Глава 5
Лино познакомил Элизабет с Сакураем Рюу и его женой Каору…
Это была интересная пара — высокий мужчина, с грузной, но мощной фигурой, и маленькая, миловидная женщина.
Госпожа Каору показала Элизабет их дом, похожий на средневековый замок.
— Этот дом — мужчина; в нём живёт дух мужчины, которому десять тысяч лет!
Элизабет дружелюбно улыбнулась.
— Дофуку сказал: «По-моему, истина находится вне утверждения или отрицания, так как это лишь путь, по которому она движется».
Каору-сан улыбнулась, с интересом в глазах.
— У вас растерянный вид.
Элизабет смущённо заулыбалась.
— Вы правы; я боюсь!
— Чего же?
— Шокировать вас!
Женщина посмотрела на неё с симпатией.
— После смерти сына, меня уже ничто не шокирует.
Она словно погасла, такая красивая в кимоно цвета фуксии, — грустный цветок!
— После смерти сына, я… успокоилась.
— Успокоились?
— Больше не за кого воевать!
Элизабет вспомнила «И, может быть, то, что я всегда недолго жалел о людях и странах, которые покидал, — может быть, это чувство лишь кратковременного сожаления было таким призрачным потому, что всё, что я видел и любил, — солдаты офицеры, женщины, снег и война, всё это уже никогда не оставит меня — до тех пор, пока не наступит время моего последнего, смертельного путешествия, медленного падения в чёрную глубину, в миллион раз более длительного, чем моё земное существование, такого долгого, что, пока я буду падать, я буду забывать это всё, что видел, и помнил, и чувствовал, и любил; и, когда я забуду всё, что я любил, тогда я умру».
— Вы за него воевали?
— Всегда!
— Почему? Почему война, а не мир?
— Потому, что дети умирают легко — от смерти, а мы, родители — страшно, от сожалений!
Позже госпожа Каору показывала Элизабет свою коллекцию Бонсай…
— Это — Фукинагаси (ствол на ветру), — Сказала ей она. — Дерево моего сына.
Деревце «стояло» в небольшом красном горшке, и росло, сильно клонясь к земле, словно уносимое ветром, — зелёное, и сильное, оно было красиво!
— Я никогда не видела Бонсай вблизи, — Сказала Элизабет, госпоже Каору. — Теперь я понимаю, что многое потеряла.
Женщина посмотрела на неё очень внимательно.
Элизабет обратила внимание на другое дерево стоящее рядом с Фукинагаси.
— Это дерево мужа, — Сказала ей госпожа Каору. — Сокан. Два ствола растут от одного корня, один ствол зовется «родитель», другой — «дитя». «Родитель должен быть толще и выше…
Элизабет встретила её задумчивый взгляд.
— Из одного корня могут расти 3—5 стволов «детей».
Сокан был другим, — «родитель» был высоким, его ствол расширялся у корней «давал жизнь», а рядом с ним «стоял» ребёнок, корешок, словно вырвавшийся из земли.
— А это я, — Смущённо улыбнулась хозяйка дома. — Таримики; ствол лишен коры по типу мертвого дерева. В природе можно увидеть дерево, в которое попала молния, и его одна часть обгорела, а другая остается живой…
Они вернулись к мужчинам, в гостиную…
Сакурай и Лино сидели на диване рядом друг с другом, — они выглядели довольными и расслабленными.
— Я показала Элизабет мою коллекцию Бонсай. — Сказала госпожа Каору.
Сакурай посмотрел на неё с удивлением.
Элизабет встретила его взгляд.
— Вам понравилось?
— Очень.
— Бонсай похожи на людей; они почти вечны.
— Это хорошо, или плохо? — Спросила его Элизабет.
Он мягко улыбнулся.
— Вечность прекрасна только для влюблённых, для всех остальных она — напоминание.
— О чём?
— Ничто не вечно!
Они сели за стол в саду, рядом с японским клёном. Стол был рассчитан на шесть персон, деревянный, покрытый тёмным лаком.
Они сели — неожиданно для Элизабет, Лино рядом с госпожой Каору, и Сакурай рядом с ней.
Он немного тяжело дышал, хозяин дома, одетый в синее кимоно и чёрную куртку хаори.
— Какой салат вы предпочитаете? — Спросил её Сакурай. — Тёплый или холодный?
Элизабет смущённо улыбнулась.
— А чем один отличается от другого?
Он понимающе улыбнулся.
— Тёплые салаты сочетают в себе овощи и морепродукты, слегка подогретые на огне. Обычно такие салаты заправляют специальными соусами, а холодные салаты состоят из овощей: капусты, имбиря, редиса или огурцов, приправленных соевым соусом.
Он тепло посмотрел на неё.
— Если у вас нет аллергии на морепродукты, я советую вам выбрать тёплый салат.
— Спасибо, я прислушаюсь к вашему совету.
Сакурай поставил перед ней чашу из глины с тёплым салатом.
— Попробуйте.
Он спохватился.
— Вы пользуетесь палочками или предпочитаете европейские столовые приборы?
Элизабет понравилась его тактичность.
— Я воспользуюсь палочками, спасибо.
Сакурай передал ей палочки и подставку для них — хасиоки.
Она поняла, почему они сели именно так: Лино с госпожой Каору, а Сакурай с ней — ей оказывали поддержку.
— Ваш муж рассказывал нам, что вы — художница, — Сказала госпожа Каору. — Он сказал, что у вас прекрасный талант!
Элизабет посмотрела на Лино — их глаза встретились.
Лазурно-голубые глаза её любви вспыхнули, он посмотрел на неё с нежностью, взволнованно.
— Я очень стараюсь…
Она перевела взгляд на хозяйку дома.
— Мне кажется, что талант — это постоянная работа над собой, над своим менталитетом.
— Наш сын думал так же, — Раздался рядом с ней уравновешенный голос Сакурая. — Маленький худенький мальчик мечтал стать военным. Казалось, у него нет таких физических данных — казалось, что это несбыточная мечта, но однажды он поступил в Королевскую военную академию…
Элизабет посмотрела на него.
— Это была Судьба!?
— Вы правы, госпожа Гаравани, это была Судьба, и маленький худенький мальчик это чувствовал!
Его глаза покраснели — он опустил голову.
За столом стало тихо — госпожа Каору тоже опустила голову.
— Можно взять вас за руку? — Неожиданно для себя, спросила Элизабет, Сакурая.
Он посмотрел на неё — он плакал.
Сакурай Рюу предложил ей свою руку.
— Малышка толкается…
Элизабет положила его руку на свой живот.
Ребёнок внутри неё — этот энергичный ребёнок, сначала замер, а потом зашевелился под рукой Сакурая.
— Вы видите? — Сказала ему она. — Смерти нет!
Море шумело — море шумело так страшно, что живые и мертвые смешались друг с другом…
— «Я никогда не знал, как выигрывать от начала и до конца, но знал лишь о том, как не оказаться последним в любой ситуации»…
Японский сад потемнел, поменялся — он был прекрасен, но сейчас как демон.
Лино расслаблялся в бане Фурако.
— Я понял: никто ничего не выигрывает и не проигрывает — каждый остаётся с тем, что заслужил!
Элизабет хотелось сказать ему, что он не прав, но он был прав.
— Мы тоже? — Спросила его она.
Он посмотрел на неё, великолепный мужчина в татуировке Гаман.
— Мы все умираем одинаково, и живём — тоже.
Она удивилась.
— Я, конечно же, не имею в виду падальщиков. — Заметив её удивление, сказал ей Лино.
— «Падальщиков»?
— Воров, убийц, насильников, ненормальных!
— Когда-то я тоже потерял ребёнка, и я спрашивал себя: я это заслужил?! Я страдал, и страдания мои были нечеловеческими!
Лино надел чёрное хлопковое кимоно юката, и начал завязывать пояс оби — белый, с чёрным геометрическим рисунком.
Элизабет завороженно наблюдала за ним — он завязывал оби так, словно делал это всю жизнь!
— В Китае однажды жил человек, которому нравились драконы, и вся его одежда и обстановка в доме были украшены их изображениями. О его глубоком увлечении этими существами стало известно драконьему богу, и в один прекрасный день, перед окном этого человека появился настоящий дракон. Говорят, что человек умер от страха.
Лино улыбнулся.
Элизабет почувствовала себя очарованной.
— Это был ты? Драконий бог…
— Я?
Его глаза вспыхнули.
— Да, Ты…
Его руки замерли.
Он сел в сэйдза — традиционную японскую позу сидения на коленях.
— Никто не смотрел на меня, так как ты! За это можно всё отдать!
— «Всё»?
Они заглянули друг другу в глаза.
— Да, — даже последнее.
Элизабет удивилась.
— Знаешь, когда человек понимает человека? — Вдруг сказал ей Лино. — Когда переживает трагедию, когда нет выхода — только понять!
Она поняла.
— Ты страдал…
— От одиночества! Поэтому я могу отдать… всё, кроме времени!
Элизабет вновь была заворожена.
— Я хочу провести с тобой всё время, которое у меня есть в этой жизни, на этой земле!
Они прижались друг к другу безумные от счастья, и земля была прекрасна!
— «Я — нож, проливший кровь, и рана,/Удар в лицо и боль щеки,/Орудье пытки, тел куски;/Я — жертвы стон и смех тирана!»…
Лино с сожалением улыбнулся.
— Да, всё это я, — всё это мы, люди!
Он отдыхал сидя в плетёном кресле, стоящем у входа во внутренний дворик.
— Знаешь, чему я научился у японцев? — Вдруг сказал ей он. — Замечать жизнь!
Элизабет сидела рядом с ним закутанная в плед.
— Я её не замечал, жизнь — вечная спешка: учёба, работа, семья!
Лино посмотрел на неё с мягкой улыбкой.
— Мне всё время хотелось работать — я чувствовал в себе огромный потенциал!
Улыбка стала лукавой.
— Я так отдыхал.
Она понимающе рассмеялась.
— А потом, — Сказал ей он. — Смерть вдруг перестала быть объяснимой, а может не вдруг…
— Ты прав — смерть должна быть понятна!
— Это предрассудок о смерти, Элизабет — предрассудок о Боге звучит так: «То есть мы знаем, например, что предрассудок о Боге произошел от грома и молнии, — вдруг рванулась опять студентка, чуть не вскакивая глазами на Ставрогина; — слишком известно, что первоначальное человечество, пугаясь грома и молнии, обоготворило невидимого врага, чувствуя пред ним свою слабость», а предрассудок о смерти звучит так: «Святой Августин был уверен: Бог не говорит ему неправду»…
Лино не договорил, весело улыбнувшись.
— «СВЯТОЙ АВГУСТИН БЫЛ УВЕРЕН: БОГ НЕ ГОВОРИТ ЕМУ НЕПРАВДУ, ПО ЕГО, АВГУСТИНА, МНЕНИЮ»!
Элизабет задумчиво заулыбалась — она поняла.
— Мы ничего не знаем, ни о Боге, ни о смерти, — мы только измышляем!
— Да, любимая — «И все же истинная трагедия Фауста заключается не в том, что он продал душу дьяволу. Настоящая трагедия в том, что нет никакого дьявола, чтобы купить вашу душу»!
Началась гроза.
Лино закрыл стеклянные двери, и они ушли вглубь гостиной рёкан-отеля.
Обслуга принесла полдник: Торо — жирное брюшко голубого тунца, виноград римский рубиновый, и зелёный чай… в винной бутылке.
Они сели за стол — обычный европейский стол.
— «Смерть сообщает новую форму любви — а равно и жизни, она превращает любовь в Судьбу»!
Он заглянул ей в глаза, очаровательно красивый мужчина в чёрном кимоно с тремя гербами камон.
— «Маленький худенький мальчик мечтал стать военным. Казалось, у него нет таких физических данных — казалось, что это несбыточная мечта, но однажды он поступил в Королевскую военную академию»…
Элизабет тоже заглянула ему в глаза.
— Когда он сказал мне это, я вспомнила «Visita Interiorem Terrae Rectificando Operae Lapidem» («Посети внутренность земли, и, исправившись, ты найдешь спрятанный камень»)…
— Ты боишься…
— Называть его по имени? Да!
— Это значит, что тебе больно.
— Мне всегда больно! С тобой я поняла, что терять нельзя — можно не вернуть!
Грустно Лино посмотрел на неё.
— Такова жизнь, девочка моя; одних убиваем мы, а другие — нас!
— Это слишком жестоко!
Она взяла палочки хаси, ролл Торо…
И вновь боги Джаза — Херби Хэнкок и «Maiden voyage»…
— «Maiden voyage», — Сказал ей он. — «Путешествие в неизведанное». Эта пластинка вышла в 1965 году, с поэмой Норы Келли на обложке: «Перед рассветом вода чиста и спокойна, тихие и плавные движения волн ритмичны и безмятежны. Птицы ещё молчат, пляжи пустынны как небо, если не считать нескольких малюток-крабов, которые снуют между камнями в поисках пищи ещё более мелкой, чем они сами. В тот миг, когда первый отблеск солнца приподнимет горизонт и незаметно осветит темноту глубоких вод, лёгкий ветерок начнёт дразнить ленивые волны, убеляя их гребни игривыми барашками пены. Пески пляжей начинают медленно оживать, бархатистость ночи приобретает золотистый оттенок, предвестник слепящей белизны дня.
В этот беззаботный час деловой мир земли окутан одиночеством. Полузатопленные банки из-под пива слабо мерцают в рассеянном свете, и по мере того, как день разгорается всё ярче, всё чётче видится ещё неясная линия берега, шрам его скучной непорочности, бескрайний и безмолвный — край человечества. Металлические корзины для бумаг, осколки бутылок, как осколки цивилизации, усеивают твёрдое пространство, куда ни кинь взгляд, унылые и страшные, бесполезные, как могильные плиты, отделяющие живых от мёртвых.
Лишь одинокий кораблик, возможно, в первом плавании в Неизвестное, виднеется на фоне неба, у самого горизонта, со своими мачтами, теряющимися среди звёзд и прибитыми к небу чёрными гвоздями. Песок еще мерцает и переливается в первом свете дня, но очень скоро море распушит свою львиную гриву и набросится на берег людей, и растает громадная, таинственная тишина, когда толпы устремятся из города на побережье, суетясь, как спятившие лемминги на покорно ожидающем их берегу.
Но если земля может и покориться, то море непримиримо, неизменно, и хотя люди, гордые своей храбростью, покидают на цыпочках землю и шлепают по отмели, пробуют солёную морскую воду, они могут только трепетать на краю его тайны. Его безграничность остаётся тёмной и таинственной, туманный мир мистической тишины, красоты и струящейся грации. Из медлительных вод моря черепахи скользят в медленном движении, из глубин вверх, вверх, к быстрым и игривым дельфинам, — они и клоуны, и интеллигенция его королевства.
Всё в море постоянно или в полете, или в преследовании. Площадка для забав или символ мира для нас, для своих детей море — это водные джунгли, дикий мир стремительной жизни и ещё более стремительной смерти, где молчание глубин скрывает притаившуюся опасность. Киты-убийцы, жестокие короли моря, медленно крушащие все на своем пути, убивающие из любви к крови и битве. Морские анемоны, прекрасные до смерти, волнуют своими яркими щупальцами, подзывая рыбок и убивая их ядом в поцелуе. Как и земля, море — это мир, где маленький и пугливый должен быть быстрым и умным в постоянной гонке, когда сильный ловит слабого, слабый — ещё более слабого. Это мир, где выживает самый приспособленный.
Древние сказания говорят о его завораживающей красоте и подстерегающей опасности, о безымянном ужасе, который прячется в тени глубин, поджидая неосторожных, о фантастических монстрах, внезапно возносящих огромные и страшные головы из воды, одним движением челюстей разгрызающих суда пополам.
Они рассказывают также о чудесных городах, построенных людьми в старину на дне моря, что появляются раз в столетие, чтобы снова исчезнуть под водой, не оставляя и следа. На самом же деле нет под водой городов, и погибшая Атлантида — только сказка для женщин и детей. Море хранит свои тайны, и пройдёт еще много лет, прежде чем человек измерит все его глубины, разорит его красоту, заточит его детей и захватит его трон жестокой рукой»…
Анджолино Гаравани улыбнулся нежно и лукаво.
— Нужно быть спокойнее, Элизабет, — жизнь — это путешествие в неизведанное. Все человеческие трагедии от не спокойствия, от непонимания: всё возвращается… на круги своя.
— Ты прав — человек не может быть всё время счастлив или несчастлив, ему не может только хорошо, или только плохо! — Поняла его Элизабет.
— Да, жена моя, этим она и прекрасна, Жизнь!
— Вы мой ангел, Анджолино!
Она посмотрела на него с нежностью.
— «Ангел»?
Блеск в его лазурно-голубых глазах…
— Мне говорили «дьявол», «ангел» — никогда!
— Они вас не поняли, — Влюблённо сказала ему Элизабет. — Они не поняли, что вы справедливый, а не добрый!
Лино удивился.
— «Справедливый, а не добрый»?
— Доброта не спасает, спасает вера.
— «Вера»?
— Самая беспощадная из всех земных богов!
Он посмотрел на неё со смятением.
— Земному — смертное, Лино!
— Вера смертна, жена?
— Поэтому и беспощадна — всё, что смертно, беспощадно!
Он погладил её по щеке — он протянул к ней руку, и погладил её по щеке.
«Maiden voyage» всё ещё звучал.
— Быть добрым человеком, Лино, это значит: встреть ты хорошего и плохого человека, заговорить только с хорошим, а быть справедливым человеком, это значит, заговорить с обоими.
— Знаешь, чего мне не хватает? — Сказала Элизабет, Лино.
— Скажи мне, любимая!
— Нашего сына! Я соскучилась!
Он заулыбался, не открывая глаз — он лежал рядом с ней, в постели, нагой, кудрявый, шоколадно-смуглый.
— Лино, он такой хорошенький и толстенький — не надышаться!
Ямочки на его щеках…
— Ты права — сокровище!
В его красивом голосе прозвучало мужское наслаждение.
Гроза ещё гремела, шёл дождь.
— Я всегда хотел детей, — Сказал ей Лино. — Я хотел, чтобы это было просто и прекрасно.
Он сделал паузу.
— С годами я понял: супружество должно начинаться просто и чисто, если брак начинается с причин или обстоятельств, такой брак не будет счастливым.
— Ты прав, — Поняла его Элизабет. — Это правда, тяжёлая, правда.
Лино ласково погладил её обнажённое плечо.
— Я не хотел жениться на Алине, я не чувствовал в ней Своё, родное, как с тобой!
— Я не рассказала тебе, — Задумчиво начала она. — Когда мы жили в Сан-Ремо, Паоло приезжал, он спросил меня; уверена ли я.
— В чём?
— В том, что я понимаю, что делаю.
Он удивился.
— Я сказала ему; как никогда!
Лино смятенно улыбнулся.
— Я была в себе как никогда!
И вновь это очарование — женщиной, женщиной как Женщиной, и женщиной как человеком, личностью…
— Ты сказал мне «Я хочу провести с тобой всё время, которое у меня есть в этой жизни, на этой земле», я тоже, Лино, я тоже — с тобой!
Элизабет сделала паузу, а потом:
— Любовь к тебе сильнее жизни.
Ночью Элизабет приснился сон — сначала она увидела себя маленькой девочкой, чья мать была больна и умерла, — её удочерил молодой мужчина, который был знаком с её матерью. Потом она увидела себя девушкой влюблённой в этого человека. Он был не свободен; у него была женщина, он не любил её, но они были вместе.
Это был очень странный сон: Элизабет поняла, что это был Лино, и она любила его в своей (их?) прошлой жизни (одной из прошлых жизней).
Элизабет посмотрела на Лино спящего рядом с ней — она поняла это чувство, это безумное чувство: он всегда был ей дороже всех!
Элизабет вспомнила, как Лино сказал ей «Алина спросила меня «Ты думаешь обо мне? Хотя бы иногда? Хотя бы чуть-чуть?».
Я понял, что я о ней не думаю. Я не хочу о ней думать — я не хочу её ненавидеть!
Оказалось, что об одних людях я не хочу думать, потому, что не хочу их ненавидеть, а о других, потому, что не хочу их любить. Странно, не правда ли, моя зеленоглазая любовь?».
Сейчас она подумала, — Непостижимо! Непостижимы страсти человеческие!
Элизабет прикоснулась к его щеке, — к его губам. Она вспомнила «Мы едем в рёкан-отель».
Мужчина, одетый в белую сорочку с короткими рукавами, и чёрные брюки, посмотрел на неё в зеркало заднего вида.
— Я думала, что мы едем домой, Лино…
Он посмотрел на неё ласково, страстными глазами.
— Рёкан — это тоже дом, дорогая, только для нас двоих!».
У него была гладкая, тёплая кожа — Элизабет вспомнила «Сумерки» и любовь Беллы к вампиру, к нежити (нежить — это то, что не живёт, но и не умирает).
Только юная женщина, ещё девочка, могла полюбить… не живое, холодное.
Элен сказала ей, когда они вышли из кинотеатра: «Жаль дурочку; чем выше над людьми, тем непонятнее».
— «Непонятнее»? — Смутилась она.
— Люди вызывают у Бога только изумление — Ему никогда нас не понять!
Сейчас Элизабет вспомнила «Отверженной быть не желаю, прокаженной, меченой. Когда люди от тебя врассыпную бегут, сторонятся, говорить с тобой трусят, — не могу с этим примириться»…
Она подумала, чем старше становлюсь, чем дольше люблю, тем всё больше, глубже, проникаю в эту истину!
Тогда, в Сан-Ремо, Паоло сказал ей «Ты не боишься, что вас не поймут, — не поймут, до такой степени, что вы станете отверженными?!».
Конечно же, она этого боялась, — боялась не за себя, — за Лино! Она не хотела, чтобы обретя её, он терял других, и более того: она не хотела, чтобы обретя её, он потерял себя!
Элизабет вспомнила «Они меня мучают, убивают, насилуют, эти больные!
— Но?
— Я не могу без них жить»…
Она подумала, я тебя понимаю; ты им слишком много отдал, чтобы от них отказаться! Я понимаю: они тоже тебе отдают.
Элизабет вспомнила «Estate» — это летняя буря, такие бури бывают только летом.
— Неожиданные?
— Внезапные, страшные.
— Сейчас тоже буря, папа?
— Сейчас тоска!
— «Тоска»?
— «Triste».
— Триште?
— «Triste» — это Ксавье Лоран.
— Кто такой Ксавье Лоран?
— Ami.
Юноша понял.
— Он умер!?
— Он ушёл, уехал!
— Pourquoi?
— Мы были молоды, мы могли спать на камнях»…
— Почему ты не спишь? — Вдруг раздался голос Лино.
Элизабет удивилась, улыбнулась.
— Мне приснился страшный сон, счастье моё.
— Расскажи!
— Я боюсь!
Он тоже удивлённо улыбнулся.
— Чего?
— Того, что понимаю!
Мягкая усмешка на его алых губах…
— Нет ничего безжалостнее понимания!
Лино ласково погладил её по щеке.
— Но страшные сны нужно рассказывать — самым близким, чтобы… мятежное стало безмятежным.
Элизабет вспомнила «Помнишь «Смерть раненого зверя с тонкой кожей» Патрика Александра? «Штурмовая винтовка Армалит-15 является самым смертельным оружием в своем классе и предназначена для эффективного поражения на расстоянии до шестисот метров зверей с тонкой кожей, то есть людей. Из-за высокой начальной скорости пули и ее формы, в момент попадания и проникновения она начинает вращаться по непредсказуемой траектории, расходуя свою кинетическую энергию в минимально короткое время, что вызывает повышение гидростатического давления в теле, содержащем жидкость. Результатом такого проникновения в тело является образование глубоких каверн, полостей и разрыв тканей, что приводит к мгновенному и обширному шоку»…
Министр, его умирающая от Онкологии жена, и здоровая шлюха… Он бежал от умирающей жены, к шлюхе полной жизни. Знаешь, любимая моя, когда я был моложе, я думал о нем; дерьмо! А сейчас я понимаю…
— Что ты понимаешь, Лино?
— Чем дальше он бежал от неё, тем был ближе»…
You’re too far when we talk
It feels like you’re across the room
I know you’re here, but I can’t avoid the feeling
of missing you
Can I be with you?
Let’s find the time where we can be in
Each other’s arms, spinning peacefully
I’m too scared to wake up and not see you
If this is what love feels like I’ll stay in limbo
You’re too far, a different city
Wish I could see you, but I’m lazy
I’ll make some time to find ourselves
Staring at the stars on the roof of my house
Let’s find the time where we can be in
Each other’s arms, spinning peacefully
I’m too scared to wake up and not see you
If this is what love feels like I’ll stay in limbo
With you…
— Это был не я, Элизабет, — парнем из твоего сна, был не я!
— Почему?
— Я бы не смог не любить тебя, я бы не захотел!
Она с нежностью улыбнулась.
— «Не захотел», Лино?
— Я часто вижу таких как он, на коленях перед умирающими — сухари, которых размягчила смерть.
— Почему именно на коленях?
— Им кажется, жена моя, что если их простят, совесть заткнётся.
— А она не заткнётся, да!?
— Уже нет.
— Почему?
— Ничего не забыть!
Элизабет прижалась к Лино, — к его груди, рукам, лицу, губам.
— Такие ребята боятся любви, родная, как сатана — креста.
— Почему сатана боится креста, Лино?
— Сатана боится своих потерь, — поэтому таким людям как герой твоего сна кажется, что лучше не любить (не терять).
Pensamentos Brasileiros рядом с ними — «Cais»…
— А ты не боишься? Любви… Лино. Любви Мэри, женщины, которая не может с тобой расстаться — ты с ней расстался, а она с тобой — нет…
— Я не расстался с Мэри, любимая, — я не умею расставаться.
— Нас (людей) этому не учат, муж мой, расставаться…
— Я не знал, как с ней расстаться, что ей сказать!
— Как объяснить!?
— Да, как объяснить… что я её не бросаю!
— Я с тобой расстаюсь, но я тебя не бросаю…
Усмешка на её рубиновых губах…
— «Ей были мерзки эти воскресные дни одиноких женщин: книга, которую читаешь в постели, всячески стараясь затянуть чтение, переполненные кинотеатры, возможно, коктейль или обед в чей-нибудь компании; а дома по возвращении — неубранная постель и такое ощущение, будто с утра не было прожито еще ни одной минуты»
Они заглянули друг другу в глаза.
— Я бы и хотела тебя осудить, но я понимаю!
Его глаза вспыхнули — Лино улыбнулся.
— Осудить из женской солидарности!?
— Из человеческой…
Элизабет весело рассмеялась.
— И из женской — тоже!
Ямочки на его щеках…
Она вдруг сказала ему:
— Одна ведьма держала в страхе жителей целой деревни — они трепетали перед её силой, но однажды их ужас прошёл. Почему? Они научились жить по-другому. Они просто научились жить по-другому!
Они вновь заглянули друг другу в глаза.
— Поэтому ты не отталкиваешь её, Лино!? Ты хочешь, чтобы она научилась жить по-другому — без тебя!?
— Мне тоже пришлось привыкать жить без неё!
Элизабет удивилась.
— «Привыкать»?
— Мэри стала частью моей жизни, — её страницей, её главой…
— А может, целой книгой!?
Лино посмотрел на неё с сожалением, с безумным сожалением.
— Я её обидел — её сердце; я ушёл, ничего не объяснив!
— А было что объяснять, Лино!?
— Всегда есть что объяснять, дорогая!
Она вспомнила «Что вы сделали с моим сердцем?../Мы обменялись сердцами,/Теперь я вернула вам ваше,/Ну а вы мне моё не вернули»…
Элизабет поразили слова Лино «Всегда есть что объяснять».
Она подумала, я этого не понимала? Или не хотела понимать?
Она думала, если это понимать, то… это значит… Что это значит? Осознать — как Лино, что ты ранил близкого человека, — любимого человека…
Элизабет вспомнила «Иногда, чтобы забыть человека, нужна целая жизнь, а иногда — несколько жизней, поэтому мы (люди) следуем друг за другом из жизни в смерть, и вновь в жизнь, вновь в смерть!»…
Ascenseur pour l’échafaud на экране телевизора…
Ей показалось, что она слышит «Двадцать лет… Нет больше возраста, нет больше дней, я засну! Потом проснусь, одна… Десять лет, двадцать лет — никакого снисхождения! Я не заслуживаю никакого снисхождения! Я знаю, что всё же любила тебя! Я сделала это не только ради себя! Теперь я стану старухой… Здесь мы вместе. Вот увидишь, нас не смогут разлучить!».
Элизабет подумала, ты прав, Лино — никакого снисхождения к себе!
— Когда я смотрю этот фильм, я думаю — вспоминаю: «Если бы ты мог одним твоим желанием, не покидая Европы, убить человека, живущего в Китае, и завладеть его богатством, да ещё был бы уверен в том, что никто об этом никогда не узнает, уступил бы ты этому желанию?».
Он посмотрел на неё с лёгкой улыбкой.
— Когда-то, возможно, да, но не сейчас.
— Почему?
Лино посмотрел на неё очень весело.
— Когда-то страшил Бог, а теперь мысль: всё возвращается!
Элизабет смятенно улыбнулась его лазурно-голубым глазам.
— Не хочу жить в страхе, — в ожидании, возмездия, — Лукаво сказал ей он. — Хочу жить спокойно, хочу ничего не бояться — никого; ни Бога, ни людей!
Она вновь прижалась к этому большому красивому мужчине, с ним — о, да, было спокойно!
Лино вдруг сказал ей:
— «Будем же верить, если не можем уразуметь».
Элизабет удивилась.
— Женщина — это дом мужчины, его родина, а церковь его тело, возможно. — Добавил он.
Он ласково с наслаждением погладил её обнажённое плечо.
— С годами дом кажется всё слаще, а тело — всё страннее!
— Почему «страннее», Лино, любимый мой?
— «Поистине, есть в теле человека кусочек, плоти который, будучи хорошим, делает хорошим и всё тело, а будучи негодным, приводит в негодность и всё тело, и, поистине, этим кусочком является сердце»… Мужчина должен уметь управлять своим сердцем (желаниями), иначе… ему нельзя доверять — себя, создание семьи, рождение детей.
— Я хотела сказать тебе…
— Скажи!
— Если ты захочешь побыть с ней… я…
— Что «ты»? Поймёшь?
— Я уже понимаю!
Улыбка на его губах, такая бурная…
— А я бы не понял, я бы сошёл с ума.
Он сказал ей это спокойно, страшно.
— Я видел, как он смотрит на тебя, я чувствовал, как бьётся его сердце, и я думал; эта женщина моя, моя!
Элизабет почувствовала его.
— Каждый раз, когда я вижу её, она сводит меня с ума…
Она яростно замолчала.
— Но?
Его глаза ласково вспыхнули, а голос стал бархатным.
— Ты не договорила.
— Но главное, чтобы она не сводила с ума тебя!
Он расхохотался, громко, медово, горячо.
— Как у вас это получается, любовь моя, быть жертвенно нежной женой, и любовницей фурией?!
Элизабет смущённо рассмеялась — она сама себя поразила. Чем? Бурей чувств. Она тоже его поняла.
Элизабет вспомнила «Ты должна сдаться,
Поигралась и хватит с тебя.
Нетрудно заметить,
Что этот парень — мой.
Мне жаль, что ты,
Кажется, запуталась.
Он принадлежит мне,
Этот парень — мой.
Думаю, сейчас время всё выяснить,
Давай сядем и поговорим с глазу на глаз,
Тут и думать нечего — ты заблуждаешься
Что он — твой единственный, или ты совсем сумасшедшая?
Послушай, я знаю, что ты, наверное,
Немного мне завидуешь.
Но ты слепа, если ты не видишь,
Что он любит только меня.
Знаешь, я ведь пыталась сдержаться
я не хотела говорить то, что он сказал мне,
Он сказал; что без меня,
Он не проживет и дня, — какая жалость!
Но, может быть, ты не поняла,
Потому что я не знаю, как он мог
Захотеть все поменять, когда всё было так хорошо.
Я отдала ему всю свою любовь (этот парень мой)
Ты должна сдаться,
Ты и так знаешь достаточно (достаточно)
Нетрудно заметить,
Что этот парень — мой (парень — мой).
Мне жаль, что ты (жаль что ты)
Кажется, запуталась (запуталась)
Он принадлежит мне,
Этот парень — мой.
Должна ли ты так поступать, как поступаешь?
Ты продолжаешь действовать глупо.
Ты должна понять; он выбрал меня, а не тебя,
И в этом главная причина, это правда, если ты до сих пор не поняла.
Я считаю, что ты должна осознать
И постараться понять, почему
Он — часть моей жизни.
Я знаю, тебя это мучает изнутри.
Ты можешь говорить, что угодно.
Того, что мы имеем сейчас, у вас с ним не было никогда.
Ты не спрячешься от правды,
Я не притворяюсь, а говорю реальные вещи.
Когда же ты откроешь глаза?
Ты — уже в прошлом, я — будущее.
Убирайся, настало мое время,
Если ты ещё не поняла, что это парень — мой
Ты должна сдаться?
Ты и так знаешь достаточно (достаточно)
Нетрудно заметить,
Что этот парень — мой (заметить, что парень — мой).
Мне жаль, что ты (жаль что ты)
Кажется, запуталась (кажется, запуталась)
Он принадлежит мне (он принадлежит мне, парень — мой),
Этот парень — мой.
Этот парень — мой
Ты должна сдаться,
Ты и так знаешь достаточно.
Нетрудно заметить,
Что этот парень — мой.
Мне жаль, что ты,
Кажется, запуталась.
Он принадлежит мне,
Этот парень — мой.
Ты не можешь разрушить любовь, которую я обрела
Я не поддамся на твои глупые уловки.
Этот парень мой — без сомнений,
Можешь уже оплакивать свой проигрыш.
С чего ты взяла, что он хочет тебя?
Когда я — та самая, кто зарезервировал
Для него особое место в своём сердце.
Потому что он предназначен мне Судьбой»…
— Да, — Подумала она. — Лино мой мужчина, а не твой!
Лино обнял её — порывисто, нежно, прижался к ней, прижал её к себе.
— Девочка моя! Элизабет… Я горю, я умираю… О, Боже, как я счастлив!
А потом он овладел ею как безумный…
Утром Рик привёз Джулио в рёкан-отель…
Он был таким красивым, сын Лино… высокий тонкий блондин.
Элизабет почувствовала симпатию и боль — каждый раз, когда она видит Рика, она ненавидит Алину — это мог бы быть её — их, взрослый сын!
Она вспомнила Burial Hex и «Go Crystal Tears»
Ненависть
Баттерфилд 8 на экране телевизора… Лиз Тейлор говорила по-японски.
— Как ты? — Спросил её Рик.
Они уже давно на «ты»…
— Хорошо, а ты? Как твоя мать?
— Ей уже не так одиноко. — Нежно сказал он.
Элизабет почувствовала смятение — «ей уже не так одиноко»!
Ей захотелось сказать ему; если бы ты знал, как Я была одинока из-за этой женщины!
Она протянула руку, — она не хотела, и прикоснулась к его щеке.
— Тебе тоже больше не одиноко?
— У меня есть папа, брат, ты, мама — у меня скоро будет сестра.
«У меня есть папа»…
Destroy Judas — «Forever Like Stars… We Shine»
«У МЕНЯ ЕСТЬ ПАПА»…
Элизабет поняла, что… Что?! Он не может жить без отца!
Как странно они оказались похожи, — она и Лино; её дочь тоже не может жить без отца!
Элизабет вспомнила «Смертей много, а жизнь одна»…
Sigur Rós в Mercedes-Maybach S 600 (Х222) Бальтазара — «Dauðalagið (The Death Song)»
— Я прохожу Dead Space, — мне нравится.
— Почему?
Он взглянул на неё.
— Ты слушаешь drone? Dead Space — это drone, только в видео игре; внутренние пространства.
Он перевёл взгляд на дорогу.
— ВНУТРЕННИЕ ПРОСТРАНСТВА… В Китае один человек сказал мне: «Успокойся, твои дети не влюбились друг в друга, — они уже любили! Он сказал мне: «Есть люди, которые встретив друг друга впервые, не влюбляются друг в друга, а уже любят (они друг друга вспомнили (они не влюбляются, они продолжают любить)!
Элизабет поразили его слова.
— Реинкарнация, — Сказал Бальтазар. — Это значит, что у каждого человека на этой земле есть… план. И этот план должен быть выполнен. План, по поиску… нежности.
Он вдавил педаль газа в пол.
— Тот человек сказал мне: «У обыкновенных людей рождаются странные дети, — по их мнению странные; они хотят того, чего никогда не хотели они сами — стать монахом, а не торговать в магазине»…
Лиз Тейлор — Глория, непокорно смотрела на Лиггетта — Уэстона Лиггетта, мужчину, который схватил её за руку.
Элизабет вспомнила «Что я измеряю время, это я знаю, но я не могу измерить будущего, ибо его ещё нет; не могу измерить настоящего, потому что в нём нет длительности, не могу измерить прошлого, потому что его уже нет. Что же я измеряю? Время, которое проходит, но ещё не прошло?»…
Deftones White Pony — «Тусовка ножей»
— В CS GO у меня ник Белый пони, — Улыбнулся Рик. — Я люблю Deftones с альбома Around the Fur.
— «Be Quiet And Drive (Far Away)»!?
Она тоже улыбнулась.
— Да — «помалкивай и сваливай (подальше)»!
Они заглянули друг другу в глаза.
— Что вы будете на завтрак, Deftones-фанаты? — Лукаво спросил их обоих Лино.
— Ты не завтракал? — Спросила Элизабет, Рика.
— Нет, — Ответил ей он. — А ты? Вы!
Он перевёл взгляд с неё, на отца.
— Ты ещё не ел, папа?
— Нет, сын, я решил — мы решили (!), подождать тебя!
Юноша посмотрел на отца с нежностью.
— Merci, papa!
Элизабет встретила взгляд Лино — в нём было тепло.
— Что ты хочешь на завтрак?
Он посмотрел на сына.
— Кофе по-японски, печеньки с героями Gake no ue no Ponyo…
— «Печеньки»…
Лино заулыбался.
— А ты, любимая? — Ласково спросил её он. — Может быть, тоже что-то японское?
— Тайяки и белый чай.
Элизабет улыбнулась его лазурно-голубым глазам.
— А что будешь ты, Лино?
— Шоколадные печеньки и кофе.
Он заулыбался, и подмигнул Рику.
Джулио сидел у отца на руках — на правой руке, и улыбался.
— Сколько вы ещё здесь пробудете? — Спросил их Рик, и смущённо добавил:
— Мама спрашивает, Элен…
Лино посмотрел на него с нежностью, — он понял.
— Пару дней.
Он мягко заглянул ему в глаза.
— Ты не против?
— Нет!
Он вновь засмущался, Рик.
— Я же понимаю…
— Что ты понимаешь?
Trautonist в японской гостиной…
— Что я тебе должен.
Смятение в глазах Лино…
— Двадцать лет!
Элизабет почувствовала… что не может это слышать — слишком больно!
— Никто нам не мешал, Рик! Никто. Ты слышишь?!
Он посмотрел на неё, красивый мальчик с печальными глазами.
— Когда мы жили в Испании, отец часто болел — мигрень, мама делала ему обезболивающие уколы, и лёжа под капельницей в бессознательном состоянии, он звал тебя. Тебя. Ни меня, ни маму, ни кого-то ещё — тебя!
Она вспомнила «Я видела, как ужасна любовь!»…
Она подумала, Бальтазар был прав? Мы невозможность в невозможной Вселенной!? Бог создал нас для себя, даже если другим от этого страшно?!
— Знаешь, что самое ужасное? — Сказал ей Рик, обращаясь к ним обоим. — Мне вас не за что прощать!
Лиз Тейлор, женщина с фиалковыми глазами — Глория, не могла быть с Лиггетом и без него, она могла только умереть.
