Глава 2
— Он так расцвёл с вами… — Сказала ей Алина.
И вновь звучало это слово «он» — Алина не называла Лино по имени.
— Он стал… меня понимать.
— Понимать? — Удивилась Элизабет.
— Я была готова умереть, чтобы удержать его, а он готов жить, чтобы удержать вас!
Элизабет смутилась.
Она вспомнила «Почему мы умираем из-за любви, почему мы из-за неё не живём»…
Элизабет подумала, Алина права? И Лино готов жить ради меня, но ради себя?!
Она вспомнила Сен-Шарль и Жана говорящего ей «Я думал, что живу из-за неё, но с вами я понял, что живу из-за себя — человек всегда живёт из-за себя, Элизабет, и я живу из-за себя, я живу из-за неё, но из-за себя»…
— Знаете в чём соль? — Вдруг сказала ей бывшая жена Лино. — Я так любила его, что мне было всё равно, что из-за этого кто-то страдает!
Усмешка.
— А вам не всё равно, вы понимаете: никто не должен страдать из-за того, что мы любим, никто!
Элизабет посмотрела на Лино и Рика следящих за игрой Кака по телевизору…
— Я не так благородна, как вы думаете, мадам, мне просто удавалось себя обуздать.
Алина улыбнулась.
— «Не отчаивайся, один из воров был спасен. Не обольщайся, один из воров был проклят»…
Ласковый взгляд.
— Вы хороший человек, Элизабет; хорошим всегда больно от несовершенства этого мира и самих себя!
Они сидели в креслах расположенных рядом, Элизабет пила зелёный чай, а Алина — коктейль «Кайрос»…
— В браке с Гермесом я искала утешение от одиночества, которое всегда испытывала в семье моих родителей…
Алина отпила клубничного коктейля из бокала блюдце.
— Знаете, есть такие семьи… каждый из нас жил своей жизнью.
— Знаю. — Поняла её Элизабет. — У меня тоже была такая семья, сначала с отцом, а потом с бывшим мужем.
Алина посмотрела на неё заинтересованно.
— Почему вы разошлись?
Элизабет лукаво улыбнулась.
— Он был как туфли, шикарные туфли, но только я знала, как они мне жали!
Алина засмеялась.
— Как жестоко!
— Да, — Иронично согласилась с ней Элизабет. — Я была жестока.
— Нет, не вы, — Очень ласково сказала ей Алина. — Жизнь жестока!
— Жизнь?
— У меня много шикарных платьев, Элизабет, но большинство из них невозможно носить!
Элизабет взяла свою пиалу цинцы и отпила чаю Тайпин Хоукуй («Главарь обезьян из Хоукена»).
— Хочешь быть спокойным? Будь один. — Сказала Алина. — Хочешь быть счастливым? БУДЬ ОДИН!
Элизабет вспомнила «Твой отец был недобр к себе. Когда человек недобр к себе, он не может быть ни с кем»…
Алина тоже была недобра к себе.
Она подумала, откуда в нас это дьявольское — дьявольское непонимание: нас уже за всё наказали!
Тогда, в Блэк Оак, Бальтазар сказал ей «Посередине мёртвого потока/Мне встретился один; весь в грязь одет,/Он молвил: кто ты, что пришёл до срока?»… Человек, Элизабет, то был Человек!
Он похудел, Бальтазар… похудел, сильно, страшно — падре Амару стал словно тень.
— «Кажутся выпяченными/Плотно сжатые губы/Мастера игры в го»…
Он посмотрел на неё, демон Врубеля, с глазами жадными и жуткими, с тонкими пальцами в перстнях.
— Нас, людей, уже за всё наказали, дочь — рождением на этой земле, нас наказали!
Музыка Янне Перттула рядом с ними — «Heroin and your veins»…
Бальтазар вдруг прижал руку к груди — к своему больному сердцу.
— Почему? Почему? Почему?!
Он ударил себя в грудь, заплакал.
— Почему она меня не поняла?!
— Я страдала, — Сказала ей Алина. — В семье моих родителей, я страдала!
Она пила коктейль «Кайрос», пила…
— Они не видели во мне человека, Элизабет!
— Почему? — Спросила её Элизабет.
— Так я была им понятна.
Элизабет смутилась, удивилась.
— «Понятна»?!
— Они с Сатурна, а я с Марса, они сказали мне, что это слишком далеко!
Она надолго замолчала, Алина, а потом:
— Вы смотрели «Мое сердце биться перестало»? Забавно… Тома — главный герой фильма, бандит, возвращается к игре на фортепиано, пытается вернуться.
Она посмотрела на Лино и Рика включивших PS4 и The Order: 1886.
— Теми же руками, которыми он махает битой, он играет на фортепьяно — пытается играть!
Элизабет показалось, что Алина тоже… не знает, что дальше.
Элизабет посмотрела на Лино, на Рика… да, что дальше!
Она подумала, а дальше… всё, что уже было — жизнь!
Элизабет вспомнила «У Вагнера Тангейзер проникает в грот Венеры и добивается её любви. Смертный Тангейзер проводит свою жизнь в наслаждениях. Приходит время, и он вспоминает о Земле. Он вспоминает обо всех земных крестах, и понимает, что вечное наслаждение не подходит для смертного! Тангейзер хочет обратно — обратно к Богу и к страстям человеческим!»…
— Ничего не меняется, — Подумала она. — Жизнь!
— «Ведь от страха страдает всякий, кто боится страдать»…
Алина смотрела на Лино.
— Я боялась страданий человеческих!
Элизабет удивили её слова.
— Я всегда их боялась! Поэтому я не понимала других людей, я не хотела их понимать, я была как тот дьявол, что бог всему; я видела, как ужасна любовь!
— «Ужасна»!? — С сожалением сказала Элизабет.
— Всё, что Гермес делал, он делал потому, что потерял вас!
Усмешка, яростная усмешка.
— El secreto de sus ojos… Да, себе не изменишь!
— Простите меня, Алина!
Алина посмотрела на неё с изумлением.
— Я не хотела менять mumpsimus на sumpsimus, что ж… так мне и надо!
Элизабет не поняла её.
— Что вы имеете в виду?
— Иногда нужно пересаживать себя в новый горшок, Элизабет!
Позже Лино играл на фортепиано, а Элизабет слушала…
Звучал Шопен — Prelude in E minor, Op. 28 No. 4
Элизабет вспоминала «Watashi wo Hanasanaide» и Манами говорящую Кёко «Найди то, из-за чего ты почувствуешь благодарность за то, что родилась».
Они хотели поехать к Жану, и не поехали — он, словно уходит от них, всё дальше и дальше!
Элизабет вспомнила «Человек — это живое существо, которое не может довольствоваться своей участью»…
Да, всё дальше и дальше!
— Провал, — Вдруг сказал ей Лино. — Когда они умирают, я чувствую провал.
Шопен зазвучал остро, страстно.
— Мне понравились слова «Хорошие люди всегда неудачники»…
Усмешка.
— Да, это так — неудачники!
В его красивом голосе прозвучали гнев и нежность.
— Я всегда был неудачником, — Продолжал он. — Я это чувствовал, некую невозможность, некую предопределённость.
— «Предопределённость»? — Спросила его Элизабет.
— Я знал, что буду страдать. Тангейзер, просясь на землю тоже это знал, но… земная мука сладка!
Она смутилась.
Элизабет вспомнила «Нас, людей, уже за всё наказали, дочь — рождением на этой земле, нас наказали»…
— Блаженство земных мук, — Ласково усмехнувшись, сказал Лино. — Наверное, умирая там, на кресте, Иисус думал; как ты была прекрасна, земля!
— Сожаление, — Поняла его она. — Ничего, кроме сожаления!
Он посмотрел на неё с лёгкой улыбкой.
— О любви — о любви к Кресту.
— «К Кресту», Лино?
— К тебе!
Он закурил свою японскую сигарету, мужчина, одетый в эффектные рваные голубые джинсы «Dsquared» и белую футболку с Тайсоном — Майком Тайсоном…
Он не подошёл, а ей хотелось, чтобы подошёл!
И она почувствовала — да, сладость одной из множества земных мук, имя которой Страсть!
— «Если вы одаренный человек, это не значит, что вы что-то получили. Это значит, что вы можете что-то отдать»…
Паоло Гаравани держал на руках маленького Джулио, который заинтересовался медальоном на его груди.
— Один человек сказал мне, что Онкология — это… за высокомерие.
Он посмотрел на малыша нежным счастливым взглядом.
— Я был… мудаком?
— Я тоже бываю мудаком! — Лукаво заулыбался Лино.
— И я! — Весело сказал Рик.
— Никто ничего не знает, — Сказала Элизабет. — НИКТО. НИЧЕГО.
— Человек ничего… или, ничто (?) не контролирует, — Согласилась Алина. — Я читала об опыте жертвы изнасилования, она (жертва) сказала: «Я часто думаю; если бы я тогда оделась по-другому, меня бы не изнасиловали?»…
Она с сожалением усмехнулась.
— Хороший вопрос…
Странно Лино посмотрел на нее…
— Почему ты читала об этом?
Алина удивилась.
— С некоторых пор, другие люди… стали мне ближе.
— Тебя кто-то обидел?
Он посмотрел на неё тяжёлым взглядом.
— Никто, Гермес, никто меня не обижал!
И он смотрел на неё, Лино, смотрел…
Элизабет вспомнила, как Алина сказала ей «Вы умны, вы не считаете, что Гермес только ваш. Он наш — мой, Рика, и всех остальных, кого я не хочу называть по имени. Он наш, а потом ваш. Только потом он ваш!»…
Сейчас Элизабет поняла Алину, да, это правда, сначала Лино её, Алины, а потом её, Элизабет.
Она подумала, прожить с женщиной двадцать лет и не считать её своей?.. своей семьёй, — я бы тебя не поняла!
— Я всегда буду защищать тебя, — Сказал Лино, Алине. — И даже тогда, когда ты вновь соберёшься замуж, приведи ко мне своего избранника, я хочу на него посмотреть!
Они очень долго смотрели друг на друга.
— Не относись ко мне так хорошо, Гермес, я этого не заслуживаю!
— Я тоже, но… одно тёплое слово мы заслужили, хотя бы одно?!
Её глаза покраснели.
— Ты подарил мне сына… спасибо!
— И тебе — спасибо, за всё, что ты мне дала, пыталась дать.
Алина заплакала. Она плакала как мужчина; беззвучно и больно.
— Зачем ты плачешь? — Смятенно сказал ей Лино. — Нам больше не за что друг друга прощать, а ты плачешь!
— А вы смотрели «Сильная жара»? — Вдруг сказал Паоло, обращаясь ко всем сразу. — Нуар…
Лино и Алина повернули головы в его сторону — за обеденным столом стало тихо.
— Я смотрел, — Сказал Рик. — Когда был маленьким — с папой!
Паоло посмотрел на него с нежностью.
— И что ты помнишь?
— Женщину — женщину с повязкой на лице!
— Я бы назвал этот фильм «Страшная жара» — все женщины, так или иначе, относящиеся к главному герою будут уничтожены фактически им самим, пусть и косвенно!
Паоло сделал паузу, а потом:
— И я думаю: я что, тоже убивал моих женщин?
— Один человек спросил, вернусь ли я, — Сказала Элизабет. — Я сказала ему, что не знаю, что даже если я не вернусь, это не будет значить, что я его забыла. И я его не забыла!
Паоло посмотрел на неё.
— Он сказал мне, чтобы я не возвращалась, — Продолжала она. — Сказал, что он… проклят.
Он посмотрел на неё тоскливо, мужчина с серыми глазами.
— Я сказала ему: я не верю в это дерьмо!
— Почему?
— Потому, что в дерьмо очень легко верить, Паоло.
— Я не жалуюсь, Лиз.
Элизабет улыбнулась — «Лиз»…
— А ты пожалуйся! Знаешь, почему ты болеешь? Ты не жалуешься!
Странно Паоло смотрел на неё…
— А ты жалуешься?
— Toucher!
Она улыбнулась-усмехнулась.
— Я этому учусь.
Лино заварил улун Дахунпао — («Большой красный халат»)…
— Один человек заболел в пути, — Сказал ей он. — Буддийские монахи напоили его этим чаем, и он выздоровел…
После обеда они отдыхали в патио, у камина.
— Он хотел отплатить им, — Продолжал свой рассказ Лино. — Но они отказались. Прошло время (кто знает, может быть, много времени) и желание отблагодарить в этом человеке стало только сильнее. Он вернулся туда, где был спасён. Он не встретил монахов, но увидел чайные кусты…
Он сделал паузу, загадочно улыбнувшись, и подал ей пиалу из глины с изображением монаха Кэнко.
— Как ты думаешь, жена моя, что он сделал?
— Он продолжил искать монахов?
— Он снял с себя свой красный халат чиновника, и укрыл им кусты чая!
Элизабет удивлённо улыбнулась.
— Почему?
— Потому, что не имеет значения кого или что ты благодаришь, главное… передавать.
— «Передавать»?
— Добро.
Она посмотрела на жёлто-алый огонь в камине…
— Я не понимала это так, как ты, я это чувствовала, я чувствовала, что добро спасает — если не любовь (любить всех я была не способна), то добро. Каждый раз, когда Бальтазар рассказывал мне о твоей жене и ребёнке, я говорила себе: Не судьба!
— И что ты чувствовала?
— Это сводило меня с ума, Лино!
— «Если приходится просить (унижаться) /Значит, Не Судьба»!? — Понял её он.
— Да. Ничто не сводило с ума как это: почему, почему Не судьба, у всех Судьба, а у меня Не судьба!
Лино вдруг сказал Элизабет:
— «Если бы жизнь не высыхала росинкой — как на кладбище в Адаси, если бы она не рассеивалась, как погребальный дым над горой Торибэ, если бы она длилась и длилась — не было бы в ней очарования. Мир пленителен своей зыбкостью. Посмотри на всякую тварь — человек всех долговечнее. Поденка не доживает до ночи, летняя цикада не знает, что такое весна или осень. День за днем прожить неспешно год — вот в чем отрада. А если тебе этого мало, тогда и тысяча лет промелькнет, словно ночь, словно сон. Мы жильцы в этом мире невечные, так к чему дожидаться безобразной старости? Чем дольше живешь, тем больше стыда натерпишься. Так что лучше всего умереть до сорока лет. Если проживешь дольше, перестанешь стыдиться своего безобразного лица, тебе захочется быть среди людей — на склоне лет ты печешься о внуках и, желая увидеть их счастье, молишь о продлении своих дней. Мирские желания становятся все сильнее, а дар видеть прекрасное — угасает. Ужасно»…
Они заглянули друг другу в глаза.
— Жан сказал мне: «Знаешь, когда Бог добр к человеку? Когда всё так, как ты хочешь!»…
Лино больно улыбнулся.
— Я работал в военном госпитале в зоне боевых действий, я видел молодых парней без рук и ног, изуродованных, ослепших или оглохших, и каждый раз, когда всё было не так, как я хотел, я вспоминал их, и говорил себе: не ной.
— Ты никогда не говорил мне об этом…
— Я ненавижу говорить об этом! Это был ад! Ад — это место, где умирает молодость!
Она вспомнила «Вы бы хотели кого-нибудь вернуть, Лизетт? У вас есть такой человек? Человек, которому уже нельзя сказать «прости»…
Она хотела сказать ему «а у вас, Жан-Юг?», но не захотела… играть.
— Есть, — Сказала ему она. — Дочь. А у вас?
— Мать. Она сошла с ума, как вы знаете, и…
Он не договорил, высокий брюнет с черными глазами и алыми губами — у него тоже были алые губы…
— «И»? — Спросила его Элизабет.
Жан долго не отвечал ей, а потом:
— Сумасшедшие, Лизетт, это те, кого не добила жизнь.
— Лучше бы добила?
— Я не знаю!
— Вас когда-нибудь спасали?
— Меня — нет, но я видел тех, кого спасали.
— И как они выглядели?
— Они хотели жить.
— Теперь вы понимаете, Жан? Жизнь не добила их не потому, что не захотела, а потому, что не смогла!
Элизабет сказала Лино:
— Жить трудно, вроде бы легко, но трудно.
Она смотрела на огонь в камине, смотрела…
— Бальтазар сказал мне: «Жизнь заставила меня очерстветь, а смерть размягчила». Тогда я не поняла его, а сейчас понимаю…
— Что ты понимаешь?
— Что он устал.
— «Устал»?
— Воевать — с жизнью, с людьми уже очерствевшими, которые больше никого и ничего не хотят!
Элизабет посмотрела на Лино, и встретила его взгляд.
— Не становись таким, счастье моё, моя очаровательная любовь, не допускай мысли что так легче без… ужасания — жить без ужасания!
Она лукаво улыбнулась.
— Мне понравились слова: «Ужасание — как жаль, что это слово ушло вместе с великими проповедниками»… Очень жаль! Ужасание… Помнишь «Ночной портье»? Он увидел её в опере, а она — его, он похож на куклу, только глаза вращаются… Знаешь, что он чувствовал к ней? Ужасание! Он наконец-то решился посмотреть ей в глаза, он ждёт, что она сделает; закричит? Выдаст его? Он этого хочет, он готов, но она тоже чувствует к нему ужасание — самую сильную на свете любовь!
