Цирховия. Двадцать восемь лет со дня затмения

Тронный зал в здании правления Циховии был построен таким образом, чтобы всякий сюда входящий ощущал себя ничтожной букашкой перед лицом настоящего величия. В огромном пространстве, наполненном воздухом и светом из больших продолговатых окон, инкрустированные золотом полы и стены слепили глаза. Свод терялся где-то над головой, его арки сходились в одной точке, увенчанной вырезанным из цельного слитка оком: власть держащий видит все твои деяния, человек.

Массивное кресло с высокой прямоугольной спинкой – трон канцлера – располагалось в дальнем конце на возвышении из пятнадцати ступеней, во время приемов его всегда окружали стражи из личной охраны правителя. Сейчас оно пустовало, и нежные лучи рассветного солнца ласкали его подлокотники, укрепленные гладкими пластинами из платины.

Алекс остановился на пороге, ощущая, как каждый звук, даже едва слышное шарканье ног, многократно отражаясь от стен, увеличивается до самого настоящего грохота. Когда тронный зал наполнялся народом, эхо слабело, но все равно акустика была такова, что правитель мог не напрягать горло, а его голос все равно гремел над склоненными головами подданных. Еще один символ величия, созданный руками гениальных архитекторов.

Хлопнула дверца в неприметном углу. К Алексу, мягко ступая по натертому полу обутыми в войлочные туфли ногами, поспешил секретарь канцлера – человек невысокого роста с сухим и бледным лицом. Начальника полиции тут знали, поэтому мужчина склонил голову в знак приветствия и поинтересовался:

– Чем могу помочь, майстер Одвик?

– Мне нужно встретиться с Его Сиятельством, – ответил Алекс, тоже поприветствовав секретаря.

– Вам назначена встреча?

– Нет. Но я обязан периодически являться для доклада. Если Его Сиятельство не занят, я бы сделал это сейчас.

Бесцветные губы секретаря чуть раздвинулись в понимающей улыбке. Он, без сомнения, пришел к выводу, что еще один слуга мечтает завоевать благосклонность господина, как можно чаще мелькая перед глазами. Алекс не стал его разубеждать.

– В последнее время Его Сиятельство проводит свои утренние часы в личном темпле светлого, – доверительно сообщил секретарь. – Вы не пробовали поискать там?

– Спасибо. Попробую, – Алекс уже развернулся, но опомнился и уточнил: – А канцлер с ним тоже?

– Так, а где ж ему еще быть? – отмахнулся секретарь и пошелестел обратно в свою каморку.

Пустыми гулкими коридорами Алекс пошел к выходу. Слева располагались помещения, где в прежние времена проводились собрания лаэрдов. Да, когда-то благородные лаэрды могли даже влиять на решение канцлера путем всеобщего голосования, соблюдая таким образом подобие справедливой власти. Теперь их почти не осталось, собираться стало практически некому. К тому же, их голоса уже никого не интересовали.

Здание правления было роскошным и высоким, но небольшой темпл светлого бога, возведенный когда-то лично для канцлера и его семьи, находился выше уровня крыш благодаря тому, что стоял на холме. И правильно, ни одна власть не должна ставить себя выше божественной. Первыми это поняли те самые дарданийские монахи и забрались на обрывистые скалы под самые небеса, где их уже никто не мог перещеголять.

Стоя у подножия каменной лестницы, Алекс вздохнул и приготовился к изнурительному подъему. Спускаться в темпл темного всегда было несоизмеримо легче – шагнул вниз и все. Светлые же зачем-то придумывали тысячу препятствий, длинные, уходящие ввысь лестницы и прочие испытания, как будто специально старались выставить своего бога как можно более непривлекательным для народа. Может, втайне они сами ненавидели его? Может, это темный постарался, заслав своих шпионов в стан врага?

Ступенька за ступенькой Алекс приближался к цели и думал об Эльзе. Почему? Почему она сразу не сказала, что у него есть дочь? Почему лишила его радости отцовства? Почему позволила кому-то другому растить и воспитывать его ребенка? Он был бы хорошим отцом. Он бы старался. Он был бы так счастлив, что, наверное, горы бы свернул ради нее. Так почему же?..

Алекс задавал себе эти вопросы, но понимал, что сам знает на них ответ. Потому что это его наказание, его расплата за прошлое. Потому что он сделал ей этого ребенка в ненависти и страхе, а не в любви и нежности. Но как же он мечтал все исправить! Даже то, что не убил Эльзу, в самый последний момент сумел побороть своего зверя и изменить направление прыжка, доказывало это.

Когда Алекс вернулся домой под утро, то обнаружил Эльзу на кровати в спальне. Он увидел ее, когда осторожно заглянул из застланного туманом сада в разбитое, ощетинившееся треугольниками осколков окно. Заглянул – и тут же бросился в дом, подозревая самое худшее. Эльза лежала на животе, повернув голову набок и свесив одну руку вниз. Ее глаза были открыты и оставались совершенно черными. Она почти не дышала. Алекс перевернул ее невесомое тело, прижал к груди, с ужасом думая, что сейчас увидит распоротый живот, вскрытое горло – в общем, раны, которые причинил ей его зверь.

Но оказалось, что он так и не тронул Эльзу. Мог бы догадаться еще снаружи, когда не почуял запаха крови, но так перепугался, что не подумал об этом сразу. Он смутно помнил все, что случилось с ним после обращения, но ни с чем бы не перепутал следы собственных когтей. А их на теле Эльзы не было. Значит, все-таки выкинул себя в окно и помотался где-то в объятиях грозовой ночи, лишь бы спасти ее.

И все же, несмотря на отсутствие ран, она казалась мертвой. Руки и ноги почти окоченели, сердце изредка посылало глухие удары в груди. Алекс так и сидел некоторое время, стискивая ее в объятиях и глядя в одну точку, пока она, не моргая, смотрела вверх страшными провалами остекленевших глаз. Алекс тоже казался себе мертвым и окоченевшим. Потом он встал, аккуратно положил Эльзу на подушки и накрыл одеялом. Надел служебную форму и отправился в здание правления.

Он осознавал, как сильно рискует, отправляясь прямо зверю в зубы. Но неведение было еще страшнее и опаснее. Алекс не мог понять, что делать дальше, пока не разобрался в ситуации, а время подгоняло и работало против него. Что если, вернувшись, он обнаружит Эльзу окончательно мертвой? Нет, такие мысли следовало гнать прочь. Он сможет, он успеет, ему нужно только понять, ищут ее или нет и как скоро найдут. А если и найдут… что ж, может, так будет даже лучше, потому что Алекс понятия не имел, как вывести ее из транса.

– Алекс! Друг мой Алекс! – окликнули его из-за спины.

Он обернулся. От подножия лестницы, оставшегося уже на приличном расстоянии позади, к нему спешил начальник личной охраны Его Сиятельства. За минувшие годы Ян округлился от сытой жизни и отрастил брюшко. Крутой подъем давался ему нелегко, мучил одышкой. Добравшись до Алекса, Ян оперся на его плечо и согнулся в попытке восстановить дыхание.

– Его сиятельное Сиятельство изволили сегодня проснуться не в духе, – усмехнулся он в своей излюбленной привычке выражаться витиевато и играть словами. – Предупреждаю тебя по-дружески.

– Спасибо, – сухо кивнул Алекс и повернулся, чтобы продолжить путь.

– Да не за что, – Ян прицепился к его локтю, как вагончик – к локомотиву. Так ему легче было идти. – Сиятельство изволят просыпаться не в духе все последние несколько лет, так что это никакая не новость. Просто ты дурак, Алекс, что пошел к нему с утра. Отхватишь ведь – только шерсть клочками полетит.

Алекс поднял взгляд. Квадратный, пронзающий небо острыми шпилями темпл уже маячил на довольно близком расстоянии. Утро после грозы было ясным, туман на холме уже рассеялся под порывами ветра, и позолоченные стены здания нежно блестели в солнечных лучах.

– У меня нет выбора.

– Лукавишь, друг мой Алекс. Лукавишь. Выбор у тебя есть. Хороший такой выбор – сидеть в своей норке, пока не позовут. Но тебе нравится дразнить Сиятельство, потому что он пылает к тебе странной и необъяснимой любовью. Поэтому ты и чешешь вверх по лестнице, уверенный, что ничего тебе за это не будет. И отмахиваешься от Яна, своего старинного приятеля, как от навозной мухи. Не будь так самоуверен: когда-нибудь Сиятельство все-таки разлюбит тебя, Алекс. Как разлюбил меня.

– Вся любовь объясняется в два счета. Он просто очень виноват передо мной, – буркнул Алекс под нос, не сбавляя шага и с каким-то мрачным удовлетворением слушая, как задыхается его спутник, – и очень мне должен.

– А вот так говорить нельзя! – почти всерьез испугался Ян и даже погрозил пальцем. – И мысленно не стоит думать! Чтобы Сиятельство был перед кем-то виноват? Ты выжил из ума, друг мой. Или ты просто от рождения идиот.

Алекс не стал вступать в полемику, и тогда Ян вдруг резко дернул его за локоть, заставил остановиться и посмотреть в лицо.

– Поговори с ним обо мне, – произнес он тихим и напряженным голосом. Вся напускная шутливость мигом слетела, полноватые щеки побледнели, а губы поджались. – Я ведь люблю его, как брата, и он это знает. Мы были вместе много лет, спина к спине. Я скучаю по нашему прошлому. Почему он такой злопамятный? Почему он до сих пор не может меня простить? Он ставит нашу дружбу ниже этого? Кого только я не подкладывал под него за все эти годы, девок всех мастей, и похожих, и нет, и благородных, и нищих, сколько трупов убрал за ним, как только не пытался задобрить – а он по-прежнему отказывается меня видеть. Я не могу так жить. Я не могу получать задания через третьи руки, как жалкая вошь. Я хочу посмотреть ему в глаза. И лично попросить прощения.

– Так открой двери, зайди и попроси, – пожал плечами Алекс.

Ян расплылся в недоверчивой и грустной улыбке.

– Не-ет, друг мой Алекс. Сиятельство поклялся, что убьет меня на месте, если по собственной инициативе попадусь на глаза. Как-то не хочется мне испытывать судьбу. Поговори с ним. Пусть он прикажет мне прийти. Я буду ждать.

Алекс кивнул, уже заранее зная, что не станет выполнять эту просьбу. Ян никогда не рассказывал ему правды о том, что за кошка пробежала между ним и господином, отвечал уклончиво, что это их личное дело. А раз личное, то пусть сами и разбираются. Выступать адвокатом Алекс не собирался, и каждый раз соглашался на просьбу Яна просто из нежелания слушать его нытье.

Шестеро личных стражей, построенных в ряд на площадке у дверей в темпл, звякнули оружием и сделали боевую стойку при появлении Алекса, но при виде Яна приняли «вольно».

– Нападения опасаетесь? – хмыкнул Алекс.

– По статусу положено, – проворчал Ян. – Так-то кому охота в трезвом рассудке на Сиятельство нападать?

– А на канцлера? – поддел Алекс.

– Да кому он нужен.

Ян лично подошел и распахнул дверь в темпл, пропуская Алекса внутрь. Защелкнул замок за его спиной, благоразумно оставшись снаружи.

В квадратном зале главного помещения пахло тлеющей полынью. Горьковатый дымок витал в воздухе, щекотал нос и оседал на языке. Высокие толстые желтые свечи в тяжелых напольных светильниках важно пускали прозрачные слезы. Ласковые и снисходительные лица святых смотрели на Алекса с каждой стены, окружали его, протягивая руки и словно желая обнять. Взаимного стремления он не испытывал, слишком хорошо знал, как удушающе крепки объятия любой из высших сил.

Где-то вверху, под самым куполом, тоненько и чисто пел мальчик. Он пел на древнедарданийском, языке первых горных монахов, Алекс не понимал ни слова, но почему-то необъяснимая тоска вдруг сжала его сердце. Тоска по прошлому, по ушедшей юности, по светлой первой любви, по возможности вместе с любимой мечтать о безоблачном будущем счастье. На миг показалось, что ему снова восемнадцать, он впервые увидел Эльзу и понял, что не сможет жить без нее. И даже ее лицо встало перед глазами: красивое, тонкое, нежное.

Звонкий голос сделал пируэт – и тут же на Алекса нахлынула безысходность. Он уже никогда не сможет быть с ней, он потерял ее, потерял по собственной глупости, и теперь он даже не молодой мужчина в расцвете лет – он разбитый горем старик, медленно умирающий без единственной женщины, которая могла сделать его по-настоящему счастливым.

Димитрий стоял к нему спиной, у алтаря, чуть расставив ноги и заложив руки назад. Его гладкие черные волосы немного отросли в последнее время и были зачесаны назад, но сам он ни капли не изменился с тех пор, как Алекс имел несчастье увидеть его в первый раз. Белоснежная одежда обтягивала его широкие плечи, подчеркивала мощную фигуру хищника. Но Димитрий не был хищником в тот момент, он казался мраморной статуей, куском льда, из которого высекли облик человека.

Канцлер тоже находился здесь. Его инвалидное кресло стояло в углу, неподалеку от Алекса. От входа хорошо просматривалась склоненная косматая голова старика, его рука, безвольно свисающая вниз, и тонкая струйка слюны, протянувшаяся от нижней губы на грудь. Плед сполз с коленей и почти упал на пол, но в отсутствие слуги никто не торопился поправить ткань на место.

– Доброе утро, Алекс, – негромко сказал Димитрий, который так и не пошевелился и не повернулся с тех пор, как стукнула входная дверь. – Хотя для тебя оно вряд ли считается добрым. Ты на удивление отвратительно сегодня выглядишь.

Он повел рукой, и голос маленького певца тут же умолк, оседая в воздухе последними отголосками эха и золотой пыльцой с осыпающихся от времени потолочных фресок. Алекс встряхнулся, сбрасывая с себя наваждение, в которое его погрузили а капелла и Димитрий. Он ненавидел такие моменты, терпеть не мог, когда его собственная личность растворялась в чужой, но не имел сил что-то изменить.

Их странную связь можно было назвать подобием коллективного разума, но в то же время она не походила на чтение мыслей. Димитрий транслировал настроение, желание, эмоциональную потребность, а Алексу не оставалось ничего, кроме как подхватывать и поглощать невидимые волны. Подчиняться им и проживать их, как собственные. Вот и теперь, едва войдя в темпл, он сам не заметил, как «включился» в информационный поток. Почему подумал об Эльзе? Наверно, Димитрий тоже думал о ней. А может, зверь Алекса просто так воспринял полученную от альфы картинку, исходя из своей личной ситуации.

«Подойди ко мне», – прозвучал в голове призыв, хотя на самом деле Димитрий не облекал его в слова. Он просто захотел, чтобы Алекс приблизился.

До алтаря было десять шагов. Десять шагов по мозаичной плитке с изображением шестиконечных звезд. Три ступени подъема, и, наконец, Алекс остановился у резной деревянной решетки вровень с Димитрием. Он старался держать спину прямо и вынести свое унижение с максимально возможным достоинством. Любой сторонний наблюдатель и не заметил бы подвоха, ведь Алекс шел сам, передвигал ноги и ни разу не сбился с шага.

Фактически его словно протащили за шиворот, лишив какой-либо возможности помешать собственному телу.

– Посмотри, какая чудесная игра света и тени, – произнес Димитрий, не отрывая восхищенного взгляда от картины над алтарем. Он протянул руку, будто хотел коснуться ее, и даже слегка пошевелил пальцами. – Художник накладывал мазки в разных направлениях, чтобы с любого угла обзора его творение казалось совершенством.

На прямоугольном полотне святая Огаста становилась женой светлого бога. Она считалась покровительницей материнства и плодородия, ей обычно подносили дары женщины, мечтающие о беременности. Темпл строили, чтобы задобрить небесного покровителя и обеспечить семье канцлера долгое процветание и многочисленное потомство, поэтому вполне оправданно именно Огасте уделили здесь ведущую роль.

Мастер запечатлел ее, естественно, без присутствия мужа, образ которого смертным запрещалось показывать, зато с венчальным венком на голове и мечтательным взором, обращенным вдаль. Складки длинного торжественного одеяния, как и отметил Димитрий, были тщательно прорисованы, и Алексу пришлось снова встряхнуться, чтобы оторваться от их созерцания.

– Не хочешь спросить, зачем я пришел? – откашлявшись, произнес он.

– Когда захочу, ты об этом узнаешь, Алекс, – Димитрий, наконец, повернул голову. – Но ответ мне и так известен. Ты пришел поговорить об Эльзе.

Значит, это он. Он все-таки охотится на нее. Алекс с трудом заставил себя таращиться на счастливую Огасту, лишь бы не выдавать истинных мыслей. Неужели Димитрию уже известно, у кого спряталась его сестра? Поэтому он такой спокойный, как сытый кот, лениво поддающий лапой мыши. Он не волнуется, что жертва опять убежит, он играет, но пока не выпускает когти, не выворачивает Алекса наизнанку, не заставляет его изливать признание за признанием. Ждет, что будет дальше.

– Хочешь узнать, как я догадался? – приподнял Димитрий бровь. – Все просто. Вчера было полнолуние. Нет-нет, я не видел его сам. Мне так сказали. Я рано пошел спать и все пропустил. Мне ведь нет нужды превращаться в нечто дикое, лохматое и вонючее, а потом бегать по ночным улицам в поисках кого бы задрать. Знаешь, такими, как ты, уже пугают маленьких детей, Алекс. Не ходи, мол, по темноте, а то чудище унесет. То самое, которое наутро превращается обратно в начальника полиции.

Алекс молча слушал его, стараясь сохранять на лице невозмутимое выражение.

– Когда-то тобой тоже пугали маленьких детей, – напомнил он как бы между делом, – когда ты был обычным бойцом в темной яме. Просто теперь все боятся об этом вспоминать.

Димитрий улыбнулся. Оказалось, что статуи из льда тоже могут это делать, правда как-то плоско, без настоящего тепла.

– Осторожнее, Алекс. Не надо кусать руку, которая тебя кормит. Ты – мой шедевр, мое детище, созданное по образу и подобию. Я тебя породил – могу и убить. Все, что у тебя сейчас есть, ты получил от меня. Это я дал тебе власть, чтобы прикрывать свои ночные подвиги, поддержку, чтобы никто эту власть не смел оспорить, и знание, как подстраховаться, чтобы наутро после полнолуния добраться домой без лишних глаз.

– Зато забрал то, что мне было по-настоящему нужно.

– Вот, – кивнул Димитрий, словно ждал именно этих слов, – вот об этом я и говорю. После полнолуния тебя всегда тянет вспомнить об Эльзе, и ты так или иначе приходишь ко мне, ведь я – единственное, что еще тебя с ней связывает. Вот уж не думал, что моя сестра так долго не будет давать тебе покоя. Она-то тебя наверняка уже позабыла. И вопросы на языке у тебя крутятся одни и те же. Хочешь, угадаю их? «Почему?» и «когда?».

Он продолжал играть, не признавался, что все знает, уводил разговор в другую тему, чтобы побольнее зацепить собеседника. Алекс ждал. Намека, подвоха – чего угодно. Терпеть он привык. Почти научился играть на равных. И в этой игре не собирался уступать первым.

– Почему я так поступил? – продолжил Димитрий и замолчал в раздумьях. – Потому что есть вещи, которые можно простить родному человеку, брату, но любовнику – ни за что. И есть вещи, которые можно простить любовнику… да, Алекс, рано или поздно даже такое можно простить, но брату… – он покачал головой, опустил глаза и понизил голос, – брату такое непростимо никогда. Она могла сойти с ума, если бы я сделал все сам, понимаешь? Я пытался уберечь ее от безумия, от полной потери себя. Поэтому все сделал ты.

– Какой заботливый старший брат, – процедил Алекс, стиснув кулаки.

Может быть, Эльза и не свихнулась тогда, но ему самому это точно стоило рассудка. Он долго выбирался из обломков былого и, что бы там ни считал Димитрий, проделал этот путь в одиночку, без чьей-либо помощи. А теперь воспоминания всколыхнулись и снова встали перед глазами. Ее крики, ее дикие, отчаянные вопли и чужое пожелание, которое он растворил внутри и сделал своим…

– Как и все людишки, ты мелочен, Алекс, – Димитрий поднял голову, шумно втянул носом воздух и прищурился. – Я не понимаю, как боги вас терпят. Что светлый, что темный. Вы постоянно приходите к ним и что-то просите, жалуетесь, ноете, а если ваши желания исполняются, то недовольны, что они исполняются не так, как вы хотели. И вы снова ходите, жалуетесь и просите. А если вам не дают, чего хотите, – проклинаете, но все равно продолжаете просить. И никому из вас невдомек, что богам-то вы все не очень-то и нужны. Боги проживут и без вас. Оба. На крайний случай придумают себе новые игрушки. И их истинная любовь к вам проявляется в том, что они не убивают вас. Хотя могли бы. Видимо, ответ на вопрос «почему?» ты по-прежнему не понимаешь.

– Хочешь сказать, что ты просто позволил Эльзе жить? – усмехнулся Алекс, не веря своим ушам. – Проявил свою искреннюю братскую любовь к ней?!

– Не только Эльзе, – взгляд у Димитрия остановился в одной точке и стал задумчивым, – всем. Я всем позволял жить. Матери, отцу, брату. Тебе, Алекс. Это ты первым пришел ко мне. Помнишь свои слова? Я помню. Ты сказал, что хочешь быть с моей сестрой. Просил помочь. Уверял, что готов на все. А потом вдруг оказалось, что цена тебя не устроила…

Алекс скрипнул зубами.

– Я не просто хотел быть с ней. Я любил ее. Я мечтал сделать ее своей женой и плевать хотел на всякие предрассудки. Не все женятся по расчету, как ты. Впрочем, объяснять что-то здесь бесполезно.

Солнце, запустившее щупальца в стрельчатое окно, добралось до алтаря, превратило вдруг стекло на картине с Огастой в зеркало, и Алекс вздрогнул, когда там отразилось лицо Димитрия. Идеальные черты стерлись, на него оскалилась перекошенная гримаса с пылающими белыми огнями вместо глаз.

– Хм. А ты думаешь, я не способен любить? Думаешь, я не знаю, что такое потерять единственную любимую?

Алекс насторожился, потому что уловил в голосе собеседника какие-то новые, незнакомые нотки. Он повернулся, но Димитрий быстро переменился в лице и вооружился своей обычной ядовитой ухмылкой:

– Конечно, я не способен на такое. Не верь тем, кто скажет иначе. Только вот и Эльзу ты, похоже, переоценил, братишка. Возвел в высокий ранг – впору подрисовывать под бок к святой Огасте, – он небрежно махнул в сторону картины, и его отражение в зеркале повторило жест. – Неужели ты был так уверен в себе? Никогда не задумывался, почему она, благородная наследница семейства, выбрала тебя, простого парня из небогатой семьи?

Алекс задумывался. Много раз. Но уже потом, после расставания, когда у него впереди раскинулась вечность, отведенная на размышления. А тогда, в разгоревшемся огне страсти, не считал, что о таком вообще есть смысл думать. Они понравились друг другу, вот и все. Какие тут могли быть сомнения?

– Посмотри. Посмотри на нас, – предложил Димитрий. – Ты точно не догадываешься?

«Посмотри». Алекс не мог не подчиниться и уставился на собственное отражение рядом с Димитрием. Они стояли бок о бок, примерно одного роста, темноволосые, один – в белом, другой – в темно-синем. Один держал руки заложенными назад, другой – вытянул по швам сжатые кулаки. Один приподнял голову с аристократической выправкой, другой смотрел исподлобья. Но все-таки в них угадывалось что-то общее. Их можно было даже принять за братьев, если смотреть вот так, на нечеткие образы в картинном стекле.

– Эльза не хотела замуж, – словно издалека донесся голос Димитрия. – Ее передергивало от мысли связаться с кем-то из нашего круга, и тут я ее прекрасно понимал. Знаешь, мы с ней вообще хорошо друг друга понимали. Всегда. Есть вещи, которые можно разделить только с кем-то родным. Она была, пожалуй, единственной, кто поддерживал меня… а я из всей своей семьи по-настоящему хотел видеть рядом только ее. И тут подвернулся ты. Очень удобный вариант. Эльза понимала, что у вас нет будущего, в этом плане ты для нее безопасен, зато есть романтика, а молодой организм растущей волчицы требовал своего…

Алекс выдохнул, коротко, прерывисто, будто его ударили под дых. Димитрий зацепил самый глубокий крючок, который использовал в очень редких случаях, только когда сильно злился. Думать над его словами было невыносимо. И не думать – невозможно. Крупные капли пота выступили на висках, а в глазах потемнело.

– Даже не знаю, что забавляло меня больше, – голос Димитрия стал до отвращения мягким и бархатным, – то, в какой ужас придет наша дорогая мать, когда узнает, что ее милую девочку лишил невинности безродный и нищий выродок, или то, что именно мне выпала честь выбрать парня для своей младшей сестренки. Я ни капли не сомневался, когда одобрил тебя, Алекс. Ведь есть вещи, которые нельзя разделить с братом. Или можно? Как считаешь?

Раздался сухой щелчок, плечо Алекса болезненно дернулось – и он осознал, что стоит с вытянутой рукой, крепко сжимая во вспотевшей ладони рукоять собственного пистолета, а дуло упирается прямо Димитрию в висок.

– Я убью тебя, – процедил он, клацая зубами и сотрясаясь всем телом, словно в лихорадке, – я убью тебя за эти слова…

Димитрий слегка поморщился, отклоняясь от оружия. Он выглядел не испуганным, а скорее недовольным.

– Скажу тебе вот что. Мой отец наплодил, кроме меня, еще двух сыновей. Но своими настоящими братьями я до сих пор считаю не их, не Алана и Кристофа, а тебя с Яном. – Плавным движением он отвел руку Алекса, и тот согнулся, словно ему выкрутили запястье. – Не заставляй меня лишаться одного из вас. А я непременно лишусь, если ты еще раз наставишь на меня свою табельную пушку.

Он положил ладонь на затылок Алекса, фиксируя его голову, чтобы заглянуть в глаза.

– Так зачем ты явился ко мне сегодня? Отвечай.

Судороги пробежали по всем мышцам Алекса, пистолет с глухим стуком ударился о плитки пола, а где-то наверху слышалось сбившееся дыхание испуганного маленького певца, наблюдавшего за непонятным ему противостоянием двух мужчин.

– Я… – это хрипение не могло принадлежать Алексу. Так хрипят смертельно раненные животные, когда свет жизни уже меркнет перед их глазами. – Я… пришел… доложить…

– Мне не нужны твои доклады. Я вообще не хочу тебя видеть, – Димитрий говорил неторопливо, почти по слогам, не обращая внимания, что заставляет собеседника корчиться в неудобном положении. – Не приходи ко мне, Алекс, если я тебя не зову. Ты тоже напоминаешь мне об Эльзе. Я вычеркнул свою сестру из жизни, я похоронил ее, у меня больше ее нет. Я хочу жить в тишине! Если ты любишь ее так же, как я, то научишься тоже не ждать ее обратно.

Алекс облизнул пересохшие губы. Его мысли с трудом собирались в голове, в нем бушевала чужая ярость и чужое раздражение, но все-таки он умудрялся гнуть свою линию.

– Ты так боишься, что она вернется? А попросить прощения у нее тебе никогда не хотелось?

– Прощения? – Димитрий рассмеялся. – Эльза – моя родная сестра. Она одной крови со мной, я знаю ее лучше всех. Она никогда меня не простит. На ее месте я бы не простил. Поверь, мое раскаяние ей не нужно. Она не вернется.

Он отдернул руку и, не оборачиваясь, пошел к выходу из темпла. У Алекса все поплыло перед глазами, ноги подкосились, колени пронзило болью от удара об пол. Картинка перевернулась, теперь Димитрий шел как бы по наклонной поверхности, но умудрялся не падать. Хотелось прижаться щекой к прохладным плиткам и любоваться ими.

– Отвечаю на вопрос «когда?», – послышался его голос. – Когда-нибудь. Тебя она простит когда-нибудь. Надеюсь, я подарил тебе облегчение. Заметь, я сделал это, несмотря на то, что ты испортил мне утреннюю молитву о благополучии любимой столицы.

Двери распахнулись, оттуда ударил свет, много света. Алекс застонал, прикрываясь рукой. Как в тумане он увидел фигуру в белом, замкнутую между двумя рядами охраны. Лязгнуло оружие, процессия двинулась по ступеням вниз. Димитрия было видно уже не в полный рост, а по колено, затем – по пояс, по плечи, и вот он исчез из поля зрения. Двое слуг вбежали в темпл, мимоходом бросив на Алекса сочувственные взгляды, подхватили коляску с канцлером и тоже потащили ее прочь.

Двери захлопнулись, и тут же на темпл обрушилась тишина. Только пыль с потолочных фресок все так же продолжала оседать и кружиться в пронизанном солнцем воздухе, да святая Огаста мечтала о муже с художественного полотна. Алекс покачнулся и рухнул на спину, раскинув руки.

– Вам помочь, майстер? – на фоне купола показалась голова ребенка. Мальчик не решился пока спуститься вниз и походил на зверька, выглянувшего из безопасной норки.

Алекс промычал что-то невразумительное. Он не знал, кто может помочь ему сейчас, но в одном был совершенно уверен: Димитрий понятия не имеет, что его сестра вернулась в столицу.

Тогда кто сделал это с ней?!

Врач, которого Алексу удалось отыскать для Эльзы, был, конечно, не самым лучшим вариантом. И не врач вовсе, не с надлежащим образованием и лицензией, а так, знахарь-любитель. И помогать сначала не хотел, упорно притворялся, что в силу возраста – а выглядел он уже глубоким стариком – не слышит и не видит явившегося к нему начальника полиции. Но сохранение тайны беспокоило Алекса больше.

Димитрий, хоть и якобы отрекся от сестры, но мог вновь заинтересоваться ею, если бы правда открылась. А она открылась бы обязательно, стоило привезти Эльзу в любой госпиталь. Глаза и уши наместника были теперь повсюду, в его армию бурых оборотней входили не только крепкие мужчины, но и хитрые изворотливые женщины, одна из которых могла оказаться, например, сестрой милосердия в смотровом отделении. Назвать Эльзу просто своей дальней родственницей или знакомой Алекс тоже не мог. Во-первых, одного взгляда на нее хватило бы, чтобы различить аристократку. Во-вторых, белых волков теперь осталось не так уж много, сразу пошли бы вопросы, откуда взялась еще одна и из чьей она семьи. Слухи достигли бы Димитрия и тогда…

К тому же, настоящий преследователь Эльзы так и оставался инкогнито. От кого она бежала? Кто похитил ее дочь? Их дочь, как мысленно поправлял себя Алекс, все еще привыкая к этой мысли. Он внимательно изучил все ориентировки на розыск пропавших без вести, которые шли по столице, и даже те, что удалось добыть из соседних городов, но молодую темноволосую женщину благородного происхождения пока никто не искал. Впрочем, это не означало, что враг не затаился и не ждет где-то поблизости. Поэтому любой непроверенный контакт автоматически запрещался.

Со стариком-знахарем же вышло просто. Поднимаясь по карьерной лестнице на свой пост, Алекс прочно усвоил, что нет кандалов тяжелее, чем родственные отношения, и нет умения важнее, чем вовремя потянуть за ниточки нужных связей. Он лично поднял все уголовные дела, которые смог взять из хранилища, не вызывая лишних подозрений, и долго, с пристрастием, выбирал подходящую кандидатуру среди родственников подсудимых. Затем все сработало, как по нотам. У его неприветливого собеседника мгновенно и чудесным образом восстановились и зрение, и слух, стоило лишь напомнить о внуке, мотавшем срок в катакомбах. «Досрочное освобождение на волю» стало кляпом, который накрепко бы заткнул рот старику, вздумай тот разболтать о доме, куда его пригласили. Если хотел получить свое великовозрастное дитя обратно, разумеется.

Знахарь хотел. Он начал было доказывать, что мальчик ни в чем не виноват и осужден незаконно, но, заметив, что Алекс слушает с безразличием, быстро сник и принял все условия. На заднем сиденье кара ехал в полном безмолвии, сложив руки на коленях запястьем к запястью, словно его, арестованного и в кандалах, везли в тюрьму. Алекс поглядывал на него исподлобья, морщился, молчал. Эльза была важнее. Ради нее он не то что муки совести бы выдержал – сам бы в катакомбы сидеть полез, если б это помогло.

Переступив порог дома, знахарь снял с косматой седой головы широкополую черную шляпу, расстегнул пуговицы старого, потертого на локтях пиджака и вдруг склонил голову набок, заметив часы с фигурками на крышке.

– Я знал вашего деда, молодой человек, – сказал он так, будто укорял в чем-то начальника полиции. – Славный он был. Честный. Истинный. И семья у вас славная… была.

Дед у Алекса умер рано, еще раньше, чем отец. Из детских лет остались лишь смутные воспоминания, в которых иногда всплывало загорелое, чуть обветренное лицо. Дедушка был страстным любителем природы, здорового образа жизни и частенько приносил домой из леса ведра шиповника, кизила и рябины, охапки ромашки и шалфея. Истинный. Да, кажется, так он себя и называл, но маленький Алекс не понимал тогда значения слова, а потом все как-то забылось. Что же оно означало?

Нет, о магии дед и слова не говорил, разве что пересказывал ту байку про часы. Часто пересказывал, чтобы внук накрепко запомнил. Отец, человек служивый до мозга костей, верный патриот, атеист и скептик, верования старшего родственника не одобрял, считал блажью, и Алекс унаследовал от него это убеждение. Отец всегда был как-то ближе, он сына в пять лет тайком от матери и стрелять научил, и на работу с собой частенько брал, бумагами пошуршать давал, на задержанных поглазеть, пока те смирно за решеточкой сидели. А дедушка… ну что дедушка? Все бродил где-то там, в своих полях и рощах да грибы-ягоды потом сушил и в банки закатывал.

– А ты корней-то своих и не знаешь, – знахарь перевел на Алекса взгляд и погрозил скрюченным пальцем, усыпанным мелкими пигментными пятнышками. – Все ваше поколение такое выросло, корней не знающее, стариков не уважающее, поэтому и катится страна наша к гибели. Вы ее развалили.

– Вам прямо по коридору и направо, – Алекс решил относиться к ворчанию собеседника, как к любимому занятию всех пожилых людей. Им бы лишь покритиковать да былое повспоминать, которое по-любому светлее и лучше теперь кажется.

Но знахарь не собирался успокаиваться и делать, что велено.

– Ты зачем бурым стал? – он ткнул пальцем в грудь начальника полиции, совсем позабыв о том, с кем разговаривает. – Ты – не бурый. Ты – человек. Ты истинным мог бы быть. Просветленным. А теперь не будешь. Потому что зверем стал. Животным. Одно с другим никак не сочетается. Дед твой это знал, прадед твой знал, и пра-прадед тоже. А тебе чего не зналось? Думаете, вы, молодые ублюдки, страной править будете? Самозванца на трон посадили и ждете, что он каждого золотом в ответ осыплет? Страной белые волки должны править, как испокон веков повелось. А люди с ними бок о бок должны жить в мире и справедливости. А таких, как ты… таких вообще существовать на земле не должно.

– На троне сидит белый волк, – отчеканил Алекс.

Глаза у знахаря превратились в две тоненькие щелочки, а между лиловых набрякших век заплясали злые насмешливые искры.

– Не Волк на троне сидит. Не Волк. Он думает, что сидит там, а вы верите в него, как в бога. Но правда, сынок, она только мудрому открывается. Не таким, как ты.

– Вы посмотрите больную, или мы так и будем спорить о политике? – едва процедил Алекс между стиснутых губ, и старик вдруг отшатнулся и переменился в лице.

– Больную… – протянул он себе под нос. – Так вот оно что… это все из-за женщины…

Повернувшись, знахарь пошагал по коридору так, словно за ним гнались дикие собаки.

Эльза лежала на кровати, вытянувшись на спине и уставившись в потолок. Ее грудь почти не двигалась под белым одеялом. Алекс перенес ее в другую комнату, пока вызывал стекольщика починить разбитое окно, и заметил, что она так и не переменила позу с тех пор, как он уложил ее в постель. Бледное лицо казалось вылепленным из воска, губы тоже потеряли цвет и стали одного оттенка с кожей. Даже в таком состоянии Эльза оставалась красивой, но то была страшная, мертвенная красота.

– Вы можете что-то сделать? – без особой надежды спросил Алекс, пока старик, принюхиваясь, стал бродить вокруг кровати. – Я имею в виду… вам хоть немного знакомы симптомы? Что это? Яд? Последствия черепно-мозговой травмы? Может, у нее внутреннее кровотечение, незаметное на первый взгляд? Или…

– Я не могу понять, это волчица? – перебил его старик, наклоняясь над лицом Эльзы. Она даже не моргнула. – Не вижу ее глаз, но общее сходство…

– Это волчица, – подтвердил Алекс.

– Хм… – знахарь отвернул край одеяла и изучил синяки на плечах и груди Эльзы. – Молодой человек, это вы сделали с ней?

– Я что, похож на того, кто… – Алекс сжал кулаки и заставил себя успокоиться, – нет, следы уже были, когда она пришла ко мне.

– Пришла… хм, хм… значит, еще сама ходила… и как давно?

– Около суток назад.

– А сколько до этого она существовала в таком состоянии?

– Я не знаю… – растерялся Алекс.

Старик почесал в затылке.

– А следы уже были на момент ее прихода?

– Да.

– Но как же регенерация?

– Вот именно, – подчеркнул Алекс, – как же. Способность превращения тоже утеряна. Для этого я вас и пригласил. Попробуйте помочь или посоветуйте того, кто сможет сделать это, не привлекая лишнего внимания.

Рывком знахарь откинул одеяло и принялся тщательно, сантиметр за сантиметром, изучать все тело больной. Алекс сам не заметил, как стал расхаживать из угла в угол, прижимая кулак к губам. Ему очень хотелось, чтобы старик нашел способ вылечить Эльзу. Пусть пропишет какие угодно лекарства, Алекс их достанет. На кону стояла не только жизнь любимой женщины, но и далекого, пока незнакомого ребенка. Без Эльзы он не найдет Иву.

– Скажите, молодой человек, а эта прелестная девушка случайно не пыталась заставить вас заняться с ней сексом?

От неожиданности Алекс развернулся на месте, но знахарь, похоже, уже все понял по выражению его лица.

– Пыталась, но вы ей отказали. Хм, хм… несомненно отказали, раз она теперь вот так… помогите-ка…

Жестом он подозвал Алекса и с его помощью перевернул холодную, почти окоченевшую Эльзу на живот.

– Скажите, после отказа она пыталась вас провоцировать? Хотела любым способом заставить взять ее? Не лаской, так силой? Может, говорила что-то такое, чтобы вызвать агрессию? Чтобы вы овладели ей, наконец?

– Пыталась, – мрачно согласился Алекс, вспомнив, как Эльза бросала ему в лицо жестокие, острые как ножи слова.

– Медицина здесь бессильна, – с удовлетворением выдохнул старик и распрямил согнутую спину.

– Как бессильна? – закрыл глаза Алекс. – Совсем?

– Совсем. Притирания и припарки тут не помогут. На девушку наложено заклятие и наложил его кто-то очень сильный. Вот посмотрите, – знахарь откинул густые темные волосы со спины Эльзы и обнажил ее плечи и шею. Ткнул пальцем чуть выше выступающего седьмого позвонка. – Вот тут, если бы у нас с вами была специальная лампа, мы бы разглядели символы. Они пишутся кровью и невидимы обычному глазу. Но вот эти символы и сделали это с ней.

Некоторое время Алекс переосмысливал услышанное, а когда все понял, то гневно уставился на старика.

– Заклятие? Могли бы придумать что-нибудь поинтереснее, чтобы выкрутиться. Или на крайний случай прямо признаться, что не сможете помочь. Я не суеверная бабенка и запудрить мне мозги страшными присказками не получится.

Знахарь отнесся к возмущению и недоверию собеседника спокойно и даже со смирением, как будто именно такой реакции и ожидал.

– Вы, конечно, можете мне не поверить, молодой человек, – развел он руками, – и показать эту девушку любому медику, даже самой высокой квалификации. Но, так или иначе, через несколько дней бедняжка погибнет, это я вам гарантирую. Оперируйте ее, вскрывайте ей череп, ставьте капельницы или колите антибиотики – результат будет один. Первопричины вы не найдете.

– Если девушка погибнет, то вашему внуку тоже придется задержаться там, где он сейчас сидит, – процедил Алекс, впрочем, уже не так сердито.

– Значит, вы можете прогнать меня сейчас и не освобождать мальчика, – согласился знахарь. – Или вы можете хотя бы на пару секунд допустить, что в этом мире существуют вещи, в которые вы не верите и не желаете поверить. И эти вещи вообще не зависят от вас и от того, хотите ли вы верить в них. Как восход солнца и начало нового дня не зависят от того, хотите ли вы просыпаться. Так что, мне уйти?

Алекс перевел взгляд на постель, где лежала неподвижная фигура. Невидимые символы? Написанные кровью? Да что за чушь?! Но с другой стороны… разве поведение Эльзы в ту ночь не показалось ему странным? Разве он сам не задумался над причинами? И эти ее глаза… Алекс где-то видел их раньше, всего один раз, у кого-то другого. Только не мог вспомнить, у кого… и тот человек тоже вел себя странно. Осталось какое-то смутное ощущение, что тогда тоже все шло не так…

– Объясните про символы. Я постараюсь понять. Но поверить не обещаю, – сухо обратился он к старику. – Что они означают?

– Это всего лишь приказ, – с понимающей улыбкой откликнулся тот. – Приказ, который невозможно не выполнить. Это управление чужим сознанием. Ну вот представьте. Вы хотите избавиться от нежелательного вам человека, своего врага или конкурента. Вы берете и пишете на нем приказ: «Убей себя». Пишете, естественно, обладая знанием древнего языка, на котором эти символы и существуют. И все. У вашего врага руки начнут чесаться от желания повеситься, или перерезать себе вены, или утопиться, или броситься под колеса. При этом даже если умом он будет понимать, что с ним происходит что-то неправильное, помешать самому себе никак не сможет.

Старик помолчал, позволяя Алексу обдумать сказанное, а затем продолжил:

– Или другой пример: вы хотите убить конкурента, но так, чтобы не попасть под подозрение. Тогда вы делаете это чужими руками. Выбираете исполнителя и пишете на нем: «Убей такого-то». Ну и вот. Человек пойдет и убьет кого нужно, сам не понимая, зачем это сделал. А еще можно приказать: «Убей их всех», и тогда ваш невольный слуга не остановится, пока не уничтожит всех из списка.

– А Эльза? Что за символы на нее наложили? Она не выглядела так, будто хочет кого-то убить, и с собой покончить не пыталась, – с подозрением уточнил Алекс.

Знахарь потемнел лицом.

– Я думаю, что девушку не хотели убивать. Ее хотели наказать за что-то. Унизить. Сделать послушной марионеткой в чужих руках.

– Унизить? – не понял Алекс. – Как?!

– А какое, по-вашему, унижение будет самым большим для девушки благородных кровей?

Алекс в раздумьях покусал губы.

– Эльза не стала бы спать со всеми подряд. Не верю, что она на такое способна, – покачал он головой. – Так же, как не верю, что она вдруг резко захотела переспать со мной. Я удивился, когда понял, что она этого хочет.

– Думаю, вы правы, – поддакнул старик. – Есть, конечно, всякие особы… но большинство женщин очень строго подходит к вопросам морали. А у этой девушки отобрали мораль. Более того, ей приказали соблазнять всех мужчин в поле зрения, делать это любыми способами и не останавливаться ни перед чем.

– Ее сделали… – голос у Алекса вдруг резко охрип, – …шлюхой?

– Рабыней собственных страстей. Так выразиться будет уместнее, – склонил голову знахарь.

Алекс повернулся и вышел из комнаты, толкнув дверь так, что она с грохотом ударилась о стену. Он пошел на кухню, достал бутылку портвейна, налил в стакан примерно до половины. Стекло стучало о стекло: его руки дрожали. От ярости. От желания придушить на месте того, кто только посмел…

Он задумчиво посмотрел на темно-бордовую жидкость в стакане, схватил бутылку и стал пить из горла. Швырнул ее обратно на стол, вытер губы, наклонился вперед, оперся ладонями и выдохнул. Все становилось понятно. Вот почему Эльза то окатывала его полными ненависти взглядами, то сама тянулась к губам. То отползала подальше, то сбрасывала одежду и шла за ним, прекрасно зная, как ему трудно будет удержаться от соблазна. Она не хотела и хотела его в одно и то же время. И, видимо, из чувства гордости так и не сказала, что подверглась чужому влиянию. Молчала до самой последней секунды, пока не крикнула ему про дочь.

Теперь он больше, чем когда-либо, был уверен, что Димитрий тут ни при чем. Тот предпочитал действовать прямолинейными методами и скорее бы связал или сковал сестру, чем ограничил бы ее при помощи хитрого и скрытого воздействия. К тому же, зачем ему заставлять Эльзу хотеть всех подряд? Он бы заставил ее хотеть его одного, ведь в этом заключался предел его мечтаний.

Когда Алекс вернулся в комнату, старик как раз заботливо подтыкал вокруг Эльзы одеяло. Он склонился к ее уху, прошептал что-то ласковое и погладил по волосам.

– Если ее не хотели убивать, – голос у Алекса все еще был хриплым, – то почему тогда она… такая?

– А вот это хороший вопрос, – откликнулся знахарь. – Она такая, потому что она сопротивлялась.

– Кому? Мужчинам?

– Нет. Самой себе. Девушка боролась сама с собой. Вы видели ее расцарапанные руки? Если жертва сопротивляется наложенному на нее приказу, то обычно начинает травмировать сама себя. Пытается как бы выцарапать из-под кожи раздражающий фактор. Да вы и сами должны были бы это заметить.

Алекс замечал. Но по-прежнему не мог понять, как это повлияло.

– Каждый из нас состоит из двух половин, – принялся объяснять старик. – И это не только человек и оборотень, как в вашем случае, молодой человек. Или человек и волчица, как у этой бедняжки. Или человек и… – он слабо улыбнулся, – … человек, как у меня. У всех нас есть темная сторона. Подсознание. И светлая. Сознание. И вот когда подсознание этой девушки блокировали приказом, ее сознание продолжало бороться. Помните, я говорил, что умом человек понимает, что поступает неправильно, но не может это изменить? Сложнее всего победить себя, на это все и рассчитано. Темная сторона всегда сильнее светлой.

– Эльза сознательно приказала себе не дышать?! Чтобы подавить свою темную сторону?

– Ее жизненные силы все ушли на борьбу и истощились. Она угасла. Сгорела. Поэтому я спрашивал, как давно это длится. Хотел посчитать, как долго она боролась.

– И… как долго?

– Ну… – старик замялся, – если бы перед нами лежала не волчица, а обычный человек, я бы вообще не поверил, что он хоть как-то боролся. Люди обычно сдаются и доводят приказ до конца в течение двух-трех суток. В волках от рождения заложено немного магии, это помогает им держаться на плаву какое-то время. Но тоже недолго. Я думаю, что с момента наложения символов прошла максимум неделя. Это максимум. Возможно, и меньше. Я не знал девушку лично и не могу угадать, насколько силен был ее разум.

– Достаточно силен, – Алекса снова охватило ощущение дежавю. Когда-то ему на ум уже приходили подобные мысли. Только в отношении кого-то другого. И тогда он не воспринял их всерьез. – Скажите… а кто-то может сопротивляться дольше? Жить с этим, например? Ну как бы всю жизнь?

– Это исключено, молодой человек, – с сожалением вздохнул старик. – Я, конечно, не часто сталкивался с работой такой сильной ведьмы, но мудрость, которую мне передавали из поколения в поколение, твердит, что таких примеров нет и никогда не было.

– Ведьмы? – насторожился Алекс.

– Или ведьмака. Владеть темной магией могут в равной степени и мужчины, и женщины. Узнайте, кому эта девушка перешла дорогу, и вы найдете виновника. Хотя вряд ли это будет просто. Обычно такие способности стараются не афишировать или хорошенько заметать следы.

Узнайте. Алекс бы узнал с большим удовольствием. Чтобы потом лично свернуть шею драному недомагу за все его дела.

– Вы можете помочь мне как-то узнать, кто это сделал?

– Зачем? – поднял на него старик ясные голубые глаза. – Чтобы вы могли отомстить? Так смею вас заверить, кто бы это ни был, он уже отомстил себе самым наихудшим способом.

– Интересно, каким же? – фыркнул Алекс, продолжая злиться на неизвестного врага.

– Ну вы же не считаете, молодой человек, что такие способности даются легко? Тогда бы у нас по стране каждый второй так разгуливал и символы рисовал. Почему не разгуливают? Почему не рисуют? – старик выжидательно посмотрел на начальника полиции. – Потому что дорого платить не хотят. А за такие умения надо платить очень дорого. Счастьем своим платить надо.

– Как-то по-философски вы к ведьмам относитесь, – с раздражением бросил Алекс, повернулся к знахарю спиной и отошел к окну. – Так много про них знаете… может, вы и сами из них?

– Нет, – послышался невозмутимый голос, – умением таким не обладаю, магию на кончиках пальцев не ношу. Я – истинный, сынок. Как дед твой был, и прадед, и…

– И прапрадед. Да-да, знаю. Но разве истинным не положено делать что-то хорошее? Бороться за справедливость?

– А мы и делаем. Мы равновесие поддерживаем, и вот такие чужие плохие деяния в меру сил исправляем. Но судим – не мы. И охотимся на ведьм – не мы.

– Значит, вы сможете исправить то, что сделали с Эльзой? – Алекс снова уцепился за тонкую ниточку надежды. Вот бы вылечить ее, а с охотой на ведьм он уж сам как-нибудь разберется.

– Могу, – согласился старик, – только… вам понимать надо, молодой человек. Личность этой девушки… она сгорела тоже. Сознание, память, рассудок – все сгорело в борьбе. Я, конечно, могу вернуть ее к жизни, но…

– Но это будет не Эльза? – упавшим голосом спросил Алекс, посмотрев ему в глаза.

– В первое время нет, – с каменным лицом отрезал знахарь. – Вам придется набраться терпения, чтобы дождаться ее обратно. Это будет чужой вам человек. Дикое животное, существующее на инстинктах, я бы сказал. Если вы не готовы к такому, давайте оставим все как есть. Там, где она сейчас, ей уже не больно и не плохо. Ей хорошо. Смерти она не почувствует. Возвращать ее – значит, снова прогонять через мучения.

– Вы шутите, да? – Алекс недоверчиво хмыкнул. – Вам кажется, что я сейчас вот так просто позволю умереть матери моего единственного ребенка?! Вы совсем не поняли, для чего я вас сюда привез?!

Старик окинул его долгим, внимательным взглядом.

– Я-то все понял, сынок. Мне хотелось, чтобы ты сам осознал, на что идешь, – резким движением он запахнул пиджак и стал застегивать пуговицы. – Итак, решено. Мы придем, как только соберем все, что нужно.

– Мы?!

Знахарь, который уже направился к двери, остановился на полдороги.

– Мы, истинные, – терпеливо уточнил он. – Все, кого удастся найти. Одному мне исправить столь большой вред не под силу. И опять же, такое проклятие нельзя просто убрать, растворить в воздухе, заставить исчезнуть. Маховик запущен, темный бог уже вонзил когти в свою жертву. Мне надо будет найти и уговорить того, кто согласится принять тьму на себя. Это тоже займет какое-то время.

– А что станет с тем, кто согласится? Он умрет вместо Эльзы?

Взгляд старика потеплел и стал почти ласковым.

– Если бы ты больше слушал своего деда, сынок, ты бы знал, что истинные умеют растворять в себе тьму. Но ты не истинный и большего тебе знать не надо.

Он ушел, и следом часы в прихожей загудели, отбивая очередной час. Алекс долго стоял у окна, размышляя над услышанным, потом допивал портвейн на кухне, ходил смотреть на Эльзу, все такую же неподвижную и бледную. Медленно угасал день, тени становились длиннее, уже наступила пора зажигать лампы, а он все ходил, из кухни – в спальню, из спальни – в кухню, словно искал себе место и не мог найти. Как-то неуютно стало в доме. Казалось, тьма скалится по углам. Наверно, виной тому было осознание, что в мире есть нечто необъяснимое. Как та сила, которая заставляет солнце вставать из-за горизонта.

Когда стемнело, Алекс принес побольше теплых одеял, лег рядом с Эльзой и укрылся, стараясь не вздрагивать от соприкосновения с ее ледяной кожей. Через какое-то время ему показалось, что закоченевшее женское тело слегка оттаяло и даже порозовело.

– Все будет хорошо, – шепнул он ей тихонько на ухо и погладил по волосам. – Я тебя не брошу. Никогда не брошу. Не повторю своих ошибок. Ты – моя, Эль. Ты – для меня.

Ее залитые чернотой глаза все так же безразлично смотрели в потолок.