Фицровия, Лондон
1888 год

Мертвое тело уже начало смердеть. Элайза отступила в сторону, чтобы дать мужчинам сгрузить труп с каталки и пронести его за дверь, в прохладу морга. Левая рука покойника задела ее коричневую юбку, когда его проносили мимо.

– Прошу, положите тело вот там. – Она указала на свободный деревянный стол в ближнем углу. – Осторожнее.

– Не переживайте, мэм, – старший улыбнулся ей беззубым ртом. – Этому парню теперь нипочем ни удары, ни толчки.

Кряхтя, они закинули тело на выскобленную поверхность.

Элайза всмотрелась в него. В тусклом газовом свете его черты смягчились, но, без сомнения, она видела лицо человека, прожившего суровую жизнь. Все его горести отпечатались возле глаз и поперек лба, а собственная его злоба оттянула вниз углы тонкогубого рта. Свет поблескивал, отражаясь от спинок вшей, обитавших в его волосах. Петля, отправившая его в иное место, выжгла вокруг шеи отчетливую борозду. Одежда на нем была грязная. Элайза жалела его: он умер в одиночестве. Что привело его на виселицу, она не знала. Каким бы ни было его преступление, неоправданной жестокостью выглядел отказ его хоронить. Но такова судьба убийц, чье тело некому забрать и некому оплатить погребение. Его ждала участь учебного пособия для студентов-медиков при больнице Фицроя: в него погрузятся, алчно нарежут органы, станут копаться, исследовать и рассекать, не заботясь о том, кем он был или откуда пришел. Элайза задумалась, как бы выглядела, если бы история ее жизни так ясно была написана у нее на лице. Наверное, она была бы слишком чудовищна, чтобы о ней размышлять. Рука ее невольно коснулась волос. Девушка позволила пальцам скользнуть вдоль широкой пряди жемчужно-белого цвета, которую она изо всех сил скрывала, убирая под опрятный узел – память о мгновении преображения много мрачных лет назад. Помимо этого наследия, внешность ее изменилась мало. Она была уже не девочкой, но молодой женщиной. Казалось, ее тело доросло до зрелости, а потом старение замедлилось. Волшебство, которое поддерживало ее, которое подарило ей вечную жизнь, о чем говорил Гидеон, также продлевало ее молодость и силу. Элайза заметила, что внешне состарилась не больше чем на пять лет за каждый век, что прожила.

Она осознала, что двое мужчин по-прежнему стоят у нее за спиной, переминаясь с ноги на ногу.

– Пожалуйста, ступайте к мистеру Томасу. Он проследит, чтобы вам заплатили.

– Спасибо, мэм.

Они коснулись козырьков кепок и устремились прочь.

Элайза взглянула на часы, приколотые к платью. Нельзя заставлять доктора Гиммела ждать. Она поспешила вверх по лестнице из подвала в основное здание больницы. «Фицрои», как ее называли местные, открыли как учебную больницу всего четыре года назад, но здание было не новым. Из финансовых соображений была выкуплена и перестроена часть жилых домов на улице, чтобы получилось помещение, где могли разместиться и больные, и студенты. Вследствие чего множество этажей и узкие коридоры Фицроя создавали необычайные трудности, когда пациентов нужно было быстро доставить в операционный театр или морг. Операционную строили для нужд хирургии, она была хорошо спроектирована и оборудована. К тому моменту, как Элайза вошла в боковую дверь, чтобы взять белый фартук, в зале уже стоял гул, он был полон усердных студентов. Запах «карболки» мешался с запахом пота и полированного дерева. Короткая дубовая перегородка отгораживала место, где сестры, санитарки и хирурги хранили операционные облачения. По табличкам с именами над рядом крючков можно было понять, кому принадлежит фартук или халат. Раз в неделю всю одежду в пятнах крови забирали в стирку, хотя некоторые врачи суеверно привязывались к определенному халату и готовы были и дальше работать в окровавленном облачении, лишь бы не сдавать его. Элайзе такая сентиментальность была чужда. Она очень давно, от матери, знала, что чистота неразрывно связана с исцелением. Ее поражало, что профессиональная медицина лишь недавно открыла это для себя, и некоторые врачи по сию пору упрямо держались за свои грязные привычки. Она надела белоснежный фартук и крепко завязала его на пояснице. Несмотря на то что умения и опыта у нее было больше, чем у многих врачей в больнице, она знала, что надеть робу хирурга вместо формы сестры было бы вызывающе. Было довольно сложно добиться признания в столь мужском мире, не вызывая критики. Она покрыла волосы свежим чепцом и вышла в операционный театр. В амфитеатре, полукругом охватывавшем операционный стол, едва ли нашлось бы свободное место. С тех пор как в закон внесли требование по меньшей мере двухлетней анатомической подготовки для практикующих врачей, недостатка в студентах не было. По привычке Элайза быстро окинула взглядом сливавшиеся в толпе лица, ища новичков, кого-то незнакомого, кого-то, держащегося особняком. Она не чувствовала, что ей что-то угрожает, с тех пор как пришла в Фицрой, но привычка к подозрительности и настороженности глубоко укоренилась в ней за долгие годы. Ей так и не удалось полностью избавиться от ощущения, что за ней гонятся. Она знала, что невнимательность опасна. На непристойные замечания в свою сторону она привыкла не обращать внимания. Кроме пожилой сестры, которая как раз насыпала опилки в поддон для крови под операционным столом, Элайза была в зале единственной женщиной. Она понимала, что молодые мужчины видят в ней только женщину, кого-то, кого нужно соблазнять или не замечать, в зависимости от предпочтений. Она также осознавала, что многих ее присутствие раздражало, а некоторые страшно завидовали уважению, с которым к ней относился доктор Гиммел. Всем было известно, что он видит в ней свое будущее и гордится ее навыками, считая своей самой одаренной ученицей. Честно говоря, Элайза полагала, что ему нравится шокировать коллег-хирургов. Она считала, что ей повезло с учителем. Так повезло, что она пока решила воздержаться от собственной практики. Женщинам разрешили работать врачами, но хирургами они становились редко. Оставаясь в Фицрое и ассистируя доктору Гиммелу, Элайза получала возможность проводить такие операции, какие больше нигде не могла бы осуществить.

Обильно распыляя «карболку» на стол и в воздух, Элайза продолжала рассматривать обращенные на нее лица. Она заметила двух новых студентов, сидевших рядом, – у обоих одинаково густые рыжие волосы, – и вспомнила, что это братья, приступившие к занятиям сегодня утром. Потом краем глаза увидела одинокую фигуру, привлекшую ее внимание. Мужчина сидел на верхнем ряду амфитеатра, в стороне от прочих. Высокий, в темном сюртуке со сдержанным, но элегантным воротничком и серебряными пуговицами. При нем была черная трость, на которую он опирался обеими руками, упершись ею в пол перед собой. Даже в душном амфитеатре он предпочел остаться в плаще и цилиндре, шелк которого поблескивал в газовом свете. Элайза сразу поняла, что он на нее смотрит. Не как другие, лениво, рассеянно, а пристально. Внимательно. С большим интересом. Она попыталась отрешиться от внезапного ощущения беспокойства, охватившего ее, и с облегчением увидела, как открывается дверь операционной. В зал вошел Филеас Гиммел, преподаватель Королевского колледжа хирургии, а за ним санитар вкатил несчастного пациента.

Доктор Гиммел был из тех людей, кто вызывает уважение, не стремясь к этому. Он производил впечатление человека увлеченного, человека, чье профессиональное рвение было безграничным, а желание делиться с другими мудростью – подлинным. Еще у него плутовато блестели глаза и всегда была наготове улыбка, унимавшая волнение многих студентов и пациентов. Когда великий человек занял свое место в центре амфитеатра и обратился к присутствующим, словно они были публикой в театре совсем иного рода, воцарилась почтительная тишина.

– Господа! Как я счастлив видеть столько воодушевленных и внимательных лиц. Сердце мое исполняется радости при мысли, что столь прекрасные молодые люди ощутили в себе призвание прийти сюда и обучиться всему, что может предложить медицинская наука. Однажды некоторые из вас, если будет на то воля Божья, будут стоять на этом самом месте, на пороге между жизнью и смертью, куда должен ступить всякий хирург. Ради этого мгновения я прошу вас сегодня серьезнейшим образом сосредоточиться, господа. Поскольку когда оно придет, вы будете стоять здесь в одиночестве. Ответственность за пациента ляжет на ваши плечи, как бы умело вам ни помогали.

Он сделала паузу и взглянул на Элайзу.

– Все, что будет у вас при себе, – это знание и опыт, которые вы получите в процессе обучения. Я могу научить лишь тех, кто хочет учиться, господа. Учение требует смирения. Вы должны быть готовы признать свое невежество. Должны позволить наполнить себя жизненно важными знаниями, которые придут к вам посредством умения и самоотдачи тех, кто прежде вас прошел долгим путем просвещения.

Он обернулся и кивнул сестре. Вдвоем с санитаром они подняли стонущего пациента с кресла и перенесли на стол. Он был серым от боли и обеими руками держался за живот. Доктор Гиммел продолжал:

– Сегодня перед нами ясный случай, господа. Наш пациент, как, без сомнения, заметили самые недогадливые из вас, худощавый молодой человек, в добром здравии, если не считать острой боли в брюшной полости, которая и привела его к нам. После тщательного осмотра я пришел к заключению, что его аппендикс воспален и представляет опасность. Оставить его в таком состоянии означало бы вынести этому бедняге смертный приговор.

На эту реплику пациент отозвался жалобным вскриком. Доктор Гиммел кивнул.

– Безусловно, любой, у кого обнаружится такая болезнь, может считать, что его прокляли. Однако пациенту редкостно повезет, если он заболеет в пределах досягаемости вечно вытянутых рук Фицроя. Не бойтесь, мой друг. – Он прикоснулся ладонью ко лбу пациента. – Скоро ваши печали закончатся.

Элайза шагнула вперед с подносом, на котором помещались флакон синего стекла и кусок корпии. Она следила, как доктор аккуратно положил ткань поверх рта и носа пациента и накапал на нее строго отмеренное количество хлороформа. Перед ее мысленным взором промелькнула картина другой операции, лет пятьдесят или больше назад, до того как она пришла в Фицрой. До того как хирургия обрела благословение надежной анестезии. Элайза помнила, с какой поспешностью приходилось действовать хирургу. Вспомнила крики, превращавшиеся в вопли, когда пила для кости врезалась в бедро пациента. Вспомнила ужас на лице молодого человека и то, как он бился в сдерживавших его путах, пока боль и изнеможение милосердно не лишили его чувств. То были мрачные дни для работы хирурга. Однако Элайза быстро поняла, что есть способы, которыми она может облегчить ужасные страдания. Месмеризм практиковали годами, и, несмотря на то что его не одобряли, он был законен. Она могла прикинуться месмеристкой и воспользоваться магией, чтобы притупить ощущения пациентов и полностью лишить их чувств. Когда месмеризм запретили, она вынуждена была это прекратить из страха, что откроется подлинная природа ее умения. Только первые опыты с эфиром и хлороформом позволили ей возобновить работу.

Теперь она наблюдала, как молодой человек на операционном столе мирно погрузился в глубокий сон. Его мужество подвергнется испытанию позже, во время опасных дней выздоровления. Если, конечно, он переживет операцию.

Доктор Гиммел уверенно приступил к работе, продолжая в процессе обращаться к студентам. Он взял с подноса скальпель и сделал умелый надрез. Сестра склонилась вперед, чтобы стереть с раны кровь. Элайза подставила под протянутую руку хирурга набор расширителей.

– Как видите, господа, насколько бы эффективна ни была анестезия, хирург все же сталкивается с вечной опасностью потери крови. Неконтролируемое кровотечение остается второй по частоте причиной смертей на операционном столе. Без сомнения, вы неоднократно читали об этом во время занятий, но ничто не заменит возможности увидеть это лично.

Пока он говорил, кровь стекала вязкой струйкой со стола ему на ботинки. Не прерываясь, доктор ногой подтолкнул поддон с опилками на место. Один из самых бледных студентов упал в обморок.

– К счастью, область, в которой сегодня сосредоточены наши усилия, не содержит никаких крупных артерий, и поэтому мы можем спокойно продолжить, зная, что все, что мы видим, как бы драматично оно ни выглядело, в смысле кровопотери, по сути, незначительно. А, вот и объект, доставляющий неприятности.

Элайза протянула хирургу скальпель и зажим. Он захватил кишку над раздутым аппендиксом и попытался сделать еще один надрез, чтобы удалить его. К своему ужасу, Элайза увидела, что он промахнулся и отсек кусок здорового кишечника. Доктор помедлил, потом попытался снова, нахмурившись и низко склонив голову, чтобы заглянуть в брюшную полость. Снова хлынула кровь. Несколько секунд прошли в непривычном молчании. Капля пота сбежала по выемке между глазом и носом доктора Гиммела и повисла на краю ноздри. Наконец скальпель нашел свою цель. Элайза поймала удаленную часть кишечника в миску, пока хирург зашивал разрезанные внутренности. Потом он распрямился.

– Теперь моя ассистентка зашьет рану. Наблюдайте и учитесь, господа. Обратите внимание, шитье более не является исключительно женским занятием. Сами вы должны будете делать столь же аккуратные и надежные швы, какие сейчас умело накладывает Элайза.

Он вытер лоб тыльной стороной ладони, запачкав его кровью.

Позже, в кабинете доктора, Элайза села за бюро у открытого окна и сделала запись об утренней работе. С улицы доносился колокол омнибуса, направлявшегося в Шордич, и перестук неугомонных колес двуколок, влекомых лоснящимися лошадьми. Погода стояла теплая, и Элайза на мгновение задумалась о том, как приятно было бы погулять по прохладной тени Риджентс-парка. Розовый сад в это время года был уже не в самом расцвете, но все еще благоухал и полнился радостными цветами. Она пообещала себе, что сходит туда в следующий выходной. За ее спиной сидел за широким столом красного дерева непривычно тихий доктор Гиммел. Элайза посматривала, как он трет закрытые глаза, держа очки в руке. Она знала, что его беспокоит случившееся во время апендэктомии, но не ей было заводить об этом разговор. Будь его небрежность единичным событием, она, возможно, и не задумалась бы о ней, но женщина не впервые видела, как он ошибается в ответственный момент во время операции. Доктор все еще был тем же блистательным, нестандартно мыслящим человеком, который очаровал ее почти пять лет назад. Он по-прежнему излучал отвагу и талант, позволявшие первым внедрять методы и техники, которых могли побояться другие хирурги. Но что-то изменилось. Что-то в его способностях претерпело изменения, и итог был тревожным.

Заметив, что Элайза за ним наблюдает, он поспешил вернуться к обычному своему распорядку дня.

– Что ж, дорогая моя, посмотрим, какие испытания ждут нас завтра.

Он взял журнал с расписанием, лежавший перед ним, и прищурился, разбирая почерк секретаря.

– Удаление почки утром – частная операция, увы, не для студентов. А после обеда, да, новая пациентка. Интересная. Ее направил сюда собственный врач. Пишет: «Мисс Гестред – молодая особа из хорошей семьи, чья жизнь до сих пор позволяла ей получить любое лечение и уход, и тем не менее от процветания она далека. Ее общее состояние ухудшается с вызывающей тревогу стремительностью. Она не жалуется ни на боли, ни на неприятные ощущения какого-либо характера, но очевидно страдает, и если проблемой не заняться, можно предполагать трагический исход». Он не предполагает, от какой болезни страдает бедная женщина. Это нам предстоит определить самим.

– Вы подозреваете рак? – спросила Элайза, перейдя комнату и встав рядом с ним.

Доктор Гиммел улыбнулся; он снова был мудрецом, говорящим с любимой ученицей.

– А если и так, – спросил мужчина, – где мне следует его искать в подобном случае?

– Я бы предположила печень.

– Какова ваша гипотеза?

– Общеизвестно, что рак этого органа может не вызывать боли до поздних стадий заболевания. Симптомы также соответствуют печеночной недостаточности, не позволяющей пациентке усваивать питательные вещества из еды, несмотря на здоровый аппетит.

– Прекрасно, доктор Хоксмит. Боюсь, вы вскоре займете мое место за этим столом, если я не буду держать свои соображения при себе. Вы будете ассистировать при осмотре этой молодой женщины. На сегодня, думаю, мы достигли немалого. Можете отдохнуть во второй половине дня.

– Но обход… и я думала, на три часа назначена еще одна операция.

Доктор Гиммел отмахнулся.

– Ничего такого, что не могло бы подождать. Боюсь, я сегодня не в лучшей форме. Устал после трудной недели, без сомнения, не более того. – Он поднялся. – Тем не менее я удивлю миссис Гиммел, явившись домой пораньше, и доставлю ей удовольствие, позволив суетиться вокруг меня, хотя бы раз.

Элайза взяла объемистый кожаный саквояж и бросила в него учебник по анатомии, прежде чем защелкнуть замок. На мгновение она задумалась, не пойти ли на прогулку, но быстро решила, что парк подождет. Неожиданно освободившийся день можно было занять куда более полезными вещами.

Она с легким сердцем вышла из главных дверей больницы и повернула налево вдоль шумной улицы. Мальчишка-газетчик с острыми, как у летучей мыши, ушами кричал, стоя на перевернутой коробке. Цыганка попыталась сунуть лаванду Элайзе в ладонь. Даже на широких улицах вокруг Фицрой-сквер было оживленное движение. Повозки, двуколки, омнибусы и телеги боролись за место, не обращая внимания на выкрики пешеходов, пытавшихся пробраться через толчею. Элайза прошла два коротких квартала до Тотенхемкорт-роуд, где села в омнибус, шедший на восток, заплатив шесть пенсов за место внутри. Омнибус, стуча по брусчатке, ехал мимо роскошных домов, прокладывая путь среди постоянно сменявшегося человеческого пейзажа. Он взобрался по склону через Хай-Холборн и рывками двинулся через город. Элайза не привыкла пересекать Лондон иначе как в час пик, и ее приятно удивляло сравнительно небольшое количество людей. Только на Уайтчепел-роуд людское бурление вокруг стало знакомым: густым и буйным. Здесь широкие проспекты Фицровии сменились узкими переулками и запруженными народом улочками. Исчезли изящные высокие дома с приподнятыми цокольными этажами и величественными входными дверями. Тут жилье строили, исходя только из его количества и наличия убежищ. Ряды небольших домиков стояли спиной друг к другу, словно ожидая нападения, «ногами» к улице. В них было по две комнатушки на первом этаже и по две, поменьше и с низким потолком, на втором. Помимо них, имелись мрачные доходные и работные дома, пивные, склады и всемогущие фабрики, машины коммерции, тащившие состав, доставлявший деньги прямиком от ноющих мышц бедняков в обитые бархатом сундуки богачей. Элайза шла сквозь быстрое течение толпы. Находясь среди такого количества людей, она чувствовала, что ей ничто не грозит. Здесь женщины, мужчины и дети становились частями огромного единого тела, были уже не отдельными личностями, а фрагментами колосса, живого, дышащего и размножающегося гиганта – городской бедноты. Здесь Элайза могла спрятаться. Здесь ее было не найти. Не раскрыть. Не достать. На что надеяться человеку, который стал бы искать в этом хаосе одинокую фигуру? Даже если он обладает силой Гидеона Мастерса. Здесь Элайза, по крайней мере, могла оставить осторожность, пусть и ненадолго.

Она прошла извилистым путем через пятничный рыночек на Катберт-стрит, остановившись, чтобы купить с тележки яблоко. Расплачиваясь за покупку, она заметила Бенджамена Дэвиса, стоявшего в дверях портновской мастерской и наслаждавшегося теплом последних августовских дней. Портной и его жена были добры к Элайзе, они приняли ее, когда она только приехала. Ей нравилось общество пожилой пары, и она часто обедала у них, в комнатах над мастерской. Они помахали друг другу, прежде чем Элайза пошла дальше. Шарманщик на другой стороне улицы заиграл вальс, под который, казалось, двигались все в толпе, стараясь не натыкаться друг на друга. Пару минут спустя она добралась до своей входной двери. Вернее, до входной двери здания, принадлежавшего миссис Гарви, где Элайза жила уже почти три года. Когда-то этот дом был кондитерской лавкой, его глубокий эркер далеко выдавался на улицу. За кружевной занавеской ясно виднелся силуэт квартирной хозяйки. Это было ее любимое место, там она сидела, наблюдая за соседями. Мало что достойное внимания ускользало от жадных глаз миссис Гарви.

Элайза взялась за дверную ручку, и тут ее охватило сильнейшее ощущение, что на нее кто-то смотрит. Она на мгновение замерла, а потом резко обернулась. На другой стороне улицы мелькнул темный силуэт, а может быть, лишь его тень, когда он скользнул в узкий переулок, шедший вдоль пекарни. По улице текла быстрая людская река, но Элайза все же заметила кого-то, кого не должно было быть. По ее телу пробежала дрожь. Она открыла дверь и вошла в дом, с грохотом захлопнув ее за собой. Миссис Гарви выскочила из комнаты быстрее, чем вспугнутый заяц. Дамой она была статной и одеваться любила так, чтобы подчеркнуть изгибы своего тела. Даже не будь на ней кринолина, она все равно заполнила бы собой узкий коридор.

– Вы рано вернулись, как я посмотрю. Вам нехорошо, доктор Хоксмит?

Заботило ее не столько здоровье жилички, сколько лакомое чувство предвкушения новостей.

– Нет, вовсе нет. Доктору Гиммелу нездоровится. Он отправил меня домой.

– А! Я всегда знала: хороший врач себя до чахотки доведет, так он с этими пациентами возится. Такой славный человек. Пожалуйста, обязательно передайте ему мои пожелания скорейшего выздоровления, хорошо?

– Конечно.

Элайза протиснулась мимо миссис Гарви, почти теряя сознание от запаха фиалок. Квартирная хозяйка даже не попыталась отойти в сторону. Она раскрыла веер и принялась истово махать им под брылями щек.

– Ох, эта жара, – простонала она. – Стоит ли удивляться, что кто-то болеет? Нечем дышать, честное слово. Воздуха нет. Опять начнется холера, помяните мое слово, доктор Хоксмит. Запомните, окажется, что я была права.

– Несомненно, миссис Гарви, а теперь, прошу меня простить, я хочу открыть клинику.

– Что? Сейчас! Среди дня! Нет, доктор Хоксмит, думаю, что нет. Мы так не договаривались. Клиника открывается вечером, так мы условились. Про день речи не было.

– Я понимаю, час неурочный…

– Весьма!

– Однако мне кажется, что возможность эта выгодная. Клиника в последнее время так загружена.

Она поймала исполненный ужаса взгляд пожилой женщины и улыбнулась самой лучезарной своей улыбкой.

– Может, вы не будете против, только сегодня?

Миссис Гарви сделала гримасу, потом глубоко вздохнула, и кружева на ее груди затрепетали от выдоха.

– Хорошо. В этот раз. Но это не должно войти в привычку. Мне нужно заботиться о репутации. Попросите своих дам соблюдать осторожность, пожалуйста.

В задней части дома имелась небольшая квадратная комната со скромным окном, выходившим на мощеный двор. Нечто вроде прихожей соединяло комнату с внешним миром посредством толстой двери. Через эту дверь Элайза впускала пациентов. Три вечера в неделю, начиная с восьми, она прилагала усилия, чтобы осмотреть, дать совет и назначить лечение всем пришедшим женщинам, которые приходили с болезнями, травмами и жалобами столь же разными, сколь различны были они сами по возрасту, фигурам и росту. Что их объединяло, так это ремесло, поскольку все они были проститутками. Когда Элайза много лет назад приехала в Лондон, ее поразило и опечалило, какую жалкую жизнь влачили эти женщины. Они вынуждены были стоять на улице, продавая свое тело и достоинство, подвергая опасности жизнь и здоровье, отдаваясь на милость любого пьяницы, у которого завалялась в кармане пара шиллингов, опороченные, изгнанные, всеми презираемые и никому не нужные. Несправедливость осуждающего общества, обрушившаяся на этих женщин, побудила Элайзу к действию. Она не могла ничего сделать с тем, что люди думали о тех, кому повезло меньше, чем им, или изменить то, как они судят других. Никак не могла умерить презрение и даже насилие со стороны мужчин, которые пользовались услугами проституток, или изменить положение вещей, при котором сильному полу удовольствие доставалось без осуждения и нападок. Что она могла сделать, так это помочь женщинам лечиться. Она убедила миссис Гарви, потратив немало усилий и денег, что дело это богоугодное и достойное, что ее положение в обществе не пострадает из-за того, что клиника располагается в ее владениях. Напротив, положение ее упрочится. Женщины станут пользоваться только черной дверью, не будут приходить, когда не будет самой Элайзы, и не появятся в одурманенном состоянии. Когда стало известно, что есть женщина-врач, готовая лечить несчастных за любые деньги, какие те соберут, девочки, начиная с двенадцати лет, и беззубые бабки двинулись на Хебден-лейн, 62. Однажды случилась неприятность, когда перевозбудившийся клиент устал ждать снаружи, под высокой стеной, окружавшей двор, и ворвался в дом. Девушка, которую он искал, пришла в бешенство и набросилась на него с настольной лампой, и остальные бывшие в доме женщины вытащили пару из здания, пока их не услышала миссис Гарви. Элайзу тем не менее предупредили, что еще одно подобное происшествие, и клинику закроют. С тех пор ночные леди сами патрулировали округу, не позволяя своим ухажерам приблизиться к дому или к их любимому доктору.

Элайза подняла окно, прежде чем настежь распахнуть дверь и открыть калитку во двор, на которую она повесила деревянную табличку со своей фамилией, потом вернулась в дом. Она на свои деньги купила в комнату письменный стол и стул, которые миссис Гарви потребовала ей показать, чтобы осмотреть на предмет гнили и жучков, прежде чем мебель внесут в дом. Стояла в комнате и кушетка за ширмой, где Элайза могла осмотреть пациенток. В широком шкафу с навесным замком хранились повязки, бинты, снадобья и мази собственного изготовления, а также те из обычных лекарственных средств, что она могла себе позволить купить в больничной аптеке.

Несмотря на неурочный час, прошло всего несколько минут, и в клинику вошла молодая женщина. Элайза сразу ее узнала и пригласила сесть.

– Как ты себя сегодня чувствуешь, Лили? – спросила она, беря пациентку за руку, чтобы поддержать девушку и вместе с тем тактично проверить ее пульс. Как Элайза и ожидала, он частил.

Лили с благодарностью села на жесткий стул, кутаясь в шаль, несмотря на то что в комнате было жарковато.

– Не знаю, доктор, право, не знаю. То у меня все в порядке, прямо бодрая, а то вымотанная, как спотыкающийся мул. Едва бедные ноги таскаю.

– Ты принимаешь лекарство, которое я дала в прошлый раз?

– Конечно, а то, смотрите.

Она вытащила пустой флакон из висевшего на поясе кошелька.

– Видите? Ни капли не осталось. И кремом я тоже мазалась, и все такое. Но что-то разницы никакой.

Элайза бережно повернула голову девушки вбок и осмотрела шею.

– Болячки выглядят получше.

– Да, стало лучше. Но сил мне это не прибавило. А как я заработаю на жизнь, если едва могу с постели встать?

Девушка замолчала и поглубже уселась на стуле.

Элайза заметила, как Лили похудела по сравнению с прошлым разом. Болячки и уродливые воспаления на коже и в самом деле пошли на убыль, но теперь девушка, казалось, совсем лишилась сил. Элайза улыбнулась ей и похлопала по плечу.

– Не волнуйся, – заверила она. – Я тебе кое-что дам.

Она подошла к шкафу и вынула из кармана большой ключ. Отперла замок, открыла дверцу и взглянула на ряды банок. Она понимала, что, по правде говоря, мало чем может помочь Лили. Ей слишком хорошо было знакомо безжалостное развитие сифилиса, и она с болью осознавала, как ограничены ее возможности в его лечении. Все, что она могла сделать, – это облегчить симптомы. Ей было ясно, что Лили вошла в печальную стадию болезни. Дальнейший ход событий не был жестко определен, но серьезные различия встречались редко. Девушка пока что избежала самых очевидных повреждений, часто поражавших лицо, и лишь поэтому могла продолжать работать. Элайза объяснила ей заразную природу заболевания и предупредила, что она не должна передавать ее клиентам, а значит, и своим подругам. Но она понимала, что у девушки нет другого источника средств к существованию. Перед нею открывалась мрачная перспектива бреда, безумия и мучительной смерти. Когда придет время, Элайза сделает все, чтобы обеспечить несчастному созданию место в одном из наиболее терпимых учреждений. Она протянула Лили две бутылочки.

– Это новая порция того лекарства, что ты уже принимала, – сказала она, – а это настойка, чтобы придать тебе сил. Принимай ее осторожно, Лили. Слишком большая доза окажет обратное действие.

– Спасибо, доктор. Добрая вы душа.

В такие минуты, сталкиваясь с вызывающим жалость страданием, Элайза чувствовала соблазн использовать более сильные стороны своего мастерства. Она знала, что ее способности ведьмы вполне позволяют остановить неумолимое продвижение болезни. Вылечить девушку полностью она не в силах, но избавить ее от проклятия болезни и жалкого краткого будущего можно. Но Элайза давно дала себе обещание. Обещание, которое, она была в этом уверена, единственно и делало ее недосягаемой для Гидеона, поскольку призвать эту мощь значило бы в итоге призвать и его. Обещание, позволявшее ей жить той одинокой жизнью, которая ей досталась в наследство. Она не станет прибегать к темным искусствам. Никогда. Будет использовать только таланты целительницы, навыки и средства, которым обучила ее мать. Больше ничего. Даже сейчас. Даже ради бедняжки Лили.

Быстрые шаги в прихожей возвестили приход новой пациентки. Гибкая фигурка в яркой одежде, шляпка дерзко сдвинута набекрень, лицо озарено улыбкой.

– Говорят, тут есть доктор, который меня посмотрит без денег. Это правда? – спросила она, входя в комнату.

Элайза хотела ответить, но захлестнувшее ее дурное предчувствие не дало говорить. На нее нахлынул такой страх, что на мгновение она лишилась дара речи. Что-то было в девушке, стоявшей перед ней, она была как-то связана с чудовищным насилием. Перед внутренним взором Элайзы на мгновение встал образ: эта девушка лежит, залитая свежей кровью, ее тело страшно изуродовано. Выпотрошено. Элайза закрыла глаза и прогнала прочь ужасающую картину. Потом взяла себя в руки и подошла к столу, чтобы открыть журнал.

– Вас верно известили, – ответила она, беря перо. – Я приму вас, как только закончу с Лили. Назовете свое имя?

– Мэри, – ответила девушка. – Меня зовут Мэри Джейн Келли.

Уже в одиннадцатом часу Элайза наконец оказалась в тишине своей комнаты над клиникой. Она съела легкий ужин за письменным столом и теперь хотела одного – лечь. Сняв верхнюю одежду, она ненадолго присела в сорочке и нижней юбке за туалетный столик у окна. Она так и не освоилась с корсетом и считала его одним из худших изобретений моды, что ей довелось испытать. Из зеркала на нее взглянуло усталое отражение. Какое бы удовлетворение Элайза ни находила в помощи тем, кто иначе не смог бы позволить себе врача, как бы ни нравилась ей работа в Фицрое, к концу дня она всегда уставала. Дело было не только в том, что она подолгу работала. Ей не хватало близких людей. Женщина давно приняла то, что у нее не будет своих детей. Она наверняка знала, что бессмертие принесло с собой бесплодие. На то, чтобы полностью смириться с этим, ушло много лет, но она понимала, что это на самом деле благословение. Как бы Элайза могла растить детей, а потом видеть, как они стареют и умирают, пока она продолжает свое бесконечное странствие? Нет, она осознала, что изначально не была создана для материнства. К тому же у нее были пациенты, о них надо было заботиться, их поднимать. Многие в самом деле походили на детей, лишенных матерей: одинокие, никем в мире не любимые. Дар Элайзы позволял им помочь, и она охотно это делала. Но она скучала по своей семье. Даже после стольких лет боль, причиненная смертью родных, и пустота, оставшаяся после их ухода, не уменьшались. А что до мужчины, которого можно полюбить, который обнял бы ее, заставил бы ощутить себя живой, способной чувствовать женщиной, а не каким-то неестественным созданием… Любовники у нее, конечно, были, но Элайза быстро выучилась не позволять себе привязываться. Как могла она остаться с одним мужчиной, стать ему женой и подругой? Сколько лет прошло бы, прежде чем он понял бы, что она не может родить детей и что она больше не смертная? Что тогда? Что ей, ходить за ним в старости, а потом двинуться дальше? Она никогда с таким не сталкивалась. Гидеон об этом позаботился. Каждый раз, когда Элайза была близка к тому, чтобы обрести счастье, Гидеон отнимал его. Куда бы она ни уехала, сколько бы раз ни меняла внешность и имя, в конце концов он всегда ее находил. Это был лишь вопрос времени. Как она могла позволить кому-то дорогому оказаться на пути такой опасности, такого зла?

Элайза распустила косу и принялась тщательно ее расплетать, вспоминая, как расчесывала Маргарет, чьи волосы блестели, как крыло черного дрозда. Потом она забралась в узкую кровать, откинув покрывало, поскольку ночь стояла почти такая же теплая и душная, каким был день. Она забылась беспокойным сном. Сном, который тревожили не столько сновидения, сколько совсем другое. Столько воспоминаний. Столько жизней, которые она прожила. Столько поворотов, за которые свернула в вечной надежде отделаться от того, кто предъявлял на нее права. Того, кто никогда не позволит ей освободиться. В ее сон шагнул наблюдавший за нею призрачный силуэт, который она заметила днем; шагнул, напоминая, что она всегда будет чувствовать себя дичью, по чьему следу идет один и тот же мужчина.

Следующий день оказался не прохладнее. Счастье, что в операционном театре не было студентов, зловоние и духота мучили и тех немногих, кто стоял у стола. Перед Элайзой и доктором Гиммелом был распростерт человек из хорошей семьи, но, увы, нездоровый. Ассистировать пригласили одного из самых опытных студентов, Роланда Пирса, он расположился за головой пациента, готовый, если потребуется, дать ему новую дозу хлороформа. Сестра Моррисон стояла напротив доктора. На спине пациента имелся длинный разрез, чтобы обеспечить доступ к почке, в которой застрял особенно большой камень. Элайза благоговейно наблюдала, как доктор низко склонился над пациентом, исследуя область под грудной клеткой и осторожно ища путь к жизненно важному органу.

– Вот она, – сказала он. – А, да… состояние терпимое, если бы не камень. Скальпель, прошу вас, сестра Моррисон. Спасибо. Так, теперь нам нужно всего лишь немного отрезать… так… и… Проклятие!

Доктор внезапно прервал работу. Едва он выпрямился, из брюшной полости ударил темно-алый фонтан. В одно мгновение он развернулся, как плюмаж, и оросил сестру блестящей артериальной кровью. Элайза ждала, что доктор что-то предпримет, но он оцепенел. Роланд ахнул и побледнел.

– Доктор Гиммел. – Элайза тронула его за руку. – Повреждена почечная артерия.

– Что?

Казалось, доктор не в силах продолжать. Он уронил скальпель на пол, уже ставший скользким, и, схватившись за голову, нетвердо отступил назад.

– Господи! – подал голос Роланд. – Пациент истечет кровью.

Элайза рявкнула на сестру:

– Помогите доктору Гиммелу! Роланд, еще хлороформа.

– Еще? Но он и так получил максимальную дозу.

– Слушайтесь меня!

Элайза схватила с подноса с инструментами малый зажим и попыталась найти источник бьющей наружу крови.

– Мы должны замедлить сердцебиение, если сможем.

Она продолжала копаться в полости, но крови натекло столько, что почти невозможно было найти то, что Элайза искала. Наконец она воскликнула:

– Есть! Все, я ее закрыла. Роланд, передайте иглу. Нужно попытаться зашить артерию. Она рассечена, но не отрезана. Если я нейтрализую разрыв, оставив достаточно места для нормального кровотока…

– Не трудитесь, – Роланд не шевельнулся. – Уже поздно.

Элайза подняла голову; с ее лица капала кровь пациента. Роланд приложил руку к его горлу, чтобы удостовериться, что пульса нет. Покачал головой. Элайза взглянула на свои руки, погруженные в тело умершего, на руки, покрытые сгустками крови, словно она пыталась не спасти беднягу, а убить его. На мгновение она снова увидела Мэри Келли, девушку, приходившую в клинику, так же залитую кровью.

– Нет! – выкрикнула она.

Роланд шагнул к ней.

– Вы не виноваты, – прошептал он. – Вы действительно не могли ничего сделать.

Элайза покачала головой и заметила, что амфитеатр не пуст. На верхнем ряду неподвижно, как статуя, со столь же непроницаемым лицом сидел новый студент, которого она видела накануне. Что он творит, усевшись наблюдать за частной операцией? Всем было известно, что театр закрыт для студентов, когда этого требовали платные пациенты. Элайза схватила Роланда за руку.

– Кто это? – прошептала она.

– Что?

Понятно, что Роланд был изумлен: как ее в такой миг могут волновать незнакомцы.

– Там, сидит на последнем ряду.

Роланд взглянул наверх как раз вовремя, чтобы увидеть, как мужчина уходит через заднюю дверь.

– А, этот. Новый студент, по-моему. Насколько я помню, итальянец. Его зовут синьор Грессети.

Час спустя Элайза сидела в комнате доктора Гиммела вместе с ним. Мистер Томас принес им чаю, но это было слабым утешением. Она подумала, что прежде никогда не видела своего наставника таким старым.

– Дело в том, Элайза, что у меня беда с глазами. И в последнее время мучают сильные головные боли. Начинается все с пугающей быстротой, как вы сегодня видели. И когда приходит головная боль, у меня заметно ухудшается зрение.

Он поставил чашку на блюдце и откинулся на спинку стула.

– Короче говоря, моя дорогая, я слепну. Думаю, я уже какое-то время об этом знал, если быть совершенно откровенным. Признаюсь, я боялся произнести это вслух.

– Мне очень жаль.

– Вы добрая девушка, Элайза. И исключительно хороший врач. И со временем станете блестящим хирургом. Но на самом деле это мне очень жаль. Мое упрямое нежелание признать, что я болен, только что стоило человеку жизни. Нет, – он поднял руку, – не пытайтесь убедить меня в обратном. Мы с вами оба знаем, что это правда.

Они помолчали. То, что столь одаренный человек утратил свои навыки, хотя всю жизнь использовал их, чтобы исцелять других, оказалось жестоким ударом. Его теперь вылечить было некому.

– Что вы станете делать? – спросила Элайза.

Доктор пожал плечами и покачал головой.

– Я не могу работать хирургом, по крайней мере, это ясно наверняка. Буду продолжать консультировать, пока это не станет… неприемлемо.

Элайза открыла рот, собираясь произнести слова сочувствия, но ее прервал появившийся на пороге мистер Томас.

– Прошу прощения, доктор Гиммел, но ваш следующий пациент…

– Да-да. Конечно. Проводите.

Доктор встал, прочистил горло и протянул руку навстречу двоим вошедшим.

Томас представил их.

– Мистер Саймон и мисс Эбигейл Гестред, сэр.

– Благодарю вас, Томас. Проходите, проходите. Это мой ассистент, доктор Элайза Хоксмит. Прошу, садитесь.

Пока шел обмен любезностями, Элайза рассматривала новую пациентку. Она была худой, нежной девушкой, едва вышедшей из подросткового возраста, с восковой кожей и волосами цвета осеннего золота. Бледность и пятна румянца на щеках предполагали, что она и в самом деле нездорова. Ее брат, широкоплечий, но угловатый мужчина с мягкими зелеными глазами, был ненавязчиво заботлив, он помог сестре сесть в кресло, прежде чем встать у нее за спиной. Элайзу тронуло то, как он защищает девушку, но, улыбнувшись ему, она не дождалась ответной улыбки. В смущении она переключилась на то, что говорил доктор Гиммел.

– Итак, дорогая мисс Гестред, будьте уверены, что мы сделаем все, что в наших силах, чтобы вылечить вас. Ваш врач прислал мне историю болезни, и я рад вверить вас заботам Фицроя.

– Благодарю вас, доктор Гиммел, вы очень любезны. Уверена, вы – как раз тот человек, что сможет меня вылечить, – произнесла Эбигейл тихим голосом, в котором не было убежденности.

– Моя сестра сопротивляется болезни с необычайным мужеством, – Саймон Гестред положил руку на плечо девушки. – Но, скажем так, она утратила веру в то, что медицина может ей помочь.

– Саймон…

– Нет-нет, мисс Гестред, пусть выскажет то, что, без сомнения, вы сама хотите сказать. Совершенно понятно, – продолжил доктор Гиммел, – что вы испытываете подобные чувства. Нет ничего более тревожащего, чем оказаться больным без определенного диагноза и, вследствие этого, без должного лечения. Прошу, позвольте мне и моему персоналу вернуть вам веру в то, что может предложить медицинская наука.

– Сама я готова признаться, доктор, – Эбигейл улыбнулась, но ее глаза остались печальными, – что с радостью легла бы в постель и позволила милосердному Господу забрать меня во сне. Однако мой брат, – она взглянула на него и похлопала по руке, – на это не согласен. Он так решительно уверен, что я должна полностью поправиться, что я чувствую: мой сестринский долг – подчиниться.

Теперь наконец улыбнулся и Саймон. Элайза понимала, что его лицо омрачает страх за жизнь сестры.

Доктор Гиммел был полон оптимизма.

– Тогда мы не должны разочаровать, так? Предлагаю вам после тщательного осмотра, во время которого мне, с вашего разрешения, будет помогать доктор Хоксмит, лечь в одну из наших частных палат, чтобы мы могли несколько недель наблюдать за вашим состоянием при соблюдении строгой диеты и приеме лекарств, прежде чем решить, нужно ли хирургическое вмешательство.

– Ох, – Эбигейл выглядела встревоженной, – я ни минуты не хочу показаться нерадивой, доктор, но мысль о том, чтобы остаться в больнице…

– Она против, сэр, – закончил брат.

Элайза села рядом с Эбигейл и попыталась ее уговорить.

– У нас несколько очень славных комнат, мисс Гестред. Светлых, с хорошей вентиляцией, и вам предложат гулять в больничном саду. Это может оказаться не так неприятно, как вы боитесь.

Эбигейл повернулась к Элайзе.

– Прошу, поймите, доктор Хоксмит, дело не в том, что я сомневаюсь в качестве удобств Фицроя. Просто в нашем доме, выходящем на парк, я буду счастливее. Мне кажется, там я вернее излечусь, и там я хочу жить. С братом. Какое бы будущее меня ни ждало.

– Я должен объяснить, – вставил Саймон, – что мы с Эбигейл лишились родителей. Мы все друг для друга. Я тоже не хочу с ней расставаться. Мы так решили.

Доктор Гиммел кивнул.

– Вполне возможно, что дом в этом случае важнее незнакомых стен, как бы хорошо они ни были оборудованы. Однако факт остается фактом: для эффективного лечения нужны регулярные осмотры и наблюдение. Только так мы можем установить природу заболевания, дать прогноз и выписать наиболее действенное лечение.

– Нельзя, чтобы осмотры проводили у нас дома? – спросила Эбигейл.

– Вы хотите сказать, сиделка с проживанием? – с сомнением в голосе спросил доктор Гиммел.

Саймон покачал головой.

– Простите, я не думаю, что сиделка с этим справится. Может быть, можно найти врача?

– У врача время расписано, мистер Гестред.

– Если можно, я бы предложила… – начала Элайза. – Риджентс-парк совсем рядом. Я бы с радостью взялась ежедневно посещать мисс Гестред, чтобы проводить необходимые осмотры и брать анализы.

Доктор Гиммел обдумал сказанное.

– Понятно, это решило бы все вопросы, но, доктор Хоксмит, ваша клиника в Уайтчепле так многого от вас требует, как и ваши обязанности в качестве ассистента.

– Клиника не останется без внимания. И, если я верно помню, доктор Гиммел, вы обдумывали, не сделать ли на время перерыв в хирургической практике, разве нет?

Он попытался освоиться с тем, что говорила Элайза, потом улыбнулся и кивнул.

– Точно. Вы, как всегда, выступаете от имени здравого смысла. Что ж, мисс Гестред, мистер Гестред, подойдет ли вам доктор Хоксмит?

Эбигейл озарила улыбкой комнату и стиснула руку брата.

– По-моему, очень подойдет, – обрадовалась она.

Саймон взглянул на Элайзу, и его зеленые глаза встретились с ее глазами. Она почувствовала, что краснеет, и с удивлением поняла, что это ей приятно.

– Доктор Хоксмит, – медленно произнес он, – мы будем рады видеть вас у себя дома.

В тот вечер после девяти Элайза закончила прием в клинике, чувствуя себя еще более уставшей, чем обычно. Жара принесла духоту и гром, дальние барабанные раскаты предупреждали о приближающейся стихие. Элайза проводила последних пациенток, Лили и ее подругу Марту, которая пришла поддержать больную. Женщины растревожили дворик смехом. Несмотря на серьезный недуг, настроение Лили улучшилось, а все благодаря заботе, проявленной Элайзой, и настойке, которую она велела ей выпить. То было не лекарство, какое можно купить в местной аптеке. Этот состав Элайза приготовила сама, и он был предназначен не для лечения заболевания, которым страдала бедняжка, а для того, чтобы облегчить его протекание. Элайза сняла табличку с калитки на двери. И тут в темном переулке послышался шум, от которого у нее заколотилось сердце.

– Кто там? – окликнула она, стараясь, чтобы в голосе звучала смелость, которой женщина не ощущала. – Мэри Энн? Салли, это ты?

Ответа не было, но Элайза была уверена, что кто-то стоял, прячась во тьме. Она подождала, но кто бы это ни был, он предпочел себя не обнаруживать. Она снова ощутила, как в тело просачивается ледяной страх. Ей хотелось бежать, но она слишком обессилела, чтобы повернуться спиной к незримой фигуре. Внезапно женщина услышала двойной щелчок. Тихий звук, который могла издать защелкнутая крышка часов, или рукоятка полой трости, вставшая на место, рывком вывел ее из оцепенения. Она захлопнула калитку и помчалась по двору, не оглядываясь. Забежав в дом, Элайза заперла обе задвижки на двери и прислонилась к ней спиной, тяжело дыша; ее мозг отказывался вмещать мысль о том, что ее убежище обнаружено.

В ту ночь разразилась бурная, хотя и краткая гроза. Меньше чем за час грохот и молнии сменились ровным дождем, который ко времени, когда забрезжил серый рассвет, перешел в морось, а потом в туман. Сырая прохлада стала облегчением после столь душных дней, однако улицы теперь были залиты грязью, в которую превратилась от дождя пыль. Канавы переполнились, и под подкованными копытами и кожаными подошвами сапог текли ручьи, несшие всякий мусор, цеплявшийся за широкие и длинные дамские юбки. Элайза обнаружила, что даже пол омнибуса превратился в мерзкое месиво мокрой соломы, грязи и растоптанного мусора. Вонь в переполненном фургоне стояла такая, что стошнило бы человека с самым крепким желудком. Элайза была благодарна, когда добралась до ухоженной чистоты Фицроя. По привычке утром она направлялась прямиком в кабинет доктора Гиммела. Она вошла без стука, сняла шляпку и принялась развязывать шаль и отряхивать ее от воды. Элайза как раз собиралась повесить шаль, когда поняла, что она в комнате не одна.

– Ох!

Элайза отступила назад, и все вежливые слова мгновенно выветрились из ее головы, когда она узнала человека, – стоявшего перед ней. Он снял цилиндр и низко поклонился.

– Простите, мадам, я не хотел вас пугать.

Он говорил с акцентом, – резкие согласные, переливающиеся гласные и неверные ударения, – но его английский был превосходен.

– Могу ли я представиться сам, раз нет никого, кто мог бы нас познакомить? Меня зовут Дамон Грессети.

По-прежнему в поклоне он потянулся и, взяв руку Элайзы, затянутую в перчатку, запечатлел на ней самый сухой поцелуй. Женщина отняла руку быстрее, чем требовала любезность.

– Кто вас впустил? – спросила она. – Это кабинет доктора Гиммела.

Синьор Грессети не спеша выпрямился, вернул шляпу на голову и оперся на черную трость. Его плащ на шелковой подкладке был перекинут через плечо, открывая изысканно пошитую одежду. Роста он был высокого, лицо его странным образом ничего не выражало. Вот и сейчас слабая улыбка, казалось, не достигла глаз.

– Мистер Томас любезно впустил. Я пришел на встречу с видным врачом пораньше. Вы ведь не хотите, чтобы я опаздывал и заставлял его ждать?

– Нет. Разумеется, нет. – Элайза отошла к столу и поставила саквояж возле стула. – Конечно, если вам назначено, мистер Томас проследит, чтобы вы ожидали с удобством. Должна сказать, обычно при посещении студенты ждут в другой комнате.

– Конечно. Я могу лишь попросить прощения: это я предложил, чтобы меня впустили до прихода доктора Гиммела. Я бы не хотел, чтобы мистера Томаса отчитали за то, что он исполнил мое желание.

В этот миг дверь распахнулась, и Филеас Гиммел ворвался в комнату.

– А! Дорогой друг, вы уже здесь. Неужели я всегда буду опаздывать на встречи? – Он схватил посетителя за руку и горячо ее пожал. – Впрочем, неважно, я знаю, вы не заметили, что я опаздываю, в обществе моей бесценной ассистентки, доктора Хоксмит. Элайза, позвольте представить вам синьора Грессети.

– Я бы и сама пришла пораньше, дорогой доктор, если бы знала, что сегодня утром к нам присоединится новый студент.

– Студент? – доктор Гиммел рассмеялся лающим смехом. – Боже мой, нет. Это Дамон Грессети из Миланского института медицинских исследований, он приехал для обмена опытом и методиками по предложению главного хирурга этого замечательного учреждения.

Элайза смутилась. Не студент, а ученый-медик не из последних, судя по тому, как уважительно обращался к нему доктор Гиммел.

– Миланский институт? Какая честь для нас.

– Безусловно, – сказал доктор Гиммел.

– Это честь для меня, – настаивал Грессети.

– Прошу, садитесь, к чему лишние церемонии. – Доктор Гиммел подвел Грессети к креслу. – Нам предстоит несколько недель вместе работать. В операционной времени на любезности не будет.

– Но, доктор, – Элайза продолжала стоять, – я так поняла, вы собирались сделать перерыв в хирургической практике.

– Да, да, именно. Надо же, доктор Хоксмит, я всегда считал, что суетиться вокруг меня – это дело жены, а не коллеги. – Он укоризненно на нее посмотрел. – Я намерен наблюдать за операциями и наставлять молодых врачей, которые доказали, что пригодны к этой работе. И среди них я, разумеется, первой назову вас.

– Из доктора Хоксмит выйдет прекрасный хирург, – проговорил Грессети. – Я уже наблюдал, как она работает. Вчера утром. Удаление почечного камня?..

Доктор Гиммел умолк с открытым ртом. Элайза была поражена и рассержена. Как мог этот человек так жестоко заговорить об операции, которая оказалась смертельной для пациента? Какого ответа он ждал от доктора Гиммела? Со стороны Грессети было непростительно повести себя так бестактно. Элайза шагнула вперед, встав между Грессети и своим учителем.

– Я припоминаю, что вы присутствовали во время той операции, синьор Грессети. К сожалению, итог ее был не таким, какого хотели мы. Однако как человек, причастный к медицине, вы понимаете, что хирургия всегда означает риск. Важно то, что благодаря усилиям доктора Гиммела выжили и полностью поправились куда больше пациентов, чем могли бы в руках менее одаренного хирурга.

– Я в этом не сомневаюсь. – Снова та же поверхностная улыбка. – И должен добавить, что вы себя великолепно показали, доктор Хоксмит, пытаясь исправить… «риск», случившийся во время операции. Доблестные усилия, к несчастью, безуспешные.

Вид у доктора Гиммела был, словно его ударили. Он тяжело опустился в кресло. Элайза почувствовала, как в ней поднимается ярость. Впервые увидев Грессети, она обеспокоилась и исполнилась подозрений, как всегда бывало, когда ей встречался одинокий незнакомец. Явился он сам по себе и был незнаком ей, а этого сочетания всегда хватало, чтобы вызвать у нее тревогу. Однако теперь его личность была установлена, и она больше его не боялась. Он приехал по рекомендации хирурга, которого доктор Гиммел знал много лет. В его происхождении нельзя было усомниться. Итак, страх ушел, но его сменила яростная неприязнь вкупе со злостью из-за того, как он обращался с доктором. Как можно было ожидать, что кто-то из них станет работать с таким человеком?

Доктор Гиммел пытался взять себя в руки.

– Что ж, будем надеяться, что вы увидите более счастливые исходы у операций, которые нам предстоят. – Он порылся в бумагах и нашел журнал. – Вот. Вижу, сегодня утром у нас удаление злокачественной опухоли у молодой женщины. В десять. Доктор Хоксмит и Роланд Пирс, один из лучших наших студентов, будут ассистировать. Думаю, операция покажется вам интересной, синьор.

– Уверен, доктор. – Грессети поднялся, взяв трость. – Увидимся там, – закончил он, низко поклонившись.

Когда мужчина ушел, Элайза и доктор целую минуту сидели в молчании, пока Томас не вошел с чайным подносом.

– А, дорогой мой. – Доктор Гиммел попытался рассмеяться. – Вы, как всегда, чувствуете момент. Если когда нам и нужно было подкрепиться…

Элайза разлила чай и протянула доктору Гиммелу. Его рука слегка дрожала, и чашка задребезжала на блюдце. Он поспешно поставил ее на стол.

– Доктор Гиммел, вы назвали синьора Грессети «другом» – вы встретились с ним во время одной из своих поездок в институт?

– Что? О нет. Просто фигура речи. С профессором Сальваторесом, старшим хирургом-консультантом института, я, конечно же, в давней дружбе. Но с синьором Грессети я до сегодняшнего утра не встречался. Должен признаться, он не то, чего я ожидал после письма профессора.

Элайза заметила, как потускнело лицо доктора от усталости. Время для него сейчас было мрачное. Казалось, жестокий поворот судьбы специально забросил к ним отвратительного Грессети именно сейчас.

Позднее, к общему облегчению всех присутствовавших, запланированная операция прошла без помех и была объявлена успешной. Роланд оказался прилежным студентом и справился с помощью Элайзы и указаний доктора Гиммела. Синьор Грессети с непроницаемым лицом стоял в нескольких шагах от стола. Ее работа под пристальным и недобрым вниманием их посетителя глубоко беспокоила, и она радовалась, что Роланда не было на утренней встрече. Как только операция завершилась, Элайза переоделась, извинилась и покинула больницу. Она отправилась пешком через Фицрой-сквер в сторону Риджентс-парка. То был ее первый визит к Эбигейл Гестред, и она поняла, что ждет его с нетерпением. В присутствии доктора Гиммела она чувствовала себя напряженно и, уйдя от него, ощутила облегчение. К тому же, как она с удивлением осознала, ее радовала мысль о том, что она снова увидит Саймона Гестреда. День стоял пасмурный и влажный, на улицах все еще было сыро, но воздух посвежел, и разошелся утренний туман. Элайза повернула с Кливленд-сквер на Юстон-роуд. У лотка на тротуаре торговал газетами мальчишка. Обычно у Элайзы не было ни денег, ни времени на газеты, но заголовок, который выкрикивал мальчик, заставил ее остановиться и вынуть из кошелька монету. Она вышла из потока пешеходов, прислонилась к ограде сада и рассмотрела первую полосу. Жирный заголовок гласил: «В Уайтчепле жестоко убита женщина». Элайза стала читать дальше. Девушка подверглась нападению и была убита. Ее тело обнаружили на площадке первого этажа в многоквартирном доме в Уайтчепле. На теле бедняжки было почти сорок колотых ран и порезов. Ее нашли в луже собственной крови. У Элайзы перехватило дыхание. Девушку звали Марта Табрам. Эта Марта была с Лили, когда та приходила прошлым вечером в клинику. Элайза видела ее всего за несколько часов до смерти. Наверное, она была одной из последних, кто видел Марту живой. Она вспомнила, как девушка смеялась, уходя из клиники. А теперь ее нет. Искромсана на куски и страшно изуродована. Элайза сложила газету и сунула в руки какому-то прохожему.

– Возьмите, – произнесла она. – Я не в силах ее больше держать.

Сказав это, она с великим трудом заставила себя пойти дальше. Шаг за шагом она довела себя до парка. Она не могла избавиться от ощущения, посетившего ее прошлой ночью; кто-то следил за входом в клинику, кто-то стоял в темноте. Он пошел за Мартой? Элайза обнаружила, что стоит перед дверью дома Гестредов. Она помедлила минуту, чтобы взять себя в руки и направить мысли в нужное русло. В данный момент важна только Эбигейл. Для бедной Марты никто уже ничего не мог сделать. Элайза должна думать о нуждах нового пациента.

Номер четыре по Йорк-террас оказался красивым георгианским домом, отделанным белой штукатуркой, с высокими окнами, портиком, опиравшимся на стройные колонны, высоким первым этажом и широкими ступенями, ведшими к синей входной двери. Элайза потянула за ручку звонка и услышала приближавшиеся шаги. Дверь отворил красиво одетый дворецкий, чья голова была такой же лысой и блестящей, как мраморный пол в прихожей. Рассмотрев визитку Элайзы, он подтвердил, что ее ожидают, и попросил следовать за ним в утреннюю гостиную. Проходя по изысканным интерьерам, Элайза думала, как огромен этот дом с величественной лестницей, атриумом посередине, мраморными колоннами и бюстами, выглядывающими из-за гигантских папоротников в больших медных вазах, для двоих. Дворецкий отворил дверь, ведущую из холла, и представил Элайзу, когда она прошла мимо него. Эбигейл тут же поднялась и пошла ей навстречу.

– Прошу, – Элайза вытянула руку, – не утруждайте себя и не вставайте ради меня, мисс Гестред.

– Зовите меня Эбигейл, я настаиваю, – сказала девушка. – И почему бы не встретить вас как подобает, когда вы так любезно взяли на себя утомительную обязанность ежедневно меня посещать?

– Во-первых, – ответила Элайза, позволяя провести себя к дивану у открытого окна, – потому что вы моя пациентка, и меня куда больше заботит ваш отдых и выздоровление, чем этикет. Во-вторых, не думайте, что для меня приход сюда – обязанность. Я часто навещаю пациентов своей клиники, а у них обстановка куда менее приятная.

С этими словами она осмотрелась по сторонам – то была самая прелестная утренняя гостиная из тех, что она видела. Парадную церемонность вестибюля сменяли яркие полоски обивки и веселые обои в персидских огурцах. Повсюду зеленели растения: аспарагусы с перистыми листьями украшали углы, по обе стороны камина топорщились аспидистры. В комнате имелись два удобных дивана, изящный шезлонг, глубокое сиденье с пышными подушками под окном и множество столиков, на которых были расставлены красивый фарфор и серебро. Перед камином стоял искусно вышитый экран, газовые рожки покрывали стеклянные колпаки с тонкой резьбой. В дальнем углу помещался секретер, а на нем – хрустящая писчая бумага и серебряная чернильница, возле которой лежал богато украшенный нож для бумаги. Все вещи были выбраны за красоту или изысканность, и общее впечатление складывалось самое приятное. Это явно была женская комната.

– Более того, – продолжала Элайза, – я с радостью воспользуюсь возможностью на время вырваться из стен Фицроя.

– Да? – Эбигейл села, похлопала по подушке возле себя и улыбнулась, когда гостья опустилась рядом. – Вам не нравится там работать?

– Обычно нравится, – помедлив, ответила Элайза, развязывая ленту шляпки. – Скажем лишь, что доктор Гиммел сейчас… переживает непростое время, он из-за этого напряжен, а мы за него переживаем. К тому же у нас в больнице посетитель. Наблюдатель.

Она замолчала, гадая, что заставило ее разговориться с кем-то, кого она едва знала и кто вдобавок был ее пациентом.

– И? – спросила Эбигейл. – Прошу, не умолкайте на этом. Я чую интересные истории, брат говорит, что у меня нюх, как у гончей. Тут что-то большее, чем вы готовы рассказать при первой встрече. Но я все равно из вас это вытяну, доктор Хоксмит. Увидите, я неисправимая сплетница. А теперь, может быть, чаю?

Элайза наконец-то начала успокаиваться. Известие о смерти Марты в присутствии Эбигейл понемногу отступало на задний план. Она сбросила с плеч шаль и кивнула.

– Чай будет очень кстати, – сказала она. – И, прошу, зовите меня Элайзой.

– Это ваша первая врачебная рекомендация, доктор? – измученное лицо пациентки потеплело от улыбки.

– Так и есть.

– Тогда я должна повиноваться, – она рассмеялась, – а когда мы выпьем чаю, вы можете сколько угодно подвергать меня ужасному лечению доктора Гиммела. Я намерена стать самым бесхлопотным пациентом, какой у вас когда-либо был. Хотя, по-моему, короткая партия в криббедж могла бы улучшить мое самочувствие. Как думаете?

День пролетел для Элайзы быстро. Ей так нравилось общество Эбигейл, ей стало так легко, что она готова была забыть, насколько серьезно девушка больна. Элайза тщательно ее осмотрела, сделала заметки о симптомах и, исходя из них, уточнила диету и лечение. Она задумалась, насколько страшны по своей природе заболевания печени. Пациентка выглядела хрупкой и бледной, у нее не было сил, но, помимо этого, казалось, что с нею все в порядке. А на самом деле девушка угасала. По сути, умирала. Если не получится как-то остановить разрушение жизненно важного органа, она не доживет до конца лета. Элайза понимала, почему доктор Гиммел планировал лечение без рискованного хирургического вмешательства. Попытка удаления опухоли, то есть части печени, чрезвычайно опасна, особенно когда Эбигейл так слаба. Лучшее, что они могли сделать, – это сперва укрепить общее здоровье и постараться остановить развитие болезни с помощью лекарств. Но Элайза все равно не могла не думать о том, не объяснялось ли отчасти нежелание доктора Гиммела оперировать тем, что он не смог бы провести все сам. Был ли в Фицрое кто-то еще столь же умелый и опытный, чтобы осуществить подобное? Элайза никогда не присутствовала при операциях на печени. Память о том, как умер пациент с разрезанной почечной артерией, когда ее руки все еще были внутри его тела, не отпускала. Что бы она почувствовала, если бы Эбигейл умерла из-за ее неопытности?

Когда Элайза собиралась уходить, сквозь открытое окно донесся жутковатый звук.

– Боже правый, – спросила она, – что за странный шум?

Эбигейл улыбнулась.

– Я выбрала эту комнату, потому что она выходит на парк. За теми деревьями – зоологический сад. Вы сейчас слышали, как поют волки. Случалось ли вам заставать что-нибудь более чудесное? Прислушайтесь. Так скорбно и вместе с тем так волнующе.

Элайза подошла к окну. Волчьи голоса слились в нестройный воющий хор. Казалось, звук заполняет комнату. Элайзе было не по себе: она стояла в городском доме, удобном и современном, но в то же время ее пугала песня диких и опасных зверей. Она поежилась. В этот миг открылась дверь, и на пороге появился Саймон. При виде Элайзы он улыбнулся.

– А, – сказал он, – наша доктор Хоксмит. Как вы сегодня находите пациентку?

Элайза собралась и протянула ему руку.

– Я как раз собиралась уходить, – заверила она, отнимая руку и беря саквояж. – В состоянии вашей сестры пока что нет изменений, – добавила Элайза. – Но я рада отметить, что она в хорошем настроении.

– Уверен, сестра приложит все усилия, чтобы стать образцовой пациенткой. Она высоко ценит то, что вы взялись за ее лечение и согласились навещать дома. Мы оба вам очень обязаны.

Элайза осознала, что не сводит с него глаз, встретившись с его изучающим взглядом. Его добрые зеленые глаза улыбались. Она поняла, что волки перестали петь, и почувствовала, как уходит тревога.

– Как я уже сказала Эбигейл, для меня визиты к вам – вовсе не обязанность. Ваша сестра была заботливой хозяйкой, несмотря на все мои попытки напомнить ей, что она пациентка и это я должна о ней заботиться.

Эбигейл взяла брата за руку и с любовью взглянула на него.

– Прости, дорогой брат, но я совершенно неспособна видеть в Элайзе врача, потому что знаю, что мы прежде всего станем добрыми подругами.

– Рад это слышать, – ответил он, поглаживая ее руку. – Видите, доктор Хоксмит, одно ваше присутствие может стать лучшим лекарством для Эбигейл. И, признаюсь, мне тоже легче оттого, что вы здесь. Могу я убедить вас поужинать с нами сегодня вечером?

Элайза почувствовала, как сердце забилось непривычно быстро, ее охватило редкое волнение. На мгновение она задумалась, не принять ли приглашение, но покачала головой.

– К сожалению, я не могу, – сказала она. – У меня клиника в Уайтчепле. Сегодня один из самых занятых вечеров.

– Может быть, в другой раз?

Он слегка склонил голову набок.

Элайза улыбнулась.

– В другой раз, – согласилась она.

В ту ночь Элайза видела тревожные сны. Ей снилось, что она на дивном балу, и на ней платье из тончайшего кремового шелка. Вокруг кружились и вертелись под напористую тарантеллу влюбленные пары. Внезапно ее обнял мужчина с гордой осанкой и благородным лицом и, закружив, повел танцевать. Они танцевали, танцевали и танцевали, ее ноги в серебряных туфельках мелькали, двоясь и расплываясь, музыка играла все быстрее, и быстрее, и быстрее. Вскоре другие танцоры слились в хаосе и вихре красок, а у Элайзы закружилась голова. Партнер крепко обнимал ее, тесно привлекая к себе. Он прижался щекой к ее щеке и склонился вперед, зарывшись носом ей в шею. Но они продолжали танцевать. Элайза чувствовала на своей коже его горячее дыхание, а потом по ее горлу скользнул его влажный язык. Она забилась, пытаясь освободиться. Когда ей удалось немного отстраниться, она увидела то, что заставило ее издать крик ужаса. Тело партнера по танцу осталось тем же, гибким и сильным, но голова сменилась волчьей. Его смрадное дыхание достигло ноздрей Элайзы, а горькая слюна закапала ей в рот, когда она закричала.

За несколько прошедших недель визиты к Гестредам стали нравиться Элайзе все больше и больше. В обществе Эбигейл она чувствовала себя свободнее, чем где-либо, и даже готова была признаться, что еще больше привязалась к Саймону. Она вскоре поняла, что он о ней также очень высокого мнения. По привычке женщина боролась с притяжением, опасаясь сердечной боли, которую оно может принести. Но иногда случались мгновения, когда она позволяла своим чувствам перевесить осторожность. Элайза страстно хотела, чтобы ее любили. Многие годы она могла держать эти мысли под замком в глубине сердца, там, где они не могли потревожить. Потом кто-нибудь входил в ее жизнь с ключом в руках, и многолетнее томление вырывалось на волю. Она хотела поддаться влечению к Саймону. Влечению, какого не ощущала с такой силой с тех пор, как была подростком – со времен Гидеона. Теперь перед ней был хороший человек, добрый человек, о котором хорошо отзывались те, кто его знал, любящий брат с нежным сердцем. Мужчина, которому Элайза отдалась бы в мгновение, если бы позволила себе.

К концу первой недели сентября Элайза проводила на Йорк-террас, 4, больше времени, чем в Фицрое. Она часто оставалась обедать с Эбигейл и Саймоном, но не как врач, а как дорогой друг. Она как раз собиралась уйти из кабинета, чтобы нанести им именно такой визит, когда до ее слуха долетели крики с улицы. Элайза выглянула из окна и увидела мальчишку-газетчика, бойко торговавшего внизу на тротуаре. Раздавая покупателям газеты и опуская монеты в карман, он продолжал выкрикивать новости.

– Последние новости! Читайте в номере! Потрошитель снова напал! Еще одну женщину порезали на куски!

Элайза закрыла глаза, ее пальцы крепко сжали занавеску. Еще одно убийство. Третье, судя по всему, в череде непрекращающихся злодеяний, совершенных человеком, которого прозвали Потрошителем. Элайза и думать не могла о том, чтобы прочесть ужасающие подробности, хотя понимала, что ей придется это сделать. Она знала, что в газете будет дано шокирующее описание того, как именно, каким чудовищным способом была убита бедная женщина. Еще она знала, и эта уверенность ее пугала, что жертва снова окажется одной из девушек, которые бывали у нее в клинике. Было ли это совпадением? Могло ли быть? Сколько еще она будет убеждать себя, что женщины избраны случайно, просто попались убийце навстречу, и ничего больше? Сколько еще из них умрет, прежде чем она позволит себе подумать о немыслимом: о том, что все они связаны с ней. Что их страшная смерть имеет к ней отношение.

В тот день Эбигейл чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы немного прогуляться. Стояла чудесная осенняя погода, было тепло даже в легкой шали, и две женщины, пройдя через ворота в парк, двинулись по тропинке, вившейся между деревьями в сторону прудов.

– О, Элайза, насколько легче делается на душе в такой сияющий день. Я так давно не была на воздухе; слишком много дней заперта в доме. Упражнение это, без сомнения, пойдет мне на пользу. Вы не пропишете мне ежедневные краткие прогулки? Тогда придется гулять и в дождь, и в ясные дни.

– Небольшие нагрузки действительно благотворно сказываются на кровообращении и на общем самочувствии человека, – заметила Элайза. – Но оценивая это благо, нужно учитывать опасность утомления. Силы нужны вам, Эбигейл, чтобы бороться с болезнью, которая не отпускает. Ослабив себя, вы подорвете способность тела выиграть это сражение.

– Да будет. – Эбигейл продела руку под руку Элайзы. – Не говорите о болезни, когда сияет солнце, и глупые утки ковыляют по траве, а милые детки играют среди великолепных деревьев. У меня такое чувство, словно ноги могли бы нести меня много дней без отдыха. И к тому же, – она улыбнулась, – со мной мой врач. Что плохого может случиться?

– Хорошо, что вы снова улыбаетесь.

Элайза сжала руку подруги. Она хотела радоваться этому дню, наслаждаться сиюминутным спокойствием, но ум не мог освободиться от мыслей об убитых женщинах. Ужасных мыслей и еще более ужасных образов.

– Только посмотрите.

Эбигейл указала на ватагу детей, галдевших вокруг коровы. Животное стояло в полусне, фермер в белой куртке сидел рядом на трехногом табурете. Он закончил дойку и встал. Дети выстроились в очередь, повинуясь нянькам и матерям. Корова тихо жевала, пока фермер разливал молоко в жестяные кружки.

– Давайте попьем. – Эбигейл потянула Элайзу через лужайку. – Идемте. Оставьте страхи по поводу утомления. Немного молока – это именно то подкрепляющее, которое нужно вашей пациентке. Вы так не думаете?

Эбигейл вынула из сумочки пенни и протянула фермеру. Он наполнил еще одну кружку и отдал ей. Девушка пила жадно, пенистое молоко оставило на ее верхней губе тонкую белую полоску. Она широко улыбнулась и отдала кружку Элайзе.

– Чудесное. Попробуйте, – предложила она.

Элайза поднесла кружку к губам и отпила. Ее лицо перекосилось, врача едва не стошнило. Молоко оказалось отвратительным, свернувшимся и непригодным для питья.

– Но, Эбигейл! Молоко никуда не годится. Оно скисло.

– Что за вздор, Элайза. Я его только что пила.

Эбигейл забрала кружку и понюхала остатки молока. Нахмурилась. Ее лицо на мгновение омрачилось, Элайза прежде подругу такой не видела. Внезапно она выплеснула жидкость на траву и вернула кружку фермеру.

– Не могу понять, о чем вы, – сказала Эбигейл. – Мне показалось, молоко вкусное. Идемте. – Она снова взяла Элайзу под руку и повела прочь от коровы. – Давайте пройдемся по зоосаду.

Врач не знала, что и думать о произошедшем. Она видела, как Эбигейл пила молоко, но сама не смогла проглотить ни капли, таким кислым оно было. Почему девушка этого не заметила? И почему она решила сделать вид, что молоко хорошее, когда это было не так? Мелкое, на первый взгляд, незначительное происшествие, но Элайзу оно растревожило. День для нее утратил золотое сияние, и она испытала облегчение, когда, обойдя парк, они с Эбигейл вернулись в дом.

Два дня спустя Элайза вошла в кабинет доктора Гиммела и обнаружила там Грессети.

– А, дорогая моя Элайза, – вскочил ее наставник. – Мы собирались уходить.

– Да?

– Я веду синьора Грессети познакомиться с сэром Эдмундом Уиксом. За время пребывания здесь наш гость заинтересовался нарушениями кровообращения, а в этой области лучшего хирурга, чем сэр Эдмунд, нет.

Он снял с вешалки шляпу и, махнув Элайзе, скрылся за дверью.

– Мы вернемся до дневной операции, не бойтесь, – бросил он через плечо.

Грессети низко поклонился, прежде чем снова надеть шляпу и пройти мимо Элайзы. Она отстранилась, не желая даже слегка коснуться его. Грессети помедлил, явно заметив ее нежелание находиться с ним рядом.

– Я вижу, вы все еще сердитесь на меня, доктор Хоксмит. Боюсь, я расплачиваюсь за открытую натуру. Прошу вас, я не хотел никого обидеть. Такова моя манера поведения, всего лишь, она могла показаться вам странной. Умоляю, не позволяйте неудачному началу испортить наши рабочие отношения.

Элайза принужденно улыбнулась.

– Не беспокойтесь, синьор, наши рабочие отношения не пострадают.

– Грессети? Идемте, нельзя заставлять сэра Эдмунда ждать, – позвал доктор Гиммел из приемной мистера Томаса.

Грессети замешкался, явно собираясь сказать что-то еще, потом передумал и вышел.

Элайза обнаружила, что задерживала при нем дыхание. Она покачала головой. Что в этом человеке так тревожило ее? Просто его непривычная манера держаться? Ей пришла в голову мысль. Открыв дверь, она выглянула из кабинета.

– Мистер Томас, синьор Грессети расписывался в нашем журнале за время своего пребывания у нас? – спросила она.

– А как же, доктор Хоксмит. Думаю, он это сделал в первое же утро.

Мужчина облизал палец и перелистал журнал, лежавший на столе.

– Да, так я и думал. Вот, пожалуйста.

Он развернул журнал и указал на подпись Грессети с элегантным росчерком.

– Позвольте, я на секунду возьму?

Элайза отнесла журнал в кабинет, прежде чем мистер Томас успел спросить, зачем он ей. Закрыла дверь и села за стол доктора Гиммела. Поколебавшись одно мгновение и уняв неловкость от того, что собиралась сделать, Элайза начала рыться в ящиках стола. Через несколько минут в руках у нее было рекомендательное письмо из Миланского института. Написано оно было якобы профессором Сальваторесом и подписано им, но почерк точно совпадал с почерком в журнале. Письмо, судя по всему, написал сам Грессети. Его рекомендации оказались поддельными. Элайза была в этом уверена. Разумеется, оставалась небольшая вероятность, что профессор попросил Грессети написать письмо, чтобы не трудиться самому, но при нем ведь наверняка состоял для таких дел секретарь. Элайза откинулась на спинку широкого кожаного кресла. У нее всегда были подозрения относительно Грессети, но она их подавляла, говоря себе, что его рекомендации безупречны и ей нечего страшиться, кроме его грубости. Теперь, однако, все выглядело иначе. Если письмо было фальшивым, значит, они не знали о Грессети ничего. Кто стал бы подделывать его, чтобы получить доступ в больницу? Хирург-соперник? Некто, присланный проверить состоятельность доктора Гиммела? Пока воображение Элайзы рождало все новые варианты, она заметила в стойке для зонтов трость. Черную трость Грессети с серебряной рукоятью. Ей вспомнился звук, который она слышала в переулке за клиникой. Звук, исходивший от кого-то, прятавшегося во мраке. Звук, напугавший ее в ночь, когда была убита Марта. Элайза поспешила к трости и взяла ее в руки. Она оказалась тяжелее, чем ожидала врач, дерево под пальцами было теплым, серебряное навершие холодным. Она осторожно потрясла трость и услышала слабый стук, что-то у нее в руках задрожало. Трость была полой. Внутри несомненно что-то скрывалось. Значит, крышка должна сниматься. Элайза как раз собиралась это сделать, когда дверь распахнулась, и вошел Грессети. Увидев трость в руках Элайзы, он остановился и нахмурился. Потом быстро сменил выражение лица и вежливо улыбнулся, но его глаза это движение не затронуло.

– А, доктор Хоксмит, я вернулся за тростью, а вы ее уже нашли. Видите, каким забывчивым может быть мужчина, если у него нет жены, чтобы его натаскать? – Он потянулся и бережно забрал у Элайзы трость. – Благодарю вас. До встречи…

Коснулся шляпы и вышел.

Элайза какое-то время стояла неподвижно, с громко бьющимся сердцем.

В ту ночь она допоздна работала в больнице. Часов в сутках не прибавлялось, а все более долгие визиты к Эбигейл приводили к тому, что на столе Элайзы скапливались бумаги, и ее пациентов приходилось передавать другим врачам. Когда она сошла с омнибуса и двинулась по Уайтчеплской Хай-стрит, день уже угасал, и опустился вызывавший кашель туман. Газовые фонари на широких улицах давали небольшие пятна света, но в переулках и боковых проходах серый воздух был густ от тумана и подступающей тьмы. По причине позднего часа обычная толпа рассосалась. Из-за погоды все, кому не нужно было выходить, сидели по домам.

Элайза поплотнее запахнула шаль и ускорила шаг. На полях ее шляпки каплями оседал и срывался с края туман. Торопясь вдоль Марчмонт-стрит, она услышала у себя за спиной шаги, ускорившиеся вместе с нею. Она свернула у лавки обойщика, двери и ставни которой были заперты; приветливый хозяин завершил на сегодня работу. Поворачивая, Элайза оглянулась и ясно увидела силуэт человека, двигавшегося быстро, близко к стене, решительным шагом. Элайза пересохшим языком слизнула туман с губ. Вся сила ее воли ушла на то, чтобы не побежать. Она искала других людей, но на брусчатке было пусто. Туман стал гуще – горькая смесь грязной воды, отсыревшего дыма и кислых уличных запахов. До жилья Элайзы оставалось лишь несколько минут, но земля словно растягивалась под ногами. Ее преследователь опасно приблизился. Она не смела оглянуться. Метнувшись за угол, Элайза влетела прямиком в крепкую грудь дюжего пьяницы.

– Ой! Смотрела бы ты, куда идешь.

Он еле ворочал языком.

– Простите. Прошу, позвольте пройти.

Элайза попыталась обойти его, но он схватил ее, сомкнув грязные пальцы на запястье.

– Куда спешим, дамочка? Сдается мне, ты бежала мне в объятия, не иначе.

Он толкнул ее всем телом и потащил спиной вперед, пока не прислонил к противоположной стене.

– Пустите меня!

Элайза вырвала у него руку, но он прижал ее к грубому камню: мужчина был вдвое тяжелее.

– Может, поцелуемся, а?

Он наклонился к ее лицу.

Элайза отвернулась и закричала, но его не так-то легко было обескуражить. Она почувствовала, как за ворот ее платья лезет рука. Лягнула пьяного в лодыжку, но эль так притупил его чувства, что он даже не поморщился.

– Любишь погрубее, да? Ладно, вот тебе то, чего ты хочешь, потаскушка!

Он дернул ее за ворот, разорвав лиф платья и обнажив корсет. Ткнулся лицом в ее грудь. Элайза открыла рот, чтобы закричать, но в этот миг нападавший отлетел от нее с поразительной скоростью. Кто-то необычайно сильный сгреб его за шиворот и рванул назад, свалив с ног на мокрую брусчатку.

– Что за?..

Пьяный пытался встать, изумленный внезапным превращением из нападавшего в пострадавшего.

Из тумана появилась высокая фигура в цилиндре и развевающемся плаще. Грессети. Элайза прикрыла обрывками платья обнаженную грудь. Пьяница поднялся и бросился на Грессети, который отступил в сторону, из-за чего громила снова рухнул в канаву.

– Ублюдок! – кричал он, барахтаясь в нечистотах и грязи. – Я тебя достану! Я тебе покажу, как меня трогать!

Он собирался подняться, но Грессети одним плавным движением потянул рукоять своей трости и извлек из нее блестящий клинок. Острие его он приставил к горлу пьяного. Тот застыл.

– Думаю, синьор, – медленно произнес Грессети, – вам бы лучше уйти отсюда, пока еще можете.

Мгновение все стояли неподвижно, а потом пьяница рванулся прочь. Грессети смотрел ему вслед. Элайза смотрела на Грессети. Помешкав лишь секунду, он вложил клинок в ножны и защелкнул крышку. Беззвучно. Серебряное навершие трости, служившее рукоятью клинка, возвращалось на место поворотом и вовсе не издавало звука. Элайза отошла от стены. Грессети повернулся к ней с улыбкой.

– Сбежал. Думаю, больше он вас не потревожит, – сказал он.

– Вы… вы шли за мной.

Элайза не смогла сдержать дрожь в голосе.

Грессети не ответил, лишь едва заметно поднял подбородок и прищурился.

– Вы шли за мной, – повторила Элайза, на этот раз отчетливее. – Зачем? Чего вы хотите?

Грессети шагнул к женщине. Она невольно отступила и снова уперлась спиной в стену.

– Простите меня, – произнес он, и голос его прозвучал, словно мурлыканье тигра, – но вы должны знать, что я нахожу вас… завораживающей, доктор Хоксмит. За то недолгое время, что я провел в вашем обществе, я проникся к вам чувством, которое больше не могу скрывать.

Элайза собрала все свое мужество.

– Синьор, – выплюнула она в его сторону, – не обманывайтесь. Ваши чувства не взаимны. Вы не интересуете меня никоим образом, помимо того, что от меня требуется в качестве ассистента доктора Гиммела. Ваше внимание мне нежеланно.

– Ах, Бесс, я снова нанес обиду там, где не собирался. Умоляю вас…

– Как?! – голос Элайзы сорвался на крик. – Как вы меня назвали?

Грессети смутился. Пожал плечами.

– Я думал, Бесс – это ласковая форма имени Элизабет, разве нет? А вас так зовут, я знаю. Я видел ваше имя на письмах в кабинете доктора Гиммела…

Элизабет не стала слушать дальше. Оттолкнув его, она бежала в ночь, и туман поглотил ее, прежде чем Грессети успел вымолвить еще хоть слово.

В следующий четверг вечером Элайза обедала с Эбигейл и Саймоном. В последние дни она заметила у пациентки явный упадок сил. После обеда троица расположилась в гостиной у камина. Элайза поудобнее устроила Эбигейл на диване, и та вскоре заснула, неглубоко дыша. В спящей Эбигейл появлялось нечто, из-за чего она выглядела куда болезненнее, чем когда была бодра и оживлена. Элайза погладила ее по голове. Ей было ясно, что нельзя надолго откладывать операцию. Ради всех них ей нужно было сохранять оптимизм, но в глубине души она боялась, что Эбигейл недостаточно сильна для того, чтобы пережить столь сложное и изматывающее хирургическое вмешательство.

– Пойдемте, – она ощутила, как Саймон взял ее за руку, – посидите со мной.

Он отвел ее к диванчику по другую сторону камина. Рядом с ним стояли в вазе павлиньи перья. Элайза коснулась их нежного шелка, отчего по радужным фиолетовым и зеленым тонам прошла рябь.

– Такие красивые, – пробормотала она.

– Некоторые считают, что они приносят несчастье.

– Мы – нет.

– Мы?

– То есть моя… семья.

Она исправилась, удивившись тому, насколько близка была к разоблачению, чтобы сказать Саймону, что у большинства ведьм есть дома павлиньи перья.

– Вы о них очень мало говорите.

С этими словами Саймон расправил у нее на колене ткань юбки. Подобные случайные проявления близости стали для них естественными, когда они оставались наедине.

– Живых никого не осталось, – просто ответила она.

– Вы, как и я, совсем одна в этом мире.

– Но у вас есть Эбигейл.

Он взглянул на нее, потом кивнул. Элайза задумалась, не смирился ли парень с возможной смертью Эбигейл. Он уже считал себя одиноким? Как ей хотелось обнять его и сказать, что она всегда будет рядом, что ему больше не надо страшиться одиночества. Но она не могла. Как могла Элайза позволить ему привязаться к себе, зная – а она знала, – что она, возможно, будет вынуждена внезапно бежать, исчезнуть из его жизни без объяснений? Как могла она обречь его на такое, когда он и так может лишиться всех, кого любит?

– Откуда такая печаль? – спросил Саймон, обнимая ее за плечи и целуя в щеку.

Элайза закрыла глаза, наслаждаясь волшебным мгновением близости. Она должна быть сильной. Должна сохранять рассудок. От этого зависело выздоровление Эбигейл. И счастье Саймона в будущем. А она хотела, чтобы он был счастлив, очень хотела. Она вымученно улыбнулась.

– Не печаль, просто усталость.

– Вы слишком много трудитесь, любовь моя.

– Много работы. В клинике наплыв как никогда, а доктор Гиммел стал полагаться на меня все больше и больше.

– Ему очень повезло, что у него есть вы. Как и всем нам.

Он взял ее руку, лежавшую на коленях, и поднес к губам. Элайза коротко рассмеялась и внезапно встала.

– Мистер Гестред, по-моему, вы пользуетесь моей беспомощностью, – поддразнила она.

– Не уходите.

Он вскочил с дивана.

– Что ж, – сказала она, быстро отойдя к карточному столику, – если обещаете хорошо себя вести, я соглашусь сыграть партию в канасту. Пора бы уже хоть кому-нибудь научить вас делать это.

– Ах, вот как? Что ж, посмотрим!

Саймон сел к столу и, взяв колоду карт, попытался ее ловко перетасовать. У него получилось лишь уронить их большей частью на пол. Элайза рассмеялась, глядя, как он пытается собрать карты и остатки самоуважения, и подумала, что никогда в жизни не любила мужчину сильнее.

Утром Элайза опоздала в больницу. Развязывая ленты шляпки, она пробежала мимо Томаса.

– Доброе утро. Доктор Гиммел здесь?

– Да, уже с четверть часа. Я как раз собирался подать чай. Захватить еще одну чашку?

– Благодарю вас, будет очень кстати.

Мистер Томас скрылся в кухоньке за кабинетом. Как только он вышел, из коридора в комнату шагнул Грессети.

– Доктор Хоксмит, доброе утро. Счастлив видеть вас в добром здравии после прискорбного происшествия с пьяным.

Он не выказывал признаков неловкости, хотя они встретились впервые после того случая возле ее дома. Казалось, мужчина решил помнить лишь о том, что спас ее, и ни о чем больше.

– Все хорошо, благодарю вас.

Элайза колебалась. Она больше не могла держать при себе то, что выяснила о рекомендательном письме. Если всему этому было какое-то простое объяснение, она желала его выслушать. Ей нужно знать о Грессети правду. Отчасти ее ужасала одна мысль о том, чтобы противостоять ему. В прошлом, когда дело касалось Гидеона, она всегда действовала одинаково: исчезала, едва убедившись, что это колдун, прежде чем он успеет понять, что она его узнала. На этот раз все, однако, было сложнее. Она не могла покинуть Эбигейл, не сейчас. И, если быть честной с собой, не хотела оставлять Саймона.

– Синьор Грессети, – начала она, – я хотела узнать, сколько вы сотрудничаете с Миланским институтом?

– Много лет. Почему вы спрашиваете?

Их прервал доктор Гиммел, быстрым шагом вышедший из кабинета.

– А, Элайза, вы здесь. Хвала небесам!

– Что случилось?

– Я только что получил сообщение от Саймона Гестреда. Эбигейл совсем плоха.

– Что?!

– Она потеряла сознание, и он не смог привести ее в чувства.

Доктор Гиммел шел к двери.

– Нам нужно поспешить, доктор Хоксмит, – на ходу сказал он.

Элайза побежала следом за ним. Грессети придется подождать.

В доме Гестредов их встретил Саймон, в ожидании меривший шагами вестибюль.

– Когда это случилось? – спросила Элайза.

– Около часа назад. Горничная помогала ей одеваться. Сначала мы подумали, что это обморок, но я не могу ее разбудить. Она в постели. Идемте, сюда.

Втроем они поспешили вверх по широкой лестнице вдоль площадки. Комната Эбигейл была в передней части дома, выходившей на парк. Через два доходивших до пола окна лился мягкий утренний свет. Солнце играло на медной решетке кровати и постельном белье в розочках. Эбигейл лежала на подушках, ее глаза были закрыты, но веки слегка трепетали. Дыхание казалось неровным и прерывистым. Она была бледна, вокруг рта залегла синеватая тень. Доктор Гиммел подошел к постели первым. Он поднял веко Эбигейл и изучил зрачок. Потом приложил стетоскоп к сердцу и выслушал легкие. Элайза стояла по другую сторону кровати. Она приложила пальцы к пульсу на шее Эбигейл и сосчитала неровные удары.

– Что с ней? – спросил Саймон. – Что случилось? Я знаю, она в последнее время была усталой, но это… это так неожиданно. Я не понимаю.

Доктор Гиммел и Элайза встревоженно переглянулись. Выпрямившись, доктор Гиммел отошел от постели Эбигейл.

– Состояние вашей сестры, как видите, ухудшилось. Я надеялся, что лечение может остановить развитие болезни, но…

В этот миг Эбигейл застонала. Она пошевелилась, медленно открыла глаза.

– Элайза? Это вы?

– Я здесь, Эбигейл. Не бойтесь.

– Как я оказалась в кровати? Доктор Гиммел? Я причинила всем столько беспокойства.

Она попыталась сесть.

– Лежите, моя дорогая, – улыбнулся доктор Гиммел. – Вам нужно беречь силы. Постельный режим. Никакого напряжения, слышите? Мистер Гестред, я пришлю сиделку из Фицроя. Вашей сестре нельзя позволять вставать, и ее не следует утомлять общением, ясно?

– Совершенно.

– Доктор Хоксмит, разумеется, будет ее посещать. Мы увеличим дозу лекарства, но прежде всего сейчас нужен покой.

Он поманил Саймона и отошел с ним в угол. Элайза взяла Эбигейл за руку и сжала ее. Несмотря на то что разговор велся шепотом, она ясно слышала, о чем говорили мужчины.

– Что нужно предпринять? – спросил Саймон.

При взгляде на его лицо у Элайзы разрывалось сердце.

Доктор Гиммел утешающим жестом положил руку ему на плечо.

– Боюсь, мы больше не можем откладывать операцию, – сказал он.

– Но она так слаба.

– Да, но мы исчерпали все возможные варианты. Мы дадим ей отдохнуть и набраться сил – день-два. Будем надеяться, этот случай пройдет без последствий и она окажется достаточно крепка для операции.

Элайза почувствовала, как Эбигейл крепче сжала ее руку.

– Я умираю, да? Прошу, скажите мне правду.

Ее распущенные волосы струились по подушке, как водоросли, колеблемые тихим приливом. Кожа пугающе натянулась, глаза запали. Элайза ощутила злость на несправедливость жизни. Она стояла, глядя на дорогую подругу, столь же беспомощная, как когда-то рядом с братом. И с отцом. И с сестрой. Как она могла ничего не предпринять, когда в ее власти было спасти Эбигейл?

Элайза села на край кровати и постаралась, чтобы в ее голосе не прозвучала печаль.

– Эбигейл, вы моя пациентка, и я не собираюсь позволять вам умирать, слышите?

Девушка улыбнулась.

– Вы мне запрещаете, доктор?

– Целиком и полностью запрещаю.

– Тогда я, конечно, не должна этого делать. Позволить себе скончаться при такой неустанной заботе – это верх невоспитанности, вы согласны?

– Согласна. А теперь вы должны отдохнуть. Я зайду в аптеку при больнице и вернусь позднее. И пришлю вам сиделку.

– Добрую, пожалуйста.

– Злющую, – пообещала Элайза, – чтобы не давала вам встать с постели, мисс Гестред.

Элайза поднялась, подоткнула девушке одеяло.

– Спите. Вот что я вам прописываю.

– Хорошо, доктор. – Внезапно Эбигейл открыла глаза, начиная оживать. – Я буду хорошей пациенткой и все сделаю, как скажете.

В тот вечер Элайза шла домой с тяжелым сердцем. Она приготовила для Эбигейл зелье, которое должно было придать ей сил, и порадовалась, что девушка к чаю выглядела немножко бодрее. Никуда не делись лишь мысли, что операция в ее нынешнем состоянии была бы губительна. В тот день туман почти не рассеивался и снова сгустился в сумерки. Рынок разобрали, Элайза шла среди выброшенных гнилых овощей и мусора. Музыка, которую играл шарманщик, плыла сквозь сумрак, причудливо искаженная и приглушенная туманом. Фонарщик как раз спускался с лестницы возле дома миссис Гарви, когда Элайзу замутило. Она остановилась и напряженно прислушалась. Сперва подумала, что растревоженный ум сыграл с ней злую шутку, но чем дольше девушка слушала, тем более ужасающе реальным делался звук, долетавший до ушей. Мелодия, плывшая сквозь застоявшийся воздух, была безошибочно узнаваема. Элайза бросилась к ее источнику, бездумно врезаясь в людей и не обращая внимания на их крики. Она добежала до шарманщика как раз, когда музыка оборвалась.

– Кто попросил это сыграть? – спросила она.

– Что?!

Глаза бородача распахнулись на половину щетинистого лица от требовательности, с которой был задан вопрос.

– Вы играли «Зеленые рукава». Кто заплатил за эту мелодию? Где человек, который попросил ее сыграть?

Она оглянулась, осматривая маячившие в тумане безликие тени.

– «Зеленые рукава», говорите? – шарманщик покачал головой. – У меня ее нет. Могу сыграть красивый вальс, если хотите.

– Но я ее слышала. Я слышала «Зеленые рукава», – настаивала Элайза.

– Не от меня, дорогуша.

Он пожал плечами и снова принялся крутить ручку. Уши Элайзы подверглись нападению нестройных нот военного марша.

– Вот, пусть разогреет кровь и прогонит сырость, а?

Элайза смотрела на него, качая головой. Потом попятилась, продолжая всматриваться, всматриваться и всматриваться в лица вокруг. В конце концов у нее сдали нервы, и она, добежав до двери, захлопнула ее за собой. Не обращая внимания на расспросы миссис Гарви, здорова ли она, Элайза метнулась наверх, бросилась на кровать, зажала уши руками и свернулась клубком, не понимая, кончится ли когда-нибудь этот кошмар.

Элайза сидела за столом в кабинете доктора Гиммела, изучая статьи об убийствах в Уайтчепле. Чтение было шокирующим. Мясник не довольствовался лишь тем, что отнимал жизнь у несчастных жертв, он к тому же чудовищно их уродовал. На теле Марты нашли десятки порезов и колотых ран. Мэри Энн Николс лишилась части внутренностей. Бедной Энни Чепмен почти отрезали голову. Несомненно, эти убийства были делом злого и больного ума, но в них читалось и умение. То было не бешеное кромсание ножом в исступлении, а работа, сделанная с обдуманной точностью. Едва ли не со старанием. Элайза вспомнила клинок Грессети. Таким оружием, конечно, можно было нанести более крупные раны, но оно не позволило бы осторожно изъять определенные органы. Здесь потребовался бы куда более точный инструмент. Как и приличное знание анатомии. Уже появились предположения, что Потрошитель мог быть мясником. Или хирургом. Элайза не сомневалась, что человек, ответственный за эти чудовищные преступления, должен обладать медицинскими навыками и познаниями. От этой мысли ей было дурно. Что могло побудить кого-то использовать знания, полученные для исцеления, чтобы творить такое варварство и жестокость? Какой злой ум мог измыслить столь хладнокровное и безжалостное обращение с беззащитными женщинами?

Элайзе был знаком подобный ум. Он принадлежал именно такому человеку. Тому, кто ни перед чем не остановится, чтобы добиться своего. Получить ее. Не просто убить; его не интересовала месть. Он хотел, чтобы она принадлежала ему. Хотел ее душу. Мог ли Грессети быть Гидеоном? Могло ли статься, что эти женщины умирали из-за того, что он ее преследует? Если она останется здесь, сколько женщин еще погибнет? Но если она исчезнет, кто спасет Эбигейл? Элайза уронила газету на стол и потерла виски. Ей нужно было отыскать способ избавиться от Грессети, но кто ей поможет? Доктор Гиммел по-прежнему считал, что его рекомендовал профессор Сальваторес. Возможно, если она откроет, что рекомендации подделаны, его прогонят. Элайза вынула из ящика лист бумаги и взяла перо. Обмакнула в чернильницу. Она сама напишет в институт, попросит кое-что уточнить относительно Грессети. Как только придет ответ, говорящий, что в институте о нем не слышали, Элайза поставит в известность доктора Гиммела. Возможно, глубоко укоренившийся в ней страх и настороженность в отношении незнакомцев делали ее предвзятой. Грессети мог и не быть Гидеоном. Но даже если это не он, она ему не доверяла. Чем скорее его прогонят, тем лучше. Если убийства прекратятся, она получит ответ. Пока он не подозревал, как близка девушка к тому, чтобы раскрыть его подлог, у нее были основания полагать, что он не пойдет против нее.

Элайза начала писать, борясь со страхом, что Грессети может в любой миг появиться и увидеть, чем она занята. Девушка корила себя за то, что не додумалась написать в институт раньше. Перо двигалось вперед, царапая бумагу. Внезапно Элайза остановилась. Она смотрела на слова, которые только что написала. Формальности ради она вывела его имя полностью: синьор Дамон Грессети. Она взяла другой лист и выписала буквы имени и фамилии по кругу, отбросив титул. Ее мысли метались, когда она переставляла буквы, вычеркивая их одну за другой, пока не сложила из них другое имя. Безупречная анаграмма. Как раз в такие игры он играл с удовольствием. Элайза бросила перо, словно оно жгло ей пальцы, и потрясенно уставилась на слова, которые сложила на бумаге: Гидеон Мастерс.

Элайза прибыла на Йорк-террас, 4, менее чем через полчаса после открытия. Теперь она была уверена, что Грессети и в самом деле был Гидеоном и что он нес ответственность за злодеяния в Уайтчепле. Ее мучили вина и отчаяние при мысли о том, что убийства отчасти были на ее совести. Если бы она не поселилась в Уайтчепле, если бы не открыла там клинику, Грессети… Гидеон никогда бы там не появился. И Марта, Мэри Энн и Энни все еще были бы живы. Добравшись до комнаты Эбигейл, Элайза была уже не в состоянии скрывать свое настроение. Саймон поднялся со своего места возле постели, встревоженный ее смятением.

– Дорогая Элайза, что случилось? Идемте, сядьте к огню. Скажите, что вас привело в такой ужас?

Он взял ее за руки и подвел к диванчику в дальней части комнаты.

– Мне нужно осмотреть Эбигейл, – воспротивилась Элайза.

– Сестра мирно спит. Она может немного подождать. Кому сейчас нужно внимание, так это вам.

Саймон снял с нее шляпку и нежно погладил Элайзу по щеке.

– Не скажете, что стряслось?

Элайза закрыла глаза, пряча готовые пролиться слезы. Слезы! Впервые за столько лет. Впервые с тех пор, как она стояла с матерью в Бэткомской тюрьме. Она тогда пообещала маме, что больше слез не будет. Но сейчас, когда Саймон готов ее поддержать и так внимателен, так хочет разделить ее горести, теперь она чувствовала себя более уязвимой, чем в те долгие десятилетия, когда жила одна.

– Я не могу вам сказать, – ответила она. – Всем сердцем хотела бы, но…

Она покачала головой.

– Я могу чем-нибудь помочь?

– Нет.

– Пусть так, но, возможно, разделив свои тревоги с другим, то есть со мной, вы увидите, что уже и в этом есть некоторое утешение. Я не хочу, чтобы вы страдали в одиночестве. Я позволил себе думать, что мы друзья. Близкие друзья. Друзья, которые должны доверять друг другу. Поддерживать в трудные минуты.

– Все, что я могу вам открыть, – это то, что есть человек, которого я боюсь. Он не тот, за кого себя выдает. И я полагаю, что он способен на ужасные вещи.

– Кто?

Элайза покачала головой.

– Дорогая, вы должны сказать. Мне невыносимо думать, что вам страшно. Как я могу вас защитить, если не знаю, откуда ждать опасности?

Элайза глубоко вдохнула.

– Обещайте, что не станете действовать поспешно, если я его назову. Он не должен знать, что я раскрыла его обман. Даете слово, что не выступите против него?

– Хорошо, неохотно, но да. Даю слово.

– Это синьор Грессети.

Лицо Саймона омрачилось. В углу левого глаза задергалась мышца.

– Тот итальянец из Фицроя? Но доктор Гиммел о нем очень хорошо отзывается. Вы уверены?

– Да. Вне всякого сомнения. Этот человек мошенник, и он опасен. Не просите у меня дальнейших объяснений, умоляю.

– Вы говорили о своих страхах с доктором Гиммелом?

– Я не могу, пока нет доказательств. Я написала в Миланский институт. Жду, когда ответят. А пока…

Она умолкла, голос изменил ей.

Саймон отпустил ее руки и поднялся.

– А пока вы должны перебраться к нам. Нет, я не стану слушать возражения. Каким бы другом я был, если бы позволил вам одной каждый день пересекать Лондон, пока вы страшитесь этого человека? Что бы он ни сделал, каковы бы ни были его намерения, он не тронет вас здесь. В этом я уверен.

– Но моя клиника…

– Может обойтись без вас какое-то время, пока это создание не будет обличено и изгнано. Как только вы получите необходимое доказательство и поставите в известность доктора Гиммела, я сам с превеликим удовольствием пинками погоню негодяя обратно до самого Средиземного моря, если понадобится.

Он поднял руку.

– Не нужно больше слов, Элайза. Я в этом вопросе непреклонен. Сегодня же пошлю экипаж к вам домой, чтобы забрать все, что необходимо.

Элайза ощутила такое облегчение при мысли о том, что будет жить под защитой Саймона, что во второй раз подумала, что сейчас заплачет. Она встретилась глазами с решительным взглядом возлюбленного.

– Очень хорошо, – тихо произнесла она. – Я приму ваше любезное предложение. Только отправьте экипаж вечером, позже. Я должна еще раз открыть клинику, чтобы уведомить пациентов, что меня несколько дней не будет. Было бы нечестно просто исчезнуть.

– Но вы приедете? Как только закроете клинику?

Она встала и, шагнув в его объятия, положила голову ему на грудь. Его ласковые руки гладили ее по спине.

– Приеду.

Элайза собиралась прямиком домой после встречи с Саймоном, но поняла, что ей нужны кое-какие лекарства из аптеки. Если клинику предстояло ненадолго закрыть, нужно удостовериться, что у пациентов хватит медикаментов до возвращения своего врача. Она прошлась вдоль полок с фармакопеей, отбирая флаконы и баночки, пока саквояж не заполнился настолько, что перестал закрываться. Когда она укладывала пачку бинтов и повязок, за спиной появился Роланд.

– Доктор Хоксмит, не ожидал вас здесь увидеть.

Улыбался он довольно приветливо, но Элайза уловила в его голосе укор.

– Роланд, я понимаю, что в последнее время проводила с пациентами в Фицрое меньше времени, чем надо бы. У меня есть другие обязанности.

– Я так и понял.

Он оставил эту тему и подал Элайзе упаковку корпии.

– Запасы для вашей клиники? Страшно, наверное, сейчас работать в таком месте. Я так понимаю, жертвы были вашими пациентками?

Всеобщий ужас от того, что творил Потрошитель, был так велик, что Роланду даже не пришлось уточнять, чьих жертв он имел в виду. Об убийствах говорил весь Лондон. Да и весь мир.

– Да. – Элайза защелкнула саквояж. – По крайней мере, две точно. Насчет третьей я не уверена.

– Третьей? Так вы не слышали?

– О чем?

– О новых убийствах.

– Новых?

– Да, прошлой ночью.

Увидев, как она потрясена, Роланд попытался оправдаться.

– Простите, доктор Хоксмит, я решил, вы знаете. Утром было в газетах. На этот раз две женщины. Да, две в одну ночь. Обе страшно порезаны… такой ужас.

Роланду пришлось договаривать в пустоту, потому что Элайза подхватила саквояж и выбежала из комнаты.

По дороге домой она успела разработать план, поэтому, прибыв на Хебден-стрит, точно знала, что будет делать. Гидеона необходимо остановить. И сделать это должна она. Времени дожидаться письма из Милана у нее не было. Времени на полумеры тоже. Она сама встанет против него. Сделает все, что потребуется, чтобы избавить мир от этого зла. Больше ни одна женщина из-за него не умрет. И из-за нее. Ни одна!

В клинике было немноголюдно. Туман сменился затяжным дождем. Из-за плохой погоды и страха, заливавшего улицы вместе с ливнем, все, кому не нужно было выходить, сидели по домам. Даже женщины, добывавшие пропитание прогулками по переулкам и боковым улочкам, большей частью сочли, что опасность слишком велика. Все они были знакомы между собой. Некоторые потеряли подруг. Обстоятельства убийств знали все, ужас стал слишком силен, чтобы с ним совладать. Элайза дождалась, пока в комнатке осталась лишь одна пациентка. Такая юная девушка, что больно было смотреть; ее мучил кашель. Элайза коснулась рукава страдалицы, когда та собралась уходить.

– Погоди, – попросила она, – минутку.

Девушка взглянула не нее затуманенными глазами.

– Конни, так?

– Да, доктор.

Голос у нее был хриплый.

– Я хочу попросить кое о чем. Знаю, это может показаться странным, но я надеюсь, что ты просто допустишь, что у меня на то есть причины. Поможешь?

– Конечно. Я, правда, немного что могу, но вы просто скажите, что надо, доктор.

– Посмотри, – указала Элайза, – вот.

Она взяла с углового столика милое зеленое платье из тонкого хлопка с кружевами на воротнике и манжетах.

– По-моему, оно твоего размера. Цвет тебе пойдет. Обменяешь на него свою одежду?

– Что, эти-то лохмотья? Да зачем они вам?

– Это неважно. Просто соглашайся.

Конни потянулась, потрогала свежую ткань, и ее лицо просияло, когда она коснулась пальцами вышивки на поясе.

– Тогда идет, – согласилась она. – Ума не приложу, зачем вам это, но я согласна.

– Еще кое-что. – Элайза забрала у девушки платье. – Иди сразу домой. Поняла? Никакой работы. Сразу домой. Обещаешь?

– Ладно. – Конни пожала плечами и кивнула. – Обещаю.

Не прошло и часа, как Элайза в поношенном, но кричаще-ярком платье пациентки, убрав волосы под шляпку с цветами, бродила по самым темным улицам Уайтчепла. Ее шаль быстро промокла под дождем. Она шла медленно, выжидающе, прислушивалась и знала, что он ее отыщет. Ей не пришлось долго ждать.

Повернув в узкий тупик, она услышала за спиной шаги. Прошла мимо кошки, припавшей при виде нее к земле. Животное взвыло, когда мужчина, шедший за Элайзой, подошел ближе. Девушка дошла до стены и обернулась, наклонив голову, чтобы спрятать лицо под полями шляпки. Высокая фигура оказалась всего в паре шагов от нее. Лил теплый, но непрекращающийся дождь, на улицах стояли лужи. От неустанного шума ливня делалось не по себе, он походил на шипение сотни разозленных змей. Вдали послышался стук подков: по брусчатке проехала двуколка. Откуда-то в ночном воздухе донеслись звуки пианино и пьяное пение. Склонив голову, Элайза видела лишь ноги преследователя, его начищенные до блеска туфли, дорогую ткань брюк и подол плаща с шелковой подкладкой. И его черную трость, серебряное навершие которой отразилось в луже при свете ближайшего газового фонаря.

Голос Грессети ни с чьим спутать было нельзя.

– Добрый вечер, синьорина. Найдется ли у вас нынче время, чтобы развлечь джентльмена?

Элайза закрыла глаза. Час пробил. То, что она наконец решилась встретиться лицом к лицу с Гидеоном именно в эту ночь, казалось уместным. Самайн. Хеллоуин. В темное время накануне Дня всех святых по земле бродили неупокоенные духи. До подземного мира можно было дотронуться рукой; отворялась дверь, и его обитателей снова влекло в осязаемый мир. Лучшее время, чтобы призвать тех, кто мог ей помочь. Сестер по ведовству. Теперь она выпустит на волю давно лежавшую под спудом силу. Мысленно она обратилась к той части своего ума, в которую веками запрещала себе вход. Место скрытой силы. Место чуда. Место магии. На ее языке стали складываться давно забытые слова, они переполняли рот, давили на зубы, они хотели, чтобы их произнесли вслух. Элайза призвала силу, которая, девушка точно знала, жила в ней, пусть и дремала так много лет. За ее опущенными веками заплясали и заметались радуги. В ушах задышал шепот тысяч голосов, велевший ей продолжать, эхом отзывавшийся на ее безмолвные заклинания. Сила вскипела в теле, поднялась приливом воли, яростным жаром, великолепной, пробуждающей, клокочущей энергией. Чувствуя, как преображается ее тело, Элайза медленно открыла глаза и обратила лицо к преследователю. Лицо, на котором таял отпечаток волшебства.

Грессети ахнул, узнав Элайзу, его рот распахнулся от изумления при виде того, как сияло ее лицо. Потом он улыбнулся – долгой, тонкой, скользящей улыбкой, которая проползла по его лицу, как змея, подбирающаяся, чтобы напасть.

– Надо же, Бесс, – выдохнул он, – вот это зрелище. Я всегда говорил, что однажды ты станешь великолепна.

С этими словами черты его лица начали расплываться. На глазах Элайзы человек, бывший синьором Грессети, искажаясь и трепеща, таял в полумраке под дождем, пока снова не собрался в человеческое существо. Теперь перед ней стоял Гидеон. На нем висела та же мрачная черная одежда и та же шляпа, которую она помнила. Лицо выглядело таким же сильным и как никогда соблазнительно красивым. Он улыбался с опасной теплотой. Тело его было широкоплечим, но гибким и молодым. Элайза почуяла, как от него веет желанием, когда он шагнул к ней.

– Я так долго ждал, пока снова встану с тобой лицом к лицу, Бесс. Я видел, как в тебе сияло это великолепие, много лет назад, когда ты была еще ребенком. Ты словно костер в честь Бела, который ждет, когда его разожгут. А я – всего лишь искра, которая в тебе превратилась в пламя. Пламя, по сей час питающее твою силу. Силу и желание. Ты все еще чувствуешь его, правда? Мне ты не можешь солгать. Я знаю, что у тебя в сердце. Когда-то я был тебе по душе, помнишь? Помнишь, как твое тело пылало, желая меня, ночь за ночью, а? Я тогда сказал, что наше время придет. Вот оно. Я знаю, как ты меня хочешь. Нам суждено быть вместе, всегда, нам с тобой.

– Да… – Элайза говорила спокойно. – Время пришло. Время покончить со всем. Охотой. Страхом. Убийством.

Она подняла руки, вытянула вперед и вверх в мольбе, направляя силу тех, кого призвала на помощь.

– Время покончить с тобой, Гидеон!

Произнеся его имя, она опустила руки и указала на него; молния щелкнула, как кнут. Гидеон отшатнулся, и она прокричала слова заклинания, слова, которые выучила наизусть и повторила тысячу раз, готовясь к этому мгновению. К мгновению, когда она победит Гидеона или погибнет, пытаясь это сделать. Так или иначе, ее душа навсегда освободится от него.

Гидеон ударился оземь с силой, способной переломать кости, но все же через секунду вскочил. Казалось, он растет у Элайзы на глазах: вот он навис над ней, источая темную силу черными волнами. Он принялся вращаться с такой скоростью, что Элайзу стало затягивать в вихрь его пульсирующей черноты. Она закричала, на последнем дыхании выговаривая заклинания, прежде чем от головокружения у нее начало мутиться сознание.

Внезапно воцарилась тишина. Элайза обнаружила, что ее отбросило на мокрую землю. Она лежала, хватая воздух, пытаясь вытолкнуть ядовитые пары, заполнившие легкие. Судорожно осмотрелась – и поняла, что она одна. Совершенно одна. Гидеона не было видно. Оглушенная, Элайза кое-как поднялась и на ощупь пошла по улице, тяжело опираясь на грязные каменные стены зданий, потому что боялась, что ноги ее не удержат. Она прислушивалась: не раздастся ли предательский звук? Вытягивала шею, всматриваясь в сумрак. Принюхивалась. Ничего. От Гидеона не осталось и следа. Неужели заклинание сработало? Неужели она действительно избавилась от злого создания, освободилась от него раз и навсегда? Она и подумать не могла, что это будет так просто, что он не станет с нею бороться, отвечая на каждый удар своим, еще более сильным. Она продолжала искать, но его нигде не было. Гидеон исчез. Удалось ли ей уничтожить колдуна или он просто прятался? Она постояла в переулке, глядя по сторонам и желая получить доказательства его смерти. Но ничего не было. Только время покажет, освободилась она от Гидеона по-настоящему или он всего лишь выжидает. Элайза стащила вымокшую шляпку с головы, вытерла потный лоб тыльной стороной руки и, спотыкаясь, побрела домой, ждать экипаж, посланный Саймоном.

После встречи с Гидеоном Элайза провела несколько дней в замешательстве. Что-то в ней все еще было настороже на случай его нового появления, ожидало, не захочет ли он разыграть последние карты. Она не могла поверить, что одолела его с такой легкостью, и боялась утратить бдительность, понимая, что он может собирать силы для неожиданного нападения. Однако если не считать этого упорного страха, то было время чудес. Применив и отпустив на волю всю силу ведьмы, Элайза теперь оказалась в мире, совершенно отличном от того, где жила ранее. Ее чувства обострились до необычайной степени. Запахи, звуки, краски и вкусы одолевали ежесекундно. Оказалось, она не может стоять у недавно зажженного огня, ее тошнило от угольных паров. Она могла уловить запах выпечки из кухни даже в спальне Эбигейл на втором этаже. Элайза ясно различала сказанное шепотом на улице за окном гостиной. От подножия лестницы она наблюдала за пауком, ткущим паутину под потолком второго этажа, и слышала постукивание его лапок за работой. Лучший суп, сваренный кухаркой, был невыносимо соленым. Сладость яблока превращалась в несравненное наслаждение. К тому же Элайза сильнее, чем когда-либо, осознавала свое тело. Теперь она, может быть, полностью стала ведьмой, отрицать это было невозможно, но прежде всего она была женщиной. Ее желание все эти годы было втоптано в пересохшую землю вместе с мастерством, и теперь Элайза воспламенилась. Присутствие Саймона стало для нее изысканной пыткой. От сближения с ним у нее ускорялось дыхание, а прикосновение его руки заставляло дрожать от удовольствия. Она не решалась позволить ему поцелуй, потому что боялась потерять самообладание. Перемены в ее состоянии не прошли незамеченными. Эбигейл немного окрепла и сидела в постели, когда Элайза читала ей вслух.

– Дорогая, прошу, помедленнее.

– Простите?

– Вы так быстро читаете, что я не улавливаю, что там происходит, – мягко рассмеялась Эбигейл. – Едва ли предполагалось, что «Доктора Джекилла» нужно читать галопом.

– Ох, я не отдавала себе отчета…

Элайза закрыла книгу и положила ее на колени.

– Как вы себя чувствуете? На вид стали гораздо сильнее.

– Так и есть. Я теперь готова, чтобы вы с доктором Гиммелом надо мной потрудились, в любой день. – Она заворочалась в подушках. – Будьте так добры, дайте мне шаль. Да, вот ту, голубую, спасибо.

Элайза укутала плечи Эбигейл мягкой шерстяной накидкой и попыталась сосредоточиться на мыслях об операции. Девушка была права; оперироваться ей предстояло очень скоро. Элайзе по-прежнему казалось, что любое вмешательство может оказаться роковым, но она была решительно настроена не передавать свои страхи Эбигейл, которая изо всех сил старалась быть смелой. Дверь открылась, и в комнату вошел Саймон, неся в руках вазу с таким огромным букетом цветов, что его за ним почти не было видно.

– Это вам, дамы, чтобы в комнате стало повеселее.

– О, Саймон! – Эбигейл захлопала в ладоши. – Какие прелестные!

– И как их много, – отметила Элайза. – Вы скупили у цветочницы весь лоток?

– По-моему, оставил какую-то бутоньерку, если она вдруг кому понадобится. Вот, что, если поставить их сюда, на стол? Эбигейл, тебе их видно здесь?

– Мне бы, наверное, было видно и с вершины Примроуз Хилл. Ты меня балуешь, братик.

Саймон подошел к постели и взял сестру за руку.

– А почему не побаловать? Я так рад, что к тебе возвращается здоровье. Насколько я вижу, даже румянец на щеках появился.

– Если и есть, то это румяна, – сказала Эбигейл. – Почему бы вам двоим не сбежать из тюрьмы и не обойти парк по внутреннему кругу? У меня тут цветов на целый город, чтобы ими любоваться. Нет причин всем сидеть дома и смотреть на меня. Обещаю, не буду делать ничего, что потребует врачебного вмешательства или братских хлопот, пока вы не вернетесь.

– Ты уверена?

Саймон очень неубедительно изобразил недовольство; он не сводил глаз с врача сестра.

Элайза знала, что сияет. Он несколько раз за последние дни говорил ей об этом. Еще она знала, что парень понимает, какое желание она к нему испытывает. Она изо всех сил это скрывала, но все усилия были напрасны.

– У меня нет подходящей для выхода шляпки, – произнесла она, робко ища причину не идти.

Ее разрывало между стремлением побыть с Саймоном и страхом перед силой чувств в новом своем состоянии. Ей нужно было больше времени, чтобы привыкнуть к себе такой.

– Я оставила шляпку в квартире.

– Пф, – фыркнула Эбигейл, – как будто у меня не найдется шляпки, чтобы вам одолжить. Идите в гардеробную, выберите любую и поторопитесь. Солнце в ноябре подолгу не светит, надо ловить момент.

Элайза сделала, что ей велели. Гардеробная Эбигейл находилась за дверью. Вдоль стен стояли сундуки, шкафы с платьями и кринолинами, рубашками, жакетами, плащами и шалями. Одну полку целиком занимали шляпные картонки. Элайза сняла несколько крышек, пока не нашла две подходящие шляпки. Она положила их на туалетный столик у окна и примерила. Первая оказалась слишком вычурной – с вуалью-сеткой, с которой Элайза почувствовала себя так глупо, что хихикнула, глядя на свое отражение в зеркале. Она сняла шляпку, положила ее обратно на столик и как раз собиралась примерить вторую, когда заметила красивую серебряную шкатулку. Она выглядела меньше шляпной картонки, но по форме не была похожа на шкатулку для драгоценностей. По ней вился узор из цветов шиповника с зелеными и розовыми эмалевыми вставками на листьях и бутонах. Элайза не смогла устоять и взяла ее в руки. Она поднесла шкатулку к свету, чтобы лучше рассмотреть красивый узор и мастерскую работу. В замочке торчал тонкий ключик. Элайза повернула его, и крышка резко отскочила. Внутри на стеклянной сцене закружилась крохотная фигурка в изумрудном платье, и музыкальная шкатулка начала играть. Элайза не могла пошевелиться. Она думала швырнуть шкатулку в угол и выбежать из дома, но ее руки словно приклеились к серебру. Танцовщица кружилась с хитрой усмешкой на остреньком личике. Элайзе хотелось закричать в голос, выбросить отвратительную вещь в окно, но она сидела, точно завороженная движением и мелодией, а незабываемые звуки «Зеленых рукавов» все звучали и звучали.

На следующее утро Элайза рано ушла из дома и пришла в больницу даже раньше, чем мистер Томас занял свое место за столом. Она села в кабинете доктора Гиммела и невидящими глазами уставилась в окно. После того как ей попалась музыкальная шкатулка, она уже ни в чем не была уверена. Все, в чем, казалось, девушка была твердо убеждена, теперь стояло на зыбучих песках. Элайза закрыла глаза и попыталась унять мятущийся ум. Сегодня ей предстояло оперировать Эбигейл. Ее ничто не должно отвлекать.

Дверь открылась, и в кабинет вошел доктор Гиммел с газетой в руке.

– Вы слышали? – спросил он, гневно тыча в бумагу пальцем. – Читали новости? Очередное убийство. Еще одну беззащитную женщину жестоко зарезали. В ее собственной комнате, представьте себе.

– Еще одну? – Элайза, пошатнувшись, встала. – Но это же не Потрошитель. Этого не может быть.

– Смотрите сами, – он сунул ей газету под нос. – Всего в нескольких шагах от вашего дома, Элайза. Я вам говорил, это место – яма, полная ужасов. Почему вы упорствуете в желании там жить…

Элайза его не слышала. Ее глаза были прикованы к имени жертвы. Мэри Джейн Келли. Видение, которое ее посетило несколько недель назад, образ вспоротого, превращенного в кровавое месиво тела девушки, был чудовищно точным. Она просмотрела статью, останавливаясь на подробностях, ища какой-то знак, какое-то подтверждение того, что это не было делом рук Гидеона. Возможно ли? Она посмотрела, в котором часу нашли тело. С Грессети она встретилась раньше, но полиция пока не знала точного времени, когда умерла женщина. Он выжил и сбежал, чтобы снова убить? Нет, у него точно не было времени. Как он пробрался туда, где жила Мэри Джейн? Или она ошиблась? Могло ли быть так, что он, Гидеон, не имел отношения к убийствам? Все казалось бессмыслицей. Она не могла поверить, что убийства никак не связаны с ней. Почти все жертвы были ее пациентками. И она несколько недель была убеждена, что кто-то преследует ее, прячась во тьме. И Грессети пошел за ней, когда она шла в платье Конни. И шарманщик играл «Зеленые рукава». Это должен был быть Грессети. Он ведь оказался Гидеоном. Но вопросы все равно оставались; вопросы, которым придется подождать. Доктору Гиммелу наконец-то удалось прорваться в ее мысли.

– Доктор Хоксмит! Идемте, нас ждут в операционной, – сказал он.

В операционной сестра Моррисон уже готовила стол. В поддон были насыпаны свежие опилки, а помещение было обильно орошено «карболкой». Элайза инстинктивно осмотрела ряды амфитеатра. Пусто. Надевая фартук, она увидела, что у нее дрожат руки. Девушка покачала головой, обескураженная тем, как легко ее отвлечь и выбить из колеи. Сейчас было не время нервничать. Она должна полностью сосредоточиться на Эбигейл. Но в голове все равно звенело, а кровь в жилах, казалось, кипела. Она занялась осмотром инструментов, пытаясь отстраниться от голосов, побуждавших ее использовать волшебство. Сейчас ей как никогда нужно было быть доктором Элизабет Хоксмит, ассистентом достопочтенного Филеаса Гиммела, прирожденного врача и умелого хирурга. От этого зависела жизнь Эбигейл.

– А вот и мы, – поприветствовал доктор Гиммел пациентку, когда ее вкатили в зал. – Дорогая моя мисс Гестред, я рад видеть, что вы окрепли.

Он взял Эбигейл за руку и нежно по ней похлопал. Саймон подошел и встал рядом, за спиной сестры.

– Как я могла не расцвести под присмотром Элайзы? – спросила она, улыбаясь подруге.

– Именно, именно. – Доктор Гиммел взял Саймона за локоть. – Так, мистер Гестред, не могли бы вы занять место вот там, достаточно близко к вашей дорогой сестре, чтобы оказать ей бесценную поддержку, но не слишком, чтобы не помешать нашей работе? Не бойтесь, она в самых лучших руках.

– В этом я уверен, – произнес Саймон, не сводя глаз с Элайзы.

Девушка почувствовала, что краснеет, и повернулась к Эбигейл.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она.

– Хорошо, и рада, что я здесь. Скоро вы завершите свою чудесную работу, и я освобожусь от злосчастной болезни.

Доктор Гиммел подал ей руку, чтобы помочь встать с кресла.

– Мы пока еще ждем Роланда, – сказал мужчина. – Это он опаздывает или мы от усердия пришли раньше?

Он задал вопрос, ни к кому прямо не обращаясь, но карманные часы достал Саймон.

– Сейчас без четырех десять, доктор, – заверил он и положил часы обратно в карман.

– А, так и есть. Без сомнения, он сейчас будет.

По позвоночнику Элайзы прошла судорога страха. Она не могла понять, что ее вызвало. Девушка понимала, что далека от спокойствия, но внезапность и сила этого чувства застали ее врасплох.

Как раз в этот миг в зал вошел Роланд, задыхаясь от бега.

– Простите, – выпалил он, – я задержался с пациентом, и…

– Неважно, – поднял руку доктор Гиммел. – Тут не место извинениям. Вы здесь, Роланд, и это все, что нас должно заботить.

Эбигейл помогли лечь на стол. Элайза коснулась ее лба и тихо сказала:

– Поспите. Это все, что от вас требуется.

Роланд подошел и дал Эбигейл хлороформ. Через несколько секунд ее глаза закрылись, она лежала неподвижно, не считая тихого мерного дыхания.

Элайза выбрала на подносе скальпель и сделала широкий надрез. Сестра промокнула кровь, чтобы ей было легче вставить расширители и получить доступ в брюшную полость.

– Хорошо, все хорошо, – сказал доктор Гиммел. – Так и продолжайте, доктор Хоксмит. Бережно, но твердо, твердо, но бережно. Превосходно.

Элайза действовала вдумчиво, с величайшей осторожностью, но постоянно сознавала, что операция может оказаться долгой, и нужно продвигаться побыстрее. Эбигейл была слаба. Чем дольше она оставалась под анестезией, чем больше теряла крови, чем больше приходилось выдерживать ее телу, тем меньше была вероятность, что она переживет операцию. Элайза не могла избавиться от зловещего предчувствия и ощущения опасности, которые охватили ее чуть раньше. Что их вызвало? Она попыталась вспомнить, о чем говорил доктор Гиммел. Он спрашивал, где Роланд, это она вспомнила, но парень был самым безобидным существом из всех, кого она знала. Говорили про время – рано они пришли или опоздали? Саймон посмотрел на часы.

– Осторожнее, доктор Хоксмит! – голос доктора Гиммела был непривычно резок.

Элайза увидела, что позволила крови затечь обратно в рану, затрудняя обзор. В этот миг все, что она могла сделать, – это держать инструмент, так у нее затряслись руки. Часы. Часы Саймона! Вот что ее встревожило. Когда он их закрыл, раздался отчетливый и знакомый двойной щелчок. Тот же звук она слышала в темноте возле клиники. Саймон? Но как?

– Что такое? – доктор Гиммел подошел ближе и заглянул в полость. – Элайза, что-то не так?

Она покачала головой, и чтобы отогнать страшные мысли, и чтобы успокоить доктора Гиммела.

– Нет, ничего. Просто… замешкалась. Все, печень доступна, – заявила она, слегка отклоняясь назад, чтобы доктор Гиммел мог следить за ее действиями. А сама она могла поискать в уме ответ. Девушка подняла взгляд на Саймона, не в силах удержаться, надеясь увидеть на его добром, открытом лице подтверждение того, что он был тем, кого она любила, и не был способен на столь ужасные злодеяния. Он смотрел на нее и улыбался самой любящей, самой располагающей улыбкой. Один удар сердца, и Элайза поняла, когда прежде чувствовала тепло этой улыбки. Ей в голову пришла мысль. Саймон Гестред. Второго имени нет. Просто Саймон Гестред. Она с усилием переставляла буквы в уме, молясь о том, чтобы ошибиться, но продолжая с ужасающей уверенностью.

От паники кровь стучала в барабанные перепонки, но спасения не было, от правды не скрыться. Имя «Саймон Гестред» было анаграммой «Гидеона Мастерса».

Оба! Грессети и Саймон. Они оба.

Она знала, что Саймон за ней наблюдает. Заметил ли он, как она взволнована? Мог ли понять, что она догадалась, кто он на самом деле? Чем больше она об этом думала, тем яснее все становилось. Грессети был уловкой, отвлекающим маневром. Гидеон наверняка знал, что Элайзе он не понравится. Создав кого-то, кого она могла возненавидеть, а потом и испугаться, он толкнул ее в объятия Саймона. Как она могла противиться его теплым чувствам, когда так боялась Грессети? И, разумеется, она отнеслась бы к Саймону не так подозрительно, если тревожилась бы по поводу неизвестно откуда взявшегося итальянца. Но что же Эбигейл? Она не могла являться его сестрой. Гидеон был сильным колдуном и месмеристом, он мог убедить несчастную в этом. Где он ее нашел? Какая-нибудь бедная, ничего не подозревающая девушка, оказавшаяся у него на пути как раз в удачный для него – и неудачный для нее – момент. Эбигейл явно не помнила никакой другой жизни. Кто знает, сколько горя вызвало ее исчезновение. Продолжала ли семья искать ее? И она, безусловно, была больна, это сомнений не вызывало. Даже сейчас Элайза видела, в каком плачевном состоянии ее печень. Удивительно, как Эбигейл прожила так долго. Элайза прикусила губу, веля себе действовать как врач и выбросить Саймона из головы. Выбросить из головы Гидеона.

– Что скажете? – Доктор Гиммел все еще стоял подле нее, поправляя на носу очки. – Что видите, доктор Хоксмит?

– Боюсь, ничего хорошего. – Элайза произнесла это громче, чем намеревалась: она слишком старалась, чтобы в ее голосе не прозвучали страх и смятение, владевшие ею.

Краем глаза она заметила, как Саймон изменил положение, подавшись вперед. При этом движении из его кармана выпали часы – и закачались на цепочке взад-вперед, взад-вперед. Элайза еще ниже склонилась над пациенткой.

– Опухоли нет. Удалять нечего. Здесь запущенный цирроз печени. Больше восьмидесяти процентов органа тяжело поражено.

– Вот как, – упавшим голосом отозвался доктор Гиммел. – Тогда поделать нечего.

Он отступил назад.

Вынести этого Элайза не могла. Она поверила, что одолела Гидеона, сразившись с Грессети, но Мэри Келли все равно умерла. Она думала, что с Саймоном наконец обрела любовь, но нашла лишь злейшего врага. Теперь ее мутило от воспоминаний о том, как она позволяла ему целовать себя и прикасаться к себе и как близка была к тому, чтобы отдаться полностью. Как она этого хотела. И вот ей суждено потерять Эбигейл. Бедную маленькую Эбигейл, которая невольно сыграла столь важную роль в сложной шараде Гидеона. Это было так несправедливо. Так нечестно. Словно ее принесли в жертву.

– Доктор Хоксмит, – Роланд склонился ближе, – пациент довольно давно под анестезией. Вы готовы завершить операцию?

– Да, – ответил за нее доктор Гиммел. – Нет смысла подвергать мисс Гестред дальнейшему истощению в ее и без того ослабленном состоянии. Дополнительная анестезия не потребуется.

«Нет. Я не позволю ей умереть. Не как Маргарет. Я могу ее спасти и спасу, какими бы ни были последствия».

Не отвечая Роланду и не подтверждая замечания доктора Гиммела, Элайза бережно ввела обе руки в разрез и положила их на печень Эбигейл. Она опустила взгляд, опасаясь закрыть глаза и не желая встретиться со все более испытующим взглядом Саймона. Начала про себя бормотать заклинания. Доктор Гиммел занервничал, но ничего не сказал, ожидая, что она станет зашивать рану. Роланд смотрел на нее, предвкушая дальнейшие указания. Сестра Моррисон протянула поднос с инструментами, чтобы Элайза выбрала нужный. Элайза не обратила на нее внимания. Легкий ветерок засвистел в операционной. Он набирал силу, пока не застонал под ногами собравшихся – странное, леденящее дуновение, вившееся среди людей, но не приносившее с собой свежего воздуха. Казалось, пришли в возбуждение и стали перестраиваться молекулы пространства. Сестра встревоженно огляделась и невольно подвинулась к изголовью стола, чтобы встать поближе к Роланду. Доктор Гиммел принялся восклицаниями упрашивать Элайзу побыстрее завершить работу. Саймон поднялся со своего места.

Теперь Элайза подняла голову и спокойно взглянула на него. Она чувствовала, как меняется под ее руками материя внутреннего органа Эбигейл. Изъязвленная, покрытая шрамами ткань обновлялась. Исцелялась. Элайза посмотрела на Саймона, проверяя, осмелится ли он бросить ей вызов, зная, что не остановится, пока не удостоверится в том, что Эбигейл излечилась. Явно используя магию при Саймоне, она открывалась ему. Что ж, так тому и быть. Она не даст еще одному невинному созданию умереть, если ее дар позволяет его спасти. Медленно, не выказывая ни ярости, ни прямого намерения прибегнуть к насилию, Саймон поднял левую руку. Когда она оказалась на уровне глаз доктора Гиммела, Саймон щелкнул пальцами. Доктор, вскрикнув, упал навзничь, схватившись за глаза, и неловко приземлился на первый ряд амфитеатра.

– Доктор Гиммел! – сестра Моррисон поспешно поставила инструменты на стол и бросилась к упавшему. Коснувшись его рук, она закричала и отшатнулась, изумленно глядя на дымящиеся ожоги у себя на ладонях. Саймон снова щелкнул пальцами, и сестра упала как подкошенная. Она неподвижно лежала у ног Элайзы, уронив одну обожженную руку в месиво опилок и крови на поддоне под столом.

Элайза не шелохнулась. Она крикнула:

– Бегите, Роланд! Ради всего святого, бегите!

Парень открыл рот, собираясь возразить, но замешкался. Дернув запястьем, Саймон заставил поднос с хирургическими инструментами подняться и зависнуть над столом. Стальные лезвия скальпелей на секунду блеснули, а потом три из них снялись с подноса и со сверхъестественной быстротой рассекли воздух. Первый проткнул Роланду ладонь, когда он закрылся руками в бессмысленной попытке защититься. Второй перерезал ему горло, а третий вонзился в сердце, и парень беззвучно рухнул на пол.

Саймон снова повернулся к Элайзе. Улыбнулся, и нежность на его лице вступила в безумное противоречие с его зловещими намерениями.

– Дорогая Бесс, тебя тревожит, что твой возлюбленный так себя ведет? Прости.

Он низко поклонился, изысканным жестом отведя руку. Когда он выпрямился, перед Элайзой оказался не Саймон, а Гидеон.

– Так лучше? Мы наконец-то добрались до этого момента. Больше никаких игр. Никакой беготни. Только мы с тобой, лицом к лицу.

– Не подходи, – выдохнула Элайза, собрав остатки мужества, чтобы не пуститься бежать. – Эбигейл не сделала ничего дурного. Я ее вылечу и не позволю тебе меня остановить.

Элайза взглянула на Эбигейл, не желая, чтобы та угасла. Ее собственное сердце едва не остановилась, когда она увидела, что девушка смотрит на нее. Ее глаза были широко открыты, она наблюдала за операцией с легким любопытством, не более.

Элайза ахнула.

– Эбигейл! Но вы…

Саймон перебил возлюбленную:

– Ведьма, как и ты, Бесс.

– Что? Нет! Не понимаю.

Эбигейл ласково улыбнулась.

– Элайза, дорогая моя, не сердитесь. Мы можем так хорошо дружить.

Девушка замотала головой и попыталась вытащить руки из тела ведьмы, но они застряли. Эбигейл засмеялась хриплым немелодичным смехом. От смеха ее тело тряслось, но руки Элайзы по-прежнему были в плену.

Саймон медленно двинулся по дуге амфитеатра.

– Бесс, Бесс, Бесс. Что нам с тобой делать? Не думала же ты, что я столетиями буду ждать тебя в одиночестве. Давай признай, что немножко ревнуешь, ну же. – Он рассмеялся и продолжил: – Не надо, любовь моя. За годы у меня было множество любовниц. Спутниц, чтобы отвлечься, не более того. Хотя эта, должен сознаться, произвела на меня впечатление тем, как прекрасно исполнила роль больной сестры. Поздравляю, дорогая!

Он вежливо склонил голову перед Эбигейл, и она в ответ послала ему воздушный поцелуй.

Элайзе хотелось кричать, но она понимала: дай волю истерике, и все пропало. Пока у нее не будут свободны руки, она толком не сможет использовать магию. У нее за спиной застонал, заворочавшись на полу, доктор Гиммел. Элайза взмолилась, чтобы он лежал тихо. Гидеон лишь случайно не убил его с первого раза, и защитить его было не в ее силах.

– Ты меня никогда не получишь, Гидеон, – заявила она.

– Такая упрямица. Такая непокорная. Почему ты борешься со своей судьбой, а? Ты знаешь, что нам суждено быть вместе. Подумай. Ты вкусила великолепие магической силы в последние несколько дней. Ты знаешь, какой может стать жизнь, если только этого пожелать. Вместе нас с тобой будет не остановить. Мы станем неуязвимы. Ты будешь великолепна, любовь моя.

Он направился к ней, огибая стол. Элайза знала, что нужно действовать, или ей конец. Но не могла сразиться с ним в том беспомощном положении, в котором пребывала. Если она не собиралась покориться, ей оставалось только одно. Она обернулась, чтобы рассмотреть, что с доктором Гиммелом. Он то терял сознание, то приходил в себя. Элайза заставила себя заговорить.

– Простите меня, доктор, – прошептала она.

И с этими словами в мгновение ока исчезла.

Гидеон взревел.

– Бесс! Нет!

Сотрясая громовым голосом зал, он метался в поисках Элайзы.

Высоко, под самым потолком неслышно порхнула к приоткрытому окну на верхнем ряду амфитеатра бабочка. Она на мгновение замерла перед ним, блеснув серебристыми шелковыми крыльями в тонком солнечном луче, потом вылетела в щель и пропала.