Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
Очередной срыв приближался. Давно наученный горьким опытом, Димитрий понял это по косвенным признакам. Сначала он поймал себя на мысли, что уже долгое время едет вдоль тротуара за женщиной, отдаленно напоминающей мать. Едет медленно, чуть позади нее, не сводя взгляда с плотной фигуры. Жертва успела заподозрить неладное, ускоряла шаг и нервно оглядывалась через плечо, а чудовище в башке Димитрия тихим шепотом описывало, как приятно было бы сомкнуть пальцы вокруг этой жирной шеи, украшенной ниткой дешевого жемчуга, как трепыхалось бы грузное тело в последних судорогах…
Он изо всех сил сопротивлялся искушению, и чудовищу это не понравилось. Оно принялось истошно визжать, причиняя боль барабанным перепонкам. Как и следовало ожидать, мозги не выдержали напряжения, и Димитрий на несколько секунд отключился. Будто лампочка моргнула, погасла, но потом затрещала и зажглась вновь. Он обнаружил себя в переулке, в нескольких метрах от насмерть перепуганной толстухи, прижавшейся к стене из кроваво-красного кирпича. Вот идиотка! Зачем свернула сюда с оживленной улицы? Надеялась скорее добежать домой коротким путем?
Димитрий постоял немного, делая глубокие вдохи и выдохи и сжимая кулаки, развернулся и вышел из переулка, оставив тетку подвывать от ужаса и облегчения.
Затем он чуть-чуть не успел доехать до темпла. Вроде бы выбрал прямую дорогу, контролируя себя и стараясь не слушать мерзкий шепот в башке, как вдруг оказался прямо перед школой, где учились младшие. Их занятия давно закончились, но на открытой площадке перед зданием еще бегали и играли в догонялки другие дети. Другие. Дети.
Ему стало так тошно от самого себя, что если бы мог, он бы выпрыгнул из собственной кожи. Чудовище хохотало и ярилось и предлагало немедленно ехать домой, ведь все уже собрались там, и если Димитрий, наконец, исполнит заветное желание, то все закончится. Он будет свободен и останется в покое.
Покой. О покое он мечтал столько, сколько себя помнил.
Он погнал кар к темплу так быстро, как только мог прорваться на оживленных перекрестках города. Уже на подъезде, свернув в бедняцкие кварталы, заметил трех девиц, потягивающих пиво в подворотне. Бросив кар с работающим мотором, Димитрий вышел и прямиком направился к ним. Они все, как по команде, пооткрывали рты, увидев благородного лаэрда в дорогой, сшитой на заказ одежде, который, не глядя под ноги и не осторожничая, в своих начищенных ботинках шагал прямо по грязным лужам.
Он выбрал среди них единственную брюнетку. Возможно, она бы выглядела даже симпатичной, если бы меньше трудилась на тяжелой работе и не налегала на спиртное в свой редкий выходной. Девушка уставилась на Димитрия расширившимися от удивления огромными серыми глазами и выронила бутылку, когда он схватил ее за лицо, несильно впечатал затылком в стену и поцеловал. От девицы пахло перегаром и несвежим бельем, ее подружки принялись хихикать, почти не скрывая зависти, что к товарке вдруг такой мужик подвалил, а Димитрию хотелось блевать. От них, от самого себя, от того, что делал. Но он упорно терзал ее губы, прижимал всем телом к стене и терся об нее. Не идти же к ноннам в таком состоянии, в самом-то деле? С вышколенным, приученным к любой прихоти женским телом он не получит нужных эмоций и вряд ли сумеет остановиться в попытке добиться их, пока не дойдет до самого страшного конца.
Это походило на инстинктивное утоление жажды. Если очень долго не пить, то потом с жадностью станешь лакать даже из болота, ведь лучше терпеть противный привкус трясины, чем умереть от обезвоживания… или убить кого-то.
Девица и не думала сопротивляться или звать на помощь. Она даже попыталась обнять Димитрия и обиженно вздохнула, когда тот с отвращением скинул ее руки.
– Отвернитесь, дуры! – прошипела хихикающим подружкам, подтягивая юбку повыше и готовясь раздвинуть ноги для него.
Он оттолкнулся от стены, шатаясь как пьяный. Полез в карман брюк за бумажником, вынул крупную купюру, отводя взгляд и морщась, сунул брюнетке в вырез помятой блузки…
– Я бы и бесплатно с тобой трахнулась, красавчик! – крикнула она ему в спину под хохот все тех же подруг. – Куда же ты убегаешь?!
Ян нашел его в своих комнатах на нижнем уровне темпла забившимся в угол и стискивающим кулаками виски.
– Тих, тих, братишка, – он присел перед Димитрием, с трудом отвел его руки от головы и похлопал по щекам, – ну-ка, глянь-ка на меня?
Димитрий медленно поднял веки, открывая черные, как угольная яма, провалы глаз.
– Ух ты, еп… – длинно и грязно выругался Ян, – опять?! Что-то зачастил ты, братишка… ну давай, давай, дыши, ты можешь. Это же я, твой друг, помнишь меня? Дыши, возвращайся ко мне… возвращайся…
Зрачки у Димитрия постепенно посветлели, черная дымка в них рассеялась, уступив место привычному серебристому блеску.
– Сегодня, – хрипло бросил он.
– Сегодня у тебя встреча с тем амбалом из Нардинии, – напомнил Ян, который тоже был уже научен давним опытом и понял его без лишних слов.
– Нет, этого мало, – Димитрий мотнул головой. – Сегодня… сделай что-нибудь… или будет хуже…
– Хорошо, – Ян заговорил терпеливым, заботливым тоном, каким обычно говорят с капризными детьми, – я сделаю все, как ты скажешь. Приведу кого хочешь. Женщину? Может, двух? Трех? Сиротку, чтоб никто не искал? Или какую-нибудь обедневшую майстру, чтоб молчала за хорошую плату? Только сначала давай настроимся на этот бой. На нас поставлены большие деньги, братишка. Нам ведь нужны деньги, а? – Он обхватил Димитрия за шею и легонько потряс. – Нам нужны деньги, они всем нужны. А тут соперник тебе такую рекламу сделал. Неделю ходил по городу и орал, что сломает тебя одной левой. Народу набьется – стены затрещат. На нас уже ставят два к одному.
Димитрий выслушал его вполуха, позволил отвести и усадить себя на диван, поднял одну ногу, затем другую, чтобы Яну было удобнее снять с него испачканные ботинки. Деньги волновали его мало, возможно потому, что он никогда не испытывал особой нужды в них. Они будто бы сами притягивались к нему, стоило едва ли пальцем шевельнуть. Парадокс. Вот Ян – да, Ян – другое дело, тот трясся над каждой монеткой и радовался, как ребенок, получая выручку с продажи очередной партии опиума или опустошая кассу после успешного боя. Сказывалось голодное детство.
Пусть ставят хоть три к одному. Все равно он не умеет проигрывать.
Когда-то давно отец брал Димитрия с собой в мужской клуб. Вспоминания о том времени сохранились смутные, лишь в носу сразу появлялся запах терпких ароматизированных сигар и казалось, что снова играет янтарным блеском коньяк в прозрачном бокале. Что еще могло произвести на ребенка большое впечатление, кроме странных, незнакомых запахов и красивых переливов цвета? Зачем отец вообще повел его туда, где велись серьезные разговоры о политике и бизнесе и сыпались пикантные шутки о женщинах?
Димитрию казалось, что он попал в какой-то совершенно иной мир, далекий от дома с вечным квохтаньем няньки, обязательным стаканом теплого молока с пленкой на поверхности и маминой навязчивой заботой. Сжимая маленькой ладошкой большую и надежную руку отца, он озирался на других мужчин: высоких, громкоголосых, важных. Отец тоже был высоким, громкоголосым и важным, он прекрасно вписывался здесь среди своих, и Димитрий тоже вписывался, ведь он тоже был мужчиной, пусть пока и не таким высоким и важным…
Они переходили из зала в зал, от одной группы к другой, с кем-то здоровались, с кем-то долго и тихо беседовали, где-то просто стояли, прислушиваясь к чужому спору, но везде, так или иначе, рано или поздно, отец с гордостью выдвигал Димитрия на передний план, клал ему руки на плечи и представлял:
– Мой наследник.
Да, тогда Димитрий был еще единственным и счастливым и мог носить гордое звание наследника, и звучание этого слова запомнилось ему на всю жизнь наряду с запахом сигарет и коньяка.
В одном из залов шел спарринг по боксу. Два лаэрда, в белоснежных брюках и светлых рубашках с подкатанными рукавами, выставив перед собой обмотанные специальными эластичными повязками кулаки, порхали друг напротив друга по блестящему, как зеркало, паркету. Именно что порхали – легкими и стремительными движениями они напомнили Димитрию двух бабочек или, на худой конец, танцоров.
Выпад. Уклонение. Выпад. Уклонение. Там не было выбитых зубов или заплывших глаз, искусство заключалось не в нанесении увечий противнику, а в умении изящно избежать удара. Это беднякам нужно уметь постоять за себя в потасовке и хорошенько покалечить врагов, благородный лаэрд постигает науку боя исключительно ради поддержания собственной физической формы и работы мышц.
Димитрий засмотрелся так, что позабыл обо всем на свете. Смотри и учись, полушутя-полусерьезно бросил отец, и он старательно смотрел и учился. И обрадовался, что его отец тоже так может, когда тот скинул пиджак, закатал рукава белой рубашки, дал слуге перевязать руки и занял место одного из спаррингующихся. Его ноги легко порхали над паркетом, кожаные туфли едва слышно поскрипывали, все тело подобралось, вытянулось в струну, корпус безошибочно отклонялся то в одну сторону, то в другую, и кулак противника раз за разом проходил мимо. Он казался сыну настоящим божеством.
Потом место отца снова занял кто-то другой, но Димитрий продолжал стоять, не отводя глаз. Он уже видел себя там, на паркете, и представлял, что сможет не хуже, а даже лучше. Нужно только немного научиться. Сколько времени он провел в этом зале, наблюдая одну пару за другой? Наконец, Димитрий опомнился и сообразил, что отца нет рядом. Он обошел всех посетителей, дергая каждого за рукав, чтобы заглянуть в лицо, и начал слегка паниковать.
Никто не обращал внимания на мальчика, который ходил по коридорам и словно искал кого-то. Клуб был закрытым, кого попало сюда не пускали, и если ребенок потерялся – никуда не денется, на улицу не выйдет, найдется. К тому же, Димитрий не плакал навзрыд и не звал отца в голос, просто сосредоточенно бродил по этажам, а волнение выдавало лишь побледневшее лицо.
Отца он нашел в каком-то укромном углу. Точнее, сначала он их услышал. Непонятную возню, шорох, приглушенное сбившееся дыхание… Виттор прижимал к стене какую-то женщину. Димитрий очень удивился, ведь в клуб пускали только мужчин. А тут – незнакомая майстра. Да еще очень странная! Ее голые ноги, видневшееся из пены многослойной кружевной юбки, плотно обхватывали бедра его отца. Светлые брюки Виттора сползли до колен, накрахмаленная рубашка была расстегнута и едва держалась на плечах, а сам он с перекошенным безумным лицом вдалбливал женщину в стену под ее тихие стоны и вздохи.
И забрались-то они как далеко! Под самую крышу! Слуги, разносившие на подносах закуски и напитки, сюда не поднимались, гости клуба тоже здесь не прогуливались, Димитрий и сам бы не решился сунуться, если бы не отчаялся найти отца…
Это потом, гораздо позже, он понял, что случилось в тот день. Почему отец вдруг решил взять его с собой, якобы желая похвастаться перед знакомыми подросшим сыном. Димитрий нужен был для отвода глаз. Чтобы ревнивая и подозрительная мать выдохнула со спокойным сердцем, ведь в компании ребенка Виттор явно не станет ходить по злачным местам. И спарринг тот был показан мальчику, чтобы отвлечь, заинтересовать, выиграть полчаса свободного времени. И женщин в тот клуб пускали, если женщина эта выглядела прилично, а не являлась продажной нонной. Стоило лишь сунуть привратнику немного денег…
Все это Димитрий сообразил, когда уже вырос сам и познал порок в полной его красе и многообразии. А тогда, шокированный увиденным, он не придумал ничего лучше, чем громко спросить:
– Пап, а где мама?
Виттор вздрогнул, злобно выругался и отвернулся, трясущимися руками приводя одежду в порядок, а женщина – эта странная майстра – спокойно одернула юбку и улыбнулась мальчику. Улыбнулась так, как улыбается смертельная бездна, в которую заглядывает жертва перед падением.
Димитрий сам не знал, почему он периодически возвращался мыслями к этому воспоминанию. Наверно потому, что странное ощущение так и не покидало его. Лицо незнакомки совершенно стерлось из памяти, сколько он не силился вспомнить, перед глазами будто пелена стояла. А вот улыбка осталась. Как можно помнить леденящую кровь улыбку и напрочь забыть лицо? Он не знал.
Зато крепко усвоил другое. Ошибочно оценивать ситуацию по первому впечатлению. Ошибочно считать, что красивая внешность обязательно соответствует внутреннему содержанию. Ошибочно думать, что лишь добро носит белое. Нет. Зло тоже может его носить, просто потому, что имеет более широкий и разнообразный гардероб и не гнушается проявить фантазию. А еще – в отличие от прямолинейного, закованного в жесткие рамки добра – умеет подстраиваться под обстоятельства.
Отец, например, всегда следил за модой.
