Пять дней спустя оба были еще живы и значительно продвинулись на север. За первые сутки добрались до следующего острова, на следующий день всего за несколько часов перебрались на соседний, где Эрвин показал свой старый лагерь и скрепя сердце позволил устроить дневку, во-первых, потому что Иванов просил об этом, а во-вторых, следующий переход обещал быть самым долгим и трудным переходом между островами. Так оно и вышло. Еще повезло, что дождь был слабым и не размыл зыбун, а хищники не пытались пожрать двуногую добычу. Одна лишь небольшая змея присосалась было к больной ноге Иванова, попортила штанину и отвалилась сама. Эрвин тут же проткнул ее пикой. Дальше пошли дрянные места, и на берег очередного клочка суши вышли не два человека, а два шатающихся полупокойника, с ног до головы перемазанных болотной грязью.

И вновь пришлось целый день отдыхать и приводить в порядок себя и снаряжение.

Остров был изобильным, но скучным. Большая вулканическая кальдера полностью заросла лесом, а отсутствие горячих источников говорило о том, что ярость подземной стихии давно улеглась в этой части островной цепи. Разумеется, здесь в изобилии водились «зайцы» и в дополнение к ним травоядные меньших размеров, похожие на крыс с толстыми хвостами, но охота на тех и других не сводилась к «подходи и бей» – дичь держалась с известной осторожностью.

– Это ты в прошлый раз напугал их, что ли? – выперхнул Иванов, когда Эрвин вернулся со скудной добычей и не слишком скоро.

– В прошлый раз было то же самое, – пояснил Эрвин. – Думаю, мы тут не единственные хищники.

– А кто еще?

– Возможно, приходят с болота.

– Ты же вроде говорил, что болотные твари не лезут на сушу?

– Каких я видел – те не лезут. А этих не видел.

Ночью в лесу слышались шорохи и визг. Кто-то охотился, кто-то спасался. Эрвин спал вполглаза. Наутро он бегло взглянул на уже не синюю, а черную кожу вокруг раны на ноге Иванова, распухшей уже выше колена, бодро кивнул, изображая, что все в порядке, и указал направление.

– Опять я впереди? – обиженным голосом спросил Иванов.

– Уж будь так любезен.

– Я все хотел спросить: когда ты шел с другими приговоренными, ты точно так же ставил их впереди? Одного за другим, верно? Их девять было?

– И что? – спросил Эрвин.

– Ничего. Просто мне стало понятно, почему ты дошел, а они нет.

– Тебе это стало понятно не сегодня. Впрочем, если хочешь, я могу пойти первым. Но тебе это не понравится.

– Почему это? – насторожился Иванов.

– Потому что ты слаб. – Голос Эрвина стал жестким. – Если тебя не подгонять, ты вообще не сдвинешься с места. Тебе могут помочь только на материке, а ты больше ноешь, чем работаешь. Мы не идем, а тащимся. Если я пойду первым, то не стану тебя ждать. Не хочешь жить – твое дело, но при чем тут я?

– Значит, бросишь меня?

– Не сомневайся.

Это подействовало. В течение нескольких часов Иванов только сопел, кряхтел, постанывал, но хромал и хромал по зыбуну как заведенный, а Эрвин в очередной раз отметил странность: почему-то как раз вот такие – кровь с молоком – мясистые крепыши, почти всегда уверенные в себе, теряют всю эту уверенность и киснут, стоит лишь поставить их в ситуацию, когда проигрыш вероятнее выигрыша. Когда безопасно, они корчат из себя если не хозяев жизни, то уж как минимум старших приказчиков. Как правило, они неумны, не то поменяли бы имидж. Они очень самодовольны, если прикрыты спереди, сзади, с боков, сверху и снизу. За ними нужен пригляд в опасной ситуации, а в безнадежной они просто жалки… Но мысль была ненужная, считать тут было нечего, и Эрвин сосредоточился на насущном. Мокроступы размеренно чавкали, болотный ковер прогибался, но держал, змеи не атаковали, один раз налетела откуда-то туча лезущей в глаза мошкары, но была снесена ветром с моря, и только усталость неотвратимо накапливалась, как всегда, и Иванов опять сбавлял темп, вынуждая Эрвина перехватить пику и кольнуть напарника в выпуклую ягодицу…

Солнце висело в дымке рыжей кляксой. Час проходил за часом, а острова все не было видно. Попался опасный кочкарник, вынудив уклониться к западу, и встретилась широкая борозда, пропаханная в болотном ковре неведомо кем. Словно кто-то большой, но мягкий, вроде голого слизня, прополз по зыбуну неизвестно куда и с какой целью. Рыжая клякса спускалась к горизонту. Перед закатом немного прояснилось, и смутно, как водяные знаки на бумаге, открылись вершины островов.

– Стой, – сказал Эрвин. – Так я и думал: мы немного сбились с пути. Отдых пять минут. Можешь сесть.

Иванов не сел – повалился на зыбун, выбив пискнувшую струйку воды.

– Остров справа видишь? – указал Эрвин. – Это тот, куда мы шли и уже должны были дойти. Но промахнулись. А вон тот впереди – следующий. Он дальше от нас. Если пойдем к тому, что справа, дойдем поздно ночью. Это в теории, а как на практике – не знаю. Если пойдем вперед – придется ночевать на болоте.

Иванов глухо застонал.

– Зато тот остров – предпоследний в островной цепи, – продолжал Эрвин. – Помнишь, что я тебе говорил? К материку надо идти наискосок от предпоследнего острова, а не от последнего. На острове устроим дневку, можно даже две, отдохнем и подготовимся.

– Сдохну я… – высипел Иванов, щупая распухшую ногу.

– Не сдохнешь, если перестанешь ныть. Ты мне потом еще спасибо скажешь, а пока расслабься и дыши глубже.

Для примера Эрвин и сам попытался вдохнуть полной грудью, отчего мучительно раскашлялся. Ему показалось, что оба легких вот-вот выскочат наружу. Он бы, пожалуй, и не стал возражать – такая внутри сидела боль. И помочь некому, а Иванов только раздражает, но его надо беречь…

Они шли до самой ночи и еще часть ее, пока на небе светила самая крупная луна. Потом дрожали в полудреме – спина к спине. Когда восток побледнел, они побрели дальше. За ночь на болото лег туман, в нем растаяли острова, но Эрвин уверял, что точно знает направление.

– К полудню будем на месте, – сказал он в ответ на очередную жалобную тираду Иванова. – Если пойдем тем же темпом.

«И если ничего не случится», – добавил он про себя.

И ничего не случилось – не встретилось ни язычников, ни змей, ни хищных грибов, ни хищных растений, и ни одной крылатой твари не появилось в прояснившемся небе; ничего не случилось, если не считать того, что к острову подойти не удалось. Между ним и краем болота простиралась стометровая полоса жидкой грязи, как будто стадо земноводных титанов резвилось здесь, перемешивая в кашу мертвые водоросли, живые водоросли и торфяную взвесь. В жиже побулькивало. Удивительно, но край болотного ковра был цел и сносно держал вес человека – как в насмешку. Стоишь, мол, не тонешь? Вот и постой, посмотри на сушу…

– Плавать умеешь? – спросил Эрвин.

– Угу.

– Лучше бы не умел – меньше соблазна. Я видел, чем кончаются заплывы в полыньях. Давай двигай. Направление – вон.

До вечера Эрвин гнал Иванова на север вдоль полыньи в надежде на то, что она когда-нибудь кончится. Береговая линия постепенно загибалась к востоку, и вместе с нею загибалась полоса грязи. Наконец Эрвин дал команду «стоп».

– Нет смысла идти дальше. Эта грязь до самого океана.

Иванов просто повалился. Слов у него не было, сил тоже. Эрвин присел рядом на кочку, предварительно потыкав в нее шестом.

– Однажды мы переплыли громадную полынью на плавучем острове, – поведал он, отдышавшись. – Сами вырезали этот остров. Но тогда нас было четверо, и у каждого был настоящий нож.

Иванов только замычал. Потом судорожно вдохнул и начал кашлять.

– Зато тогда мы почти уже загибались, – продолжил Эрвин, дождавшись паузы в кашле. – Все четверо, да. Много дней питались одними головастиками, да и тех почти не было. Водоросли жевали. Некоторые из нас были готовы сдаться, а перед тем натворить глупостей. Но мы справились.

Иванов болезненно застонал.

– И теперь справимся, – сказал Эрвин уверенно. – Можно пойти к последнему острову, но делать там нечего, только время терять. Лучше прямо сейчас взять курс на материк. Дней пять-шесть пути, я думаю. Ничего еще не пропало.

– Нога… – жалобно простонал Иванов. – Она гниет. Это инфекционная гангрена, я знаю.

– Ты прав, нога, пожалуй, пропала. Но нога – это еще не весь ты. Правильно себя поведешь, так потом не пожалеешь. Дашь утечку, что потерял конечность в Саргассовом болоте, но победил его, – и внимание женщин тебе обеспечено. На шею вешаться будут.

– Пошел ты… – Иванов четко сказал куда.

– Грубо, – укорил Эрвин. – Но я рад: можешь ругаться – значит, можешь и двигаться. Мы дойдем. Ладно, отдыхай пока.

Иванов с хрипом дышал через рот, стонал и временами заходился в кашле. Откашлялся и Эрвин, сплюнув мокроту. Черт, подумал он, как же люди живут на Гнилой мели? Понятно, что живут они там недолго, включая самых выносливых и сытых вроде главарей людоедских банд, но ведь некоторые, вероятно, выдерживают по нескольку лет! А вокруг песчаных островков и тростниковых зарослей только гнилая жижа, и воздух там отравлен гнилью, и нет свежего морского бриза, как на Счастливых островах, и уж конечно нет горячих минеральных источников… Он мог бы приблизительно подсчитать шансы, скажем, Лейлы дожить до сегодняшнего дня, но впервые за много дней ему не хотелось рассчитывать сложные варианты. Предстояло решить задачу грубую и примитивную. Имеется всего один попутчик – значит, его надо беречь во что бы то ни стало, даже ценой серьезного риска, и подставить вместо себя только в пиковой ситуации. Просто и грубо. Настолько просто, что Иванов прекрасно понимает этот расклад. Чего тут не понять.

– Ты видел спутниковые снимки этой части болота? – спросил Эрвин.

– Только карту. А ты?

– Тоже. То есть видел и снимки, но с низким разрешением и сквозь перистые облака. Там мало что видно. Хороших снимков Саргассова болота, по-моему, вообще не существует. Карта тоже никакая. В теории отсюда до материка болото как болото, без сюрпризов. Островов нет, но могут быть мели. Хорошо, если будут. Открытой воды вроде бы тоже нет, но на практике может быть по-всякому. Болото – оно ведь тоже меняется.

– И что? – спросил Иванов.

– Разговариваю… Хочешь, чтобы я помолчал?

– Да хоть молчи, хоть кричи! Наплевать мне на твои разговоры!

– Плевать, значит, уже можешь, – ухмыльнулся Эрвин. – А идти? Нет? Ну, тогда даю тебе еще десять минут.

Он дал даже двадцать: пусть напарник, поняв это, отложит глупый и ненужный, но ожидаемый бунт. А на двадцать первой минуте заставил Иванова взгромоздиться на ноги и указал направление.

Им посчастливилось: набрели на поросший кустами кочкарник, и кочки вели себя смирно, сколь Эрвин ни швырял в них комьями грязи и ни тыкал шестом. Им посчастливилось даже дважды, потому что кочкарник попался в сумерках, а не днем, когда Эрвин наверняка приказал бы продолжать движение. И посчастливилось еще раз, поскольку щепки и мох для растопки не отсырели, а верчение палки в углублении другой палки дало не только дымок, но и огонь. Если несчастья обычно идут полосами, то и удачи порой склонны кучковаться.

Кусты больше дымили, чем горели, но все-таки это было топливо, у огня удалось согреть руки, и дым, от которого надрывно кашляли оба, тоже грел. А еще наломанные ветки позволили соорудить хоть какую-то прокладку между собой и болотной сыростью.

– Повезло, – в третий раз проговорил Эрвин на тот случай, если Иванов не проникся. – Каждый бы раз так на болоте ночевать и полынью долой – половина приговоренных добиралась бы до Счастливых островов, не меньше.

– Оно тебе надо? – пробурчал Иванов, бережно ощупывая больную ногу. Кажется, он пытался определить, продолжает ли она опухать, и Эрвину хотелось сказать, что куда там, давно уже пошла следующая стадия. Если ампутировать ногу, то в самое ближайшее время и гораздо выше колена.

– Оно мне не надо. Никогда не любил давку.

– Всех твоих «зайцев» сожрали бы…

– А потом принялись бы жрать друг друга, – подхватил Эрвин. – Сначала в переносном, а потом, глядишь, и в прямом смысле. Это люди. Это то, что у них получается само собой, даже стараться не надо. Некоторым это пришлось бы по душе, им вовек не понять, что сочувствие и взаимопомощь тоже содержат рациональное зерно, а другие принялись бы ныть, что с ними поступили несправедливо…

Иванов пристально посмотрел на него слезящимися глазами.

– Меня имеешь в виду? Я не ною.

– И прекрасно! – подхватил Эрвин. – Вот и продолжай в том же духе. Лучше думай не о болоте, а о том, что нас ждет на материке. На северном берегу редкие поселки, редкие и бедные. Огородники и рудокопы-одиночки на брошенных месторождениях. То и дело объявляется очередная шайка и начинает собирать с них дань. На помощь местных я бы не рассчитывал – народец жалкий, озлобленный и трусоватый. Кордонного невода вдоль болота там нет, но берег худо-бедно патрулируется. Наиболее реальная наша надежда – попасться на глаза патрулю и не быть застреленными, но это я беру на себя.

Теперь Иванов смотрел на Эрвина с недоверием. Напарника можно было понять: о чем одетый в шкуры дикарь с грязными сосульками вместо шевелюры и бороды собирается беседовать с теми, кто брезглив, нагл от безнаказанности и кому куда как просто нажать на спусковой крючок? Но Эрвин, судя по тону, знал, о чем говорит.

Может быть, Иванову и пришла в голову мысль, что Эрвин нарочно толкует о далеких проблемах, чтобы отвлечь спутника от проблем ближайших, но он никак не возразил. А Эрвин сменил тему:

– Твой передатчик какого действия – пишет все подряд и время от времени сбрасывает на спутник? Насколько я понимаю, не через равные промежутки времени, а по мере накопления?

– Угу.

– Значит, Большой Лю, или кто там за него, знает, что мы все поняли и идем сдаваться Праю. Никаких попыток найти нас тайным образом и вывезти отсюда Лю не предпринял – родной бизнес дороже. Это понятно. Любопытно другое: Лю до сих пор не отдал Праю частоты и способы кодировки. Если бы отдал, нас бы уже вывезли на материк. Тут есть несколько интересных возможностей…

Эрвин надолго замолчал. Моргал слезящимися от дыма глазами, кашлял, ворочался на подстеленных ветках – и молчал.

– Ну? – спросил уставший ждать Иванов.

– Что «ну»? Я считаю. Успокойся, я не стану выбивать тебе твой зуб с передатчиком. Не мешай. Хочешь спать – спи. Первое дежурство – мое.

Говорить правду почти так же легко, как лгать, а порой и легче. Особенно когда эта правда имеет некоторый психотерапевтический эффект. Если солдат любит понимать свой маневр, то и пусть понимает… то, что способен понять. Не успел Эрвин поудобнее устроиться у чадящего костерка, как Иванов уже спал и во сне храпел даже громче, чем стонал.

Часа за два до рассвета Эрвин растолкал его и оставил на дежурстве, а сам мгновенно заснул. Проснувшись – обнаружил, что солнце стоит уже высоко, а Иванов спит сном младенца.

Ругать его? Надавать по морде? Хорошо бы, да не в коня корм. Растолкав спящего, Эрвин молча разделил пополам остатки «зайчатины».

– Вперед. Жевать будем на ходу.

Солнце светило сквозь легкую дымку, и бескрайняя гладь болота с пробегающими по ней тенями от мелких облачков казалась обманчиво-приветливой. Справа очень долго – так долго, что надоел, – маячил туманный силуэт последнего острова, но мало-помалу он все же отодвинулся назад, а после полудня и вовсе растаял в болотных испарениях. Две крылатые твари долго кружили в вышине и в конце концов улетели, решив, как видно, что бредущие по болоту существа пока не похожи на падаль. Один раз шагах в пятидесяти слева без видимой цели из зыбуна выпрыгнула высоко вверх здоровеннейшая – метра на два – змея и бешено извивалась в воздухе, прежде чем шлепнуться обратно. Осталось неизвестным, с чего бы змее пришла в голову фантазия прыгать и кто ее там гонял, но Эрвин на всякий случай заложил крюк. Зыбун прогибался, но выглядел надежным, участки топей обходились без труда. Несмотря на поздний выход, отмахали порядочно. Иванов приободрился и хромал не сильнее вчерашнего, а о жалобах и неповиновении просто забыл. По-видимому, и впрямь поверил, что за пять суток можно достичь материка.

Да, можно было бы… Если бы болото было таким, каким его хотят видеть люди, а не таким, каково оно есть.

Солнце клонилось к закату, когда Эрвин ткнул тупым концом пики бредущего – глаза в зыбун – Иванова.

– Стой.

– Ночевать будем? – сразу оживился тот.

– Ночевать – рано. Не заслужили еще. Помолчи. Что-то не так… там, впереди.

– Что еще не так?

– Тихо, говорю… Звуки. Слышишь?

– Люди? – встрепенулся Иванов.

– Нет. Кто угодно, только не люди. Зверье…

Теперь уже оба явственно слышали многоногий чавкающий топот, сливающийся в сплошной гул. Иванов попятился, а Эрвин, выставив перед собой пику, встал справа от него. Прошло немного времени, и из дымки показалось стадо хрупких животных, похожих на лань с перепончатыми лапами вместо копыт. Стадо двигалось стремительно, напоминая кавалерийскую лаву, некоторые животные пытались броситься в сторону, но сзади и с боков стадо преследовали приземистые серые твари, каждая вдвое крупнее «лани». Загонная охота… Перед людьми стадо разделилось надвое, пытаясь обтечь их с двух сторон.

Первое же животное, ринувшееся, потеряв голову, прямо на людей, Эрвин принял на пику. Стряхнул агонизирующую добычу, с радостью узнав в ней то самое животное, которое он сумел когда-то убить, чтобы поддержать себя и Кристи. Тогда он еще надеялся, что Кристи дойдет…

Ужасно заорал Иванов и замахал руками, пытаясь напугать ополоумевших перепончатолапых… Глупец. Страшны не эти хрупкие создания, страшны те, кто охотится на них…

Переложив пику в левую руку, Эрвин размотал бич. Шагнул вперед.

– Спину мне прикрой!

Не услышал ничего в ответ и мысленно выругался. Где служил этот тип, в каком таком спецназе? Библиотекарем в учебном центре?

Ополоумевшая «лань» метнулась в сторону из-под самого острия пики, и в ту же секунду на спину жертвы обрушился хищник. Одним движением челюстей перервав ей нетолстую шею, он вмял бьющуюся добычу в зыбун и внимательно посмотрел на Эрвина. Оскалился, присел перед прыжком…

Бич встретил хищника в воздухе, рассек ему морду, но не остановил. Едва успев уклониться от удара когтистых лап, Эрвин вновь обрушил бич на круп зверя. Тот взревел и вскинулся на задние лапы. Навис над людьми. Зря: обсидиановое острие глубоко вошло ему в брюхо.

Эрвин вырвал пику, и хищник отпрянул. Он не понимал, что умрет, и вовсе не хотел умирать, но странные двуногие внезапно перестали интересовать его как добыча. Зверь покрутился на месте, разбрызгивая кровь, метнулся было в сторону пробежавшей мимо «лани», как велел ему инстинкт, и вдруг просто исчез. Казалось, само болото разверзло пасть и в одно мгновение поглотило зверя. Раздался звук «ап!» – и громадная пасть закрылась, и разгладился бугор, очень похожий на вспученный болотный ковер, но не являющийся им… Эрвин подхватил убитое перепончатолапое.

– Не стоим! – крикнул он. – Уходим, быстро! Вон туда!

Преследуемое стадо уже давно скрылось в дымке над болотом, а они все еще спешили поскорее уйти подальше от страшного места. На ходу – почти на бегу – Эрвин порой тыкал перед собой пикой. Только когда дыхание обоих стало учащенным, а Иванов сильнее захромал, Эрвин рискнул остановиться.

– Уф-ф! – сказал он с веселым удивлением. – Спаслись, надо же… Знаешь, кто это был?

– Ты о ком? – кашляя и отплевываясь, выперхнул Иванов.

– О проглоте. Те звери, что преследовали стадо, просто мускулозубые, форфикуладонты, я тебе о них говорил. Видел, как у них челюсти работают? Форфикула – это ножницы по-латыни. Вжик – и голова прочь. Но эти-то хоть известны, а проглот – это нечто! Сказать по правде, я думал, что все упоминания об этом звере – просто фольклор. Ошибался. Великолепный подстерегающий хищник, замечательная мимикрия. А пасть? Ты видел пасть?

– Еще бы, – буркнул Иванов. – Не слепой.

Оба помолчали, восстанавливая дыхание.

– Теперь я понимаю, почему это животное не описано зоологами, – сказал после паузы Эрвин. – Кто мог описать, тот просто не выжил. Вот и некому описывать. Что ж, на то оно и Саргассово болото…

Иванов не слушал – глаза его постепенно округлялись, а заросшее грязное лицо приняло обиженное выражение.

– Это что же? – плаксиво выкрикнул он. – Еще и это? Мало нам змей, язычников, грибов и прочей нечисти, зубастиков этих твоих, – так теперь еще иди и жди, что тебя просто сглотнут, как червяка?! Так, что ли?..

Эрвин только вздохнул.