Глава 38. Рабочие моменты

Сумерки. На катер грузят раненых. В их числе и Вася Ахтямов — его крепко зацепило, но доктор сказал, что в строй он вернётся. Вовремя заштопали — даже крови потерял не особенно много.

— Неудобно-то как, Шурик, — жалуется он на прощание. — Дезертиром себя чувствую. И как я мог напороться?

— Не казни себя, Ахт. Мы тут посоветовались, и я решил, что пуля эта была шальная. Может, что и своя. Хмырь как раз носом к тебе гасил того, что всё из прицела выскальзывал. От него могло прилететь.

— То есть — был разбор? А пулю осмотрели? Её же, вроде, извлекли!

— Извлекли и выбросили. Дунай, Дунай, а ну узнай, где, чей подарок? — пропел я насмешливо. — В общем — делай добро и бросай его в воду. Это я к тому, что дело житейское. Ты поправляйся, давай. И, как выпишешься, обратно сюда не спеши — просись на преподавательскую работу — сам видишь, одного москитного полка на всю армию мало — подготовишь личный состав, укомплектуешь часть — тогда и вернёшься. И не дёргайся там — я похлопочу, чтобы так и было.

— А это ничего, что у меня есть своё мнение?

— Оно у тебя неправильное, потому что сгоряча после боя и под действием наркоза. Короче — приступай к выздоровлению. Исполнять.

Тяжелый получился бой — мы опять отбивались от целой кучи истребителей. Это была явная засада, что стало ясно позднее. Вы можете себе представить, чтобы трёх бомбардировщиков охраняли шестнадцать истребителей? Впрочем, прилетели они не все сразу — сначала нарисовались только четыре. Остальные появились чуть погодя, когда мы уже ввязались в драку. Сверху со стороны солнца, и снизу, подкравшись на бреющем. Наша четвёрка не столько атаковала, сколько уворачивалась. Это в тот момент, когда выяснилось, что роль бомбардировщиков выполняют тоже истребители — двухмоторные Мессершмит-110. Подоспевшая нам на подмогу четвёрка из Браилова сходу срубила одного такого притвору, но машина нашего первого ведомого напоролась на очередь заднего стрелка и закувыркалась к земле.

Мне пришлось вывалиться из боя и, прикидываясь, будто получил повреждения, выманить за собой… хотел четверых, но пошла всего пара. Они нагоняли, потому что я сбросил скорость. И тут я, обдувом хвоста задрал нос, уперевшись всем брюхом самолёта в набегающий поток — это очень быстрое торможение и огромная перегрузка. К счастью — недолгая. Почти замерев, занёс хвост дальше вперёд, оказавшись на спине носом к преследователям. Успел дать длинную очередь неизвестно куда, и перешёл в свободное падение — говорил же, что самолёты без скорости не летают.

Снова опустил нос вниз, разогнался с помощью гравитационного поля земли и только потом вышел из пике — на этот раз запас высоты у меня был. Тут и попытался меня подловить один из охотников, но его срезал кто-то из наших, кажется Сыч — он как раз проскакивал мимо — буквально мелькнул.

Э… — Увлёкся я мелкими подробностями, а о чем начинал — упустил. Короче, бой был тяжелый — четыре машины сели с повреждениями, а гимнастёрки лётчиков потемнели от пота. И в этот момент, когда хочется упасть и попросить добрых людей стянуть с тебя сапоги, к моей ведомой подошёл лейтенант НКВД в сопровождении двух автоматчиков и заявил:

— Сдайте оружие. Вы арестованы.

Я бью его в ухо рукояткой нагана, а ствол навожу на автоматчиков: — Хенде хох!

Те чего-то дёргаются, но только что повылезавшие из машин горячие потные парни их мигом скручивают. Вижу, как в мою сторону бежит местный особист, сопровождаемый группой вооружённых товарищей, и деловито связываю лейтенанта его же ремнём.

— Что же вы, товарищ капитан допустили на аэродром вражеских шпионов, — пеняю я особисту с расстояния уверенной слышимости. — Они хотели лишить авиацию прикрытия корпуса лучшего пилота. Вы уж допросите их, пожалуйста, поскорее, и построже, по всем законам пролетарской защиты.

Мотя! — это я уже повернулся в сторону одного из своих лётчиков. — Ты опять открыл огонь со слишком большой дистанции. Да я тебя за перерасход боеприпасов на патронный завод сошлю девушкам гильзы набивать.

Девушка, сидящая в наушниках около рации, вдруг отчетливо проговорила прямо в микрофон:

— Мерзавец!

— Что случилось, — оглянулся на звук капитан первого ранга, только что склонявшийся над картой.

— Этот ваш, товарищ капитан, летчик, которого вы отправляли в разведку. Ещё называли его на иностранный манер, — радистка укоризненно повернулась в мою сторону и обворожительно покраснела. — Он мерзавец.

— И когда успел? — хохотнул телефонист. — Неужели эти лётчики такие быстрые, что одним мимолётным взглядом могут стать мерзавцами?

— Так он ещё и смотрел на меня? — бедная схватилась за щёки и опрометью бросилась к выходу. Но далеко не ушла — я её перехватил:

— Докладывайте, что он вам сказал?

— Что поцелует меня.

— Дальше!

— Много-много раз.

— Конкретно, сколько?

— Двадцать два.

— А потом?

— Отшлёпает.

— Как отшлёпает?

— Как тринадцатилетнюю.

— Что ещё? Да не упрямьтесь — это важно, — с сочувствием посмотрел я в распахнутые глаза девушки.

— Подарит розового слона.

Тут я её и отпустил, потому что все стало ясно.

— Противник подтянул танки, — подойдя к разложенной на столе карте, нашёл нужный квадрат и нарисовал ромбик.

— Через час с небольшим появятся, — оценил капитан третьего ранга.

Адмирал Исаков прямо от своего стола, задумчиво посмотрел на пометку:

— Распорядитесь доставить на позиции гранаты и предупредить личный состав о возникновении новой опасности.

Мне известно, что больше полусотни танков у румын просто нет. Ну, может быть шестьдесят — это недавно упоминала Мусенька. Но неизвестно, есть ли у десантников средства борьбы с ними — не видел я, ни противотанковых ружей, ни пушек, возимых по суше. На бронекатерах или на мониторах есть, а на берегу нет. Вот миномёты восьмидесятидвухмиллиметровые — имеются. Ими пользуются широко и очень умело. Но против танков это не очень хорошее оружие. Как и ручные гранаты, даже противотанковые.

Достаю свою карту и сопоставляю номера квадратов — у нас в разметке они не совпадают.

— Товарищ адмирал, — обращаюсь я к Исакову. — Прикажите уничтожить.

— Извольте, голубчик, — насмешливо отвечает Иван Степанович. Он последнее время всё с большим интересом поглядывает на мои «проказы».

Подхожу к «своей» рации, установленной тут же рядом со связистом моряков — включаю, жду, когда прогреются лампы:

— Капочка, солнышко, я безумно скучаю за тебя (Командир полка вызывает на связь начальника штаба)

— Ой, пупсик! А я-то как соскучилась! — после короткой паузы отвечает мне томным голосом наша полковая связистка (Начштаба у аппарата)

— Роза души моей! Соловей ночной не сравнится красотою пения со звучанием твоего голоска (Подвесить бомбы, вылет звеном)

— Ах, я вся смущена! (Понял, исполняю)

— Я тридцать раз просыпался в тоске, пылая в страсти и вспоминая встречу с тобой одиннадцать дней назад. (Квадрат тридцать-одиннадцать)

— И я пылаю, зайчик мой. Твой голос согревает бедное моё сердечко (моторы прогревают)

— Готов терзать тебя, сокровище моё. Прощай! До следующей встречи. (Вылет по готовности. Конец связи)

— Целую и люблю. (Принято. Конец связи)

— Э, батенька, да вы в порыве шифрования на белый стих переходите, — отмечает Исаков. — Так что ж произойдёт, ответьте нам, не медля!

— Противнику мы бомб попробуем подкинуть, а мне дозвольте подавить зенитки, — окончательно «загибает» меня в область изящной словесности.

— Извольте. Ждём с нетерпеньем мы вестей от вас. Да будет вам попутен ветер.

Бегу к взлётной полосе, Едва выскочив из подвала, машу дежурному, подавая знак «Заводи». А, если кто чего не понял, объясняю — этого человека — Ивана Степановича Исакова — я знаю по будущей жизни как прекрасного писателя-рассказчика. Великой наблюдательности человек, а уж по части обстоятельности изложения мало кому удастся его переплюнуть — такие картинки рисует в своих повествованиях, что воочию представляешь себе происходящее.

Взлетаем. Через считанные минуты минуем позиции нашей окопавшейся пехоты и углубляемся в румынский тыл. В сторону Галаца следует несколько пеших колонн, рассыпающихся и залегающих при нашем приближении. Справа, от Джурджулешти, появляется четвёрка москитов с подвешенными под крыльями двадцатикиллограммовками, а впереди колонна танков — та самая, о которой сообщил Пол. Только она несколько приблизилась с момента обнаружения. Никакого зенитного прикрытия не наблюдается — работать можно спокойно.

— Раф! Цель — танки. Шурик прикрывает.

— Понял, работаю.

Первый из наших Мо-1 спокойно без фокусов опускает нос вниз и, реверсируя задний винт, отвесно пикирует. Передний винт у него в это время принудительно обнулён, то есть, вообще не тянет. Вот москит тщательно прицеливается и, не сбросив бомб, выходит из пике, ложась в плавный вираж. Пошел на новый заход.

Теперь работает второй. Этот сбрасывает, но промахивается — бомбы падают рядом. Тем не менее — танк останавливается.

Третий попадает — одна бомба упала за башней, вторая удачно тюкнула куда-то в переднюю часть танка. Все, отползался.

Четвёртый снова кладёт бомбы рядом, но очень близко, срывая гусеницу и, кажется, один из катков. То есть, похоже на капремонт.

На второй заход идёт ведущий. Одна бомба ложится рядом, зато вторая точнёхонько в башню. Не понимаю, почему стальная коробка вспухает — не в открытый же люк она угодила?

Отработавшая четвёрка уходит, а колонна замирает, распахивая все люки, из которых высыпают танкисты — они убегают подальше в сторону. Начинаем охоту на людей. Личный состав — тоже часть боевой машины. Без него техника никуда не поедет.

Когда я после посадки шёл в сторону аппетитно пахнущей пшёнкой полевой кухни, увидел, как радистку отчитывал незнакомый старшина непонятной статьи:

— Ты, Позднякова, никакая тут не девушка, а самое настоящее средство связи. Что слышишь, о том и докладываешь слово в слово. Обижаться или нервничать будешь в свободное от службы время.

За спиной этого рассудительного младшего морского красного командира я подмигнул и показал большой палец.

— Тебе ясно наказали слушать, что донесет разведчик и ничего не пропускать, — продолжал нотацию старшина. А ты что?

— Он пел так красиво, а потом вдруг выматерился, назвал цыпочкой и мерзостей наговорил, — оправдывалась связистка.