Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения

Сверкающие ярко-зеленые изумруды казались еще зеленее на болотного цвета сукне, кроваво алели рубины на темно-синем бархате и в свете специальных ламп брызгали в глаза искрами крохотные, как капли дождя на стекле, бриллианты.

– Посмотрите, как вам идет это колье, майстра Ирис! Посмотрите!

Она едва успела оттолкнуть руку ювелира, протягивающего к ней круглое, до блеска натертое зеркало. Отвернулась, чтобы скрыть гримасу ужаса и брезгливости, провела кончиками пальцев по холодным граням камней и гладкому плетению золота. Ирис и так знала, что украшение ей идет, удачно оттеняет кожу и волосы и делает глубокими и еще более проницательными глаза. Она легко расстегнула застежку, положила тяжелое колье на витрину и взяла следующее, все в вычурных изгибах и ажурных кружевах из серебра.

– И это идет! Ох, я даже не могу посоветовать вам, на чем остановить выбор! – снова оживился ювелир, лысый и полный человечек с румяными щеками и суетливыми пальцами. – Все великолепно!

Со скучающим видом Ирис сняла с себя побрякушку. Конечно, на красивой женщине великолепно смотрится все, хоть бриллианты стоимостью в две годовые зарплаты, хоть половая тряпка. Зачем только она забрела сюда, в это царство сияющих витрин и зеркал, в которых множились ее собственные отражения? Заниматься любимым развлечением всех женщин – примерять и не покупать? Или все-таки сделать себе дорогой подарок для поднятия настроения? Или… помучиться, наказывая себя за что-то?

– Покажите мне, что еще у вас есть, – взглянула она на ювелира, так и не придя к окончательному выводу.

Тот склонил голову с гримасой смирения на лице: влиятельная клиентка, чего от нее еще ожидать? Ирис заглядывала к нему и раньше и тогда тоже долго выбирала, изматывая себя и его, но потом все же сделала хорошую покупку. На коротких толстых ножках он покатился к большому напольному сейфу, повернул винт и принялся доставать новые футляры, продолговатые и квадратные, полные сокровищ, добытых потом и кровью нардинийских шахтеров. Ирис смотрела в его покрытую валиками жира спину с равнодушным спокойствием. Откуда ему, живущему среди продажной роскоши человеку, было знать, что ни одно, даже самое красивое, украшение так и не смогло сделать ее счастливой?

Она родилась в очень бедной семье, где даже простое посеребренное обручальное колечко матери считалось невероятным богатством и тщательно береглось. Отец рано сгинул, надрывая спину на лесоповале, а мать, хоть и подрабатывала лекаркой и ведуньей, имела слишком доброе сердце, чтобы брать с людей достойную плату за свои услуги, просила кто сколько даст. Обрадованные дармовщинкой, клиенты давали мало, поэтому и перебивалась семья с хлеба на воду, а в качестве самого незабываемого угощения для маленькой Ирис стали конфеты, лежалые, в слипшихся обертках, которые как-то раз вытряхнула ей со дна сумки одна из посетительниц.

Стоя перед ювелиром и держа в руках изящной работы заколку для волос, Ирис улыбнулась, вспомнив, как радовалась в детстве тем конфетам, как берегла их и долго смаковала по одной.

– Заворачиваем? – с надеждой поинтересовался хозяин салона, истолковав ее улыбку по-своему.

Ирис захлопала ресницами, приоткрыла рот, возвращаясь обратно в реальность, но ответить не успела. Вместо нее это сделал уверенный мужской голос.

– Конечно, заворачиваем. И вот это еще. И вот это. На мой счет запиши, Микаэл, – и ей в спину ударило совсем другим, приглушенным и волнующим тоном: – На тебе это будет чудесно смотреться, Ирис-детка.

Она развернулась, даже не пытаясь скрыть возмущение на лице, и тут же пожалела о своем порыве. От Виттора трудно было оторвать взгляд. Он стоял, опершись локтем на витрину, в идеально скроенном жилете поверх свежей рубашки с короткими рукавами, с чуть насмешливой улыбкой, с едва посеребрившейся щетиной на точеных скулах, которая совсем не старила, а только придавала ему сексуальности, и в глубине его глаз горело любование. Вот только Ирис слишком хорошо знала природу этого любования. И цену ему знала тоже.

– Спасибо. Я передумала, – произнесла она подчеркнуто резко, чуть повернув голову к ювелиру, растерянно застывшему с упаковочной коробкой в руках. – Мне ничего не приглянулось. Зайду на следующей неделе. Микаэл, закажите на будущее что-то… без этого дурновкусия.

– Микаэл, продолжай заворачивать, – Виттор схватил ее за запястье и сильно, до боли, стиснул пальцы. – Это подарок. Он не требует согласия другой персоны.

– Этот подарок, несомненно, для вашей жены, лаэрд? – изогнула бровь Ирис, пытаясь незаметно выдернуть руку из его хватки.

– Несомненно, майстра, – он так сверкнул глазами, что у нее на мгновение дух захватило, – для моей единственной.

Виттор любил так делать: без стеснения пользоваться собственной внешностью, которой столь щедро одарила его природа. Он делал это с самых ранних лет, столько, сколько Ирис его помнила, но тогда вырваться из-под его чар ей было трудно, а теперь…

– Ты жалок, Виттор, – бросила она и поморщилась с презрением. – Мне не нужны подарки, купленные на деньги твоей рогатой супруги.

Ювелир упаковал коробку и сложил руки на крышке, наблюдая за ними с плохо скрываемым любопытством.

– А ты все так же очаровательна, Ирис-детка, – не остался в долгу Виттор, дернув ее на себя и прижавшись губами к уху. – Хорошеешь с каждым днем. Ты изумительна. И так жестока. Чудовищно жестока, разбивая мне сердце.

От этого шепота по телу Ирис пробежала дрожь, но, собравшись с силами, она оттолкнула от себя Виттора и приготовилась уйти.

– Вы меня с кем-то перепутали, лаэрд. Приятного дня.

Он схватил ее за локоть и рванул обратно так, что у Ирис клацнули зубы. Одновременно с этим вынул из кармана жилета свернутую купюру и протянул ювелиру.

– Можно мы поговорим наедине? И принесите нам кофе.

Деньги, как всегда, сотворили чудо, и толстяк даже не подумал возражать, когда Виттор втолкнул Ирис в соседнее помещение, оформленное в виде небольшой комнаты отдыха, где особо важные посетители могли посидеть на уютном диване и не спеша выбрать товар под чашечку кофе, а иногда – и под трубочку опиума.

– Что ты себе позволяешь?! – зашипела она разъяренной кошкой, отпрыгивая от Виттора. – Так и будешь приплачивать каждый раз персоналу, чтобы трахать меня, где придется? В подсобках магазинов? В коридоре своего клуба? В гардеробе парламента? Я выросла из твоих игр, Виттор, сколько можно тебе это повторять? У меня новый любовник. Моложе тебя в два раза. И горячее раза в три.

– Ты наслаждаешься, унижая меня, да, Ирис-детка? – покачал он головой, надвигаясь на нее и ослабляя узел галстука над вырезом жилета. – Тебе нравится мучить меня? Ты всегда меня мучила, играла мной, как хотела. А ведь мы могли быть счастливы. До сих пор можем. Я всегда мечтал быть с тобой, только с тобой.

– Ты сам унижаешься, – отрезала Ирис и попятилась. – Не боишься, что жена узнает о нашей встрече? Раньше боялся.

Виттор рассмеялся, искренне и очень естественно, как и все, что он умел делать.

– Да плевать мне на эту толстую корову! Я же говорил тебе, Ирис-детка, что нужно лишь немного подождать. Что я буду твоим, как только подохнет ее папаша, который грозился лишить меня денег, – Виттор развел руками, – и вот он, наконец, подох! И уже давно! А ты не дождалась. Нет в тебе терпения, конфеточка, и любви ко мне нет. Тебе нравится меня мучить даже сейчас, когда я у твоих ног.

В подтверждение своих слов он опустился на колени, обхватил бедра Ирис и прижался щекой к ее животу. Она смотрела на его склоненную голову с густыми, как у молодого мужчины, волосами и ощущала, какой невыносимый холод идет от его рук. Острые морозные иглы сковывали ее ноги, пронзали бока, подбирались к груди, спирая дыхание, и там, между ребер, они грубыми твердыми пальцами останавливали ее сердце.

– Уйди, Виттор, – произнесла Ирис тихим голосом, и если бы он в этот момент догадался взглянуть ей в лицо, то ужаснулся бы от дикого, полного ненависти выражения глаз. – Возвращайся к семье, где тебе самое место.

Но поднимать голову он не стал, а только еще крепче стиснул ее колени и поцеловал через ткань юбки низ ее живота.

– Ты – моя семья, детка, – проговорил он, – помнишь? Ты была у меня первой, а я был первым у тебя. Такое не забывается. Это на всю жизнь. Если бы ты умела любить, ты бы это знала.

Они действительно были первыми друг у друга, и память запела внутри Ирис, прокладывая тонкую проталинку под грубой коркой парализовавшего сердце льда. Она вспомнила тот день, когда впервые, робко держась за руку матери, переступила порог уважаемого дома, где жила семья Виттора. Его мама болела, долго и страшно, и поэтому – как последнюю панацею для облегчения страданий – ведунью позвали помочь. Врачи к тому времени только разводили руками, дорогостоящие курсы лечения не приносили улучшения и даже хваленая магия, заживляющая раны белых волков, была не в силах остановить гниение внутри тела несчастной женщины.

Взрослые поднялись наверх, в спальню больной, откуда доносились протяжные мучительные стоны, а маленькую Ирис предоставили заботам кухарки. Впрочем, у той вскоре едва не сбежало молоко, и непоседливая любопытная девочка оказалась без присмотра. Какое же впечатление на нее, жившей в бедной лачужке, произвел тот дом! Огромными глазами Ирис рассматривала суровые лица на портретах, оформленных в темных тонах, дышала на фигурное мозаичное стекло в коридорных дверях и скользила своими потрепанными башмачками по гладкой холодной плитке, выложенной орнаментом в виде цветов.

В одной из чудесных комнат она увидела сидевшего за столом мальчика. Тот явно скучал, подперев кулаками щеки, перед доской в черную и белую клетку, на которой, как подсолнухи на поле, густо торчали фигурки, вырезанные из оникса и горного хрусталя. Каждую такую игрушечку венчал позолоченный символ, и у некоторых фигур эти символы были разные, а у других – повторялись.

Ирис застыла в восхищении, разглядывая это чудо, а Виттор разглядывал ее. Так они и познакомились.

– Нравится? – спросил он.

– Да…

Ирис перевела свои восхищенные глазенки и на мальчика, ведь он не только владел фигурками, но и знал какие-то особые правила, по которым следовало с ними играть, и тот вдруг переменился в лице. Тогда она подумала, что очень понравилась ему, и только позже, гораздо позже, с непростительным опозданием узнала, что Виттору нравились все, кто смотрел на него такими глазами.

А всех, кто не смотрел, он презирал или начинал игнорировать.

Мать Ирис знала свое дело, и отец Виттора не мог на нее нарадоваться. Узнав, в каких условиях проживает ведунья с крошкой-дочкой, он незамедлительно забрал их и поселил под крышей собственного особняка, выделив достойную комнату и содержание. Так мальчик, владеющий драгоценными фигурками на доске, стал для маленькой девочки лучшим другом.

Они действительно стали очень близки, проводили все дни рука об руку, устроили себе тайное убежище в саду, в домике, специально установленном в ветвях раскидистого дуба, и могли часами просиживать там, играя. Заводилой, конечно, всегда был Виттор, Ирис только послушно выполняла все команды и принимала те роли, которые ей отводились. Когда им доводилось делить угощение, она всегда уступала ему лучшие кусочки, но зато он никогда не давал ее в обиду, и если кто-то из его мальчишек-друзей, приходивших в гости, начинал дразнить Ирис, то тут же получал в глаз. Наверно, они оба тогда наслаждались своей дружбой и своим счастьем: она поклонялась, он принимал поклонение.

Им не приходилось расставаться ни на миг – отец Виттора оплатил обучение Ирис, и она ходила в ту же школу, что и ее друг. Но болезнь его матери по-прежнему требовала больших денежных вложений, и взрослым все труднее становилось скрывать от детей то, что на счету каждая монетка. Ирис ценила то, что дала ей другая семья, и старалась всегда быть тихой и послушной девочкой, но, наконец, случилось неизбежное: у семьи Виттора не осталось средств, чтобы платить за нее, и дорогую хорошую школу пришлось бросить.

Она приняла это покорно и без слез. Виттору требовалось больше, он почти вырос и должен был стать достойным представителем своего рода, его дополнительные занятия съедали последние жалкие монеты, не говоря уже об одежде, которая постоянно требовалась для быстро подрастающего молодого человека, и Ирис все эти потребности понимала. Виттор и сам не раз жаловался на бедность.

– Когда она уже сдохнет? – цедил он сквозь зубы и сжимал кулаки, наблюдая, как слуги выносят из дома очередную картину, статуэтку или сервиз, чтобы отец мог продать это на благотворительном аукционе и выручить еще немного денег на лечение матери. – Мы уже живем в голых стенах! Сколько можно из нас жилы тянуть!

В такие минуты Ирис становилось страшно. За прошедшие годы особняк и правда растерял былое величие и от него оставались одни стены, но пугало ее другое. Она сидела рядом с Виттором, держала его за руку, утирала его злые слезы, гладила по спине и шептала:

– Нельзя говорить так. Нельзя. Это же твоя мама. Она вылечится. Вот увидишь. И все будет хорошо.

– Не хочу, чтобы она вылечивалась! – взрывался он, отпихивая ласковые руки Ирис. – Почему я должен ждать! Это мои деньги! Это мое наследство! Хочу жить, как все нормальные люди, а не давиться за кусок хлеба! Почему твоя мать не может просто ее упокоить? Она же ведьма! Вот пусть и сделает ведьминское дело.

Однажды Ирис не выдержала и передала эти слова своей маме.

– Ты могла бы убить нашу хозяйку? – спросила она, когда они вечером сидели вдвоем у камина и расчесывали друг другу волосы перед сном. – Не из плохих побуждений, а из жалости. Ты же видишь, как она мучается. Ты излечиваешь ее, причем ценой собственного здоровья, вон посмотри, какая сама худая стала, а ей через месяц-другой снова становится хуже. И все сначала. От этого все страдают.

– Не все, – вдруг тихо ответила ее мать, сложив на коленях натруженные, перевитые прожилками вен руки. – Мы же с тобой не страдаем.

На мгновение Ирис потеряла дар речи. Она уставилась на мать, приоткрыв рот, а та с извиняющейся улыбкой погладила ее по щеке.

– Если наша хозяйка вылечится, мы больше не будем нужны этому дому, доченька. Если она умрет – в нас опять же перестанут нуждаться. Где бы ты жила сейчас, если бы не она? В лачуге с крысами? Ела бы прогнивший картофель? Бегала бы со шпаной? Посмотри на себя, ты одета не хуже лаэрды, ты обучена почти как лаэрда и практически покорила сердце молодого хозяина. Тебя ждет блестящее будущее, моя девочка.

Ирис моргнула, ощутив, как земля уходит из-под ног.

– Мама, что ты такое говоришь… – прошептала она. – Никакая я не лаэрда. Мне даже школу пришлось бросить.

– Но ты проучилась в ней достаточно, – парировала мать, – а остальное догонишь позже. Ты ведь сообразительная у меня. Хозяйка выздоровеет, когда ты станешь совсем взрослой и устроишь свою жизнь.

– Мама, на что ты меня толкаешь, – покачала Ирис головой, – ты же сама не такая! Ты же никогда с людей денег не брала, а теперь убеждаешь меня использовать семью, которая отнеслась к нам по-доброму.

– Ради тебя я такой стала, – посуровела ее обычно нежная и отзывчивая мать. – Когда увидела, как тебе здесь нравится, как ты счастливо смеешься, какой кругленькой и румяной стала, и вспомнила, какой тощей и замученной ты была… вот тогда я и поняла, как ошибалась. Ради ребенка женщина еще и не на такое пойдет. А мы с тобой не просто женщины. Мы – ведьмы.

Мать взяла руки Ирис в свои и повернула их ладонями вверх, положив себе на колени.

– Запомни, доченька, для ведьмы нет доброй и злой стороны. В одной руке она всегда держит белую нить, а в другой – черную. И по своему желанию этими нитями управляет. Неважно, какую из них ты потянешь сегодня, а какую – завтра. Ты всегда будешь той, кто ты есть, потому что в тебе поровну и того, и другого.

– Ты имеешь в виду… – Ирис сглотнула, – что можешь и лечить, и убивать? По своему желанию?

И ее мать как-то грустно улыбнулась.

Через несколько дней хозяйке дома в очередной раз стало лучше. Она смогла сама встать с кровати, при помощи служанки оделась в нарядное белое платье, вышла в сад, где долго сидела в шезлонге, подставляя лицо солнцу и любуясь порхающими бабочками. Заметив Ирис, подозвала ее к себе, заставила присесть у ног на траву и гладила прохладными пальцами ее лицо.

– Я знаю, что ты любишь моего сына, – говорила она, очерчивая скулы Ирис, ее нос и брови, – ты красивая девочка. В твоих руках он будет счастлив. Береги его, раз я не могу. И тысячу раз спасибо твоей маме, что вы стали частью моей семьи.

Ирис смотрела снизу вверх на измученную волчицу с бледной синюшной кожей, сухими губами и такой тоской и жаждой жизни во взгляде, и мучительно хотела вскочить и убежать прочь. И убежать не могла, только держала чужую тонкую невесомую руку с пергаментной кожей и отвечала что-то невпопад.

На следующий день хозяева вместе с матерью Ирис засобирались в поездку к минеральным и сероводородным источникам, расположенным на побережье. Обеим женщинам требовалось отдохнуть и восстановить силы, а отец Виттора решил их сопровождать, чтобы обеспечить безопасность. Ирис дождалась, пока чемоданы запакуют, а потом объявила, что тоже уезжает. Учиться. В дарданийские монастыри.

Она не слушала уговоров и просьб, а на все вопросы лишь отвечала, что там ей позволят обрести профессию, причем бесплатно. Матери едва удалось уговорить Ирис дождаться ее возвращения. Это была единственная уступка, в которой она не смогла отказать любимой родительнице.

Виттора новость просто раздавила.

– Ты бросаешь меня! – рявкнул он, когда взрослые отбыли на вокзал. – Предательница! Мерзавка! Побирушка и шваль!

Он стремительно пошел вверх по лестнице, оставив Ирис внизу, а через несколько минут хлопнула дверь его спальни. Через полчаса Виттор спустился вниз и куда-то уехал, не удостоив ее и взгляда. А вечером завалился домой в компании друзей.

– У меня ведь был день рождения недавно, – объяснял он громкоголосым и уже подвыпившим парням, – но мы его не отмечали и знаете почему? Якобы у нас нет денег! Но если у моей мамаши есть деньги кататься по курортам, то уж один маленький праздник карман моего папаши выдержит!

Ирис спряталась в свою комнатку и боялась выходить. Она понимала, что Виттор обижен, и после стольких лет дружбы ее внезапный отъезд наверняка и был предательством. Но что она могла ему объяснить? Что ей невыносимо видеть его больную мать, зависшую на волоске между жизнью и смертью? Что ей не хочется держать в руках белую и черную нити и выбирать за какую тянуть? Что ее мать права, и она мечтает выйти замуж за Виттора? И боится, что ее сердце не выдержит того, что он не видит ее своей женой?

В особняке грохотала музыка, слышались пьяные голоса и смех, а вскоре к ним добавились и протяжные женские стоны, и Ирис зажала ладонями уши и закрыла глаза. Ей казалось, что Виттор продолжает кричать ей в лицо: «Ты бросаешь меня! Ты бросаешь! Бросаешь!»

Она вздрогнула, ощутив чужое присутствие в комнате, и увидела, что он сам стоит на пороге. Пьяный, с перекошенным злым лицом и сверкающими серебристыми глазами. Он схватил ее за руку и потащил в гостиную, где собрались друзья. Оказалось, что те успели пригласить нонн, и теперь предавались утехам. Шампанское, вино, коньяк и виски лились рекой. И посреди всего этого Виттор вывел Ирис, крепко держа ее за руку.

– А давайте устроим аукцион! – предложил он. – Благотворительный! Кто больше даст за девственность моей подружки, тот ее и получит! Прямо здесь! А я хотя бы окуплю расходы на сегодняшний праздник.

Его предложение с воодушевлением поддержали, в крови парней закипел азарт вперемешку с алкоголем. Ирис в ужасе дернулась, но ее уже окружили и принялись выкрикивать цену. Нонны аплодировали и поддерживали участников. Суммы росли как на дрожжах, в воздухе звенели все новые цифры и когда, наконец, ставка взлетела до небес, и повышать ее было уже невозможно, наступила тишина.

Ирис обвела взглядом лица собравшихся, задержавшись лишь на Витторе. Его глаза блестели сухим возбужденным блеском, язык беспокойно пробегал по губам, а кулаки были стиснуты до побелевших костяшек. Она презрительно поморщилась. А когда выигравший ее волк потянулся в карман за деньгами, Ирис вытянулась в струну и яростно заорала.

Брызнули осколки стекол, и невидимый вихрь закружил их, иссекая всех, кроме нее самой. Крошилась великолепная разноцветная мозаика, трескалась дорогая плитка, бутылки и стаканы превращались в прах, на пол рухнула люстра, а голосу ведьмы вторили десятки изошедшихся от ужаса голосов ее врагов.

Впрочем, этого она и добивалась – напугать их. Она не ожидала такого взрыва, почти не могла управлять им, просто захотела его сделать, и у нее получилось. Когда все закончилось, парни и девушки, поцарапанные и порезанные, убежали прочь в ту же секунду. В комнате остались только Ирис и Виттор. Даже слуги боялись войти, не понимая, что случилось.

Она посмотрела на руины, в которые превратилось помещение, потом – на свои руки, всхлипнула и побежала в сад.

– Ирис! Ирис, стой! – бросился следом Виттор.

Больше всего на свете она боялась, что он ее догонит. Схватившись за перекладины лестницы, Ирис полезла в дом на дереве, инстинктивно пытаясь найти убежище там, где всегда чувствовала себя в безопасности. Конечно же, Виттор в один миг забрался следом.

– Прости меня! Прости! – он схватил ее, трепыхающуюся, крепко прижал к груди и горячо зашептал в макушку: – Сама виновата. Сама. Ты меня ранила. Нет, ты меня убила. Бросаешь меня. Жестокая. А я ведь только тебя… только тебя… Ирис…

Виттор шептал еще что-то и уже лихорадочно разрывал на ней одежду, а она глотала горькие слезы любви и обиды, и сама ложилась на спину, и раздвигала ноги, и обхватывала его руками, закусив губу от жара и зудящей ломоты во всем теле. Их маленький детский игрушечный домик трещал по швам от кипящей взрослой страсти.

– Ты ведь никуда не уедешь теперь, – уверенно заявил Виттор, когда все закончилось, и они лежали вместе на деревянном полу, обессиленные от своего первого опыта в сексе. – Теперь, когда мы с тобой больше, чем друзья?

– Уеду, – вздохнула Ирис, – я хочу, чтобы твоя мама выздоровела.

– При чем здесь моя мать? – фыркнул он. – Это я без тебя жить не могу. Это я страдаю. Сможешь жить в своих дарданийских монастырях припеваючи, зная, как мне плохо? Сможешь, а?

В тот момент Ирис казалось, что она не проживет без него и секунды, но слова матери продолжали звучать в ушах. Слова о том, что хозяйка дома будет то болеть, то выздоравливать, пока не вырастет дочь ведьмы. Она не нашлась что ответить и просто его поцеловала, а Виттор неожиданно зажегся вновь от этой нехитрой ласки, и неудобный вопрос как-то развеялся сам собой.

Они не вылезали из постели до самого приезда родителей, наплевав на слуг, на учебу, на все вокруг. Постоянно открывали для себя все новые и новые грани любви. Ирис чувствовала себя ужасно счастливой… и ужасно несчастной. А едва дождавшись мать, она сбежала.

Все время, которое Ирис прожила в горах Дардании, обучаясь изящной словесности и каллиграфии и помогая монахам переписывать древние книги, Виттор с ней не общался. Сама она писала ему каждый день, но получала в ответ лишь письма от своей матери со скупым пересказом новостей. А потом и эти весточки закончились. Хозяйка дома чудесным образом, наконец, излечилась от недуга. Пожалуй, только одна Ирис понимала, почему это случилось именно теперь, после стольких лет.

В благодарность за самоотверженную помощь отец Виттора влез в сумасшедшие долги и купил матери Ирис приличный домик в хорошем районе для среднего класса, а так же посулил ежемесячное содержание, чтобы та больше не знала нужды. Уехав из особняка, ведунья больше не участвовала в жизни хозяев. Каково же было ее удивление, когда Виттор стал сам приезжать к ней в гости. Он подолгу сидел с женщиной у камина, вел тихие беседы или играл в шахматы, в те самые изящные фигурки, которые когда-то так нравились Ирис. Он очень сблизился с ней, даже больше, чем со своей настоящей матерью, которая после излечения так и осталась задумчивой и погруженной в себя.

Когда Ирис, наконец, вернулась домой, Виттор встречал ее на вокзале.

– Как ты… узнал?! – ахнула она, с изумлением разглядывая его.

Виттор очень изменился, повзрослел и стал ослепительным красавцем. Сердце у Ирис бешено затрепетало от того, что он взял ее за руку, повел к кару с личным водителем, а внутри, в салоне, поцеловал.

– Ты не писал мне, – упрекнула она слабым голосом.

– Я не мог писать. Ты разбила мне сердце, – ответил Виттор, дав знак водителю трогать. – Но я ждал тебя. Только тебя и больше никого.

От его теплых слов она окончательно растаяла. К тому же, он явно был счастлив. Счастлив и успешен, дела его семьи, несомненно, шли в гору, что было заметно во внешнем достатке. Постаревшая ведунья тоже была рада видеть дочь, и все неприятные тени прошлого как-то улетучились и забылись. Сидя в кругу семьи, с любимыми людьми, Ирис не сомневалась, что поступила правильно. И теперь все у них будет хорошо.

Мать, души не чаявшая в Витторе, совсем не возражала, когда вскоре после ужина молодые уединились в комнате Ирис. Наоборот, она всячески поощряла их воссоединение. Но на всю ночь Виттор не остался.

– Я очень много работаю, Ирис-детка, – ответил он, на прощание целуя ей руки. – Постоянно тружусь, чтобы вернуть благосостояние своей семьи. И мне нужно как следует отдохнуть перед новым тяжелым днем.

– Но ты можешь отдохнуть тут, у нас, – недоумевала Ирис, зябко кутаясь в одеяло и переступая босыми ногами по холодному полу. Все ее тело горело от восхитительного, страстного секса, которым она не занималась все годы разлуки с Виттором.

– Нет, не могу, – улыбнулся он, – рядом с тобой мне не хочется отдыхать. Ты очень требовательная в постели, конфеточка. Дай мне хоть немного восстановить силы. К тому же, чем быстрее я заработаю достаточно денег, тем скорее на тебе женюсь.

Она вспыхнула, не в силах поверить собственному счастью, и, конечно же, не могла не отпустить его.

Так у них и повелось. Он приходил вечерами, а иногда среди дня, они обедали или ужинали втроем с ее мамой, потом уединялись, а с наступлением темноты Виттор покидал гостеприимное жилище. Ирис только вздыхала и смотрела на него с восхищением. Она совершенно забыла, каким капризным и жестоким он может быть. В ее глазах Виттор снова был героем, который трудился, отбросив гордость лаэрда, и зарабатывал своей семье на достойную жизнь.

Как он зарабатывал, ей никогда не приходило в голову поинтересоваться.

Никогда, пока не вскрылась правда. Не зря говорят, что любовь слепа и глуха. Ирис так безоговорочно верила клятвам Виттора, так безусловно доверяла ему, что и мысли не допускала об обмане. У них уже была семья, пусть маленькая, пусть неофициально оформленная, но что значат официальные документы по сравнению с настоящими чувствами? Она любила его с самого детства и легко приняла мысль, что он теперь ее муж. Ответственный и чуткий, страстный и заботливый, внимательный и нежный. Тот, кто каждым жестом и словом вызывал лишь восхищение.

А потом Ирис встретила его мать. Точнее, одним погожим теплым днем она прогуливалась по городу и в порыве ностальгии забрела к особняку, где прошло ее детство. Хозяйка все так же сидела в саду, а вокруг ее белого платья порхали бабочки. Она подставляла им пальцы и улыбалась, а заметив Ирис, приникшую к ограде, переменилась в лице и подозвала ее к себе.

Лицо у волчицы было таким же бледным, а губы – сухими, но взгляд стал другим. Спокойным и умиротворенным. Она погладила по голове присевшую рядом Ирис, совсем как много лет назад, и печально вздохнула.

– Ты стала такой большой, девочка, – впрочем, тут же улыбнулась она, – я помню, как ты в клочья разнесла нам гостиную, а потом соблазнила моего сына, – заметив, как смутилась Ирис, волчица рассмеялась, – я никогда не сердилась на тебя, ты была мне как дочь. Жаль, что он тебя не дождался. Жаль, что женился на другой.

– Женился?..

Ирис показалось, что ее мир перевернулся. Мать Виттора рассказывала и про помолвку, и про свадьбу, и про невесту – достойную девушку из богатой семьи, – а в ушах Ирис набатом билось лишь одно слово. Ложь. Ложь. Ложь. Только было непонятно, к какому именно варианту событий оно относилось.

Ничего не подозревающая собеседница выдала ей все: и имя супруги, и адрес, и даты. И Ирис поехала… нет, помчалась, чтобы убедиться собственными глазами. Второй раз за день она стояла у ограды богатого дома и смотрела на волчицу, отдыхающую в саду. Только эта была молодая, а у ее ног на расстеленном одеяльце ползал младенец, и, буквально на миг увидев его лицо, Ирис сразу поняла, кто его отец.

Две половинки истории сложились у нее в голове в одно целое, белая ниточка переплелась с черной, стало ясно, почему Виттор никогда не ночевал, почему не писал ей и почему стал так богат. Лишь один вопрос оставался не отвеченным: почему он поступил так с ней?!

– А что ты хотела? – с леденящим кровь спокойствием ответил Виттор, когда тем же вечером Ирис приперла его к стенке. – Чтобы я по миру пошел? Чтобы провел всю молодость, вкалывая как чернорабочий. Я? С моим благородным происхождением? Да она сама текла по мне, как сучка, на шею вешалась, проходу не давала, в руки падала. Хотела она меня, понимаешь? И не смей меня упрекать, конфеточка, я обеспечил достойную жизнь не только себе, но и тебе. На чьи деньги ты живешь, а? Кто выплатил долги, в которые влез мой отец, чтобы купить этот домик твоей маме? А то, что женат – так это формальность, тьфу на нее! Люблю-то я тебя. Тебя одну. Приворожила ты меня, ведьма…

– У тебя же ребенок родился… – только и пробормотала Ирис, приходя в ужас от услышанного и понимая, что тот, прежний Виттор, который мечтал скорее избавиться от собственной больной матери, никуда не делся, а стоит перед ней во всей красе.

– Родился, так и что? – развел он руками. – Волчицы от волков обычно быстро беременеют, как по щелчку. Ну может, пару раз у нас что-то было, вот и результат. А ты что, тоже ребенка хочешь? Так я не виноват, что ты не волчица и не можешь от меня забеременеть.

Конечно, Ирис мечтала о ребенке и горько жалела, что у них с Виттором не может быть детей, но его размышления показались ей чудовищными.

– Почему ты мне не сказал?! – воскликнула она. – Ни слова не сказал, а только врал, врал все это время!

– Да чтобы вот этого не было, – поморщился он. – Чтобы не начала меня обвинять, как делаешь сейчас. Ты сама виновата. Ты сама меня бросила. И оправдываться перед тобой я не обязан.

Хрустальный образ идеального мужчины пошел трещинами и рухнул в глазах Ирис. Она страшно кричала, и била его, и выгнала прочь из дома, а потом рыдала, уткнувшись лицом в колени матери. Внутри словно горел и свербил раскаленный штырь, пронзающий сердце.

– Ну чего ты убиваешься, детка? – гладила ее по голове и сочувственно вздыхала старая ведунья. – Ну чего ты хочешь? Чем я могу помочь?

– Хочу, чтобы он ушел от нее, мама! – в сердцах плакала Ирис. – Хочу, чтобы был только моим! Он постоянно говорит, что я сама виновата! Так буду виновата хоть за дело! Приворожу его! Научи меня, мама! Научи! Какой я была дурой, что не слушала тебя, что уехала из-за своих глупых принципов! Научи!

– Научить-то научу, – качала головой мать, – но только приворожить ты его не сможешь. Других – пожалуйста, а того, кого любишь – нет. Не властна ведьма над своей жизнью. И над теми, кого любит – тоже.

– Тогда порчу на нее нашлю! На соперницу! Чтобы высыхала, как наша хозяйка!

– Попытаться-то можешь, да силенок не хватит, – урезонивала мать. – Чтобы порчу насылать и проклятия, надо сильной ведьмой быть. Очень сильной. Из тех, кто в сумеречный мир могут ходить. А мы с тобой кто? Травницы-ведуньи? Хозяйку ведь не я сушила, а болезнь. Я только недолечивала. А как поняла, что не нужна она нам больше – долечила.

Несколько дней Ирис не могла ни есть, ни пить, и жить ей не хотелось. Потом постепенно боль в груди ослабла, стало легче дышать, и буквально с нуля она стала учиться жить заново. Без Виттора. Никаких денег от него не хотела брать принципиально, даже слышать о нем не желала. Устроилась домашним учителем в одну аристократическую семью, работала старательно, ее порекомедовали другим, потом еще и еще, и вскоре Ирис обеспечила себе довольно приличный заработок.

А потом ее мать заболела. Слегла так, что стало понятно: пожилая женщина почти отжила свое. Сказались долгие годы знахарства, когда она лечила других ценой своего здоровья. Да и мать Виттора умерла бы, если бы не ведунья, а ее недуги тоже не прошли бесследно для взявшей их на себя. Ирис бросилась искать лучших докторов, устроила ее в госпиталь под круглосуточный присмотр. Сама она так и не прониклась знахарством, почти ничего не умела, ей была ближе преподавательская деятельность и науки, и теперь горько жалела, что практически ничем не может помочь матери.

Денег стало катастрофически не хватать. Ирис провела бессонную и полную слез ночь, затем взяла в ежовые рукавицы свою гордость и поехала в дом родителей Виттора просить помощи в финансах. Конечно, ей не отказали. Помогли, дали в долг с оговоркой, что возвращать совсем не обязательно, поддержали морально. Но сам Виттор тоже об этом узнал и не мог не воспользоваться ее слабиной.

– Значит, теперь мои деньги тебе брать не стыдно?! – прорычал он, поздним вечером врываясь в дом Ирис.

– Я просила денег у твоих родителей, а не у тебя! – пыталась защищаться она.

– А они что, ты думаешь, не на мои деньги живут? Наивная!

Он схватил ее, потряс и швырнул на пол. Ирис больно ударилась, стиснула зубы, чтобы не дать слезам брызнуть из глаз. Если бы дома была мама, Виттор ни за что не позволил бы себе такие выходки. При ней он держался скромно и вежливо. Теперь Ирис понимала, почему: ее мать тоже боготворила его и восхищалась каждым словом и жестом. А она, Ирис, перестала. И поэтому лежала на полу у его ног и корчилась от боли.

– Ведьма… думаю о тебе постоянно… только тебя хочу… – Виттор набросился на нее, прижал к ковру, принялся рвать одежду.

Совсем как много лет назад, когда он так же неистово взял ее в первый раз в домике на дереве. Но тогда чувства овладели ими обоими, затаенная страсть просто выплеснулась наружу, и Ирис сдалась ей. Теперь же она боролась, отчаянно визжала и царапалась.

– Нравится тебе? – он хлестнул ее по лицу наотмашь, голова Ирис мотнулась в сторону, а в ушах зазвенело. – Нравится заставлять меня унижаться, ползать перед тобой, просить прощения? Чего тебе не хватает? Что тебе вечно не так? За что ты так обходишься со мной, Ирис?

Он хлестнул ее еще раз, а потом навалился всем телом, зажимая поцелуем рот.

– Ты моя, – без конца повторял Виттор в перерывах между поцелуями, – ты моя вещь, моя рабыня, моя служанка. Ты создана, чтобы удовлетворять меня. Служи мне! Удовлетворяй меня! Будь моей!

Ирис безвольно лежала под ним, пока он орал ей эти слова в лицо, и это только больше разозлило Виттора.

– Семьи тебе захотелось? Да? – оскалился он. – Будет тебе семья. Никуда ты от меня не уйдешь. Никуда и никогда больше.

Расширившимися глазами Ирис увидела, как верхняя губа Виттора приподнялась, а оттуда показались клыки, на их кончиках наливались прозрачные капельки слюны.

– Об этом не принято говорить вслух, – самодовольно произнес он, – да и теперь мало кто знает… секрет, который хранят старики… укус оборотня может быть заразен, конфеточка. Закон о чистоте крови это, конечно, запрещает. Но мы ведь никому не скажем, малышка? Ты ведь хочешь деток, сладкая? Я сделаю тебе деток.

С размаху он вонзил зубы прямо в ее шею. Ирис дернулась, будто пронизанная током. Невыносимая, резкая боль пронеслась по ее венам, а потом стало темно.

Она приходила в себя временами и снова погружалась в забытье. Тело ломало, рассудок старался избежать мучений и отключался. Сквозь туман Ирис ощущала, что Виттор остается рядом с ней. Он был в ней, двигался на ней, несмотря на все судороги и спазмы, через которые она проходила. Он наказывал ее за то, что она больше не восхищалась им.

Он провел с ней два дня и все это время не выпускал из постели, словно хотел отыграться за долгие месяцы разлуки. Приходя в сознание, Ирис скулила, просила пощады, пыталась уползти от него, но ее корчило, на руках и ногах пробивалась шерсть, рот наполнялся слюной – резались новые зубы, – а Виттор с неумолимым выражением на лице подтягивал ее ближе, раздвигал ей ноги и начинал сначала. В конце концов, Ирис обернулась, но он сделал то же самое и в завершение взял ее в волчьем обличье.

Конечно, она забеременела. И перестала быть ведьмой. Хорошо, что ее мама не видела этого – она тихо скончалась во сне в ту самую ночь, когда все случилось. А Виттор, видя ее беспомощность и зависимость от него, снова стал заботливым, нежным и предупредительным. Учил ее жить в новой ипостаси. Ирис честно хотела ненавидеть его, но ребенок, толкавшийся в животе, постепенно вытеснял из памяти страшные, полные боли и ярости моменты. А еще она осознала, что не может сопротивляться его воле. Виттор обратил ее, и теперь его желания стали и ее желаниями тоже, а ему хотелось ее любви и покорности.

Виттор купил ей новую мебель для детской, возил по врачам и старательно изображал трепетного отца в ожидании пополнения семейства. Ирис знала, что со своей женой он так себя не вел, и цеплялась за эти мысли. Она так устала… так устала бороться с самой собой, со своей любовью к человеку, который совершенно очевидно этого не заслуживал! Может, и правда, она просто запуталась в своей жизни и не понимала, что он старается для ее же блага?

Когда родился Алан, Виттор поклялся, что уйдет из семьи. К тому времени во взгляде, которым Ирис смотрела на него, снова появилось тепло и восхищение. Сын очень напоминал ей своего отца, хоть и считался полукровкой, а гормоны сделали ее чувствительной, плаксивой и нежной, и снова хотелось верить каждому слову любимого. Она даже решилась на отчаянный шаг, захотела немножко помочь ему, подтолкнуть, и тайком сделала их фотографии в спальне, а затем отправила его жене. Но реакции не последовало. Ольга была хитра и не собиралась так просто отпускать супруга. Она явно не сказала ему ни слова о своем открытии, потому что Виттор продолжал все так же приходить и уходить, как делал уже несколько лет подряд.

Он обещал, что уйдет, но постоянно находил причины, чтобы отложить этот ответственный момент, а Алан рос, и начал уже ходить, и говорить свое первое «мама»… а Ирис так устала, так устала бороться…

Но неожиданно точку поставил сам Виттор. Однажды вечером он пришел домой, взял Ирис за руку, усадил за стол и трагическим голосом сообщил:

– Нам придется расстаться на какое-то время, конфеточка.

– Что?! – не поняла Ирис.

– Я знаю, что ты из шкуры вон лезешь, чтобы удержать меня рядом, – грустно улыбнулся он, – но тебе надо проявить понимание и смириться. Мой тесть… проклятый старый хрен… каким-то образом пронюхал о нас с тобой. Не удивлюсь, если Ольга что-то узнала и побежала жаловаться папаше. Она всегда была папенькиной дочкой. Теперь он грозится, что разведет нас с ней по суду, да еще и с меня мзду сдерет за якобы не соблюдение супружеской верности.

– Ты же все равно хотел разводиться, – произнесла она ровным голосом. Ни кричать, ни бороться уже не было сил. Да и Алан лег спать.

– Хотел, – согласился Виттор, – но не так, не оставаясь с голым задом. Ты же понимаешь, без ее денег я никто!

– Понимаю.

Казалось, он даже обрадовался ее покорности.

– Так что, Ирис-детка, поставил мне тесть условие, чтобы я с тобой порвал. Рвать насовсем я, конечно, не намерен, но придется повременить, пока старый хрен не подохнет, а потом снова заживем с тобой, как раньше. Ты не волнуйся, я буду деньги присылать, передавать через кого-то. С голоду не помрешь.

В этот момент Ирис четко поняла, чего ей хотелось все годы с той самой секунды, как мать Виттора рассказала, что он женат. Раньше она почти не осознавала это желание, оно было неявным, но теперь оформилось, наполнилось яркими красками и придало ей невероятных сил. И одна ладонь зазудела, та, в которой ей мама когда-то показывала черную ниточку…

– Не надо денег, – ответила она твердым голосом и подняла на Виттора глаза.

– Опять ты начинаешь, – недовольно скривился он, но Ирис его остановила.

– Ничего не начинаю. Иди. Я отпускаю тебя.

Удивленный ее спокойствием, Виттор явно чувствовал себя неловко.

– Не забывай запираться в подвале в полнолуние. Не вздумай поранить Алана! – давал он ей советы напоследок. – И если потребуется помощь… попроси моих родителей. Нам с тобой видеться пока опасно.

Она проводила его и даже поцеловала на прощание, а потом долго стояла у окна, обхватив себя руками и вглядываясь в темную-темную ночь. В тонком стекле виднелся ее бледный профиль, Ирис смотрела на него и видела женщину, которая всю жизнь любила чудовище, неспособное любить никого, кроме своего эго. Любила больше, чем кого-либо, больше своего ребенка и самой себя. И это не слюной оборотня он заразил ее, а безумием и черным эгоистичным сердцем. Она размахнулась и разбила это отражение.

Ирис очнулась от воспоминаний с тем же презрительным выражением на лице, взглянула на коленопреклоненного Виттора, все еще мечтающего соблазнить ее в лавчонке ювелира, и резко взмахнула рукой.

Он отлетел к стене, стекла в шкафчиках с золотыми побрякушками зазвенели, ножки мебели поехали по полу с дребезжанием. Распластанный на вертикальной поверхности, Виттор не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, но продолжал дразнить ее насмешливой и высокомерной ухмылкой на красивом лице. Ирис выбросила вперед другую руку, и из раскрытой ладони полыхнул столб огня. Пламя мгновенно охватило тяжелые бархатные портьеры, заплясало на обшивке мебели и сукне, расстеленном на полках, лизнуло одежду Виттора и его волосы.

– Ты не сможешь этого сделать, – выдавил он и попытался качнуть головой. – Ты не сможешь меня убить, конфеточка. Кишка тонка.

– Могу.

Удерживая его на месте, Ирис продолжала поливать огнем комнату, золотистые всполохи плясали на ее окаменевшем лице, путались в красиво уложенных прядях волос и отражались в глазах. Помещение наполнялось дымом, металлические ручки в шкафах раскалились и покраснели, огонь с гудением пожирал деревянные панели и уже тянул свои пальцы под самый потолок, но чудесным образом огибал фигуру ведьмы. И фигуру Виттора он почему-то огибал тоже.

– Нет, не можешь, – захохотал мужчина, распятый на стене, но тут же закашлялся, захлебываясь дымом, – не притворяйся ведьмой, Ирис, тебе это не идет. Даже если ты вернула себе прежнюю сущность, это ничего не меняет. Я – твоя слабость, точно так же, как ты – моя.

Ее пальцы дрогнули и согнулись, спина сгорбилась, и в ту же секунду Виттор рухнул на пол, продолжая терзать легкие кашлем. Вот тогда она закричала, совсем как много лет назад, не в силах совладать с болью и яростью, разрывавшими ее изнутри. Стекла брызнули со всех сторон навстречу друг другу, их осколки превратились в смертельный град, уничтожающий все вокруг. Ювелир, некстати ворвавшийся в комнату, осел, хватаясь за горло…

Пригибаясь, Виттор подбежал к Ирис и с силой надавил ей на плечи, заставив опустить руки вдоль тела. Огонь тут же погас, а дым начал выветриваться в проемы разбитых окон. Так они стояли некоторое время в объятиях друг друга, то ли не в силах пошевелиться, то ли наслаждаясь этими секундами.

– Может, ты и моя слабость, – произнесла, наконец, Ирис глухим голосом, – но эта слабость проявляется лишь в том, что временами я невыносимо хочу убить тебя. Но потом вспоминаю, что нельзя этого делать. Тебя ждет впереди долгая жизнь, Виттор. Долгая, долгая жизнь.

Он хмыкнул, вряд ли осознав истинный смысл ее слов, и отступил назад. Деловито прошелся по комнате, хрустя подошвами туфель по осколкам, постоял над распростертым телом ювелира.

– Мда, бедняга, не повезло ему. Придется сочинить сказку, как тут взорвалась какая-нибудь колба с химикатами, – Виттор повернулся и глянул на Ирис, – отправлюсь за полицией, конфеточка, а ты вылезай в окно. Не стоит, чтобы нас видели вместе при таких обстоятельствах, слишком много лишних свидетелей набежит. Опять ты испортила наше свидание.

Она не ответила ничего, только обхватила себя руками и повернулась к нему спиной. Дождавшись, пока шаги Виттора стихнут, Ирис нагнулась, подняла один из кусочков стекла и чиркнула себе по пальцу. Подошла к черной от копоти стене, начертила кровью квадрат, сплела по краям руническую вязь, осторожно подула на исчезающие знаки.

И вышла через открывшуюся дверь в сумеречный мир.