Глава 63. Так что же творится на фронтах?

Странные дела творятся — судя по сообщениям радио и газет, на наших фронтах не происходит ничего существенного. Даже про бои местного значения не упоминают. Зато о сражениях в Югославии и Румынии повествуют красочно и многословно. Фашисты продолжают там наступать, но в сводках постоянно мелькают одни и те же географические названия — населённые пункты переходят из рук в руки с завидным постоянством. Вообще-то местность в тех краях гористая, сложная для ведения наступательных действий.

— Думаю, немцы рвутся к Варне, — заключает Мусенька, прочитав очередную сводку. — Ходили слухи, что через неё американцы поставляли Гитлеру ближневосточную нефть.

— А я читал, что Германия гнала бензин из угля.

— Раз читал, значит, гнала, — кивает моя славная. — Но, наверно, дело в мощностях заводов — они ведь не в одночасье строятся. Судя по всему как раз сейчас бензиновый голод в результате потери источников нефти в Румынии и отсечения поставок через Болгарию, достиг своего максимума.

— Хм! А не этот ли момент является самым подходящим для решительного наступления? — свой разговор с товарищем Сталиным я супруге пересказал, поэтому она прекрасно меня поняла.

— Октябрь на дворе. Дожди, дороги развезло. Разве что на юге сейчас более-менее сухо. Но там противника и нет, — разводит она руками.

Мы сидим в нашем доме под Горьким у тёплого бока протопленной печки и лепим пельмени, поджидая с работы маму и старшую из Муськиных сестёр. Младшая уже вернулась из школы и послушно делает уроки.

— Дороги развезло, — бурчу я себе под нос. — Грязи по уши. Но ведь танки грязи не боятся.

— Не боятся, — подтверждает моя замечательная. — Особенно, если к месту применения их доставляют по воздуху.

В этот момент мой взгляд упёрся в неровность на боку печки и остановился.

— Ты этот сочень сам будешь защипывать, — буркнула Муська. — Ну, чего замер? Дошло до тебя?

Кусочек теста под моей скалкой достиг толщины папиросной бумаги — настолько обожгла меня догадка.

— Только ты никому не рассказывай, — подзудела супруга. — А сочень давай сюда, я сложу его вчетверо.

Наши предположения, те самые, которые мы даже не озвучили, настолько они были… захватывающими, начали сбываться уже на следующий день. И в совершенно неожиданном развороте. Сводка Совинформбюро принесла известие об освобождении восьми населённых пунктов. Названия эти нам ничего не говорили, кроме, разве, воспоминания, что в одном из них я когда-то делал пересадку с поезда на поезд. Потом мы долго ползали по карте, отыскивая эти малопримечательные на первый взгляд пункты. Отыскали три — это оказались узловые станции. Затем уже дело пошло веселей, и вскоре мы в атласе нашли все — тоже узловые станции. Располагались они в глубине вражеской территории. Пересечение движения по ним отрезало от железнодорожного сообщения достаточно обширный район на стыке Украины и Белоруссии и ставило под угрозу выступ, занятый противником, нависающим над Киевом с севера. Это как раз в то время, когда грунтовые дороги превратились в сплошную грязь, а шоссе… над шоссе, надеюсь, господствует наша авиация. И днём, и ночью.

Нет, я не стратег, но нетрудно представить себе, что у немцев началось интенсивное перемещение войск — высаженные в тыл десанты необходимо уничтожить. В такой ситуации очень многое зависит от действий командиров, начиная от уровня взвода, заканчивая дивизией. А в выучке сухопутных войск я понимаю немного. С другой стороны — год и три с половиной месяца войны — довольно серьёзная школа. Думаю, наши штабы разбираются в подобных вопросах и знают, что делают.

Так и сидели мы в колхозе Луч, что под Горьким, и напряжённо вслушивались в сообщения, читаемые Левитаном. Доклад о взятии Сум на этом фоне выглядел логичным. Потом грустным голосом горячо любимый нами диктор сообщил, что Красная Армия после упорных боёв оставила те самые узловые станции — видимо десантники ушли в леса. И был зачитан длинный список награждённых летчиков-бомбардировщиков. Каждый десятый — посмертно.

Мы, разумеется, пытались читать между строк, дополняя услышанное собственными предположениями — получалось, что операция, в целом, прошла неудачно, но противника покрошили сильно. И в это время ни с того, ни с сего, южнее Киева оказалась в котле огромная группировка германских войск — мы окончательно запутались. Но в целом, изменения показались правильными — наши заставили фашистов обороняться. И тут, как обухом по голове — Псков и Вильнюс снова наши, да ещё и уличные бои в Кенигсберге.

По всему выходило, что ударами с нескольких направлений Красная Армия нащупала слабые места и сумела развить успех там, где не ждали. К этому моменту уже пришла зима, выпал снег и заметно подморозило. Но изменения обстановки продолжались — то и дело освобождались населённые пункты, зачитывались списки награждённых — я полностью перестал понимать логику происходящего. И, хотя цифры потерь не назывались, было понятно, что в этой мешанине они исчисляются на тысячи человек.

Что мы делали? Имею в виду, с Мусенькой. Ничего особенного. Улучшали свою физическую форму, приводили в порядок дом и хозяйство, я участвовал в разного рода колхозных работах, когда требовалась малая механизация — два маленьких четырёхколёсных трактора, отжатых мною ещё в период их конструирования, исправно служили. Начиная с разгребания наносов снега и вывоза навоза на поля, заканчивая перевозкой телег с молочными бидонами или волочением брёвен для построек. Потихоньку обучил деревенских ребятишек этим премудростям и выкатил в адрес завода несколько портянок замечаний и предложений. Да, неуклюжие маломощные недотягачи продолжали собирать всё там же, на авиазаводе, потому что это требовалось армии.

Провели ревизию своего двухместного самолёта и опробовали его — ни капельки он не сгнил.

И никуда мы не рыпались — Сталин, как я понял, решил нас на какое-то время изолировать, а ему, всё-таки, виднее.

Так и шло время. Наступил новый тысяча девятьсот сорок третий год. В прошлой нашей жизни фрицы в это время сидели под Сталинградом. Неуютно сидели, но намного восточней, чем сейчас. А в этой реальности они не смогли дойти даже до Донбасса. И Днепрогэс нам взрывать не пришлось. К тому же я даже представить себе не мог, где окажутся фашисты весной потому, что очень уж непонятно выглядят происходящие на фронтах события — мы даже линию фронта на карте не можем толком отметить.

Заехал за нами тот самый младший лейтенант госбезопасности, с которым я поссорился ещё в Румынии. Отвёз на машине на аэродром, откуда мы и вылетели в Москву на Ли-2. И происходило это во второй половине февраля — самые сильные морозы уже оттрещали, но теплом пока и не пахло. Особенно пробирало по утрам — днём-то выглядывало солнышко, делая мир вокруг ярким и привлекательным.

Генерала этого я в лицо не знал, а представился он Павлом Анатольевичем. Встретились мы в его кабинете в здании на Лубянской площади, рядом с которым пока нет ни памятника Дзержинскому, ни магазина «Детский мир». Судя по тому, как Мусенька напряглась — уж она-то догадалась, кто это такой. Но говорить об этом сейчас было совсем не с руки.

— Нам нужно больше информации по персоналиям, участвующим в ядерном проекте американцев, — сказал он, едва завершилась процедура приветствий и представления. — А для этого мне рекомендовали поделиться с вами сведениями о том, что нами сделано, и что удалось выяснить.

Проще всего оказалось с товарищем Бором. Письмо короля Норвегии оказало на этого датчанина самое убедительное воздействие, и он с удовольствием покинул оккупированную нацистами Данию, чтобы продолжить свои работы в нашей стране. Немного сложнее обстоят дела с товарищем Ферми. Один из его учеников по нашей просьбе связался с ним, но тот отказался бросить начатое дело, пока не получит окончательного результата, — вопросительный взгляд в наши стороны и толчок Мусенькиного локотка мне под рёбра.

— Физики, они такие, — кивнул я с умным видом. — Нельзя их сдёргивать, когда идут исследования. А то, и сами не заметят, как заведут всех за угол из-за какой-нибудь оплошности со знаком в формуле или неправильно прочитанной закорючки. Если этот самый ученик сотрудничает и с нами, и с Ферми, то всю нужную информацию мы обязательно получим.

— Да, — кивнул Павел Анатольевич. — Более того, товарищ Ферми действительно добился получил нужного результата и уже выехал в нашу страну вместе со своим учеником, тоже весьма обещающим физиком. Но возникли некоторые затруднения с господином Фейнманом. Несмотря на то, что удалось разыскать его дальних родственников, живущих в нашей стране, которые с удовольствием с ним встретились и самым радушным образом пригласили переехать к ним, положительного ответа получить не удалось. Хотелось бы побольше узнать об этом человеке. Кстати, Сейчас он ещё студент Принстона.

Разумеется, я посмотрел на Мусеньку — это она у нас ужасно любит читать книжки.

— Знаете, из прочитанного у меня сложилось впечатление о нём, кстати, как его имя?

— Ричард.

— Так вот, он кажется мне человеком наблюдательным, весёлым, решительным и надёжным. Мастером непредсказуемой выходки и рискованной шутки. Помню, как он вскрывал сейфы своих коллег, чтобы взять оттуда нужные ему для работы материалы. То есть — его невозможно запугать, но на правильную аргументацию и отреагирует правильно. А как в Америке идёт разработка ядерной бомбы?

— Трудно сказать, — улыбнулся Павел Анатольевич. — Слов «Манхэттенский проект» пока нигде не произносят, но работы с ураном уже ведутся. Именно с двести тридцать пятым. Попытайтесь вспомнить хотя бы ещё что-то связанное с этой тематикой.

— Лос-Аламос — шлёпнул я себя по лбу.

— Ой! — воскликнула Мусенька. — А ещё Оппенгеймер уже после того, как создали ядерную бомбу, боролся за нераспространение ядерного оружия и его за это даже как-то… отлучили, кажется.

— То есть сам его сделал, и сам же захотел уничтожить? — уточнил Павел Анатольевич.

— Как-то так, — согласился я, — потому что это по-настоящему бесчеловечное оружие, уничтожающее и калечащее огромное количество людей.

— Зачем же они тогда его создавали?

— Чтобы прихлопнуть фашизм, — объяснила Мусенька. — Гитлер — не менее страшный зверь, чем атомное оружие. И от него успели пострадать многие. И от зверств его подручных.

— Кажется, вы нам очень помогли, но если вспомните еще, хоть что-то — дайте знать немедленно. Даже если это покажется сущим пустяком.