Глава 6
Лино и Элизабет расположились вдвоём в бане Фурако…
Лино читал ей «Вечер у Клэр» Гайто Газданова:
— Но вот что я тебе советую: никогда не становись убеждённым человеком, не делай выводов, не рассуждай и старайся быть как можно более простым. И помни, что самое большое счастье на земле — это думать, что ты хоть что-нибудь понял из окружающей тебя жизни. Ты не поймёшь, тебе будет только казаться, что ты понимаешь; а когда вспомнишь об этом через несколько времени, то увидишь, что понимал неправильно. А ещё через год или два убедишься, что и второй раз ошибался. И так без конца…
— Странно, — Вдруг сказала ему она. — Каждый раз, когда ты читаешь мне эту книгу, я словно вновь и вновь перечитываю Хэмингуэя «Праздник, который всегда с тобой».
— Какая твоя самая любимая цитата из «Праздника»?
— Самая любимая? — Задумчиво улыбнулась женщина с изумрудно-зелёными глазами. — Про весну: «Каждый год в тебе что-то умирает, когда с деревьев опадают листья, а их голые ветки беззащитно качаются на ветру в холодном зимнем свете. Но ты знаешь, что весна обязательно придёт, так же как ты уверен, замёрзшая река снова освободится ото льда. Но когда холодные дожди лили не переставая и убивали весну, казалось будто ни за что загублена молодая жизнь. Впрочем, в те дни весна в конце концов всегда наступала, но было страшно, что она могла и не прийти».
Они посмотрели друг на друга.
— А твоя, Лино? У тебя есть любимая цитата из этой книги?
— Я тебя удивлю, — Улыбнулся Лино. — Но… «Мы хорошо и недорого ели, хорошо и недорого пили и хорошо спали, и нам было тепло вместе, и мы любили друг друга».
Элизабет с нежностью улыбнулась.
— Мне хорошо с тобой, мальчик мой, ты словно моя душа в теле другого человека. Это удивительно. Это поразительное переживание!
— «Переживание»?
— Да, — я не могу насытиться этим чувством; я испытываю его вновь и вновь!
Flvke рядом с ними — «signs»…
Вода немного остыла, и Элизабет стало полегче — сначала было очень горячо.
Она вспомнила, как звучала «Тусовка ножей» — она вспомнила «Корею», «Пассажира» в дуэте с Мэйнардом Джеймсом Кинаном — лидером Tool, A Perfect Circle, Puscifer — вспомнила «Digital Bath»…
«Digital Bath» Deftones всегда был для неё особенным как «Orestes» A Perfect Circle — эти вещи (песни) не будешь слушать просто так.
— О чём ты думаешь, девочка моя?
Элизабет лукаво улыбнулась.
— О тебе — я всегда думаю о тебе!
Лино заулыбался.
— Мой Талейран…
Она тоже заулыбалась.
— Меня всегда поражал его ум, — игра его ума, потрясающий был человек!
— Скажу тебе странную вещь…
Ямочки на его щеках…
— В бизнесе мне помогают его… наблюдения, назовём их так.
— А в жизни? — Заинтересовалась Элизабет. — Помогают? Его наблюдения…
— Для жизни — для отношений с людьми, они жестоки.
— «Предательство — это вопрос даты. Вовремя предать это значит предвидеть»…
Она задумчиво усмехнулась, полу-лёжа в его объятиях.
— Да… ты прав — жестоко, но не бессмысленно.
Лино прижимался щекой к её щеке.
— У него был страстный ум, у Талейрана, — Сказал он, Элизабет. — У большинства самоубийц именно такой ум.
Она очень удивилась.
— «СТРАСТНЫЙ УМ»…
Она замолчала, а потом:
— Tu vois, Julien. C’est ça, la chevrotine.
Лино сказал ей:
— Кэндзабуро Оэ писал: «Мой приятель, врач, говорил, что существует два типа самоубийства. Каждый из них можно определить буквально в двух словах. Тип „помогите мне“ и тип „я отвратителен“. „Самоубийство“ по оплошности, неважно — сознательной или бессознательной, так и оставшееся лишь попыткой самоубийства, означает мольбу о помощи: помогите мне, обращенную ко всем без разбора людям. Другой тип самоубийства никогда не может окончиться неудачей, он отвергает всех: я отвратителен, заявляет он без разбора — всем остающимся в живых. Он призван выразить ненависть, оскорбить, унизить».
— О чём ты думаешь, счастье моё? Ты думаешь; он на нас надеялся, или он в нас разочаровался!?
Он вспомнил «Когда мы жили в Испании, отец часто болел — мигрень, мама делала ему обезболивающие уколы, и лёжа под капельницей в бессознательном состоянии, он звал тебя. Тебя. Ни меня, ни маму, ни кого-то ещё — тебя!»…
Лино сказал Элизабет:
— Я не любил Алину, но когда родился Рик, я почти полюбил её. Мы забылись!
Он сделал паузу.
— Это было… Я не знаю, что можно с этим сравнить!
— Вы были даже счастливы!? — Поняла его она.
— Да, — Нежно сказал Лино. — Рождение ребёнка, — этого крохотного маленького мальчика, меня утешило!
Он прижал Элизабет к себе — вода в купели стала тёплой.
— Алина никогда ни о чём меня не спрашивала, — даже тогда, когда я… у меня, были мигрени, не спрашивала. А я хотел, чтобы спросила!
— О чём?!
— Как я.
Боль в их голосах…
— Ты сказала мне «О чём ты думаешь? Ты думаешь; он на нас надеялся, или он в нас разочаровался!?»… Я думаю… Жан, тоже хотел, чтобы мы спросили его, как он — он этого ждал!
— А мы не спросили…
— Не спросили, Элизабет, девочка моя!
— Мы дерьмо? — Сказала Элизабет, Лино.
— Честно? И да, и нет!
Ей это понравилось «И да, и нет» — она бы не хотела, чтобы её сейчас утешали, и он не утешал; он был добр к ней, он не сказал ей только «да»!
«Adagio for Violin and Piano» рядом с ними… (Алессандро Марчелло) в исполнении Зиновия Винникова и Лидии Печерской.
— Паоло сказал мне, что почти перестал слушать классику — больно. — Сказал ей Лино.
— Да, больно! — Согласилась Элизабет.
Она прислушалась к музыке — это было очень проникновенное исполнение.
Элизабет вдруг спросила Лино:
— Ты жил здесь — в Сятихоко, раньше?
— Жил, но не долго. До тебя, этот остров был вложением денег, хорошей инвестицией.
— А Мэри? Она была с тобой?
— Иногда мне кажется, Элизабет, что она была со мной всегда!
— И что ты чувствуешь? Ты рад?
— Я любил её — мне стоило… даже, не знаю, скольких усилий, к ней не вернуться. Да, я рад!
Она погладила его руку, лежащую у неё на груди.
— У японцев есть такая пословица: чужие и погладят больнее, чем близкие ударят. — Сказал ей он. — Мне очень нравится эта пословица.
Она задумалась — «чужие и погладят больнее, чем близкие ударят».
— Какая интересная пословица, — Сказала она ему. — А ещё есть?
Лино улыбнулся.
— Tonbi ga taka wo umu — и коршун родит сокола (и у плохих родителей могут быть хорошие дети).
Элизабет тоже улыбнулась.
— Интересно…
Ему захотелось сказать ей:
— Мы здесь не… любили друг друга, Мэри и я. Я жил здесь один, в одиночестве.
— Почему, Лино?
Бобби Дарин рядом с ними — «The Other Half Of Me»…
— Я потерял почву под ногами — оказалось, что она была моей половинкой, она тоже!
После бани они пили — Лино Билк, а Элизабет Рамунэ…
— Меня поразили твои слова, — Сказала ему она. — Мэри тоже была твоей половинкой… Разве половинка у каждого человека не одна?
— Возможно, и не две, — Лукаво улыбнулся он. — Но это уже вопрос совести, малыш.
Элизабет заулыбалась.
Они отдыхали в японском саду, у реки, среди пения птиц.
— С тобой я поняла то, о чём без тебя никогда не задумывалась.
Элизабет отпила лимонаду с клубничным вкусом.
— Когда ты сказал мне, что она тоже твоя половинка, я… Прежняя я недоумевала бы; зачем ты мне это сказал! А эта я… я, тебя понимаю!
— Понимаешь?
Лино посмотрел на неё очень внимательно.
— Только примитивные люди сводят всё… к желанию. Есть вещи, которые мы, люди, никогда не поймём — почему одни умирают из-за нас, а другие из-за нас живут!
Она посмотрела на него со смущением.
— Когда я вижу Жана в больнице, я… мне хочется плакать — мне, человеку, который его почти не знает!
Она накрыла его руку своей рукой, сжала.
— Не бойся сказать мне, что ты её любишь, я его тоже люблю, я знаю: если он уйдёт, мой мир рухнет. И пусть он рухнет, он должен будет рухнуть, потому, что я — Я люблю!
— Некто собирался в ученики к суфию, и его предупредили:
— Ты должен будешь ответить на вопрос. Если ты дашь правильный ответ, он возьмёт тебя в обучение на три года.
Вопрос был задан и ученик, поломав голову, выдал ответ. Представитель учителя удалился и через несколько минут объявил, что ответ верен.
— Теперь ты должен удалиться и ждать 1001 день. После этого ты можешь явиться и получить Учение.
Соискатель был польщён. Он поблагодарил представителя и спросил:
— А что было бы, если бы я не ответил?
— О, в этом случае вы были бы приняты немедленно!
Лино внезапно улыбнулся.
— Когда-то моим пациентом был суфий, и он… он, не боялся смерти. Я спросил его; почему вы не боитесь смерти? Он ответил мне: «Пауза между вдохом и выдохом — это мгновение смерти. Я умираю постоянно, и постоянно живу. Когда я понял это, я перестал бояться смерти».
Элизабет поразили эти слова.
— Интересно, не правда ли? — Задумчиво сказал ей он.
Она поняла, что его тоже до сих пор поражают эти слова.
— Да, очень!
Элизабет спросила Лино:
— Он… справился?
— Он умер.
Она посмотрела на его длинные — острые как иглы, ресницы.
— Не захотел справляться?
— Не хотел лечиться!
Они лежали, обнявшись, в прохладной спальне, — за большим панорамным окном громко пели птицы, пахло еловым лесом.
— Жизнь не была для него тем же, чем и для нас, и смерть не была. — Поняла Элизабет.
— Не была!
Лино ласково заглянул ей в глаза.
— Но если бы была…
— То, что?!
И вновь эта внезапная улыбка.
— Я бы не мог его отпустить! Я бы… навязывал ему жизнь!
Она до боли удивилась.
— Знаешь, чего я боюсь? — Вдруг сказал ей он. — Цепляться за тех, кого нужно отпустить! Я боюсь, что Жан проснётся и скажет мне; почему ты меня не отпустил!
Неоновые демоны 2814 рядом с ними…
— Скажи ему, что это я не отпускала!
Элизабет почувствовала слепое желание спасти, а может, ослепительное?
Она вспомнила «В Китае один человек сказал мне: «Успокойся, твои дети не влюбились друг в друга, — они уже любили! Он сказал мне: «Есть люди, которые встретив друг друга впервые, не влюбляются друг в друга, а уже любят (они друг друга вспомнили (они не влюбляются, они продолжают любить)!»…
Бальтазар сказал ей тогда «Я понимаю, понимаю, но не могу это принять. Если это принять, то… осознать: мы ничем, ничем не управляем!».
Сейчас она подумала, а ты думал, что Ты что-то решаешь?!
Элизабет вспомнила «Прыжок с тарзанки» — мужчина встречает женщину, его чувства взаимны, они хотят всегда быть вместе, но она погибает…
Проходят годы, он женат, у него есть ребёнок. Он — учитель, который приходит работать в новую школу. В школе он замечает юношу, который… и есть его первая любовь.
— Мне кажется, что я уже знала Жана когда-то, — Сказала Элизабет, Лино. — Когда я увидела его впервые, я почувствовала симпатию, мгновенную и почти шокирующую.
Он задумчиво посмотрел на неё.
— Я тоже, — когда мы познакомились, я сразу почувствовал, что я его знаю!
«Это было неосторожно — взять и надеть чужой шлем, да ещё вместе с хозяином!»
Лино и Элизабет смотрели Intruders…
Донна, Джек и Эми, мужчина в чёрном, Мэдисон… что связывает этих людей?
Сериал снят по книге Майкла Маршалла «Те, кто приходят из темноты» — «всё одно и то же, из жизни в жизнь»…
Элизабет захотелось прочитать эту книгу.
Она вспомнила тот свой сон, и поняла, что хочет «увидеть» «продолжение» — что было дальше?
— Ты не читала «Серафита» Бальзака? — Спросил её Лино.
— Нет. — Заинтересовалась Элизабет.
— Роман Бальзака «Серафита» — это история, главный персонаж которой — гермафродит. В тексте он называется то Серафитус (Séraphîtüs), то Серафита (Séraphîta), персонажи-женщины видят в нем мужчину, персонажи-мужчины — женщину.
Он положил ногу на ногу.
— Образ андрогина отсылает к представлению о совершенном существе, наделённом характеристиками сакральности: оно одновременно внушает страх (двуполость как уродство) и восхищение (двуполость как признак исключительности). Андрогин как l’être total упоминается в знаменитой речи Аристофана из диалога Платона «Пир». Образ андрогина описывается как фигура, приближающаяся к идеальной сфере: «Тогда у каждого человека тело было округлое, спина же не отличалась от груди, рук было четыре, ног столько же, сколько рук, и у каждого на круглой шее два лица».
В романе Бальзака инкорпорировано в форме речи пастора — скептика и профана, — несколько примечательных фрагментов из Сведенборга, в которых дается развернутая мифология идеального существа. Она носит амбивалентный характер: это идеальное тело одновременно «божественно» и «демонично». Эстетика идеального андрогинного тела Серафиты как выражения понятия целостности и связи бинарных оппозиций раскрыта в работе Мирча Элиаде «Мефистофель и андрогин»: «Мы имеем дело с тайнами coincidentia oppositorum и тайнами целостности. В симпатии, связующей Бога и Мефистофеля, эта тайна едва ощутима, но её легко узнать в мифе об Андрогине, который был заимствован Бальзаком у Сведенборга».
Лино весело посмотрел на свои тапки с Тоторо — подарок Рика.
— Эта книга, конечно же, для подготовленного читателя — «один был слишком мудр, чтобы сомневаться, другой был слишком прост, чтобы верить»…
— Почему ты заговорил об этом романе?
— Потому, что это и были перволюди — мы сами, и кто знает, может быть, мы «носили» в себе не две души, а сразу несколько?
Он задумался.
— Человек должен меняться — духовно расти, если этого не происходит, он начинает «получать» предупреждения; от неприятностей и несчастных случаев, до болезней. Когда душа «застоялась» в своём развитии… «приходит» онкология, или другие тяжёлые заболевания тела. По моим наблюдениям онкология «будит» в человеческом существе страх перед смертью — я видел людей, которые из-за страха перед смертью менялись настолько, что становились другими людьми, прежняя личность как бы стиралась.
Он сделал паузу.
— По мысли Гете, Мефистофель — дух, который отрицает, протестует, а главное, останавливает течение жизни и препятствует свершению, чего бы то ни было. Деятельность Мефистофеля направлена не против Бога, но против Жизни. Мефистофель — «отец всех помех» (der Voter aller Hindernisse) [Фауст, ст. 6209]. У Фауста Мефистофель просит, чтобы тот остановился. «Verweile doch!» (Помедли!) — к этой формуле сводятся, в сущности, мефистофельские подсказки. Мефистофель знает, что в тот миг, когда Фауст остановится, его душа погибнет. Но остановка — не отрицание Создателя, а отрицание Жизни. Мефистофель противопоставляет себя не самому Богу, а его главному творению — Жизни. Вместо движения, вместо Жизни он стремится навязать покой, неподвижность, смерть. Ибо что перестает меняться, трансформироваться, то подвергается распаду и погибает. Такая «прижизненная смерть» выражается в духовном бесплодии; это, в конечном счете, и есть проклятие. Кто дал погибнуть в глубине своей души корням Жизни, тот падает, побежденный мощью Духа отрицания. Гете дает понять, что преступление против Жизни есть преступление против спасения души…
— Помнишь Пупса — немецкую овчарку Жана? Он сказал мне: «Знаешь, почему немецкая овчарка? Потому, что немецкие овчарки хотят общаться со своим хозяином!».
Элизабет встретила взгляд Лино.
— С ним, что, никто не общался?
— Безумие нашего времени, жена: никто не стремится общаться!
Они гуляли у моря, пенного, бурлящего, лазурного.
Странно это прозвучало для неё «Безумие нашего времени, жена: никто не стремится общаться!»…
Ей захотелось сказать Лино:
— Я тоже не общалась. Не знаю, почему. Просто!
Он улыбнулся.
— Ты очень непосредственная женщина, любимая!
Она рассмеялась.
— Я серьёзно!
— Я тоже.
Элизабет закуталась в накидку для кимоно, которую ей одолжила госпожа Мори — владелица рёкан-отеля. Это была красивая вещь похожая на короткий плащ с рукавами «летучая мышь», удобная и тёплая.
— Ты замёрзла? — Нежно спросил её Лино.
— Прохладно, — Улыбнулась ему она. — Но мне хорошо!
Он остановился, повернулся к ней, посмотрел на неё, — заглянул ей в глаза.
— Ты сегодня очень красивая, Элизабет, девочка моя!
Элизабет засмеялась.
— Ты говоришь мне это каждый день!
— Я могу каждый час…
Ямочки на его щеках…
Мужчина, одетый в шикарную куртку Gucci чёрного цвета, был безумно хорош собой.
— Поцелуй меня, Лино!
Его голубые глаза вспыхнули.
— Если бы ты знала, — Сказал он с тихой нежностью. — Как ты прекрасна!
Когда они возвращались в рёкан, Элизабет сказала Лино:
— Поедем к нему! Если мы не можем его спасти, то, увидеть можем?!
Он вновь остановился, вновь посмотрел на неё.
— Я боюсь.
Она поняла его.
— Я тоже, но… видеть его не самое страшное — самое страшное, это мысль: жизнь продолжается, жизнь продолжится, даже если он уйдёт.
Элизабет заглянула Лино в глаза.
— Это убивает меня изнутри!
Он посмотрел ей в глаза.
— Я боюсь за тебя.
— Я сама себя боюсь! — Смущённо рассмеялась она. — Но он меня зовет. Я слышу: «приди»!
— Даже Бог не знает, зачем ему этот мир, — Внезапно сказал Лино. — А человек — тем более!
Элизабет вспомнила «После ужина, на который я так и не явился, пришел Эрик. Он бросил одну лишь фразу, не излив ни капли яда. „Пора“. Его пустой голос не мог меня обмануть. Он страдал. Я видел, как дрожали эти птичьи руки, державшие последнюю драгоценность его никчемной жизни. Я ничего не ответил, лишь накинул пальто и тенью последовал за ним»…
Это поразило её «драгоценность жизни», — она никогда не воспринимала жизнь как драгоценность. Это ощущение пришло к ней только с Лино, — она видит его страдания, страдания от мысли: всех не спасти.
— Если бы не ты, — Сказал ей Лино. — Меня бы здесь не было!
Тоска в его глазах, почти омертвение.
Элизабет поняла его.
— Эмилио,/Энрике/и Лоренсо. /Все трое леденели… Если бы не ты, я бы тоже сюда не пришла!
Его глаза потемнели, стали цвета ночного Океана.
— Страшно?
— Страшно!
Палата Жана была… красивой — большой, обставленной по-домашнему, даже кровать, на которой он лежал, не была похожа на больничную.
Лино взял её за руку, и Элизабет почувствовала тепло его большой — родной, руки. Она осознала, что замёрзла.
— Как ты себя чувствуешь? — Спросил её Лино с беспокойством.
— Замёрзла…
Элизабет захотелось домой — домой, в дом Аки или рёкан-отель, — домой!
Она вспомнила «Наверное, Бог, смотря на человека, думает; как тебя понять?»…
Бальтазар сказал ей «На картине Хуго ван дер Гуса „Грехопадение“ изображены Адам и Ева и некое существо — полуящер (женщина). Она смотрит на них очень внимательно, она хочет их понять — она хочет понять человека».
Элизабет подумала, смотря на Жана, да, как тебя понять?!
Она думала, а может, всё просто; что-то живёт в нас, людях, — вечный предатель Слеза!
О чём она спрашивала их, Лилит? Почему? Почему стремясь друг к другу всем сердцем — всеми внутренностями, вы друг от друга отдаляетесь?!
Дьявол продал свою душу — над Журавлиным озером темно…
Я никогда тебя не забуду,
Я никогда тебя не забуду,
Я никогда не забуду, как однажды мы пообещали,
Любить друг друга вечно,
Мы сказали, что никогда не попрощаемся.
Но это было давно,
Теперь ты позабыла, я знаю,
Не стоит задаваться вопросом почему.
Давай попрощаемся со вздохом,
Пусть любовь умирает.
Но мы будем жить дальше,
Своей собственной жизнью,
Поэтому ты едешь вверх по дороге, а я поеду вниз.
Пора прощаться,
Так гораздо лучше.
Но поцелуй меня, раз уж ты уходишь.
Прощай!
Но это было давно,
Теперь ты позабыла, я знаю,
Не стоит задаваться вопросом почему.
Давай попрощаемся со вздохом,
Пусть любовь умирает.
Но мы будем жить дальше,
Своей собственной жизнью,
Поэтому ты едешь вверх по дороге, а я поеду вниз.
Пора прощаться,
Так гораздо лучше.
Но поцелуй меня, раз уж ты уходишь.
Прощай! Прощай! Прощай!
Сен-Шарль
Когда он увидел её сидящей в кафе, у него внутри потеплело — она ждала его.
Он остановился, чтобы посмотреть на неё, — полюбоваться; красивая женщина, не только красивая, но и скромная!
Когда он видит её, он вспоминает слова своей матери о том, что мужчины любят сексуальных женщин, но в жёны выбирают — скромных. Это правда. Сексуальные женщины непредсказуемы. Предсказуемы ли скромные? Нет. Но они более разумны.
Он вошёл в кафе — он не торопился; он хотел, чтобы она увидела его словно первой.
Когда она увидела его, она посмотрела на него с такой радостью, что у него сжалось сердце!
Странно, он думал, что относится к ней более спокойно, но оказалось, что нет, — оказалось, что она ему тоже очень нравится!
Он понял, что влюбился.
Фрэнк Синатра пел в кафе «Летний ветерок доносится
Со стороны моря.
Он задержался там,
Чтобы коснуться твоих волос
И пройтись со мной.
Все лето напролет
Мы напевали песню,
А затем блуждали по золотым пескам.
Двое влюбленных и летний ветерок»…
— Гермес!
Она встала из-за столика, за которым сидела, и ему показалось, что он чувствует, как бьётся её сердце.
— Мэри…
Это произнёс не он, а его губы — они так захотели!
Она была красивой, очень красивой!
Фрэнк пел «Будто разноцветные воздушные змеи,
Пролетели эти дни и ночи…
Весь мир был нов
Под одним лазурным куполом»
Да, мир был юн…
Она подошла, и он вспомнил, как они встретились несколько дней назад, — тогда она тоже подошла первой, и первой заговорила.
Он почувствовал благодарность — он бы не подошёл первым!
Почему?
Страшно — страшно, показаться смешным! С годами он поймёт: лучше показаться смешным, чем так и не сделать первый шаг, — с годами он понял, как много шагов не было сделано!
Он вспомнил смерть Ксавье — страшную смерть! Тогда тоже нужно было… сделать что-то.
— Salut! — Сказала ему Мэри.
Лино почувствовал, как что-то изменилось для него. Что? Если не забыть, то не думать!
— Ciao!
Он заглянул ей в глаза.
— Come stai?
— Esta bien!
Она засмеялась.
Лино взял Мэри за руку.
— Пойдем, погуляем?
Она тоже заглянула ему в глаза.
— Ты видел Чёрный жандарм?
— Маяк? Нет.
— Хочешь увидеть?
Он улыбнулся.
— С тобой — да!
Они вышли на улицу — в осень.
— Я люблю осень, — Сказала ему Мэри. — Мир словно надевает маску.
Лино понял её, но спросил:
— «Маску»?
— Этот мир может быть хорошим!
И это ощущение её руки в своей руке… на душе вновь потеплело.
Он вспомнил «Я пришел к черте, за которой/прекращается ностальгия,/за которой слезы становятся/белоснежными, как алебастр»…
Рядом с ней ему показалось, что — да, этот мир может быть хорошим!
«Я ПРИШЕЛ К ЧЕРТЕ, ЗА КОТОРОЙ/ПРЕКРАЩАЕТСЯ НОСТАЛЬГИЯ,/ЗА КОТОРОЙ СЛЕЗЫ СТАНОВЯТСЯ/БЕЛОСНЕЖНЫМИ, КАК АЛЕБАСТР»…
Понимал ли он эти стихи? Хотел ли понимать?
Мэри остановилась — на мощёной камнем улице старого города, пела женщина. Она была красива, — трогательно, как ангел. Она напомнила ему кого-то, ему даже показалось, что он уже встречал её.
Она пела по-французски, она пела: «Смотри на меня/Смотри на меня глазами нежными, звериными»
Мэри заплакала, смотря на неё. Странный ангел продолжал петь. Собиралась толпа.
— Мэри…
Лино обнял её, прижал к себе.
— Почему ты плачешь?!
— Это моя мать!
Он удивился, вновь посмотрел на «ангела».
Мэри замерла в его объятиях.
— Когда я вижу тебя, мне кажется, что я могу быть счастливой. Но я не могу. Это иллюзия! Иллюзии как проклятие, Гермес; они всегда возвращаются!
— Дурочка, — Нежно сказал ей Лино. — Иллюзии — это дар, а не проклятие! Если бы не иллюзии, мы бы не жили! Ненавидь грех, но люби грешника! Борхес писал: «Прости нас, Господи, за то, что мы не были счастливы». Наверное, он имел в виду; прости нас, Господи, за то, что во всём, что Ты даёшь нам, мы ищем правду…
Сятихоко
— Проблема современного общества в том, что люди не думают.
Лино закурил японскую сигарету.
— Если бы они думали…
— То, что? — Спросила его Элизабет.
— Один человек сказал мне, что Гарри Поттер — шедевр, — Вдруг сказал ей он. — Это сказал взрослый человек, взрослый мужчина!
Лино выдохнул дым сигареты.
— Иногда я не знаю о чём разговаривать с этими людьми.
— Они спят!
— «Спят»?
— Угу, — к Будде пришёл один человек. Он спрашивал его, кто он; святой, мессия, учитель. Будда сказал: я проснулся.
— Так просто? — Улыбнулся очаровательно красивый мужчина в чёрной футболке с Gucci Mane.
— Да, любимый, просто… «Масонский Бог является олицетворением вселенского равновесия. Бог — это Архитектор, он держит циркуль, уровень, угольник, молоток, все инструменты труда и меры. В области нравственности порядок такого Бога — справедливость. Вот вам и вся масонская теология».
Элизабет иронично улыбнулась.
— А мы (люди) заполняем Им пустоту…
— Богом пустоту не заполнишь.
— Нет!
Она очарованно рассмеялась.
Его глаза вспыхнули.
— Ты успокоилась, девочка моя?
— Почти.
— «Почти»?
Они заглянули друг другу в глаза.
— Беспокойство, знаешь ли, самая глупая вещь на свете… когда не можешь ничего изменить!
Лино посмотрел на Элизабет с нежностью.
— Ты права!
Он почти прошептал ей это, Анджолино.
— Как жаль, что я права!
Он смутился.
— Человеку всегда чего-то жаль, Элизабет! Наверное, это из-за Рая, который мы покинули…
— Который мы не хотели покидать!?
— Не хотели!
Элизабет посмотрела на Укиё-э в гостиной рёкан-отеля — сокол на фоне большого красного солнца…
— Ты часто слушаешь «If you go away» в исполнении Хулио Иглесиаса… я не понимала, почему…
— А теперь понимаешь?
Лино взял свой бокал-блюдце с игристым вином «Fontanafredda», отпил.
— Что-то всегда уходит, моя очаровательная любовь, и нам, людям, остаётся только наблюдать… как они уходят.
Он посмотрел на свои элегантные запонки в виде крыльев.
— К вину слетаются ангелы, а к человеку — дьяволы.
— Знаешь, чего я хочу? — Внезапно сказала ему Элизабет. — Сигарету «Gitanes» без фильтра!
— О, эта горечь… — Понял её Лино.
— Да, муж мой, божественная горечь — горечь скорее от Бога, чем от Дьявола!
Он удивился, улыбнулся, почти смущённо.
— Я прочитал: «Ничто не может остановить её танца, дикого цыганского танца, когда её желание и страсть переходят в кольца дыма от её сигареты»… Человека тоже не остановить, да, Элизабет!?
Она поняла, что Лино имеет в виду цыганку, изображённую на пачке этих сигарет.
— Не остановить!
Hell рядом с ними — «Decedere»…
— Удача — это шлюха, Элизабет, как правосудие, как законы, — всё продажно, никогда не надейся на удачу!
Элизабет удивилась этой вспышке.
«Постовой на перекрестке» на экране телевизора… Джек Николсон, Анжелика Хьюстон, Дэвид Морс, Робин Райт.
Фредди Гейл.
Фредди Гейл не может успокоиться.
— Когда Ксавье погиб, Жан сказал мне «Удача — это шлюха, нам троим везло, нам троим так долго везло, а потом… потом, нас выгнали из борделя»!
— Почему?
Она посмотрела на запонки Лино, лежащие на столе — крылья, красивые серебряные крылья.
— Потому, что мы были неправы, — мы не верили в смерть!
Странно это прозвучало для неё…
— А в неё нужно верить?
— С ней нужно считаться, малыш!
— А может, не нужно? — Неожиданно для самой себя сказала Элизабет, Лино. — Если начать с ней… сюсюкать, то, признать её власть — власть смерти!
Hell «Decedere»… «Божественная комедия» Данте Алигьери на буклете CD — («Чистилище») гравюра «Подножие горы».
— Смерть собирает долги, смерть объединяет должников. — Сказал ей он.
— Ты прав, — я не хочу, чтобы ты был прав, но ты прав!
Она почувствовала горькое сожаление.
— Однажды Бальтазар сказал мне «У меня сломан нос, но я могу дышать им. Ничего не случилось». Если бы ты знал, как дико это прозвучало для меня тогда!
— А сейчас?
Они посмотрели друг на друга.
— Сейчас у меня тоже сломан нос, Лино!
— Мэри сказала мне, когда мы познакомились «Мою мать зовут Мюзетт, но Жан называет её „Лхаса“. Я спросил её; почему, и она ответила мне: „Лхаса“ — это „место богов“, — она не среди людей»…
— Ты хочешь сказать мне, что Мюзетт тоже жила со сломанным носом?
— Джульетта истекает кровью, только кровь остановится, как нос вновь начинает болеть…
— Душа? — Поняла его Элизабет.
— Душа, любимая — когда она успокаивается, она не успокаивается, она затихает!
Лино нежно прикоснулся к её щеке, и они потянулись друг к другу, встретились телом — губами.
— Ты сказала мне «Бог дал каждому человеку одно крыло, чтобы люди могли летать обнявшись»…
Он заглянул ей в глаза.
— А если мы теряем того, кого мы обнимали… что дальше?!
— Тоска и боль — бесконечная тоска, и бесконечная боль!
— Знаешь, чего я стала бояться с годами? Переживаний!
Элизабет взяла бокал-блюдце Лино, и отпила глоток игристого вина.
— Я не хотела переживать!
— Мне кажется, что ты говоришь «я не хочу переживать». — Улыбнулся он.
— И это тоже!
Она посмотрела на японский сад.
— Когда приближаешь кого-то к себе…
— Начинаешь надеяться?
Лино заглянул ей в глаза.
— Ждать!
— Что тебя поймут? Да!
— Что тебя не предадут, Лино!
Усмешка на его алых губах…
— Предательство — это способ заставить другого человека повзрослеть.
— Ты заставлял?
— Пару раз…
Усмешка стала ласковой.
— А ты думала; я хороший парень?
— Ты — хороший парень!
Он улыбнулся, и что-то трагическое было в этой улыбке.
— Предатели не хотели предавать — они были вынуждены… мне так говорили.
Элизабет попробовала Омурайсу — одно из самых любимых японских блюд Лино.
— Предатели всегда оправдываются, Элизабет.
Он взял кусочек Омурайсу из её тарелки.
— Не всегда, мой любимый!
Лино посмотрел на неё с нежностью.
— Не оправдываются совсем уж ублюдки.
— Иногда не оправдаться, Лино!
— «Иногда» это когда?
— Когда хочется отхлестать себя по лицу за… всё.
Они ели Омурайсу из одной тарелки — так было вкуснее.
Джо Кокер пел рядом с ними «Now that the magic has gone».
— Я часто думаю о тебе и Мэри, — Вдруг сказала ему Элизабет. — Я думаю; я люблю его не меньше чем ты — это моё оправдание: я люблю его не меньше!
— «Оправдание» чему?
Лино улыбнулся — он был польщён и смущён.
— Наверное, ты был её… но и мой тоже!
Джо пел так сладостно — о жизни: она хочет уйти, а он не хочет, чтобы она уходила…
— Человек парадоксальное существо, моя очаровательная любовь — «Повесься, и ты пожалеешь об этом, не повесься и ты ещё больше пожалеешь об этом»!
Лино весело улыбнулся.
— Немного повисеть не получится, да!?
Элизабет лукаво улыбнулась.
— «Утонешь, домой не приходи»!
Он расхохотался.
Японский сад пахнул цветами — сладко, с горчинкой.
— Мне всегда перед ней… немного больно.
— Почему?
— Если бы не я… ты бы сдался, — однажды ты бы всё равно сдался!
Лино поразили слова Элизабет.
— Я ушёл, потому, что Жан не мог видеть нас вместе.
— Уйти не значит расстаться, Лино. Мы, люди, так устроены; то приходим, то уходим… Мне понравились слова «Есть два типа влюблённых: которые любят друг друга и те, которые вместе, но не знают, как расстаться». Наверное, последнее самое грустное в любви, когда и любишь, но хочешь расстаться.
— Да, — Задумчиво сказал он. — Любя, я захотел расстаться.
Джо Кокер начал петь «Night calls».
— Знаешь, что самое глупое в любви? — Внезапно сказала Элизабет, Лино. — Надежда! Если на твои чувства не ответили сразу, то, уже не ответят!
— Всё глупо, — Мягко сказал ей он. — Но мы (люди) этим живём. Душа живёт тем, что глупо — любовью, мечтой, — всё самое прекрасное в этом мире создали влюблённые и мечтатели!
Лино отпил «Fontanafredda».
— Говорят, самое лучшее шампанское делают вдовы. Шампанское — это напиток радости. Всю радость своих воспоминаний они отдают шампанскому.
Джо пел о человеке, который ночью звонит по телефону, — звонит, звонит, звонит, но она не отвечает.
— Знаешь, что самое глупое в этом мире? — Вдруг сказал Лино, Элизабет. — Страх! Страх любить. Я часто думаю о нём, я думаю о том, как он лежит там… ни глотка шампанского, ни поцелуя любимой женщины, ни ощущения младенца на руках, ни дружбы взрослого сына… Мужчина не должен так жить! Когда живёшь без борьбы, перестаёшь быть мужчиной!
Он залпом выпил вино.
— У мужчины должны быть любовницы, жёны, дети, собаки, испанский футбол, машины…
Лукавая усмешка.
— Иначе скучно жить!
Лино накрыл её руку своей рукой.
— С тобой я понял: чем счастливее человек, тем больше он любит своё прошлое! Я считал Мэри проблемой, а ты сказала мне «Мэри — это не проблема, Мэри это женщина, которая тебе дорога». Я ненавидел Алину, а ты сказала мне «Алина — женщина, которой ты ещё станешь дорожить». Ты права.
Он вдруг замолчал.
— Я начинаю любить её как сестру, о которой обязан позаботиться.
Усмешка.
— Мы никогда друг друга не понимали, а когда поняли…
— Стало больно? — Спросила его Элизабет.
— Страшно!
— «Страшно»?
— Я никогда не думал о ней, а теперь думаю, я думаю: все мужчины ублюдки, — все, кроме меня, и я боюсь, что её обидят!
Она засмеялась.
Его глаза вспыхнули.
— С тобой всё так вкусно… с тобой, мне всё доставляет удовольствие — с тобой нет бывших, бывших любовниц, жён, детей… с тобой, они мне все родные!
— Знаешь, о чём я вспомнила?
— О чём, Элизабет, девочка моя?
— Когда-то я смотрела фильм о мужчине, который умирал, и к нему приехали его бывшие женщины, их дети, друзья. Он не хотел, чтобы они оплакивали его — он устроил праздник, он не умирал, он не прощался, он просто говорил «До свидания»!
Элизабет слушала haircuts for men сидя в гостиной рёкан-отеля…
Лино ушёл бриться, и она сидела одна в красивой гостиной японского отеля в традиционном стиле.
Это была почти аскетичная комната, в которой не было ничего частного, личного — Элизабет заметила, что в традиционные японские интерьеры не вписываются фотографии любимых/детей, безделушки, ковры, мебель не несущая необходимой функции, здесь мог бы жить монах, солдат.
Она вспомнила дом Сакурая Рюу и его жены госпожи Каору, — они жили почти так же; ничто не выставлялось напоказ, их богатство выдавало только одно — уникальные, эксклюзивные кимоно.
Лино сказал ей после раннего ужина «Вернёмся в дом Аки — я соскучился по детям». Элизабет почувствовала, что ему вновь захотелось окунуться в бурю жизни.
Она вспомнила «Деревянная лошадка спросила мальчика о стратегии»…
Сейчас она поняла, о чём демон спрашивал Кацутиё — расскажи, как это, жить человеческой жизнью!
— Как? — Подумала Элизабет. — Видеть светлое будущее в тёмном настоящем!
Она вспомнила, как Жан сказал ей в Сен-Шарле «У нас было светлое будущее»…
Simple Minds в его «Hummer’е» — «Woman», Джим Керр пел о планете, которую люди назвали любовью, на которой почти все одиноки.
— Но ему было не суждено сбыться. — Закончил он, иронично усмехнувшись.
Она почувствовала боль — боль, от его иронии, он ранил себя.
Она вспомнила, как Бальтазар сказал ей «Брут ударил себя первым, потом был только Цезарь, — Цезарь, лежащий в луже крови».
И когда он сказал ей это… ей показалось, что — да, больше ничего не будет… только Цезарь, весь в крови!
Джим Керр пел об аде, которого мы не ожидали — об аде одиночества в любви.
Лино сказал ей в Блэк Оак «Никто не может всё время проигрывать, — когда всё время проигрываешь, тебе начинает казаться, что ты проклят!».
Он тоже любил Simple Minds, но в его шестиколёсном «Mercedes» Brabus» звучала песня «African skies».
— Ты слышала о греческом культе бога-дельфина? — Спросил её Лино, закурив сигару с ароматом арабских пряностей. — Легенда рассказывает: смертная влюбилась в бессмертного, — всю свою жизнь она слышала его зов. Она рождалась на этой земле, умирала — земля отдавала её жизни, и забирала, но он был бессмертен — бог рыба. Он пел ей — то был его зов, нежнее, чем колыбель, и прекраснее, чем сияние звёзд в глазах влюблённых. Где бы она ни была, она слышала его зов. Однажды они встретились…
Он улыбнулся, насмешливо и ласково.
— К сожалению, для неё.
— «К сожалению»? — Смутилась Элизабет.
— Ага — чем больше она любила его, тем быстрее теряла память — она забыла всех, кого любила на земле, она забыла землю!
— Какая странная легенда…
Она растерялась.
— Очень странная…
Его лазурно-голубые глаза вспыхнули.
— Но на этой земле всё странно, дорогая!
И эти ритмы африканских барабанов…
Джим Керр пел «земля обнажена как желанная женщина/и тебе страшно»…
Аромат пряностей опьянил, такой обманчивый…
Элизабет посмотрела на руки Лино — они были красивы, — они были прекрасны в жёлтом золоте и белоснежных бриллиантах!
— Эмилио,/Энрике/и Лоренсо… — Вдруг сказал он, мрачно усмехнувшись. — Федерико Гарсиа играет:
Соло о лунном свете;
Федерико еще не знает,
Что уже знает ветер.
Равнодушные курят солдаты,
Говорят про вино и награды;
А над всем — бесконечное небо,
Беззащитное небо Гранады.
Приближаются медные тени,
Всадники едут. «Кто вы?» —
«Мы твои не рожденные дети,
Призраки сонной Кордовы,
С нами пойдем, Федерико,
В волны Гвадалквивира,
Снами пройдем, тихо-тихо,
По обочинам жизни и мира.
Тополями взойдут твои руки,
Слезы — росою мака,
Не вернется лишь скомканный голос
Из паутины мрака»…
Рассветает. Заря над Гранадой,
Догорают солдат папиросы;
Исчезает в бессмертии белом
Синеглазая, черная лошадь
— У нас есть… Ami, — Сказал ей Жан. — Он — священник, святоши римской католической церкви сделали его охотником — охотником за «чёрными» книгами.
Он посмотрел на неё ласково, мужчина, одетый в шубу из койота.
— Он сказал нам «Я понял, чем хочу заниматься всю мою жизнь, когда увидел символ власти ассирийских чернокнижников»…
И вновь ирония.
— Странно, не правда ли, человек жил, жил, и вдруг «проснулся»…
— Вы тоже «проснулись»?
— Нет, мадам, мне дождь попал в глаза!
Странная погода была за окном машины — лёд и солнце.
— Вы плакали?
— От жалости!
Элизабет вновь почувствовала боль в сердце.
— Поделитесь со мной, Жан-Юг…
— Плакаться красивой женщине?! — Он весело улыбнулся. — Я не настолько неудачник!
Она печально улыбнулась.
— «Гордые люди сами вскармливают свои злые печали»…
Она прикоснулась к его руке лежащей на ручке коробки передач.
— Давайте не будем их вскармливать?
— Вы тоже гордячка, Лизетт?
— Хуже — я безумная женщина!
Жан посмотрел на неё задумчиво.
— И в чём же ваше безумие, chéri?
— Между любовью и долгом, я выбрала любовь!
— Это того стоило?
Элизабет внезапно улыбнулась.
— Когда мужчина, которого ты любишь, говорит тебе «Я хочу быть в тебе! Я хочу ласкать тебя долго, долго, долго!» понимаешь, что… ты как фитиль свечи — сгораешь, от жизни, а может, лучше сгореть от любви? Может, в этой жизни только самое неразумное, разумно?!
— В диалоге Платона «Федон», — Федон (из Элиды) говорит о смерти, Сократа: я видел, как он умирает, но не чувствовал жалости…
Он смотрел на дорогу перед ними.
— А я чувствую жалость — я люблю зря!
— Разве можно любить зря, Жан-Юг?
— Миллион раз в этой жизни, мы любим зря, и только один раз нас спасает!
— Склоняя лоб, отодвигает он
всё, что его теснит и принуждает;
он, пропустив сквозь сердце, выпрямляет
извечные круги времен.
Пред ним свод неба, лики дней вознесший,
и каждый вопиет: познай, я тут.
Ты легких рук его своею ношей
не отягчай. Не то они придут
тебя в борьбе испытывать издали,
дом всполошат, дабы, в ночи трубя,
как если бы они тебя создали,
из грубой плоти выломать тебя.
Лино читал, а Элизабет слушала.
— Чьи это стихи?
— Рильке — Райнера Рильке.
— Я начинаю любить поэзию, Лино…
Он посмотрел на неё, Анджолино…
— С тобой жизнь прекрасна, — Сказала ему она. — С тобой всё прекрасно!
Он был так очарователен, Ερμής — Элизабет наслаждалась этим мужчиной!
Она погладила его, — его плечи были прохладными, а грудь тёплой.
— Ты слушаешь?
— Конечно!
Ямочки на его щеках… он знал правду, — он всегда её знает!
— Если бы ты знал, как мне страшно! — Вдруг сказала Элизабет, Лино.
— Perché?
Он посмотрел на неё, его волосы были так прекрасно черны!
— Я наслаждаюсь жизнью с тобой, Лино, — я не знаю, что будет дальше, но я счастлива!
Странно он посмотрел на неё…
— Никто не знает, что будет дальше, Элизабет!
Ost Final Fantasy 13—2 рядом с ними — «Noel’s theme»
— Я верю, что ты знаешь! Ты же знаешь, да!?
— Всё будет хорошо, жена.
Лино отложил книгу.
— А если не будет, мы будем жить дальше, всё просто — жизнь дьявольски проста, любимая!
— Ты прав — дьявольски!
Он прикоснулся к её обнажённому плечу, погладил — его рука была тяжела и горяча.
— Я говорил тебе; когда они умирают, я чувствую провал — фиаско, но я понимаю: это не мой провал-фиаско, а их! Ты понимаешь? Их!
Лино привлёк её к себе, и она прижалась к его груди.
— Я понял: если ты хочешь жить, ты живёшь, а если не хочешь жить, умираешь!
Элизабет поняла его.
— Всё из-за себя, да!? Всегда из-за себя…
— Да, дорогая, да!
Пришла ночь — запели цикады, по радио звучала Enigma — «Callas went away»…
Лино уснул, и Элизабет смотрела на него, смотрела…
Он спал так спокойно — он почти всегда спокоен!
Элизабет вспомнила, как сказала ему «Чем старше ты становишься, тем больше я люблю тебя!»…
В юности Лино был смелым молодым человеком, — смелым разумно, без дерзости, а в молодости стал мужественным мужчиной, настоящим Мужчиной!
Такого мужчину невозможно не любить!
Элизабет лукаво улыбнулась, вспомнив стихи Гаспары Стампа: «Нередко господина моего
Я сравниваю с небом дня и ночи,
Где солнце — лик его, а звезды — очи,
Где в высоте вещает божество
Делийское, где страшен гнев его,
Страшней, чем гром, и град, и снег, и прочий
Укор небес, о нет, мой страх жесточе,
Но небо после бури не мертво!
Весну торопит зелень луговая
В моей душе, когда, лучом дразня,
Росткам велит пробиться он наружу
Но вновь зима вселяет в сердце стужу,
Когда грозит покинуть он меня,
Листву надежд последних обрывая»
Цикады пели, — это был странный звук; металлический.
Она вспомнила «Провал, — когда они умирают, я чувствую провал!»…
Она тоже — сейчас!
Из-за Жана.
Элизабет подумала, как я могла… ничего не почувствовать?!
Она думала, каждый раз, когда мы любим, мы безумны — мы слепы, глухи!
Голос Джима Керра в её iPod — «Woman»…
Тони Люн Чи Вэй на экране телевизора — «Двойная рокировка»…
Элизабет вспомнила «Квантовое самоубийство
Квантовое самоубийство — мысленный эксперимент в квантовой механике, который был предложен независимо друг от друга Гансом Моравеком в 1987 и Бруно Маршалом в 1988 году. В 1998 году был расширен Максом Тегмарком. Этот мысленный эксперимент, являясь модификацией мысленного эксперимента с котом Шрёдингера, наглядно показывает разницу между двумя интерпретациями квантовой механики: копенгагенской интерпретацией и многомировой интерпретацией Эверетта. Фактически эксперимент представляет собой эксперимент с котом Шрёдингера с точки зрения кота»…
В двадцатом веке стало известно, что существует субъективное расщепление реальности в мультиверсе. Его пример был предложен Максом Тегмарком под названием «квантовое бессмертие». Эксперимент проходит так. Человек садится перед ружьем, которое направлено в его голову. Это необычное ружье; оно подсоединено к механизму, который измеряет спин квантовой частицы. Каждый раз, когда дергают спусковой механизм, измеряется спин квантовой частицы, или кварка. В зависимости от результата измерения оружие либо выстреливает, либо нет. Если квантовая частица при измерении имела спин, вращающийся по часовой стрелке, оружие выстреливает. Если кварк двигался против часовой стрелки, выстрела не будет. Тогда произойдет только щелчок.
Нервничая, человек вздыхает и дергает спусковой механизм. Оружие лишь щелкает. Он тянет спусковой механизм снова. Щелкает. И снова щелкает. Человек продолжает нажимать спусковой механизм снова и снова с тем же самым результатом: оружие не выстреливает. Хотя все функционирует должным образом и ружье заряжено, независимо от того, сколько раз участник эксперимента активирует спусковой механизм, оружие никогда его не ранит. Этот процесс будет продолжаться вечно, а результат — повторяться сколько угодно раз.
Возвратитесь на время к началу эксперимента. Человек нажимает на спусковой механизм в первый раз, и измерение показывает, что кварк вращается по часовой стрелке. Огонь от выстрела. Человек мертв.
Но подождите! Человек уже тянул спусковой механизм первый раз, и бесконечное количество раз после того! И мы уже знаем, что оружие не стреляло. Как человек может быть мертв? Человек не осознает, но он одновременно жив и мертв. Каждый раз, когда он нажимает на спусковой механизм, вселенная дробится на две. Она продолжает разделяться снова и снова каждый раз, когда активируют спусковой механизм.
Этот мысленный эксперимент называется квантовым суицидом. Он был впервые изложен теоретиком из Принстонского Университета Максом Тегмарком в 1997. Ученый утверждает, что экспериментатор, играющий в русскую рулетку при помощи квантового револьвера, будет всегда оставаться жив. В то же время сторонний наблюдатель с высокой вероятностью зарегистрирует смерть экспериментатора»
— Мы даже не можем себя убить, — Сказал ей Жан. — Мы не можем просто исчезнуть. Смерть бесполезна. Возможно, это и есть шокирующая тайна жизни; — смерть бесполезна!
— Чтобы заполнить пустоту Богом, в него нужно верить, — Сказал ей Лино. — А верующих в современном обществе называют сектантами — окно Овертона в смысле манипуляций с общественным мнением.
Хочешь пример работы с общественным мнением? Книга «Пятьдесят оттенков серого» — эксперимент по применению PR технологий. Некие люди собрались вместе и задались вопросом: можно ли заставить людей (манипулируя их эмоциями) воспринять извращенца как жертву, как хорошего парня, способного любить? Оказалось, что можно.
— Извращенец способен любить? — Очень удивилась Элизабет.
— Хороший вопрос… на что способен извращенец?
— Окно Овертона, — Сказал ей Лино. — Возьмём в качестве примера… каннибализм. Современное общество относится к каннибализму отрицательно, с отвращением. Но если появятся люди, которые захотят внушить обществу, что… каннибалы страдают… потому, что им запрещено есть людей (!), люди подумают: бедные каннибалы!
Элизабет заулыбалась.
— В этом мире всё можно поставить с ног на голову, да!?
— И ставят.
Он нежно заглянул ей в глаза, улыбнулся.
— Чума никогда не приходит вдруг, это последствие долгого созревания (назревания).
— «Чума»? Ты имеешь в виду ситуацию?
— Отношение. Пассивное отношение к происходящим событиям.
Она поняла его.
— Ты прав — чума не появляется вдруг.
Элизабет захотелось сказать Лино:
— Госпожа Каору показывала мне фотографии Сато — у него был непоколебимый взгляд.
— Поскреби японского мужчину, и оттуда вылезет самурай.
Лино печально улыбнулся.
— Японцы в сути своей непоколебимы — символ Японии гора Фудзи, гору можно сотрясти, но нельзя сдвинуть.
— Почему, каждый раз, когда звучит это имя, ты… тебе горько?
— Он отбил у меня женщину!
Он лукаво рассмеялся с грустью в глазах.
— Она влюбилась в него с первого взгляда!
— И что ты почувствовал?
— Я никогда не любил её так, как он!
Элизабет смутилась.
— А ты бы хотел? Любить как он…
— Я уже любил, но другую женщину!
Она удивилась, а Лино посмотрел на неё с нежностью.
— «Если бы ты знала/Что в душе/Я берегу/Ту нежность/Которую когда-то почувствовал к тебе»!
Он смятенно улыбнулся.
— Она всё сделала правильно — у человека слишком мало времени на этой земле, для того, чтобы кого-то ждать, и на что-то надеяться!
Элизабет заглянула ему в глаза.
— Ты же так не думаешь, Лино!
— Не думаю!
Он тоже заглянул ей в глаза.
— Но иногда так хочется думать, Элизабет, девочка моя, что мы все друг от друга свободны!
Она почувствовала боль.
— Ты прав — от бывших супругов, бывших детей, бывших друзей!
И эта музыка рядом с ними Simple Minds и «African skies»…
— Я дал ей уйти, — это был мой способ расставаться с женщинами. — Сказал ей Лино.
— Если не давать уйти, то, начинается драма!? — Понимающе усмехнулась Элизабет.
— Знаешь, как я знакомился с женщинами? — Вдруг сказал ей он. — Когда я знакомился с ними, я хотел понять; хотел бы я дружить с ними, или не хотел бы. С большинством не хотел бы.
Она удивилась.
— Интересно и разумно!
Лино улыбнулся.
— У меня есть женщины друзья…
Он рассмеялся.
— Мы говорили об Окне Овертона… обществу внушают: чем больше секса, тем лучше! Нам внушают сексуальную озабоченность, которая свойственна психам… Задумайся, Элизабет, — ПСИХАМ! Нормальный мужчина и нормальная женщина не должны испытывать такую потребность в сексе — это уже сексоголизм!
Лино мрачно улыбнулся.
— Помнишь, мы смотрели «Нимфоманка» Триера? Слоган фильма звучит так: «Забудь о любви»! Мужчина находит на улице женщину — без сознания, избитую. Она рассказывает ему о себе…
— Помню, — Сказала ему Элизабет. — Я очень хорошо помню этот фильм…
Она вспомнила «Нимфоманка», как и кроненберговский «Опасный метод» раскрывает, через переосмысления секса, волю к смерти и перерождению. Ведь секс, по своей природе, это стремление к перерождению, это осознание близости смерти и её преодолению. И это ещё интуиция, что в центре смерти лежит чистое последнее удовольствие. Стремление к оргазму есть стремление к бессознательному достижению некоей цели, но оргазм это ещё не конец. Потому что чистое удовольствие лежит за его пределами. По этой причине наиболее противно становится после точки высшего экстаза, потому оргазм не содержит в себе последнего ответа. Следовательно хочется ещё и ещё. Рождается феномен нимфомании, ненасытности, превращение секса в банальность, диагноз современным мужчинам и женщинам»…
— Подумай, Элизабет; похоть — это зависимость, СМИ внушают нам ЗАВИСИМОСТЬ!
— Чтобы, что?
— Чтобы управлять. Чтобы направлять.
— Да, — Подумала она. — Ответа нет, и он есть — в сексе мы (люди) ищем удовлетворение чувств, — мы хотим удовлетворить душу, но удовлетворяем тело.
