Как часто любому из нас приходится делать то, что не хочется!

Иногда – то, что причиняет сильную боль или долгие мучения.

Не надо? Но ведь хуже будет. Может, стоит потерпеть?

Безусловно. И каждый прекрасно знает это в теории, а многие даже на практике. Терпи, человече, скрипи зубами! Господь терпел и нам велел. Все правильно. Но как же не хочется обрекать себя на муки, да что там – подчас просто на неудобство, чтобы получить награду, будь то новая должность или новая жизнь! А то и просто жизнь.

Она ведь хороша. Дышать, смотреть на мир, слышать его звуки, чувствовать его обонянием и кожей, пробовать на вкус пищу, какова бы она ни была, – разве плохо? И не чудесно ли надеяться на лучшее? Среди приговоренных к высшей мере на Хляби очень мало самоубийц. Служивым у кордонного невода почти никогда не приходится, ругаясь, прибирать фрагменты тел осужденных, бросившихся на невод. Нет, они покорно идут в болото, питая кое-какие надежды, и никто не видит, как болото глотает их вместе с надеждами.

Потому что одной надежды мало. Те, кто сравнивает жизнь с лотереей, самые отъявленные лентяи и неумейки на свете.

– Тебе только шестнадцать, – сказала Эрвину мама.

– У меня есть рабочая лицензия, – возразил Эрвин.

– На работу в шахтах или на поверхности. Зачем ты пошел на курсы гарпунеров?

– В космосе интереснее. Да и лишние деньги нам не помешают.

– Разве нам не хватает?

– Хватает – на прозябание. Не ты ли говорила, что отец мечтал вытащить нас из этой дыры?

– Даже он не рискнул пойти в гарпунеры! Ты знаешь, сколько они в среднем живут?

– А знаешь, сколько они зарабатывают?

Мама заплакала. Давно остались в прошлом те времена, когда она могла воздействовать на сына словами, но слезы как аргумент пока еще работали. Что слова? Разве балбес, переросший мать, начавший бриться и уже заглянувший любопытства ради почти во все злачные места шахтерского поселка, станет кушать все ту же надоевшую бурду? Он уже достаточно взрослый.

Слезы матери – другое дело.

– Ну что ты, мам, – заговорил Эрвин. – Это же только курсы. До двадцати одного года меня в гарпунеры не возьмут, а до восемнадцати не выпустят в космос даже с инструктором. А знаешь, какие там инструкторы? Все до одного старые пеньки и перестраховщики. Не переживай ты так. Они на окладе и жить хотят.

– А ты не хочешь? У меня только один сын!

– Ну так я же и говорю: мне еще пять лет до настоящего гарпунера. Пока только теория и тренажер. Получу вторую специальность – что, плохо? И потом, обучение бесплатное, зато экзамен жестокий. Капсулу еще не всякому доверят. А не захочу подписывать контракт – ну и не подпишу, они там только утрутся. Гарпунер, который слишком себе на уме или с дрожью в коленках, им самим не нужен…

– Знаю. Им нужен отчаянный и глупый. А обо мне ты подумал?

– Ну какой я отчаянный, ма? И какой глупый? Ну подумай, а?

Конечно, он не успокоил маму, но переспорить сумел. Ведь для мамы лучше, когда ее сын посещает вечерние занятия, вместо того чтобы слоняться по дешевым пивнушкам и грязным борделям. Конечно, маме не следовало знать, что Эрвин уже четырежды выходил в космос в двухместной капсуле с инструктором и готовился к первому самостоятельному поиску в астероидном поясе. Правила – правилами, а не нарушать их скучно и порой вредно. Эрвину пришлось потрудиться головой, чтобы быть допущенным. Учебные капсулы были старьем, аппаратура, случалось, глючила, что порой раздражало. А когда удавалось справиться – восхищало. В бригаде заметили, что Эрвин работает не в полную силу, докопались до правды и стали обзывать самоубийцей. Один только бригадир попал в точку, назвав шустрого паренька карьеристом. Он понял, что к чему.

В семнадцать лет Эрвин уже управлял капсулой не хуже инструктора, но гораздо смелее. В астероидном поясе роилось бесчисленное множество обломков древних планетоидов в диапазоне от булыжника до горы. При рождении эта система нахваталась тяжелого вещества, выброшенного близкой сверхновой, и обломки неудавшихся планетоидов обнажили рудные тела. На крупнейшем астероиде велась шахтная добыча – мелкие осколки гарпунили и буксировали к орбитальному перерабатывающему комплексу, обращающемуся, естественно, вне астероидного пояса. Работа гарпунера требовала безупречного глазомера, безукоризненного знания матчасти, большого хладнокровия и еще большей отваги.

Поди разбери еще, содержит ли вращающийся угловатый обломок размером с многоквартирный дом фрагмент рудной жилы! Можно довериться приборам, но можно и дополнить их своими глазами, если набраться смелости и подойти поближе.

Математика всегда была для Эрвина развлечением, но теперь он начал усиленно изучать те ее разделы, которые считал полезными для выживания. И все же однажды он едва не погиб. Расчет был верен, но не все в нем удалось учесть. Умение быстро считать не гарантировало жизни – оно просто увеличивало шансы.

Мама, конечно, все узнала – но не сразу, а лишь тогда, когда сам Эрвин счел это допустимым.

– Все в порядке, ма. Скоро я перестану заниматься этим.

– Как скоро? Когда?

– Скоро. Правда-правда. Обещаю. Веришь?

Само собой, Эрвин работал гарпунером вовсе не для того, чтобы однажды разбиться о шальную космическую каменюку. Мама могла бы и понять!

Куда там! Родителям вечно кажется, что они умнее детей. У них всегда припасены «нужные» слова. Сын может быть гениален, но он же еще так молод, так опрометчив!

И невдомек им, что бывает на свете гениальность, не допускающая опрометчивости. Став лучшим гарпунером системы, Эрвин удивил и огорчил начальство, отказавшись подписать долгосрочный контракт и заявив, что намерен теперь найти работу в области логистики.

– Чего? Снабженец? А образование у тебя есть?

– Будет.

– Да ты никак в менеджеры метишь? Для этого скачешь туда-сюда? Изучаешь производство?

– Угадали.

В системе не приветствовали молодых да ранних, тем более местных. Менеджерами становились сынки богатеньких родителей с благополучных планет. Чуть легче было оттого, что астероидный пояс – не то место, о котором грезят в сладких снах. Лучшие сюда не попадали. Это давало шанс местному, не обделенному талантом и трудоспособностью. Чтобы начальство послало неумытого местного дерьмоеда на учебу, чтобы рассматривало его как будущего управленца, требовалось создать о себе определенное впечатление. Эрвин и создавал его. Есть перспективный кадр, которому явно тесно в его рамках. Лояльный, но малость шебутной, потому как неприлично молод. Может, пойти ему навстречу? Наверху могут оценить: вот какие кадры мы выращиваем, не даем пропасть талантам! И делу польза.

Плюс еще триста тридцать три нюанса из области профессиональных и межличностных отношений…

Начальник же отдела логистики был рад сплавить Эрвина подальше и дал ему роскошную рекомендацию, дурак. Он-то успел вообразить, что не по годам прыткий юнец метит на его место. С его точки зрения, для таких фантазий имелись основания: логистическая схема, разработанная Эрвином-юнцом, впоследствии вызывала у Эрвина-мужчины то мучительную неловкость, то беззлобный смех, но, ей-ей, она была лучше существующей схемы! Впрочем, в дело она все равно не пошла. Напыщенный кретин сплавил Эрвина, даже не потрудившись украсть его работу.

Эрвину было все равно – лишь бы вырваться. Учеба за счет горнодобывающей корпорации предполагала небольшую стипендию и доставку к месту учебы за счет той же корпорации. Эрвин легко подписал контракт с кабальными обязательствами.

Он не собирался возвращаться. При необходимости был готов жить нелегалом, обоснованно подозревая, что это не понадобится. Выход должен найтись, и он найдется. Лазейки есть везде.

– Я вытащу тебя отсюда, – сказал он маме. – Подожди несколько месяцев, максимум год. Я пришлю денег, и ты улетишь.

– Куда? – вымученно улыбнулась мама. Она уже плохо понимала, что происходит.

– Туда, где я тебя встречу. Там голубое небо, мягкая трава под ногами, водопады, срывающиеся с гор, крики птиц, теплое ласковое море… Ты не забыла? Я помню.

Он сдержал обещание и переправил маму на Новую Бенгалию – не самый роскошный, но вполне уютный мир. Там она и умерла через полгода от пустячной инфекции, полная гордости за сына и непонимания, зачем теперь жить. Для себя? Она разучилась этому.

Практическая польза и благо – вообще разные понятия. Они совпадают реже, чем принято думать.

Лишь в самых простых с виду ситуациях, которые кажутся прозрачными и очевидными, а на деле труднее всего просчитываются, польза и благо – одно и то же.

Ну почти.

Прошло три дня. Иванов хромал, но мог самостоятельно передвигаться. Дважды в день он стонал и рычал, опуская ногу в горячую сероводородную воду, а Эрвин следил за тем, чтобы пациент не манкировал процедурами. Опухоль на ноге не уменьшилась, но и не увеличивалась, однако кожа вокруг разреза с каждым днем приобретала все более синюшный оттенок. Иванов пытался бодриться, хотя понимал, наверное, что дело плохо.

Еще лучше это понимал Эрвин. На третий день вечером он сказал:

– Надо идти дальше.

– Первоначальный план? – морщась, спросил Иванов.

– Верно. Сам видишь: лечение сероводородом не панацея. Тебя могут спасти только в хорошей клинике. Ждать здесь бессмысленно. Я не могу просчитать, прилетят за нами от Прая или не прилетят. Слишком много неопределенностей. От Большого Лю, наверное, уже не прилетят. Здесь нет врача и медикаментов, зато есть миазмы от болота. Утешать тебя сказками я не намерен: пройдет неделя, самое большее две, и ты не сможешь двигаться. Выступаем завтра утром.

– А если за нами все-таки прилетят? – спросил Иванов.

– Тогда нас найдут не здесь, а где-нибудь в другом месте, только и всего, – сказал Эрвин. – Можешь быть уверен: поисковики получат приказ в лепешку расшибиться, а найти. Само собой, в том случае, если вообще поступит такой приказ… Иначе кто станет искать? Надо идти. Мы ничего не теряем, устанем только.

– У меня ведь не гангрена, нет? – впервые спросил Иванов, и, как ни старался, голос его дрогнул.

– Думаю, нет, – покривил душой Эрвин. – Но будет. Идем ли мы на материк, сидим ли здесь – будет обязательно. Это только вопрос времени, а время у нас пока есть. О ноге не переживай, в крайнем случае тебе сделают отличный биопротез. Нога – это еще не весь ты. До утра подумай, я тебя не тороплю…

В этот день он сумел добыть огонь верчением подсохшей на солнце палочки с лучковым приводом и от пуза накормил Иванова жареной «зайчатиной» да еще закоптил мяса про запас. Старые мокроступы – починены, новые – сплетены, шесты перестали быть просто шестами, а превратились в пики с острейшими обсидиановыми наконечниками, одежда и обувь приведены в относительный порядок, имеется кое-какая полезная мелочь, приготовлены даже сухие щепки на растопку…

Чего ж еще надо?

Только решимости достичь цели во что бы то ни стало. Напарник не имел ее в достаточном количестве.

– А если я не пойду, тогда что? – прямо спросил Иванов.

– Тогда уже не тебе, а мне придется думать, – ответил Эрвин. – Возможно, что-нибудь и надумаю. Не исключено, что пойду один.

– Ну-ну. А дойдешь?

– Попытаюсь.

– Бросишь меня?

– Это ты бросишь меня. У одного на болоте меньше шансов, чем у двоих, ты ведь это и сам уже понял?

– А здесь?

– А здесь, похоже, вообще шансов нет… Ладно, соврал. Они пока есть, но ничтожные. И тают с каждым днем. Здесь комфортнее, но где комфорт, а где жизнь?

Можно было не уговаривать, а силой заставить Иванова идти, и он пошел бы – но как долго длилось бы его послушание? Некоторых людей не столкнуть с убеждения, что они лучше всех знают, как им быть, и личный опыт ничему их не учит, не говоря уже об опыте бывалых людей. Пусть такие фрукты сами дозревают до правильного решения.

Оставив напарника дозревать, Эрвин долго бродил вдоль берега болота. Здесь не было песчаных отмелей, затапливаемых в прилив, и намеков на пляжики – одни скалы и камни. Может быть, Кристи смогла дать знать о себе, сложив на берегу хотя бы пирамидку из камней?

Не было пирамидки. Зато появилось странное ощущение, когда человек не знает, радоваться ему или огорчаться. Кристи, Кристи… Без нее было плохо. А с нею было бы хорошо? Если на секунду предположить, что в человеческих силах переиграть все заново?

Допустим, она тогда дошла бы до острова… Могла бы дойти. То, что произошло, в общем-то случайность. Дошла бы – и что тогда? Бурная радость и блаженство среди относительного изобилия вдвоем с любимым волей-неволей, поскольку единственным, мужчиной?

Да. Поначалу. Потом начались бы ссоры, а далее – тут и считать не надо, без того ясно – на влюбленную пару опустилось бы тоскливое равнодушие. Вне мира людей счастье для двоих кратковременно, и двое сами не поняли бы, когда и почему счастье сменилось отвращением. Наверное, разделились бы, живя на разных концах острова, изредка встречаясь ради совокупления – и опять врозь, и тоска… Тоска поодиночке и тоска вдвоем, просто тоска и тоска с надоевшими приправами. Что подать вам на первое, что на второе и как насчет десерта? Какой вид тоски вы предпочитаете в это время дня?

Тут только один по-настоящему интересный вопрос: кто раньше сошел бы с ума?

Кристи?

Ой, не факт. У женщин есть неожиданные резервы.

Порой они умели удивлять даже его, Эрвина Канна. Удивила мама, внезапно угаснув, когда он уже работал на правительство Новой Бенгалии и жизнь налаживалась. Удивила Кристи, да так, что мурашки по коже. Хотя, наверное, язычник не оставил ей выбора – где ему знать о выборе, моллюску безмозглому…

Нет, так не годится, подумал Эрвин. Мысли о Кристи – долой. Не время.

Он карабкался вверх по склону вулкана, взбираясь все выше и думая, что Иванова придется гнать по болоту силой – и завтра, и послезавтра, и вообще сколько продержится. Теперь он пойдет впереди, пусть только попробует вякнуть что-нибудь против, а замешкается – кольнуть его для начала пикой в мягкое место. Ради его же пользы. Пусть орет и бесится, пусть стресс, так даже лучше, вброс адреналина повышает иммунитет. Да, придется бросить Иванова, если он не сможет идти, и это будет печально, потому что кого же тогда поставить между собой и ожидаемой опасностью? Лучше бы он продержался до последнего острова, а в идеале – до материка. Игра будет честной, потому что Иванов понимает, что нужно от него вычислителю, а главное, она будет честной потому, что тут нет злодеев. Удастся сохранить напарнику жизнь – ну и замечательно. Просто прекрасно!

Неужели кто-то хотел смерти Марии, Джоба и даже мелкого гаденыша Хайме? Кто желал смерти упрямому фанатику Яну, который остался на Гнилой мели и наверняка уже трижды мертв? Никто. Так уж вышло. А разве мечтал Эрвин о том, чтобы Кристи провалилась в трясину?.. Нет, стоп, не надо о Кристи… Задача поставлена, надо лишь оглядеться с высоты, наметить путь, произвести первичный обсчет…

Он карабкался вверх по старому лавовому потоку, ощущая под собой тепло и подрагивание камня. Гора жила, и людям не стоило здесь задерживаться. Остров дал отдых, подкормил – ну, спасибо ему. Самое главное еще впереди.

Наконец он вскарабкался достаточно высоко, чтобы осмотреть северную и западную части острова. Видимость была пристойная, и наметанным глазом Эрвин сразу определил как наивыгоднейшее место начала нового отрезка пути, так и наивыгоднейшее направление движения на начальном этапе. Перебраться на ту сторону острова лучше было бы уже сегодня…

Боковым зрением он уловил нечто иное и, повернув голову, издал неслышный стон. В полукилометре от берега над болотом покачивалось щупальце язычника.

Поперечно-полосатое.

– Это ты? – прошептал Эрвин, не в силах отвести глаз. – Добралась… Кристи, зачем?..

Он не мог ей помочь. Насколько проще было бы считать Кристи погибшей окончательно и бесповоротно! Что он теперь может, ну что? Пожалуй, лишь накормить язычника, хоть как-то компенсировав его энергозатраты на передвижение, но ведь и только…

Спустившись в долину, он убивал «зайцев» со свирепостью и сноровкой беспощадного хищника. Одного за другим он подбивал их камнем и приканчивал дубинкой, а доверчивые непуганые зверьки всякий раз лишь отбегали немного в сторону, глядя на убийцу влажными наивными глазами. Эрвин убивал, пока не устал, и с трудом доволок груду связанных тушек до берега. Здесь он запалил дымный костерок и, вскарабкавшись на корявый лавовый утес, показал себя.

– Поешь, – шептал он, чувствуя странное: то ли радость, то ли первые признаки сумасшествия. – Смотри, я принес тебе еду. Видишь, где положил? Глубина у берега вроде большая, ты достанешь…

Щупальце язычника покачалось и втянулось в болото – донный моллюск начал движение к пище.