Глава 25

Естественно, полицейские и не думают складывать руки. Они мертвой хваткой вцепились в Глена с его фургоном, в его якобы «детскую порнографию» и «ненадлежащее поведение» на бывшей работе. Ни за что не оставят человека в покое! Так и будут пытаться преследовать его за те жуткие снимки, раз уж больше не за что, – так говорит его адвокат.

Постоянные визиты и звонки детектива Спаркса уже сделались частью нашей жизни. Полицейские явно строят новое дело, а мы просто наблюдаем за этим со стороны.

Я все говорю Глену, что ему следовало бы сообщить полиции о том «частном заказе», объяснив, где он был в тот самый день, но муж упирается, настаивая, что от этого будет только хуже.

– Ну а они скажут, что мы с тобой врем им сплошь и рядом, Джинни.

И я все боялась, что сделаю нечто такое, что еще больше осложнит нам жизнь, или просто брякну что-нибудь не то. Но в итоге именно Глен все испортил, а не я.

Сегодня полицейские снова явились за Гленом, чтобы устроить ему новый допрос. Опять увезли его в Саутгемптон. Перед отъездом муж поцеловал меня в щеку и велел не волноваться.

– Ты же знаешь, все будет хорошо, – уверил он, и я кивнула. И стала его ждать.

С собой полицейские увезли еще много вещей Глена – всю ту одежду и обувь, что не забрали в прошлый раз. Взяли даже то, что он только что себе купил. Я пыталась им это объяснить, но мне ответили, что должны забрать абсолютно все. Даже прихватили по ошибке мою куртку: я повесила ее в мужниной половине шкафа, поскольку моя уже забилась.

На следующий день приехал Боб Спаркс и попросил меня проехать с ним до Саутгемптона, ответить на кое-какие вопросы. В машине он ничего мне не сказал – только то, что надеется, я сумею помочь следствию.

Однако, когда мы приехали в участок, он усадил меня в комнате для допросов и зачитал мне мои права. Потом стал задавать вопросы: не я ли похитила Беллу? Не помогала ли я Глену похитить Беллу?

Я ушам своим не верила, что он меня об этом спрашивает!

– Нет. Разумеется, нет! – решительно ответила я. – И Глен ее тоже не похищал.

Но Спаркс, толком даже не дослушав, перешел к следующим вопросам.

Точно фокусник, он извлек откуда-то полиэтиленовый пакетик, в котором я поначалу ничего и не заметила. Потом различила на дне кусочек красной обертки.

– Мы обнаружили это в кармане вашей куртки, миссис Тейлор. Это обрывок от пакетика «Скиттлз». Скажите, вы часто употребляете эти конфеты?

Я сперва даже не поняла, о чем он толкует, но потом вспомнила. Это, должно быть, тот самый клочок от конфетного пакетика, что я вытащила из-под коврика в мужнином грузовичке.

Спаркс, судя по всему, заметил, как я изменилась в лице, и стал настойчиво на меня давить. И все называл при этом имя Беллы. Я ответила, что не могу ничего вспомнить, – но он уже понял, что я вспомнила.

В итоге я ему это рассказала – просто чтобы он перестал допытываться. Сказала, что это, наверное, кусок бумажки, что я нашла в фургоне. Просто мелкий мусор, грязная и задрипанная бумажка. Сунула в карман, чтобы потом выбросить, и забыла это сделать.

Я сказала, что это всего лишь пакетик от конфет, но мистер Спаркс сообщил, что в лаборатории у них обнаружили приставшую к бумажке кошачью шерстинку. Точнее, шерстинку серого кота. Я ответила, что это все равно ничего не доказывает. Что шерсть могла взяться там откуда угодно. Но тем не менее мне пришлось дать официальные показания.

Я надеялась, они ничего не скажут Глену до того, как у меня появится возможность ему все объяснить. Когда мы с мужем оба вернемся домой, я скажу, что меня просто заставили им это рассказать. И что это все равно ничего не значит.

Однако возможность такая мне не представилась. Домой Глен не вернулся.

Похоже, он так и продолжал искать себе порно в Интернете. Я и поверить не могла, что он настолько глуп, пока мне не рассказал об этом адвокат Глена, Том Пэйн. Глен вроде бы всегда был самым смышленым в семье.

Полиция, естественно, изъяла его компьютер, но Глен купил себе дешевый маленький нетбук и Wi-Fi-роутер («Для работы надо, Джинни».) и, усевшись в свободной гостевой комнате, бродил по секс-чатам, или как там это у них называется.

Сработано все было очень хитро: взяли офицера полиции, которая, прикинувшись в Интернете молодой женщиной, разговорила Глена в чате. Назвалась она Златовлаской. Кто бы на такое повелся? Ну, по всей видимости, Глен.

Но это тоже была все ж таки не просто болтовня. Том хотел подготовить меня к тому, что наверняка напечатают в газетах, и рассказал, что в конечном итоге у этой Златовласки был с Гленом так называемый киберсекс. Это, дескать, секс без каких-либо прикосновений, сказал Глен, пытаясь мне это объяснить, когда я в первый раз навестила его в тюрьме.

– Это одни лишь слова, Джинни. Причем слова написанные. Мы друг с другом ни разу не разговаривали и вообще даже не виделись. Это как будто происходило у меня в голове. Всего лишь фантазии. Разве ты этого не понимаешь? Я постоянно в таком стрессе из-за всех этих обвинений! Ничего не могу с собой поделать.

Я пытаюсь понять. И мне это, на самом деле, удается. У Глена нездоровая зависимость, все время говорю я себе. И он в этом не виноват.

Теперь велю себе сосредоточиться на настоящих негодяях. Мы с Гленом ужасно злы на то, что сделала нам полиция.

Мне все никак не верилось, что кто-то может этим заниматься по работе. Прям как проститутка! Глен, кстати, тоже так говорил. Пока не обнаружил, что Златовласка – мужчина. Ему это очень трудно было принять – он даже считал, что полицейские нарочно так говорят, чтобы выставить его педиком или чем-то вроде того. Я ему ничего не ответила. Мне вообще было не постичь этот его интернетный секс, не говоря уже о том, чтобы волноваться из-за того, с кем Глен этим занимался. Да и по-любому навряд ли это была самая большая его проблема.

Глен якобы слишком много наговорил этой Златовласке. Мне он признался, что рассказал «ей», будто кое-что знает об одном нашумевшем полицейском деле, только чтобы произвести на «нее» впечатление. Что «она» чуть ли не сама велела ей об этом рассказать.

На сей раз Боб Спаркс предъявил Глену обвинение в похищении Беллы. Говорили, будто бы мой муж увез ее куда-то и убил. Однако обвинения в убийстве ему не предъявляли. Том Пэйн объяснил, что они дожидаются, когда найдется тело. Мне страшно не понравилось, что он подобным образом высказывается о Белле, но я промолчала.

Домой я вернулась одна. И вот тут ко мне вновь нагрянула пресса.

Я на самом деле не большой любитель газет. Предпочитаю журналы. Мне нравится читать в них так называемые истории из реальной жизни. Ну, сами знаете: о женщине, воспитавшей сотню детей, или о женщине, что отказалась лечиться от рака, чтобы спасти свое дитя, или о женщине, которая выносила ребенка для своей сестры. Газеты у нас всегда были «по ведомству» Глена. Ему, к примеру, нравится The Daily Mail – там есть кроссворд на последней странице, а еще ее любил читать его бывший банковский начальник.

– Хоть что-то, Джинни, есть у нас с ним общее, – обмолвился как-то муж.

Однако теперь и в газетах, и по телевизору – и даже на радио – только и говорят что о нас. Глен теперь сенсация, и журналисты всех мастей опять ломятся в наши двери. Я случайно узнала, что на их языке это называется «дежурить у дверей» – и некоторые из репортеров действительно ночами даже спят у себя в машинах перед нашим домом, надеясь улучить возможность перекинуться со мной хоть словом.

Я же сижу у окна нашей спальни, выходящей как раз с фасада, и сквозь занавеску потихоньку наблюдаю за журналистами. Все они ведут себя примерно одинаково. На самом деле это очень даже смешно! Сперва они проезжают мимо, проверяя, тот ли это дом, и выясняя, кто перед ним уже толчется. Потом они где-нибудь паркуются и пешком, с блокнотом в руке, возвращаются обратно к калитке. Остальные при этом тут же выскакивают из своих машин, спеша перерезать новичку путь, пока он или она не добрались до дверей. Точно звериная стая, все кружат, принюхиваясь, вокруг новоприбывшего.

Спустя пару дней они уже все друзья не разлей вода – то и дело посылают кого-нибудь за кофе и сэндвичами с беконом в кафешку, что стоит неподалеку. «Сахар надо? – слышится порой. – Кому на бутер соуса?» Кафе, поди, уже изрядно на этом приподнялось!

Еще я замечаю, что журналисты сбиваются в одну кучку, а фотографы – в другую. Странно, что они не толкутся вместе. Причем различить их довольно легко. Фотографы совсем иначе одеваются, более по-современному. Любят ходить в обтрепанных курточках и бейсбольных кепках. Многие из них выглядят так, будто уже несколько дней не знали бритвы – мужчины, я имею в виду. Впрочем, женщины-фотографы одеваются почти что как мужчины – в свободные брюки и мешковатые блузы. А еще эти фотографы ужасно шумные. Поначалу мне было неловко перед соседями, что тем приходится днем и ночью слушать их хохот и все прочее. Но потом эти соседи стали выносить подносы с напитками, стоять болтать с говорливыми фотографами, пускать их к себе в туалет. Устроили перед моим домом чуть ли не уличную вечеринку!

Журналисты – те куда спокойнее. Большую часть времени они или говорят по сотовому, или сидят по машинам, слушая радионовости. Многие из них – совсем молоденькие парнишки в своих первых деловых костюмах.

Однако спустя несколько дней, поскольку я так ни с кем и не соглашаюсь говорить, пресса пускает в ход тяжелую артиллерию. Ко мне выдвигаются грузные «пивные» дядьки и женщины с энергичным лицом и в шикарных одеждах. Они подкатывают к моей калитке на дорогих сияющих авто и с королевским видом ступают на тротуар. При некоторых из них даже фотографы прекращают свой шум и гам.

Вот один мужчина, словно сошедший с витрины бутика, важно шествует сквозь расступившуюся толпу и подходит по дорожке к дому. Громко барабанит в дверь и кричит:

– Миссис Тейлор, а каково, скажите, быть женой детоубийцы?!

Я сижу у себя на кровати, сгорая от стыда. Такое ощущение, будто меня видно всем и каждому – хотя, разумеется, это не так. Чувствую я себя совершенно незащищенной.

Надо сказать, он далеко не первый, кто меня об этом спрашивает. Один из журналистов кричал мне примерно то же самое, когда Глена вновь арестовали. Мне тогда понадобилось пойти в магазин. Этот репортер только появился и, вероятно, пошел за мной следом, подальше от других журналистов. Он всячески старался меня разозлить, вынудить меня что-нибудь сказать – что угодно, лишь бы он мог представить это как «интервью с женой». Но я ни на что не велась. Мы с Гленом уже это обсуждали.

– Джинни, просто молчи в ответ, – сказал он, когда звонил мне из полицейского участка. – Не дай им до тебя добраться. Ничего перед ними не показывай и вообще с ними не говори. Это же сволота, всего лишь грязная пена! На пустом месте они ничего не напишут.

Но, естественно, они очень даже написали. И то, что вылезло у них из-под пера, было просто омерзительно.

Иные дамочки заявляли, будто бы имели с Гленом в Интернете «киберсекс», и чуть ли не в очередь выстраивались, дабы продать свои россказни прессе. Ни за что бы не поверила, что хоть капля из этого было правдой! Якобы в этих чатах его звали Большущим Мишкой и другими, не менее смешными, прозвищами. Навещая его в тюрьме, я порой глядела на него, пытаясь представить мужа с таким именем – аж дурно делалось от такой мысли.

Появилось больше подробностей насчет его «хобби» – в смысле, тех изображений, что он покупал в Сети. Как сообщили одной из газет «информированные источники», Глен приобретал эти фото и видео по своей кредитной карте, а когда полиция устроила настоящую облаву на педофилов, выслеживая их по карточным данным, Тейлор запаниковал. Вот почему, думаю, он и заставил меня подать заявление в полицию о пропаже его кредитки. Но откуда у газеты взялась такая информация? У меня была мысль спросить об этом одного из журналистов – но я не могу этого сделать без того, чтобы самой ничего не выболтать.

Когда я при нашем следующем свидании спросила об этом Глена, он стал все отрицать.

– Все они сочиняют, Джинни. Пресса и не такое состряпает, сама же это знаешь, – сказал он, держа меня за руку. – Я люблю тебя.

Я ничего ему не ответила.

Журналистам я тоже ничего не говорила. За продуктами стала ходить в разные супермаркеты, чтобы им трудно было меня подстеречь. Начала носить укрывающие лицо шляпки, чтобы другие люди не могли меня узнать. Соседка Лайза, точно Мадонна в одной песне, стала говорить, что она по-прежнему моя подруга. Но это было неправдой. Никто больше не хотел с нами знаться. Теперь все хотели лишь побольше про нас узнать.