Глава 34

Когда мы зашли в контору, меня всю колотило. Уж не знаю, то ли от злости, то ли от нервов – а может, от всего понемногу, – но даже наш мистер Умник меня сочувственно приобнял.

– Ну и выходки у этих продажных тварей, – сказал он Тому Пэйну. – Надо бы напустить на них Совет по прессе или что-нибудь в этом роде.

Теперь у меня вся сцена вновь и вновь всплывала в голове – с того самого момента, как до меня дошло, что это она. Как же я сразу-то ее не узнала – я ведь столько раз наблюдала ее и по телевизору, и в суде! Хотя это совсем другое – встретить кого-то на улице, где его никак не ожидаешь увидеть. Видишь-то на самом деле обычно не лица идущих рядом людей, а просто их очертания. Разумеется, взглянув на нее в упор, я сразу поняла, что это она – Доун Эллиот. Мать девочки. Стоит рядом с этими придурками из The Herald, которые всячески ее науськивают и пытаются обвинять моего Глена, в то время как его официально признали невиновным. И это неправильно. Это нечестно.

Надо думать, я была в шоке, раз так накричала на нее.

Глен очень рассердился, что я высказала ей все, что думаю.

– Теперь это еще дольше протянется, Джин, – ворчал он. – Она будет считать, что должна защищаться, и продолжит давать интервью. Я же велел тебе ничего не отвечать.

Я, конечно, сказала, что очень сожалею, что не сдержалась, – но это не так. Я готова подписаться под каждым своим словом. И нынче же ночью позвоню в прямой эфир и снова это скажу. Мне доставляет удовольствие говорить это вслух, во всеуслышание. Пусть все знают, что это ее вина! Это она несла ответственность за нашу крошку, и именно из-за ее безответственности Беллу украли.

Меня усадили с горячим чаем в канцелярии, а сами отправились в кабинет посовещаться. Я по-любому была не в состоянии заниматься юридическими вопросами, а потому сидела тихонько в уголке, слушая негромкую болтовню секретарей, и в который раз вспоминала уличную сцену. Я снова стала невидимкой.

Кажется, прошла целая вечность, пока их переговоры закончились, и теперь мы стали обсуждать, как же нам выйти из конторы, чтобы не наткнуться на газетчиков. В итоге мы выбрались черным ходом и заторопились по тихому проулку с мусорными баками и оставленными велосипедами.

– Вряд ли они еще тут ошиваются, – сказал Том, – но рисковать все же не стоит. Наверно, сейчас они все это выложат на сайте, а уже завтра разнесут по газете. Это, конечно, повысит размер ущерба – если только говорить о деньгах.

Глен молча пожал ему руку, я просто махнула рукой в ответ. Мне не надо этих денег. Я лишь хочу, чтобы все это прекратилось.

Когда мы вернулись домой, Глен был со мной на редкость заботлив. Помог мне снять пальто, заставил усесться поудобнее, сам же пошел ставить чайник.

Сегодня годовщина. У себя в календаре я пометила эту дату точкой. Маленькой точечкой, которая вполне может сойти за пятнышко от соскользнувшей ручки, чтобы никто, ежели туда заглянет, этого не заметил.

Уже два года с того дня, как ее украли. Малышку так до сих пор и не нашли – должно быть, забравшие ее люди всех сумели убедить, что она их ребенок, и сама она уже считает их мамой и папой. Она совсем кроха и, наверное, вряд ли помнит свою настоящую мать. Надеюсь, она счастлива и они любят ее так же сильно, как любила бы я, случись ей оказаться здесь, со мною.

На какое-то мгновение я даже вижу, как она садится у нас на лестнице, смеется, сползает вниз, плюхаясь попкой по ступенькам. Представляю, как она зовет меня, чтобы я пришла и посмотрела на ее развлечение. Ведь она и впрямь могла быть здесь, если бы в тот день Глен привез ее ко мне.

После того как мы вернулись, Глен становится немногословен. Держит на коленях свой нетбук, а стоит мне подсесть к нему поближе – тут же его закрывает.

– Что ты там смотрел такое, милый? – спрашиваю.

– Да просто пролистывал спортивные страницы, – отмахивается он и тут же отправляется залить в машину из канистры бензин.

Я беру его нетбук, открываю. Компьютер говорит, что заблокирован, и я сижу, глядя на экран – на заставку, где наше с Гленом фото.

Вот и я теперь так же заблокирована, как этот компьютер.

Когда муж возвращается домой, я пытаюсь поговорить с ним о будущем.

– Почему бы нам не переехать куда-нибудь, Глен? Начнем все заново, с новыми силами – сделаем-таки то, о чем так долго говорим. Ведь, пока мы не уедем, нам от этого всего не скрыться.

– Никуда мы не переедем, Джин, – резко отвечает он. – Это наш дом, и я не желаю никуда уезжать. Пересидим как-нибудь здесь. Вместе. Рано или поздно пресса о нас забудет, переключится на какого-нибудь другого бедолагу.

«Ничего она не забудет», – так и хочется мне сказать. Каждую годовщину исчезновения Беллы, каждый раз, как где-то пропадет ребенок или когда просто не хватает свежих новостей, они будут к нам возвращаться. А мы будем просто сидеть тут и ждать невесть чего.

– Ведь столько замечательных есть мест, где мы могли бы с тобой жить, Глен. Помнишь, мы как-то говорили о том, чтобы поселиться у моря? Теперь бы мы вполне могли это сделать. Или даже уехать за границу.

– За границу? Что вообще ты несешь?! Я не хочу жить там, где я не знаю языка. Я остаюсь на месте.

И вот мы остаемся. Поскольку в своем маленьком домике мы полностью изолированы от мира, в итоге это равносильно тому, как если бы мы перебрались куда-нибудь на тихий необитаемый остров, – вот только акулы время от времени кружат рядом. Друг для друга мы составляем какую-никакую компанию. Вместе на кухне разгадываем кроссворды: Глен зачитывает определения, и пока я еще гадаю над ответами, он уже их вписывает. Вместе мы смотрим в гостиной разные фильмы: я – учусь вязать, а Глен – обкусывает ногти. Прям как два пенсионера. А ведь мне еще нет и сорока!

– Похоже, пудель у Мэннингов все ж таки сдох. Уже несколько недель как на нашем крыльце не видно собачьего дерьма, – с непринужденностью говорит Глен. – Он был уже совсем старым.

Граффити между тем упорно держится. Эту краску очень трудно вывести, а ни одному из нас не хочется стоять у всех на обозрении, оттирая надписи, поэтому они и остаются. Слова «ГАД» и «ПИДАФИЛ» огромными красными буквами рдеют на нашей садовой ограде.

– Детишки, судя по правописанию, – отмахивается Глен. – Наверняка из местной средней школы.

Чуть не каждую неделю приходят письма от «бригады зеленых чернил» – их мы уже давно стали прямиком отправлять в мусорку. Различаешь эти письма аж за милю! Никогда не видела, чтобы где-то продавались такие махонькие конверты и зеленые ручки, что они используют для письма. У этой ядовитой братии наверняка имеется собственный источник, где они добывают себе и ручки, и конверты, и грубую почтовую бумагу. Надо думать, обходится им это очень дешево.

Раньше я частенько разглядывала почерк на конверте, пытаясь угадать натуру отправителя. На некоторых письмах сплошь завитки и петельки – прям как приглашение на свадьбу! – и, мне кажется, написаны они людьми пожилыми. Теперь уже так никто не пишет.

Надо сказать, не все письма анонимны. Некоторые даже пишут витиеватым почерком наверху адрес – этакие прелестные названия вроде «Домик Роз» или «Долина Ив» – и ниже бесцеремонно извергают свою желчь. Порой у меня так и тянется рука написать им ответ, высказать все, что я о них думаю, – всадить им крепкую дозу их же собственного лекарства. Делая вид, будто смотрю телевизор, я мысленно даже составляю им ответные послания. Но этим я и ограничиваюсь, иначе рискую накликать еще бо€льшие беды.

– Они же просто больные на голову, Джинни, – говорит мне Глен всякий раз, как подобный конвертик шлепается в наш почтовый ящик. – И на самом деле их бы даже стоило пожалеть.

Порой мне становится любопытно, что же все-таки за люди их пишут. Наверное, такие же, как мы с Гленом. Очень одинокие люди. Люди, дошедшие до края. Узники в своих же собственных домах.

В местной благотворительной лавке покупаю себе большущий пазл. На картинке – морское побережье со скалами и чайками. Теперь мне будет чем заняться вечерами. Впереди еще долгая-предолгая зима.