Многие люди идут по мосту Палтни, не отдавая себе отчета, что под ними Эйвон. Причина, разумеется, в том, что на нем, как на мосту Понте-Веккьо во Флоренции, по сторонам постройки. Реку не видно, если не войти в один из магазинчиков и не посмотреть в окно. Я слышал, что когда в 1769 году Роберт Адам проектировал мост, то вспоминал Понте-Веккьо, но сходство, если и есть, лишь поверхностное. Мост красив и оригинален – трехарочный, с венецианским окном в центре и высокими башнями-заставами по сторонам. Та, что напротив библиотеки на западной стороне, – кофейня «Давид». В нее-то я и зашел после заседания управляющего комитета. Мое посещение кофейни не было связано с новым заданием. Я заскочил к «Давиду» выпустить пар. Пообщавшись с Букбиндером, а затем с комитетом, полагал, что имею право развеяться. Не выносил профессорскую, возмущался нравами и повадками провинциальных ученых. В качестве создающего новое отделение профессора мне полагалось дни напролет выслушивать пережеванные суждения из «Гардиан» и «Индепендент» или жалобы на профсоюз, на то, как плохо сформирована крикетная команда или на вечно ломающийся ксерокс. Но только не в этот день.

Кофейня «Давид» для меня рай. Я считаю счастливым знаком, что обнаружил ее три года назад, приехав в Бат на собеседование в качестве претендента на главу английского отделения. Крохотная, не шире железнодорожного вагона, она привечала ароматом капучино, узкими скамьями и столами с льняными скатертями, за которыми посетители неспешно просматривали предоставляемые хозяином газеты. С одной стороны висело изображение Давида Микеланджело в раме. С другой – современный Дэвид разливал чай и кофе за своей малюсенькой стойкой, оставлявшей в тесном помещении максимальное пространство для гостей. Дэвид был худеньким и гибким – напоминал танцовщика с Гавайев, – а иначе за здешним прилавком ему бы не управиться.

Лучшими местами в кофейне являлись те, откуда открывался вид на реку. Течение воды из-под моста определяет состоящий из трех уровней U-образный каскад. Его изящные линии скрывают смертельную ловушку. Масса воды собирается и падает в закрытую зону, где образуется водоворот, доставивший много неприятностей безрассудным пловцам и байдарочникам.

Я сел у окна и привычно ужался, чтобы не мешать человеку за соседним столиком. Заказал кофе и стал вспоминать разговор в медицинском кабинете. Черт с ним, с Букбиндером, я расскажу Джеральдин, о чем мы с ним говорили. Честные отношения в нашей семье важнее медицинской этики, которая и без того уже подпорчена врачом.

Я взглянул на первую страницу «Таймс», отодвинул газету в сторону и достал из кармана «Нортенгерское аббатство» в бумажном переплете. Книгу я снял с полки в своем кабинете, прежде чем спуститься в город с Батуик-Хилл. Полистал и нашел фразу, которую Джейн Остен вложила в уста Изабеллы Торп: «Вы знаете, мне так осточертел Бат. Утром мы с вашим братом решили, что хотя здесь и можно неделю-другую развлечься, но жить постоянно мы бы не согласились ни за какие миллионы». Бальзам на сердце. Слова меня воодушевили. Оказывается, я все правильно помнил. Разумеется, неверно отождествлять взгляды литературного персонажа со взглядами автора, и надо признаться, в книге есть и положительные отзывы о городе, но в своем тогдашнем настроении я порадовался, представив, как члены совета ходят по выставке и наталкиваются на благостные виды георгианского Бата, снабженные едкими цитатами из книг Джейн Остен.

Я потягивал кофе и уговаривал себя выкинуть из головы крамольные мысли. Выставка свалилась на меня – она мое детище. Будет лучше, если я постараюсь ее полюбить. Чествование Джейн Остен в Бате. Я бы с удовольствием превознес все шесть ее законченных романов. Почему бы нет? Иначе я сижу не на своем месте. Но петь осанну их автору – для меня проблема. Я никогда не причислял себя к легиону обожателей Остен, называющих себя «джейнистами». Не потому, что мне что-то неприятно в ее характере. Напротив, проскакивающие в письмах Остен едкие замечания делают ее ближе и человечнее, по сравнению с мягкой Джейн-романисткой. Мои трудности фундаментальнее. Я не сочувствую тем, кто преклоняется перед писателями и изучает их жизнь под микроскопом. Любое литературное произведение обретает собственную, независимую от автора жизнь. Поэтому я не согласен с современными тенденциями хоронить творчество в биографических датах.

От этих мыслей меня моментально отвлекло то, что я увидел за окном. Три подростка нащупали точку опоры для ног у края каскада – там, куда прибивало плавник. Течение в этом месте было не таким быстрым, как в середине, где вода перекатывалась через край – результат непрекращающихся в последнее время дождей. Ребята выталкивали деревяшки к центру, развлекаясь тем, что нарушали поблескивающее однообразие потока.

Эта сцена красноречиво демонстрировала мои затруднения. Для выставки требовался зрительный ряд. Страницы текста, каким бы он ни являлся красивым, не годятся для демонстрации публике, если нет иллюстраций. Однако романы с этой точки зрения малопривлекательны. А иллюстрации к изданиям Остен всегда наводили на меня тоску. Немного лучше, чем странички мод. В Бате были написаны два ее романа: «Нортенгерское аббатство» и «Доводы рассудка». Но кто станет рассматривать фотографии Милсом-стрит или зала для питья минеральной воды, если все это рядом и можно увидеть своими глазами? Нет, придется ломать принципы и эксплуатировать биографический аспект – демонстрировать портреты родных Джейн, изображения домов, где она жила, и людей, с которыми встречалась. Иллюстрации будут статичными, но по крайней мере не покажутся безжизненными.

А как быть с движущимися картинками? Можно демонстрировать эпизоды из поставленных по ее произведениям телефильмов, которые снимались в Бате. Я вспомнил недавнюю телеверсию «Доводов рассудка». Би-би-си, возможно, просило разрешения городского совета проводить натурные съемки, поэтому будет вполне резонно рассчитывать на ответную помощь корпорации.

Я представил несколько рядов стульев перед большим экраном в бальном зале и проникся оптимизмом. Взгляд вернулся к каскаду. Один из пареньков двигался вдоль кромки к центру. Почти у вершины искривления в воде кувыркалась палка, которую он, вероятно, туда бросил. Двое других наблюдали, как парень уверенно идет в ее сторону. На вид ему было лет двенадцать-тринадцать, крепкого телосложения. На обоих берегах висели объявления, предупреждающие, что купаться и плавать на лодке в этом месте опасно.

Помню, я поспорил сам с собой: сначала говорил, что мальчишка идиот, и сразу возражал себе – мол, парням в этом возрасте постоянно требуется преодолевать себя. И если они не полезут в каскад, то станут съезжать по пандусам на скейтборде на какой-нибудь автостоянке. Мальчишка добрался до высшей точки закругления каскада, выхватил из воды палку и поднял над головой, словно меч Экскалибур.

Один из наблюдавших парней, видимо решив, что хватит уже их приятелю выставляться, схватил деревяшку, швырнул в его сторону, но не попал. Заметив, что в него чем-то запустили, парень увернулся, однако, недооценив силу течения, был вынужден, чтобы сохранить равновесие, шагнуть в сторону. Это привело его ближе к краю. Он почувствовал опасность и мгновение балансировал, размахивая руками. Затем переступил на следующий уровень.

Ход, казалось, был верным. Бетонные ярусы были в этом месте широкими, а перепад высоты составлял не более нескольких дюймов. Течение ему не грозило, он мог в любую секунду уйти на безопасное место. Но парню не повезло. Нога соскользнула, и он, потеряв равновесие, опрокинулся на спину. Вода потащила его вниз на следующий уровень.

Я вскочил, испугавшись, что сорванца затянет в водоворот. Кажется, крикнул Дэвиду: «Мальчишка в опасности!», выскочил из кофейни и побежал через мост. Другие люди тоже видели с набережной, что происходит, но я оказался ближе всех. Повернул направо и, схватившись за железные перила, бросился вниз по лестнице к поддерживающей мост каменной опоре. Я спешил к ограждению у реки. Оттуда открывался хороший обзор, но мальчишка исчез, а два других, будто в столбняке, смотрели на то место, где вода, скатываясь с уступа, образовывала кипящую воронку.

С этого берега реки в конструкции перепада было устроено нечто вроде шлюза – огромные ворота на платформе. Чтобы добраться до цели, мне требовалось преодолеть сотню ярдов до противоположной стороны, где находилась лестница, и перебраться через платформу. Там же висели спасательные круги. Времени на это не было.

Я сорвал пиджак и ботинки, перелез через ограждение и прыгнул. Полет вниз составил футов пятнадцать. Я ушел под воду, вынырнул, отплевался и поплыл. До этого момента мои действия были автоматическими. Но в воде одолели сомнения. Было ли ребят трое или только двое? Мое представление бессмысленно и глупо, если попавший в беду парень выбрался самостоятельно и уже стоит на берегу.

Правая рука коснулась чего-то твердого под водой. Ухватившись за камень под бетонным водоразделом, я подтянулся, сначала оперевшись на одну ногу и вытолкнув себя наверх. Теперь я сумел встать примерно в том месте, куда добрался парень, когда полез за палкой. Течение сбивало с ног. Ребята на берегу что-то кричали и махали руками.

– Вы его видите? – крикнул я в ответ.

– Пока не выплыл. – У парня был приятный выговор, навевающий воспоминания об учебнике латинского языка и полосатых школьных шапочках.

– Где вы его видели?

– Там, сэр! – Он показал пальцем.

Я повернулся налево и заметил руку в клочьях пены. Но она сразу же исчезла из виду.

– Бросьте спасательный круг и приведите помощь!

Я понимал, что мои шансы невелики, но нельзя же спокойно смотреть, как тонет человек. Я спустился на второй уровень. И тут моя нога поехала в сторону, я рухнул на колени и пополз к тому месту, где заметил руку. Ясно представлял, как завихрения потока не дают парню выкарабкаться назад, а реке унести его вниз. Парня будет затягивать на глубину и выталкивать наверх, пока он не захлебнется.

Ни на что не надеясь, я снова окинул взглядом бурлящую поверхность и вдруг увидел мальчика. Его в очередной раз подбросило вверх в двух или трех ярдах передо мной. Крутило, как бревно, судя по всему безжизненное. Я бросился вперед, выставив руки, и попытался схватить утопающего. Холодная вода ударила в меня с силой носорога и потянула на дно. Я наглотался воды, в ушах звенело. Меня опрокинуло, и я потерял представление, где верх, где низ. Голова угодила во что-то твердое, но мне удалось ухватить парня, и я держал его за ногу.

Обхватил обеими руками, подтянул ближе. Водоворот играл нами, будто бутылочной пробкой, – то тащил вниз и волочил по дну, то, выбрасывая наверх, крутил и бил в лицо. Но я не отпускал парня. Хотя сознавал, что силы тают, и бороться с рекой становится труднее. В очередной раз оказавшись на поверхности, улучил момент, вдохнул и увидел над собой листву. Это означало, что нас снесло к внешней стороне каскада, где течение было не таким сильным.

Плечо чиркнуло о камень основания, и я нащупал ногами дно. Вдохнул и перехватил парня – подсунул руку под спину и приподнял, чтобы лицо оказалось над водой. Оно было белым, безжизненным. Голова безвольно откинулась назад.

Держа в руках обмягшее, тяжелое тело, я боролся с течением, пока не удалось переступить на нижний уровень у края каскада, как раз под тем местом, где стояли его приятели. Должен сказать, хотя это может прозвучать цитатой из журнала «Бойз оун пейпер», мое усилие сделать все возможное, чтобы спасти юную жизнь, придало мне больше сил, чем я в себе подозревал. Сначала я встал на колени, затем, опершись на правую ногу, поднялся во весь рост и, спотыкаясь, двинулся к тому месту, где каскад заканчивался перемычкой со шлюзом. Она была достаточно широкой, чтобы там посадили деревья.

Наклонившись, я положил парня на землю. Чтобы у него появился шанс выжить, мне нужно было делать искусственное дыхание. Но я плохо представлял, с чего начать. И тут, словно в ответ на мои мысли, раздался юный голос:

– Поцелуй жизни, сэр! Попробуйте поцелуй жизни!

Это советовал один из товарищей парня.

Я пытался вспомнить, что следует делать. Положил ладонь на лоб бесчувственного мальчишки и запрокинул голову. Из края рта вытекла струйка воды. Повернул голову, но безрезультатно. Ноздри и рот, похоже, были свободны от водорослей и тины.

– Зажмите нос и дуньте в рот!

Я попробовал. Губы были клейкими, неживыми. Дунул несколько раз и вдруг увидел, что грудь парня поднялась – воздух попал ему в легкие. Но на этом все и закончилось – у меня ничего не получилось. Тогда я стал ритмично давить ему в нижнюю часть грудины. И, не отрывая взгляда от бледного лица, спросил:

– Ты сбегал за помощью?

– Нельсон побежал, – ответил мальчик. – Тот, что кинул деревяшку.

Мне было наплевать, как звали метателя деревяшки. Я быстро терял уверенность, что мне удастся привести несчастного в сознание.

Я перестал давить на грудину и, коснувшись пальцем шеи, попытался нащупать пульс. Если в парне и сохранилось биение жизни, оно было слишком слабым, чтобы различить. Я приподнял ему веки – глаза были неподвижны. Опять зажал ноздри и приложил свои губы к его губам.

На таком близком расстоянии трудно было не ошибиться, но, когда я дунул ему в легкие во второй раз, мне показалось, будто его глаза дернулись. Они оставались закрытыми, но я ощутил движение мышц вокруг глазниц. Хотя не мог сказать, было ли это на самом деле или кожа собралась, потому что я надавил ему на нос.

Я перестал дуть и отодвинулся, чтобы лучше рассмотреть лицо, и, когда поднес руку к глазу, он открылся и радужка дернулась. Полностью открылись оба глаза.

Это был поистине трогательный момент. Спасение. Помилование. Человеку вновь даровали жизнь.

– Слава богу! – Я неверующий, но другие слова не могли бы вместить мои чувства.

Парень закашлялся и стал отплевываться.

– Сейчас положу тебя на бок, – предупредил я. Никогда радость общения не была настолько совершенной.

Он сделал несколько коротких вздохов, а затем его стошнило водой. Я принялся массировать ему спину.

– С ним все в порядке! Вы его спасли! – Другой парень опустился около товарища на колени. – Ты живой, Мэт?

– Его зовут Мэт? – спросил я.

– Мэтью. А я Пирс.

– Хорошо, Пирс, тащи рубашку. Надо накинуть ему на плечи. – Мэт повернул голову, и я его успокоил: – Скоро доставим тебя домой.

– Вон бегут Нельсон со старым Биллом, – сообщил Пирс.

Я повернулся. Бежали не только Нельсон со старым Биллом. По берегу к каскаду спешили еще человек двадцать. Им предстояло подняться по лестнице и перебраться через шлюз. Я воспользовался временем, чтобы замолвить слово за Нельсона.

– Слушай, Пирс, я бы на твоем месте больше не распространялся о той брошенной деревяшке. Мэтью топал по границе водораздела, споткнулся и упал. Вот все, что тебе следует сказать.

– Наверное, сэр.

– Не сомневаюсь.

– Хорошо, сэр.

Хриплым голосом заговорил сам Мэтью:

– Он не специально.

Я взглянул ему в лицо – веки покраснели, темные волосы прилипли ко лбу. Он производил впечатление сообразительного парня.

– Ты прав, сынок, – произнес я. – Случается, мы совершаем в жизни дурацкие поступки, а потом об этом жалеем и не хотим, чтобы о них вспоминали. – «Сынок» сорвалось с губ непроизвольно, хотя у меня не было ни сына, ни дочери. В тот чудесный момент, когда Мэтью открыл глаза, я испытал нечто подобное радости и облегчению отца, узнавшего о рождении ребенка.

– Этот джентльмен спас тебе жизнь, Мэт, – объяснил Пирс.

– Мэту нужно отдохнуть, – сказал я.

Нельсон нашел не полицейского, а дорожного инспектора и вел спасательную партию к лестнице и через платформу. Им оставалось перелезть через ограждение и спуститься вниз. Кто-то предусмотрительно захватил мой пиджак и ботинки. Пока я надевал их, парни излагали свою версию происшествия. Их рассказ прервала сирена «Скорой помощи». Вниз передали одеяло. Мэтью возражал, хотел идти домой, но его завернули и подняли наверх.

Теперь мне представилась возможность исчезнуть. Меня нисколько не привлекала роль отважного спасителя. Пусть меня лучше считают отравляющим декану жизнь бунтарем.