Глава 7
Лино и Элизабет вернулись в дом Аки…
Когда они вернулись, они почувствовали, что вернулись домой.
Первой их встретила Алина, и Лино вспомнил «Алина — женщина, которой ты ещё станешь дорожить».
Он не знал, что это, — что это за чувство. Почувствовал ли он, что она ему дорога (?), но что-то почувствовал (!).
Она была красива, она была спокойна, и он понял, что когда они были супругами, он видел её красивой, но не видел спокойной. И это был провал, — его мужской провал. Не её — его. Мужчина, муж, отец — это защитник семьи, и он её не защитил.
Его охватил стыд — впервые в жизни, ему стало стыдно перед Алиной!
Он всегда винил её, иногда себя. Сейчас он не винит никого. Сейчас он понял: бывших жён не бывает, бывают только женщины, которых у тебя не получилось сделать счастливыми. Ты пытался, но не получилось. Ты хотел, но… не судьба (?) или недостаточно усилий? Твоих усилий…
Позже Лино слушал ブルー by 雨…
Он читал — отчёт, своего японского секретаря, — у себя в кабинете.
В дверь постучали, — Лино сказал «войдите», и на пороге появился Паоло.
— Ты занят?
— Что ты хотел?
— Поговорить.
— Давай поговорим.
Лино жестом пригласил его сесть в кресло рядом с диваном, на котором он сидел.
Сев в кресло, Паоло нервно посмотрел на сёдо 无欲则刚 («Можно) быть стойким, только не имея страстей»)
— Я хочу жениться на Элен!
Лино улыбнулся.
— Почему?
— «Почему» что?
Паоло посмотрел на него.
— Почему ты хочешь жениться на ней? Как ты к ней относишься?
Паоло смутился.
— Я влюблён в неё, Лино!
— Женщины, живущие в моём доме, находятся под моим покровительством. Я не одобряю этот брак. И не одобрю, до тех пор, пока не увижу, что могу доверить тебе заботу об Элен. Сейчас я этого не вижу. Сейчас я вижу человека, который забыл о своём прошлом.
Странно Паоло посмотрел на него.
— А ты о своём прошлом не забыл?
— Когда я сказал Бальтазару что люблю Элизабет, он избил меня. И когда он бил меня, я понял, что хочу быть с Элизабет всегда!
Лино посмотрел на Паоло очень ласково.
— А ты этого хочешь? Быть с Элен всегда, — вечность! Брак — это вечность, помещённая в две человеческие жизни! Ты будешь любить её целую вечность? Ты сможешь? Ты готов? Я могу поверить тебе — поверить в то, что ты будешь хорошим мужем? Я могу доверить тебе Элен — близкого человека моей жены, — моего близкого человека?!
— Возможно, что у меня нет вечности, Лино, — Тихо сказал ему Паоло. — Только немного времени — вспомнить, что человек рождается счастливым, — всё-таки, счастливым.
Лино слушал ekoda и думал о Паоло…
Как человек, он считал, что поступил правильно, а как мужчина — друг, чувствовал, что… вину.
Паоло пришёл к нему потому, что ожидал, что его поймут, а он не понял, — почему не понял?!
Это было странно, — он всегда всех понимал.
Что не так?
Почему?
Он вспомнил «Слишком поздно, чтобы жить. Слишком поздно, чтобы любить»
Кто прав, он, или Паоло?
Он вспомнил, как Паоло сказал ему «Возможно, что у меня нет вечности, Лино. Только немного времени — вспомнить, что человек рождается счастливым, — всё-таки, счастливым»
Он прочитал «Как из личностей сделать биомассу
Нацистская система в 1938—1939 годах — времени пребывания Беттельхейма в Дахау и Бухенвальде — еще не была нацелена на тотальное истребление, хотя с жизнями тогда тоже не считались. Она была ориентирована на «воспитание» рабской силы: идеальной и послушной, не помышляющей ни о чем, кроме милости от хозяина, которую не жалко пустить в расход. Соответственно, необходимо было из сопротивляющейся взрослой личности сделать испуганного ребенка, силой инфантилизировать человека, добиться его регресса — до ребенка или вовсе до животного, живой биомассы без личности, воли и чувств. Биомассой легко управлять, она не вызывает сочувствия, ее легче презирать и она послушно пойдет на убой. То есть она удобна для хозяев.
Обобщая основные психологические стратегии подавления и слома личности, описанные в работе Беттельхейма, я для себя выделил и сформулировал ряд ключевых стратегий, которые, в общем-то, универсальны. И в разных вариациях они повторялись и повторяются практически на всех уровнях жизни общества: от семьи до государства. Нацисты только собрали это все в единый концентрат насилия и ужаса. Что это за способы превращения личности в биомассу?
Правило 1. Заставь человека заниматься бессмысленной работой.
Одно из любимых занятий эсэсовцев — заставлять людей делать совершенно бессмысленную работу, причем заключенные понимали, что она не имеет смысла. Таскать камни с одного места на другое, рыть ямы голыми руками, когда лопаты лежали рядом. Зачем? «Потому что я так сказал, жидовская морда!».
(Чем это отличается от «потому что надо» или «твое дело выполнять, а не думать»? )
Правило 2. Введи взаимоисключающие правила, нарушения которых неизбежны.
Это правило создавало атмосферу постоянного страха быть пойманным. Люди были вынуждены договариваться с надзирателями или «капо» (помощники СС из числа заключенных), впадая от них в полную зависимость. Разворачивалось большое поле для шантажа: надзиратели и капо могли обращать внимание на нарушения, а могли и не обращать — в обмен на те или иные услуги.
(Абсурдность и противоречивость родительских требований или государственных законов — полный аналог).
Правило 3. Введи коллективную ответственность.
Коллективная ответственность размывает личную — это давно известное правило. Но в условиях, когда цена ошибки слишком высока, коллективная ответственность превращает всех членов группы в надзирателей друг за другом. Сам коллектив становится невольным союзником СС и лагерной администрации.
Нередко, повинуясь минутной прихоти, эсэсовец отдавал очередной бессмысленный приказ. Стремление к послушанию въедалось в психику так сильно, что всегда находились заключенные, которые долго соблюдали этот приказ (даже когда эсэсовец о нем забывал минут через пять) и принуждали к этому других. Так, однажды надзиратель приказал группе заключенных мыть ботинки снаружи и внутри водой с мылом. Ботинки становились твердыми, как камень, натирали ноги. Приказ больше никогда не повторялся. Тем не менее, многие давно находящиеся в лагере заключенные продолжали каждый день мыть изнутри свои ботинки и ругали всех, кто этого не делал, за нерадивость и грязь.
(Принцип групповой ответственности… Когда «все виноваты», или когда конкретного человека видят только как представителя стереотипной группы, а не как выразителя собственного мнения).
Это три «предварительных правила». Ударным звеном выступают следующие три, дробящие уже подготовленную личность в биомассу.
Правило 4. Заставь людей поверить в то, что от них ничего не зависит. Для этого: создай непредсказуемую обстановку, в которой невозможно что-либо планировать и заставь людей жить по инструкции, пресекая любую инициативу.
Группу чешских заключенных уничтожили так. На некоторое время их выделили как «благородных», имеющих право на определенные привилегии, дали жить в относительном комфорте без работы и лишений. Затем чехов внезапно бросили на работу в карьер, где были самые плохие условия труда и наибольшая смертность, урезав при этом пищевой рацион. Потом обратно — в хорошее жилище и легкую работу, через несколько месяцев — снова в карьер и т. п. В живых не осталось никого. Полная не подконтрольность собственной жизни, невозможность предсказать, за что тебя поощряют или наказывают, выбивают почву из-под ног. Личность попросту не успевает выработать стратегии адаптации, она дезорганизуется полностью.
«Выживание человека зависит от его способности сохранить за собой некоторую область свободного поведения, удержать контроль над какими-то важными аспектами жизни, несмотря на условия, которые кажутся невыносимыми… Даже незначительная, символическая возможность действовать или не действовать, но по своей воле, позволяла выжить мне и таким, как я». (курсивом в кавычках — цитаты Б. Беттельхейма).
Жесточайший распорядок дня постоянно подгонял людей. Если одну-две минуты промедлишь на умывании — опоздаешь в туалет. Задержишься с уборкой своей кровати (в Дахау тогда еще были кровати) — не будет тебе завтрака, и без того скудного. Спешка, страх опоздать, ни секунды задуматься и остановиться… Постоянно тебя подгоняет отличные надзиратели: время и страх. Не ты планируешь день. Не ты выбираешь, чем заниматься. И ты не знаешь, что с тобой будет потом. Наказания и поощрения шли безо всякой системы. Если на первых порах заключенные думали, что хороший труд их спасет от наказания, то потом приходило понимание, что ничто не гарантирует от отправки добывать камни в карьере (самое смертоносное занятие). И награждали просто так. Это просто дело прихоти эсэсовца.
(Авторитарным родителям и организациям очень выгодно это правило, потому что оно обеспечивает отсутствие активности и инициативы со стороны адресатов сообщений вроде «от тебя ничего не зависит», «ну и чего вы добились», «так было и будет всегда»).
Правило 5. Заставь людей делать вид, что они ничего не видят и не слышат.
Беттельхейм описывает такую ситуацию. Эсэсовец избивает человека. Мимо проходит колонна рабов, которая, заметив избиение, дружно поворачивает головы в сторону и резко ускоряется, всем своим видом показывая, что «не заметила» происходящего. Эсэсовец, не отрываясь от своего занятия, кричит «молодцы!». Потому что заключенные продемонстрировали, что усвоили правило «не знать и не видеть того, что не положено». А у заключенных усиливается стыд, чувство бессилия и, одновременно, они невольно становятся сообщниками эсэсовца, играя в его игру.
(В семьях, где процветает насилие, нередка ситуация, когда кто-либо из родственников все видит и понимает, но делает вид, что ничего не видит и не знает. Например, мать, ребенок которой подвергается сексуальному насилию со стороны отца/отчима… В тоталитарных государствах правило «все знаем, но делаем вид…» — важнейшее условие их существования)
Правило 6. Заставь людей переступить последнюю внутреннюю черту.
«Чтобы не стать ходячим трупом, а остаться человеком, пусть униженным и деградировавшим, необходимо было все время осознавать, где проходит та черта, из-за которой нет возврата, черта, дальше которой нельзя отступать ни при каких обстоятельствах, даже если это угрожает жизни. Сознавать, что если ты выжил ценой перехода за эту черту, то будешь продолжать жизнь, потерявшую всякое значение».
Беттельхейм приводит такую, очень наглядную, историю о «последней черте». Однажды эсэсовец обратил внимание на двух евреев, которые «сачковали». Он заставил их лечь в грязную канаву, подозвал заключенного-поляка из соседней бригады и приказал закопать впавших в немилость живьем. Поляк отказался. Эсэсовец стал его избивать, но поляк продолжал отказываться. Тогда надзиратель приказал им поменяться местами, и те двое получили приказ закопать поляка. И они стали закапывать своего сотоварища по несчастью без малейших колебаний. Когда поляка почти закопали, эсэсовец приказал им остановиться, выкопать его обратно, а затем снова самим лечь в канаву. И снова приказал поляку их закопать. На этот раз он подчинился — или из чувства мести, или думая, что эсэсовец их тоже пощадит в последнюю минуту. Но надзиратель не помиловал: он притоптал сапогами землю над головами жертв. Через пять минут их — одного мертвого, а другого умирающего — отправили в крематорий.
Результат реализации всех правил:
«Заключенные, усвоившие постоянно внушаемую СС мысль, что им не на что надеяться, поверившие, что они никак не могут влиять на свое положение — такие заключенные становились, в буквальном смысле, ходячими трупами…».
Процесс превращения в таких зомби был прост и нагляден. Сначала человек прекращал действовать по своей воле: у него не оставалось внутреннего источника движения, все, что он делал, определялось давлением со стороны надзирателей. Они автоматически выполняли приказы, без какой-либо избирательности. Потом они переставали поднимать ноги при ходьбе, начинали очень характерно шаркать. Затем они начинали смотреть только перед собой. И тогда наступала смерть.
В зомби люди превращались тогда, когда отбрасывали всякую попытку осмыслить собственное поведение и приходили к состоянию, когда они могли принять все, что угодно, все, что исходило извне. «Те, кто выжили, поняли то, чего раньше не осознавали: они обладают последней, но, может быть, самой важной человеческой свободой — в любых обстоятельствах выбирать свое собственное отношение к происходящему». Там, где нет собственного отношения, начинается зомби»
Лино понял, о чем спросит Элен; ты сможешь его спасти? Потому, что если не сможешь, ты будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь!
Он тоже жалеет — что не может спасти всех, — близких, и с этим сожалением живёт!
Он вспомнил, как звучал ブルー by 雨, и ему захотелось вновь послушать эту тягучую музыку похожую на шум дождя.
Ему захотелось дождя, — ему захотелось увидеть Элизабет, почувствовать, что она рядом.
Лино начал дочитывать отчёт, — он знал, что Элизабет сейчас с Элен, и не хотел мешать. Они не виделись несколько дней, пусть поговорят.
Лино вновь вспомнил о Паоло.
«ВОЗМОЖНО, ЧТО У МЕНЯ НЕТ ВЕЧНОСТИ, ЛИНО. ТОЛЬКО НЕМНОГО ВРЕМЕНИ — ВСПОМНИТЬ, ЧТО ЧЕЛОВЕК РОЖДАЕТСЯ СЧАСТЛИВЫМ, — ВСЁ-ТАКИ, СЧАСТЛИВЫМ»
Он подумал, Паоло прав? Тогда, в Блэк Оак, с Элизабет, он тоже не думал о вечности!
Он понял, что забыл, что всё не навсегда, почти всё! Он забыл, как это, жить с раной в сердце — с тоской! Он забыл, как одиноко жить без любви
Подобно цветам сакуры
По весне,
Пусть мы опадем,
Чистые и сияющие.
Дзисэй камикадзе.
Лино нашёл Элизабет в ванной комнате…
Вспомнилось «В моей жизни было несколько вещей, которым я никогда не мог сопротивляться: это были некоторые книги — я не был способен оторваться от них, если они попадали в мои руки, это было женское лицо, которое много лет неизменно — где бы я ни жил и как бы я ни жил — появлялось передо мной, едва я закрывал глаза»…
Сейчас он понял этого человека, — этого мужчину.
Она была такой красивой, что тоскливо заболело сердце!
— Привет, малышка!
— Привет, любимый!
Он подошёл, наклонился, поцеловал.
Она заглянула ему в глаза.
— Ты взволнован. Что-то случилось?
— Это из-за тебя!
Элизабет улыбнулась.
— Не люблю лезть в душу, — ненавижу, но… не переживай один, — у тебя есть я!
— Я знаю, что у меня есть Ты!
Лино почувствовал себя очарованным — эта нежность, эта сладкая, незабываемая нежность! Возможно, только ради неё и стоит жить, возможно!
Он вспомнил «Когда я сказал Бальтазару что люблю Элизабет, он избил меня. И когда он бил меня, я понял, что хочу быть с Элизабет всегда!»…
Он подумал, это тоже была нежность? Горькая, счастливая нежность…
Лино вспомнил, как Жан сказал ему «Знаешь, от чего я страдаю? Я не могу её увидеть! Я хочу, но не могу!».
И он спросил его:
— Почему «не можешь»?
— Потому, что никто не может вернуться в прошлое!
— Прошлое, — Подумал он сейчас. — Проклятие и благословление — с годами начинаешь понимать, что всё-таки, благословление.
Он посмотрел на Элизабет, ощутил её прикосновение, и подумал, мы были благословлены любить — любить друг друга всю жизнь!
Он подумал, и ты благословлён, Жан, — чувством любви, ты её в себе ощущаешь, а это значит, что ты можешь пожалеть!
— Меня никто никогда не жалел, — Сказал ему Жан. — Только она, и сейчас я думаю: я принял жалость за любовь? Я обознался?!
Сейчас Лино подумал, может, лучше принять что-то за нечто, чем не принимать?..
— Лино, — Нежно сказала ему Элизабет. — О чём ты думаешь? Что тебя расстроило?
Он заглянул ей в глаза, захотелось улыбнуться.
— Я удивлён.
— Чем?
— Жизнью.
— «Жизнью»?
Она тоже улыбнулась.
— Один человек сказал мне «Знаешь, почему я люблю стерв? Они похожи на жизнь, такие же суки!»
Лино засмеялся.
Элизабет лукаво улыбнулась.
— Может быть, поэтому мы, женщины, любим красавчиков, должна же быть в этой жизни какая-то радость!?
Он улыбался, — он был влюблён.
— Хотя…
Она весело рассмеялась.
— Я люблю мужчин с характером, сильных личностей, — мужчин-скал.
— «Скал»?
— В нём должна быть нежная сторона, иначе…
Элизабет заглянула ему в глаза.
— «Иначе»?
— Каждый останется в своём космосе — в своём одиночестве!
И он вновь поцеловал её, обнял, погладил…
— Ты как русалка — мокрая и прохладная!
Она засмеялась.
— Знаешь, о чём я думала, когда была одна?
— Знаю, — С нежностью сказал ей Лино. — Обо мне!
— Я думала: как давно я не целовалась ни с кем как безумная!
Он заулыбался, — он понял.
— Мне так этого не хватало, Лино, — тепла!
— Мне тоже, девочка моя, мне тоже было одиноко!
И они целовались, — целовались, как безумные, и хотелось только одного: не отпускать!
Возможно, что это всё что мы можем — не отпускать, — Бог дал нам право любить, Он больше не дал нам никаких прав, даже жить!
Он прижал её к себе, мокрый, с искусанными губами — он иногда кусает их, губы, — когда нельзя давать надежду, а он даёт!
Ширли Мэнсон пела рядом с ними «You look so fine»
Она пела «ты просто безумие»
— Да, — Подумал Лино. — И «пусть мы опадем, /Чистые и сияющие»!
Ширли пела «ты — Безумие!»
И он подумал, ты безумие всех Безумий!
Ему захотелось вернуться в Сан-Ремо — туда, где расцвела их любовь, под солнце Италии, в её величественные католические храмы, на её вкуснейшие кухни — там готовят «Melanzane alla parmigiana» «Konkiloni» «Peperonata»…
Он вспомнил, как они лежали на пляже, — на белом песке, и жарились на солнце, счастливые и уставшие, и то была сама Жизнь, от которой хорошо, и которая утомляет!
Они смотрели «Сады Аллаха» и Марлен Дитрих говорила «Никто кроме меня и Бога, не знает что у меня на сердце», а потом он тихо пел ей «Du, du liegst mir im Herzen/du, du liegst mir im Sinn./Du, du machst mir viel Schmerzen,/weißt nicht wie gut ich dir bin»
— «Сады Аллаха»? — Спросила его Элизабет. — Почему? Что это за место?
И он ответил ей:
— Пустыня Сахара — сад Аллаха, — место Аллаха — «Он приходит туда, чтобы побыть одному — в одиночестве»
В одной деревне жила женщина с сыном. Сына звали Ётаро. Он был тихий и послушный мальчик: не шалил, не проказил, старался всем услужить, но только был очень недогадлив. Однажды мать сказала ему:
— Ётаро, я пойду на речку бельё полоскать, а ты посмотри за рыбой. Она на кухне, а там сидит кот. Мать взяла корзину с бельём и пошла на речку. А Ётаро сейчас же побежал на кухню, посмотрел по сторонам и увидел на полке блюдо с рыбой. «Не могу я сидеть, задрав голову, и всё время смотреть на полку! — Подумал Ётаро. — Лучше поставлю блюдо на пол».
Ётаро так и сделал: поставил блюдо с рыбой на пол, а сам уселся рядом и не моргая стал смотреть на рыбу. Про кота он и забыл. А кот в это время подкрадывался к рыбе всё ближе и ближе. Подобрался к самому блюду, ухватил лапой рыбью голову и стащил её на пол.
Ётаро и не пошевелился.
Кот съел рыбью голову, стащил с блюда рыбий бок и тоже съел. Так понемногу он съел всю рыбу. На блюде остался один только рыбий хвост. Наевшись досыта, кот отошёл в сторону, свернулся в клубок и уснул.
«Вот теперь мне и смотреть не на что! — Подумал Ётаро. — Рыбы на блюде больше нет. Пойду-ка я во двор, погуляю немножко».
Ётаро выбежал из дому, а навстречу ему мать с бельём.
— Ётаро, что ты делаешь во дворе? — Спросила мать. — Я же тебе велела смотреть за рыбой.
— Я и смотрел.
— Отчего же ты убежал из кухни?
— А мне больше не на что было смотреть. От рыбы один хвост остался.
— А где же вся рыба?
— Кот съел.
— А ты что делал?
— А я на рыбу смотрел. Ты велела мне смотреть, я и смотрел.
— Ах, какой ты у меня глупый! — Сказала мать. — Как ты не догадался крикнуть коту «брысь». Кот бы убежал, и рыба осталась бы цела.
— Верно, — Сказал Ётаро. — В другой раз буду умнее.
На другое утро мать сказала:
— Ётаро, сходи на огород, посмотри, поспела ли редька. Да заодно погляди, не едят ли гусеницы капусту.
Ётаро сейчас же побежал в огород. Видит, редька и в самом деле поспела. Уже кое-где из земли торчат белые головки. Зато капуста вся изъедена. На листьях её сидят большие зелёные гусеницы.
Ётаро посмотрел на гусениц и подумал: «Теперь-то я знаю, что мне делать. Надо прогнать гусениц с капусты». И он закричал во весь голос:
— Брысь! Брысь! — Гусеницы и не пошевелились. — Брысь! — Ещё громче крикнул Ётаро. Но, как он ни кричал, гусеницы спокойно сидели на листьях. Ётаро заплакал и побежал к матери.
— Чего ты плачешь? — Спросила мать.
— Как же мне не плакать? Гусеницы едят нашу капусту. Я кричал им «брысь, брысь», а они не слушаются.
— Какой ты глупый! — Сказала мать. — Разве гусеница и кошка одно и то же? Надо было убить их, вот и всё.
— Верно, — Сказал Ётаро. — В другой раз буду умнее. В тот же день после обеда Ётаро сказал матери:
— Сегодня у нас в деревне представление — борцы приехали. Можно мне пойти посмотреть на них?
— Можно, — Ответила мать. — Только не толкайся в толпе и веди себя повежливее.
Ётаро обрадовался и побежал к деревенскому храму. Там во дворе уже шло представление. Посреди двора был выстроен дощатый помост, и на нём боролись два больших, толстых человека. Вокруг помоста толпились зрители. Вся деревня сбежалась на представление, и поэтому во дворе было очень тесно и жарко. У всех зрителей в руках были круглые бумажные веера, разукрашенные чёрными знаками. Веера тихо шелестели, и по всему двору проносился лёгкий ветерок. Ётаро пришёл поздно и оказался в самом конце двора. Ему ничего не было видно, кроме затылков и спин зрителей. От нечего делать он стал рассматривать затылки. И тут он увидел розовую, блестящую, будто покрытую лаком, лысину. На самой её середине на единственном волоске сидела большая чёрная муха. «Муха сидит на лысине совсем как гусеница на капусте, — Подумал Ётаро. — Она съест последний волос старика. Надо её поскорее убить. Это будет очень вежливо».
Ётаро высоко поднял свой веер и хлопнул старика по затылку. Муха сейчас же перелетела на голову другого соседа. А старик охнул и обернулся. Увидев Ётаро, он сердито закричал:
— Как ты смеешь драться, негодный мальчишка! И, размахнувшись, он больно ударил Ётаро по щеке. Ётаро заплакал, щека у него вздулась и покраснела. С плачем выбрался он из толпы и побежал домой к матери.
— Что ты так рано вернулся? — Удивилась мать.
— Из-за моей вежливости меня побили, — Сказал Ётаро. — Я хлопнул одного старика по голове веером, чтобы убить муху, а он рассердился и поколотил меня.
— Ах, какой ты глупый! — Сказала мать. — Зачем же ты хлопнул старика по голове? Надо было помахать веером, муха бы и улетела.
— Верно, — Сказал Ётаро. — В другой раз буду умнее.
На другой день в деревне случился пожар. Ётаро никогда в жизни не видел пожара и побежал со всех ног смотреть, как горит дом. Ещё издали он увидел жёлтое пламя в густом чёрном дыму. По всей улице бегали и суетились люди. Ётаро добежал до горящего дома и остановился на другой стороне улицы. Вдруг раздался грохот, и во все стороны полетели искры: это обвалилась горящая балка. Одна искра перелетела через улицу и упала на бумажное окно, у которого стоял Ётаро.
— Ой, ой! — Закричал Ётаро. — Надо прогнать искру, а то от неё загорится весь дом.
Он вытащил из-за пояса веер и стал махать им изо всей силы. От этого искра ещё сильнее разгорелась и бумага начала тлеть. Люди, которые жили в доме, заметили, что бумага у них на окне дымится, испугались и выбежали на улицу. Тут они увидели Ётаро, который стоял у окна и раздувал веером огонь. Люди так рассердились на него, что вырвали у него из рук веер и хорошенько отколотили Ётаро. А загоревшуюся бумагу сейчас же залили водой. Испуганный и заплаканный, Ётаро поплёлся домой.
— Что с тобой случилось? — Спросила мать, увидев заплаканного сына.
— Меня опять побили, — Сказал Ётаро, плача. — Я хотел согнать искру с бумажного окна, чтобы не загорелся дом, и стал махать на неё веером, а у меня отняли веер и поколотили.
— Ну и глупый же ты. — Сказала мать. — Разве можно тушить искру веером? Огонь надо заливать водой…
— Я должна кое-что тебе сказать!
— «Должна»?
Он улыбнулся.
SWARTZ рядом с ними — «://open.png»
— Должна!
— Говори!
— Элен и Паоло… вместе.
Он вновь улыбнулся — «Вместе»…
Он подумал, как ты мне нравишься!..
Он прикоснулся к её щеке, — погладил, потянулся к ней, поцеловал — рубиновые губы.
Он не хотел об этом говорить, и… «Светлое будущее» на экране телевизора в их спальне… малыш, играющий с шумной игрушкой, на полу, рядом с их кроватью…
Лино сгрёб сына в охапку, и прижал к груди, зацеловал.
Раздался смех Элизабет.
Он почувствовал себя счастливым!
А потом женщина с зелёными глазами сказала ему:
— Ты боишься, что она предаст? Она тоже…
Лино заглянул ей в глаза, счастливый.
— Для мужчины предательство — это как врезаться в стену на полной скорости в хорошей машине…
— «Хорошая машина» это какая?
Она лукаво улыбнулась.
— Maserati.
Он тоже улыбнулся.
— Она не предаст, Лино!
Лино почувствовал нежность.
— А если предаст, что будешь делать?
Элизабет смутилась.
— Ты из тех, кто думает о плохом, но надеется на хорошее, да!?
— Я не надеюсь на хорошее, Элизабет, — я знаю людей.
— И что ты о них знаешь?
Она тоже заглянула ему в глаза.
— Они оправдывают предательство необходимостью.
— Но ты тоже предавал, Лино, счастье моё!
— Да, но я не оправдывался.
Он посмотрел на неё очень ласково.
— Не слушай меня, давай надеяться не на хорошее, а на лучшее?
— «На лучшее»?
— Люди могут быть лучше, если захотят.
— Ты веришь в это?
— Я себя в этом убеждаю!
Элизабет посмотрела на него очарованно.
— Я тоже… иногда.
— Perché?
Лино пощекотал малыша, поцеловал, прижал к себе.
— Что хуже, моя очаровательная любовь; разочарование, или смерть?
— Всё плохо…
Он посмотрел на неё с нежностью.
— Слабые умирают, а сильные… сильные, жена моя, продолжают тянуть лямку.
— Это плохо, да? «Тянуть лямку»…
— Это и есть Надежда. Надежда, когда нет никакой надежды.
Элизабет посмотрела на Лино, на Джулио…
— «Надежда, когда нет никакой надежды»… Ты прав — это и есть жить!
Ей захотелось обнять их, прижать к себе, и не отпускать!
Элизабет вспомнила, как Рик сказал ей «Когда отец уходил, я не хотел его отпускать. Каждый раз, когда он уходил, я не знал, как его остановить — как остановить человека, который хочет уйти?!»
— Никак. — Сказала ему она. — Смириться. Я поняла: чем быстрее ты смиришься, тем тебе же лучше!
— Ты говоришь о своей дочери? — Тихо спросил её он.
— Иногда я её ненавижу, а иногда умираю без неё…
Странно Рик посмотрел на неё…
— Я тоже, — каждый раз, когда я без него умирал, я его ненавидел!
— О чём ты думаешь, Элизабет? — Спросил её Лино. — У тебя грустные глаза!
— Я думаю… Иногда я думаю; как бы я хотела быть хорошей для всех, но это невозможно!
— Так не бывает, — Сказал ей он. — К сожалению, и к счастью.
— «К счастью», Лино?
— Жизнь продолжается даже тогда, когда нас не понимают. Жаль, что не понимают, но мы от этого не умрём.
Элизабет захотелось прижаться к нему.
— Если бы не ты, я бы осталась одна!
— Я бы тоже.
Лино посмотрел на неё с грустью.
— В моей жизни — как и в твоей, пришёл момент, когда я понял: лучше быть одному, чем с женщиной, у которой нет души.
Ей стало больно.
— «Души»? Душа?! Ты имеешь в виду…
— Когда я смотрю на тебя, мне тепло.
Он посмотрел на неё со светлой нежностью.
— Если бы ты знала, как мне тепло!
Лино перевёл взгляд на Джулио.
— У меня было много женщин, Элизабет, но только ты родила мне ребёнка!
Он вновь посмотрел на неё, — заглянул ей в глаза.
— Сколько раз они мне говорили «я не могу без тебя жить»!
Он улыбнулся.
— Но живут…
Элизабет почувствовала боль в сердце — как прохладно Лино улыбался, и как понимающе!
— Но я их прощаю — умереть из-за любви могут только глупцы и безумцы!
Его глаза вспыхнули, засияли.
— И циркачи.
— «Циркачи»?
Она улыбнулась.
— Каждый, раз когда мы влюбляемся, всё начинается с клоунады и заканчивается трагедией!
— Трагедия — лучшая часть любви!
Элизабет лукаво улыбнулась.
— Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда… Тарзан и Джейн.
Ямочки на его щеках…
— У них тоже трагедия?
— Извечная — никто не может иметь всё!
— Любовь или хлеб!?
— Да, — любовь и долг!
Ей захотелось сказать ему:
— Спасибо! Спасибо за новую жизнь, за наших детей, за Рика, за Алину…
— «За Алину»?!
Странно Лино посмотрел на неё…
— Да, — за неё! Помнишь легенду о крокодилах с реки Нил? Убивая, они плачут. Не от горя. Они просто не могут изменить себе.
Странно он смотрел на неё…
— Себя не изменишь, да, Элизабет, жена моя!?
— Себя можно только сломать!
— «Сломать»?
— Уничтожить свою природу, — уничтожишь природу, уничтожишь инстинкты.
— У меня был пациент, — Вдруг сказал ей Лино. — Алкоголик. Его мать занималась магией. Ей удалось… спасти его. Он больше не пил. Но он всё равно погиб от онкологии.
— Ей не удалось сломать его до конца? — Сделала вывод Элизабет.
— Она сломала его сознание, но не сломала подсознание.
— Желание она сломала, но не сломала страсть?
— Желание пить она заглушила, но не заглушила страсть пить, в итоге нереализованная страсть вылилась в онкологию.
Она задумалась.
— А это, возможно, сломать подсознание?
— Я думаю, что только очень опытный экстрасенс может заглушить подсознание — не сломать, — заглушить, так как ты права; никто не может сломать человека, кроме него самого.
— И воскресить?
— И воскресить.
Лино мрачно улыбнулся.
— Я видел женщину, которую прокляли — она могла сидеть только на коленях, — садилась на пол, на колени. Так ей было не больно.
Элизабет поняла.
— На стуле/кресле становилось больно?
— Очень больно.
Они оба посмотрели на Джулио — сын играл с чётками Лино; старинными, намоленными, — бронза и чёрный Морион…
— Камень Люцифера, — Сказала Элизабет. — На католических чётках???
— «И легионы ангелов его застыли очарованные, им нет конца подобно листам осенним в ветряном потоке»…
Лино нежно улыбнулся.
— Морион — это Люцифер ещё не ставший Дьяволом… «Бог бесконечен, но неужто месть
Господня бесконечна? Не таков
Приговорённый к смерти Человек.
Как может Бог обрушить вечный гнев
На тварь конечную, чьё бытие
Смерть пресекает? Может ли Господь
Бессмертной сделать смерть?»
Они сидели на террасе с видом на море, — Лино пил коньяк, а Элизабет — кофе…
Они слушалиモール Ghost — «Evening dance»
— Вкусно? — Спросила его она.
— Коньяк? Да.
Они посмотрели друг на друга, улыбнулись.
Элизабет вспомнила, как они сидели на этой террасе и слушали Hameln Anno 1284: Medieval Flute Music On the Trail of the Pied Piper
Ей захотелось вновь услышать эту музыку!
— На что он похож?
— Коньяк!?
Лино задумчиво улыбнулся.
— На только что зажжённую свечу, на спелый абрикос…
— Мне так хорошо с тобой, Лино! Разве человеку может быть так хорошо?!
— Жить?
— И любить — жить и любить!
Он прислушался к вапорвейву звучащему рядом с ними — «Вечерний танец»
— Может, — если мы любим Человека.
Элизабет отпила кофе.
— У которого есть душа!?
— Да, жена моя, — Душа!
Кофе было горьким.
— Знаешь, за что я люблю кофе, Лино?
— За что, моя зеленоглазая любовь?
Она улыбнулась.
— Оно как жизнь — всегда разное!
— Но обычно горькое?
— Да!
— И это плохо или не плохо?
— Помнишь иллюстрации Доре к «Потерянному раю»? Ангелы сражаются… Люцифер падает. Если иллюстрацию перевернуть, — Люцифер заносит меч…
Лино посмотрел на неё с удивлением и смятением.
— Никто на самом деле не падает, моя очаровательная любовь, — это просто Душа переворачивается, чтобы Искра не погасла!
Странно он посмотрел на неё, — очень внимательно.
— Ты рассказывал мне о Богомилах… «У Бога был сын по имени Сатанаил»…
Лино закурил сигару Cohiba.
— Ты сказал мне, — Продолжала Элизабет. — «Он жаждал создавать — Он жаждал создавать миры! Падение, которое приписывают Сатанаилу, не падение, а потеря творческой силы»!
— Себя. — Кивнул он.
— Да, — себя, счастье моё! Ибо «везде в Аду я буду. Ад — я сам»; Сатанаил стал больше не Гений.
— «Не гений»?
— Помнишь, в Сан-Ремо мы смотрели «Амадей» Милоша Формана? «Мастер… Музыка… Безумие… Убийство… Киношедевр… … Всё, что вы слышали, — правда»!
Она посмотрела на море, лежащее перед ними как тарелка из Дельфтского фарфора.
— Когда мы (люди) не понимаем Бога, мы не понимаем Гения. Когда мы не понимаем Гения, мы не понимаем Бога.
В этом фильме звучат слова: «трагично не понять, что перед тобой гений, — трагично для тебя, а не для него»
Лино захотелось прикоснуться к Элизабет.
«КОГДА МЫ (ЛЮДИ) НЕ ПОНИМАЕМ БОГА, МЫ НЕ ПОНИМАЕМ ГЕНИЯ»
Трагическая истина.
— Когда-то мне часто говорили «Он заменяет хорошее, лучшим»
— Бог?
— Бог.
Она посмотрела на него, — их глаза встретились.
— И тебе больно!?
— Да, — оттого, что с Ним приходится сражаться!
Она вновь посмотрела на море, женщина с золотыми волосами, Господи, как она хороша!
— «Fantasma d’amore»… — Вдруг сказала Элизабет. — Любовь вернулась, — старая, больная, нищая, и он не узнал её! Он запомнил её другой — красивой, молодой… Он и себя запомнил… словно мальчишкой.
Она взяла у него сигару, «отпила».
— Оказалось, что можно жить вечно, — оказалось, что мы и живём вечно — в памяти тех, кто нас когда-то любил.
Море блестело перед ними, словно голубой снег.
Лино зажмурился, — глазам стало больно.
— Мне её жаль, Мэри, — если он умрёт, он никогда не оставит её в покое, он тоже станет призраком, — призраком любви!
— Она должна его спасти?
— Не знаю, Лино, любимый мой, она, или мы!
Его поразили слова Элизабет.
— Нас он тоже не оставит в покое, да!?
— Нет.
Она отдала ему сигару.
— Мы сами себя не оставим в покое — если у нас есть совесть, мы больше не оставим себя в покое.
Он её понял.
— Ты хотела мне сказать, что у каждого из нас (людей) есть призрак!?
— У одних Бог, а у других — Дьявол!
Зазвучал Blade — Blade runner 世界コロニーオフ
— Ты сказал мне «с Богом приходится сражаться»… Это не самый страшный наш враг, — страшнее Душа!
— Ты права — я так хотел к ней вернуться, что…
Лино «отпил» от сигары.
— Что «что», счастье мое?
— Тебе когда-нибудь было ничего не жаль? Собственного благополучия, удобств…
— Имени? Репутации? — Закончила за него Элизабет. — Да! С тобой! Я тебя понимаю.
Она посмотрела на него ласково, с улыбкой.
— Бальтазар, — Дьявол по имени Бальтазар, сказал мне: «Ад забит счастливыми»…
Усмешка на её рубиновых губах…
— Он был мудаком, но он был прав; не пробиться!
— «Не пробиться», Элизабет?
— Никому к нам не пробиться, — всё уже решено!
Элизабет накрыла его руку своей рукой.
— Нужно было вернуться к ней, Лино!
Она посмотрела на море.
— Нужно было!
— Это было бы безумием!
Лино смутился.
— Безумием было не вернуться!
Она понимающе усмехнулась.
— Испугался!?
Он долго не отвечал ей, а потом:
— Испугался.
Она мягко улыбнулась.
— Какая она страшная, оказывается, маленькая Мэри.
Сигара Коиба… Лино вспомнил «Охраной Фиделя Кастро руководил Бьенвенидо Перес Саласар по прозвищу „Чичо“. Он сидел в машине и курил сигару, ожидая своего патрона, который был в гостях у своей любовницы. Он не позволял себе курить кубинские сигары при нем. Фидель пришел в хорошем настроении и, услышав аромат в машине, попросил у Чичо сигару. Они ему настолько понравились, что он рекомендовал организовать производство сигар Cohiba в более широким объеме»…
— Да, страшная!
Он скомкано улыбнулся, чувствуя, как стеснило сердце.
Он вспомнил, как Хулио поёт танго «La cumparsita» —
«Друзья больше не приходят ко мне/Никто не хочет утешить меня в моём сожалении»
Элен приготовила ужин…
— Хадж не придёт?
— Придёт.
Элизабет нежно улыбнулась ей.
— Все хорошо!
— Поль сказал мне, что он недоволен.
— Он смущён.
Элизабет села за стол.
— «Смущён»? — Удивилась Элен.
— Да, — чем старше становишься, тем больше волнуешься.
Элен смутилась.
— Он волнуется за Поля!?
Как странно звучало это имя, — «Поль»…
Они словно говорили не о Паоло…
— Он всегда волнуется, Элен!
Элизабет тоже почувствовала… смятение.
Ей захотелось сказать Элен:
— Знаешь, за что я люблю его? Ему не наплевать!
— Я знаю, — Сказала ей Элен. — Я это заметила.
Элизабет показалось, что ей стало спокойнее.
— Я не знаю что Лино думает, но могу предполагать… Если он умрёт, ты останешься вдовой… как это отразится на твоей жизни?..
— Я смогу жить дальше, Элизабет!
Элизабет посмотрела на неё очень ласково.
— Дурочка… Но ты же не дурочка, Элен! Ты любишь его? Если да, то, это будет катастрофой!
— Я знаю, что иду… почти, за умирающим человеком.
— А зачем?
Элизабет прислушалась к музыке звучащей в этой красивой комнате.
Они обе замолчали.
Музыка звучала.
Элизабет вспомнила вкус сигары Cohiba, и… ей захотелось пить. Она не знала, почему именно это, — пить…
Она вспомнила «Вечер у Клэр» и голос Лино, читающего ей эту книгу — «Так бывает, что когда тонет кто-нибудь, то над ним на поверхности появляются пузыри; и тот, кто не видел ушедшего в воду, заметит только пузыри и не придаст им никакого значения; и между тем под водой захлебывается и умирает человек и с пузырями выходит вся его долгая жизнь со множеством чувств, впечатлений, жалости и любви»
Это обожгло её.
Элизабет вдруг поняла, что смерть ещё безжалостнее, чем она думала! Дьявол по имени Смерть, забирает у неё Элен!
Она вспомнила «Майерлинг» с Шарлем Буайе и сцену в кукольном театре; Дьявол предвкушал удовольствие: «Счастливые так интересно страдают!»
— Да, — Подумала Элизабет. — Это был наш выбор!
Элен поставила перед ней бокал, — красивый бокал из синего стекла.
Элизабет вспомнила «О чём ты думаешь? Что тебя расстроило?
— Я удивлён.
— Чем?
— Жизнью»…
Она почувствовала, что тоже удивлена.
Элизабет захотелось спросить Лино; что ты думаешь, что чувствуешь
Она вспомнила «Когда отец уходил, я не хотел его отпускать. Каждый раз, когда он уходил, я не знал, как его остановить — как остановить человека, который хочет уйти?!»
Да, как остановить человека… идущего на страдание?!
Да — «На что похожи влюбленные, идущие на смерть? Они как снег, что тает каждый миг. Жизнь — это сон, а смерть — лишь сон во сне»!
Она знала, что, возможно, драматизирует, но…
Мы так долго были вместе!
В обеденную вошёл Лино.
Элизабет залюбовалась им — красивый, стильно постриженный, смуглый, одетый в светло-синие джинсы «Dsquared» и белую футболку с красным кленовым листом.
— Как ты, любимая?
Он наклонился, поцеловал её в щёчку, погладил по плечику.
— Извини меня; я долго разговаривал по телефону…
— Я соскучилась…
Элизабет прикоснулась к его руке.
— Я тоже!
Лино прижался к ней, — щекой, к её щеке.
И эта музыка, звучащая в обеденной… ей показалось, что звучит Bohren & der Club of Gore.
Лино сел рядом, посмотрел на Элен.
— Ça va?
— Pas mal et toi.
Она посмотрела на него растеряно.
— Bien (merci)!
Она словно ожидала чего-то другого.
— Что случилось? — Спросил он.
— Ничего, если не говорить о Поле…
— Я говорю о тебе. Если ты уверена, поступай так, как считаешь нужным.
— Ты не против? — Удивилась Элен.
— Против, но если ты уверена, это не важно.
Она вновь посмотрела на Лино с удивлением.
— Почему ты против?
Элен села — напротив них, — она смотрела на Лино.
— Почему?..
Он посмотрел на неё, — заглянул ей в глаза.
— В нём что-то умерло, когда умерла его жена… Я боюсь, Элен, я очень боюсь, что он не сможет сделать тебя счастливой!
Она смутилась, почти не поняла его.
— А я думала; ты боишься за Поля!..
— Не так, как за тебя.
— Почему?!
— Потому, что, — Начал Лино, и остановился.
Внезапная улыбка на его алых губах…
— Мама учила меня: «если хочешь быть счастливым в браке, относись к своей жене как к маленькой девочке»…
Он не договорил, усмехнулся.
— Людей, которые с кем-то расстались, развелись, — потеряли (кого-то), их нужно спасать, а это почти невозможно — спасти человека от самого себя, почти невозможно!
Элен посмотрела на него с печальным пониманием.
— Тебя тоже было невозможно спасти?
Лино улыбнулся-усмехнулся.
— Если бы ты знала, сколько у меня было женщин…
Он посмотрел на неё очень ласково.
— Я их конечно любил…
Саркастическая улыбка.
— Но без радости.
Элен посмотрела на него очень внимательно, — задумчиво.
— Сейчас я думаю; лучше бы я был один!
— Я устала, хадж!
— Быть одной? Это не страшно, — страшно быть не одной и устать!
Элизабет поразили слова Лино.
— Страшно быть с кем-то, и не знать, как расстаться! Бояться скандала, бояться сделать больно…
Он посмотрел на неё мягко.
— Ты — женщина, ты должна понимать: если у вас появится ребёнок, расстаться будет невозможно!
— «Невозможно»?
— Невозможно! Ничто так не связывает мужчину и женщину, как общий ребёнок! Если вы любите друг друга, это станет для вас благословлением, а если не любите… вам придётся очень постараться, чтобы это не стало проклятием!
Элизабет задумалась над словами Лино, — стал ли для неё проклятием ребёнок от Джейка?
Да, стал!
Они и сами стали друг для друга проклятием!
Она подумала, ты всё время в моей памяти, Джейк, — как насильник, или убийца, я не могу тебя забыть!
Afterlife в обеденной дома Аки, — «Cry brown bear (Mix)»…
— Ты сказал мне, что боишься, что Поль не сможет сделать меня счастливой… — Сказала Элен, Лино. — Но, хадж, я его об этом не просила!
Он смутился, мужчина с красивыми чёрными волосами.
— Один человек сказал: «Человеческий разум гораздо более тонкий инструмент, чем всё, что появлялось ранее, — он знает, что правильно и что неправильно. Он может построить Вестминстерское аббатство. Он может построить аэроплан. Он может вычислить расстояние до Солнца»…
Он нахмурился.
— И всё же я не понимаю!
— Ты всё понимаешь!
Элен посмотрела на него, — она была счастлива.
— Ты понимаешь меня как никто; меня не остановить!
Богомильский миф в изложении Евфимия Зигабена
Идея Сатанаила как первого из ангелов возникла в апокрифической литературе, но в рассуждениях описанных Зигабеном богомилов её значение возросло. Сатанаил был похож на Бога-Отца и одет в такие же одеяния; он сидел одесную Бога. Его падение было вызвано самоуверенным желанием стать равным Богу. Византийские богомилы основывали своё апокрифическое предание на широко известном стихе пророка Исайи (Ис.14:14): «Взойду на высоту небес, выше облаков, стану подобен Всевышнему».
Мы знаем, что некоторые из богомилов, с которыми встречался Косьма, называли злого творца мира падшим ангелом, тогда как другие уподобляли его «неверному управителю» из Евангелия от Луки. В византийском мифе соединились обе идеи; мы читаем, что Самаэль был поставлен правителем «над всеми небесными силами». Во время своего служения он пытался соблазнить некоторых ангелов участвовать в его восстании против Бога и для этого облегчил «бремя» их литургических обязанностей. Этот мотив явно позаимствован из притчи в Евангелии от Луки, но порядок событий другой. Тогда как в притче управитель не сокращал долгов должников своего господина, пока господин не обвинил его, Сатанаил действовал иначе. Заговор стал известен Богу, Который изгнал Самаэля и соблазнённых им ангелов. Самаэль и его ангелы не остались в пустоте, но упали на землю; земля была негостеприимным местом, её лицо было покрыто водами, как описано в Книге Бытия. Чтобы сохранить себя, Самаэль вынужден был применить свою творческую силу, которая, как и образ Божий, не была у него отнята. Так он сотворил «вторые небеса», то есть наше видимое небо, поместил воды в предназначенное для них место и устроил землю, чтобы обитать на ней вместе с остальными падшими ангелами.
В этой версии богомильского мифа удача изменила Сатанаилу, когда он захотел сотворить человека. Впрочем, здесь творец не похищает человеческую душу у Бога. Он был вынужден сам вдохнуть жизнь в человеческое тело, но удалось вдохнуть жизнь только в змея. Его изобретательность оказалась бесполезной, и пришлось договориться с Богом, чтобы Он дал души первым людям.
Представления богомилов о сотворении человека, как они изложены Евфимием, имеют соответствия в гностических мифах, но, тем не менее, концепции происхождения человеческой души в гностицизме и богомильстве различны. Душа уже является не частью Самого Бога, но только Его созданием. Таким образом, средневековое дуалистическое учение уже не содержит концепции Бога, спасающего Себя Самого. Конечной целью космической драмы стало восстановление вселенной к тому состоянию, в котором она пребывала до падения ангелов. Происхождение человечества было так или иначе связано с падшими небесными силами. Соглашение между Сатанаилом и Богом, описанное в мифе византийских богомилов, является лишь одной из форм, которые принимало это верование. В конечном итоге оно означало, что потомки первых людей, которым Бог дал души, должны занять на небе места, оставшиеся вакантными после падения ангелов.
Как и предполагалось, Самаэль сразу же нарушил соглашение и начал плести интриги против первых людей. Это напоминает раввинские легенды о том, как Сатана искушал первых людей, хотя зависть к человеку приписывает Сатане и христианская традиция. Был и иной мотив, который, несомненно, проник из еврейских легенд о Самаэле и мог войти в богомильский миф из апокрифической книги; это рождение Каина и его сестры Каломены от блудного соединения Евы с Самаэлем. Только после этого акта, особенно отвратительного в глазах общины аскетов, Сатанаил потерял божественный образ и одеяние, и его лицо стало тёмным и страшным. Так в богомильском мифе утрата божественного сияния, которая в апокрифической литературе происходит сразу после падения, была перенесена на более поздний этап космической драмы.
Теперь Сатанаил утратил даже свой творческий дар, но Благой Бог оставил его господствовать над сотворённым им миром. Впрочем, князь мира сего тут же отплатил Ему злом. С помощью «дьявольского» семени Каина он начал угнетать и истреблять потомков Адама, так что лишь немногие души могли занять места падших ангелов.
В конце концов, Бог понял, что Он обманут, и, исполнившись сострадания к мучениям человеческих душ, решил принять энергичные меры. Только теперь был вызван к существованию Логос — Сын Божий. Это объясняет богомильские представления о положении Сатанаила до падения — Христа просто ещё не было, когда Сатанаил обладал божественной властью и сидел одесную Бога. Отсюда оставался один шаг до тайного учения, делавшего Сатанаила первородным Сыном Божьим. Второй Сын — Логос — Иисус Христос не появлялся вплоть до середины шестого тысячелетия от сотворения мира. Широко распространённое поверье, что Иисус родился «per auditum» было связано с концепцией Логоса (то есть Слова); богомилы также верили, что в действительности Иисус не был рождён от Марии, но вошёл в мир через её ухо и принял только внешнюю видимость человеческого тела. В конце концов Христос оставил Своё человеческое тело, победил лукавого и заключил его в Тартаре в оковах. Именно в это время Сатанаил утратил частицу» -ил», принадлежащую ангельским силам, и стал просто Сатаной. В апокрифических мифах это изменение также связано с падением Сатанаила, но у богомилов оно становится следствием его окончательного поражения. После этой победы Христос занял место Сатанаила одесную Бога, а в тайном учении Он также занял место первородного Сына. Затем Он соединился с Личностью Отца Небесного, из Которой Он вышел. Единственным raison d’être для Сына Божия было принести людям спасение, что и завершилось победой над Сатаной
Они долго купались, — Рай был здесь, на Земле
— Я не хочу отпускать Элен, Лино!
— Не отпускай!
— «Не отпускать»?
— Да, — скажи ей: я люблю тебя, останься!
— А ты бы остался?
— Я столько раз оставался, Элизабет, девочка моя, что… мне не страшно.
Странно это прозвучало для неё…
— Я не хочу, чтобы ей было страшно, счастье моё!
— Тогда позволь ей сделать свой выбор.
— «Выбор»?
— И будь рядом — ты сказала мне: «Не жди, когда он позовёт, приди сам, — это и есть Дружба»!
Элизабет смутилась до слёз.
— Я так сказала?
— Ты, Ты, моя зеленоглазая любовь!
Лино перевернулся на бок, посмотрел на неё, — заглянул ей в глаза.
— И я пришёл к нему. Он посмотрел на меня так, словно я его спас!
Он трепетно прикоснулся к ней — к её подбородку, губам.
— Ты такая красивая, девочка моя… ты прекрасна телом и душой — каждый мужчина мечтает о такой женщине! Элен тоже прекрасная женщина, и её полюбили…
Он ласково посмотрел на неё.
— Порадуйся за неё, даже если тебе хочется заплакать…
Лукавая улыбка.
— От обиды.
Элизабет посмотрела на Лино.
— Ты сказал мне: «Алина думает, что заслуживает счастья больше чем другие люди»… Я тоже так думаю, Лино!?
Он посмотрел на неё мягко, кудрявый Гермес.
— Алина… «выздоравливает», Элизабет, — ей хочется быть счастливой, а это невозможно для «больного» человека.
— «Для больного»?
Она поняла.
— Грех — это болезнь, дорогая, — грехом «заражаются»
— Поэтому порочность «заразна»!?
— «Заразно» думать, что нет ни Бога, ни Ада.
— А они есть?
— Ещё при жизни.
Он вновь лёг на живот, Анджолино, — солнце облизывало его.
— Мы всегда были вместе — долгие годы, мы вместе повзрослели!
— Она тебя понимала? Или она тебя любила?
Элизабет удивилась.
— «Понимать» не значит «любить»?
— Не значит.
— Иногда я ничего не понимаю!
— Никто ничего не понимает, Элизабет!
Она вздохнула.
Лино улыбнулся.
— Ты желаешь понять Человека, — существо, созданное то ли Богом, то ли Дьяволом, но всё-таки Сатаной, потому, что… это тело… когда я смотрю на моих пациентов, я думаю: кто же нас создал; гений, или… монстр?!
Пауза.
— Когда я вижу тебя… когда смотрю на твои губы — когда ты целуешь меня, я понимаю: только Гений мог создать Женщину!
Внезапная усмешка.
— Гений создал Женщину, а монстр — Человека!
Как пронизывающе прозвучал его бархатный голос!
— «Когда же всё это произошло, то он (Сатана) сотворил Адама и попытался вдохнуть в Адама душу, которую он украл у Бога. Он вдунул её через рот, но она вышла наружу через задний проход. Он вдунул её снова через задний проход, но она вышла наружу через рот. И хотя он делал это много раз, душа выходила наружу, отказываясь поселиться в том, что он сотворил, и, выходя наружу то через рот, то через задний проход. И поскольку он не смог заставить её остаться в теле, чтобы Адам ожил, то он оставил его (т.е. тело) и оно лежало безжизненно 300 лет»…
— Ты прав — ничего не понятно!
Элизабет смотрела на него, — на его красивую спину, округлую попу, мощные ноги…
— Всё так понятно, что непонятно!
Лино посмотрел на неё очень ласково.
— Чем более понятно, тем труднее осознать. Я вижу, как ты на меня смотришь… когда ты можешь прикоснуться ко мне, ты думаешь, что меня создал гений, а когда не можешь — монстр… всё просто, Элизабет; гений занялся любовью с монстром, и появился человек!
Они ушли в пляжный шатёр, — Лино приготовил кофе по-арабски…
— Однажды я заметил: чем жарче, тем крепче арабы пьют кофе.
— «Однажды» это где?
Его глаза вспыхнули.
— Султанат Аль-Асвад.
— «Султанат»… звучит необычно.
— Это необычное место, наверное, именно так Пророк представлял себе Джаннат.
— «Джаннат»?
— В арабском языке у Рая несколько названий. Каждое название раскрывает и дополняет предыдущее. Также в Раю нас ожидают разные его степени — каждому, исходя из его благих дел.
Лино заглянул в глаза Элизабет, улыбнулся.
— Аль-Джаннат — обычное название; «Он (Аллах) введет его в Райские сады (джаннат), в которых текут реки. Он пребудет там вечно. Это и есть великое преуспеяние»
Аль-Фирдаус — словом «фирдаус» в арабском языке называется такой сад, в котором собрано и произрастает всё разнообразие растений и плодов, имеющихся в других садах. Наивысшая ступень Рая. Пророк Мухаммад призывал свою умму (общину): «Если вы будете просить Рай — то просите самую наивысшую ступень Рая»
Элизабет захотелось сказать Лино:
— Иногда мне кажется, что тебя ничто не пугает
— Пугает — смерть самых беспомощных!
Усмешка.
— Ненавижу, когда умирают беспомощные — дети, собаки…
Он выглядел утомлённым, Лино — солнцем, — жизнью
— Ненавижу, когда умирают молодые и женщины!
— «Женщины», счастье моё?
— Так стыдно потом…
— «Стыдно», Лино? За что?!
— Как будто всё зря, все эти годы учёбы, работы, практики…
Он взял чашечку с кофе, отпил.
— Когда умирает мать, про её детей говорят; «сироты», но когда умирает твоя жена, ты тоже становишься сиротой
— Ты так говоришь, словно пережил это сам…
— Я этого боюсь, я знаю: если с тобой что-то случится, я себя навечно возненавижу.
— Зачем?!
Лино посмотрел на неё, — в его глазах отразилось недоумение.
— Я за тебя отвечаю, — если с тобой что-то случится, это будет значить, что я за тебя не ответил!
Ох, уж этот мужчина!..
Элизабет почувствовала… Боль?..
Она никогда не встречала таких мужчин как Лино — правильных до безумия! Ответственных до… недоумения?!
Элизабет подумала, если бы я была другой, я бы тебя не поняла, я бы подумала, что ты… играешь, но ты не играешь, и мне страшно!
Нет, это всё-таки был ужас — вот, что она почувствовала!
Элизабет захотелось сказать Лино:
— Я люблю тебя! Наверное, никто никогда не любил тебя так, как я… Бальтазар был прав — я сумасшедшая… когда я смотрю на тебя, я понимаю: я могу простить тебе то, что не могу простить себе…
— Например? — Очень низко прозвучал его голос.
Музыка рядом с ними, — maquinas «Lado Turvo, Lugares Inquietos»…
— Ты сказал мне, что оставлял их одних, Алину и Рика… Я тоже оставляла одних Джейка и Ким!..
— Почему?
Голос Лино прозвучал мягче, — в нём прозвучала та снисходительность, которую она чувствует к его ошибкам, и не чувствует к своим!
— Они меня раздражали
Элизабет не поняла; ей стыдно или не стыдно?!
Он смотрел на неё спокойно, мужчина одетый только в красно-белые плавки Dsquared с кленовым листом.
— Меня они тоже убивали. Что это значит, Элизабет? Что мы чудовища?!
— Честно? Боюсь, что это ничего не значит.
Лино удивился.
— Они слишком много от нас хотели, — Сказала ему Элизабет. — Мы их не выбирали!
Он посмотрел на неё задумчиво.
— Элизабет, мы не должны были так себя вести.
— Не должны были!
Они заглянули друг другу в глаза.
— Пойдём, девочка моя, искупаемся ещё!?
— Пойдём!
Лино встал и предложил ей свою руку.
Элизабет вдруг сказала ему:
— Прочитай мне какие-нибудь прекрасные стихи, — меня это утешает!
— Ты хочешь, чтобы я тебя утешил!?
Улыбка на его губах.
И он с блеском в глазах сказал ей:
— Если отрубят палец благочестивого — отвернётся от истины. А с несчастного влюблённого снимают кожу с ног до головы — не плачет!
Она рассмеялась.
— Я ожидала услышать нечто более… позитивное!
Ямочки на его щеках…
— Я скован, я пленен, с тех пор как увидал тебя./Губ ослепительный цветок так украшал тебя!
Лино поднёс её руку к губам, и поцеловал.
— Девочка моя… любимая! И эта боль пройдёт, потерпи!
Они вышли под солнце, и оно ласкало
Лино сказал ей:
— Один человек сказал: «Когда ещё ничего не было, была Любовь»… И Солнце — и когда ничего не будет, будет тоже Любовь и Солнце!
Элизабет посмотрела на него, — ей очень понравились его слова!
Он сжал её руку.
— Люди часто спрашивают меня об онкологии, — почему… это их самый любимый вопрос — ПОЧЕМУ я заболел/а, онкологией!
— И что ты им отвечаешь, любимый?
— Радуйтесь, и не будет никакой онкологии! Не будет даже простуды — счастливым некогда болеть!
Она очарованно улыбнулась.
— Всё просто, да!?
— До безумия, малыш, до безумия!
Они зашли в воду, и вода была сладка!
Элизабет захотелось сказать Лино:
— Поэтому Паоло заболел, перестал радоваться жизни!?
— Не поэтому.
Он посмотрел на неё с удовольствием.
— А почему?
— Он всё поставил на одну карту, — на женщину.
Она смутилась.
— Иногда я тебя не понимаю, но понимаю!
Лино почти улыбнулся.
— Знаешь, что сводит с ума? — Сказала ему Элизабет. — Мысль: ты же знала, что так будет!
— «Так»?
Они заходили в воду.
— В зрелости уже ничто не смертельно, даже смерть.
Они заходили всё дальше, как герои рассказа Ричарда Мэтисона «Лемминги».
— А я его не понимала, я думала; почему он так спокоен
— Смерть для него не смертельна!? — Понял Лино, Элизабет.
— Не смертельна!
Она сжала его руку.
— Для Жана она тоже не смертельна, — для него смертельно жить!
В его глазах, — на его лице, отразилось смятение.
А потом они поплыли.
С берега доносилась музыка — «LADO TURVO, LUGARES INQUIETOS»
Солнце жгло, слепило, подстёгивало!
Элизабет вспомнила, как Паоло сказал ей «После того как Христос назвал Сатану «Князем мира сего», святой Павел, желая его перещеголять, попал прямо в точку, назвав его «богом мира сего»
Усмешка.
— Призрак и Тьма сражаются… друг с другом… за… умы.
Его она тоже не поняла, и поняла!
— Людоеды сражаются за умы?
— Всегда за умы!
Элизабет тоже усмехнулась, — ей это понравилось «ПОСЛЕ ТОГО КАК ХРИСТОС НАЗВАЛ САТАНУ «КНЯЗЕМ МИРА СЕГО», СВЯТОЙ ПАВЕЛ, ЖЕЛАЯ ЕГО ПЕРЕЩЕГОЛЯТЬ, ПОПАЛ ПРЯМО В ТОЧКУ, НАЗВАВ ЕГО «БОГОМ МИРА СЕГО»
— И всегда людоеды!? — Засмеялась она.
Паоло тоже засмеялся, — вкусно засмеялся, громко.
— В басне Эзопа льву показывают рисунки охотников, ловящих львов, и лев замечает, что если бы рисовал он, то изобразил бы львов, ловящих охотников!
Когда они вернулись на пляж, Элизабет сказала Лино:
— Ты сказал мне «Он всё поставил на одну карту, — на женщину»… А ты не поставил?
— Поставил.
Они подошли к шезлонгам.
— Когда ставишь на одного человека, — Сказал ей Лино. — Ты должен быть готов за это пострадать.
Элизабет смутилась.
— И ты готов?!
Он посмотрел на неё очень ласково, и улыбнулся с мрачным обаянием.
— А ты только сейчас это поняла?
Cry of Fear
Cry of Fear — неофициальная модификация для компьютерной игры Half-Life, созданная в 2012 году шведской командой разработчиков модов Team Psykskallar; в 2013 году модификация была выпущена в Steam в формате бесплатной самостоятельной игры. Игрок берёт на себя роль 19-летнего Саймона Хенриксона, который, по сюжету, должен найти путь домой
Элизабет вспомнила «Знаете, что самое сложное в жизни? Это понять то, что ты из нее выпал»
Рик начал играть в Cry of Fear, а она наблюдала.
Лино ушёл в душ, а Элизабет осталась в гостиной с Риком и Джулио.
— Ты ещё не играла в INSIDE? — Спросил её Рик.
— Пока нет, я играю в Tony Hawk’s Pro Skater 5.
Он заулыбался.
— Нравится гонять на скейте?
— Очень!
Элизабет рассмеялась.
— Папа прошёл Dear Esther в шестой раз, представляешь!
В голосе юноши прозвучало изумление.
— Он ещё и Everybody’s gone to the rapture столько же раз пройдёт!
— Мой папа — геймер!
Рик засмеялся.
— Мы начали проходить Fallout 4. — Лукаво сказала Элизабет.
— Fallout 4!?..
— Если бы ты знал, как долго мы искали, эту чёртову первую броню…
— Ха-ха-ха!
В гостиную вошла Алина.
— Вы так весело общаетесь, что мне захотелось побыть с вами!
Рик улыбнулся матери.
— Привет, мам!
— Здравствуйте, Алина! — Дружелюбно сказала ей Элизабет.
— А я думала, мы на «ты»!.. — Весело сказала женщина в платье Baby doll.
— Я забыла, извини! — Улыбнулась ей Элизабет.
Она подошла, села (Элизабет уступила ей место на диване рядом с Риком)
— Во что вы играете? — Спросила мать, сына.
— Cry Of Fear, мам.
— Интересно?
— Я бы сказал так: страшно интересно.
Алина ласково посмотрела на сына, — её взгляд напомнил Элизабет взгляд Лино — он смотрит на сына так же.
Она посмотрела на Джулио, играющего в манеже с полюбившейся ему игрушкой роботом Бибо.
Элизабет вспомнила, как Лино читал инструкцию «Робот Бибо — обучающая игрушка для детей старше 9 месяцев. Веселый, умный, поёт песенки и сам их записывает, танцует и приглашает к игре — всё это умеет робот Бибо»!
Ямочки на его щеках…
— «Веселый, умный, поёт песенки и сам их записывает»… Элизабет, это не робот Бибо, это — Скайнет!
Они хохотали, а малыш смотрел на них с удивлением.
— Как ты себя чувствуешь? — Участливо спросила её Алина. — Как малышка?
— Я счастлива! — Нежно сказала ей Элизабет.
И эта нежность…
Она вспомнила «С тобой они мне все родные»
Элизабет тепло заглянула Алине в глаза.
— А ты счастлива?
Алина посмотрела на неё долгим взглядом.
— Я так счастлива, что несчастлива!
Элизабет удивилась.
— Один человек сказал «Я думаю, что когда счастье входит в твою жизнь, его нужно суметь впустить»
Элизабет поняла её.
— А ты не впускаешь?
— Боюсь, что…
Алина посмотрела на неё с симпатией, задумчиво.
— Мне придётся этому учиться, — быть счастливой! Очень жаль, что в этом мире нет начальных школ для взрослых — поступаешь в первый класс, и учишься быть счастливой, поступаешь во второй, и учишься радоваться…
По телевизору показывали オレンジ («Orange» («Апельсин») — одна девочка получает письмо от самой себя из будущего: «Для меня, той, которая учится во втором классе старшей школы».
Она просит (сама себя) спасти юношу, который перевёлся из Токио, в её школу, — в её класс…
Лино пошёл купать Джулио, она хотела ему помочь, но он сказал ей «Я вижу, что ты устала, отдохни».
Он был прав — она устала, — чем ближе роды, тем сильнее она устаёт!
Это было странно (или страшно?) дети, но уже с трагедиями!
Элизабет вспомнила, как Рик играл в Cry Of Fear, и: «Я всегда был одинок на протяжении всей моей жизни. Я не знаю, нравится ли мне это… или я просто к этому привык. Но я знаю только одно: быть одиноким — страшная вещь. Это постоянное чувство одиночества, тоски и злости просто… пожирает тебя изнутри»
Она съела конфету с имбирем, скорее пастилку (азиатская сладость) с очень своеобразным вкусом; сладко и остро — одновременно.
Maquinas звучали — «Lado Turvo, Lugares Inquietos»
На диване, — рядом с ней, лежала книга, которую читает Лино. Она заглянула: «В японском языке есть очень любопытное понятие, обозначающее особый оборот вежливой, благородной речи, — так называемый «язык игры», асёбасэ котоба. Вместо того чтобы сказать, например: «Я вижу, вы приехали в Токио», то же замечание можно выразить иначе: «Я вижу, вы делаете вид, будто приехали в Токио». Основная идея заключается в том, что человек, к которому обращена фраза, настолько властен над своей жизнью, что для него все превращается в игру, забаву. Он погружается в жизнь, как в игру, где всё дается легко, словно само собой. Доходит до того, что вместо: «Я слышал, ваш отец скончался» человеку могут сказать: «Я слышал, ваш отец сделал вид, будто умер»
Она усмехнулась, интересно
И этот странный вкус — сладко и остро…
Лино вернулся с Джулио на руках — малыш спал.
— Я пел ему, чтобы ему было спокойнее, — Улыбаясь, сказал ей Лино. — А он так успокоился, что уснул!
Он сел рядом с ней, Анджолино.
Элизабет посмотрела на него, улыбнулась ему, — заглянула ему в глаза.
— Я люблю тебя, Лино!
Он посмотрел на неё с нежностью, ласково.
— И я люблю тебя, девочка моя!
— Что ты ему пел?
— Колыбельную.
— А мне споёшь?
— Ты тоже уснёшь!
Она рассмеялась.
— Я так люблю, когда ты поёшь, что засыпаю!
— Угу, — Лукаво заулыбался Лино. — «Он был так талантлив, что всех клонило в сон»…
Элизабет засмеялась.
— А может: «он был так талантлив, что все успокаивались»!?
— Любовь, а не война!?
— Ага
И он тихо запел:
— Спи, мой сынок, берег далек,
Волны качают наш челнок.
Я погадаю здесь до рассвета, много ли
В сети рыбки придет.
Я погадаю, много ль на свете
Мой мальчик встретит бед и забот
Лино прочитал «Мне рассказывали, что в старину, когда юноша-японец учился обращению с мечом, наставник какое-то время почти не обращал на него внимания: ученик просто прибирал в школе, мыл посуду — в общем, возился по хозяйству. Время от времени наставник внезапно появлялся рядом и наносил ученику удар палкой. Вскоре юноша уже был готов к неожиданностям, но от этого тоже было мало проку: когда он ждал удара из-за угла, учитель заходил со спины, а то и вовсе возникал, будто из-под земли. В конце концов, сбитый с толку ученик начинал понимать, что нет смысла угадывать, с какой стороны ударят; попытки предвидеть, откуда надвигается угроза, только мешают увернуться от внезапного нападения, так как обычно отвлекают внимание в ложном направлении. Единственной действенной защитой, таким образом, остается неизменная уравновешенность, когда внимание не обращено ни в какую конкретную сторону; от нападения спасает только постоянная бдительность и мгновенная реакция.
Есть прелестная история о том, как один такой наставник сказал своим ученикам, что поклонится любому из них, кто застанет его врасплох. Шли дни, и никому это не удавалось: учитель всё время был начеку. Но однажды, вернувшись после прогулки по саду, наставник потребовал принести ему воды, чтобы вымыть ноги. Вода, поданная десятилетним учеником, оказалась холодной, и наставник велел подогреть ее. Парнишка вернулся с кипятком; учитель без раздумий сунул ноги в таз, вскрикнул — и почтительно опустился на колени перед самым младшим учеником школы.
Невнимательность, отсутствие настороженности и осмотрительности приводят к тому, что человек не сознает текущий миг жизни, тогда как всё искусство действенного недеяния — У-вэй, сводится к неослабной бдительности, полному сознанию происходящего. И тогда жизнь, представляющая собой выражение сознания, течет, можно сказать, как есть — нет нужды задавать ей особое направление. Она идет своим чередом, живет своей жизнью, говорит и действует сама собой»
У-вэй относится к универсальным психотехникам, которые работают в любой ситуации. Более того ─ это самый оптимальный способ взаимодействия с миром, подаренный нам даосскими мудрецами древнего Китая. Это слово в переводе с китайского означает «недеяние», «созерцательная пассивность», «немотивированность».
Самое главное в Недеянии ─ отсутствие причин для действия. Нет ни размышления, ни расчета, ни желания. У достигшего Недеяния нет никаких промежуточных шагов между его внутренней природой и его действиями. Действие происходит спонтанно и достигает цели самым коротким путем, так как исходит из восприятия реальности здесь и сейчас.
У-вэй — способ жизни и действия, а, вернее, бездействия совершенномудрого, чей ум мягок, дисциплинирован и растворен в Дао. Недеяние нельзя путать с леностью и распущенностью. В монастырях Китая с древности до наших дней соблюдается строжайшая дисциплина ума и тела для воспитания У-вэй.
Упражнения включают бессмысленные действия, — такие, например, как подметание двора прутиком.
Выполняя бессмысленные действия так же хорошо, как и полезные, адепт постигает суть Недвойственности — отсутствие разделения вещей на «хорошие и плохие», «полезные и бесполезные». Понимание единства мира и всех ситуаций в нём ведет к успокоению, умиротворению, а затем к просветлению. Интересно, что даже в Китае, на родине даосизма, людям приходится столько работать, чтобы научиться ничего не делать. Близким к понятию у-вэй является неделание в учениях Карлоса Кастанеды и Л. Н. Толстого.
Как же практиковать Недеяние?
В самом прямом смысле слова это означает абсолютно ничего не делать. Имеется в виду внутреннее бездействие. Внешне практик продолжает совершать минимальные действия, — скажем, есть или ходить в туалет, но внутри у него при этом ничего не происходит. Он просто наблюдает, как действует его тело.
В случае мастера ситуация иная. Мастер никак не ограничивает формы своей внешней активности. Он настолько проникся духом У-вэй, что ни одна ситуация не может нарушить завоеванный им покой. При этом внешне он может быть предельно активен. Интересно, что на принципе У-вэй основаны даосские школы боевых искусств.
Он вспомнил, как Элизабет сказала ему «Беспокойство, знаешь ли, самая глупая вещь на свете… когда не можешь ничего изменить»
Он усмехнулся, — он подумал, ты тоже постигла У-вэй сама того не зная!?
Лино посмотрел на иллюстрацию к Муцу ваки («Сказание о земле Муцу»), вспомнил «Был в то время в войске Ёриёси воин, которого звали санъи. Саэки-но Цунэнори. Родом он был из земли Сагами, и военачальник его отличал. Когда войско было разбито, ему удалось прорваться, но найти военачальника ему не удалось. Спросил у воинов, бежавших с поля битвы, и они ответили:
— Военачальника окружили мятежники, и войска у него всего несколько человек. Судя по всему, вряд ли он прорвётся.
Цунэнори сказал тогда:
— Я служу нашему военачальнику уже тридцать лет. Мне, старику, уже подошёл возраст, когда я верю тому, что слышат уши, а военачальник достиг лет, когда подвешивают колесницу (т.е. 60 лет). И ныне, в час, когда мы разбиты, неужто мне не удастся разделить с ним судьбу? Единственное моё желание — сопровождать его в пути на тот свет.
И он повернул коня и вновь ринулся на мятежников. Двое-трое из воинов, бывших с ним, рассудили:
— Наш господин из верности уже разделил участь военачальника. Неужто мы теперь сможем остаться жить? Хоть мы всего лишь подчинённые слуги военачальника, мы тоже выкажем свою преданность!
Решив так, они врезались во вражеское войско и в мгновение ока уже сразили десяток мятежников, но врагов было, что деревьев в лесу, и храбрецы полегли лицом к противнику.
Фудзивара-но Кагэсуэ был старшим сыном Кагэмити. Лет ему было за двадцать, человек он был немногословный и прекрасно стрелял из лука на скаку. В сражении, глядя смерти в лицо, он был безмятежен, как будто пребывал в собственном доме. Разогнав коня, он врезался во вражеские ряды, поражал очередного храбреца и возвращался к своим. Проделал он так раз семь-восемь, да конь споткнулся, и взяли его в плен. Жаль им было такого смельчака, но поскольку был он приближённым Ёриёси, его зарубили.
Санъи Вакэ-но Мунэскэ, Ки-но Тамэкиё и другие не щадя своей жизни бросились на врага и сложили голову за полководца Ёриёси. Эти воины, одержимые жаждой смерти, все были отчаянными храбрецами»
Ему захотелось вновь посмотреть シグルイ («Одержимые смертью»)
Действие происходит в 6-ой год эры Кан-эй (1629), в начале периода Эдо. Основное место действия — провинция Суруга, замок Сумпу (замок, в котором окончил свои дни Иэясу Токугава (первый сёгун Токугава). Даймё Таданага Токугава, младший брат Иэмицу (третьего сёгуна Токугава) и внук Иэясу, в нарушение всех сложившихся традиций решил устроить турнир с использованием настоящего оружия, что повлекло смерть 16-ти из 22-ух мечников, принявших участие в турнире по распоряжению Таданаги
(На турнире, устроенном Таданагой Токугавой, жестоким даймё Суруги, бойцы станут сражаться боевым оружием. Это приведет к большим потерям среди мечников, но что за беда? Правитель алчет величественного и кровавого зрелища.
К удивлению зрителей, среди прочих самураев в списках значатся два искалеченных бойца — однорукий Генносукэ Фудзики и слепой Ирако Сэйген: оба они мастера школы Ивамото Когэна, давние знакомые и давние соперники…)
Элизабет сказала ему «Они там действительно все одержимые, — одержимые смертью»
Он вспомнил «В сражении, глядя смерти в лицо, он был безмятежен, как будто пребывал в собственном доме»
Это поразило его.
Девушка с фамилией японского даймё, написала ему письмо.
Она написала ему «Вы спасли меня, доктор»
Он усмехнулся, — спас!
Goldfrapp рядом с ним — «Drew»
Элисон Голдфрапп пела «Ты, я и луна,/Мы сгорели и исчезаем на грязном снегу./Ода греху, мы также могли бы/Растаять в воскресенье»
Лино открыл «Повесть о смуте годов Хэйдзи» предшественник (или предшественница?) «Повесть о доме Тайра»
«Бремя любви с равной силой гнетёт и низкорожденных, и знатных. Особливо же крепки узы, соединяющие супругов! Связь супругов глубже и крепче всех прочих связей, ибо предопределена ещё в прошлых рождениях! Говорят, что даже одна ночь, проведенная вместе на одном изголовье, и то предначертана за пятьсот рождений до этой встречи. Но всё в нашем бренном мире подвластно закону, гласящему: за расцветом следует увяданье, за каждой встречей — разлука.
Лягут на листья капли прозрачной росы или на стебель — на заре чуть раньше, чуть позже суждено им равно исчезнуть»
— Да, — Подумал он. — И «Пусть мы опадем,/
Чистые и сияющие»!
Он никогда не обольщался на счёт людей, — сегодня они считают, что ты их спас, а завтра придут к тебе с претензиями.
Лино рассеянно наблюдал по телевизору за игрой кантеранос Кастильи и Аморебьеты — Сегунда Б.
Он закрыл глаза, и мысленно позвал Элизабет, улыбнулся, — почувствует?
Акира писала «Я прочитала, что Дьявол мучает грешные души, заставляя их ждать. В этом что-то есть. Теперь я вечно буду бояться (ждать) возвращения онкологии. Когда, где, я так нагрешила?!»
Нигде и никогда, — Подумал Лино. — Твой организм просто дал сбой!
Он вспомнил «Почему ты не спрашиваешь меня о Мэри?
— Боюсь!
— Чего же, малыш?
— Растревожить!
«Одержимые смертью» на экране телевизора и самураи-демоны…
— Деревянная лошадка спросила мальчика о стратегии…
— Деревянная лошадка???
— Оборотень-барсук!
— Барсук?!
— Оборотень обернулся чайником, монах поставил его на огонь, а он убежал!
Элизабет засмеялась.
— Спасибо, Лино!
— За что?
— За то, что с тобой тепло!»
Лино влюблённо подумал, с тобой тоже тепло, девочка моя, — с тобой очень тепло!
Satan: Hey i bought your soul last month and
Me: No returns
Satan: Pleas it’s making me
Лино вспомнил, как Элизабет рассказывала ему об Элен, — об их дружбе, она сказала ему: «Ты сказал мне, что любовь не спасает», а она меня спасла, она спасла меня своей любовью, Лино!»
Юные кантеранос трудились
[lite] sleeper рядом с ним, — «Saudade»
Он закурил сигару Punch.
Он вспомнил «Punch» («Удар») (сериал) (Корея) — один человек потерял себя и не заметил, как это произошло, — когда именно, в какой момент. Он продался, — ему казалось, что во имя других, но… ему понравилось! А потом, потом, он понял, что можно было не продаваться, можно было!
Лино подумал, но к этому ещё нужно было прийти, к пониманию; можно было и не продаваться!
Он усмехнулся, компромиссы, компромиссы, компромиссы!
Одна из причин онкологии — вечные компромиссы!
Элизабет сказала ему «Я часто думаю, Лино; компромиссы нужны, или не нужны, они что-то меняют, или не меняют ничего?».
Он улыбнулся, он сказал ей «Всё просто — тот, кто склоняет тебя к компромиссу, сам идти на компромисс не намерен».
Её зелёные глаза вспыхнули.
— Я так и знала!
— Я знаю, что ты знала!
Его сердце тоже вспыхнуло!
Она вдруг сказала ему:
— Я посмотрела «Мой король»
— И как тебе?
— Она его любит, и он её любит, просто… просто, он был козлом.
Лино рассмеялся от неожиданности.
— Не козлёночек, а козел?
— Козлина!
Элизабет тоже засмеялась.
— Знаешь, что мне понравилось, счастье моё?
— Что?
— Вначале фильма зритель видит Тони у врача в реабилитационном центре (у Тони травма ноги), врач спрашивает её, как она травмировалась, а потом врач спрашивает её не «как», а «почему». Очень правильный вопрос, так как проблемы Тони не в «как», а «почему»! Позже врач объясняет Тони «Колено (колени) — это наша способность уступить (уступать) и/или — отступить». Позже я увидела десятки людей с травмами колен!!! Ты понимаешь, Лино? Они просто не захотели уступить, — проще было переломать себе ноги, чем уступить!
Да, он понял.
Тони выразила свою боль, — травмой ноги, она показала всем, как ей больно.
Сигара Punch была как очаровательная любовница — сама радость!
Лино вспомнил «Сигары Punch (Панч) — одна из старейших гаванских марок сигар. Дон Мануэль Лопес из Juan Valle & Co, основавший её в 1840 году, при выборе названия бренда ориентировался на большой рынок сбыта Британии, поэтому этой великолепной сигаре было присвоено английское имя. Punch в переводе с английского означает «удар». Стоит отметить, что это было нехарактерно для того времени, — обычно производители давали сигарам свои имена. Многим коллегам Лопеса название кубинских сигар английским словом показалось нонсенсом.
Вначале на коробке красовался лейбл Punch, а снизу было имя фабриканта Мануэль Лопез. Но, как часто бывает, в историю вошла госпожа Удача: 17 июля 1841 года в свет вышел юмористический журнал Punch, набиравший обороты популярности со скоростью лавины. Вскоре появилось и кукольное шоу Punch and Judy, которое имело огромный успех. Артисты постоянно путешествовали по стране и устраивали представления. Быстро сориентировавшись, Дон Мануэль Лопес поменял логотип на коробке, и тот рисунок, который мы видим сегодня на коробке с этими великолепными сигарами, позаимствован из этого представления. Не удивительно, что рисунок веселого горбуна на коробке сигар стал в Англии узнаваем, а марка сигар — запоминаемой».
Он вспомнил разговор с Элен и «Я его об этом не просила».
Она не просила Паоло сделать её счастливой…
Лино подумал, я вас не понимаю или понимаю?
Он почувствовал; и то, и другое!
Лино вспомнил, как Элизабет сказала ему «Когда-то я думала; если любовь не счастье, то, лучше не любить, а сейчас я думаю; если любовь не счастье, то, не нужно ждать что тебя сделают счастливой»
Она посмотрела на него очень ласково.
— Любовь — это ожидания, если ничего не ждать, то, это уже не любовь, а компромисс!
Он подумал, Паоло и Элен пошли на компромисс?
Лино подумал, чем старше становлюсь, тем меньше понимаю людей!
Он подумал, а может, это не компромисс, может, это… жизнь?
Лино понял, что тоже шёл на компромиссы, и тоже из-за жизни!
Он взял пульт д/у и переключил на другой канал — Эминем
Маршал Мазерс постарел, а может, устал (?)
Эм читал «Я чувствую, что жар усиливается…
Всё в огне..
Сегодняшний день — болезненное напоминание почему…
Мы можем стать лишь ярче,
Чем дальше ты отставишь это…
И сейчас я внутри
Смотрю наружу, ведь..»
Он вспомнил «Я не хочу никого любить, мне так спокойнее»
Акира посмотрела на него почти с ужасом.
— Неужели так действительно спокойнее, доктор?!
Сейчас Лино подумал, да, — иногда, да — Гарри Поттер повзрослел, и сидит на антидепрессантах, пьёт в компании с другими лузерами и извращенцами, прожигает свою жизнь, трахается, снова пьёт и параллельно борется с каким-то неведомым злом
Гарри перегорел, Гарри не не хочет любить, — Гарри не может
Элизабет принесла ему чай…
Он почувствовал себя счастливым рядом с этой женщиной, вспомнил «Моё любимое место — рядом с тобой»
Она была так больно красивой —
У него заболела душа.
Лино вспомнил «Болью души мы (люди) чувствуем свою судьбу».
Да, — боль души напоминает нам о том, без чего мы не можем жить!
Гайвань с серой цаплей была хрупко прекрасна.
— Лун Цзин! — Весело объявила Элизабет.
И лукаво добавила:
— Дракон так и не появился, Лино!
Он улыбнулся, заглянул ей в глаза.
— А ты его позвала? Назвала по имени? Ты сказала; сяо лун, покажись!
Она заулыбалась.
— Нет.
— Какая ты у меня невежливая!
Элизабет засмеялась.
— Он меня простит?
— Сяо лун? Я с ним поговорю.
— Да?
— Да.
— И он послушает?
— Конечно!
— Почему?
— В море, которое мы, люди, называем «небо», у него тоже есть любимая — должна быть, поэтому он всё поймёт!
— «Всё»?
— Всё-всё!
Она обняла его, прижалась к нему.
— Пока ты сидел тут один, я так соскучилась!
Лино прижал её к себе.
— Я тебя звал!
— Я не слышала!
— Слышала, поэтому и скучала!
— Алина спросила меня; как мы назовём нашу дочь.
— И что ты ей ответила?
— Я сказала ей «спасибо».
— За что?
— За то, что мы все можем жить дальше — жить спокойно, или почти спокойно!
— Благодаря ей?
— Она хочет жить дальше, — мы все этого хотим, когда ты хочешь жить дальше, ты понимаешь, что не нужно ничего усложнять.
— Когда ты хочешь жить дальше, ты всем всё прощаешь, — Понял Лино, Элизабет. — Так лучше — ты права, для всех!
— «Прощаешь»? — Удивилась она. — Нет, — понимаешь — ты всем всё понимаешь, ты понимаешь, что люди не предают, они просто думают о себе, а не о тебе.
Странно это прозвучало для него, — больно.
— Я понимаю, — Продолжала Элизабет. — Я не могу быть для кого-то важнее, чем он сам!
Ей тоже было больно.
— Я понимаю Жана; он хочет быть для Мэри важнее, чем она сама!
Лино посмотрел на гравюру Утагавы Куниёси из серии «Героические жизнеописания из Повести о великом умиротворении»
На гравюре изображен прекрасный мечник — Исикава Хёсукэ Кадзумицу.
Хёсукэ Кадзумицу участвовал в битве при Сидзугатакэ на стороне Тоётоми Хидэёси против Сибаты Кацуиэ. В этой битве, он успешно разил врага своим большим мечом длиной в три сяку и пять сун (106,05 см.) Не было никого, кто вышел бы против него в бою и остался бы, жив. В пылу сражения Хёсукэ Кадзумицу встретился с сильным вражеским воином Годзаэмоном Хисамицу. Они возгласили свои имена, и сошлись в битве, но поскольку были они почти равны в военном деле, исход битвы долгое время оставался неясным. Вассалы Годзаэмона — команда храбрецов, вооруженных длинными пиками, — увидели это, и все двадцать подбежали и окружили Хёсукэ. С дружным кличем они атаковали его. Хёсукэ, при всём своем мужестве, с трудом мог сопротивляться натиску отважных бойцов, наступавших со всех сторон. В конце концов, он пал в бою, ему было всего 18 лет. Тоётоми Хидэёси очень сожалел о смерти Хёсукэ и, закончив сражение, со скорбью совершил над ним погребальный обряд. Хёсукэ Кадзумицу за доблесть, проявленную во время битвы при Сидзугатакэ, был провозглашен одним из «трёх лучших мечей».
На гравюре Исикава Хёсукэ Кадзумицу показан во время битвы при Сидзугатакэ. Это одна из важнейших в истории Японии битв оказалась самым крупным сражением в короткой жизни Исикава Кадзумицу и его последним боем, обессмертившим имя героя. Портрет Исикава Кадзумицу — один из четырёх листов серии, наряду с передачей устойчивых черт образа героя в гравюре жанра муся-э (лицо, искаженное в воинственной гримасе, полное боевое снаряжение), показывает кровь, таким образом, затрагивая тему ужасов войны — трагическую сторону героизма.
«Трагическая сторона героизма» — это поразило его.
Он отпил чаю, гайвань была украшена иероглифом 德 (добродетель)
— Ты всегда была для меня важнее, чем я сам. — Сказал Лино, Элизабет.
Чай был цвета бирюзы.
— Ты была важнее, чем… всё! В этом моя трагедия, Элизабет, — я не хотел без тебя жить!
Он заглянул в чашу — зелёный дракон (хранитель чая) спал.
Он показал Элизабет гайвань.
— Смотри, спит!
— Где?
— На дне.
— Не вижу.
— Вот!
Она посмотрела на него, улыбнулась.
— Сколько нужно выпить этого чаю, чтобы увидеть дракона?
— Много, малышка.
— Когда ты называешь меня так, я вспоминаю Out of the Past и «Ты меня любишь?
— Ага.
— Poco?
— Mucho!»
Лино улыбнулся, — ему было хорошо.
И вновь Afterlife рядом с ними — «Cry brown bear» (mix)
— Vida y Muerte, — Сказала Элизабет с прозаической усмешкой. — Плачь, серенький медведь, плачь!
Он вспомнил «Мастер чайной церемонии Рикю был приговорен Тоётоми Хидэёси к совершению харакири. За три дня до смерти Рикю написал стихотворение, состоящее из четырёх коротких (из четырёх иероглифов) строк по-китайски и заключительное слово по-японски.
Семьдесят лет жизни —
Ах! Вот как!
Я этим мечом-сокровищем
Убивал патриархов и будд.
Совершенный меч, который держу в руках,
Сейчас в этот момент, брошу в небо.
Это стихотворение наполнение дзэнскими аллюзиями. В 1591 г. Сэн Рикю пошел семидесятый год, причем по старинному китайскому обычаю человеческий возраст начинает исчисляться не со дня рождения, а со дня зачатия. Таким образом, Рикю вправе сказать о себе «семьдесят лет жизни». Восклицание «Ах!» в дзэнских сочинениях, начиная с «Записей речей» китайского монаха Юньмэня Вэньэня (864—949) основателя школы Юньмэнь, означает обретение просветления-сатори и является синонимом «Кацу!», другому, более распространенному восклицанию подобного рода. «Вот как!» символизирует уровень просветления, когда постигается отсутствие «собственной природы» у всех без исключения единичных сущностей. Таким образом, Рикю заявил о себе как о глубоко просветленном человеке.
«Меч-сокровище» ассоциируется с праджней, высшей буддийской мудростью, которая дает знание об истинной сути бытия, т.е. об условной, относительной реальности всех вещей и явлений в мире. Убивать таким мечом будд и патриархов (т.е. основателей буддийский школ, признанных и уважаемых буддийских учителей) как раз и означает постижение относительного, условного характера этих и каких бы то ни было других единичных сущностей (понятий), освобождение от всех привязанностей к бренному миру, абсолютную свободу. Заметим, что четвертая строка стихотворения Рикю представляет собой популярное в дзэнских кругах и ставящее в тупик непосвященных утверждение. Последняя в стихотворении фраза на японском языке повторяет то, что было сказано в первых четырёх строках.
Судя по стихотворению, Рикю подошел к смертному порогу, преодолев «привязанность» к бренному миру путем постижения истинной сути вещей и явлений, в том числе и человеческой жизни и смерти. Дзэнское просветление, несомненно, помогло ему обрести отстраненность от «потока», выражаясь буддийским языком и легче, чем обыкновенным людям, встретить смерть»
Лино вновь захотелось посмотреть «Смерть мастера чайной церемонии»
— Да, — Подумал он. — «ПЛАЧЬ, СЕРЕНЬКИЙ МЕДВЕДЬ, ПЛАЧЬ!»…
«Странная незабываемая сцена навсегда запечатлелась в моей памяти. Это как-то связано с Содзи? Это произошло в чайной комнате Ямадзаки. Я служил у Рикю уже несколько лет. Я знал немного о тех гостях, что приходили в чайную комнату. В тот вечер церемония продолжалась до самой темноты. И конца ей не было. Стих, в котором есть слово „ничто“, Не лишает нас ничего. А стих, в котором есть слово „смерть“, Забирает все. Ничто не лишает нас ничего. Смерть забирает все»
— Что значит этот иероглиф?
— «Растворяться» «рассеиваться» «кончаться».
— Интересно!
Элизабет улыбнулась.
— Да, девочка моя, жизнь интересна!
— Что победитель,/Что побежденный/росы лишь капля
Она печально улыбнулась.
— Да, — капля!
— Тебе грустно? — Удивился Лино. — Почему? Что случилось?!
— Почти ничего. Просто…
Элизабет смутилась.
— Иногда так стыдно, Лино… как будто я прожила ужасную жизнь!
Он прикоснулся к её руке, — к щеке.
— Мне тоже иногда так кажется!
Она беспомощно улыбнулась.
— Это похоже на безумие.
— Это и есть безумие!
Лино почувствовал, что безумно, бесстыдно, влюблён, в эту женщину!
— Помнишь, я рассказывал тебе о Дазай Осаму? Он был жаден до смерти, но умирать он не хотел!
— Он был безумцем!?
— Он был ублюдком.
Она вспомнила «Впервые он пытался покончить с собой в юности, — не один, с девушкой-хостес. Дама погибла, а молодой человек остался жив, и… продолжил писать»
— Да, — Подумала Элизабет. — Ублюдок!
— Жажда смерти — это безумие, — Сказал Лино. — Как и всякое безумие, оно затягивает в этот водоворот других людей.
Он вспомнил «Я дочитал книгу Содзи. И собирался её тебе принести. И тут вспомнил о том, что произошло в замке Одавара. Содзи готовил чай для воинов внутри замка, а Рикю готовил чай за его стенами для воинов Хидэёси, осаждавших замок. Они выпивали чай и умирали. Друзья и враги. Рикю проводил за грань очень многих людей. Сколько их было? Они пили чай и шли за черту. Растворяясь бесследно. Разве мог он рассчитывать, что кто-то кроме него поможет им правильно умереть. Разве не так? Его чайная комната была тем местом, где они постигали себя»
Смерть мастера чайной церемонии
— Смерть, — Подумал Лино. — Как тебя понять?..
Ему захотелось сказать Элизабет:
— Полковник Покер рассказывал мне о самураях, что избирали смерть (сэппуку), службе недостойному в их глазах, господину. Поразительно, жена, какой силой духа нужно обладать, чтобы так выразить свой протест!
— Мне кажется, что это нечто большее, — Сказала ему Элизабет. — Нечто большее, чем даже сила духа. Возможно, это… было унизительно.
Лино посмотрел на неё, подумал, как ты всё понимаешь? Почему?!
Он вдруг сказал ей:
— С годами некоторые вещи перестали быть унизительными, а некоторые… стали убивать.
Она посмотрела на него, женщина с золотыми волосами. Она была — в ней было Достоинство, — нежелание идти на компромиссы с самою собой.
Лино подумал, из-за этого они умирали, те самураи? Не хотели… служить ублюдкам.
— Ты прав, — Сказала ему Элизабет. — Убивают глупые и пустые люди!
Она вновь посмотрела на Сёдо — 钩深致远 (доискиваться глубокого и постигать далёкое)
— Поэтому я была одна, тогда, в Блэк Оак.
Он смутился.
— Ты что… этого боишься?!
— Я боюсь, что ты неправильно меня поймёшь!
Элизабет перевела взгляд на него.
— Я переживаю, что ты подумаешь, что я была одна из-за эгоизма!
Лино почувствовал нежность, улыбнулся.
— Я знал, почему ты одна, — чувствовал; из-за себя!
Она тоже смутилась.
— Ты хотела, чтобы твой бывший муж от тебя оторвался. Только так ты могла его от себя оторвать — отказавшись от удобств.
— Я хотела, чтобы он от меня освободился! Я хотела… перестать его грабить.
— «Грабить»? — Удивился он.
— Брак без любви — это грабёж.
— Почему?
— Ты знаешь почему — у нас, у всех, только одна жизнь!
Лино вновь почувствовал нежность, тёплую, прекрасную, нежность.
— Я хотел тебя спросить…
— Спроси!
Они улыбнулись друг другу.
— Почему ты не сказала мне о Монике?
— Ах, о Монике…
Элизабет смущённо рассмеялась.
— А зачем?
Она заглянула ему в глаза.
— Разве она имеет к нам отношение? К нам с тобой?
Лино почувствовал очарование.
— Ты права — к нам с тобой, она не имеет никакого отношения!
Амери пела (читала?) «дождь шёл семь дней,/и вдруг перестал»
— Поцелуй меня, Лино!
— Двадцать лет, — Подумал он. — Дождь шёл двадцать лет, — не переставая!
Он вспомнил Slow Train Soul и «Twisted Cupid», леди Зи пела «Я похожа на женщину, которую ты не можешь забыть»…
— Каждый раз, когда я влюблялся, — Подумал Лино. — Я влюблялся в тебя!
— Все мои женщины были похожи на тебя, Элизабет!
— Я знаю!
— Знаешь?
— Все мои мужчины были похожи на тебя, Лино!
Он почувствовал…
Что это было за чувство?
«Vida y Muerte. Плачь, серенький медведь, плачь!»
Это была радость — тихая радость в сердце, жить; «Ничто не лишает нас ничего. Смерть забирает всё»
Сейчас Лино понял: «Ничто не лишает нас ничего. Смерть забирает всё» — смерть забирает человека, но не его жизнь, его жизнь продолжается, — Путь Чая продолжается
Ночью он проснулся то ли от стона, то ли от плача
— Лино, — Сказала ему Элизабет. — Помоги мне!
Сначала он не понял, почему в постели сыро, а потом, потом, он в шоке включил свет, откинул одеяло, и увидел кровь — Элизабет лежала в крови!
