если бы знать, где тот дом, зайти туда, но… Она вернулась из Лондона уже в новый дом, на улице Веснина. И ни разу не вспомнила, где жила раньше. Она помнила отца, помнила Елену Игоревну, но ни разу ни о чем не спросила у них, почему?

Она никогда не жила в том новом доме больше недели. Приезжала вроде как для приличия, но вряд ли это нужно было отцу. Впрочем, с ним никогда нельзя было быть уверенной, что он на самом деле думает, потому что думал он как-то очень многоэтажно. А ее интересовали вещи, которых отец не то чтоб не понимал, но категорически не признавал важными.

Тине была важна игра света на старых картинах и кружевные воротники на костюмах людей, от которых уже и памяти не осталось, но они были! А сколько их было, как они выглядели, никто уже никогда не узнает. Или это неважно? Но вот люди, которые хоронили своих умерших не в земле, а в катакомбах Палермо, например, – они хотели сохранить их, и кое-что сохранить удалось, хоть это и выглядит ужасно с точки зрения современного человека, но как-то завораживающе ужасно. И вот почему родители сохранили Розалию Ломбардо, Тина тоже понимает. Они не могли с ней расстаться, они боялись, что со временем забудут ее лицо, и так сильно ее любили, что не могли этого допустить. И мысль, что ее тело превратится в горстку уродливого зловонного праха, была им невыносима. Жить день за днем и думать о том, во что каждую минуту превращается тело твоего ребенка, было им невыносимо. Вот сегодня провалились глаза, завтра отслоилась кожа, процесс гниения… И ничего нельзя сделать, потому что она заперта в ящике под землей, и защитить ее невозможно. Конечно, родители не могли вынести этого, как и смириться, потому и сохранили Розалию как сумели. Говорят, Салафия был колдуном.

И Тине тоже казалось важным – сохранить то, что сделали люди, голоса которых давно умолкли. За них говорят здания, картины, предметы искусства и быта. Люди ушли, а это осталось, чтобы говорить о людях – и за людей.

Да, это тоже прошлое, которое нельзя изменить, но знание этого прошлого не нанесет Тине вреда, и оно может принадлежать ей, раз уж ее собственное прошлое оказалось под запретом. И это прошлое мира, прошлое людей, которых давно оплакали, и оплакавшие тоже мертвы – оно общее, и его можно ощутить, как ощутить свою принадлежность к миру людей. И смотреть широко раскрытыми глазами, и ощущать покой и целостность.

Потому ей нужно уехать.

Тина вздохнула – решение принято, и толковать здесь больше не о чем.

– Ты чего полуночничаешь?

Это Василиса обнаружила отсутствие Тины и пошла искать ее.

– Пить захотелось.

Василисе незачем знать, что решила Тина. Конечно, Василиса замечательная, но ее деятельная натура вряд ли приемлет методику отсечения эмоций. А рассказывать Василисе о блюде с печеньем и круглом столе, под которым была полированная гладкая ножка, глупо. Потому что это может быть просто сон.

– Идем спать, что ли.

Тина кивнула – да, спать. Завтра Василиса уедет на работу, а она свяжется с банком, со своим знакомым парижским адвокатом, и если только все не так плачевно, как кажется, она уедет. Кто-то отнял у нее дело ее отца? Что ж, так тому и быть. Она ничего не может с этим поделать, а значит, и думать об этом смысла нет. Нужно делать то, что можно каким-то образом исправить, а что можно исправить с бумагами, которые она сама же и подписала – по глупости и беспечности?

И если это означает, что она подвергнет себя опасности или даже погибнет, – значит, так тому и быть.

Когда не ощущаешь ценности жизни, на многие вещи начинаешь смотреть по-другому. Тина поймала себя на том, что она никогда не ощущала необходимости жить. Ее научили сохранять равновесие и выживать, но, по большому счету, именно ей было на этот вопрос плевать. Между жизнью и не жизнью грань очень тонкая, изучая разные культуры, Тина поняла: смерть одного человека, равно как и миллионов, ничего не меняет в судьбе мира. Человек просто перестает быть, и тут лишь важно, что после него осталось живущим. И если не осталось ничего, то жил он зря.

– Инна, не дави на меня!

Геннадий Щелканов решил, что тот день, когда он у палаты Реутова познакомился с Инной Шатохиной, вполне можно назвать черным.

– Гена, я на тебя не давлю. – Шатохина прошлась по тесному кабинету Геннадия, сердито блестя кошачьими хищными глазами. – Просто время дорого. Что вы, гении, еще выяснили об этом неуловимом Тобольцеве?

– Кроме того, что парень когда-то просто присвоил это имя? – Геннадий хмыкнул. – Только то, что его вроде как вообще не существовало до того дня, как он объявился в компании Штерна. Ни отпечатков пальцев в базах, и программа распознавания лиц Интерпола ничего не выдала, ноль информации, зеро! И откуда он вынырнул, и что знал о нем Штерн, теперь выяснить будет сложно, на это требуется время, а ты подгоняешь меня.

– Подгоняю, потому что след остывает, Гена. – Шатохина прошлась от окна к столу и села напротив. – След остывает, а полиция ищет не того, кто такое сотворил с Дэном, а убийцу этого самозванца Тобольцева, а я теперь сомневаюсь, его ли нашли убитым в том доме.

– Зато теперь полиция знает, что за мадам убили с ним на пару. – Геннадий самодовольно ухмыльнулся. – Это Мила Леонтьева, жена партнера Тобольцева, сегодня официально была опознана супругом, Михаилом Леонтьевым, Олег взломан комп следователя, вот отчет.

– Забавно. – Инна пробежала глазами отчет. – Но имеет ли это значение? Нужно выяснить, кем на самом деле был Тобольцев, потому что это подозрительно: явился невесть откуда, и Штерн приблизил его, хотя дядька он был своеобразный и просто так никому не доверял. Леонтьев… Знакомая фамилия, но вот имя…

Геннадий пожал плечами.

– Михаил Леонтьев, сорок пять лет, партнер покойного Штерна и владелец сорока процентов бизнеса.

– Нет, я эту фамилия слушала в связи с…

– Да, он сын Владимира Леонтьева, того самого.

Инна кивнула, задумавшись. Немудрено, что фамилия показалась знакомой – имя Владимира Леонтьева знали многие и за пределами Александровска. Его «золотой офис» находился в центре города, а сеть ломбардов охватывала не только город. Но это был легальный бизнес, а Инна знала и о нелегальном, о котором знала и полиция, но доказать не могла – наркотики, изготовление, транспортировка, сбыт, и за многими преступлениями стоял именно Леонтьев. Но его ни разу официально ни в чем не обвинили, слишком хитер старый лис.

– А сын, значит, не захотел в папашин бизнес – но денежками не погнушался. – Инна покачала головой. – Ну, у него и выбора-то особого не было, собственно. Нужно бы покопаться и вокруг старшего Леонтьева, под каждый камень заглянуть, не может быть, чтоб вот так-таки ничего не нашлось, хоть какой-то зацепки, так же не бывает. Не мог этот Семен Тобольцев ниоткуда появиться.

– Инна, я ищу, правда. Тут вот отчеты из лаборатории – похоже, убитый все-таки был именно Тобольцевым, и тогда непонятно, зачем был похищен его труп.

Инна кивнула – что ж, значит, что-то было в самом теле, но что?

– Значит, будем считать, одной головной болью стало меньше, оба трупа опознаны. Интересно, кем он был, откуда он появился, этот Тобольцев, что в нем было такого, что хотели скрыть похищением тела?

– Пока не знаю, ищем. Тут вопрос даже не в том, что он вынырнул около Штерна, большие деньги всегда привлекают различного рода проходимцев, желающих так или иначе откусить кусок пирога. – Геннадий пустил на печать какие-то документы, загудел принтер. – А тут ведь парень не просто продвинулся у Штерна по карьерной лестнице, но и стремительно женился на его дочери Тине – боюсь, для него это была не слишком удачная сделка, потому что дочка Штерна весьма своеобразная.

– То есть?

– Сама взгляни.

С монитора на Инну смотрела чопорная девица в английском твидовом костюме. Рыжеватые, слегка волнистые волосы собраны в строгий пучок, большие очень синие глаза на узком породистом лице, брови вразлет и тонкий нос, пухлые губы капризной куклы – и изящная линия подбородка. Но взгляд отсутствующий, углубленный в себя, и дело тут явно не в наркотиках.

– Глаза странные, – Инна перелистнула фотографии. – Марсианка какая-то. Что с ней не так?

– Думаю, с ней все не так. – Геннадий кликнул мышью, из принтера начали выползать страницы. – Бери и читай, я это повторять не в состоянии.

– Что это?

– Некое старое уголовное дело. – Геннадий нахмурился. – Не то, что по итогу попало в архив, а изначальное. Хранится в одном очень специфическом архиве, который Олег вчера взломал. Мы ничего не воровали, просто скопировали, но мне достаточно было прочитать это один раз, чтобы понять: второй раз я его читать не стану и пересказывать тоже.

Инна собрала страницы и, уложив на стол, соорудила аккуратную стопку.

– Ладно, я почитаю. Но меня все равно гораздо больше интересует, кто сделал это с Дэном, чем какие-то дела столетней давности. Нужно выяснить, кто имел зуб на этого мнимого Тобольцева, что это была за чертовщина с похищением трупа? Но расходным материалом они сделали именно Дэна, и я не остановлюсь, пока не выясню, что и как. К сожалению, два моих хакера улетели на конференцию в Амстердам и приедут только через неделю, я беспокоить их не хочу, они это мероприятие полгода ждали, повизгивая от восторга предвкушения, но и ждать я столько не могу, как ты понимаешь. Зато, к счастью, есть вы, два гения – вот вас-то я и буду третировать, нравится тебе это или нет. Ну, что еще?!

Геннадий болезненно сморщился – он терпеть не мог таких напористых дамочек, как Шатохина, но она тем не менее вызывала у него симпатию, и эту двойственность он никак не мог преодолеть. И объяснить ей, что они с Олегом залезли в такие реестры и архивы, за одно знание о существовании которых исчезают без следа, он не может. Никто не должен об этом знать, тем более такая несдержанная особа, как Инна Шатохина.

– Инна, ты это старое дело все-таки внимательно почитай. – Геннадий вздохнул. – И мы тут не фигней страдаем, а работаем и еще кое-что раскопали, чтоб ты понимала, – думаю, полиция это еще не выяснила. Оказывается, экономка из дома Штерна, которая жила в их семье все эти годы, – родная сестра Анны Штерн. Вернее, у них общая мать, а отцы разные.

– И что нам это дает?

– Пока не знаю. – Геннадий задумался. – Но если об этом родстве не знала даже Тина, то факт родства почему-то намеренно от нее скрывался, потому что Штерн об этом как раз отлично знал.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. – Геннадий снова кликнул мышью. – Он был на ней женат два года – прежде, чем женился на Анне. Елена Игоревна после развода снова вышла замуж, потом Штерн женился на Анне, но Елена как-то очень быстро овдовела, и Штерн пригласил ее в их с Анной дом, с новорожденной Тиной было полно хлопот. И все вместе они жили на улице Юности, этот дом до сих пор принадлежит Анне… Ну, с момента ее смерти он перешел к Тине, конечно. Дом этот в бумагах Штерна нигде не фигурировал, а потому Тобольцев так ничего о нем и не узнал, и дом остался во владении Тины – формально, а практически – она этот дом, скорее всего, даже не помнит и не знает о своем праве собственности. Оно нигде не зафиксировано, потому что по бумагам дом принадлежал Анне, а она составила завещание на дочь ровно за четыре дня до смерти, и Тина не обращалась к нотариусу за наследством, но она имеет на него полное право. Такие вот хитросплетения. И пропавшая Елена Игоревна вполне может быть в этом доме, уж она-то отлично знала, чей это дом, за него аккуратно вносились все коммунальные платежи, вносились наличными – и я не думаю, что Штерн сам это делал, а тем более Тобольцев. Нет, платила экономка, больше некому, и ключи от дома у нее, скорее всего, имелись. Кстати, на момент смерти Анны она тоже должна была находиться в доме, но, как ни странно, в документах это не зафиксировано, и я думаю, не случайно. Так что эту даму нужно как можно скорее найти и задать ей наводящие вопросы, она не просто так в бега подалась.

– Это если она подалась в бега, а не лежит где-нибудь в компании с червями. Как же полиция этого не раскопала – ну, родства Анны и Елены и предыдущих отношений Штерна с экономкой?

– Я думаю, они этого вообще не расследовали тогда, а сейчас… Это же очень старые дела, которых не коснулась компьютеризация – то есть в реестрах, доступных полиции, таких подробностей нет и быть не может, а соотнести имена, фамилии и даты – это им ничего не даст, они не соотносятся. У женщин разные отцы – то есть никак не соотнести ни девичьи фамилии, ни отчества, а их мать, рожая дочерей, была на фамилии нового мужа всякий раз, так что общие лишь имя и отчество матери в свидетельствах о рождении, но это надо глубоко копать, чтобы понять, что это не случайность. А факт женитьбы Штерна на Елене тоже нужно найти в архивах, а как ты это найдешь? Тут же надо знать, где искать. И если Тина не знала, что их экономка приходится ей родной теткой, то сама понимаешь…

– Да так ли она не знала, вот в чем вопрос.

– Думаю, она по сей день понятия не имеет. Зачем от нее это скрывалось, я представить себе не могу, но зачем-то Штерн скрыл от дочери правду.

– Кошмар. Тайны мадридского двора. Если окажется, что в истории присутствует тайный близнец, можете начинать лечить меня током. – Инна пожала плечами. – Ладно, копайте дальше, а я почитаю старое дело и решу, что нам делать с этой информацией. Где сейчас эта мадам, Тина Тобольцева?

– По идее, должна быть в своем доме на Веснина, но дело в том, что этот дом ей фактически не принадлежит. – Геннадий развел руками. – Она передала его в уставной фонд фирмы, подписав все документы об этом. Зачем она так сделала, я в толк не возьму, потому что за неделю до передачи она передала и свою часть фирмы, оставшуюся ей после смерти отца, своему супругу. А после смерти Тобольцева эта часть должна быть разделена между вторым партнером и вдовой, но Тина передала свое имущество вот так, просто за «спасибо». Пока был жив Семен, у нее не было проблем, но когда его не стало, некто заблокировал ее корпоративную карточку, закрыв ей доступ к деньгам, а дом-то перешел на баланс фирмы.

– Зачем она это сделала?! – Шатохина прокрутила в голове возможные варианты и в недоумении воззрилась на Геннадия. – Ей это было совсем невыгодно!

– Если ты позволишь мне высказать свое мнение, то я подозреваю, что она понятия не имела, что именно подписывает. – Геннадий вздохнул. – Скорее всего, супруг привез ее к адвокату, подсунул бумаги и сказал что-то типа: обычное дело, просто подпиши! И она подписала, и ей даже в голову не пришло, что Тобольцев лишил ее имущества.

– Таких дур на свете не бывает.

– Инна, ты вот сначала это старое дело почитай и потом совершенно по-другому посмотришь на все. – Геннадий выразительно посмотрел на стопку бумаг на своем столе. – Олег сейчас плотно занимается этим вопросом, а я, честное слово, очень занят, мы же тут еще бизнесом пытаемся заниматься. Конечно, мы ради Дэна сделаем все и по итогу выясним, что произошло и кто виновен, но это вот так, щелчком пальца, не делается, ты должна это понимать.

– Я понимаю. – Шатохина вздохнула и поднялась. – И я ценю ваши усилия, правда. Просто… Нет, неважно. Ладно, буду ждать от вас вестей.

Она собрала со стола распечатанные страницы и вышла, хлопнув дверью, – она всегда ходила стремительно, хлопала дверями, и Геннадий ощущал дискомфорт от ее напористости, но в целом Инна Шатохина все равно ему нравилась, и это его напрягало.

– Ладно, потом разберусь.

Он погрузился в работу, но мысленно то и дело возвращался к старому делу, которое он вытащил из недр суперсекретного архива, и дело не шло у него из головы. Оно касалось Тины, и он открыл папку с фотографиями. Конечно, Тина ничего не помнит, и один Бог знает, как такое возможно, только если бы она помнила, то никогда бы не вернулась в дом, где жили ее отец и Елена Игоревна. Она бежала бы от них, и если вдуматься, она от них и бежала, постоянно кочуя по миру – видимо, где-то глубоко внутри воспоминания все-таки остались, и они заставляли ее постоянно переезжать с места на место. Она бежала от этих воспоминаний, пусть неосознанно, и от отца, и от тетки. И старик Штерн это знал. И, возможно, знал человек, скрывавшийся под именем Семена Тобольцева. И уж точно знала заботливая тетушка Елена Игоревна.

И все они молчали, просто позволяя Тине жить так, как она живет, вариться в котле ее пустой памяти. Но подсознательно Тина помнила, он уверен.

Интересно, как она сумела все забыть?

Геннадий вздохнул и решил взяться за дело с другой стороны. Школа, в которую отвез Тину ее отец. Что-то с этой школой не так. Геннадий углубился в работу, обходя защиту. Он не знал, что ищет, но любая информация была бы сейчас полезна.

Вот только информация оказалась не такая уж любая.

Доктор Эмили Томпсон, штатный психиатр школы, в которой училась Тина. Зачем в школе психиатр и где он слышал это имя, в связи с чем?

Геннадий набрал в поиске нужную комбинацию слов и снова вошел в архивы. Теперь это были архивы школы, где много лет училась Тина Штерн. Вот ее личное дело, а отдельно – записи психиатра, защищены паролем. Геннадий презрительно оттопырил губу и взломал пароль. Они были уверены, что никому нет дела до того, что они там проделывали все эти годы, и так оно, по правде говоря, и было.

Геннадий скачал файлы и вышел из системы, не оставив следа проникновения. Перебросив файлы на безопасный компьютер, он открыл их и углубился в чтение, и с каждой прочитанной страницей его лицо омрачалось все сильнее.