«Смерть и Дева»
Тот урок, который, по всей видимости, извлёк Роман Полянский из опыта по заигрыванию с публикой в эротико-мелодраматическом триллере «Горькая луна», оказался вовсе неожиданным — режиссёр вдруг сделал поворот на 180 градусов и снял на основе пьесы Ариэля Дорфмана, политического беженца из Аргентины, ангажированную драму «Смерть и Дева», одну из худших в собственной кинокарьере. Она рассказывает о своеобразных призраках минувшего, которые однажды материализуются и мучают ещё сильнее, нежели в прежние времена. Вселенское зло оказывается намного реальнее и даже обыденнее, чем мы себе это представляем. Оно может таиться внутри человека, который до поры до времени не осознаёт собственного двойничества, и даже быть вполне нормальным проявлением его неоднозначной натуры, склонной как к дурным поступкам, так и к порочным влечениям (эта тема, начатая ещё в польском полнометражном дебюте «Нож в воде», позднее не раз варьировалась у Полянского).
А в «Смерти и Деве», наиболее политизированной из всех работ постановщика, который всегда словно кичился своим космополитизмом и демонстративной отстранённостью от идеологии, нечто дьявольское приобретает конкретное воплощение в образе бывшего мучителя из застенков одной из латиноамериканских стран, где прежде царствовал режим военной диктатуры. Ад, устроенный людьми на Земле, куда безжалостнее и жесточе, чем все ужасающие подробности Страшного Суда или натуралистические живописания мук грешников в «геенне огненной». Кстати, любопытно, как опыт затворничества в гетто в годы войны своеобразно трансформировался в творчестве Романа Полянского в подчас навязчивом создании на экране замкнутого пространства с ограниченным числом персонажей, порой не более трёх («Отвращение», «Ребёнок Розмари», «Жилец», «Смерть и Дева»)
После обеда они отдыхали с детьми.
— «Ибн Абу Мулейка рассказывал со слов Заквана ибн Абу Имрана: «Когда Аиша умирала, к ней пришел Ибн Аббас и попросил разрешения войти. Я вошёл к ней. У её головы сидел Абдуллах, сын её брата Абд ар-Рахмана. Я сказал, что Ибн Аббас просит разрешения войти. Она ответила: «Избавь меня от Ибн Аббаса. Я не нуждаюсь ни в нём, ни в его восхвалениях». Тогда Абдуллах сказал: «О мать наша, воистину, Ибн Аббас — один из твоих праведных сыновей. Он хочет попрощаться с тобой и помолиться за тебя». Она сказала: «Разреши ему войти, если хочешь».
Ибн Аббас вошёл и присел, а потом сказал: «Возрадуйся. Клянусь Аллахом, стоит только твоей душе покинуть тело, как ты позабудешь все тяготы и страдания и встретишься с Мухаммадом и друзьями». Она сказала: «Что дальше, Ибн Аббас?». Он сказал: «Ты была самой любимой женой Посланника Аллаха, а он любил только благое. Ты потеряла свое ожерелье ночью в аль-Абве, и Посланник Аллаха решил найти его. В результате этого люди оказались без воды, и Аллах ниспослал аят: «…очищайтесь чистым песком…». Ты стала поводом для того, чтобы Аллах ниспослал этой общине такое облегчение. Потом Аллах с высоты семи небес оправдал тебя, и нет такой мечети, в которой поминают имя Аллаха, чтобы в ней днём и ночью не читали аяты о твоей невиновности». Наконец, она сказала: «Оставь меня, Ибн Аббас. Клянусь Аллахом, мне хотелось бы быть преданной забвению и навсегда забытой»
— Почему она так сказала, Лино?
— Сожаление, любимая! О любви…
— Я понимаю!
— «Понимаешь»?
— Ты сказал мне «Самость не уйдёт с помощью услад и ласки,
Её надо гнать скорбью и топить в слезах»… И… так происходит!
Джулио вставал на ножки, — ему хотелось ходить.
Лино задумчиво усмехнулся.
— Если бы ты знала… у меня каждый первый… с «диагнозом» самость!
— Онкология — это самость?
— Или… самоотрицание.
Элизабет захотелось спросить его:
— Как жена султана?
— Какая именно? — Лукаво улыбнулся он.
— Любимая. — Улыбнулась она.
Лино ответил ей не сразу.
— Я пришёл к выводу; у каждого органа есть (говоря простым языком) целостность, когда человек получает травму, целостность нарушается.
— И?
— Продолжительное восстановление, или болезнь, когда орган восстановиться не может.
Он сделал паузу.
— После курса лечения, я привлеку целителя, чтобы он восстановил целостность органа.
— Онкологию можно лечить энергетически?
— Можно, но в сумме — медицина традиционная и нетрадиционная.
Элизабет посмотрела на Аби на руках Лино.
— Мне нравится твой подход — ты ищешь выход!
— Я знаю: выход есть.
Он посмотрел на неё с нежностью.
— Если бы я понимал это когда был моложе!..
— То, что, счастье моё?
Он был красив, Гермес, — в его глазах была сила воли!
— Было бы… просто жить — напряжение, расслабление, напряжение, расслабление…
Лино лукаво улыбнулся.
— Без дерьма в голове, — без дерьма в голове жить просто!
Элизабет почувствовала глубокую симпатию к этому человеку.
— «Дерьмо»… это?
— То, что можно простить маленькой девочке, нельзя — взрослому мужику. Дерьмо это… нытьё, измены… я устал, я не могу… что это за дерьмо!?
— Ты мне нравишься, Лино, очень нравишься!
— Иншалла!
Он посмотрел на неё, голубоглазый Мидас.
— Одни умирают из-за любви, а мы будем из-за неё жить!
— Мне понравились слова «цель для него стояла выше обстоятельств», эти слова заставили меня задуматься.
— О чём?
— Стоят ли мои цели выше обстоятельств.
Элизабет тоже задумалась.
— Поразительно то, как шесть слов могут выразить (охарактеризовать) дух — человеческий дух; цель для него стояла выше обстоятельств!
Джулио попросился на ручки, и Элизабет с удовольствием подхватила его, и прижала к себе.
Глаза Лино вспыхнули.
— Он похож на тебя!
— Нет, на тебя!
Лино порывисто поцеловал их обоих.
Комната, в которой они отдыхали, была комнатой Джулио — очаровательной детской комнатой.
— Я люблю тебя, Элизабет! Всегда любил, и всегда буду любить!
У неё защемило сердце, — тогда в Сен-Шарле, Жан сказал ей «Когда я смотрю на вас, у меня щемит сердце, не знаю, почему, наверное, мы встречались в прошлых жизнях».
Он улыбнулся так беспомощно, что… да, у неё тоже защемило сердце!
Она вспомнила разговор с Джейком, он сказал ей «Неудачный брак сделал меня беспомощно одиноким».
Он не обвинял её, он…
Элизабет подумала, что он?.. Потерял почву под ногами?..
— О чём ты думаешь? — Спросил её Лино.
— О Джейке.
Она почувствовала смущение.
— О Джейке?
Он удивился.
— Почему? Переживаешь?
— Помнишь, у Ремарка: «Один человек не может почувствовать до конца, как страдает другой»?..
— Помню! — Сосредоточенно сказал Лино.
— У Романа Поланского есть фильм «Смерть и дева» («Смерть и девушка»), перекликающийся с «Ночным портье» Лилиан Кавани, но не такой гиперболизированный.
Элизабет сделала паузу, уткнувшись носом в макушку малыша.
— Героиня фильма Поланского — Паулина Эскобар, — жертва политических репрессий.
Она вновь сделала паузу.
— Знаешь, что поразило меня в этом фильме? Муж не понимает её… при всей любви (или привязанности?) к ней, он не понимает её!
— Ремарк был прав; «один человек не может почувствовать до конца, как страдает другой»… — Прагматично сказал Лино. — Драма и фарс человеческих отношений!
Элизабет посмотрела на него — на его чёрные волосы и голубые глаза. Как он хорош!
— Я хочу кое-что тебе прочитать, — Сказал ей Лино, взяв свой планшет. — «В 1948 году немецкий художник Дитрих Фай, реставрировавший старинную церковь Святой Марии в Любеке, сообщил, что под слоем штукатурки его подручные обнаружили остатки готических фресок XIII века. Восстанавливать фрески поручили помощнику Фая, Лотару Мальскату, завершившему работу два года спустя. В 1950 году на церемонии по поводу окончания реставрационных работ канцлер Аденауэр в присутствии множества искусствоведов, съехавшихся со всех концов Европы, заявил, что, по единодушному мнению экспертов, относящиеся к XIII веку изображения двадцати одного святого — это «сказочное открытие и поистине бесценная сокровищница чудесно возрожденных шедевров древности».
Ни тогда, ни позже никто из знатоков не усомнился в подлинности фресок. Лишь два года спустя сам герр Мальскат признался в подделке. Он добровольно явился в управление любекской полиции, где показал, что все до единой фрески были собственноручно им сфабрикованы по приказу его начальника, герра Фая, и просил предать его суду по обвинению в подлоге. Однако ведущие немецкие искусствоведы твердо держались своего: нет, и не может быть, сомнений в подлинности фресок — герр Мальскат просто ищет дешёвой популярности. Правительство назначило комиссию по расследованию, которая пришла к выводу, что реставрация церковной росписи была фальшивкой, однако к тому времени герр Мальскат уже успел признаться в том, что сотнями фабриковал и продавал как подлинники Рембрандта, Ватто, Тулуз-Лотрека, Пикассо, Анри Руссо, Коро, Шагала, Вламинка и других великих мастеров (полиция даже обнаружила несколько таких подделок дома у герра Фая). Не будь этих улик, немецкие искусствоведы, наверное, так и не признали бы, что их обвели вокруг пальца.
Что ж, и знатоки могут ошибаться, но я клоню не к этому. Восхитительный обман герра Мальската — лишь эпизод в цепи удачных и не так давно разоблаченных подражаний и подделок, среди которых самые невероятные, пожалуй, «полотна Вермеера», вышедшие из рук ван Мегерена. И тут встает мучительный вопрос: неужто любекские святые лишаются своего великолепия и перестают быть «бесценной сокровищницей шедевров» только потому, что их написал герр Мальскат, а не другой художник?
На этот вопрос есть разные ответы, но сначала я хочу доиграть до конца свою роль advocatus diaboli: возьмем другой пример и другое искусство Макферсонова «Оссиана». История эта столь известна, что я лишь бегло её напомню. Джеймс Макферсон (1736–1796), шотландский поэт и искатель приключений, в один прекрасный день объявил, что во время странствий по горной Шотландии нашёл древние гэльские рукописи. Воодушевленные этим известием шотландские литераторы организовали подписку чтобы материально поддержать изыскания Макферсона, и в 1761 году он опубликовал книгу под названием «Фингал, старинная эпическая поэма в шести книгах, а также другие поэмы, сочиненные Оссианом, сыном Фингала». Вскоре после «Оссиана» появился ещё более объемистый Оссианов эпос «Темора», а вслед за ним — сборник под названием «Поэмы Оссиана». Ученые умы Англии тотчас усомнились в подлинности текстов, сомнения выразил и доктор Джонсон (которому Макферсон ответил вызовом на дуэль), и до самой смерти, под различными неубедительными предлогами, публикатор отказывался печатать свои кельтские подлинники. К концу столетия вопрос об авторстве был решен: исследователи установили, что большинство «Оссиановых» текстов написал, используя элементы кельтского фольклора, всё-таки сам Макферсон.
И вновь напрашивается вопрос: умаляет ли поэтическую ценность этих произведений то обстоятельство, что их написал не Оссиан, сын Фингала, а Джеймс Макферсон? «Оссиановы» тексты были переведены на множество языков и оказали значительное влияние на литературный и культурный климат Европы конца XVIII — начала XIX столетия. Вот как оценивает творчество Макферсона Британская энциклопедия: «Несмотря на то, что автор использовал множество источников, и его работа не является аутентичным списком кельтских рукописей, тем не менее, это настоящее произведение искусства, заложившее основы европейского, и прежде всего немецкого, романтизма… И Гердер, и Гете высоко ценили эти поэмы».
Подобных примеров бесконечно много. Старинная мебель, римские скульптуры, греческие терракотовые статуэтки, итальянские мадонны постоянно подделываются, фальсифицируются, копируются, и наша оценка произведения искусства определяется не эстетическим наслаждением, не непосредственной радостью созерцания, а сомнительным и часто необоснованным мнением знатоков. Посредственное, но признанное подлинным полотно известного мастера ценится выше, чем более сильная работа его безвестного ученика, принадлежащего к его «школе», и ценится не только торговцами искусством, чья цель — выгодное вложение капитала, но и всеми нами, включая автора этих строк. Значит ли это, что все мы снобы и какая-нибудь подпись, заключение эксперта или штемпель, удостоверяющий датировку вещи, для нас важнее ее самой и присущей ей красоты?»
— Ты проводишь параллели с историей ван Меегерена? — Удивилась она.
— Не совсем. История ван Меегерена интересна тем, что он, возможно, был реинкарнацией ван Меера — ван Меегерен… не подделывал, а творил!
Элизабет вспомнила «Будучи убеждённым художником-реалистом, ван Меегерен не принимал всего нового в живописи. Чтобы отстоять себе место в мире искусства и иметь заработок на жизнь, он не нашёл другого выхода, кроме как заняться подделкой картин столь любимых им старых мастеров.
Первые четыре картины, выполненные в стиле XVII века, так и не были проданы: «Гитаристка», «Женщина, читающая ноты» в стиле Вермеера, «Женщина с бокалом» в стиле Франса Хальса и «Портрет молодого человека» в стиле Терборха. Эти стилистические и технические эксперименты настолько убедили ван Меегерена в своих способностях, что он написал картину «Христос в Эммаусе» — одну из лучших своих подделок «под Вермеера».
В сентябре 1937 года «Христос в Эммаусе» был опознан искусствоведом Брёдиусом как произведение Вермеера Дельфтского, и притом одно из лучших. Брёдиус посчитал, что якобы Вермеер в момент написания этой картины находился под влиянием итальянских мастеров, на что, собственно, и надеялся ван Меегерен. Первоначально ван Меегерен сам желал раскрыть своё ловкое мошенничество, в частности желая погубить репутацию Брёдиуса как искусствоведа, но после того, как продал это полотно за сумму, эквивалентную нескольким миллионам долларов (по нынешнему курсу), желание переубеждать покупателя у него пропало.
Ван Меегерен невольно возгордился своим мастерством, сознавая также, что подделка картин голландских мастеров — дело весьма прибыльное. Спустя год «Христос в Эммаусе» оказался в роттердамском музее Бойманса — ван Бёнингена, его купили на частные пожертвования от музея Рембрандта, владельца судна, частных коллекционеров и самого Брёдиуса. Покупка картины позволила музею повысить свою популярность среди горожан.
В 1938 году ван Меегерен удалился в Ниццу, где написал ещё две подделки — «Игроки в карты» и «Пирушка» в стиле Питера Хоха. Помимо того, ван Меегерен написал «Тайную вечерю», опять же подражая стилю Вермеера, но из-за угрозы войны он вернулся в Голландию, оставив картины в Ницце. В 1941–1943 гг. после развода со второй женой, ван Меегерен написал ещё серию картин «под Вермеера». В основном это были полотна религиозного жанра, так ван Меегерен пытался «восполнить» наследие Вермеера, написавшего так мало религиозных картин»
— «Не подделывал, а творил»? — Заинтересовалась она.
Лино лукаво улыбнулся.
— Один человек сказал: «Ван Меегерен писал намного лучше, чем этот «молодой Вермеер». Интересно, не правда ли? «Лучше»…
— Интересно!
Элизабет почувствовала нежность к этому мужчине.
— О чём мы говорим? — Спросила она, Лино. — О прозе жизни, или об её трагедиях?
Он улыбнулся печально и иронично.
— «Он был панком
И жил
В большом городе.
Вся Вена
Знает, что он был
Человеком дела.
Но за ним водились грешки.
Он пил и любил всех женщин.
Каждая кричала:
«Приди и раскачай меня, Амадей!»
Она рассмеялась.
— Ты сказал мне «Дьявол — это поэзия», а Моцарт?
— Тёплый солнечный луч!
Элизабет вспомнила «Piano Concerto No.23 In A Major, K 488 Adagio», и подумала, да, луч!
Она спросила Лино тогда «Ремарк, которого ты любишь, тоже нёс в себе Божественное?», и он ответил ей «Они все несли, даже Эрик Журдан!»
— Мы говорим о Судьбе, — Сказал ей Лино. — О вечном предателе и спасителе Человека!
Лино прочитал Элизабет:
— «Ход 5…е5 сицилианской защиты имеет очень необычную историю. В первой половине XX века он встречался в единичных партиях и считался некорректным и ведущим к тяжелой для черных позиции. Однако в 70-х годах появились мастера, неизменно играющие этот вариант, причем с неплохими результатами. Среди них, конечно, главная заслуга в оживлении варианта принадлежит Свешникову, который, собственно, и ввел его в практику, а самое главное нашел многочисленные стратегические и тактические замыслы, которые до сих пор не выводят вариант из практики соревнований самого высокого уровня.
Система с ходом 5…е5 предоставляет чёрным богатые возможности контригры и заставляет белых играть крайне внимательно. Порой бывает достаточно лишь небольшого промедления со стороны белых, чтобы получить сразу худшую позицию, а то и проигранную. Вообще в этом варианте, пожалуй, как ни в одном другом белым приходится находиться в постоянном напряжении и быть готовыми идти на любые интуитивные и обоюдоострые жертвы, чтобы удержать инициативу в своих руках. Правда, с развитием теории были найдены многие довольно надежные продолжения за белых, однако эта система очень сложна и позволяет находить все новые и новые идеи за черных»
— Почему ты так интересуешься шахматами?
Он ответил ей не сразу, он обдумал свой ответ.
— В них нет удачи, — такого понятия как «удача».
— Нет? — Очень удивилась Элизабет.
— Нет.
Лино улыбнулся ей.
— Ты всегда меня удивляешь… — Лукаво улыбнулась она.
— И пусть это будет счастливое удивление, моя зеленоглазая любовь!
— Да, пусть!
Они слушали Les Tres Riches Heures du Moyen Age A Medieval Journey
— Ты всегда меня удивляешь! — Вновь сказала Элизабет, Лино, слушая прекрасную и завораживающую духовную музыку.
— Ты меня — тоже, — Сказал ей он. — Чем лучше узнаю тебя, тем больше удивляюсь!
Они посмотрели друг на друга, — Лино прижал её руку к губам.
— Спасибо! «Toi tu as tout pour qu'on t'aime/Et moi je n'ai rien que nous»!
Он заглянул ей в глаза.
— Я люблю тебя, девочка моя! Обожаю!
Он удивил её, мужчина… способный обожать женщину… женщин.
Элизабет подумала, а другие мои мужчины были на это способны… жить из-за любви?
Она вспомнила «Одни умирают из-за любви, а мы будем из-за неё жить!»
— Да, — Подумала Элизабет. — Будем! Если ты умираешь из-за любви, значит ты её недостоин(а)?
Ей захотелось спросить Лино:
— Ты звонил Рику?
— Звонил.
Тепло в его глазах.
— Как он?
— Хорошо.
— Лино?
— Да, родная?
— Он ждёт, что ты позовёшь, а ты не позвал…
— Не позвал, девочка моя!
Она посмотрела на него очень ласково.
— Он ещё ребенок, Лино, ему двадцать лет, но он ребёнок… понимаешь?
Печально он посмотрел на неё.
— Когда Лора уходила из жизни, я тоже чувствовал себя ребёнком, я чувствовал, что теряю Мать!
Элизабет поняла его.
— Ни смотря, ни на что… я… Что-то в нас всегда остаётся детьми!
— Ты хотела сказать что-то другое.
Лино посмотрел на неё с нежностью.
— Хотела!
— Говори!
Она почувствовала, как её сердце вспыхнуло от любви к этому мужчине!
— Бальтазар нас разлучил, но я его любила, и продолжаю любить… Я дура, да!?
Его глаза вновь наполнились теплом.
— Ты хорошая дочь.
Элизабет задумчиво усмехнулась.
— Не всё же было дерьмом!..
— Не всё, любимая, не всё…
Лино порывисто поцеловал её.
— Я хотел быть хорошим сыном, но Судьба мне этого не дала!
Он посмотрел на неё.
— А тебе дала, будь же счастлива!
— И неважно как он ко мне относился?
— Уже нет.
— Почему?!
Лино вдруг сказал ей:
— «Сердце твое застыло до поры —
смерзшийся апельсин смолисто-сладкий,
в недрах своих сокрывший мрак загадки
под золотым свеченьем кожуры.
Сердце моё сгорает от жары —
знойный гранат, дрожащий в лихорадке;
пурпур, пронзивший восковые складки,
россыпи бус — любви моей дары.
О, как жестоко стиснуто снегами
сердце твоё, объятое ненастьем! —
мне не пройти сквозь ледяной поток.
Чтобы напиться горькими слезами,
кружит, как ворон, над моим несчастьем
жаждой томимый высохший платок»
Их всё равно уже нет, никого нет! Некого любить, и некому мстить!
— «Мстить»? — Удивилась Элизабет.
Он взял сигарету с прикроватного столика, закурил.
— Иногда так хочется отомстить… за то, что они умерли! За это!
— А за то, что они жили, тебе не хочется им отомстить?
Ласково Лино посмотрел на неё.
— За то, что они жили, они отомстили себе сами.
Элизабет вспомнила
«Яшмовых одежд стих легкий шорох.
О, какой тоскою полон я,
Не сказав любимой,
Что осталась дома,
Ласкового слова, уходя…
Возможно ль, что меня, кому средь гор Камо
Навеки скалы станут изголовьем,
Все время ждёт с надеждой и любовью,
Не зная ни о чём,
Любимая моя?
И люди те,
Что жили в старину,
Ужели так же, как и я, страдали
И, о возлюбленной своей грустя,
Ночами долгими не спали?
Нет никаких известий о тебе, —
В морской дали не видно островка, —
И средь равнины вод,
Качаясь на волне,
Лишь белоснежные восходят облака…
От ветра свежего, что с берега подул,
У мыса дальнего Нусима, с гор Авадзи,
Мой шнур, что милою завязан был,
Как будто к ней стремясь,
По ветру заметался…
Как сотнями рядов гнездятся листья
Цветов хамаю, что растут на берегах
У бухты дивной красоты — Куману,
Так велика тоска на сердце о тебе,
И всё ж с тобой наедине нам не встречаться!
На миг один короткий, как рога
Оленей молодых, что бродят в поле летом,
На краткий миг — и то
Могу ли позабыть
О чувствах этой милой девы?
О, с давних пор на склонах Фуруямы,
Где машут девы белотканным рукавом
Своим возлюбленным,
Стоит священная ограда…
С таких же давних пор я полюбил тебя!
У вороного моего коня
Так бег ретив, что сразу миновали
Места, где милая живет..
Как в небе облака —
Они далёки стали!
Несущиеся вихрем листья клёна среди осенних гор,
Хотя б на миг единый
Не падайте, скрывая всё из глаз,
Чтоб мог увидеть я
Ещё раз дом любимой!»
— Да, — Подумала она. — За то, что они жили, они отомстили себе сами…
Он часто цитировал эти стихи, Бальтазар, тоска не проходила, — ни смотря, ни на что, тоска не проходила. У него были другие женщины, у неё — другие мужчины, но они никогда друг друга не забывали.
Элизабет думала, — Как трагично… расстаться, — любя, расстаться. Трагичней только смерть!
Хулио Иглесиас (вновь Он!) пел рядом с ними «Abrázame» — Хулио пел «Обними меня,
Так, словно ты любишь меня
Сейчас, как тогда.
Обними меня
Это не расставание, это — пауза»
Она вспомнила, как Бальтазар сказал ей «Любовь, которая когда-то спасла меня, теперь меня убивает… да, Der müde Tod! Партия завершена! Любовь выигрывала, но победила Смерть!»
— Ты сказал мне, что в шахматах «нет удачи, — такого понятия как «удача»… игра, в которой нет удачи?!
— Да, шахматы — это… Судьба (?), игра Судьбы — игры Судьбы, я думаю, что у Судьбы тоже нет такой вещи, как удача.
Элизабет задумалась, взяла у Лино сигарету, затянулась дымом.
— Это похоже на правду — на Истину; «у Судьбы тоже нет такой вещи, как удача»..
Сигарета была вкусна.
— От всего могу отказаться, — Вдруг сказала она, ему. — Даже от алкоголя, а от сигаретки, не могу!
Он заулыбался.
— Я тоже.
Его глаза так же вдруг вспыхнули.
— Зачем отказываться? Когда отказываешься, хочется ещё больше, потому, что нельзя!
Элизабет тоже заулыбалась.
— Ты прав!
— В шахматах, Элизабет, как в жизни; есть только твой ум…
Лино лукаво улыбнулся.
— Нет ума, нет жизни!
Он весело добавил:
— Но жизнь — это абсурд..
Она удивилась.
— Абсурд — это Бог? Абсурд в играх Судьбы?..
Лино задумался, взял у неё сигарету.
— Возможно. Моэм писал: «Почти все мы полны противоречий… Учебник логики скажет вам, что абсурдно утверждать, будто жёлтый цвет имеет цилиндрическую форму, а благодарность тяжелее воздуха; но в той смеси абсурдов, которая составляет человеческое «я», желтый цвет вполне может оказаться лошадью с тележкой, а благодарность — серединой будущей недели»
— Интересно. — Сказала Элизабет.
Он затянулся дымом сигареты.
— «Абсурд — это Бог?»… Малевич писал Лисицкому: «Вы не знаете моей личности, кто я — «нигилист», «антиматериалист» или «идеалист»; в другом случае затрудняются решить тот же вопрос — «либо анархист, либо контрреволюционер». Помните, я как-то говорил о том, как на меня напали в лесу несколько человек, но я не обращал внимания, лежал покойно, и это наступающих смутило, и они сказали «либо нож есть, либо что». Так и у Вас, не знаете, кто я»
Лино посмотрел на неё.
— Ты права, если подумать… как часто в человеческую судьбу вмешивается абсурд!..
— Абсурд ни есть глупость, — Согласилась с ним, она. — Наоборот — это разум, хаотический Разум!
Он задумался над словами Элизабет, стряхнул пепел в пепельницу с какающим в неё мальчиком — забавная безделушка!
— Помнишь «Ромео истекает кровью»? Гари Олдман, Лена Олин… Джек и Мона. Мона или Джек?!
— Дьявол чистой воды? — Усмехнулся Лино.
Она вновь взяла у него сигарету.
— Кто именно, моя очаровательная любовь?
— Ты хочешь сказать; они оба дьяволы?
— Да, но разного калибра.
Он задумчиво усмехнулся, посмотрел в окно — начинался закат.
Лино захотелось сказать Элизабет:
— Я всегда это чувствовал (ты права), что большинство людей дьяволы, но разного калибра.
— И ты не знал, как с ними совладать?
Она выдохнула дым.
— Или с собой?
— Хороший вопрос. — Усмехнулся он. — Я не знал, что они — дьяволы! Я не знал, что с ними ещё нужно совладать!
— Я тоже не знала… что Бальтазар — дьявол, я его не поняла, я поняла его только потом!
— Когда?
— Он сказал мне, рассказывая о каком-то фильме про двоих мужчин и одну женщину: «Один готов ради неё на всё, а другой — не готов»…
— Что тебя смутило?
— Я поняла, что он — мужчина, который «не готов», он был им, и остался.
— Дьявол по имени Бальтазар… — Задумчиво сказал Лино.
— «Если люди будут хорошо жить материально, то терпеть тотальное управление они будут очень недолго. Они сбросят власть. Чтоб человек не сбросил узду власти, он должен быть полуголодным, он должен быть замордованным, затурканным, униженным, плохо одетым, вечно ищущим в магазинах шнурки для ботинок и принимающим всё как подарок»
Элизабет докурила сигарету.
— Он убивал меня своей непредсказуемостью!
Он вспомнил «Бальтазар нас разлучил, но я его любила, и продолжаю любить… Я дура, да!?»
Лино подумал, он убивал тебя, а ты его любила, и продолжаешь любить…
Он вспомнил, как сказал Элизабет о своих пациентах «Они убивают меня, но я не могу без них жить!»
— «Утописты считали, что человечество избавится от всяких глупых предрассудков, вроде царей и королей, и передаст управление учёным, потому что они умны и будут знать, что делать. Бакунин, например, высказывал точку зрения противоположную. Он считал, что когда до власти дорвутся учёные и вообще интеллектуалы, то хуже деспотии не будет, потому что они-то знать будут действительно всё, действительно будут управлять тотально»
Лино почувствовал удивление.
— Я никогда об этом не думал! — Перебил он, Элизабет.
— Я тоже, Лино, но я думаю об этом сейчас!
— Почему?
— Я думала; дураки страшны… О, нет, страшны такие люди как Бальтазар, — они умны как Сатана — он никогда не отнимал у меня тебя до конца, он знал, что, чтобы сохранить свою власть надо мной, нельзя отнимать у меня последнее!
— «Власть»? — Вновь удивился Лино. — Зачем ему нужна была власть над тобой?
— Чтобы я не ушла.
— Оруэлл писал: «Я вспомнил, как однажды жестоко обошёлся с осой. Она ела джем с блюдечка, а я ножом разрубил её пополам. Не обратив на это внимания, она продолжала пировать, и сладкая струйка сочилась из её рассечённого брюшка. Но вот она собралась взлететь, и только тут ей стал понятен весь ужас её положения»
Элизабет пила текилу.
— Джордж говорил о душе..
— А ты? — Спросил её Лино.
— Я?
Она посмотрела на него очень ласково.
— (die) Verfremdung.
Он удивился.
— Остранение или отчуждение?
— Отсечение.
Лино вспомнил «Остране́ние — термин, введённый В. Б. Шкловским в 1916 г. первоначально для обозначения принципа изображения вещей у Л. Н. Толстого (в качестве примера он приводит описание оперы в романе «Война и мир»): «На сцене были ровные доски посередине, с боков стояли крашеные картоны, изображающие деревья, позади, было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо, на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что-то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых в обтяжку панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, кланяться»
У Шкловского было написано «остраннение», поскольку этим термином автор обозначил задачу автора вывести читателя «из автоматизма восприятия», сделав для этого предмет восприятия достаточно непривычным, странным. По ошибке наборщика слово было напечатано с одним «н», то есть как «остранение». Новое слово неожиданно понравилось и впоследствии прижилось. Сам Шкловский позднее отметил, что «термин вошел в жизнь с 1916 года именно в таком написании».
Шкловский так определил «приём остранения»: «не приближение значения к нашему пониманию, а создание особого восприятия предмета, создание «ви́дения» его, а не «узнавания». При остранении вещь не называется своим именем, а описывается как будто в первый раз увиденная.
Бертольт Брехт, знакомясь с работами Шкловского, перевёл термин «остранение» как «Verfremdung» (что с немецкого обычно переводится как «очуждение»).
Люди, незнакомые с историей появления этого термина у Брехта, стали принимать брехтовский термин Verfremdung за исходный и вместо изначального термина Шкловского «остранение» пользоваться переводом Verfremdung на русский язык как «отчуждение».
Это привело ещё к одной путанице: используемый в данном случае термин «отчуждение» стали путать с философским понятием «отчуждение (Entfremdung)»
— «Отсечение»? — Спросил он, Элизабет. — Что ты имеешь в виду?
— Из-за Бальтазара… я словно отсечена от других людей..
Лино не понял (не уловил) договорила она, или недоговорила.
— Это чувство, — Продолжала Элизабет. — Похоже и на остранение и на отчуждение — одновременно.
Ему показалось, что он понял её.
— Помнишь «L'avventura» Антониони? Мне всегда казалось, что этот фильм называется «отчуждение», «отстранение», «одиночество», потому, что… не испытав глубинное отчуждение-отстранение-одиночество, Клаудия не смогла бы понять Анну.
Он со смятением добавил:
— И поняла ли она её?.. Я думал, что поняла, но сейчас, не уверен… нужно пересмотреть этот фильм!
Они сидели на террасе, — они любят сидеть на ней поздними вечерами, когда становится почти холодно — когда надо надевать свитер.
— Я тоже люблю этот фильм, — Сказала Элизабет, Лино. — Он простой, он не сложный, он простой!
— Ты хочешь сказать «понятный»?
— Да, — как снег, снег растает, и всё вернётся на круги своя..
Он улыбнулся, и тоже отпил текилы.
— Почему текила? Почему тебе захотелось именно текилы?
— Она меня скорее расслабляет, чем пьянит.
— А шампанское?
— Напиток радости? Шампанское делает меня счастливой…
Она лукаво улыбнулась.
— Шампанское — это Ты!
И вновь эта музыка рядом с ними Holograms Ltd. — مكة المكرمة («Мекка»)
— Я читаю, — Вдруг сказала ему Элизабет. — Я очень много читаю…
Она сделала паузу.
— Бог — это чтение, — дар чтения, но отдавая нам, людям, этот дар, Он нас, возможно, проклинал..
— «Проклинал»?
Лино понял Элизабет.
— Да… Осознанием…
Она выпила, по-мужски, без церемоний, запила текилу Сангритой.
— Где ты научился делать Сангриту?
Он встретил её ласковый взгляд.
— В Испании. У меня болела голова…
Лино иронично улыбнулся.
— И ты пил? Текилу с Сангритой…
— Я выживал.
Элизабет смутилась.
— Всё было так плохо?
— Хуже.
Он взял caballito.
— Мигрень — это болезнь, страшная болезнь, — большинство людей этого не понимает!
— Так больно?
Она прикоснулась к его руке почти украдкой.
— Скорее мучительно, боль можно только притупить (если не прибегать к блокадам), но не снять.
Лино выпил, с удовольствием, и некой горечью.
— Alle neune!
Элизабет удивлённо улыбнулась.
— Что это значит?
— «Всё!», «готово!», «все до одного!» (буквально: все девять; восклицание при игре в кегли, когда сбиты все фигуры).
Он тоже улыбнулся, но со смущением.
— Почти «Ich sterbe» Чехова..
— «Я умираю»?
Зазвучал голос Хулио Иглесиаса — голоса, — Хулио Иглесиас и Дайана Росс «All of you».
— Он попросил шампанского. Он встречал смерть с шампанским..
— «С шампанским»?!
— Наверное, Антон предложил смерти выпить с ним на брудершафт.
— И смерть согласилась?
— Как Она могла отказать… В этот день она приходила только к нему!
— Она его ждала?
— Она его любила!
Лино прозаически улыбнулся.
— «Ты спишь ли, друг мой дорогой?
Проснись и двери мне открой.
Нет ни звезды во мгле сырой.
Позволь в твой дом войти!
Впусти меня на эту ночь,
На эту ночь, на эту ночь.
Из жалости на эту ночь
В свой дом меня впусти!
Я так устал и так продрог,
Я под собой не чую ног.
Пусти меня на свой порог
И на ночь приюти.
Как ветер с градом и дождем
Шумит напрасно за окном,
Так я стучусь в твой тихий дом.
Дай мне приют в пути!
Впусти меня на эту ночь,
На эту, эту, ЭТУ ночь.
Из жалости на эту ночь
В свой дом меня впусти!»
Элизабет почувствовала, как хороша текила Reposado.
Она вспомнила «Фридрих Шиллер (1759–1805), изнемогая от удушья, молил Бога избавить его от долгих страданий, и затем сказал жене: «всё лучше, всё веселее на душе!».
Агата Кристи благодарила Бога за прожитую жизнь.
Великий хирург Николай Иванович Пирогов (1810–1881), тяжело умирая от рака, спешил, преодолевая мучительную боль, закончить записки, названные им «Вопросы жизни», в которых размышлял о человеческом бытии и сознании, сражался с материализмом, вспоминал свою жизнь; перед самой кончиной он впал в забытье, приказывал подать пальто и галоши: неукротимый работник, он рвался куда-то идти, что-то делать, как всегда, торопился.
Огюст Люмьер (1862–1954) предупредил: «моя пленка кончается».
«Жизнь не удалась» — объявил перед смертью Фёдор Иванович Шаляпин (1873–1938).
Густав Крупп (1870–1950), оружейный король, расставаясь с жизнью в холодной спальне собственного замка, не мог дозваться никого из близких и умер, выкрикивая ругательства: «Берта! Бертольд! Где вы, черт бы вас всех побрал! Проклятье! Зараза! Черт побери!».
Кинорежиссер Сергей Аполлинариевич
Герасимов (1906–1985) почему-то процитировал слова блатной песенки: «недолго музыка играла».
— Да, — С тоскливой нежностью подумала Элизабет. — «Всё лучше, всё веселее на душе»!
«Главное в шахматах это не то, на сколько ходов вперед ты думаешь, а как ты анализируешь текущую ситуацию»
Лино встречал Рика в аэропорту.
Он курил, — в нервном напряжении, курил.
Он слушал ZOMBY x HKE — «Tenkyuu»
Лино прочитал «Загадочная смерть Синди Джеймс
В начале 1980-х медсестра из Ванкувера Синди Джеймс стала жертвой чего-то ещё более мерзкого, чем неоновые гетры. Вскоре после развода с мужем, Синди Джеймс стала жертвой безостановочного преследования, которое продолжалась в течение целых семи лет. И это было в 1980-х, когда не было социальных сетей. Нет, это происходило, когда преследование ещё требовало времени, кучи журналов и клея-карандаша.
Джеймс была убеждена, что её мучитель пытался буквально напугать её до смерти. Ситуация вскоре усугубилась физическими нападениями. Друг обнаружил Джеймс без сознания во дворе, а вокруг её шеи был плотно затянут нейлоновый чулок. В другой раз частный сыщик обнаружил Джеймс без сознания, в её доме с одной из вышеупомянутых записок с журнальными буквами в руке. Когда друзья остались с Джеймс для её защиты, кто-то поджёг подвал в её доме.
Джеймс подвергалась нападениям, по крайней мере, пять раз. И если Вы думаете, что полиция не учла очевидного подозреваемого в лице раздельно проживающего мужа Джеймс, Вы удивитесь, но и он получил свою собственную порцию звонков с угрозами.
В мае 1989 Джеймс исчезла. Её окровавленный автомобиль был обнаружен на автостоянке, а две недели спустя её тело было найдено во дворе заброшенного дома, руки и ноги были связаны. Но не это убило её. Причиной смерти стала передозировка морфия.
И именно тогда кусочки пазла стали складываться в единое целое. Все те физические нападения? Никто кроме Джеймс никогда не видел нападавшего, и она описывала только неопределённые детали, такие как белые теннисные туфли. Тот пожар в подвале? Никто видел и не слышал, что кто-то снаружи проник в подвал, и эксперты сделали вывод, что пожар был начат кем-то изнутри. В итоге полиция пришла, что преследователем Синди Джеймс и возможным убийцей был… Синди Джеймс. Коронер не был до конца уверен в причине смерти, и в свидетельстве о смерти указал «неизвестный инцидент».
Таким образом, возможно, что Джеймс была убита неутомимым преследователем, который всё ещё на свободе и может практиковать искусство медленно сводить с ума, или она стала жертвой синдрома Тайлера Дёрдена? Никто не знает наверняка, и откровенно говоря, мы не знаем, какой из этих сценариев более жуткий».
Он начал читать более подробную статью о Синди Джеймс.
«Смерть Синди Джеймс (урожденная Синди Элизабет Хэк) в 1989 году потрясла Канаду своей таинственностью. Буквально сразу же граждане и СМИ разделились на два лагеря, каждый из которых отстаивал диаметрально противоположную точку зрения. Одни утверждали, что женщина погибла по вине нерасторопных и недоверчивых полицейских, которые не смогли ее защитить от неизвестного агрессора, годами отравляющего ей жизнь. Иные утверждали, что женщина стала жертвой собственной одержимости.
Синди Джеймс родилась 12 июня 1944 года в городке Оливер (Британская Колумбия, Канада). Она была старшей из шести детей в семье Тилли и Отто Хэка.
Психическое состояние девушки никогда не подвергалось сомнению, ибо она всегда демонстрировала рассудительность, спокойный характер и абсолютную нормальность. Одним словом, по части психических отклонений до определенных пор за Синди историй не значилось.
Будучи юной красоткой и модницей, ещё получая медицинское образование, она привлекла к себе внимание женатого мужчины на много лет старше её. Ей было всего 19, а ее любовнику, доктору Рою Мэйкпису, исполнилось уже 37. Вскоре он разведется со своей женою Лоис Гвен и в 1966 году женится на Синди. Их акт бракосочетания состоится в городе Нью-Вэстминстер, находящемся в 19 километрах от Ванкувера.
Казалось, что эта пара была создана друг для друга. Оба были связаны с медициной, имели добродушный нрав, любили людей и стремились им помогать. Окружающие считали этот брак удачным.
Карьера Роя шла в гору, в 1969 году он получает пост начальника отдела социальной психиатрии в Университете Британской Колумбии, со временем став известным и уважаемым членом местного сообщества.
Однако, 1 июля 1981 года, спустя 12 лет брака, супруги по неизвестной причине разводятся и начинают жить отдельно. В течение 5 лет после развода они будут часто проводить время вместе, играя в бридж с друзьями, посещая светские мероприятия, ходя на вечеринки и в театр. Они даже будут ездить в совместный отпуск и проведут Рождество 1982 и 1983 годов в компании друг друга. Но, по утверждению Роя Мэйкписа, вскоре он станет замечать за бывшей супругой ухудшение ее психического состояния, которое будет проявляться, только когда они оказывались наедине друг с другом. Синди будто бы стала нервозной, иногда бессвязно разговаривала и демонстрировала признаки диссоциативного расстройства. Между бывшими супругами начнут происходить немотивированные ссоры, зачинщиком которых всегда, якобы, выступала Синди. Несколько раз она броситься на Роя с кулаками, в попытке затеять драку, нанесет ему незначительные ранения, которые Рой зафиксирует в госпитале. Вскоре, адвокат пострадавшего мужчины даст ему совет воздерживаться от общения с Синди. Начиная с 1985 года, они практически перестанут встречаться и разговаривать.
Между тем, родители и друзья женщины не будут замечать за нею никаких психических отклонений. Синди, как и прежде, внимательно будет относиться к своим пациентам, поддерживать теплые отношения с родителями, соседями и приятельницами. Одним словом, слыша обвинения Роя, все они будут пожимать плечами, искренне недоумевая, что происходит с Синди, когда они ее не видят. Некоторые подруги будут искренне верить, что Рой наговаривает на свою бывшую жену, преследуя никому непонятную цель уничтожить ее репутацию хорошего и доброго человека.
Но самым ужасающим станет то, что спустя несколько месяцев после развода с Роем, начиная с ноября 1982 года, Синди станет получать страшные угрозы от какого-то незнакомца. Поначалу это будут странные звонки по телефону. По воспоминаниям матери Синди, этот психологический прессинг очень пугал женщину. "Синди говорила, что этот голос ей был незнаком. Иногда неизвестный мужчина пытался явно изменить свой тембр, переходя на очень низкие или слишком высокие ноты. Временами он шипел, словно демон, или произносил свои угрозы шепотом. Изредка в телефонной трубке стояло гробовое молчание, и это пугало Синди ещё больше».
Получив несколько таких звонков и осознав, что дело выглядит серьезно, Синди Джеймс обращается в полицию Ванкувера. Поначалу стражи порядка отнесутся к ее рассказу очень внимательно, начав всестороннее расследование. Они действительно обнаружат, что в дом Синди идут многочисленные входящие телефонные звонки. Но в те годы полиция еще не имела оборудования, способного проследить, откуда они исходят. Подключенное отслеживающее устройство лишь фиксировало звонки, но все они были слишком коротки, чтобы установить местоположение звонившего.
Последующее время покажет, что неизвестного преследователя полиция не только не отпугнет, но, и, как будто бы, подстегнет к дальнейшим, более существенным, действиям. Запугивания приобретут ужасающий характер. Неизвестный будет пробираться в дом Синди, разбивая окна, разрезая ножом подушки, и выворачивая содержимое шкафов наружу. Затем последуют ночные визиты, в которых невидимый агрессор будет оставлять следы на участке возле дома, заглядывать к ней в окна, перерезать телефонные кабеля и электрические провода, лишая запуганную жертву света и возможности связаться с полицией.
Друзьям Синди говорила, что неизвестный преступник хочет напугать ее до смерти: «Он не хочет меня убить, он хочет, чтобы я боялась», при этом поначалу она даже не имела подозреваемого на роль своего преследователя.
Однажды, добрая приятельница Синди, соседка Агнес Вудкок, которой Синди иногда помогала по хозяйству и оказывала медицинскую помощь, решила ее навестить. «Я подошла и постучала в дверь, но мне никто не открыл. Я предположила, что Синди плещется в ванной. Она любила вечерами поваляться в ванной с книгой. Но что-то меня насторожило, в районе гаража я услышала сдавленные стоны. Недолго думая и зная, что Синди кто-то преследует, я бросилась туда и нашла ее сидящей на корточках на полу гаража. Она стонала и плакала, вокруг ее шеи болтался черный нейлоновый чулок. Синди сказала, что пошла в гараж за какой-то коробкой, но кто-то схватил её сзади, затянув на шее удавку. Все, что она успела рассмотреть на нападавшем, были белые кроссовки. А я его напугала».
В конце концов, Синди переедет в другой дом, перекрасит свою машину и сменит фамилию (на Джеймс). Она также наймет частного детектива, бывшего полицейского, Оззи Кэбэна, чтобы тот установил личность нападавшего.
В тоже время, Синди постоянно допрашивают в полицейском участке. Ее показания кажутся следователям путанными и неполными. На многие вопросы она отвечает уклончиво, взрывается и требует ей помочь без лишних вопросов. По словам полицейских, ведущих ее дело, в определенный момент они стали сомневаться, что Синди является жертвой. Ее истории начали подвергать сомнению.
А неизвестный «сталкер», тем временем, не переставал донимать Синди. Свидетелем этих пугающих актов стала и сестра жертвы — Мелани. Она неоднократно видела, как на лобовом стекле машины Синди появлялись угрожающие записки — листы бумаги с наклеенными на нее кривыми буквами или даже целые коллажи из ругательств и жутких картинок.
В новый дом несчастной жертвы курьеры приносили устрашающие посылки с кусками сырого, протухшего мяса. К ним прилагались угрозы, и было абсолютно непонятно, какую цель может преследовать человек, третируя таким способом женщину. Апофеозом же стало зрелище трех убитых уличных кошек с оторванными головами, развешанных на деревьях близ дома Синди Джеймс, к одной из которых была приколота записка «Ты следующая!».
После всех этих инцидентов, частный детектив Оззи Кэбэн решил действовать напористо и активно. Дав подопечной рацию с тревожной кнопкой, он практически круглые сутки следит за ее домом, ожидая поймать сталкера на горячем.
Однажды ночью этот сигнал сработал. Не прошло и нескольких минут, как Оззи Кэбэн стоял на крыльце дома Синди, уже понимая, что через главный вход он попасть в дом не может — дверь была закрыта изнутри. Дабы не спугнуть добычу, он тихо стал красться вдоль окон, заглядывая в середину дома. И вдруг на кухне увидел лежащую на полу подопечную всю в крови.
Его первой мыслью было — Синди мертва. Выбив дверь и подбежав к женщине, он с облегчением понял, что Синди дышит, но находится без чувств. К ее ладони ножом для чистки овощей была прибита записка с очередной угрозой.
Детектив немедленно вызвал полицию, и уже спустя несколько минут карета скорой помощи на большой скорости мчала Синди в больницу. Когда она очнулась, то ослабевшим голосом поведала полицию историю, как была атакована незнакомцем. Он оглушил её, будто бы, чем-то похожим на деревянную палку, после чего женщина потеряла сознание. Последнее, что она помнила, он вколол ей что-то в вену. По результатам экспертизы, в крови жертвы и вправду нашли морфин, а на голове у пострадавшей зияла рана от удара чем-то тупым и тяжелым. Впрочем, этот след был неглубоким, особо заметных защитных ран на теле женщины найти не удалось, да и предмет, которым был нанесен удар по голове, полиция обнаружить поблизости не смогла. Никто не мог понять мотивов преступника — доза морфина являлась не смертельной, и возникал вопрос, какую цель преследовал нападавший. Жертва и так уже была запугана до смерти, еще один акт устрашения ничего не решал. Желания же убить Синди, преступник, очевидно, не имел. Ведь он вонзил нож не в жизненно важный орган, а в ладонь бесчувственной жертвы.
Этот инцидент станет первым, но не последним случаем нападения на Синди Джеймс. Еще шесть раз несчастная медсестра подвергнется актам физического насилия, прежде чем умрет.
В один из дней ее найдут в канаве в полубессознательном состоянии в шести милях от её дома. На ней будут надеты чужие мужские ботинки и резиновые перчатки, сама же Синди, очевидно пролежав в канаве большую часть ночи, страдала от переохлаждения организма. Большую часть её тела покрывали странные мелкие ссадины, порезы и кровоподтеки, а на шее опять болтался черный нейлоновый чулок.
Впрочем, эксперты затруднялись дать оценку этим повреждениям, утверждая, что подобные ссадины и порезы Синди могла получить, как от воздействия сторонних агрессивных факторов, так и путем самоповреждений. Сама же Синди, придя в сознание, утверждала, что абсолютно ничего не помнит.
После этой ситуации, вернувшись из больницы, она боялась оставаться дома одна и попросилась временно пожить у своих соседей — Агнес и Тома Вудкок. В одну из ночей она неожиданно стала стучать в двери супругов с криком «Там есть кто-то внизу!». Вудкоки тоже слышали в районе подвала какие-то странные звуки и поспешили его осмотреть. Однако, спустившись вниз, они никого не обнаружили, но в подвале бушевал пожар.
Хозяин дома, бросившись к телефону, дабы вызвать службу 911, с удивлением обнаружил, что аппарат нем, как рыба. Позднее полиция установит, что телефонный провод был перерезан злоумышленником. Тогда Тому Вудкоку ничего не оставалось делать, как броситься вон из дому, надеясь позвонить от соседа. Выскочив на темную, ночную улицу, он увидит стоящего на противоположной стороне дороги человека. Том попытается обратиться к нему за помощью, но незнакомец вдруг молча развернется и убежит в темноту. Разумеется, в условиях плохой освещенности и стресса, Том Вудкок не смог разглядеть, как выглядел незнакомец.
Место пожара будет подвергнуто экспертизе, но вывод будет неоднозначен. В это ограниченное пространство под домом можно было попасть лишь двумя путями: спустившись по лестнице из дома или попав в подвал через крошечное окошко со двора. Однако, неуловимый преступник оказался столь ловким, что не оставил ни единого следа ни на входной двери дома, ни на одном из окон. Казалось, что источником пожара стал кто-то находящийся в самом доме Вудкоков.
Следующим стрессом для Синди Джеймс станет пропажа ее любимой собаки. Три дня она будет искать ее по всей округе, уже отчаявшись найти живой. Но, в конце концов, обнаружит на окраине Ванкувера, дрожащей, голодной, привязанной к дереву и перемазанной собственными фекалиями.
Иногда преследователь давал несчастной медсестре небольшую передышку, оставляя её на время в покое. Но, затем его неясные домогательства приобретали оттенок еще большей агрессии, с новой силой терзая изможденную Синди. За эти шесть лет она невероятно похудела и сдала, превратившись из некогда симпатичной, интересной женщины в затравленного, вечно всего боявшегося зверя.
В конце концов, постоянное нервное напряжение привело ее к полному истощению, настоящей клинической депрессии и суицидальным мыслям. Первый раз с диагнозом депрессия она попала в больницу Lions Gate Hospital в июне 1985 года, проведя в ней 6 дней. В апреле 1986 года, после пожара в доме Вудкоков, она уже попыталась покончить с собой, отказываясь принимать пищу. Впала в ступор, наотрез отвергая прием успокоительных и неустанно повторяла, что из-за нее могли погибнуть люди, что выхода нет и её не оставят в покое.
Но что же всё это время делала полиция, спросите вы? А полиция пыталась помочь Синди, но дело в том, что ни разу не смогла найти ни единой улики, подтверждающей присутствие на месте преступления другого человека. Сама Синди всегда давала показания уклончиво, будто бы не желая помогать. Записки и присланные угрозы множество раз подвергались экспертизам, но на них никогда не было найдено иных отпечатков пальцев, кроме самой Синди. В доме преследователь также умудрялся не оставить ни единого следа. Полиция искала любую зацепку: волокно, волос или следы обуви, но все оказывалось тщетно — этот преступник, словно бестелесный призрак, не оставлял после себя материальных улик. Иногда жертва, подвергнувшаяся нападению, говорила, что видела одного человека, иногда — двух, а однажды заявила, что их было трое. Но ни единого раза Синди так и не смогла их описать, ссылаясь на стресс и испуг.
За все время полиция получила от Синди Джеймс более ста жалоб на преследование, потратила на поиски неуловимого сталкера полтора миллиона долларов. Но не нашла ни единого серьезного подозреваемого. У её дома устанавливали круглосуточное наблюдение, 14 полицейских неустанно следили за порядком, не сводя глаз с Синди. Но каждый раз неуловимый мститель либо бросал на это время ее преследовать, либо неожиданным образом просачивался мимо служителей закона, оставаясь незамеченным. В конце концов, полиция решила, что все эти происки — дело рук самой потерпевшей.
Ко всему прочему, полиция недоумевала, когда узнавала, что настолько запуганная женщина, коей являлась, вроде бы, Синди, в одиночку отправлялась в районе 2.00-3.00 часов ночи выгуливать свою собаку темными дворами.
Разумеется, долгое время одним из основных подозреваемых у полиции был бывший муж Синди — Рой Мэйкпис. Его допрашивали и проверяли, но так и не смогли найти даже намека на причастность к преследованию Синди Джеймс. В свою очередь Рой считал, что его бывшая жена свихнулась, потеряв связь с реальностью. Как профессиональный психиатр, он ставил ей диагноз психопатки с бредовыми идеями, страдающей галлюцинациями и диссоциативным расстройством. Он считал, что Синди подвержена идее причинения себе вреда с суицидальными наклонностями, и предрекал, что она плохо кончит.
В течение пяти лет вся жизнь Роя Мэйкписа была подвержена детальному изучению. Его проверяли на полиграфе, отслеживали все банковские операции и устанавливали слежку, но ни единого факта, подтверждающего его причастность к делу Синди Джеймс, так и не нашли. В конце концов, полиция утвердится в мысли, что Рой к преследованию бывшей жены никак не причастен. Иных вероятных подозреваемых у полиции просто не нашлось. То ли искали спустя рукава, то ли сталкер Синди существовал лишь в ее воображении.
Ее несколько раз подвергнут сеансу гипноза и проверке на детекторе лжи. Находясь в трансе, Синди неизменно будет пересказывать истории о нападениях в деталях и подробностях. Но результаты все равно будут неоднозначными. Психическое состояние, в котором пребывала медсестра, не давало шанса получить какой-либо серьезный результат от ее допросов.
В конце концов, ее доктор, психотерапевт Аллан Коннолли, поместит Джеймс в местную психиатрическую лечебницу. По его мнению, пациентка неуклонно двигалась в сторону самоубийства, теряя желание жить. «Я думаю, самым гнетущим для нее было то, что ей не верили. Она знала, что многие сомневаются в её рассказах, и это недоверие было тем, что сводило её с ума» — так он охарактеризует состояние Синди много лет спустя.
Джеймс проведет в больнице около 10 месяцев. За это время ее состояние значительно улучшится, она приобретет некоторую уверенность в будущем, будет стараться следовать всем предписаниям врачей. По воспоминаниям её сестры, за время пребывания в лечебнице, Синди немного наберет в весе, на её щеках появится румянец. Она постоянно будет повторять, что хочет жить, выражая надежду на исчезновение её мучителя. А еще она скажет, что «впервые абсолютно уверена, кем он является. Я решу это за полицию, если они не могут сделать это сами».
«Она выглядела желающей жить, а не жертвой» — так напишет в своей книге впоследствии Мелани.
Но спустя всего лишь три месяца после выхода из клиники, 25 мая 1989 года, через шесть лет и семь месяцев после первого угрожающего телефонного звонка, Синди Джеймс исчезла. В тот же день полиция бросится ее разыскивать и найдет автомобиль брошенным на стоянке у супермаркета. Внутри машины находились продукты питания, и купленный кому-то незатейливый сувенир в подарочной упаковке.
Со стороны водительского сидения найдут кровь, принадлежащую Синди, а под самим сидением — бумажник с небольшой суммой денег и всеми документами.
Две недели спустя, 8 июня, тело 44-летней Синди Джеймс обнаружат во дворе заброшенного дома в пригороде Ванкувера, районе под названием Ричмонд. Было, похоже, что с Синди кто-то расправился.
Её руки и ноги были связаны. Все тот же черный нейлоновый чулок обвивал тонкую шею, оставив на ней странгуляционную борозду. Тем не менее, вскрытие показало, что, вероятнее всего, Синди умерла не от удушения, а от передозировки морфина и барбитуратов. Вскоре эксперты назовут причиной её смерти «неизвестное событие», намекая на суицид.
На сегодняшний день дело это считается закрытым, но не забытым. Ибо, так и осталось неизвестным, куда делся шприц с лекарствами, если Синди сама себе их вколола. Разумеется, морфин и барбитураты действуют не молниеносно, однако довольно странным выглядит желание женщины вколоть себе смертельную дозу препаратов, затем саму себя связать и остаться умирать в незнакомом месте. Да и почему на водительском сидении в машине оказалась ее кровь? Остается непонятным и как добралась женщина на это заброшенное подворье.
Родные Синди, её друзья и частный детектив Оззи Кэбэн считают, что полиция никогда толком не расследовала дело Джеймс, изначально с недоверием отнесясь к ее рассказам. Один из патологоанатомов, осматривающих тело Синди, также склонялся к теории, что смерть Джеймс являлась насильственной. Однако эта версия была непопулярной среди следователей, и вскоре дело спустили на тормозах.
Со дня смерти Синди Джеймс выдвигалось множество теорий о причинах ее гибели. Основными, разумеется, считаются две: ненормальность погибшей женщины, страдающей диссоциативным расстройством, и убившей себя странным образом. И смерть от руки её неизвестного преследователя. В роли преследователя часто выступает ее бывший муж Рой Мэйкпис.
Выдвигалась даже версия о причастности Оззи Кэбэна, подпавшего под влияние Синди и помогающего ей совершать все эти мнимые нападения на себя. Однако и по сей день смерть Синди Джеймс является загадочной и будоражащей умы любителей поразгадывать тайны»
Лино отложил планшет, раздавил сигарету в пепельнице.
Диссоциативное расстройство?
Он посмотрел на часы; пора встречать Рика!
Элизабет попросила его прочитать статьи о Синди Джеймс, и сказать ей своё мнение.
Да, с первого взгляда ситуация, в которую попала Синди Джеймс, напоминает расстройство расщепления личности (синдром множественной личности), но только на первый взгляд.
Странная и (Элизабет права) интересная история!
А потом Лино увидел сына, и сердце остановилось! Мальчик, — его мальчик, казалось, стал выше, волосы были длиннее, чем раньше — в руке бейсболка пятипанелька Vans.
— Папа!..
Рик тоже увидел его.
— Папа!
Он заулыбался.
— Папа!
Он сказал что-то впереди него стоящим людям, и те расступились и пропустили его, и так далее, и так далее — у Лино замерло сердце; он боялся, что сын упадёт!
— Папа!
— Здравствуй, сын!
Они сжали друг друга в объятиях.
— Как же я скучал, папа!
— Я тоже! Я тоже!
Лино вспомнил «Я так хочу спать, Лино!
— Спи!
— А дети? Их нужно покормить..
— Я сам их покормлю. Отдохни!
— Проза жизни, да!?
— Хорошая проза — это прекрасно!
Элизабет посмотрела на него с нежностью.
— А мы хорошо пишем?
— Гениально! Себя не похвалишь — никто не похвалит.
Она засмеялась.
Лино ласково погладил её по щеке.
— Наслаждайся покоем, они скоро вырастут!
— И не дадут нам покоя?
— Мы сами себе его не дадим… Мы будем… в неспокойствии, — мы будем думать, сыты ли они, тепло ли им!»
Рик отстранился, посмотрел на него — ему в глаза.
— Я боялся..
— Чего же?
Лино удивился.
— Что ты отдалился… Но ты не отдалился… Папа!
Ребёнок посмотрел на него с такой тоской, что у Лино защемило сердце.
— Я всегда боюсь, что ты отдалишься!
Он ласково взял лицо сына в свои руки.
— Не переживай, я больше никогда так не поступлю!
Лино обнял Рика, и прижал его к себе.
Элизабет играла с детьми, когда Лино вернулся домой вместе с Риком.
Она была очень рада увидеть сына своей любви, вновь.
— Здравствуй, милый! — Нежно сказала Элизабет, Рику, и, протянув к нему руку, погладила его по щеке.
— Здравствуй!
Как счастливо он посмотрел на неё… Ей стало больно!
— Элизабет!
Его глаза потеплели.
А ей захотелось заплакать..
Она вспомнила Сен-Шарль и Жана говорящего ей «Я люблю её, но не могу вернуть!»
И она спросила его:
— Почему не можете, Жан?
— Она меня не понимает, Лизетт… Она не понимает, что она для меня значит!
— Вечная трагедия, — Сказала Элизабет, Жану. — Одни не понимают других, — не хотят, понимать… Ничего, не хотят, понимать!
— Я служил в армии, — Вдруг сказал ей он. — Я долго служил… Иногда мне кажется, что она никогда меня не поймёт!
— Почему?
— Разное отношение к жизни… Слишком разное!
— Гражданские и военные?
— Да. Вам, гражданским, кажется, что вы будете жить долго, а нам, военным, так не кажется.
— Я понимаю. — Сказала ему, она. — Мне тоже часто казалось, что я не буду жить долго.
— Почему? — Удивился Жан.
— Стыдно!.. Унижаться. И не унижаться… Говорят, если хочешь жить, можно и унизиться…
Элизабет сделала трудную паузу.
— Мне понравились слова: «Несколько минут унижения, и сытая счастливая жизнь».. Унизься на несколько минут, чтобы была сытая счастливая жизнь!
— Иногда по-другому не получается, Лизетт..
— Не получается!
Лино прижался к ней, — щекой, к её груди, вздохнул, и успокоился.
— Я таю, девочка моя!
Элизабет заулыбалась.
— Так хорошо?
— Лучше!
Он закрыл глаза.
Aqualise рядом с ними, — Aqualise, и Джейн Хенли — «Lost in the sea»
Она погладила его, прижала к себе.
— Как ты, Лино, счастье моё?
— Я счастлив! А ты?
— И я…
Элизабет поцеловала его в макушку.
— В Сен-Шарле Жан сказал мне «Хорошая женщина — счастье мужчины», а я говорю тебе: «Хороший мужчина — счастье женщины»!
Она почувствовала нежность.
— Должны же мы хотя бы раз в жизни быть для кого-то хорошими..
Лино поднял голову, посмотрел на неё.
— Ты — самая странная женщина, которую я когда-либо встречал в своей жизни, но ты мне очень нравишься..
Его глаза вспыхнули.
— С тобой так… тепло!
Он вновь прижался к её груди.
— Я прочитал статьи про Синди Джеймс, Элизабет.
— И что ты о ней думаешь?
— Билли Миллиган?
Лино прочитал Элизабет:
— «Уи́льям Стэ́нли Ми́ллиган (англ. William Stanley Milligan), известный как Билли Миллиган (англ. Billy Milligan; 14 февраля 1955, Майами-Бич — 12 декабря 2014, Колумбус) — американский гражданин, один из самых известных людей с диагнозом «множественная личность» в истории психиатрии. Расщеп личности Миллигана насчитывал 24 полноценных личности, из которых 10 были основными: сам Миллиган (как главная личность), Артур Смит, Рейджен Вадасковинич, Аллен, Томми, Дэвид, Кристин, Кристофер, Адалана и Дэнни.
В конце 1970-х годов его судили в получившем широкую известность судебном процессе в штате Огайо, США. Миллиган обвинялся в нескольких ограблениях и трёх изнасилованиях, однако его адвокаты заявили о невменяемости своего подзащитного, утверждая, что преступления были совершены двумя его альтернативными личностями и без ведома самого Миллигана. В результате он был оправдан, но направлен на психиатрическое лечение «до тех пор, пока он не выздоровеет». Билли Миллиган стал первым человеком, оправданным в ходе судебного процесса по причине диагноза «множественной личности». В 1988 году после десяти лет в психиатрической клинике Миллиган был признан выздоровевшим и освобождён.
История Билли Миллигана рассказана в документальных романах Дэниела Киза «Множественные умы Билли Миллигана» и «Войны Миллигана»
— Я слышала о нём, — Сказала ему, она. — Но не интересовалась..
— Я читал о нём книгу — «Множественные умы Билли Миллигана».
— Ты думаешь, что Синди Джеймс — сумасшедшая?
— Я так не думаю.
— А что ты думаешь?
— Ты смотрела фильм «Существо»? 1981 года…
— Знакомое название…
— Это фильм о женщине, которую… насиловал призрак.
— «Призрак»?!
— Только не смейся!
— Я и не собиралась…
— Я не думаю, что Синди Джеймс была сумасшедшей.
Он сделал паузу.
— Я думаю: либо она сама, либо это существо могло находиться в двух временных измерениях одновременно.
Лино вдруг прагматично усмехнулся.
— А может, всё просто? Синдром Гефеста…
— Гефеста?
— У Гефеста были сложные отношения с его матерью — Герой, любовь-ненависть. И у Дорис Бизер (в фильме Карлы Моран) были сложные отношения с её сыновьями.
Он отложил свой планшет.
— Любовь и ненависть — это энергии, представь, что будет, если их смешать?
— Взрыв?
— Взрыв. Фактически то, что происходит в фильме «Существо» — выделение энергии, — выделение энергии неким человеком. Возможно, и Синди Джеймс выделяла энергию, а возможно, это было всё-таки сверхъестественное существо. Или… всё банально — человек!
— Человек… — Печально сказала Элизабет.
Лино положил голову на её плечо.
— Не люблю думать о ком-то как о сумасшедшем..
— Почему?
Щенок лежал у неё в ногах, толстенький и лопоухий, дети заснули, Рик пошёл отдохнуть в свою комнату — в доме было очень тихо.
— Я люблю надежду! Ты не смотрела фильм «Дорога» снятый по роману Кормака Маккарти?
— Читала книгу.
— Понравилась?
— Да.
Он вновь закрыл глаза — с этой женщиной так сладко!
— Мне показалось, что это роман о жизни, а не о смерти, Лино.
— Почему?
— Это роман о надежде! — Вдруг, задумчиво, сказала Элизабет. — Конечно же, о надежде… Что может заставить человека идти вперёд, когда впереди ничего нет? Только надежда. Глупая, безумная, святая надежда!
Лино включил Zadig the Jasp, и они легли в постель — был четвёртый час дня.
— Завтра будет тяжёлый день. — Сказал он, Элизабет.
— Почему?
— Шесть консультаций..
Она удивилась.
— «Шесть»? Неужели так много онкологических больных?!
— Как диабетиков — с каждым годом, всё больше и больше!
— Почему?!
— Люди стали меньше дорожить своей жизнью, много самоубийц, и просто суицидников.
— Ты не говоришь об этом…
— Я не несу это домой!
Они заглянули друг другу в глаза.
— Тебе же трудно… нести это в себе.
— Трудно..
Лино ласково посмотрел на неё.
— Но так лучше. Иногда я чувствую себя больным от всего этого, но… Я же не сопляк, чтобы жаловаться любимой женщине!
Его лазурно-голубые глаза вспыхнули весельем.
— Я хочу быть Мужчиной в твоих глазах, героем, ковбоем!
Элизабет засмеялась.
— Скажи ещё Человеком-пауком…
Он рассмеялся.
— Только никаких трико!
— Уговорил!
Лино вновь прижался к ней.
— Я рад, — Сказал ей он. — Рад, трудностям жизни!
Элизабет смутилась.
— Рад?
— Чувствую, что живу. Не зря.
— Я тоже! — Поняла его, она.
Лино обнимал её, не отпуская.
— Что с тобой?
Элизабет погладила его голову, спину.
— Тебе плохо?
Он поднял голову, посмотрел на неё, улыбнулся.
— Ты такая чуткая женщина! Ты самый нежный человек, которого я когда-либо знал!
Грустно Лино посмотрел на неё.
— Может, я знал не тех!?
— Тех! Просто…
Элизабет не договорила.
— «Просто» что?
— Трудно поверить, раскрыться..
— Тебе тоже было трудно, Элизабет?
Он заглянул ей в глаза.
Она вдруг лукаво улыбнулась.
— С тобой я не успела об этом подумать!
Лино засмеялся.
— А о чём ты успела подумать?
Элизабет почувствовала нежность.
— Ты хочешь знать все мои тайны?
— У тебя есть от меня тайны?
Он посмотрел на неё с блеском в глазах.
— Чуть-чуть.
— «Чуть-чуть»?
— Угу.
Лино рассмеялся.
— Я подумала; «Если женщина влюбляется в мужчину потому, что он красавчик, значит, в ней есть какой-то изъян»…
Элизабет посмотрела на него очень ласково.
— Но ты был… очарователен!
— И ты влюбилась в меня!? — Заулыбался он.
— Нет.
— «Нет»?!
Она засмеялась.
А потом яростно:
— «Поднял голову навстречу сумрачному дню. Прошептал: «Ты там? Когда мы, наконец, встретимся? У тебя есть горло, чтоб я мог тебя задушить? У тебя есть сердце? А душа? Будь ты проклят! О, Боже, — прошептал он, — О, Боже»
Лино удивился.
— Я ему всё простила, всё! Но не тебя!
Он прижался щекой к её руке.
— Ты говоришь о Боге, или о Бальтазаре?
— О них обоих..
Элизабет усмехнулась.
— Страшна как ненависть, любовь.. Страшна!
Она вновь посмотрела на него очень ласково.
— Я их люблю и ненавижу… Их обоих.
Лино вдруг сказал ей:
— Когда Алина и я были молоды, она часто говорила мне, что у меня нет амбиций…
Усмешка.
— А я просто не хотел переступать через других людей!
— Но ей этого было не объяснить!?
Грустно Элизабет посмотрела на него, больно.
— У меня был Дар, — Нежно сказал ей, он. — Не врача даже, а сердца… Врач может быть не талантливым, но если у него есть сердце, он всегда сможет помочь.
Тепло в его глазах.
— У меня и сейчас есть Дар, но сохранил я его только потому, что никогда не позволял себе переступать через других людей!
Лино поцеловал её руку, висок, уголок губ.
— Не переступай ни через Бога, ни через Бальтазара. Люби Бога как то хорошее, что есть на земле — всё то хорошее, что есть на земле — это Бог! Не забывай Бальтазара, не забывай его как уроки жизни..
— «Уроки жизни»? — Удивилась Элизабет. — Это были жестокие уроки!
— Если ты умна, ты поймёшь с первого раза.
— А если не пойму?!
— Придётся тебе «учить» урок еще раз..
Она смутилась.
— Ты тоже «учил»?
— Я и сейчас «учу».
— Ты много ошибаешься?
— Я много люблю!
— «Любишь»?
Элизабет вновь удивилась.
— Когда сильно любишь, начинаешь примерять проблемы других людей на себя.
— И?
— Благотворительность — это один из способов послать общество к чёрту. Благотворительность — это когда ты думаешь; я дам вам денег, только идите к чёрту!
Она задумалась над его словами.
— Помощь благотворительностью не назовут. — Добавил Лино. — Помощь — это когда ты делаешь что-то здесь и сейчас.
— И ты делаешь?
— Честно? У меня почти нет на это времени!
Он сделал паузу.
— Но меня это волнует; почему я не помогаю..
Солнце заглядывало в окна, жаркое, яркое — Элизабет спряталась от него, прижавшись к груди Лино.
— Помнишь, у Марии Корелли: «Как хорошо быть богатым человеком — перестаёшь замечать небогатых»..
Лино посмотрел на неё сияющими глазами.
— Я читал о Мадсе Миккельсене, о «Ганнибале»… один человек сказал о Мадсе: «он не примадонна»…
Он лукаво улыбнулся.
— Я тоже не хочу быть примадонной!
Элизабет заулыбалась — Лино симпатичный человек!
— А каким ты хочешь быть?
Он задумался.
— Человеком Духа. Человеком спонтанного ума.
— «Спонтанного»? — Заинтересовалась она.
— Такуан Сохо писал в «Вечерних беседах в храме Токайдзи»: «Если человек отвечает на вопрос сразу же после того, как вопрос прозвучал, его ум называют «спонтанный ум». Ответ после размышления есть результат выбора одной мысли из нескольких возможных, и поэтому такой ответ не является действием спонтанного ума. Отвечая без промедления, вы пробуждаете в себе спонтанный ум, который даёт подлинный ответ на вопрос. Вы причиняете себе неудобство, слишком долго рассуждая над ответом. Спонтанный ум есть ум Будды, тогда как размышление и выбор есть страсть, болезнь и причина страданий».
— Интересно. — Сказала Элизабет.
— Да, очень! — Согласился с ней, Лино. — Или его размышления о Карме: «Желания возникают, потому что у нас есть глаза; вместе с глазами уйдут и наши желания». Или: «Именно глаза соблазняют нас. Чтобы не было соблазна, нужно ничего не видеть. Поэтому тот, кто ничего не видит, не перевоплощается».
Но здесь люди совершают ошибку. Верно, что когда дрова догорают, огонь угасает. Но если после догорания одних дров огонь переходит на другие, такой огонь будет гореть вечно. То же самое можно сказать о человеке. Когда он умирает, его тело распадается и исчезает, но если у человека осталось желание, оно влечет за собой его дальнейшие перевоплощения. Желания такого рода называются кармой. Поэтому даже когда человек умирает и теряет тело, его карма сохраняется».
Она задумалась.
— Не желать?..
— Принять то, что тебе было дано.
— И не дано!?
Он посмотрел на неё с восхищением.
— Ты умный человек, жена моя!
Элизабет печально улыбнулась.
— А это возможно, Лино? Принять то, что тебе было не дано?!
— Я принял, всё, кроме тебя!
Она почувствовала нежность. Это была новая нежность — она её ещё не поняла, она её ещё только почувствовала.
Элизабет вспомнила
«Я уничтожила себя,
И живу только ради тебя,
И если я люблю тебя,
Я люблю себя»
Она вспомнила, как Джейк сказал ей «Я мог бы добиться твоей любви, мог бы»
— «Добиться», — Подумала она. — Какое странное слово… в любви.
Zadig the Jasp…
«Я мог бы тебя понять». — Сказал ей, он тогда.
И она подумала:
— Почему же не понял? Всё просто? Не захотел… Извечное предательство — не захотел… Мог, но не захотел!
— Что с тобой, девочка моя?
Лино прикоснулся к ней, погладил.
— Иногда ты так… закрываешься, Элизабет.
— Не от тебя!
— От кого же?
Его глаза наполнились теплом.
— Почему ты простил меня, Лино? — Вдруг сказала ему Элизабет. — Почему ты захотел меня простить?!
Он удивился.
— Я тебя не прощал, — ты мне ничего не должна!
Он заглянул ей в глаза.
— Я не дегенерат, — я никогда не обижаюсь на женщин..
Взгляд Лино стал ласковым.
— На женщин обижаются только дегенераты, которые не могут трахнуть женщину — когда мужчина не может трахнуть женщину, он становится дегенератом.
Элизабет улыбнулась, в этом весь Гермес..
— В любви, жена, нельзя себя ронять…
Он сделал паузу, заглянул ей в глаза.
— Знаешь, от чего умерла Лора? От разочарования! Бальтазар её разочаровал — уронил себя в её глазах..
— И она не смогла это пережить!? — Поняла его она.
— Не захотела.
— «Не захотела»?!
Лино с сожалением усмехнулся.
— Она не настолько отчаянно хотела жить. Она, конечно же, хотела жить, но не отчаянно..
Как странно это прозвучало для неё… «она хотела жить, но не до отчаянья»..
— Когда я служил в Алжире, меня направили в одну из тюрем, — Вдруг сказал ей он. — К одному заключённому… Его постоянно насиловали — хотели сломать… Но он отчаянно хотел жить, — он хотел пережить их всех, всех этих ублюдков!
— Он пережил их, Лино?
— Я надеюсь. Я очень на это надеюсь!
— Потому, что жаль?
— Потому, что хорошие должны хотя бы иногда побеждать!
Элизабет вспомнила «Убивать… как это, Жан?
— Несправедливо.
Он посмотрел на неё — ей в глаза.
— Я убивал потому, что хотел жить, — потому, что, умирать тоже было несправедливо!»
Сейчас она подумала, убивать несправедливо, и умирать несправедливо… Поэтому, за тобой хоть на крест, Жизнь? Демон по имени Жизнь..
Элизабет прочитала: «На палубе большого океанского парохода, совершавшего рейсы между портами Англии и Японии, сидел в складном кресле пожилой мужчина; сказать вернее, старик. Это был отставной майор индийской армии Реджинальд О'Нэйль.
Пароход только что покинул порт Александрии, где село довольно много пассажиров.
