Отношения с леди Монтдор были более трудными и требовательными. Она являлась в мой дом неожиданно и в неудобное время (в отличие от Нормы, приходившей строго по расписанию), постоянно держа меня в напряжении. Это было довольно легко, никто до сих пор не пытался сломить мою волю, поэтому в отличие от Полли я не умела противостоять ей, и меня было легко держать под каблуком. Даже Альфред на минуту поднял глаза от Пастырского богословия и заметил, что происходит. Он сказал, что не понимает моего поведения и удивлен моему терпению.

— Она тебе не нравится, ты все время на нее жалуешься, почему бы не сказать ей об этом, когда она снова приедет?

В самом деле, почему? Дело в том, что я никогда не могла побороть физического ощущения страха, который леди Монтдор вызывала во мне с детства. И хотя я теперь знала, что она из себя представляет, и не пыталась скрыть это знание — кумир был свергнут с пьедестала, идол рассыпался в прах — я все еще подчинялась ей. Когда Альфред предложил мне взбунтоваться против нее, я понимала, что это невозможно.

— О, нет, дорогой, я не думаю, что смогу так поступить.

Он пожал плечами и ничего не ответил. Он никогда не пытался влиять на меня и очень редко комментировал мои поступки и мою жизнь.

Тактика леди Монтдор заключалась в том, чтобы заходить ко мне без предупреждения либо по пути из Лондона либо во время ее экспедиций в Оксфорд за покупками, тогда она забирала меня с собой, чтобы быть у нее на побегушках и отслеживать ее список. Она занимала меня на час или два, как маленький ребенок, требуя полного моего внимания, а потом уезжала, оставив меня опустошенной и недовольной жизнью. Она чувствовала урон, нанесенный ее престижу, и, считая за слабость признаться в этом даже самой себе, нуждалась в моральном подтверждении «всего этого», чтобы компенсировать то падение, которое она пережила в глазах общества. Вероятно, мое беспрекословное подчинение давало ей некоторое удовлетворение, потому что ничем иным я не могу объяснить ее варварских набегов на мой бедный домик, в мою скучную и неприхотливую жизнь, которые она совершала, не сомневаясь в своем праве. Посещения членов семейства Радлетт становились праздниками. Радлетты производили на меня прямо противоположный эффект благодаря приему, известному в семье как «восторги».

— Фанни, туфли — откуда? Лилли и Скиннер? Мне тоже надо. И прекрасная новая юбка! Не новая? Давай посмотрим — с шелковой блузкой! Так красиво, тебе всегда везет, просто несправедливо.

— О, дорогая, почему мои волосы так не вьются? И такие ресницы впридачу — это несправедливо!

Эти восторги, которые я помнила с самого раннего детства, теперь были перенесены так же и на мой дом.

— Обои! Фанни, такая кровать не может быть настоящей. О, посмотрите на ковер — где ты его нашла? Нет! Мы тоже туда поедем. И новые подушки! Это несправедливо, так замечательный дом.

— Я рассказала, еда у Фанни! Всегда тосты! А не йоркширский пудинг! Почему мы не можем жить с Фанни всегда?

К счастью для моего душевного спокойствия, Джесси и Виктория приезжали ко мне всякий раз, как автомобиль отправлялся в Оксфорд, что случалось довольно часто; старшие заглядывали по пути в Алконли.

Как только я теснее познакомилась с леди Монтдор, я стала понимать, насколько монументальным был ее эгоизм. Она совершенно искренне не была способна думать о ком-либо, кроме себя, любую тему она ловко и тонко переводила на обсуждение собственной персоны. Единственное, что интересовало ее в людях, так это какое впечатление она на них производит, и она ни перед чем не останавливалась, чтобы это выяснить. Она без устали расставляла ловушки, в которые я по своей наивности была склонна попадать.

— Я полагаю, твой муж человек умный, по крайней мере, Монтклер мне так говорил. Конечно, очень жаль, что он так беден — я не могу видеть, как ты живешь в этой лачуге, она совершенно непригодна — но Монтдор считает, что у него есть будущее.

Она вломилась ко мне как раз во время чаепития, которое состояло из нескольких неудобоваримых печений и чайника на подносе даже без блюдец. Мы с моей горничной миссис Хетери были так заняты во второй половине дня, что я бросилась на кухню и наспех побросала на поднос все, что было под рукой. К сожалению, в тот день у меня не оказалось ни шоколадного торта, ни серебряного молочника к ее приходу, но так как я была неуклюжим новичком в домашнем хозяйстве, такие вещи случались со мной довольно часто.

— Это твой чай? Хорошо, дорогая, просто чашку чаю, пожалуйста. Он такой слабый, нет-нет, этого достаточно. Да, кстати, Монтдор говорил о твоем муже сегодня за ланчем с епископом. Они что-то у него читали и, кажется, были впечатлены, поэтому я предполагаю, что он действительно умен.

— О, он самый умный человек, которого я когда-либо встречала, — сказала я счастливо.

Я любила говорить об Альфреде, это было самым лучшим после того, как говорить с ним самим.

— Поэтому, конечно, я полагаю, что он считает меня глупой.

Она с отвращением посмотрела на черствое печенье и взяла одно.

— О, нет, он так не говорит, — пытаясь сообразить, почему Альфред никогда не выдвигал никакой версии ни за ни против.

— Я уверена, что он так думает. Не хочешь же ты сказать, что он не считает меня глупой?

— Очень умной. Просто он не считает вас интеллектуальным работником.

Хлоп! Я была в ловушке.

— Ах, вот как! Неинтеллектуальная.

Я сразу поняла, что она ужасно обиделась, и металась, пытаясь выбраться. Напрасно, я увязла по уши.

— Видите ли, он вообще считает, что женщины не способны к интеллектуальному труду. Одна на миллион, может быть. Вирджиния Вульф, возможно.

— Полагаю, он думает, что я ничего не читаю. Многие так думают, потому что я веду активный образ жизни и посвящаю себя другим. Конечно, я бы предпочитала сидеть в кресле и читать книги дни напролет, но в моем положении я не могу себе этого позволить, как видишь. Я никогда не читаю днем, это совершенно верно. Но ты с твоим мужем не знаете, что я делаю ночью. Я не сплю, почти совсем не сплю, и по ночам читаю целые тома.

Толстые старые выпуски «Татлера», догадалась я. Они хранились еще с довоенных времен, очень увлекательное чтение.

— Знаешь, Фанни, смешные маленькие люди могут все время читать книги, но мы с Монтдором в некотором смысле люди государственного масштаба, у нас есть обязательства, мы должны поддерживать традиции, это совсем другое дело. От нас многого ожидают, я думаю и надеюсь, что не зря. Не сомневайся, это тяжелая жизнь, очень трудная и утомительная, но иногда наши усилия вознаграждаются — люди получают возможность показать, насколько они признательны нам. Например, когда мы вернулись из Индии, дорогие наши граждане пронесли наш автомобиль по дороге. Действительно трогательно! У интеллектуальных людей не бывает таких моментов. Ну, — она встала, чтобы уйти, — человек живет и учится. Теперь я познакомилась с мнением интеллектуальных людей. Конечно, мое дорогое дитя, ты должна помнить, что все эти женщины-студентки внушают твоему мужу очень смешные представления о женском поле. Интересно, понимает ли он, что сюда приезжают только те, кто не может надеяться на что-то лучшее. Возможно, он считает их очень увлекательными — ведь его почти не видно в собственном доме, я заметила. — она распалялась все больше и больше. — И позволь дать тебе маленький совет, Фанни, может быть, стоит читать поменьше книг и постараться сделать свой дом более комфортным? Ты не обращаешь внимания на то, что люди ценят больше всего.

Она выразительно взглянула на печенье и вышла, не попрощавшись. Я была очень расстроена, что обидела ее так глупо и бестактно, и была уверена, что она никогда больше не приедет ко мне; как ни странно, вместо того, чтобы почувствовать облегчение, я роптала. Однако, у меня не было времени обдумать случившееся, почти сразу в дом вломились Джесси с Викторией.

— Только не печенье! Вики, смотри, какое вкусное. Разве наша Фанни не замечательная, всегда можно рассчитывать на что-нибудь вкусное. Моя любимая еда.

Миссис Хетери, обожавшая девочек, внесла свежезаваренный чай и торт Фуллера, вызвавший новые крики восторга.

— Миссис Хетери, вы просто ангел на грешной земле! Неужели Фуллер? Как вы можете себе это позволить, Фанни? У нас дома его не было со времен последнего финансового кризиса, хотя сейчас в Англии опять все хорошо. Когда туалетная бумага становится толще, и почтовая — тоньше, это всегда плохой признак, знаешь?

— Па приехал насчет проводов, поэтому он захватил нас с собой, всего на десять минут. Знаешь, у нас есть новая история про Сэди, слушаешь? Ну, Сэди рассказывала, что некоторые женщины перед рождением детей смотрят на Греза, чтобы дети были такими же хорошенькими, как на картине. И она сказала: «Вы никогда об этом не слышали, но, когда я была маленькой, в Саффолке родился ребенок с медвежьей головой. И что вы думаете, ровно за девять месяцев до этого на ярмарке показывали пляшущего медведя». А Вики сразу говорит: «Я могу это понять. Я всегда находила медведей очень сексуальными». Сэди подпрыгнула и сказала: «Ты ужасный ребенок, я совсем не это имела ввиду!». Тебе смешно, Фанни?

— Мы только что видели твою подругу миссис Козенс на прогулке. Как тебе повезло, столько новых друзей! Мы совсем никого не знаем, живем как леди из Шалота в полном уединении. Теперь, когда неблагодарная Полли вышла замуж, даже Дэви не приезжает. Кстати, мы получили открытку от неблагодарной Полли, но даже если она засыплет нас открытками, мы все равно никогда ее не простим.

— Откуда она пришла?

— Из Севильи, это в Испании.

— Она кажется счастливой?

— Разве люди кажутся несчастливыми, когда подписывают открытки? Разве на открытках не прекрасная погода и не все замечательно? Это была открытка с симпатичной девушкой Ла Макареной, и самое смешное, что эта Ла Макарена точь-в-точь похожа на неблагодарную Полли. Как думаешь, леди Монтдор смотрела на нее перед рождением Полли?

— Вы не должны называть Полли неблагодарной при мне, я ее очень люблю.

— Ну, мы подумаем. Мы, кстати, тоже ее любим несмотря на все. Может быть, через несколько лет мы ее простим, несмотря на ужасное предательство. Неужели она написала тебе письмо?

— Только открытки, — сказала я. — Одну из Парижа, одну из Сан-Жан-де-Люз. Полли никогда не любила писать письма.

— Интересно, понравилось ли ей в кровати с Безобразником, как она ожидала?

— Брак это не только кровать, — сказала я чопорно. — Есть и другие вещи.

— Вот пойди и скажи это Сэди. Слышу английский рожок, нам надо бежать, или он никогда нас больше не привезет. Мы обещали выйти до второго гудка. О, дорогая, нам пора возвращаться в безлюдные поля, как тебе повезло жить в таком хорошеньком домике и в таком блестящем городе. До свидания, миссис Хетери — торт!

Они все еще жевали его, когда бежали к машине.

— Заходите выпить чаю, — сказала я дяде Мэтью, который сидел за рулем своего новенького «волслея». Во время каждого финансового кризиса дядя покупал новый автомобиль.

— Нет, спасибо, Фанни, очень мило с твоей стороны, но моя чашка чая ждет меня дома. И ты знаешь, я никогда не захожу в чужие дома, если могу этого избежать. Прощай.

Он прикоснулся к своей зеленой шляпе под названием Терновник, которую всегда носил, и уехал. Моей следующей посетительницей была Норма Козенс, которая зашла на стакан хереса, но беседа с ней была так скучна, что не имею ни малейшего желания ее записывать. Это была смесь из абсцесса на пальце ее матери, фокстерьеров, плохо выглаженного белья, которое ее магдалина так и не научилась правильно складывать, австрийской фрау, на которую она хочет ее заменить, и которая в полтора раза дешевле и моей замечательной миссис Хетери, с которой мне так повезло, но за которой надо присматривать, потому что только новая метла чисто метет.

Я сильно ошиблась, когда решила, что леди Монтдор ушла из моей жизни навсегда. Меньше чем через неделю она вернулась снова. Как это принято за городом, дверь моего дома никогда не запиралась, и она никогда не трудилась звонить, а сразу входила в дом. Было без пяти минут час, и я была обречена разделить свою порцию лосося, которую заказала, решив себя побаловать, с ней.

— А где же твой муж? — она выказывала неодобрение моему браку, никогда не называя Альфреда по имени. В ее глазах он был мистер Неодушевленный предмет.

— У него ланч в колледже.

— Ах, да? Значит, ему не придется выносить мой неинтеллектуальный разговор.

Я боялась, что она опять взвинтит себя и все повторится снова, но сегодня леди Монтдор решила воспринимать мое неосторожное замечание как забавную шутку.

— Я рассказала Мерлину, что в Оксфордских кругах меня не считают интеллигентной, ты бы видела его лицо.

Когда миссис Хетери предложила рыбу леди Монтдор, она положила себе на тарелку оба куска. Не существовало никаких утомительных ограничений хорошего тона, которые побудили бы ее поделиться со мной, мне досталось немного картофеля и салата. Она была в достаточно хорошем настроении, чтобы заметить, что качество пищи в моем доме улучшается.

— Я хотела спросить тебя, — сказала она, — кто такая эта Вирджиния Вульф, о которой ты упоминала? Мерлин тоже говорил о ней у Мегги Гревилл.

— Она писательница, — ответила я, — серьезная романистка.

— Ясно. А так как она очень интеллектуальна, то, вероятно, не пишет ни о ком, кроме железнодорожных рабочих?

— Ну, нет.

— Я должна признаться, что, не будучи высоколобой, люблю книги о людях из общества.

— Она как раз написала очень увлекательную книгу о леди из общества, — сказала я. — Она называется «Миссис Деллоуэй».

— Возможно, тогда я ее прочитаю. О, я забыла, ты же думаешь, что я не умею читать. Не обращай внимания. У меня будет немного времени на этой неделе, ты можешь дать ее мне, Фанни? Отличный сыр, только не говори мне, что ты его покупаешь в Оксфорде.

Она была в необычайно хорошем настроении, потому что газеты предрекали падение испанского престола, и она наверняка уже предвкушала появление нескольких новых инфант в Монтдор-хаусе; кроме того, она необычайно наслаждалась всеми новостями из Мадрида. Она сказала, что герцог Барбаросса (это не могло быть именем, но она произнесла его именно так) раскрыл ей всю подноготную этой ситуации, и он должен обязательно рассказать это «Дейли Экспресс», где я несколько дней назад слово в слово прочитала все, что она мне так любезно поведала. Она снова вспомнила о миссис Деллоуэй перед уходом и ушла с экземпляром первого издания в руках. Я была уверена, что видела свою книгу в последний раз, но она принесла ее обратно на следующей неделе, заявив, что она сама должна написать книгу, так как сможет сделать это намного лучше.

— Не удалось прочитать, — сказала она. — Я действительно пыталась сделать это, но она слишком скучна. Я никогда не встречала в свете подобной женщины. А ты читала мемуары Великой княгини? Я не могу отдать тебе свой экземпляр, ты должна купить книгу для себя, дорогая Фанни, и это будет прекрасная помощь дорогой княгине. Она замечательная. В ней есть целая глава о нас с Монтдором в Индии, она останавливалась у нас во дворце вице-короля, знаешь ли. Она замечательно ухватила всю атмосферу, удивительно, она была там всего неделю, но даже я не написала бы лучше. Она описывает прием в саду, который я давала, визиты к рани в гареме, и она пишет, как много я сделала для этих несчастных индийских женщин, как они благодарны мне. Лично я считаю, что мемуары намного интереснее любого романа, потому что содержат только правду. Я, возможно, неинтеллектуальна, но я люблю читать о реальных вещах. Великая княгиня описывает подлинные истории, и если ты любишь историю, как я (только не говори своему мужу, он не поверит), если ты действительно любишь историю, ты должна интересоваться всей подноготной событий, и только такие люди как Великая княгиня могут нам ее рассказать. Это напомнило мне, Фанни, дорогая, что мне надо связаться с Даунинг-стрит. Я устраиваю ужин для Великой княгини, чтобы дать хороший старт ее книге, я не приглашаю тебя, это будет недостаточно интеллектуально, просто несколько политиков и писателей. Вот номер, Фанни.

В то время я экономила на каждой статье расходов, и у меня сложилось правило никогда не болтать по телефону даже с Алконли и тетей Эмили, если можно было отправить письмо, поэтому ее просьба была самой большой неприятностью, которую она могла мне причинить. После долгого ожидания на линии меня соединили с самим премьер-министром, после чего леди Монтдор завладела трубкой и говорила несколько веков, «пип-пип», отмеряющий трехминутные интервалы, раздавался раз пять, каждый раз вызывая у меня судороги агонии. Сначала она договаривалась о дате своего званого обеда, это заняло долгое время, пока он консультировался со своим секретарем в течение по меньшей мере двух «пип-пипов». Потом она поинтересовалась новостями из Мадрида.

— Да, — говорила она, — это был плохой совет, бедняжка («пип-пип»), я беспокоилась. Я видела Фредди Барбароссу вчера вечером, да, в «Клариджез», и он сказал мне: «У нас тут просто наводнение Дейли новостей и экспресс взглядов». Но мы с Монтдором очень переживаем о нашей дорогой инфанте, она наш близкий друг, о, премьер-министр, если бы вы могли узнать, мы были бы вам очень благодарны. Так вы будете? Знаете, у Великой княгини есть целая глава о Мадриде, очень актуально. Да, близкая родственница. Она описывает («пип-пип») королевский дворец в таких мрачных красках, я была там, великолепные закаты. Да, бедная женщина. О, она ненавидела их сначала, у нее были особые очки с черными стеклами от этого жестокого солнца. Вы слышали, куда они едут? Да, Барбара Барбаросса сказала мне, но мне интересно, почему они не едут сюда? Вы должны попытаться убедить их. Да, я вижу. Ну, поговорим позже обо всем, дорогой премьер-министр, не буду задерживать вас больше («пип-пип»), но мы увидимся с вами. Я тоже пришлю напоминание вашему секретарю, конечно. Прощайте.

Она повернулась ко мне, сияя, и сказала:

— Просто удивительно, какой эффект я произвожу на этого человека, он так трогательно меня обожает. Я иногда думаю, что такого я могла сделать ему, вообще ничего.

Она никогда не говорила о Полли. Сначала я предполагала, что причиной ее частых визитов ко мне было то, что я в ее сознании связана с Полли, и рано или поздно она захочет выговориться или даже использовать меня в примирении с дочерью. Однако я вскоре поняла, что Полли с Малышом умерли для нее, она не собиралась их больше использовать, Малыш никогда не сможет опять стать ее любовником, а Полли не восстановит ее реноме в глазах всего мира, она просто изгнала их из памяти. Ее визиты ко мне частично происходили от чувства одиночества и частично из-за того, что мой дом был удобно расположен на полпути из Лондона в Хэмптон, и она могла удобно использовать меня в качестве гардеробной, ресторана и телефонной будки. Было заметно, что она ужасно одинока. Каждый уик-энд она наводняла Хэмптон важными людьми, умными людьми, даже просто людьми, но, даже используя Великую Английскую Любовь к сельской жизни и ловко растягивая эти визиты с пятницы до вторника, она оставалась одна на два пустых дня в середине недели. Она все реже и реже ездила в Лондон. Она всегда предпочитала Хэмптон, где царила в одиночку, Лондону, где она сталкивалась с определенной конкуренцией, и жизнь там без Полли, развлекавшей ее, и Малыша, поддерживавшего ее социальные игры, становилась слишком скучной и бессмысленной.