Игорь
Лучано, черноволосый итальянец, красавец в пестром свитере, синих джинсах и желтых высоких ботинках, пижонище, с широкой улыбкой и веселыми глазами, с которым я встретился в театре, рассказал мне о том, что действительно двадцать девятого октября вечером он стоял на крыльце театра с сигаретами в кармане и, страстно желая закурить, окликнул проходящую мимо молодую женщину, спросив, нет ли у нее зажигалки. Женщина эта, к его удивлению, не только дала зажигалку, но и подарила ему ее. На мой вопрос, сможет ли он узнать эту женщину, парень ответил, что, да, конечно, «без проблем». Предупрежденный своей подругой-танцовщицей Милой о том, насколько могут быть важны его показания, что от них, быть может, зависит судьба человека, он согласился проехать со мной в следственный комитет, чтобы принять участие в опознании.
Я немедленно связался с Костровым. Хотя, не будь у меня этого радостного повода с ним встретиться, был другой, менее приятный: я должен был выразить ему все свое недовольство действиями следователя. Уж слишком грубая была работа – Неустроев примчался к нам буквально через минуту после того, как нами была обнаружена злосчастная красная куртка с припудренным стеклянной пылью капюшоном!
Кроме того, я должен был высказать ему свое подозрение в отношении Кати, моей няни. Хотя, по прошествии времени, поразмыслив, я решил, что не стоит все-таки делать скоропалительные выводы, что Катя умная девушка и, даже, если допустить, что ее целью было стать моей женой, она все равно не стала бы действовать так грубо и глупо, подбрасывая куртку. К тому же маловероятна была ее связь с убийством Львова.
Костров, как мне показалось, услышав про Лучано, обрадовался и сказал мне, чтобы мы немедленно поехали с моим драгоценным свидетелем в следственный комитет.
Я понимал, что времени для того, чтобы подготовиться к процедуре опознания, у Неустроева (а я был уверен, что главным действующим лицом в этом деле будет именно он) было маловато, но все равно очень надеялся, что вот уже совсем скоро с Лены будут сняты все обвинения и ее наконец окончательно отпустят.
В машине Лучано (а он был один, Мила, его подруга, осталась в театре, у нее была репетиция) рассказывал мне о том, как был занят эти последние дни, как помогал своей семье в бизнесе, рассказал даже про свою бабушку, которой сделали операцию по замене коленного сустава. Он был милым парнем, и я, поглядывая на него, спрашивал себя, не приснился ли мне он – до такой степени уже и не верилось, что скоро вся эта история с арестом Лены закончится и мы с ней сможем наконец заняться своей личной жизнью. В моих планах было как можно скорее оформить наши отношения. Я был готов к свадьбе, я хотел ее, мне просто не терпелось сделать Лену счастливой. Слушая рассказ Лучано о своей поездке на родину и улыбаясь в моменты, когда он делал ошибки в произношении слов, я благодарил Господа за то, что этот итальянец курит и что в тот вечер он вышел на крыльцо театра без зажигалки.
Как я и предполагал, Неустроеву понадобилось время, чтобы подготовиться к опознанию, и пока он обзванивал нужных ему людей, отдавал какие-то распоряжения операм, отрывая их в этот вечерний час от ужина и своих семей, мы втроем, Лучано, Ефим Борисович и я, сидели в отдельном кабинете и беседовали. Я, понятное дело, был не спокоен, и когда за дверью раздавались шаги, переставал дышать, надеясь, что вот сейчас дверь откроется и я увижу Лену. Хотя, мозгами-то отлично понимал, что Лену я смогу увидеть лишь после опознания. Так уж случилось, что у нас с Костровым была всего пара минут, чтобы мы, оставшись наедине, обменялись информацией, и он успел мне объяснить, где Лена и что с ней – невежливо было оставлять нашего драгоценного свидетеля одного.
Во время ожидания часы словно засыпают, стрелки замедляют свой ход, минуты разбухают до четверти часа, до получаса, а час и вовсе длится нескончаемо. Назойливо возвращалась ко мне тема Кати. В тот вечер моя няня и вовсе раздвоилась, превратившись в две совершенно разные женщины: первая продолжала быть чудесной доброй девушкой Катей, няней моих детей, а вторая, с хитрым лисьим прищуром и вымазанной в крови своей жертвы пастью, – женщина-убийца, опасное существо, пригревшееся в моей семье.
В кабинете было хорошо натоплено, жарко, и Лучано, устроившись на стуле и вытянув длинные ноги в своих желтых ботинках, расслабился и уснул. Мы, не сговариваясь, вышли с Костровым в коридор, где я просто завалил его вопросами. Так, я узнал, откуда ветер дует: оказывается, сегодня днем Неустроеву позвонила женщина, представилась Екатериной Жуковой и сообщила, что в нашей квартире, там, где сейчас проживает подозреваемая в убийстве Елена Львова, находится важная улика – красная куртка, та самая, в которой Елена была в день убийства.
– Он что, действительно поверил, что звонила Катя?
– Не знаю, о чем он там думает, но зацепился за этот звонок, это точно. Ведь позвонившая на самом деле может иметь отношение к убийству, – сказал Ефим Борисович.
Я рассказал ему о визите молодой женщины вчера вечером, которую Катя приняла за мою бывшую жену, о своем звонке в Иркутск и разговоре с Женькой.
– Знаете, Игорь, у меня такое впечатление, словно какой-то не очень умный, но весьма нервный человек, воспользовавшись случаем, я имею в виду историю с Львовыми, просто треплет вам нервы, вы не находите? Вы кого-нибудь подозреваете?
Никого я не подозревал. Мне главное было пережить этот вечер, дождаться результатов опознания, чтобы снова встретиться с Леной и увезти ее к себе.
Мы собирались уже вернуться обратно к Лучано, как у Кострова зазвонил телефон. По его выражению лица я понял, что это жена. Он слушал ее буквально пару минут, после чего брови его поднялись, а взгляд уперся в стену.
– Хорошо, я попытаюсь, – сказал он неуверенно. – Нет, не знаю, когда все закончится, мы еще не начинали. Ладно, все. Целую.
Он отключил телефон и посмотрел на меня.
– Игорь, возможно, моя просьба покажется вам довольно странной, но моя жена… Буду с вами честен. Моя жена – тезка вашей Лены… Даже не знаю, как и сказать. Словом, у нее есть одна идея. Она хочет осмотреть место преступления. Вижу, вы удивлены. Да-да, она всего лишь моя жена, домохозяйка. Но тем не менее она умная женщина, и почему бы ей не дать возможность проверить свою версию? Ведь мы же не только хотим снять подозрение с Львовой, но и найти настоящего преступника! Так?
Я не понял, что требуется от меня.
– Вы не могли бы дать мне ключи от квартиры Львовых? Буквально на пару часов?
– А Лена? Я могу ей об этом сказать?
– Разумеется!
– Слава богу, – с облегчением вздохнул Костров.
В половине первого ночи я уже крепко пожимал руку Лучано. Наш свидетель подтвердил алиби Лены, и Неустроев, жестом показав нам троим, что мы можем быть свободны, с озабоченным лицом скрылся в своем кабинете вместе с Костровым.
– Я свободна? – все еще не веря своему счастью, спросила Лена. – Лучано, спасибо вам большое! Кто бы мог подумать, что какая-то зажигалка спасет меня от тюрьмы?!
– О, это ваша доброта спасла вас! – засиял глазищами счастливый итальянец, как ребенок, радующийся за Лену.
Я в знак благодарности предложил ему выпить у нас, но он отказался, сказал, что его ждет Мила. Мы отвезли его в Тихвинский переулок, где жила его невеста, после чего вернулись домой.
Открыв дверь, в прихожей я сразу же налетел на какую-то преграду. Вспыхнул свет, и мы увидели стоящую перед нами Катю. Она была одета, обута, перед ней стояли большой чемодан и дорожная сумка, на одно плечо была наброшена беличья шубка, меховой берет сполз на одно ухо. Судя по заспанному виду, моя няня долгое время поджидала нас в прихожей, сидя на обувной полочке, после чего, не выдержав, уснула.
– Ты куда? – спросил я. – Что случилось?
– Я виновата перед вами, – сказала Катя, губы ее задрожали, и она заплакала. – Очень виновата!