Глава 10
Камал-хан

За несколько лет до того, как я уехал в Индию, во времена питерских квартирников Дэвы, я заинтересовался суфизмом в, так сказать, чистом виде. Однажды попробовав кружение, сначала на занятиях у Дэвы, а потом и на семинарах у Захиры, я сразу прикипел к этой технике и этой пьянящей энергии всем сердцем и понял, что «это мое».

В те годы я полюбил время от времени уезжать от суеты большого города в тишину уютной провинции – в город Ярославль. Помню, как-то стою я в тамбуре вагона поезда, который вот-вот должен отправиться из Петербурга, и думаю: «Опять куда-то еду…» И уже сам даже не думаю, куда именно я еду, а понимаю, что куда бы ни ехал, Пространство само решит, куда мне прибыть.

В Ярославле я снимал квартиру, жил тихо, размеренно, можно сказать, «уезжал в себя». И был там такой стадион «Шинник». Может, и сейчас есть, не знаю. А за стадионом находилась специальная площадка, оборудованная для пожарных: с резиновым покрытием, очень удобным. И вот я повадился каждый день приходить на эту площадку со своим «Панасоником», с колонками, с дисками суфийской музыки и кружил там часами. В какой-то момент ко мне стали подходить местные гопники с пивом и спрашивать: «Фигурное катание? А на Олимпиаду поедешь?» И вот я кружил, кружил и накружил себе в буквальном смысле слова Наставника. Допросился.

А произошло все вот как. В один прекрасный день моего пребывания в Ярославле звонит мне одна моя подруга по Саньясе, параллельно глубоко увлеченная суфизмом девушка, которую звали Розалия (ее саньясинское имя было Бодхи), и с восторгом сообщает: «Ты не представляешь, какая невероятная удача: в Москву приезжает Мастер Суфий Камал-хан из Ордена Накшбанди, я ему про тебя рассказала, он хочет тебя видеть!» Меня аж затрясло. Я на мгновение почувствовал связь с человеком, которого никогда в жизни не видел. Это было очень странно – словно он похлопал меня по плечу. Я почувствовал его присутствие задолго до того, как мы по-настоящему встретились. Вообще, надо сказать, Камал-хан сильно пошатнул мое понимание «настоящего» и реальности в принципе.

Получив такое вот однозначное «приглашение», я недолго думая собрался и приехал в Москву, благо от Ярославля она недалеко – ехать часа три-четыре, не больше.

И вот представьте: Москва начала девяностых. Ларьки, ларьки, ларьки, которые здесь почему-то стали называть «палатки». Люди, люди, люди. Все несутся, все с тюками и баулами. Все выглядит как один большой стихийный рынок. И мы с Розалией. Она в хиджабе. Меня трясет от возбуждения: сейчас я встречу Учителя! На нас все смотрят удивленно. Мы оглядываемся по сторонам в поисках Камал-хана. Толпа. Все куда-то идут. Лица, лица, лица. И вдруг, как в кино, я клянусь: в густой толпе внезапно появляется свободная «аллея», словно кого-то пропускают, словно все выстроились как на парад, даже не осознавая этого, в немом приветствии. И я вижу: идет. По этому живому коридору из куда-то бегущих людей идет Он. Я сразу понял, что это Камал-хан, сомнений быть не могло. Здоровенный, крепкий, с бородой, в белой чалме, в чапане, в сапогах. Идет Камал-хан и смотрит на меня так, словно тоже узнал. Идет ко мне. Я кинулся ему навстречу, он взял меня за руки, посмотрел мне прямо в глаза и сказал: «Я тебя давно ищу». И тут уже пошло-поехало: мы оказываемся в гостях, в какой-то квартире, за столом, вокруг мусульмане, мне так все это непривычно и в то же время страшно интересно. Всех угощают, кормят «наповал», а я отказываюсь. «Мне, – говорю, – пожалуйста, две травинки, листик и цветочек. Я вегетарианец и вообще очень мало ем». Камал-хан как это услышал, так начал хохотать: «Если ты мало ешь, какой же ты суфий?!» А потом смотрит на мои руки и добавляет: «Вообще-то, суфий с кольцами – это тоже очень смешно». А у меня правда тогда был «пунктик» на ювелирке. В те годы еще был жив Саша, о котором я писал ранее, гениальный ювелир с платиновыми руками и утонченным вкусом. Я часто заказывал у него что-нибудь эдакое. Чем в результате только рассмешил Камал-хана.

Камал-хан рассказал мне, что родом из Казани, рассказал о своем советском прошлом в качестве профессионального музыканта – был Камал-хан флейтистом. И я, в свою очередь, несколько часов подряд рассказывал Камал-хану свою жизнь. Я не мог остановиться – каждая минута пребывания рядом с мастером казалась драгоценной. Я дал ему послушать свои диски с суфийской музыкой, а он на прощание подарил мне тюбетейку, которую я храню до сих пор. А тогда я решил ее в принципе не снимать. Так и поехал на вокзал в тюбетейке.

Сел в поезд, чтобы ехать в Ярославль. А поезд Москва – Воркута. По тем временам – ад в чистом виде. Такой пьяный поезд дебоширов. Я тогда еще подумал: «Ну, сейчас меня тут быстро вернут на грешную землю». Но каким-то чудесным образом весь этот бедлам меня миновал: мне по счастливой случайности достался билет в единственное пустое купе. Я так обрадовался, что еду один, что сразу заперся, надел наушники, включил CD-плеер и, не снимая тюбетейки, закрыв глаза, стал наслаждаться музыкой. Поезд стучит колесами, мерно покачивается, я снова куда-то еду, я ужасно воодушевлен. И вдруг что-то заставило меня открыть глаза. Смотрю, а напротив меня сидит Камал-хан. Я вздрогнул от неожиданности, и он исчез. Но он там был!

Именно тогда я понял, что все суфии – астральщики. Сидят себе дома, а их астральное тело носится, где ему вздумается. Удобно, выгодно, эффективно. И то, что вы называете «телепортация», является не чем иным, как их старым, побитым молью, но верным ковром-самолетом. То самое древнее искусство выхода из тела.

Накшбандийский тарикат, или Орден Накшбанди, – суфийское братство мистиков, существующее под этим именем с четырнадцатого века, а сама традиция уходит далеко вглубь седых, незапамятных времен. Основной особенностью практик этого ордена является так называемый тихий зикр – особая молитва, определенный ритм вдохов и выдохов, задержек дыхания. В точном переводе «зикр» – это воспоминание о Боге. У каждого члена братства есть свой уникальный зикр, данный ему при посвящении. Зикр дается Мастером ученику, и это священная тема. Это твой зикр, и он должен стучать в твоем сердце двадцать четыре часа в сутки.

Для практики подчеркнуто важен духовный контакт между Наставником и учеником, поэтому вскоре я пригласил Камал-хана к себе в Питер. Но из-за того, что сам я жил тогда в однокомнатной квартире и слабо представлял, как можно разместить в ней кого-то еще, Камал-хана я поселил в «Европейской» (сейчас «Гранд Отель Европа»), и каждый день я приезжал к нему, чтобы заниматься.

Камал-хан учил меня, он показал мне суфийские дыхательные техники, редкие практики, о которых не прочитать ни в каких книгах. Мне повезло получить от него прямую передачу учения. Занимались мы с ним месяца два.

Когда я провожал Камал-хана на вокзал, я вдруг понял, что такое служение. Это, на самом деле, нечто очень простое и приземленное, но именно оно дает тебе ощущение возвышенности процесса. Я просто нес чемодан и сумку Камал-хана, просто посадил его в поезд, дал проводнице на чай и взял с нее клятвенное обещание быть предельно внимательной к своему пассажиру и его любым пожеланиям. Так я служил Камал-хану, своему Наставнику, как преисполненный благодарности ученик. Но в этот момент я служил Богу. И все вокруг светилось глубокой осмысленностью происходящего, важностью каждого проживаемого мгновения. Это служение давало способность быть здесь и сейчас, а ведь это совсем не просто.

В следующий раз мы с Камал-ханом увиделись уже в Самарканде. Он позвонил мне как-то раз и сказал: «Пора бы тебе приехать». Я без лишних вопросов быстро собрался, подхватил свой магнитофон «Панасоник» (тогда еще были кассеты!) и помчал через Москву в Самарканд.

Самолет в Самарканд был забит мужчинами в пыжиковых шапках-ушанках. И весь самолет жевал насвай – это такая смесь табака, известки и чего-то еще, которую носят в специальных кожаных мешочках, как махорку в стародавние времена, и жуют. И этот насвай дает довольно сильный опьяняющий наркотический эффект. В итоге ко мне всю дорогу, а летели мы долго, подсаживались все подряд и что-то рассказывали про себя, чем-то угощали, в общем, одному побыть не удалось. Один пассажир стал меня стращать: мол, «менты в Самарканде свирепые», и поэтому деньги он в шапку зашил. Я как-то не придал значения его словам, но по прилете в очередной раз убедился, что ничего просто так не бывает.

Перед таможенным контролем я зачем-то заполнил декларацию. Были у меня с собой доллары, не очень много, но все же. Я тогда совершенно не разбирался в постоянно меняющихся правилах провоза валюты и на всякий случай задекларировал их, сунув себе в портмоне тоненькую полупрозрачную бумажку декларации. Иду к выходу. Меня останавливает страж порядка. Я ему сую свой загранпаспорт, по которому прилетел, а он у меня спрашивает прописку. Ну а где вы видели в загранпаспорте прописку? Возразить мне было нечего, оставалось только тащиться за настырным милиционером в отделение. «Здесь тайга, и медведь тут прокурор».

Я глазами искал Камал-хана, который должен был меня встречать, но нигде его не видел. Оглядываясь по сторонам, я только надеялся на то, что буду заметен со своими магнитофонами-чемоданами и белыми кудрями и Камал-хану кто-нибудь подскажет, что меня арестовали.

В отделении милиции я сразу же попросился в туалет. Казалось бы, безобидный разговор в самолете про деньги, зашитые в шапку, пробудил во мне изобретательную осторожность. В шапку зашивать было уже поздно, поэтому я быстро спрятал всю имеющуюся у меня наличность в щель за старой кафельной кладкой. Теперь я был готов к любым разборкам.

Выхожу из туалета, а меня уже всем отделением депортировать собрались. А сами декларацию в руках вертят: деньги где? Я говорю: нет никаких денег, это старая декларация, все никак не выкину. И вот когда они поняли, что денег не будет, начался уже такой качественный дебош. Крики, ругань, полное разочарование в человечестве… И в самый разгар этого «веселья» открывается дверь, буквально «с ноги», все замолкают, и входит метра три ростом гигант, сыпля искрами праведного гнева из глаз. Злой и очень могущественный джинн из «1001 ночи». Я тогда еще не знал, что в моменты «полного включения» биополе Камал-хана так фонит, что зрительно увеличивает его тело. Это довольно частый эффект, когда видишь просветленного в действии. Фактически в эти моменты ты созерцаешь его таким огромным, потому что он и есть такой. Но привычки сильнее истины, и чаще всего мы видим то, что ожидаем и к чему привыкли. Наш разум, наша фантазия принимают такое же участие в процессе, как и наши глаза. Одному Богу известно, насколько мы сами ежесекундно выдумываем этот мир.

Камал-хан мгновенно заставил всех притихнуть и сразу же начал всех «строить»: «Ты мусульманин? Ты намаз читаешь? Сколько раз в день? Не ври мне! Вы зачем нашего брата Мухаммеда арестовали?! Это мой гость! Мой ученик! Что вы тут устроили? Что себе позволяете?!» Шухер навел, меня забрал, я еле успел спрятанную валюту из туалета эвакуировать.

Выходим из отделения, стоит «жигули» – шестерка, а в ней сидит директор Самаркандского мясокомбината и текст намаза учит, потеет. И уже позже, когда я освоился в Самарканде, я понял, что Камал-хану удалось «обратить» практически всю верхушку местной номенклатуры. Таким образом, этот человек, как многие другие Великие Учителя, не гнушался некой «политэкономической» направленности. И его влияние, надо отметить, было огромным на тот момент времени. Он был очень уважаемый человек в «мирском» плане, не говоря уже о духовной и об энергетической составляющих.

Поселил меня Камал-хан в семейном доме своих друзей. И так началось мое исламское воспитание. Признаюсь, это была «жесть, какая жесть». Рушилась моя структура, выкорчевывались мои привычки, катилось к чертям собачьим все то святое, к чему так прикипело мое сердце за годы жизни: комфорт, уединение, тишина, а главное – мое любимое веганство и моя ненаглядная аюрведическая диета! Вот это был удар, скажу я вам. Мало того, что «ни вздохнуть, ни пукнуть», мало того, что ты вообще никогда не остаешься наедине с собой, мало того, что я, привыкший спать голым, каждый раз, когда пытался снять одежду, получал строгий выговор. Так меня еще уговорили есть плов. Ладно, бог с ним, с личным пространством, можно и потерпеть, ничего смертельного. И даже нет ничего суперужасного в том, что местные все поголовно спят в том же, в чем ходят, то есть в одежде и сапогах, снимая на ночь только калоши. Но есть плов, пусть даже и очень вкусный, – это было уже «ту мач». Организм запротестовал на третий день, но не будем вдаваться в пищеварительные подробности. А ведь после плова обычно еще крепкий чай с сахаром и сластями, истекающими медом, подают. И как бы нельзя не есть. Совсем нельзя. Такие традиции, что лучше помереть в гостях за столом, чем не есть. Это страшнейший светский грех: «Плохо ел за столом. Казнен путем отсечения головы». А еще более страшный проступок – это не пойти в гости. Отказ от приглашения расценивается как плевок в душу. То есть путей к отступлению от гастрономических приключений просто не существует.

В итоге я стал молить Камал-хана: «Ну пожалуйста, ну скажите, что у меня язва желудка!»

Мучительно было для меня и запоминание священных текстов и молитв на арабском. Мучительно было стоять на больных коленях по часу пять раз в день, совершая намаз. И один ночной, шестой. Ох как это было нелегко! Как это было больно.

Привычки жить по-старому пришлось на время оставить. Ничего нельзя было делать: ни мои обычные дыхательные упражнения, ни медитации. Только суфийские практики, только ислам. Консервативность иногда доходила до абсурда: даже свой утренний кросс мне пришлось оставить на это время. Когда я только заикнулся о том, чтобы с утра побегать, Камал-хан мне тут же запретил: «Утром все идут в мечеть. Увидят, как ты бегаешь. А все знают, что ты у нас живешь. Здесь так нельзя». Мне пришлось вставать по утрам еще до первого намаза и бегать во дворе на одном месте. Вот такой вот нехитрый компромисс.

Где-то через три недели я взвыл. Попросил Камал-хана выслушать меня. И застонал: «Ну как же так? Я к вам со всей душой, я в вас так верю, вы мой Наставник и Учитель… Как же так? Зачем вы так строго со мной? Мне так плохо! Что за издевательство?» И тогда Камал-хан посмотрел мне в глаза и говорит: «Ты включен в меня, я включен в Хазрата, Хазрат включен в Аллаха. И поэтому все, что есть, – это Аллах. И если ты этого не поймешь, у нас с тобой ничего не получится». И в этот момент я посмотрел на себя со стороны. И все понял. На глаза навернулись слезы. Я посмотрел на Камал-хана. С ним происходило то же самое – он утирал слезу.

Мы совершили намаз, во время которого меня посетило откровение, как это ни громко будет сказано. Откровение, о котором Наставник запретил мне говорить. Об этом знаем только мы с ним и больше ни одна живая душа. Это стало переломным моментом моего пребывания в Самарканде. Внезапно я начал находить смысл во всех своих «лишениях» и «неудобствах», я разобрался с ними, осознав их природу. Я перестал сопротивляться и отдался потоку, несущему меня не куда-нибудь, а в паломничество по святым захоронениям пророков.

Представьте себе: обычный город, обычная улочка, ты идешь и вдруг тихонько открывается едва заметная боковая калиточка, а из-за нее тебя уже рукой подзывают. Чувствуешь себя как мафия, для которой открыты все потайные входы и выходы. И вот пара шагов – и ты оказываешься в гробнице непонятно какого седовласого века! В древнем захоронении святого пророка Даниила, например. И что самое удивительное – такое ощущение, что даже по соседству живущие люди не подозревают, что у них под боком происходит.

Судя по легенде, Даниил был шестнадцатиметрового роста. И гробница его представляет из себя такую огромную «трубу», расширяющуюся «в плечах». И вот в таком месте совершить намаз – это что-то отдельное, это опыт, который что-то во мне перевернул раз и навсегда. Я зашел в гробницу на час для намаза, а во время него отключился примерно на сутки, наверное. Весь день и всю ночь там пролежал.

Сильнейшее впечатление на меня произвела и мечеть Биби-Ханым. Это эпохальная, грандиозная мечеть Тамерлана, которую построили в четырнадцатом веке после его похода в Индию. Мечеть эту окутывало множество легенд. Одна из них рассказывала о том, что в жену Тамерлана во время строительства мечети влюбился юный архитектор. И чтобы не расставаться с любимой, он затягивал строительство насколько мог. А когда Биби-Ханым (как, по преданию, звали жену Тамерлана) стала умолять его поскорей закончить строительство, поставил ей условие: «Закончу мечеть только за твой поцелуй». Биби-Ханым сопротивлялась как могла, приводила разные доводы, но архитектор был непреклонен. Тогда Биби-Ханым разрешила ему поцеловать себя в щечку, и так горяч был поцелуй влюбленного, что оставил ожег на щеке красавицы.

Вернувшийся Тамерлан сразу же заметил это. Он хотел наказать обнаглевшего сластолюбца, но опоздал: архитектор смастерил себе крылья и улетел восвояси. Красивая легенда. Чем-то напоминает мне фильмы про ограбление банка со счастливым концом.

На территории этого комплекса находится и мавзолей Гур-Эмир. Это захоронение Тамерлана, с которым связана еще одна холодящая кровь легенда. В июне 1941 года советские ученые снарядили экспедицию в Самарканд. Целью экспедиции было проведение раскопок в поисках захоронения Тимура (Тамерлана). Легенда гласит, что они нашли надгробную плиту с высеченным на ней предостережением следующего толка: «Того, кто потревожит прах предков, постигнет неминуемая страшная кара». Но несмотря на то что группа ученых встревожилась, раскопки продолжались. Не принято было верить в потустороннее в те времена, а уж тем более это было табу для советских ученых-археологов. Не остановило их и предупреждение местных старцев, которые показывали им древнее писание на персидском языке, в котором ясно было сказано: если тронуть прах Тамерлана, начнется страшная кровопролитная война.

Тем не менее на следующий день группе археологов удалось вскрыть гробницу Тамерлана, в которой они нашли его останки. Это было 21 июня 1941 года. А на следующий день началась война. На Советский Союз напали гитлеровские войска. Пророчество сбылось. Но приключения Тимура на этом не закончились. Его останки исследовали и выяснилось, что это действительно он – это определили по искалеченному коленному суставу, а было известно, что коленный сустав он действительно сильно повредил во время своего похода на Индию. И именно благодаря этому колену Тимура стали называть Тамерланом, так как в буквальном переводе это имя означает «железный хромой».

В самый разгар войны, по легенде, якобы сам Сталин приказал немедленно захоронить Тамерлана. Так и сделали, но перед захоронением с этими останками облетели на самолете всю линию фронта под Сталинградом, где шли самые ожесточенные бои.

Останки Тамерлана захоронили в Самарканде. А Сталинградская битва стала знаковым моментом в истории Великой Отечественной войны.

После паломничества пришло время моего посвящения. Мухаммедом меня назвал в свое время Камал-хан, а после посвящения к этому имени добавилось Аль-Хади. И Аль-Хади – это не просто имя, это одно из Ста Качеств Аллаха. И означает оно буквально «ведущий верным путем». А если перефразировать, то получается «направляющий на путь истинный».

В члены тариката Накшбанди меня посвятил ливийский шейх. Но о том, что происходило дальше, я не имею права рассказывать. Могу лишь добавить, что мне дали посвящение на кружение и на целительство, что крайне нетипично для ордена. Наставник Камал-хан дал мне мой зикр и показал, как можно зикром «прокачивать», как можно им лечить. Но он предупредил, что зикром можно и убить, ведь это не только инструмент, но и оружие.

Через несколько месяцев своего пребывания в Самарканде я вернулся домой. А по дороге ко мне бумерангом вернулась история с деньгами, которые я так технично спас от конфискации под кафелем в туалете местного отделения милиции.

Из Самарканда я прилетел в Москву, в аэропорт Домодедово. Ко мне подошел местный водитель-частник и предложил добросить до центра за двадцатку. Я удивился, почему так дешево, а он сказал, что в машине осталось только одно место, а все остальные уже заняты и оплачены. Я был такой уставший, что не заподозрил подвоха. И уже в дороге, когда мои «попутчики» (а в реальности подельники этого водителя-кидалы) уже вытащили колоду карт и заманивали меня сыграть с ними на деньги, я понял, что без потерь мне от них не отвертеться. Пришлось играть по их правилам, хотя это уже был заведомо провальный шаг.

Магнитофон, который был у меня в руках, тут же запихнули в багажник, и через весьма непродолжительное время я, по расчетам этих товарищей, уже был должен им кучу денег. В какой-то момент прозвучала фраза: «Мы-то играем по-честному! Вот, смотри!» К моим ногам полетела «кукла» (муляж денег) в виде увесистой пачки долларов. Видимо, от меня ждали ответного появления веера дензнаков. Я даже в руки не стал брать очевидную фальшивку, это было уже слишком. Я только сказал: «Ну давай, своими руками открой пачку, я посмотрю, какие у вас там деньги!» Понятное дело, никаких денег у них там не было. В результате долгих препираний, базара-вокзала, развода всех видов и отговорок всех мастей я нехотя отслюнил им сто долларов, чему они были несказанно рады. Меня оставили на пустом шоссе посреди леса с вещами. И я такой довольный стою: с чемоданом, сумкой, в обнимку с драгоценным магнитофоном, а рядом – ящики с виноградом и банки с медом. Понятное дело, без ящиков и банок меня из Самарканда живым никто не выпустил бы.

Еле-еле добравшись до Москвы и чуть не опоздав на свой поезд в Питер, я наконец-то оказался в своем привычном мире. Самаркандские страсти меня «отпустили». И хоть билета на поезд я купить не успел и ехал с проводниками (дай бог здоровья этим сговорчивым людям!), но под уютное постукивание колес, под музыку, струящуюся мне в уши из плеера, под виноградик все произошедшее в Самарканде предстало передо мной в сказочном свете, а те неудобства, на переживание которых я тратил столько времени и сил, теперь казались незначительными. Я был абсолютно счастлив и смотрел на мир как-то иначе. Он стал многограннее, сложнее, но в тысячу раз прекраснее.