Глава 39. Что же не так?
Как всегда у динамика, повешенного на облупленную стену дома, собралось много бойцов — на сводку Совинформбюро приходят все, кто свободен.
— Сегодня, второго июля, после долгих упорных боёв, нанеся противнику урон в живой силе и технике, наши войска оставили населённые пункты Лида, Слоним, Кобрин и Луцк, — с печалью в голосе сообщил Левитан.
Словно протяжный вздох, вырвался из груди великана — настолько единодушно всеобщее огорчение.
— Ожесточённые бои идут в районе Тернополя и Черновцов, а также на Барановичском направлении, — несколько бодрее продолжает всеми любимый диктор. Потом следуют ещё несколько не столь значительных моментов и, наконец: — Румынским захватчикам, несмотря на многократное численное превосходство, не удалось сломить сопротивление защитников города Браилов.
То, что Браилов он назвал городом, я ему прощаю. На мой взгляд, это слово для данного населённого пункта великовато. Да и не в этом, собственно, дело. Главное — Москва помнит о нас, и это заметно поднимает настроение даже у такого прожжённого циника, как ваш покорный слуга.
Подхожу к висящей прямо на стене большой школьной карте, где только что переставили флажки, и отмечаю для себя — Минск-то всё ещё наш. А в прошлом варианте немцы его к этому моменту уже захватили. И еще, хотя дело уже к вечеру, о форсировании противником Прута и начале наступления на Бельцы в штаб корпуса сообщений не поступало. То есть, действительно, упорная оборона. С потерями, с отводом войск, с обидными поражениями, но без утраты управления войсками.
Конечно, на карте Генштаба, наверняка, можно рассмотреть значительно больше — возможно там помечены и танковые клинья, и окружённые дивизии, но по сравнению с тем, что хранит моя память, картина выглядит не столь удручающей.
— И что такого радостного ты тут увидел? — ко мне подходит Аркадий Автандилович в форме старшего майора НКВД в сопровождении адмирала Исакова.
— Отличия в том, что есть, по сравнению с тем, что могло бы быть.
— Стоп-стоп, — останавливает меня безопасник. — Давайте-ка поговорим в тихом месте…
— …у тёплой стенки, — завершаю я его фразу.
— Где нет чужих ушей, — наставительно поправляет Автандилович.
— Тогда, прошу за мной, — мы заходим в сарай, где складированы боеприпасы и устраиваемся на ящиках с патронами — тут в Галаце что-то вроде перевалочного пункта, поэтому найти свободное помещение не так-то просто — проходной двор, а не населённый пункт. А здесь часовой у двери — он посторонних не пустит.
— Александр Трофимович! Ну что вы так вцепились в эту Бюхель!? — набрасывается на меня безопасник, едва закрывается дверь. — Ведь взрослый человек, должны понимать, что она немка, а значит, может оказаться предательницей или шпионкой.
— Это единственный вопрос? — спрашиваю я как можно более спокойным голосом.
— Нет, не единственный.
— Огласите весь список, пожалуйста.
Сидящий на ящике Исаков хлопает ладонью по коленке, и восклицает:
— Точно! Именно этот диссонанс и смущал меня всегда — темперамент и бесшабашность юнца под контролем зрелого мужчины. То есть вам, Александр Трофимович, примерно столько же лет, сколько нам обоим вместе взятым?
— Ну-у, — неопределённо кручу пальцами в воздухе, — где-то так. И не зрелого мужчины, а перезрелого старого сморчка. Так что там насчёт остальных вопросов?
— Собственно, второй вопрос от меня, — Иван Степанович смотрит вопросительно.
— Я вас внимательно слушаю.
— Его непросто сформулировать. Отношения в вашем полку очень уж необычные. То деспотические, то панибратские. У меня на глазах подчинённый оттолкнул командира — вы даже замечания ему не сделали. Но, с другой стороны — слушаются вас беспрекословно и исполняют порученное с завидным рвением и толком. Хотелось бы понять, как такое возможно?
— Могут в ухо засветить и от пули заслонить, — кивнул я. — Попробую ответить. Так вот, — повернулся я к Автандиловичу. — Мне глубоко фиолетово, что Бю предательница. И, что она шпионка, тоже розово до тех пор, пока она валит Мессеры и прикрывает мой хвост. Если она перестанет это делать, полк станет хуже справляться с работой. Тут всё примитивно и просто. Что же касается отношений, то тут, как раз очень сложно.
Понимаете, хороший истребитель должен быть драчуном и забиякой. Агрессивным, предприимчивым, самоуверенным и напористым. Увереным в себе, в командире, подчинённых и товарищах. И в неотвратимой победе. Такое состояние души, которое отчасти можно передать термином «командный дух». При этом, не забывайте, что с техникой необходимо быть исключительно аккуратным, а с врагом — осторожным и предусмотрительным. И как, скажите на милость, затолкать столько всего разного одновременно в обычную человеческую душу?
— Кажется, я улавливаю, — кивнул Исаков. — Это как у хорошо сплаванной команды в кабаке на берегу — тронь одного, и все полезут в драку.
— Спевшиеся, сработавшиеся, — согласился я. — Но при этом ещё и невыносимые зазнайки, заносчивые индивидуалисты, забияки и… ну просто не знаю, что ещё.
— Вы, сударь, и без того наговорили достаточно. Ваши слова полны чувств, словно у восторженного влюблённого, повествующего о возлюбленной.
— Точно. Чувства. Передать чувства, настроения, эмоции, — забормотал я себе под нос, невольно прислушиваясь — где-то снаружи звенела гитара. — Если сможете немного подождать, я попытаюсь.
Выскочив за дверь, заторопился к кружку моряков, слушающих пение одного из них. Дождавшись, когда смолкнет последний аккорд, попросил:
— Товарищ краснофлотец! Мне нужно спеть, а без музыки я не могу. И играть не умею. Может быть, поможете?
— А что играть? Напойте, что ли. Попробую подобрать.
— Там три аккорда, — мысленно считая про себя, я указал точное число ударов по струнам, а потом мы опытным путем нашли, в какой последовательности их менять.
В склад моего аккомпаниатора часовой не пустил. Нет, ничего не сказал, но так укоризненно посмотрел…. Я не стал напирать на своё начальственное положение — вопрос решался без нажима. То есть, дверь распахнута, гитарист снаружи, а я внутри.
Взглянув на адмирала и старшего майора, по-прежнему сидящих на ящиках, махнул рукой краснофлотцу, чтобы начинал, и при первых же аккордах запел с выражением, старательно поднимая интонацию к концу каждого четверостишия.
Меня укусила акула,
Когда я стоял в океане,
Но я оставался спокоен,
Терпел, но закончил работу.
Потом прибежали ребята,
И эта акула узнала,
Что значат румяные парни
Из третьей ремонтной бригады.
Аквалангисты — это хорошо,
И взрослые знают, и дети,
Мы радость творим на планете,
Аквалангисты — это не игра.
Сиреневым пламенем дышат
Большие кирпичные домны,
Противник на нашу погибель
Готовит подводные лодки.
Но мы тоже люди не промах,
Мы прячемся в черные дыры,
У нас есть такие приборы,
Но мы вам про них не расскажем.
Аквалангисты — это хорошо,
И взрослые знают, и дети,
Мы радость творим на планете,
Аквалангисты — это не игра.
Когда мы выходим на берег,
То девочки радостно стонут,
И мы начинаем рассказы
Про разные трудности моря.
Но хватит, завыла сирена,
И мы быстро прыгаем в воду,
Мы жить не привыкли на суше,
Мы любим нырять и купаться.
— Не, летун, ты и под музыку петь не умеешь, — заключил морячок, повернулся и ушёл.
— Однако настроение мне уловить, кажется, удалось. В какой-то мере, Аркадий, эта песня отвечает и на твой вопрос. Подчинённый не подведёт командира, зная, что тот его не сдаст — если перевести на язык более распространённых понятий, — Исаков встал. — Простите, вынужден вас покинуть.
— Пропустить, — скомандовал я часовому.
— Где тут можно вздремнуть? — спросил Автандилович усталым голосом.
— Идёмте, провожу. Чай, проголодались с дороги. На кухне должна быть холодная перловка — её не очень любят, поэтому остаётся.
— Да, перекусить не помешает, — согласился старший майор.
«Какой-то он нынче одинокий» — подумал я про себя. — «Это ведь генеральское звание. При нем должен быть, как минимум, ординарец», — но, ни о чём расспрашивать не стал.
* * *
Одно звено моего полка сидело в Браилове и одно в Галаце, а две эскадрильи — в Джурджулешти — постоянные вылеты на прикрытие войск держали нас в непрерывном напряжении — немцы пытались бомбить, а мы им не давали. Практически, каждый вылет оказывался боевым, потому что служба наведения ударного корпуса, наконец-то заработала нормально. Без дела нас не беспокоили, и характер обнаруженной цели определяли качественно. Даже типы вражеских самолётов выучили и не путали.
Наши потери? Шесть самолётов и один погибший лётчик. Трое — в госпиталях. Безлошадных я командировал в Воронеж за новыми самолётами и… прибыло пополнение. К счастью — ребята, учившиеся в моей школе — то есть опытные и обученные. В период, когда полк был «раздет» требование на них ушло, куда следует. Но удовлетворили его лишь отчасти — прислали всего семерых. Зато — сразу на самолётах. Такое, на моей памяти, случалось только где-то в сорок третьем, и то далеко не каждый раз.
Размышляя об этом я невольно сравнивал реалии прошлого варианта своей жизни с нынешними — заметны отличия. Раньше как было: летчики отдельно, самолёты — отдельно. Обучение в полку зелёной молодёжи — в порядке вещей. А тут, словно сдвинулось что-то в вышних сферах.
Сам-то я сидел в Галаце на аэродроме подскока и почти всё время находился в штабе корпуса — это позволяло постоянно быть в курсе событий и выбирать оптимальные решения. Мои заместитель и начштаба прекрасно справлялись с хозяйством, оставляя возможность руководить боевой работой.
Румынская авиация совсем перестала появляться. Если бы ещё и немцы нас не беспокоили — вообще был бы курорт. Но и их активность снизилась. Утихли и бои на суше — похоже, обе стороны исчерпали силы и теперь…
Потом прибежали ребята,
И эти фашисты узнали,
Что значат румяные парни
Из третьей десантной бригады.
Мимо меня по улице движется колонна одетых пехотинцами солдат поголовно в касках — что для этого времени, на мои прошлые воспоминания, ещё не вошло в моду. Пилотки были, будёновки встречались, а каски только изредка.
Воротники у всех этих певунов распахнуты, показывая встречным тельняшки. Колонна по три — то есть три отделения. В каждом — дегтярь и человек со снайперской винтовкой. И все такие чистенькие, новенькие — явно только что прибыли по Дунаю и теперь отправляются на позиции.
Навстречу тоже колонна — эти наряжены моряками, хотя поголовно в касках. Помятые, запылённые, усталые. Но поют:
Потом подоспела подмога,
И эти румыны узнали,
Что значат румяные парни
Из первой десантной бригады.
Надо же — вторая неделя войны, а на моих глазах проводится смена части, обороняющей плацдарм. Ныряю в прохладу штабного подвала — я тут давно свой. Сводки, отчёты, донесения — всё, что содержит информацию об обстановке предоставляют мне без разговоров. И сами на словах поясняют, если из бумаг что-то не ясно. Хотя, я частенько присутствую, когда проходят доклады — говорю же — я тут свой. Званный и желанный.
— Румыны заменяют части, штурмующие Браилов, на свежие. Откуда они их взяли — не установлено. Проверяется версия об отводе от Прута, — докладывает начальник разведки.
— Субботин! Наметить план полетов над вероятными путями движения войск. Дай мне полную панораму — кто, куда и сколько — распоряжается Исаков.
— Есть.
— Мищенков! Что сообщают разведгруппы?
— В районе Плоешти и Констанцы перемещений крупных сил не отмечено. Из других районов данных нет.
— Обеспечь, чтобы были.
— Есть.
— Что у соседей?
— Девятая армия продолжает атаковать румынские плацдармы на своём берегу Прута. Десант на Сулин поставленные задачи не решил — пробивается к нам. Бомбардировка Констанцы с моря прошла успешно.
— Что сообщают из Измаила?
— Двести девяносто вторая смешанная авиадивизия прибывает. Её командир уже вылетел сюда.
— Кстати, Александр Трофимович! Твой будущий начальник, — замечает Исаков. — Триста тридцать третий МАП решено включить в эту дивизию. А сама она вливается в наш корпус.
От Измаила до Галаца на самолёте совсем рукой подать. Точно — застучали по ступенькам сапоги, и пред нами предстал Валерий Павлович Чкалов.
