ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Началась моя настоящая жизнь замужней женщины, то есть жизнь с моим мужем в нашем собственном доме. Однажды я приехала в Оксфорд и увидела, что чудо все-таки произошло. Все стены дома были оклеены обоями, теми самыми, которые я выбирала, они выглядели даже красивее, чем я надеялась. Исчез запах дешевых сигарет, цемента и сухой гнили, на его место пришел божественный запах чистоты и свежей краски, половицы были гладкие и прочные, а окна настолько чистыми, что казалось, в них нет стекол. Пришла весна, мой дом был готов, и я была слишком счастлива, чтобы выразить это словами. Чтобы закрепить это счастье официально, позвонила жена профессора, их с мужем карточки были аккуратно поставлены рабочими на каминной доске: «Профессор и миссис Козенс, 209 Банбери-роуд». Итак, я была признана по-настоящему взрослой дамой, которой наносят визиты. Это было очень захватывающе.

У меня была романтическая, но совершенно определенная картина моей будущей жизни в Оксфорде. Я представляла себе небольшой кружок, восхитительное сообщество деятельных, культурных, связанных общими интеллектуальными интересами людей, занятых образованием молодежи. Я полагала, что жены других донов окажутся красивыми, спокойными женщинами, разбирающимися в моде, немного кокетливыми, немного нервными от постоянных трудов по совершенствованию своего дома и воспитания многочисленных умных детей, интересующимися современной литературой, как Кафка, например, и никогда слишком усталыми или занятыми для длинных серьезных дискуссий на интеллектуальные или практические темы. Я видела себя в дневное время занятой по хозяйству дома или в гостях у одной из этих очаровательных созданий, живущих в старых домах с прекрасной старинной архитектурой, в то время как вечера мы будем проводить, слушая научные споры наших мужей. Короче говоря, я надеялась встретить здесь новых небожителей, более образованных и зрелых, чем Радлетты.

Эту счастливую близость, казалось, предвещали карточки профессора и миссис Козенс. На одно мгновение я почувствовала укол разочарования от факта, что они жили на Банбери-роуд, но потом мне пришло в голову, что умные Козенсы, должно быть, обнаружили большой старый дом в этом бесперспективном районе, который был построен когда-то по прихоти экстравагантного дворянина, пожелавшего разнообразить унылый пейзаж видом портиков, подъездов, карнизов с украшениями в стиле рококо и безупречными пропорциями здания.

Я никогда не забуду, как была счастлива в тот прекрасный день. Наконец, дом был полностью моим, рабочие уехали, появились Козенсы, в саду цвели нарциссы и во всю силу легких пел дрозд. Альфред взглянул на меня и, кажется, нашел мой внезапный прилив хорошего настроения иррациональным. Он всегда знал, что дом рано или поздно будет готов, и не метался, как я, между оптимистической уверенностью и черным скептицизмом. Однако, моя радость по поводу визиток скоро угасла.

— Это так ужасно, — рыдала я.

Я вопила потому, что не могла должным образом ответить на приглашение, наши собственные визитки еще не были готовы. Да, их обещали прислать на следующей неделе, но я должна была ответить сразу же, разве непонятно?

— На следующей неделе ответить будет не поздно, — сказал Альфред.

И вскоре я проснулась на рассвете в моей собственной постели в моей собственной спальне, отделанной по моему вкусу и отлично расположенной. И хотя это утро было очень холодным, и за окном лил проливной дождь, а я, так еще и не успев нанять прислугу, должна была вставать и готовить завтрак Альфреду, я не возражала. Он был моим собственным мужем, и заниматься кулинарией в собственной кухне было для меня райским наслаждением. Теперь я думала о новых счастливых дружеских отношениях, на которые я возлагала столько надежд. Но, увы, как это часто случается в жизни, все получилось не так, как я ожидала. Новые подруги появились у меня очень быстро, но они были весьма далеки от очаровательных сподвижниц моей мечты. Одной из них стала леди Монтдор, а другой Норма Козенс.

В то время я была не только очень молодой, мне едва исполнилось двадцать, но и очень наивной. До сих пор я поддерживала отношения только с членами моей семьи или другими девушками (одноклассницами или дебютантками) моего возраста, они были простыми и прямодушными, и я понятия не имела, какими сложностями может сопровождаться общение даже с людьми, которым я нравилась. Я по простоте душевной считала, что раз уж люди любят меня, я обязана любить их в ответ, и чувствовала моральное обязательство оправдать их ожидания, особенно, если это касалось пожилых людей. Сомневаюсь, что этим двум пожилым леди когда-нибудь приходило в голову, что они эксплуатируют мое время и энергию самым бесстыдным образом.

Однако, до рождения моих детей, я располагала достаточным временем для общения и была одинока. Оксфорд оказался местом, где общественная жизнь, вопреки моим ожиданиям, являлась исключительной привилегией целомудренных мужчин; интересные разговоры, вкусная еда и хорошее вино предназначались для собраний, где не было ни одной женщины; вся традиция являлась по сути монашеской, и общество жен считалось излишним. Я никогда бы добровольно не выбрала Норму Козенс своей близкой подругой, но все же предпочитала ее общество долгим часам в одиночестве, в то время как леди Монтдор действительно была глотком воздуха, может быть не особенно свежего, но это был воздух большого мира, раскинувшегося за пределами нашей обители, мир, где женщины считались чем-то большим, чем кухонная утварь.

Горизонты миссис Козенс тоже выходили за рамки Оксфорда, только в другом направлении. Ее девичья фамилия была Борели, и семья Борели была мне хорошо известна, так же как огромный елизаветинский дом ее деда, расположенный недалеко от Алконли. Они были самыми известными нуворишами в окрестности. Ее дедушка, теперь лорд Драерсли, сделал свое состояние на иностранных железных дорогах, потом он женился на дочери местного помещика и стал родоначальником огромной семьи, члены которой вырастали, женились и селились недалеко от Драерсли Мэнор. Они в свою очередь стали заметными фабрикантами, так что щупальца Борели распространились на большую часть Западной Англии. Казалось нет конца этим кузенам, тетям, дядям, братьям, сестрам Борели и их законным родственникам. Их внешний вид не отличался разнообразием, одни и те же черты, один и тот же взгляд белой морской свинки, та же приверженность спорту и сельскому образу жизни. Они редко выбирались в Лондон и уважали своих соседей в соответствии с традициями того времени за их нравственность, богатство и успехи в спорте. Они делали все, что должны делать сельские дворяне — заседали в судах и районных комитетах, гуляли с собаками, произносили проповеди и руководили церковным хором. Короче говоря, они были столпами сельской Англии. Дядя Мэтью, которому приходилось сталкиваться с ними в местных делах, ненавидел их всех скопом; в черных ящиках они были указаны общим именем Борели, не знаю почему. Однако, как Ганди, Бернард Шоу и лабрадор Лэбби они продолжали процветать, и никакого истребления Борели не предвиделось.

Моим первым опытом появления в местном обществе в качестве жены младшего дона был званый обед, данный в мою честь Козенсами. Профессор Пастырского богословия Козенс был научным руководителем Альфреда и имел, таким образом, важное значение в нашей жизни и влияние на карьеру Альфреда. Я догадывалась об этом, хотя Альфред не обсуждал эту тему со мной. В любом случае я была обеспокоена тем, чтобы иметь успех в обществе, стремясь выглядеть красиво, произвести хорошее впечатление и быть достойной своего мужа. Моя мать прислала мне вечернее платье от Мэйнбохера, казалось, специально предназначенное для такого случая, с белой гофрированной юбкой из шифона и верхом из черного шелкового джерси с высоким воротом и длинными рукавами. Оно дополнялось широким черным кожаным поясом. Вместе с моей единственной драгоценностью — алмазной брошью, которую прислал отец — оно выглядело и нарядным и удобным. Мой отец, кстати, остался глух к призыву леди Монтдор купить мне сельский дом и даже отказался увеличить мне приданое, ссылаясь на свое банкротство. Однако, он отправил мне чек и этот довольно красивый драгоценный камень.

Дом Козенсов не был экстравагантной прихотью дворянина. Это был просто плохой и некрасивый дом на Банбери-роуд. Дверь нам открыла самая настоящая магдалина. Я никогда раньше не видела продажных девиц, но сразу признала ее, как только взглянула в глаза. В холле она, широко улыбаясь, назвала нас чужими именами. Тем не менее, мы назвали себя, сняли наши пальто, после чего она открыла дверь и втолкнула нас, не назвав имен, в гостиную миссис Козенс. Вся эта сцена сопровождалась громким лаем четырех трясущихся терьеров. Я сразу увидела, что мое платье не будет иметь успеха. Позже Норма сообщила мне, указывая на одну из страшных оплошностей, которые я сделала тем вечером, что от меня как от новобрачной ожидали на моем первом обеде появления в моем свадебном платье. Но независимо от этого платье из джерси, даже парижское, было неприемлемо в высшем Оксфордском свете. Присутствовавшие здесь дамы были в кружевах или в марокене, с глубокими декольте и обнаженными руками. Платья были всех оттенков бежевого и казались почти одинаковыми. Это был холодный вечер холодного дня. В камине лежал кусок гофрированной бумаги, огонь не зажигали. Всем этим голым дамам, казалось, не было холодно, они не синели и не покрывались мурашками, как я, они даже ни разу не вздрогнули. Вскоре я узнала, что в чопорных Оксфордских кругах лето считается очень утомительным и жарким, зато зима была признана бодрящей; в межсезонье никто вообще не обращал внимания на термометр, холода они не чувствовали.

Без огня комната казалась совсем невеселой. Небольшой диван и несколько обитых тусклым кретоном стульев выглядели довольно мрачно. Трудно было представить себе, что кто-то, даже пресловутый Борели, в мебельном магазине мог усесться на такой стул и сказать: «Это самая подходящая мебель для моей гостиной». Кое-где у стен поблескивали хромированные держатели для ковра, но никакого ковра не было и в помине, всего несколько скользких половичков, стены покрыты блестящей краской, ни одной картины или гобелена, чтобы скрыть их неуютную пустоту. Миссис Козенс, чьи несколько помятые черты лица я помнила еще со времен охоты в Алконли, встретила нас довольно радушно; профессор выглядел тенью лорда Монтдора, продемонстрировав несколько приторную сердечность, которую я объяснила влиянием предмета, который он преподавал, возможно, так бы выглядел лорд Монтдор, стань он кардиналом. Присутствовали еще три пары, которым я была представлена, доны и их жены. Я была потрясена, увидев людей, среди которых мне предстояло жить. Они были довольно уродливы, не очень дружелюбны, но весьма колоритны. Еда, поданная на стол все той же магдалиной, была настолько ужасной, что я почувствовала внутреннюю потребность оправдать миссис Козенс, решив, что на кухне случилась неожиданная катастрофа. С тех пор я съела довольно много таких блюд, так что уже не помню точно, что это было, кажется, все началось с лукового супа и закончилось пережаренными сардинами на пересушенном тосте. Я запила это несколькими каплями белого вина. Я помню, что беседа не блистала остроумием, факт, отнесенный мной на счет плохой пищи; но теперь мне известно, что доны привыкли к плохому столу, зато с ними случается паралич в женском обществе.

Как только последний рыбий хвост был проглочен, миссис Козенс поднялась на ноги, и мы перешли в гостиную, оставив мужчин наслаждаться единственным хорошим пунктом меню — портвейном. Они появились только, когда пришло время идти домой. За кофе, сидя вокруг камина с гофрированной бумагой, дамы заговорили о леди Монтдор и свадьбе Полли. Оказалось, что, хотя все их мужья были хотя бы шапочно знакомы с лордом Монтдором, женщины не знали леди Монтдор, даже Норма Козенс, будучи членом влиятельной в графстве семьи, была в Хэмптон-парке только раз или два в связи с официальными событиями. Однако, все они говорили так, словно не только знали ее хорошо, но будто она дурно поступила с каждой из них. Леди Монтдор не была популярна в округе, причиной тому было то, что она воротила нос от местных оруженосцев с их женами, а так же от местных торговцев с их товарами, цинично импортируя гостей и продукты из Лондона. Всегда очень интересно и иногда неприятно бывает узнать, как отзываются люди о ваших знакомых. Поэтому я корчилась от любопытства и раздражения, сидя в углу дивана. Никто не спрашивал моего мнения, поэтому я сидела молча. Доминирующей мыслью дискуссии было то, что леди Монтдор, злая как черт, ненавидела Полли с тех самых пор, как она выросла, и, завидуя ее молодости и красоте, насколько это было возможно, оскорбляла и унижала ее, стараясь держать подальше от общества. Поэтому Полли, как только ей представилась возможность, бросилась в объятия дяди, чтобы покинуть злосчастный кров.

— Я знаю точно, что Полли (все они называли ее Полли, хотя никто не был с ней лично знаком) была почти обручена с Джойсом Флитвудом, но только на следующий день Рождества ему пришлось уехать из Хэмптона. Его собственная сестра рассказала мне. Леди Монтдор избавилась от него в один миг.

— Не так ли случалось и с Джоном Конингсби? Полли была в него безумно влюблена, и они обязательно поженились бы, если бы леди Монтдор не держала ушки на макушке.

— И в Индии тоже, это случалось несколько раз, как только Полли начинала интересоваться молодым человеком, он исчезал бесследно.

Они говорили так, словно леди Монтдор была всемогущей злой ведьмой из сказки.

— Она, знаете ли, ужасно ревновала к этой красоте, никогда не могла видеть, как люди восхищаются ее дочерью.

— Можно было подумать, что она хочет спрятать ее от всех.

— Страшно подумать, что зависть делает с людьми.

— Но я всегда слышала, что Дугдейл был любовником самой леди Монтдор.

— Конечно, был, поэтому она и представить не могла, что между ним и Полли может что-то случиться. Иначе она выдала бы бедную девушку за одного из тех молодых людей.

— Что за хитрая штучка, провернуть это под самым носом у матери и тетки.

— Я не думаю, что у нее был выбор. Но мне очень жаль бедного лорда Монтдора, он такой замечательный старик, а она столько лет вертела им, как хотела. Папа говорил, что она совершенно разрушила его карьеру, если бы не она, он стал бы премьер-министром и все такое.

— Но он был вице-королем Индии, — я наконец решилась подать голос.

Я была полностью на стороне леди Монтдор против этих противных женщин.

— Да, был. И все мы знаем, что из-за нее он чуть не потерял Индию, она нанесла там ужасный вред. У папы есть большой друг, индийский судья, вы бы слышали его рассказы! Ее грубость!

— Многие считают, что Полли вообще не дочь лорда Монтдора. Король Эдуард, я слышала…

— Теперь уже неважно, чей она ребенок, потому что он исключил ее из завещания. Теперь все получит какой-то американец.

— Австралиец, я слышала. Представьте себе австралийца в Хэмптоне, грустно думать об этом. И во всем виновата эта старая помпадурша.

Я пришла в ярость. Я была прекрасно осведомлена о недостатках леди Монтдор, я знала, что она иногда поступала дурно, но мне казалось, что люди, которые никогда не встречались с ней, не имеют права говорить о ней в таком тоне. Мне пришло в голову, что они делали это из смутной ревности и зависти, и что, если бы леди Монтдор уделила им хоть толику внимания, даровала хоть искру своего обаяния, они стали бы ее верноподданными подхалимами.

— Я слышала, она устроила ужасную сцену на свадьбе, — сказала жена дона, чей папа знал индийского судью. — Она так кричала, просто устроила истерику.

— Она так не делала, — сказала я.

— Откуда вы знаете?

— Потому, что я была там.

Они посмотрели на меня с сердитым любопытством, как будто я обязана была предупредить их заранее, и сменили тему, перейдя к болезням детей и проступкам прислуги. Я молча понадеялась, что на следующем обеде я встречу благородных, остроумных и интеллектуальных женщин из моей оксфордской мечты, если они вообще существовали.

По некоторым причинам Норма Козенс облюбовала мой дом и пользовалась каждым случаем, чтобы заглянуть ко мне во время своей ежедневной прогулки с терьерами. Она оказалась самым бесцеремонным человеком из всех, кого я когда-либо встречала. Ее разговор представлял из себя лекцию, критику и неисчерпаемый поток советов, но, в сущности, она была неплохой немолодой женщиной, доброй в глубине души и иногда оказывающей мне небольшие услуги. Я полюбила ее больше жен прочих донов, она была по крайней мере естественна, нетребовательна и любила детей. Все остальные были слишком вычурными и претенциозными, с извращенными современными идеями и ужасными детьми, которых они сбывали на руки няням. Норма представляла собой хорошо знакомый мне тип деревенский леди, несколько нелепой в академических кругах, но не глупой и, конечно, не гадкой. Во всяком случае, она была частью моей новой жизни, и я безропотно приняла ее.