Глава 1
— Я счастлив, — Сказал ему Сакурай за утренним чаем. — Я успокоился; я не мог спасти сына!
Странно для Лино прозвучали его слова.
— А ты думал, что мог?
Сюзанна Маккоркл пела рядом с ними «Summer»…
— Я должен был!
Сюзанна пела «Лето» с наслаждением. Он вспомнил, как Элизабет сказала ему «Лето — это Ты, ты, Лино!»…
ЛЕТО — ЭТО ТЫ.
— Да, — Подумал Лино. — Ты!
— Кто, если не я!? — Сказал Сакурай. — Кто, если не отец!? Матери слабы, Лино; однажды услышав первый плач своего ребенка, они слышат его всю жизнь!
Лино поразили его слова.
«Лето» — звучало рядом с ними, — «ЛЕТО»!
— Мой отец говорил мне: «Сюкумэй» (судьба): живи храбро!
Хання-сан посмотрел на Сад камней.
— Жить храбро? Я всю жизнь был храбрым! Сейчас я хочу жить как отец, переживший своего ребёнка… Сюкумэй… говорят, есть такое проклятие, пережить своих детей.
Он сделал паузу, а потом:
— Я слышал, твоя жена любит розы…
Лино встретил его взгляд.
— «Roseira Botão de Gente» — есть такое Фаду… Эта песня о… Розе — о бутоне розы, о ребёнке, который был зачат в любви.
Сакурай встал, подошёл к окну тясицу, сложил руки за спиной.
— Каору просит меня усыновить мальчика. Я боюсь. Вдруг я и его не сберегу?!
Лино отпил японского чая Гэммайтя с Сентя Данран.
— Не думай о том, чего ты не можешь знать!
Лино встретил Мэри возвращаясь, домой…
Они улыбнулись друг другу.
— Ciao!
— Salut!
— Как дела?
— Хорошо. А у тебя?
— Хорошо!
Она смотрела на него всё так же, любя, и он почувствовал нежность.
Вик Дамоне пел в итальянском кафе «I should care», Вик пел: «Мне не плохо/Мне даже хорошо/Я тебе благодарен»…
Они сделали заказ: «Холодный кофе» для Мэри, и «Кубинский кофе» для Лино.
— Гермес…
Она прикоснулась к его руке.
Они заглянули друг другу в глаза.
— Ты скучаешь по мне? — Спросила его Мэри. — Иногда…
— Иногда.
— Почему ты не говоришь мне «он там из-за тебя»?
— Он там из-за себя!
Странно она посмотрела на него…
— Знаешь, за что я… дорожу тобой? Ты понимаешь!
— Наше расставание не значит, что я перестал тебя понимать, Мэри.
— Почему?!
— Потому, что я тебя помню! Потому, что если мы забыли тех, кого любили… это значит, что мы их не любили!
Мэри посмотрела на него очень ласково.
— «Брось свою девственность. Что тебе в ней? За порогом Аида/Ты не найдешь никого, кто полюбил бы тебя/Только живущим даны наслажденья любви; в Ахеронте/После, о, дева, лежать будем мы — кости и прах»…
Она мучительно улыбнулась.
— Всё кости и прах!
«Год Дракона» на экране телевизора… Микки Рурк, Джон Лоун, Эриан — капитан Уайт блуждает по Китайскому кварталу…
— Я так не думаю, Мэри…
Лино вспомнил, как Сюзанна Маккоркл пела «лето — это Ты»…
Как сладко звучало это слово «лето»!
Он заглянул в её синие глаза.
— Я не хочу так думать!
Лино улыбнулся Мэри.
— Мне понравились слова: «Как Вы можете доверять человеку? Человек может измениться из-за капли дождя, упавшей на голову»… Это правда. Не думай о жизни плохо, лето обязательно придёт!
— «Лето»?
Он отпил кофе.
— Облегчение!
Кофе было вкусным, кофе по-кубински называют ещё и «кофе по-дьявольски» — Дьявол любит сладкое…
Лино хотел зайти к Жану, но… пошёл к Элизабет.
Он улыбнулся — ноги сами шли к ней!
Лино вспомнил «Как мы назовём нашу дочь, Лино?
— Как ты захочешь… Пусть всё будет так, как ты хочешь!
— А так может быть?
— Может!
— В этой жизни?
— Во всех этих жизнях! Сколько жизней ты пережила за свои тридцать девять лет, и сколько ещё переживёшь!
— Мне не тридцать девять, мне двадцать девять!
— Ха-ха-ха!»…
Сейчас он подумал, ты права, девочка моя, мы все на десять лет моложе!
Скоро, уже скоро, их дочь придёт в этот мир! Это всегда было для него загадкой, рождение, — желание Души прийти в этот мир! Почему загадкой? Потому, что… жизнь страшна!
Лино вспомнил «Мой отец говорил мне: „Сюкумэй“ (судьба): живи храбро!»…
Сакурай сказал ему в тясицу «Ягоды вишни/налились пурпурным соком./Сын у нас родился…»
Мы отцы, Лино, почти боги — Бог создаёт человека, чтобы он жил. Жив человек и Бог жив!
Он сделал паузу, отпил чаю.
— Приходи на рандори.
— Ты продолжаешь тренироваться? — Удивился Лино.
— Я продолжаю Путь, Лино.
Сакурай съел Анмидзю.
— Курс лечения не может заставить меня изменить себе!
Он тоже съел Уиро.
— Очень вкусно! Спасибо!
Сакурай улыбнулся, а потом:
— «То есть мы знаем, например, что предрассудок о Боге произошел от грома и молнии, — вдруг рванулась опять студентка, чуть не вскакивая глазами на Ставрогина; — слишком известно, что первоначальное человечество, пугаясь грома и молнии, обоготворило невидимого врага, чувствуя пред ним свою слабость»…
Он пил белый чай Баймудань («Белый пион») из пиалы с изображением Сунь Укун — Царя Обезьян.
— «Предрассудок о Боге»… Был ли Он нам врагом? И были ли мы слабы?.. Мне часто говорят: «извини, я бы слаб, ты должен понять, я всего лишь человек»!
Глаза Сакурая тоскливо погасли.
— Это не слабость, Лино, это — чрезмерная сила!
— Что ты слушаешь?
— Whirr.
— Whirr?
— WHIRR!
Они улыбнулись друг другу, Лино и Паоло.
— Элизабет дала мне свой iPod. Она у тебя не жадина!
Это имя… Лино почувствовал, как его сердце вспыхнуло!
Он вспомнил «Люди придают Судьбе… человеческую натуру, но, Лино, в ней нет ничего человеческого!»…
Whirr в iPod’e Элизабет… «Ease».
Это было трудно, лечить Паоло самому, самому курировать курс лечения! Это было труднее, чем он ожидал!
Сеанс химиотерапии продолжался…
— Ваше желание быть вместе… возможно, это тоска. — Сказал ему Паоло. — Я начинаю думать, что любовь — это тоска!
Лино вспомнил «Скажи, что я не сплю!
— Почему тебе кажется, что ты спишь?
— Ты рядом!»…
— Я тоже тоскую, — Сказал ему Паоло. — По любви, по нежности! Я понял: чем старше становишься, тем больше нуждаешься в любви!
Лино смотрел на него, смотрел…
Он был прав, Паоло.
— Сюкумэй, — Подумал Лино. — Живи храбро!
— Я буду жить, — Сказал ему Сакурай. — Я это знаю. Мы все будем жить, Лино!
— Все?
Сюзанна пела рядом с ними «Лето,/Когда мы пьём вино на пляже, на закате»…
— Мы не умираем, сэмпай; мы уходим отдыхать!
Лино улыбнулся.
— Не уходи! Дай мне спасти тебя!
Он вспомнил «Пожалей меня, Господи, живи!»…
Элизабет сказала ему «Человек-с-искусанными-губами, Иуда, в ужасе; везде одни кресты!»…
— «Jinsei no imi wa ato ni natte minai to wakarimasenga, mazuwa ikinakereba narimasen»… — Сказал ему Сакурай. — Это правда; я пережил сына, но я хочу жить!
— Я думал, — Продолжал Паоло. — Я всё-таки думал, что вы не должны быть вместе!
— А сейчас? — Спросил его Лино. — Что ты думаешь сейчас?
— Я не хочу думать, я хочу жить!
Странно для Лино прозвучали его слова…
— Я как Охотник на оленей, я…
— Что «ты»?
— Я не могу то, что мог раньше; я не могу жить спокойно!
— Почему? Из-за смерти?
— Из-за жизни, Лино, из-за жизни!
Yung Alxx в iPod’е Элизабет… «Besideme»…
— Я проверю твои показатели…
— Я не хотел, чтобы ты становился врачом, — Вдруг сказал ему Паоло. — Я не хотел, чтобы ты устал!
Yung Alxx — «A b s e n t»…
Сакурай сказал ему: «В моей трагедии, я вижу шанс. Я вижу шанс… hi o miru yori akiraka da!».
— Шанс? — Спросил его Лино.
— Я не хочу умереть из-за сына, я хочу из-за него жить!
Странно Лино почувствовал себя…
Он понял, что Сакурай сказал ему «жизнь полна неизбежностей».
Лино вспомнил «Вы всё взяли?
— Да, мою жизнь и мой ад»…
— It was a good party, — Усмехнувшись сказал Паоло. — Yes, it was!
Ich hab die Nacht geträumet
Wohl einen schweren Traum.
Es wuchs in meinem Garten
Ein Rosmarienbaum.
Ein Kirchhof war der Garten,
Das Blumenbeet ein Grab,
Und von dem grünen Baume
Fiel Krön und Blüten ab.
Die Blüten tät ich sammeln
In einem goldnen Krug,
Der fiel mir aus den Händen,
Daß er in Stücke schlug.
Draus sah ich Perlen rinnen
Und Tröpflein rosenrot.
Was mag der Traum bedeuten?
Herzliebster, bist du tot?
Элизабет смотрела «Watashi wo Hanasanaide» — Аясе Харука, Миура Харума, Мизукава Асами…
Странная вещь, такая же странная, как и «Остаток дня»!
— Если обнять друг друга, — Говорит Кёко. — Всё исчезает.
— ЕСЛИ ОБНЯТЬ ДРУГ ДРУГА… — Подумала Элизабет. — ЕСЛИ ОБНЯТЬ…
Она вспомнила «Algernon ni Hanataba wo» и Алину говорящую ей «А вы читали „Цветы для Элджернона“? Главный герой рассказа умственно отсталый молодой человек. Он кажется людям смешным, и они смеются над ним, а он не понимает. ОН ПРОСТО НЕ ПОНИМАЕТ!»…
Голос Тома Йорка рядом с ними… «Повреждение слуха»…
— Я тоже не понимаю… знакомьтесь; — Алина Элджернон!
Усмешка, прохладная как тающее мороженное.
Том пел «Ты не можешь ошибиться/В моих глазах/В моих глазах/Ты не можешь ошибаться»…
— Я люблю Микки Рурка, — Вдруг сказала она. — Вы любите Микки, Элизабет?
— Безумно!
— О, эти сладкие 90-е годы!.. Portishead «Glory Box»… Шерон Стоун…
Алина счастливо рассмеялась…
Элизабет удивилась; прошлое делает Алину счастливой.
«ALGERNON NI HANATABA WO»
— После операции Чарли умнеет, — Сказала Алина. — И я думаю: поумнеть это хорошо или плохо?
— Вы имеете в виду «помудреть»? — Смутилась Элизабет.
— Я имею в виду… мне было плохо, когда я не понимала, а когда поняла, стало ещё хуже!
— Из-за чего?
— Из-за себя.
— «Из-за себя»?
— Всегда из-за себя, Элизабет!
Элизабет поняла её, улыбнулась ей.
— Наш отец… Лино и мой — Бальтазар… никто никогда так не страдал из-за себя, как он!
Элизабет тепло погладила Алину по руке.
— В сердце человека живёт червь; — волк из старой индейской сказки, два волка: Ум и Душа. Умом он всё понимал, а в душе… для Души, мадам, главное — любить!
— Называйте меня «Алина»!
— Любовь спасает Душу от безумия… Алина.
— Да, — Задумчиво сказала бывшая жена Лино. — Этот мир… le enfer.
Элизабет вдруг сказала ей:
— У Франца Кафки есть рассказ «Прометей»…
Алина удивилась.
— «О Прометее существует четыре предания. По первому, он предал богов людям и был за это прикован к скале на Кавказе, а орлы, которых посылали боги, пожирали его печень, по мере того как она росла.
По второму, истерзанный Прометей, спасаясь от орлов, все глубже втискивался в скалу, покуда не слился с ней вовсе.
По третьему, прошли тысячи лет, и об его измене забыли — боги забыли, орлы забыли, забыл он сам.
По четвертому, все устали от такой беспричинности. Боги устали, устали орлы, устало закрылась рана.
Остались необъяснимые скалы»…
An autumn for crippled children рядом с ними… «Autumn again».
— Я думала — в прошлом, я думала: остались только необъяснимые скалы… Я повторяла судьбу моего отца; я не пошла за моей любовью! Она позвала меня, а я испугалась; испугалась ада непонимания других людей! Я её предала сама того не желая, и совершив предательство, потеряла себя!
Элизабет сделала паузу под полным сожаления взглядом Алины.
Оно поразило её, это сожаление, сожаление от женщины, которая не должна была сожалеть ей — казалось, была не способна… пожалеть.
— Цена предательству — потеря себя, вечная тоска, Зима всех зим!
Колченогие дети — An autumn for crippled children и их «Ещё раз осень», бесконечная осень…
Элизабет вспомнила «Ничего ему не нужно было, кроме покоя, кроме конца, ничего ему не хотелось, хотелось только остановить и уничтожить это вечно вертящееся колесо, эту бесконечную вереницу картин. Он хотел остановить и уничтожить себя самого… Но что потом? Потом будет пауза обморока, или забытья, или смерти. А сразу же после этого ты снова очнешься, снова должен будешь вбирать в себя сердцем потоки жизни, а глазами страшную, прекрасную, ужасную череду картин, бесконечно, неотвратимо, до следующего обморока, до следующей смерти. Но она, может быть, лишь пауза, лишь короткая, крошечная передышка, а потом всё пойдет дальше, и ты снова будешь одной из тысяч фигур в дикой, хмельной, отчаянной пляски жизни. Увы, прекратить это нельзя было, конца этому не было»…
— Потом я вышла замуж, не сразу, но вышла. Мы прожили вместе одиннадцать лет! Так я расплатилась за моё предательство — я потеряла дочь!
Печальное понимание в глазах Алины…
— Ким меня осуждает, Алина.
— Рик тоже меня осуждает, Элизабет — оправдания всегда перемешаны с ложью, поэтому… не будем оправдываться!
Элизабет захотелось сказать Алине:
— Вы похожи на Лино, он тоже не любит драм.
— Гермес их не выносит! — Тепло усмехнулась Алина. — ОН НЕ ВЫНОСИТ ПРОИГРЫШИ СМЕРТИ!
Как странно это прозвучало для Элизабет…
Она подумала, понимала ли я тебя до конца… Гермес?
И возможно ли оно, понимание до конца?..
Что это значит, понимать кого-то до конца?
— Каждый раз, когда они умирают, он начинает сначала! — Сказала Алина. — Нет ничего труднее начала — Неизвестности всех неизвестностей!
Она посмотрела на афишу «L’important c’est d’aimer».
— Mes nuits sont plus belles que vos jours…
henace рядом с ними… «so sincere».
— МОИ НОЧИ ПРЕКРАСНЕЕ ВАШИХ ДНЕЙ! Его дни прекраснее наших; он всё равно их спасает!
Кёко наблюдает за человеком. На ее лице нет эмоций. У нее есть миссия — двадцать лет назад Кёко, Томо, и Мива жили в интернате «Йоко», директор которого Камигава Эмико сказала детям, что с момента их рождения у них есть миссия…
— Смерть всё прощает, — Сказала Алина. — Люди и боги не прощают, а смерть — да!
Она сжала руки в кулаки.
— «ОН ТЕПЕРЬ ОБВЕЛ УГРЮМЫМИ ЗЕНИЦАМИ ВОКРУГ; ТАИЛИСЬ В НИХ И НЕНАВИСТЬ, И СТРАХ, И ГОРДОСТЬ, И БЕЗМЕРНАЯ ТОСКА»…
Лино пришёл домой с розами «Ebb Tide»…
Он обнял её, прижал к себе.
— Элизабет!
— Здравствуй, любимый!
Элизабет прижалась к нему.
— Я всегда был один, — Вдруг сказал ей Лино. — Все были с кем-то, а я был один!
— Я тоже, — Поняла его она. — Все были одни, и я была одна!
В гостиной они сели на диван, обнялись.
— Любимая!
Они прижались друг к другу.
— Мой нежный мальчик!
— Я скучал!
— Я тоже! Безумно! Я безумная женщина, Лино; я скучаю по тебе даже тогда, когда ты рядом!
— И я, Элизабет, девочка моя, и я скучаю по тебе даже тогда когда ты рядом!
— Мы безумцы, счастье моё?
— Нет, дорогая, мы — влюблённые!
— Я так тебя ждала, Лино!
— Я знаю. Я знаю, что ты меня ждешь!
В его голосе прозвучала тоска.
— Я всегда это знаю!
Он заглянул ей в глаза.
— Я знаю, что должен к тебе вернуться!
— «Должен»?
— Мы живем только потому, что ты меня ждешь, а я к тебе возвращаюсь!
В доме было очень тихо, Лино спросил её:
— Где все?
— Рик и Алина гуляют с Джулио, Паоло спит.
— Как он, Элизабет?
— Переживает. Переживает из-за того, что его тошнит — боится, как он выразился «опозориться».
Лазурно-голубые глаза её любви, потемнели, стали цвета ночного Океана.
— Я сказала ему: это дом твоего сына, а не чужого человека!
— «Сына»?
— Ты сказал мне: «он всегда был рядом, как хорошая мать».
— Да, был!
— Отцы тоже бывают матерями, да, Лино!?
— Как Сакурай?
— Лучше.
Они заглянули друг другу в глаза.
— А ты, Лино?
Его глаза посветлели, вспыхнули нежностью.
— И я!
И они смотрели друг на друга, смотрели…
— Ты сегодня очень молчаливый, мальчик мой!
— Хочу, чтобы говорила ты!
— Я?
— Ты!
— Я так соскучилась…
Ямочки на его щеках…
— Скажи мне это ещё раз!
— Я соскучилась, Лино!
Элизабет ласково поцеловала его — ямочку на его щеке.
— Как наша дочь, любимая?
— Лучше!
Глаза Лино вспыхнули.
— Ты всё понимаешь…
— Я должна.
— «Должна»?
— Мы живём только потому, что нас понимают; ты — меня, а я — тебя!
В кухне Элизабет поставила розы в вазу…
Лино помог ей — обрезал листья и стебли, добавил флористический консервант.
Он был таким молчаливым после встречи с Сакураем, но оставался собой — нежным мужчиной и чутким человеком.
— Не оставляй их на солнце, — Ласково сказал ей Лино, и с нежностью посмотрел на синие цветы. — Они его любят, но они от него умирают.
Элизабет смутилась.
— Розы похожи на человека, дорогая; чуть что, они умирают!
Как он хорош, этот зрелый мужчина! Его взгляд, его улыбка — он пожил, он знает, как прекрасна и ужасна жизнь!
— Человек всегда чуть что, умирает, — Продолжал Лино. — Можно жить, а он умирает!
Он улыбнулся, страшно улыбнулся.
— Человек не прощает, Элизабет, он никогда никому ничего не простит! Роза не прощает солнце за то, что оно её убивает, а человек — не прощает человека!
— Ты тоже не прощаешь? — Почувствовала его Элизабет.
— Знаешь, я бы… воскресил Бальтазара, чтобы его убить!
Эта страшная улыбка на его алых губах, бешеный взгляд…
— Я же имею право его убить!? Он меня… раздавил.
Он вдруг спокойно сказал ей:
— У Вагнера Тангейзер проникает в грот Венеры и добивается её любви. Смертный Тангейзер проводит свою жизнь в наслаждениях. Приходит время, и он вспоминает о Земле. Он вспоминает обо всех земных крестах, и понимает, что вечное наслаждение не подходит для смертного! Тангейзер хочет обратно — обратно к Богу и к страстям человеческим!
Нежная усмешка.
— Человек великолепен, Элизабет; даже любя, я не могу ничего забыть!
Элизабет показалось, что Лино сказал ей «человек великолепен, Элизабет; даже ненавидя, я не могу не любить!».
— Да, — Подумала она. — Человек великолепен…
Она вспомнила, как Паоло сказал ей «Иногда мне кажется, что её корабль тоже упал на солнце!»…
Боль в его голосе…
— У Рея Брэдбери есть рассказ «Космонавт»; если она погибла на Венере, я больше никогда не смогу смотреть на Венеру! Марс… что, если это Марс?! Я забуду его, как человек забывает человека!
Сейчас Элизабет подумала, когда человек хочет забыть человека, он его проклинает. Не проклиная не забыть, — все земные кресты начинаются здесь, в памяти!
Она вспомнила «У Вагнера Тангейзер проникает в грот Венеры и добивается её любви. Смертный Тангейзер проводит свою жизнь в наслаждениях. Приходит время, и он вспоминает о Земле. Он вспоминает обо всех земных крестах, и понимает, что вечное наслаждение не подходит для смертного! Тангейзер хочет обратно — обратно к Богу и к страстям человеческим»…
Элизабет подумала, «вечное наслаждение не подходит для смертного»… А что для него подходит? Щемящее сердце? Боль души?..
— Знаешь, о чём я думаю, когда смотрю на умирающих? — Вдруг сказал ей Лино. — Я думаю: наверное, Бог, смотря на человека, думает; как тебя понять?
— Ты тоже думаешь об этом!? — Вновь почувствовала его она.
— Да, любимая, я как все тигры Христианства; я люблю кресты, но издалека!
Он обнял её за плечи — они смотрели на полуночные розы Ebb Tide, бархатно-пурпурные, словно в облаке дыма.
— Ты их не понимаешь?
— Нет, жена, я понимаю их слишком хорошо, но я прошу: объясни!
— Что «объясни»?
— Почему мы умираем из-за любви, почему мы из-за неё не живём!
