8
Заблудившиеся в джунглях

Вопрос: Вы говорите, что человечество не более важно, чем садовый слизень. Не прокомментируете ли Вы это?

Ответ: Об этом бесполезно рассуждать. Но по какой-то причине мы верим или приняли убеждение, передававшееся из поколения в поколение, что мы здесь для какой-то более высокой, более благородной цели, чем другие биологические виды на нашей планете. А я утверждаю, что мы не находимся здесь с более благородной целью, чем садовый слизень или комар, пьющий вашу кровь.

Не знаю, существует ли такая вещь, как эволюция. Те, кто говорит об эволюции, заставили нас поверить в то, что она существует. Нам говорят, что если мы возьмем всех животных на планете, то их сейчас всего 1,5 % от всех тех, которые существовали раньше. Если взять растения, то у нас сейчас на планете только 0,5 % от тех, что существовали раньше. Что же тогда заставляет вас думать, что человеческий род важнее, чем другие исчезнувшие виды? То, что позволило человеку выжить и поддерживать свой род на этой планете дольше, чем другие виды, – это мысль. Именно мысль позволила нам жить дольше других видов.

В: Мысль сделала это возможным?

О: Но она – наш враг. Мысль – наш враг. В конечном счете, наша вера, наша надежда на то, что она поможет нам освободиться от проблем, которые сама и создала, – лишь принятие желаемого за действительное.

В: Как она позволила нам дольше жить и как она позволила нам жить дольше, чем другие виды? Как она может быть препятствием?

О: Мысль – защитный механизм. Она заинтересована в том, чтобы что-то защищать. Мы используем мысль с целью поддержания непрерывности мысли. Все, что бы ни было создано мыслью, – по своей природе защита. Она не заинтересована в том, чтобы защищать окружающую нас жизнь. Наоборот, она отделила нас от цельности жизни, от единства жизни вокруг нас. Она изолировала нас от остальных видов на этой планете. Она дала нам идею о том, что мы другие, что все это создано для наших целей, что мы имеем право воспользоваться этим превосходством над другими и делать на этой планете все, что мы ни захотим. Не знаю, понятно ли то, что я говорю.

В: А можно было бы иметь мысли без всех этих идей и при этом пользоваться природой в своих интересах?

О: Я утверждаю и очень часто говорю, что мысль по своему рождению, по своему содержанию, по своему выражению и по своему действию весьма фашистская. Она очень агрессивна. Я применяю слово «фашистская» не в том смысле, в котором его применяют политики, а в том смысле, что она очень агрессивна. Сама наша потребность понять законы природы – значит использовать их с целью поддержания непрерывности мысли. Все эти разговоры о том, что все это альтруизм и что нам просто любопытно узнать законы природы ради самого этого знания – полная ерунда. Сама мотивация, стоящая за нашей потребностью понять законы природы – в том, чтобы использовать их для цели продолжения человеческого рода за счет всех других форм жизни на этой планете.

В: Чем бы стал род человеческий, если бы у нас не было такой мысли?

О: Вероятно, мы бы вымерли и природа создала бы лучшую форму человеческого рода на этой планете. Никто не знает. Мне не особенно-то нравится род человеческий, находящийся сейчас на планете. Мы делаем то, что животные никогда бы не сделали. Выживание одной формы жизни за счет другой формы – факт природы. Но мы убиваем другие виды во имя идеи.

В: Мы убиваем сами себя из-за идеи?

О: Безусловно, других мы тоже убиваем. Но мы этого не видим у других форм жизни, у других видов на этой планете. Мы же убиваем за идею. Вся основа нашей культуры и цивилизации построена на том, чтобы убивать и быть убитым, во-первых, во имя Бога, олицетворенного Церковью и всеми прочими религиозными институтами, а также во имя политических идеологий, олицетворенных государством. Вся культура основана на том, чтобы убивать и быть убитым.

В: Мы этого не принимаем. Мы говорим, что наша культура построена на идеях гармонии.

О: Я так не думаю. Мы постоянно движемся к тому, чтобы все разрушать. У нас почему-то есть непомерная вера в то, что мысль, способствовавшая созданию всего того, что мы видим и чем вы так гордитесь, будет способствовать и смене хода событий. Я утверждаю, что эта вера неуместна. Почему-то мы верим, что инструмент, который помог нам быть тем, что мы есть сегодня, – мысль – каким-то образом поможет нам создать лучшую, более счастливую жизнь на планете.

В: Но если все направлено на разрушение, как нам найти из этого выход?

О: Видите ли, все, что вы обнаруживаете, лишь ускоряет разрушение. Все, абсолютно все, так как им движет желание использовать все в целях поддержания своей непрерывности, своего статуса-кво.

В: Существует ли возможность того, что человечество вовремя это поймет и изменит свой курс, а если оно изменит курс, то в чем бы выражалось это изменение?

О: Я бы сказал, что шансов на это – от ничтожно малых до нуля. Видите, мы обречены (смех). Как я сказал в самом начале, мы заблудились в джунглях, мы перепробовали все возможные пути бегства. Однако маленькая надежда все еще остается: возможно, все же как-то можно из джунглей выбраться. Но мы должны просто остановиться и пусть все происходит.

В: Но как мы можем остановиться? Что помогло бы это сделать?

О: Вы не можете остановиться? Вы не можете остановиться из-за страха, что потеряетесь и что это случится навсегда. Однако нет у нас ощущения того, что мы вообще ничего не можем сделать, чтобы выбраться из этих джунглей.

В: Это Вы так стоите на месте?

О: Да, безусловно. Тогда то, что есть, принимает руководство на себя и заставляет вас жить среди всех этих ужасов. Эта жизнь имеет собственное очарование. Она вовсе не приведет вас к конфликту с обществом. Вы даже не захотите ничего менять. Потребность менять возникает из этой изоляции. Как только вы думаете, что вы можете измениться, то также появляется и потребность изменить мир. Но это человеческое тело не хочет ничего узнавать или чему-либо учиться. Все, что необходимо для выживания этого живого организма, уже там. Там уже есть огромный разум, и все, что мы приобрели и накопили посредством нашего интеллекта, не может с этим тягаться.

В: С разумом тела?

О: Да, с разумом тела. Видите ли, оно знает. Один из тех фактов, которые я всегда подчеркиваю и пытаюсь донести до тех, кого интересует то, что я говорю, – человеческий мозг не интересует ничего из того, что интересует нас, навязанное культурой, все это мышление. Вас удивит, насколько он (мозг) глупый, неповоротливый. Его не интересуют никакие переживания. Он хочет лишь помогать функционированию этого тела, здраво и разумно.

В: Вы имеете в виду мозг?

О: Да, мозг. Но, к сожалению, мы применяем его вовсе не в тех целях, которые имела в виду природа. Мозг – не создатель. Он лишь реагирует на стимулы. Механизм, приписанный ему нашим образованием, культурой, или как еще вы это назовете, превратил его в создателя – или заставил нас в это поверить. Все наши мысли не порождены «нами». Они не самопроизвольны. Они всегда приходят извне, и мозг лишь интерпретирует эти ощущения – осуществляет перевод, необходимый для выживания этого живого организма. Его не интересуют никакие духовные переживания и ничто из того, что интересует ум. На самом деле я и вовсе не вижу там никакого ума. Ум интересует лишь чувственность. Он порожден чувственностью. Он поддерживает свою непрерывность в сфере чувственности. Так что все религиозные переживания чувственны по своей природе. Только ум интересуют эти духовные переживания, блаженство, сострадание, истина, реальность и все подобное. А тело, живой организм, не интересуется этим, оно лишь реагирует на стимулы.

В: Если мозг создан при помощи разума тела, то в чем же состоит творчество, ассоциирующееся с мыслью?

О: Творчество, о котором вы говорите, совершенно не имеет никакого отношения к творчеству жизни. Не знаю, могу ли я сказать так, чтобы вы поняли.

В: В чем источник творчества, и есть ли оно в природе?

О: В том смысле, в котором мы используем это слово, творчества не существует: творчество, язык, творческая мысль, творчество того или другого. Жизнь полна творчества в том смысле, что она не следует никакому образцу. Все, что мы называем творческим, – подделка, копия чего-то, что уже есть. Это вторично. Вы не можете сказать, что что-то созданное природой несущественно. Я даже не вижу у всего этого никакого плана. Любой имеющийся план уже находится в клетке. Все, что есть сейчас, было в одной единственной клетке. Все контролируется генами.

В: И ничего нельзя изменить, хоть чуть-чуть?

О: Идея о том, что мы можем что-то сделать, чтобы изменить это и изменить мир, поместила нас в ситуацию, когда у нас осталась надежда, что каким-то образом мы можем измениться внутри и изменить мир вовне. Вы живете в этой надежде и умираете с ней.

В: Возможны ли изменения?

О: Какие изменения вас интересуют? Изменения возможны, если, например, вас не устраивает форма вашего курносого носа, и тогда вы можете пойти к пластическому хирургу и поменять форму носа на орлиную. Если вам кажется, что так модно, то тогда возможно заручиться помощью хирурга. Или посредством генной инженерии мы сможем менять наши модели поведения. Я не претендую на какое-то особое видение сути всех вещей или на то, что я больше чем кто-либо другой понимаю, как работает природа. Однако это то, что я сам обнаружил. Мне все равно, примите вы то, что я говорю, или нет. Это утверждение останется в силе или отпадет само по себе. Мне нет дела даже до биологов, психологов и ученых. Если они отметут это и скажут, что все это абсолютная ерунда, отлично. Вскоре они все равно это обнаружат.

В: А как это обнаружить?

О: Это открытие не находится в рамках мышления. Иными словами, нет такой вещи, как это обнаружение. «Открытие» – неправильное слово.

В: Неправильное слово?

О: Вы переживаете то, что уже знаете. Иначе вообще нет никакого переживания. Нет такой вещи, как новое переживание. Эта так называемая эпоха, делающая открытия в области науки – на самом деле вовсе не эпоха открытий. Взять, например, ньютоновскую физику. Она очень хорошо срабатывала несколько десятилетий или, возможно, веков. Но эта же самая ньютоновская физика стала камнем преткновения выдающегося научного открытия, квантового скачка, если можно так сказать. Эйнштейну каким-то образом повезло, и он смог прорваться и открыть нечто совершенно новое.

В: Он действительное открыл что-то совершенно новое?

О: На самом деле оно не новое. Если вы не свяжете вместе эти две вещи: то, что было раньше, и то, что вы думаете, что вы открыли, – нет смысла вообще об этом говорить. Ученый заинтересован в том, чтобы связать эти две вещи и получить какой-то результат. Иначе все это не имеет вообще никакой ценности. Ньютоновская физика действительная, функциональная и истинная в рамках ньютоновской физики. Но эта самая ньютоновская физика не столь истинна, не столь действенная, по сравнению с тем, что мы недавно обнаружили, а скорее, с тем, что кто-то другой помог нам обнаружить и что назвали теорией относительности. Конечно, ньютоновская физика все еще действенна в рамках научного мышления человека. Ведь мы восхищаемся этими людьми и чествуем их престижными наградами, например Нобелевской премией и пр. А знаете, почему? Это из-за технологий, ставших возможными благодаря открытиям этих людей. А иначе нет такой вещи, как истинное открытие. Вообще нет такой вещи, как чистая наука. Быть может, я делаю много догматичных утверждений, но мои утверждения останутся в силе или отпадут сами по себе.

В: Но должно быть…

О: Почему вы говорите, что «должно быть»? Может быть, и нет! Тогда куда нам идти от этого «может быть, и нет»?

В: У Вас, очевидно, были определенные переживания, помогающие Вам видеть вещи более ясно. Как это помогает? Можете ли Вы поделиться своим опытом?

О: Я очень часто, практически неизменно использую выражение «натолкнулся на что-то». Каким-то образом на каком-то этапе своего пути открытий мне пришло в голову, что тот инструмент, которым мы пользуемся, то, что мы называем интеллектом, на самом деле не является тем инструментом, при помощи которого мы что-то понимаем. Но я понял со всей ясностью, что единственный имеющийся у нас инструмент понимания – это интеллект, и что другого инструмента нет. Так что все наши открытия всего лишь улучшают…

В: Улучшают инструмент…

О: Оттачивают его. Видите, это все, что есть. Так что этот интеллект не помог мне понять живые проблемы моей жизни, понять себя и мир вокруг нас. Понимание того, что это не инструмент, а другого инструмента нет, вдруг пришло ко мне.

В: Что у человека нет инструмента, при помощи которого он бы что-то понимал.

О: Нет никакого инструмента для понимания чего-либо, кроме как этого (интеллекта). Это отвергает интуицию или любой другой способ понимания окружающей нас реальности. Нечего понимать. Поэтому я утверждаю, что вообще нет такой вещи, как реальность, не говоря уже о наивысшей реальности. Мы не можем пережить реальность чего-либо – ту реальность, которую мы принимаем как должное. Мы не переживаем ничего, кроме того, что знаем.

В: Так что мы просто переживаем прошлое. Это повторяется постоянно.

О: Это повторяющийся процесс, переживающий одно и то же вновь и вновь. Поэтому мы рождаемся, надеясь, что однажды мы найдем что-то необычайное, какое-то новое переживание. В тот момент, как вы говорите, что это нечто, чего я раньше не переживал, новое переживание, это значит, что оно уже стало частью переживающего механизма прошлого.

В: Вам скучно?

О: Видите ли, скука есть только тогда, когда вы полагаете, что есть что-то более интересное, более значимое, более содержательное, нежели то, чем вы сейчас занимаетесь.

В: Но Вы не чувствуете, что вы можете…

О: Это все, все есть для меня.

В: Как Вы избавились от этой скуки?

О: Хотел бы я сам знать! Потому-то я использую слово «натолкнулся» на что-то. Я не могу это никому передать. Любой, кто приходит, слушает меня и пытается понять, что я пытаюсь донести, зря тратит свое время, потому что невозможно что-либо слушать, не интерпретируя. Тот, кто интерпретирует, является той точкой соотнесения, которая и есть «вы». Вы – продукт совокупности всех мыслей, переживаний и чувств каждой формы жизни, существовавшей до вас. Он хочет лишь сохранять свою непрерывность и свой статус-кво. Он не хочет перемен. Он говорит, что хочет измениться, но желаемая им перемена нужна только для поддержания его непрерывности, его статуса-кво. Хотя все постоянно меняется, он не хочет принимать ничего, что бы нарушило его статус-кво. Точка соотнесения также укрепляется и поддерживается путем интерпретации того, что я скажу вам или кому-то еще.

В: Значит, она полностью застряла.

О: Но мы не хотим принять тот факт, что любая попытка с вашей стороны вырваться из ловушки, в которой вы оказались, лишь укрепляет кандалы. И выхода нет.

В: Значит, нам нужно принять, что мы застряли?

О: Принять – значит, что вам до смерти надоело что-то делать. Но на самом деле это ничего не значит.

В: Значит, нам нужно иметь цель в жизни?

О: Почему мы ищем в жизни цель? Почему?

В: Почему? В этом и весь вопрос. Почему?

О: Вы мне скажите. Почему мы это делаем? Почему должен быть какой-то смысл? Вопрос «Как жить?» не имеет никакого отношения к функционированию этого живого организма. Он и так постоянно живет. Ему не надо задавать этот вопрос, вопрос «Как жить?» накладывается на него.

В: И поиск смысла абсурден?

О: Очевидно, вы не понимаете, о чем я. Вы не видите никакого смысла в жизни. Очевидно, что не видите. (Смеется.) И я не имею в виду только вас. Я имею в виду всех людей. Для меня, задавать этот вопрос так глупо, так бессмысленно, так абсурдно – в чем смысл жизни? Нас на самом деле интересует не жизнь, а ее проживание. Проблема ее проживания стала очень утомительным делом: жить с кем-то, жить с нашими чувствами, жить с нашими идеями. Это оно и есть. Иными словами, дело в той системе ценностей, в которую нас забросило. Это неверная система ценностей.

В: Она похожа на клей.

О: Мы пытаемся вписаться в систему ценностей, которая абсолютно ложна. И она делает ложными вас.

Но вы не готовы принять тот факт, что она делает вас ложными. Вы вкладываете очень много энергии в то, чтобы вписаться в те или иные рамки той или иной системы ценностей.

В: Как человек доходит до той стадии, когда он готов принять тот факт, что это ложно?

О: «Как» подразумевает, что вы хотите от кого-то это узнать.

В: Вы хотите сказать, что, задавая вопрос…

О: Вы придаете этому движущую силу – знать, знать и знать. Поэтому мы всегда спрашиваем: «Как?». «Как?» значит, что вы хотите знать. Что это за «я» и то, как вы его переживаете? Это движущая сила тех знаний, которые нам передаются. Оно и задает этот вопрос, который вы считаете очень умным. Посредством своего требования ответа на этот вопрос оно хочет знать, как добавить этому движущую силу.

В: Так что это уловка. Она все искажает.

О: Оно знает, что так оно может придать всему этому движущую силу, импульс. Это не «вы», потому что «вас» не существует. Там нет никакой индивидуальности. Культура, общество, или как там еще вы это называете, создало «вас» и «меня» с единственной целью поддержания собственной непрерывности. Но вместе с тем нас заставляют верить, что нужно стать личностью. Эти две вещи создали для нас невротическую ситуацию. Нет такой вещи, как личность, и нет такой вещи, как свобода действия. Я не говорю о философии фатализма или чем-то подобном. Именно это нас разочаровывает. Потребность вписаться в эту систему ценностей требует огромных затрат энергии, и мы ничего не можем сделать для решения живых проблем, здесь. Вся энергия расходуется на требования культуры или общества, или как бы вы еще это ни называли, чтобы вписаться в рамки этой системы ценностей. В ходе этого процесса у нас не остается энергии для решения других проблем. Но эти проблемы, то есть живые проблемы, очень простые.

В: Каким образом?

О: Видите ли, выжить в этом мире – задача не трудная. Больших усилий требует именно система ценностей. Наши попытки вписаться в нее забирают огромное количество энергии.

В: А что произойдет, если мы не станем вписываться в эту систему ценностей?

О: Я не конфликтую с этим обществом. Вы, кажется, с ним конфликтуете, а я нет. Потому что оно не может быть другим. (Вы в каком-то смысле поняли, что не можете ничего изменить). Вы хотите изменить мир. Эта проблема – проблема отношений. Невозможно установить никакие отношения с окружающими, включая самых близких для вас людей, кроме как на уровне того, что же вам эти отношения могут дать. Все это исходит из отделенности или изоляции, в которой сегодня живут люди. Мы изолированы от остального творения, от остальной жизни вокруг нас. Мы живем в своих собственных рамках. Мы пытаемся налаживать отношения с точки зрения того, что мы от них можем поиметь. Мы используем других, чтобы заполнить эту пустоту, появившуюся как результат нашей изоляции. Не знаю, ясно ли я выражаю свои мысли.

Мы постоянно хотим заполнить эту пустоту разного рода отношениями с окружающими людьми. В этом на самом деле и есть проблема. Мы используем все: идею, человека, все, что нам попадается в руки, – чтобы устанавливать отношения с другими. Без отношений мы потеряны и мы не видим никакого смысла, никакой цели. Это потому, что единственное, что нас интересует, – это создание осмысленных отношений с людьми и миром вокруг. Таким образом, мы хотим понять реальность мира.

Но понимать нечего. Вообще нет такой вещи как реальность. Мне нужно принять реальность мира так, как ее мне навязывает общество. Скажем, вас я называю женщиной, это я называю скамейкой, а то я называю подносом. Иначе мы не сможем разумно и трезво функционировать в этом мире. Все, что бы вы ни делали, чтобы понять реальность мира, не будет полезным или полным смысла и не поможет вам.