Глава 20

В ресторане отеля на завтрак подавали круассаны и фруктовый салат. Широкие льняные салфетки и кофейник с настоящим, заварным кофе.

Кейт, естественно, ни за что не допустит, чтобы я завтракала в одиночку.

– Составлю вам компанию, – говорит она, подсаживаясь ко мне за столик.

Потом поднимается, берет с чайно-кофейного подноса под телевизором чашку и наливает себе кофе.

Нынче она сама деловитость.

– Сегодня непременно надо уладить вопрос с контрактом, Джин, – объявляет она. – Наша газета предпочла бы разрешить все формальности, чтобы мы могли спокойно напечатать интервью. Уже пятница, а пустить его намерены завтра. Я уже распечатала экземпляры контракта для подписания. Там все ясно и понятно: вы соглашаетесь за оговоренную плату дать нам эксклюзивное интервью.

Как-то мне не удается вспомнить, когда это я на такое соглашалась. Возможно, что и не соглашалась вовсе.

– Но… – начинаю я, однако Кейт тут же вручает мне несколько отпечатанных листов бумаги, и я принимаюсь их читать, поскольку просто не представляю, что мне еще делать. Там идет «часть первая», «часть вторая», куча разных пунктов. – Совершенно не понимаю, что тут понаписано.

У нас со всеми бумагами всегда разбирался Глен, он же их все и подписывал.

Кейт заметно нервничает, пытается разъяснять мне какие-то юридические термины.

– На самом деле, все это очень просто, – говорит она.

Представляю, как ей хочется, чтобы я это подписала! Будет ей, верно, от начальства хороший нагоняй, но я все равно кладу контракт на стол и мотаю головой.

Кейт испускает шумный вздох.

– Хотите, чтобы сперва их изучил какой-нибудь адвокат? – спрашивает.

Я киваю.

– А у вас есть знакомый адвокат?

Снова киваю и звоню Тому Пэйну. Он был адвокатом Глена. Времени прошло уже немало – надо думать, года два, – но у меня в мобильнике до сих пор есть его номер.

– Джин?! Приветствую! Как вы? Сильно сожалел, услышав про несчастный случай с Гленом, – говорит Пэйн, когда его секретарша нас соединяет.

– Спасибо, Том, очень любезно с вашей стороны. Послушайте, мне сейчас необходима ваша помощь. The Daily Post хочет получить от меня эксклюзивное интервью и готово подписать со мной контракт. Не могли бы вы взглянуть на него как юрист?

Последовала пауза. Могу представить, какое удивление отобразилось на его лице!

– Интервью? – переспрашивает он ошарашенно. – А вы уверены, что это надо делать, Джин? Вы хорошо все обдумали?

Истинные его вопросы остались невысказанными, и я ему за это благодарна. Я ему говорю, что все обдумала и что это единственный способ избавиться от преследования газетчиков. Я уже начинаю говорить словами Кейт. В деньгах я на самом деле не нуждаюсь. Глен получил четверть миллиона компенсации за выходку полиции (эти «грязные деньги» мы вложили поскорее в строительное общество), да еще меня ожидает страховка после его смерти – но в то же время мне, наверное, не помешали бы те пятьдесят тысяч фунтов, что готова выплатить газета.

Тома все это явно не убеждает, однако он соглашается почитать контракт, и Кейт тут же отсылает ему документ по электронной почте.

Сидим, ждем. Она пытается меня уговорить сделать маску для лица или еще что-нибудь такое. Но мне совсем не хочется, чтобы меня снова кто-то теребил, и, отказавшись, просто в ожидании сижу.

После того как завершилось дело Глена, между мной и Томом осталась некая особая связь.

Мы с ним стояли рядом, ожидая, когда Глена отпустят со скамьи подсудимых, и Том не решался на меня взглянуть. Наверное, боялся того, что может разглядеть в моих глазах.

Как сейчас, вижу нас обоих в зале суда. Вроде бы вот он, конец всем испытаниям – но на самом деле еще совсем не конец.

Я так была рада тому, как этот судебный процесс упорядочил всю мою жизнь! Каждый мой день шел по единому плану. Ежедневно я в восемь утра отъезжала от дома, элегантно одетая, словно спешила на работу в какой-нибудь офис, и каждый день в пять тридцать возвращалась домой. Моя работа состояла в том, чтобы оказывать поддержку мужу и ничего при этом лишнего не говорить.

В здании суда было точно в храме. Мне нравились эти гулкие коридоры, эхом отражающие каждый звук; нравилось, как пробегающий по залу легкий ветерок шевелит на столах листки бумаг. Нравилась даже болтовня людей в буфете.

Первый раз Том привел меня туда задолго до того, как должен был появиться в зале и предстать перед судом Глен, так что у меня было время хорошенько осмотреться. Мне уже доводилось видеть Олд-Бейли по телевизору: в каких-то новостях как раз перед ним стоял корреспондент, рассказывая то ли об убийце, то ли о террористе, – а изнутри мне это здание было знакомо разве что по полицейским сериалам. В реальности же я обнаружила совсем не то, что ожидала увидеть. В помещении там сумрачно и гораздо теснее, нежели это кажется на телеэкране; повсюду стоит запах пыли, точно в школьном классе, а из-за обилия темного дерева царит ощущение дремучей старины.

Мы с Томом решили прогуляться по зданию суда, пока на весь день не затянулись слушания. В Олд-Бейли тогда было тихо и чудесно – почти нигде ни души. Совсем не то, что при появлении Глена в суде, когда еще только назначали дату заседания по делу: тут уже все было битком забито. Народ даже выстраивался в очереди, чтобы его увидеть! Люди приносили с собой сэндвичи с термосами, словно собирались сюда на торги или еще какое-нибудь долгое мероприятие. А разные газетчики плотно теснились позади меня на специальных местах для прессы.

Я сидела опустив голову, делая вид, будто разглядываю что-то в своей сумочке, пока тюремные надзиратели не привели Глена в камеру для подсудимых. Выглядел он каким-то жалким и мелким. Хотя я принесла Глену его лучший костюм «на выход», и он чисто выбрился, – смотрелся все равно ничтожно. Он оглянулся на меня и даже подмигнул – мол, ерунда все это. Я попыталась улыбнуться в ответ, но во рту у меня пересохло, губы прилипли к зубам.

В тот день все прошло настолько быстро, что я даже не успела еще разок взглянуть на Глена, прежде чем его увели. Потом мне еще позволили с ним повидаться. Он уже сменил свой парадный пиджак с брюками на тюремную форму, похожую на тренировочный костюм, снял свои лучшие ботинки.

– О! Джинни! Привет, любимая! Как же все это отдавало фарсом, а? И адвокат мой говорит, что все это чистый балаган.

«Еще бы он этого не говорил, – так и хотелось мне сказать. – За это ты ему и платишь».

Суд был назначен на февраль, через четыре месяца, и Глен не сомневался, что до той поры все уже разрешится.

– Это же все бред собачий, Джинни! – говорил он. – Ты сама же это знаешь. Полицейские врут, просто чтобы набить себе цену. Им надо было кого-то арестовать – вот я и подвернулся. Угораздило меня в тот день и в том районе прокатиться на голубом грузовичке.

Глен пожал мне ладонь, и я в ответ стиснула его руку.

Конечно же, он прав. Все это просто бред.

Я отправилась домой, делая вид, будто все у нас и впрямь нормально.

В самом доме так оно и было. Мой маленький мирок оставался в точности таким, как и прежде: те же стены, те же чашки, та же мебель. Но вот снаружи все преобразилось. На тротуаре напротив нашего дома теперь словно разворачивалась какая-то «мыльная опера»: он просто кишел людьми, которые откуда-то появлялись, туда-сюда ходили, сидели, глядя на мою дверь. И все надеялись хоть глазком меня увидеть.

Время от времени мне приходилось куда-то из дома выходить, и тогда я старалась облачиться как можно более неузнаваемо, полностью закрывалась одеждой и подолгу собиралась с духом в прихожей, прежде чем быстро и внезапно выскочить за дверь. Естественно, совсем избежать фотокамер было невозможно, но я все же надеялась, что рано или поздно им надоест делать одни и те же снимки, на которых я иду по дорожке перед домом. А еще я сообразила мурлыкать про себя какую-нибудь песенку, чтобы не обращать внимания на разные вопросы и выкрики.

Хуже всего было, когда я ездила в тюрьму навестить Глена. Это означало воспользоваться автобусом, и газетчики устремлялись за мной к остановке, фотографируя и меня, и прочих пассажиров. Досаждали там всем и каждому, и раздражение людей быстро переносилось на меня. Я была в этом не виновата, но обвиняли все равно меня. За то, что я – его жена.

Я пыталась ходить на разные автобусные остановки, но очень скоро уже «наелась» их играми и в итоге просто смирилась, дожидаясь, пока им самим все это надоест.

И вот я садилась на 380-й автобус до Белмарша, положив на колени полиэтиленовый, с ручками пакет и делая вид, будто еду за покупками. Я дожидалась, пока кто-то нажмет звонок водителю перед остановкой у тюрьмы, и быстренько выбиралась наружу. Со мной заодно выходили и другие женщины с колясками, с орущими детьми, и я брела за ними на приличном расстоянии к залу для посещений, чтобы никто не подумал, что я такая же, как они.

Глен находился в предварительном заключении, а потому насчет свиданий с ним не так и много было правил, но одно мне понравилось больше всего: я не должна была надевать туда высокие каблуки, короткие юбки и полупрозрачную одежду. Меня это даже рассмешило. По первости я носила брюки с джемпером: и красиво, и безопасно.

Однако Глену это не понравилось.

– Надеюсь, ты не дашь себе опуститься, Джинни, – сказал он, и в следующий раз я накрасила губы помадой.

Глену полагалось три свидания в неделю, но мы с ним договорились, что приезжать я буду только дважды, чтобы хоть не так часто сталкиваться с газетчиками. По понедельникам и пятницам.

– Хоть что-то будет мне очерчивать неделю, – невесело усмехнулся Глен.

В зале для посещений было очень шумно, горел яркий свет – и мне все это резало глаза и уши. Мы сидели друг против друга и, закончив пересказывать каждый свои новости, просто слушали возле себя чужие разговоры и обсуждали их вместо собственных дел.

Мне казалось, мое дело – утешать мужа, и я без конца уверяла его, что стою на его стороне, но он, похоже, и сам сумел с этим справиться.

– Мы все одолеем, Джинни. Мы же с тобой знаем правду, и скоро ее узнают и остальные. Так что не беспокойся так, – сказал он мне в одну из наших встреч.

Я честно пыталась не беспокоиться, однако не могла не чувствовать, будто от нас навсегда ускользает прежняя жизнь.

– Почему же эта правда все никак на свет-то не выходит? – спросила я как-то раз, и Глену как будто очень не понравилось то, что я вообще такое изрекла.

– Выйдет, – упрямо произнес он. – Адвокат мой говорит, что полиция там капитально облажалась.

Когда же дело Глена так и не закрыли до суда, он сказал, что полиция просто хочет «сама выступить на слушаниях».

Всякий раз, как я его видела, Глен казался мне все мельче и мельче, словно каким-то образом сжимался изнутри.

– Не волнуйся, мой милый, – точно со стороны услышала я свой голос. – Скоро все закончится.

И он признательно глянул на меня.