Книга: Каждый раз, когда мы влюбляемся (книга четвертая)
Назад: Элиз Вюрм Каждый раз, когда мы влюбляемся Книга четвертая
Дальше: Охотник на оленей

Султанат Аль-Асвад

— Два друга сидели в кофейне и курили кальян;
— Какое это счастье — иметь двух жён! — Мечтательно говорил один другому.
Красноречивыми словами он описывал свои необыкновенные переживания, не переставая восхищаться тем, что у двух цветков такой разный аромат. Глаза друга становились всё больше и больше от восхищения. «Как в раю, — Думал он. — Живется моему другу. Но почему же не мне, а моему другу дана эта радость испытать сладость обладания двумя женщинами».
Вскоре и у него появилась вторая жена. Но когда в брачную ночь он захотел разделить с ней ложе, она гневно отвергла его:
— Не мешай мне спать, иди к своей первой жене. Я не хочу быть пятым колесом в телеге. Или я, или она.
Чтобы найти утешение, он отправился к другой жене.
— Тебе здесь нет места, — В ярости выкрикнула та. — Если ты взял себе вторую жену, а я тебе уже не мила, ну так и иди к ней.
Ему не оставалось ничего другого, как пойти в ближайшую мечеть, чтобы найти покой хоть там. Когда он принял молитвенную позу и попытался заснуть, то услышал за собой покашливание. С удивлением он обернулся. Оказывается, это был не кто иной, как его добрый друг, разглагольствовавший перед ним о счастье иметь двух жен.
— Чего это ты пришел сюда? — Спросил он его с удивлением.
— Мои жены не подпускают меня к себе. Это длится уже многие месяцы.
— Но зачем же тогда ты мне рассказывал о том, как это прекрасно жить с двумя женами?
— Я чувствовал себя таким одиноким в этой мечети и хотел, чтобы рядом со мной был друг.
Лино и султан Убайдулла пили мятный чай.
— Я тоже оказался между двух огней, Гермес, — между любовью и благом!
— И ты страдаешь!?
Лино курил кальян.
— Всю мою жизнь! Я хочу то любви, то блага!
Лино смутился.
— Любовь не благо?
— Любовь — это голод, Гермес!
Лино это понравилось.
— Если не можешь выбрать, выбирай Женщину!
— «Женщину»? — Удивился султан.
— Делай как я; между богом и дьяволом, я всегда выбирал Женщину!

 

Она встретила его, женщина с зелёными глазами…
— Солнце моей жизни, ну, что же ты так долго?
— Прошло два часа, девочка моя, а ты уже соскучилась!
Танго Негро в их доме, -
«Черное танго, черное танго
ты исчезло, без предупреждения,
гринго переняли
эту манеру танцевать.
Черное танго, черное танго,
хозяин ушёл в море
и закончились кандомбе
в квартале Монсеррат»

Щенок немецкой овчарки, — Балу, запутался в их ногах.
Она обняла его, женщина пахнущая молоком и иранскими пряностями. Она была одета в фиолетовое платье.
— Как там твои арабы?
— «Мои»?
— Угу, — они здесь все твои, даже король!
— Султан.
Лино заулыбался, дыша ею.
— Какой он?
Элизабет отстранилась, заглянула ему в глаза.
— Даже у него в сутках всего лишь двадцать четыре часа, и он не может съесть больше, чем мы с тобой! Он погладил её по лицу, — обеими руками, она была такой хорошенькой и нежной!
— Хочу тебя поцеловать!
— Целуй!
Лино засмеялся.
— Ты права, — а для чего ещё мы здесь, в этом мире, на этой земле!
И он целовал её, — с наслаждением, с непоколебимым наслаждением!
Щенок, подаренный султаном, громко гавкнул.
Когда он принёс его домой, Элизабет лукаво сказала ему, что теперь у них трое детей, а не двое.
Лино почувствовал, как он любит эту женщину!
— Что ты делала, пока меня не было?
— Ждала тебя!
Они заглянули друг другу в глаза.
— Ты сказал мне «Чтобы жить из-за женщины, нужно было из-за неё умирать»… Теперь я понимаю!..
— Что ты понимаешь, Элизабет?
— Чтобы умирать из-за мужчины, нужно было из-за него жить, и я жила, и я живу!
Он вновь погладил её лицо, — Балу лёг рядом с ними на пол, на бок.
— Демон Любви мне эту тайну не рассказывал!
— Скряга?
Она засмеялась.
— Я тебя люблю!
Элизабет заглянула ему в глаза.
— Ты сказал мне «Цена любви отрезвление, или тоска?», а я говорю тебе — Сатана по имени Невозможность!
— «Невозможность», мой цветочек?
— Любить себя!

 

Кан приготовил обед — как они привыкли, к двум часам (арабы могут устроить обед и в четыре и в шесть, и в девять).
Элизабет поняла, что у арабов султаната Аль-Асвад своё чувство времени, — они до безумия не пунктуальны! Сначала это вызывает недоумение, потом раздражение, позже утомление, и в итоге ты просто смиряешься!
Лино так ей и сказал «Смирись!».
Кан приготовил — Томатный суп с фасолью, Долма из баранины и булгура под мятным соусом, Малаби…
Лино переоделся — кимоно юката, цвета морской волны, с жемчужным поясом оби.
Элизабет очарованно улыбнулась, — очарователен, красавец!
— У тебя такая улыбка…
Глаза Лино вспыхнули, он ласково заулыбался.
— Иди ко мне, сядь рядом!
И она села, — рядом с ним, на стул-кресло, за стол.
— У тебя очень красивое кимоно, Лино!
— А я думал; я красивый!
Улыбаясь, они заглянули друг другу в глаза.
Щенок опять лёг у них в ногах, шумно фыркнул, и чихнул.
Лино засмеялся.
— Ты была права — ребёнок!
Он посмотрел на неё с нежностью.
— Прости!
— За детей не прощают, — за детей, живут, или умирают!
— Да!
Кан накрыл стол яркой посудой похожей на узоры из калейдоскопа, — стеклянные столовые приборы…
— Это блюдо едят из одной тарелки, — Сказал ей Лино, имея в виду томатный суп с фасолью. — Так принято.
Элизабет показалось, что он не договорил.
— Ты хочешь, есть из одной тарелки? — Улыбнулась его глазам, она. — Хорошо, давай!
Лино посмотрел на неё с интересом.
— Султан рассказывал мне, как его отец учил его быть тем, кем ему ещё предстояло стать; «Не говори «нет».
— Вообще? — Удивилась Элизабет.
— Вообще.
Он попробовал суп, — на его лице отразилось блаженство.
— После женщин, я люблю еду, — вкусную еду, немного острую, горячую, и ароматную!
Элизабет лукаво улыбнулась.
— Не делайте таких признаний после почти трёх лет брака, синьор Гаравани!
Ямочки на его щеках…
— Ты знаешь мои слабые места.
— Нет, они сильные.
— «Сильные»?
— Ты любишь жизнь. Всё правильно!
Это смутило его, — она словно всё ему прощала… Ни одна женщина не прощала ему всё!..
Лино вспомнил «Ночью мне необходимо/Солнце, похожее на тебя»
— Да, — Подумал он. — Каждый раз, когда мы влюбляемся, мы вновь готовы отдать всё!

 

— Давай о детях? — Вдруг сказал ей Лино. — Как наши дети?!
— С ними Басина. Растут, Лино!
— «Растут»? — Улыбнулся он.
— Как маленькие деревца, — набираются сил!
Он заулыбался.
— С тобой хорошо, жена моя! Прихожу домой… и хочется жить!
Элизабет пристально посмотрела на него.
— Ты расстроился? Из-за чего?!
— Из-за демона по имени Жизнь.
— Почему?!
— Хочешь, я научу тебя играть в шахматы? — Вдруг сказал ей Лино.
— «В шахматы»? — Удивилась она.
— Да, — человек — это пешка, а жизнь — конь; пешка ходит только вперёд, а «бьет» по диагонали, конь самая непредсказуемая фигура на шахматной доске, он… переступает, через другие фигуры.
— «Переступает»? — Больно сказала Элизабет.
— Да, жена, — как жизнь, жизнь тоже всегда переступает через человека.
— «Всегда», Лино!?
— У безумия есть синоним — «всегда»!
Она посмотрела на него печальными глазами.
— Не справедливо!
— Да.
Лино нежно взял её за руку.
— Ты сказала мне «Почему люди, у которых есть всё, заболевают онкологией?»…
Он посмотрел на неё с нежностью.
— Мне понравились слова: «Когда приходит любовь, душа наполняется неземным блаженством. А знаешь, почему? Знаешь, отчего это ощущение огромного счастья? Только оттого, что мы воображаем, будто пришел конец одиночеству»…
Лино сжал руку Элизабет.
— Они тоже воображали… что для демона по имени Жизнь, они не такие как все.
— Но они такие!?
— Да, малыш, да!
Она вспомнила письмо Жана «Читаю Шарля: «Как платить долги, если вы гениальны

 

Анекдот этот мне рассказали, умоляя не пересказывать никому, отчего я и хочу сообщить его всему свету.
…Он был печален, если судить по его нахмуренным бровям, по крупному рту, стиснутому и кажущемуся не таким полногубым, как обычно, по тому, как он внезапно останавливался, когда измерял шагами пассаж Опера. Он был печален.
Он, самая умнейшая голова в части коммерции и в литературе XIX века; он, поэтический мозг, увешанный цифрами, словно кабинет финансиста; он, претерпевавший баснословные банкротства, затевавший невероятные, фантасмагорические предприятия, которые всякий раз забывал довести до завершения; он, вечно пребывающий в погоне за мечтою, в непрестанных поисках абсолюта; самый поразительный, самый забавный, самый интересный и самый тщеславный из персонажей «Человеческой комедии»; оригинал, столь же невыносимый в жизни, сколь очаровательный в своих творениях; большой ребенок, раздувшийся от гениальности и суетности, обладающий столькими достоинствами и недостатками, что никто не решался отделить в нем одни от других из боязни утратить первые и тем самым разрушить эту неисправимую и роковую грандиозность.
Отчего же так мрачен этот великий человек? Отчего он расхаживает, понурив голову, отчего лоб его морщится, словно шагреневая кожа?
Быть может, он мечтает об ананасах по четыре су, о подвесном мосте на лианах вместо канатов, о вилле без лестниц, но с будуарами, затянутыми муслином? Может, некая герцогиня, приближающаяся к сорока, украдкой бросила ему один из тех многозначительных нежных взглядов, что красота приносит в дар гению? Или же его мозг, в котором сейчас зарождается какая-то хитроумная махинация, терзаем всеми страданиями изобретателя?
Увы, нет! Печаль великого человека имеет причину самую пошлую, низменную, постыдную и нелепую; он попал в унизительную ситуацию, знакомую всем нам, когда каждая улетающая минута уносит на своих крыльях шанс на спасение, когда взор не отрывается от часов, а дух изобретательности чувствует необходимость удвоить, утроить, удесятерить силы в соответствии с убегающим временем и приближением рокового часа. Прославленный автор теории заемного обязательства должен завтра уплатить по векселю тысячу двести франков, а уже давно настал вечер.
В ситуациях подобного рода иногда случается, что мысль, сжатая, сдавленная, смятая, сплюснутая под поршнем необходимости, вдруг нежданным победительным броском вырывается из своей тюрьмы.
Видимо, это и произошло с великим романистом. Ибо улыбка сменила скорбную гримасу, какой была изломана горделивая линия его уст, в глазах появился вызывающий блеск, и, успокоенный, без следа волнения, он величественным, размеренным шагом направился на улицу Ришелье.
Там он вошел в дом, где за чаем у камелька после дневных трудов вкушал отдохновение богатый и в ту пору процветающий коммерсант; великий романист был принят со всем подобающим почтением и после нескольких минут беседы изложил цель своего визита в следующих словах:
— Хотите послезавтра увидеть в «Сьекль» и «Деба» в разделе «Смесь» две статьи о «Французах, живописующих самих себя», две мои большие статьи, которые будут подписаны моим именем? Мне нужно полторы тысячи франков. Вам это сулит золотые горы.
Похоже, издатель, в этом смысле отличающийся от своих собратьев, счел предложение здравым, поскольку сделка тут же и была заключена. Но писатель, поразмыслив, настоял на том, что полторы тысячи будут выплачены сразу после публикации первой статьи, после чего безмятежно возвратился в пассаж Опера.
Через несколько минут он там высмотрел невысокого молодого человека с язвительным, умным лицом, который недавно написал ошеломляющее предисловие к «Величию и падению Цезаря Биротго» и уже приобрел известность в журналистике своим гаерским и почти что нечестивым остроумием; пиетизм еще не обстриг ему когти, а пустосвятские листки еще не раскрыли перед ним страницы своих благостных гасильников.
— Эдуар, хотите завтра получить сто пятьдесят франков?
— Еще бы!
— Возьмите себе кофе.
Молодой человек выпил чашку кофе, от которого его тщедушный организм южанина мгновенно возбудился.
— Эдуар, мне нужны завтра утром три больших колонки для «Смеси» о «Французах, живописующих самих себя», причем рано утром, так как статья должна быть переписана моей рукой и подписана моим именем. В этом вся суть.
Великий человек произнес эти слова тем напыщенным и величественным тоном, каким, случалось, разговаривал со знакомым, которого не хотел принять: «Тысяча извинений, дорогой друг, но у меня сейчас свидание с герцогиней, которая мне доверила свою честь, так что сами понимаете…»
Эдуар стиснул ему руку как благодетелю и помчался трудиться.
Вторую статью великий романист заказал на Наваринской улице.
Первая через день была опубликована в «Сьекль». Странное дело, но подписана она была не великим и не тщедушным человеком, а фамилией третьего лица, широко известного тогдашней богеме своим пристрастием к кошкам и Опера комик.
Второй друг был — впрочем, он и сейчас таков — толст, ленив и флегматичен; притом идеи — это не его сфера, и он умеет лишь нанизывать и шлифовать слова наподобие ожерелий осейджей, а поскольку заполнить словами три больших газетных колонки требует больше времени, чем сочинить книгу, набитую идеями, его статья вышла только через несколько дней. И напечатана была не в «Деба», а в «Пресс».
Вексель в тысячу двести франков был оплачен, все остались довольны, за исключением издателя, хотя в какой-то мере он тоже был удовлетворен. Вот так платят долги… когда обладают гениальностью»

 

А как платить долги, если ты не гениален? Хороший вопрос, не правда ли, Лизетт? Трагический! Если ты не гениален, тебе придётся платить, или… застрелиться»

 

— О чём думаешь? — Спросил её Лино.
Они ели, дьявол по имени Жизнь, уже не может испортить им аппетит!
— О жизни, — как и ты!
— Сегодня в больнице Зерек рассказал мне интересную притчу…
— Сын султана?
— Да, — Зерек…
— Расскажи!
Он посмотрел на неё ласково.
— Я тебя огорчил, да!?
Элизабет с нежностью улыбнулась.
— Нет, всё к лучшему, Лино!
— Всё ли?
— Да, — с годами начинаешь понимать, что, да!
Лино ласково прикоснулся к её щеке.
— «Мальчик и слон» — так называется эта притча: это случилось в одной деревне: бедный мальчик, сын нищего, был молод и полон сил. Он был так молод и настолько силён, что когда королевский слон проходил через деревню, он просто хватал слона за хвост, и слон не мог двинуться с места! Это вызывало большое недовольство короля и восторг народа, поскольку король сидел на слоне, а собирался весь рынок, и все смеялись. И всё из-за какого-то сына нищего!
Король позвал своего премьер-министра:
— Что-то надо делать. Это оскорбительно. Я уже боюсь проезжать через эту деревню, а тот мальчишка иногда уже приходит и в другие деревни! Где угодно, в любое время, он может схватить моего слона за хвост, и тот не сможет двинуться. Этот парень изумительно силён, так сделай что-нибудь, чтобы поубавить его энергию.
— Мне придётся сходить посоветоваться с мудрецом, потому что я представления не имею, как истощить его силы, — Ответил министр. — Он же просто нищий. Имей он какую-нибудь лавку, это поубавило бы его энергию. Если бы он работал в конторе, это истощало бы его. Будь он школьным учителем, тогда его силы расходовались бы на другое. Но он ничем не занимается. Он живёт ради собственного удовольствия, и народ любит и кормит его, поэтому он никогда не испытывает недостатка в еде. Он счастлив: он ест и спит. Трудно будет что-то придумать.
Итак, министр отправился к одному старому мудрецу. Старец этот велел ему:
— Сделай такую вещь. Пойди и скажи мальчику, что ты будешь давать ему по золотой рупии ежедневно, если он будет выполнять одну небольшую работу. А работа эта действительно небольшая. Он должен будет зайти в деревенский храм и зажечь лампу.
— Но как это поможет? — Удивился премьер-министр. — Это может только лишь придать ему ещё сил. Он будет получать по рупии ежедневно, и он станет, ещё больше есть. Ему даже не надо будет заниматься сбором милостыни.
— Не беспокойся, просто делай, что я говорю, — Ответил мудрец.
Так и было сделано. А на следующей неделе, когда король проезжал мимо, мальчик вновь попытался остановить слона, но потерпел поражение. Слон протащил его.
Он сделал эффектную паузу.
— Почему?
Элизабет удивлённо улыбнулась.
— Потому, что мальчик перестал жить просто. Когда перестаёшь жить просто, начинаешь страдать.
Она поняла его.
— Какой он, Зерек?
— Он очень молод. Доброжелателен.
Элизабет улыбнулась.
— Ты говоришь о нём осторожно…
— Мне за сорок, Элизабет, я бы хотел быть осторожным!
— «Хотел бы»? — Смутилась она.
— Говорят, что с годами избавляешься от наивности, но не избавляешься…
Кан принёс армуды — стаканы для чая грушевидной формы, и чай с дыней.
— Я сентиментальный человек, Лино, — Сказала ему Элизабет. — Для меня «бороться за место под солнцем», означает «трагедия», — означает, как ты сказал «переступать через другие фигуры»!
Усмешка на его губах…
— Для меня — тоже, поэтому… я не работаю штатным врачом.
— Ты хотел сказать что-то другое. — Улыбнулась его лазурно-голубым глазам, она.
Он расхохотался.
— Ты меня… слишком понимаешь!
Он взял армуды с серебряного подноса, серебряный чайник, похожий на кувшин, и налил чаю.
— Чем старше я становлюсь, хабибати, тем безжалостнее люди. Ты права — это сентиментальность.
Лино поставил перед ней стаканчик из тончайшего с зеленоватым оттенком, стекла.
— «С ними погибала красота и поэзия»… Возможно, мы глупы, возможно, глупо мудры, но я не хочу подстраиваться под этот мир, ты права — расталкивать локтями!
Он посмотрел на неё тяжёлым взглядом.
— Я считаю, что хороший врач не может быть плохим человеком, — не должен. Для хорошего врача нет своих и чужих, — для хорошего врача есть только пациенты, долг.
Его взгляд смягчился, он улыбнулся.
— Я опять тебя пугаю, да!?
— Да. — С болью сказала ему Элизабет. — Я боюсь за тебя, я боюсь, что ты пострадаешь за свои убеждения!
— Я уже страдаю…
Лино с нежностью улыбнулся.
— Меня не понимают, считают, что я продался, а я не продался, я работаю!
Он не оправдывался, он объяснял.
Джон Клеммер рядом с ними — «Barefoot ballet»
— Я работаю так, как считаю нужным, — не так, как мне говорят, а так, как хочу я!
— Не переживай, — Сказала ему Элизабет. — Я понимаю!
Она прикоснулась к его руке.
— А может, «продаться» не значит «продажен»? Может, одни могут предложить тебе/мне то, что не могут другие? Может, это просто извечно безнравственное для других, желание, жить по-своему?
— Может быть. — Понял её Лино.
Усмешка на его алых губах…
— «Извечно безнравственное для других, желание, жить по-своему»… Я думал об этом. Так честнее, да!?
— Я не знаю, не уверена…
— Я тоже, девочка моя.
Его глаза вспыхнули.
— К чёрту их, давай о нас!
— Давай!
Они говорили шёпотом, так, словно была ночь.
— Тебе нравится этот дом?
— Каменные полы, ковры там, сям… обои цвета бургундского вина и бирюзы?.. Чувствую себя как… в шикарном борделе!
Он захохотал.
— Ты убийственно честна, жена моя!
— Мне нравится! — Весело сказала ему Элизабет, и лукаво добавила. — Я оказывается, многого о себе не знала…
Лино хохотал.
— Знаешь, что меня смущает и восхищает? Арабы любят роскошь и не скрывают этого! Из всех домов, в которых мы жили… этот самый прекрасный, как в сказке!
Tu ne quaesieris, scire nefas, quem mihi, quem tib
finem di dederint, Leuconoe, nec Babylonios
temptaris numeros. Ut melius, quidquid erit, pati
Seu plures hiemes, seu tribuit Iuppiter ultimam,
quae nunc oppositis debilitat pumicibus mare
Tyrrhenum. Sapias, vina liques, et spatio brevi
spem longam reseces. Dum loquimur, fugerit invida
aetas: carpe diem, quam minimum credula postero

Нина Симон пела рядом с ними «Black is the color of my true love's hair»…
— Как ты познакомился с султаном?
— Я имел отношение к лечению его жены.
Нина пела «Чёрный — это цвет волос моей истинной любви»
Лино курил сигару.
— Это было много лет назад.
Он словно не договорил.
— Она была красивой, молодой, счастливой, и она была очень больна.
— И ты помог ей?
Он польщённо улыбнулся.
— Нет, — я был слишком молод, ей помог человек, у которого я учился. Он помог им обоим, он сказал ему «Любите свою жену так, словно вы обыкновенный человек».
— Это помогло?
Нина пела «Его лицо такое нежное и удивительно прекрасное…/Самые ясные глаза/И самые сильные руки»
Лино вздохнул.
— Сейчас я понимаю, что… чтобы спасти кого-то нужно быть необыкновенным человеком!
— Им просто повезло?
Голос Нины завораживал.
— Я не верю в везение!
Они заглянули друг другу в глаза.
— Я думаю, что «везение» ни что иное как «то время, и то место» — момент!
Они отдыхали во внутреннем дворике у фонтана.
— А может, всё прозаичнее, Элизабет? — Устало улыбнулся Лино. — Она поверила в его любовь!
Элизабет показалось, что у него что-то заболело, или он просто безумно устал.
Она сказала ему:
— Я так хочу лечь! Полежишь со мной?
Ямочки на его щеках…
— Если бы ты знала, как я устал!

 

Они слушали Prehistoric Pigs — «Electric dunes» (rock doom heavy psych psychedelic rock sludge stoner rock Mortegliano)
— Алфредо сказал мне «Когда человек сотворяется, — появляется, он ползает по земле, как змея, пока Бог не заметит его среди своих творений, и не сжалится, наделив его Искрой». Я часто думаю… об этом, я думаю: мы должны были погибнуть в океане Времени!
— «Должны были»?
Они лежали на кровати в спальне, сочетающей в себе арабский и европейский интерьеры.
— Да, дорогая, но Он каждый раз, каждый раз (!), замечает нас!
Элизабет поразили слова Лино.
— Иногда я представляю, что тебя нет в моей жизни, — Сказала ему она. — Что я тебя не встретила, не обрела. Мне хочется заплакать!
Он посмотрел на неё со смятением, мужчина, лежащий рядом с ней.
— Если бы не ты… зачем мне было бы рождаться, — «приходить» на эту землю!? А ты говоришь; «мы должны были исчезнуть в океане… Жизней»!..
— Прости!
— Никогда мне больше этого не говори, никогда!
Элизабет прижалась к нему, — к его груди, к белой сорочке пахнущей сигарой и чистым мужским телом.
— Каждый раз, когда я засыпаю рядом с тобой, я боюсь проснуться, — я боюсь, что окажется, что ты мне приснился! И вновь они — Бальтазар, Джейк, Ким!
— Ты говоришь о них как о демонах…
— Они никогда меня не отпустят, никогда!
— Элизабет, девочка моя!..
— Я их ненавижу, но люблю, — каждого по-своему!
— Тише!
Лино прижал её к себе, сильно, больно, крепко.
— Я с тобой! Я никуда не уйду, не исчезну, не пропаду!
Аструд Жилберту и Чет Бейкер начали петь рядом с ними «Far away» —
— Вдалеке — ты словно вдалеке
А ведь ещё на днях совсем
Ты был со мной,
Столь близким был

— Так близко,
Каждый вздох
Казался шёпотом любовников в раю
Как океан стремится к небу на краю
Так близки мы были

— Теперь ты вдалеке
Далёкий, как ночной звезды холодный свет
Пусть нет преград прикосновению к руке
Ушла любовь, и смысла в этом нет

— Я знаю лишь: теперь ты вдалеке
— Ты словно в прошлом далеко.

Далеко, так далеко

(Теперь ты вдалеке
Далёкий, как ночной звезды холодный свет
Пусть нет преград прикосновению к руке
Ушла любовь, и смысла в этом нет)

Я знаю лишь: теперь ты вдалеке
Ты словно в прошлом, очень далеко

Далеко, так далеко

Лино почувствовал, что Элизабет поразила его, — его любили, и он любил, но не до смерти!
Он смог прожить без других своих женщин, — оставить их, уехать от них, а Элизабет… его всегда тянуло к ней!
Он вспомнил «Я их ненавижу, но люблю, — каждого по-своему!»
Лино подумал, я их тоже люблю, — моих женщин, всех, но издалека, я не хочу приближаться!
Он вспомнил, как султан сказал ему «Знаешь, что со мной произошло? Я никого не люблю, кроме моей Зайнаб, — у меня восемь жён, а я люблю только Зайнаб!»
Зайнаб — первая жена султана, женщина, которая много лет больна онкологией.
Он подумал, зачем… все эти женщины? Все эти ошибки!
Лино вспомнил «Шестеро не помнят тех, кто помогал им:
Ученик — учителя
Женатый сын — мать
Разлюбивший муж — жену
Достигший цели — помощника
Выбравшийся из чащи — проводника
Больной — врача»
Он подумал, может быть, ошибки, чтобы забыть? Чтобы уйти… от себя!
Он тоже убегал!
Сколько у него было женщин! А в сердце была только одна — Элизабет!
Лино вспомнил, как Элизабет спросила его «Ты знал, где я живу?
— Знал. Я всегда это знал!
— Почему же ты не искал меня?!»
Он сказал ей; дурак, трус!
А сейчас он бы сказал ей; я боялся Судьбы.

 

Позже, у себя в кабинете, Лино прочитал «Уничтожая время, сон уничтожает смерть. Покойники пользуются им, чтобы нам досаждать. Прошлой ночью мне явился отец. Он был таким, каким я его знал всегда, и, тем не менее, я на миг заколебался. А вдруг это не он? Мы обнялись по румынскому обычаю, но — как всегда бывало с ним — без сердечных излияний, без горячности и бурных проявлений чувств, свойственных экспансивному народу. Именно благодаря этому сдержанному, холодному поцелую я понял, что это действительно мой отец. Я проснулся с мыслью о том, что человек воскресает лишь как непрошеный гость, как нарушитель сна и что это докучливое бессмертие — единственное, которое существует»
Он выпил Velero Pedro Ximenez — прекрасный напиток с ароматом изюма и чернослива!
Он сел за фортепьяно.
Вспомнилось «Не спрашивай, нельзя знать, какой мне, какой тебе
конец предначертали боги, Левконоя, и не искушайся вавилонскими
числами. Лучше стерпеть всё, что будет.
Много ли зим уготовил Юпитер или последнюю,
которая сейчас разбивает о скалы воды моря
Тирренского? Будь мудрой, вина цеди и кратким сроком
надежду долгую укороти. Пока мы говорим, уходит завистливое
время: лови момент, как можно меньше верь будущему»
Элизабет уснула, — её совесть была чиста, она уснула спокойно, а ему было… странно.
Лино исполнял — сначала; Body and Soul, а потом; Old Devil Moon
Он вспомнил, как султан сказал ему «Султан не должен думать хорошо или нет, корабельным крысам»
— А о чём он должен думать? — Спросил его Лино.
— Что дальше (?)
Султан сделал паузу.
— Прошлое — пыль…
Усмешка.
— Стряхнешь пыль, и как будто ничего не было! Я понял: хочешь жить? Живи так, словно ты не ошибался!
— И у тебя получается так жить?
— До тех пор, пока я не вижу Зайнаб.

 

Он вдруг сорвался к ней, побежал.
Сэмми Дэвис младший пел за его спиной «Speak low» —
Время очень старо,
А любовь коротка.
Любовь — чистое золото,
А время — воришка.
— Да, — Подумал он. — Воришка!
Он вспомнил «Ты меня любишь?
— Ага.
— Poco?
— Mucho!»
Сэмми пел «Мы опоздали,
Милая, мы опоздали.
Занавес опускается,
Всё заканчивается,
Так скоро, так скоро…»
Они встретились в дверях спальни.
— Привет!
— Привет!
Посмотрели друг на друга.
Лино вновь вспомнил «Я не знал, что ты такая маленькая!..
— Я выше Наполеона!
— И красивее.
— Ты меня любишь?
— Ага.
— Poco?
— Mucho!»
Он улыбнулся.
— Лино?
— Да, дорогая?
— Бальтазар сказал мне «Человек не может всегда быть счастливым, так же как здоровым и сытым», а я думаю; может, быть, может? Может, он просто оправдывался?!
Он протянул к ней руку, прикоснулся к её щеке, погладил, привлёк к себе, поцеловал.
— Займись со мной любовью, Элизабет, девочка моя!
Она улыбнулась.
— Это Сэмми?
— Это я!
Ему показалось, что арабское солнце зашло, ушло, спряталось, — там, за горой.
И была только она, — всегда только она, эта женщина!
Лино не мог ею надышаться!
— Хороший правитель, — Сказал ему султан. — Это — старая змея, — беззубая, без яда, но…
Лукавая усмешка.
— Шипящая как молодая.
Лино засмеялся.
— И ты шипишь?
— Я раздуваю капюшон!
Султан Убайдулла улыбнулся.
— «Соловей, лишенный розы, умолкает, не поет»
Он улыбался как обычный человек, как тот молодой мужчина, которым Лино запомнил его, — мужчина, который плакал, яростно умоляя спасти его жену. Зайнаб выглядела оглушённой своим диагнозом, а Абдулла… у него была истерика.
— Да, — Подумал Лино сейчас. — «Наши летние дни проходят/Так быстро», слишком быстро!

 

«В моей жизни появлялись разные люди, но не остался никто. Каждый будто искал там что-то для себя, но не находил — и в итоге исчезал»

 

Они слушали OST Le samouraï

 

Гениальный фильм во всех отношениях. Мельвиль, известный мастер детективного жанра, в этом фильме превзошел не только себя, но и сам жанр. Уже начало фильма заставляет понять, что это не будет обычный детектив. Это будет притча.
Эпиграф: «Нет более глубокого одиночества, чем одиночество самурая, кроме, возможно, одиночества тигра в джунглях». Как сказано-то! Титры на фоне статичной импрессионисткой картинки, сплошь сотканной из пастельных красок, оттенков и полутонов, комнаты в дешевой гостинице; стоящая на столе клетка с канарейкой… как это все гениально сделано!
И дальше развитие идет в джазовом ключе: как такого динамичного действия нет, но есть тема и эта тема претерпевает множество нестандартных плавных и тихих интерпретаций. Наемный убийца Кастелло в исполнении Делона (его роль на все времена!) честно отрабатывает свои деньги, живя по твердым принципам, но он лишь такой один, никому другому никакие принципы не нужны… каждый живет, сам по себе, придумывая оправдания своим действиям. Кастелло обманывают, и он начинает мстить.
Наверное, за фильм Делон произнес не больше двух десятков слов, да и другие актеры немногословны и дают зрителю раствориться в атмосфере фильма, настроиться на его волну и сопереживать под замечательную музыку. А чего стоит погоня в парижском метро? Да это даже не погоня в традиционном смысле слова, а тончайшая нюансировка и игра пауз!
Полицейский в исполнении Франсуа Перье весьма органичен, а изящные Натали Делон и Кати Розье предельно элегантны в своих ролях. Но главное… ГЛАЗА Костелло — бездонные и невыразимо чувственные. Это не передать словами. В этом он весь, Ален Делон! Короткий светлый плащ с поднятым воротником, шляпа, надвинутая на глаза… самурай парижских улиц, он таков!
Тонкий, психологический и «эстетский» фильм Жана-Пьера Мельвиля.

 

— Когда ты был в больнице, мне позвонил Джейк.
Лино закурил сигарету от своего золотого Zippo.
— Что он хотел?
— Объяснить. Наверное (!) Мне так показалось!
— «Объяснить»?!
Шрам на его лице, — от виска, и по всей щеке.
— Ты его выслушала?
— Да.
— И что ты почувствовала?
— Хороший вопрос!..
Он посмотрел на неё, мужчина, сидящий рядом с ней, в кресле, положив ногу на ногу.
— Я его не ненавижу, не люблю. Наверное, осталось только удивление… после всего.
— Perché?
— Что нас свело, и что разъединило?..
Лино нахмурился.
— Разве вас свело что-либо, и разъединило что-либо?
— Люди.
— «Люди», Элизабет?
Она посмотрела на него, — на его ноги, — у него были восхитительно длинные, бесконечно, длинные ноги!
Элизабет улыбнулась.
— Один человек сказал: «Параноик — это тот, кто немного разбирается в том, что происходит вокруг, а псих — это тот, кто только что окончательно во всем разобрался»
Она рассмеялась, чувствуя жажду до него дотронуться.
— Чувствую себя то, параноиком, то психом…
Улыбка на его алых губах…
— Я тоже. И знаешь, что?
— Что, мой нежный мальчик?
— Не знаю, мешает ли мне это жить, или нет.
Она тоже заулыбалась.
— Я тоже не знаю!
Мужчина с руками в перстнях, заглянул ей в глаза.
— Не разбирайся, — думай, но не пытайся их понять!
— Почему?
Он посмотрел на гору перед ними, — сейчас она была цвета потускневшего от времени, золота.
— Я смотрю Fear the walking dead, - Крис, — сын Трэвиса, легко убивает человека, и Трэв не может понять; он всегда таким был, или он адаптировался?
— Ты хочешь сказать мне…
— Что это может убить, Элизабет!
Лино выдохнул дым сигареты.
— Не пытайся их понять, если хочешь жить!
Элизабет поразили его слова.
— Не дай тебе Бог (или Дьявол) понять, что ты была замужем за человеком… которого можно было избежать, — избежать, всех трагедий связанных с ним!..
Шрам на его щеке… её жгло желание к нему прикоснуться!
Она вспомнила «Почему ты… не уберёшь, этот шрам?
— Я не имею на это право, дорогая.
— Почему? Не имеешь…
— Это моё прошлое…
Усмешка.
— Как сказала Салли Юпитер: «Мне 67 лет. И будущее с каждым днем становится всё мрачнее. А прошлое, вместе со всей грязью, которая там была, светится всё ярче»
Усмешка стала жестокой.
— Я изо всех сил пытался до этого не дожиться!»

 

Музыка к Le samouraï звучала, — «La blessure»
— «Нет более глубокого одиночества, чем одиночество самурая, кроме, возможно, одиночества тигра в джунглях»…
Элизабет усмехнулась.
— Это правда, — нет!
Лино посмотрел на неё.
— «Ни одна душа не понесет чужого бремени». Ты спрашивала меня, почему я принял Ислам. Из-за этого.
Она тоже посмотрела на него.
Их глаза встретились.
— «Матери не должны быть наказываемы смертью за детей, и дети не должны быть наказываемы смертью за матерей»…
Почти улыбка.
— Я читаю Ивамидзудэра моногатари: «Когда я стою лицом к врагу, мне кажется, что меня окутывает какая-то тьма. Из-за этого я часто получаю тяжелые ранения. Несмотря на то, что вы сражались со многими знаменитыми ми, вас ни разу не ранили. Почему это так?
Когда я стою лицом к врагу, разумеется, у меня возникает ощущение, что все вокруг становится чёрным. Но если в этот момент я успокою свой разум, темнота превращается в ночь, освещенную бледной луной. Тогда я бросаюсь в бой, и мне кажется, что я неуязвим»
Лино посмотрел на неё с нежностью.
— Успокойся!
— Успокоиться?
— Да.
Его глаза вспыхнули.
— «Однажды господин Сингэн сказал: «В этом мире есть много типов людей. Есть такие, что обладают рассудительностью, но лишены находчивости; есть люди, обладающие находчивостью, но лишенные жалости и сочувствия; а есть такие, которые обладают способностью к состраданию, но не умеют разбираться в людях.
Среди глубокоуважаемых представителей среднего сословия есть много — восемь из десяти — таких, которые совершенно не способны понять, чем один человек отличается от другого. Среди же людей низкого звания я практически не встречал таких, которые бы обладали такой способностью
Таким образом, есть много различных типов людей, и если мы посмотрим на этот факт под другим углом, то увидим, что различия между ними проистекают из того, что их сознанию не хватает разборчивости и рассудительности. Если человек преуспеет в рассудительной разборчивости, то он преуспеет и в любом другом качестве — сообразительности, дальновидности, способности разбираться в людях — и тем самым обретет уважение окружающих.
Таким образом, человек должен знать, что рассудительная разборчивость является основой всех остальных человеческих качеств. Чтобы усовершенствовать это качество в себе, он должен ставить себе такую цель каждое утро и размышлять об этом каждый вечер»
Он ей улыбнулся.
— Учись думать правильно! Откинь женское, и оставь человеческое. Когда оставляешь только человеческое, всё становится… очевиднее.
Он вновь закурил сигарету, мужчина, одетый в чёрную сорочку и белые джинсы. Он пил херес, — небольшими глотками, и закусывал голубым сыром.
— Джейк сказал мне, что он и Ким с трудом друг друга понимают!..
— Женщина?
Лино усмехнулся.
Элизабет удивилась.
— Женщина.
Усмешка стала прозаической.
— «Когда планеты движутся, они поют песню. Но мы её не слышим, пока не окажемся в чёрной дыре»
Она не может занимать, всё его сердце, Элизабет, так же как и он — её!
Он посмотрел на неё грустными глазами.
— Поэтому люди расстаются, потому, что не могут быть друг для друга всем.
— А те, кто может? — Спросила его Элизабет. — Им не расстаться?
— Только если умереть, чтобы вновь начать жить — вместе!

 

«Министерство любви внушало страх. В здании отсутствовали окна. Уинстон ни разу не переступал его порога, ни разу не подходил к нему ближе, чем на полкилометра. Попасть туда можно было только по официальному делу, да и то, преодолев целый лабиринт колючей проволоки, стальных дверей и замаскированных пулемётных гнезд. Даже на улицах, ведущих к внешнему кольцу ограждений, патрулировали охранники в чёрной форме, с лицами горилл, вооруженные суставчатыми дубинками»

 

На террасе появился Кан.
— Его Королевское Высочество Принц Зерек… ранен.
Лино нахмурился.
— Где он?
— В гостиной, сайед.

 

— Ассаляму алейкум, Гермес!
— Ва Алейкум Ассалам, Зерек!
Они посмотрели друг на друга. Они долго смотрели друг на друга.
— Ты читал «Huis clos» Сартра?
— Да.
— Журналист Гарсен, богачка Эстель и почтовая служащая Инес попадают после смерти в закрытое помещение — Ад. При жизни Гарсен издевался над своей женой в течение пяти лет, и в решающих ситуациях вёл себя как трус; лесбиянка-интеллектуалка Инес отбила у своего кузена его подругу, — тот покончил с собой, бросившись под трамвай, а девушка с отчаянья отравила газом себя и Инес; обольстительная Эстель убила своего ребёнка и довела до смерти возлюбленного, многие годы, изменяя своему мужу, за которого вышла ради денег. При этом никто из них ни о чём не жалеет. Все трое сознают, что находятся в Аду, и готовятся к худшему, но ожидаемые ими пытки и физические страдания не ощутимы, — только лёгкая жара. Каждый пытается выведать у других, за что они здесь оказались, при этом старается скрыть правду о себе. Очень скоро герои начинают понимать, что адские мучения как раз и заключаются в этой взаимной лжи. Они не могут ни уйти друг от друга, ни убить друг друга, так как уже мертвы. И эта «пытка ближним» будет длиться вечно…
— У тебя кровь. — Сказал ему Лино.
— Я знаю.
Элизабет показалось, что они знакомы очень давно.
— Я хотел тебя увидеть.
— Я рад.
Лицо принца было в крови, уже запёкшейся.
— Нет ничего страннее, — Сказал он, Лино. — Когда ты хочешь увидеть кого-то, и не можешь, — не смеешь!
Кровь на лице Зерека казалась маской.
— Ты прав. — Сдержано сказал Лино.
Кан принёс медицинские инструменты, — антисептик, стерильные салфетки…
— Любимая, — Обратился к ней Лино. — Я должен помочь Зереку; сходи, посмотри; как там наши дети!
— Хорошо.
Элизабет понимающе улыбнулась ему.
Кан тоже их оставил, и помог ей накормить Аби, — он всегда помогает, когда Лино помочь не может.
Он искупал Джулио, принёс его ей, и остался с ними.
— Скажи мне, — Спросила его Элизабет. — Принц влюблён в моего мужа?
— Это не любовь, саеда, - Взвешенно ответил ей Кан. — Это… одиночество. Он всегда был одинок, принц Зерек, и однажды он встретил человека сильного духом.
Странно это прозвучало для неё. Она почти не поняла. Почти.
Принц смотрел на Лино с обидой и надеждой.
Лино этот взгляд игнорировал.
— Знаете, что такое одиночество, мадам? — Вдруг сказал ей Кан. — Это когда те, кого ты любишь, счастливы без тебя.
Он посмотрел на Джулио у неё на руках.
— Из всех трагедий эта — самая ужасная! В этой трагедии ничего не изменить.
Малыш прижался к ней, — он устал после купания, и сидел тихо.
— А в других? Изменить? — Сказала Элизабет, Кану.
— В других, мадам, можно хранить надежду.
Элизабет поразили его слова.
Она гладила Джулио по спинке, он немного волновался.
— У Руми есть интересные стихи, — Сказал ей Кан. —
«Ты из эфира камнем стал, ты стал травой потом,
Потом животным — тайна тайн в чередованье том!

И вот теперь ты человек, ты знаньем наделен,
Твой облик глина приняла, — о, как непрочен он!

Ты станешь ангелом, пройдя недолгий путь земной,
И ты сроднишься не с землей, а с горней вышиной»

Нет для человека ничего страшнее метаморфоз духа! Принцу Зереку кажется, что он влюблён, но он… меняется, — привязанность к вашему мужу делает его человеком, — смертным! Чтобы править долго, нужно знать, как другим бывает больно.
— Без этого невозможно, Кан? Нельзя?
— Без этого к власти приходят пол поты.
Элизабет вспомнила «Ты читал «Huis clos» Сартра?
— Да.
— Журналист Гарсен, богачка Эстель и почтовая служащая Инес попадают после смерти в закрытое помещение — Ад. При жизни Гарсен издевался над своей женой в течение пяти лет, и в решающих ситуациях вёл себя как трус; лесбиянка-интеллектуалка Инес отбила у своего кузена его подругу, — тот покончил с собой, бросившись под трамвай, а девушка с отчаянья отравила газом себя и Инес; обольстительная Эстель убила своего ребёнка и довела до смерти возлюбленного, многие годы, изменяя своему мужу, за которого вышла ради денег. При этом никто из них ни о чём не жалеет. Все трое сознают, что находятся в Аду, и готовятся к худшему, но ожидаемые ими пытки и физические страдания не ощутимы, — только лёгкая жара. Каждый пытается выведать у других, за что они здесь оказались, при этом старается скрыть правду о себе. Очень скоро герои начинают понимать, что адские мучения как раз и заключаются в этой взаимной лжи. Они не могут ни уйти друг от друга, ни убить друг друга, так как уже мертвы. И эта «пытка ближним» будет длиться вечно…»
Она подумала, что ты хотел сказать, принц Зерек? А может, вопрос нужно поставить по-другому? В чём ты хотел обвинить?
Лино вошёл в комнату Джулио.
— Я закончил, — Сказал он, ей, и посмотрел на Кана. — Проводи его домой, пожалуйста.
— Да, хадж.
Кан встал, и посмотрел на него.
— Вы должны убедить госпожу, что всё в порядке.
— Обязательно.
Взгляд Лино, — стальной взгляд, человека сильного духом, смягчился.
— Возвращайся скорее, когда ты рядом, хаджи, мне спокойнее!

 

— Мне тебя не хватало! — Внезапно сказал ей Лино.
Он подошёл к ней.
— И мне — тебя!
Его глаза вспыхнули нежностью. Элизабет тоже почувствовала нежность. Они заглянули друг другу в глаза.
— Я люблю тебя, Элизабет!
— И я люблю тебя, Лино!
Он с тоской прикоснулся к её щеке.
— Ты рядом, а я скучаю!
— Я тоже, Лино, счастье моё, я тоже!
Лино обнял её, — их, - её и Джулио.
— Спасибо, Элизабет, девочка моя, — спасибо за любовь, которая спасает!
Он прижал их к себе, — он сжал её в своих объятиях.
— Он думает, что я сильный, — Вдруг сказал ей Лино. — А я не сильный, — я счастливый; меня любили незаурядные женщины!
«Мы совпали с тобой,
Совпали
В день, запомнившийся навсегда.
Как слова совпадают с губами.
С пересохшим горлом —
Вода»

— Я мудрею. Я всё-таки мудрею!
Лино лукаво улыбнулся.
— Я понял; главное — умнеть!
— А чувствовать?
Элизабет очарованно улыбнулась.
— Не главное, Лино?
Они слушали Пэт Метени и Лайл Мэйс «September fifteenth»
Это была прекрасная музыка.
— Чувствовать? — Сказал ей Лино. — Помнишь «Untamed heart»? Кристиан Слэйтер, Мариса Томей… «Был парень
Странный, необычный парень
Он был странником, блуждал по земле и по морям
Застенчивый был парень, — у него были грустные глаза
Мудрый парень был»
Он посмотрел на неё весёлым, светлым взглядом.
— Настоящий… парень, — Адам, был болен — сердце, болен, и влюблён, и ему казалось, что если у него будет другое — чужое, сердце, он…
Лино сделал паузу, посмотрел на дочь на своих руках, которую кормил из бутылочки.
— Потеряет себя? Остроту чувств? Чем «страннее» человек, — чем незауряднее, тем острее он чувствует!
— Ты его кажется, понимаешь…
Элизабет показалось, что говоря об Адаме, он говорил о себе.
— Я не такой как он, — я когда-то таким был!
Элизабет удивилась.
Лино посмотрел на неё с нежной улыбкой.
— Если бы не Бальтазар, я бы и остался таким… возможно.
Она почувствовала боль.
— Ублюдок, он меня шокировал.
Он посмотрел на Джулио, играющего в манеже.
— Я долго не мог жить спокойно!
— А сейчас можешь?
Элизабет чувствовала сердечную боль.
Лино заглянул ей в глаза с той же нежной улыбкой.
— Нет.

 

— Расскажи мне о принце, Лино.
— Помнишь, когда я принёс Балу домой, он выбирал себе хозяина, и выбрал тебя?
Элизабет рассмеялась.
— Он ошибся!
— Не ошибся, — он просто выбрал тебя.
Она посмотрела на Лино с удивлением.
— Нас всегда выбирают, жена моя, — люди, собаки… Он тебя выбрал!
— Ты хочешь сказать; ты тоже не стремился к принцу!?
— Мне и сейчас… на него наплевать.
Элизабет вновь удивилась.
— Хорошо, что тебе не наплевать — на собаку, а мне на принца наплевать!
Лино сказал это без резкости, но с неудовольствием.
— Не понимаю я этой мужской любви, и женской — тоже! И к чёрту толерантность! К чёрту всех терпил!
Она изумлённо засмеялась.
— Он позволил себе прийти ко мне домой… в таком виде! И он посмел при тебе вести себя как идиот!
Он сжал её руку.
— Я ему всё высказал.
На улице — во внутреннем дворике, становилось прохладно, темнело.
— Он ставит меня в неловкое положение — перед тобой, перед своим отцом! Ненавижу, когда так поступают!
Элизабет посмотрела на него с нежностью.
— Он тебя не знает. Не ругай его, не выгоняй — объясни!
— Я объяснял, он не понимает.
— Найди те слова.
— «Те»?
Она погладила его по щеке.
— Иногда нужно слово, иногда полслова, а иногда — целая речь…
Элизабет лукаво улыбнулась.
— Если дать по морде, тебя поймут быстрее, но нельзя!..
Ямочки на его щеках…
— Ты уж определись, девочка моя, — объяснять или «по морде»!
Она засмеялась.
— Объяснять!
— Объяснять?
— Ага.
— Дурочка!
Лино взволнованно рассмеялся.
Он вдруг сказал ей:
— Давай выпьем шампанского?
— С тобой хоть самогон со скорпионом!
— Ты такая крутая! Я тебя люблю!
Он поцеловал её в нос.
Они вновь прижались друг к другу.
— Будем проходить Fallout дальше?
— Мне завтра на работу, но… да, какого чёрта!..

 

Элизабет накормила Балу и налила ему воды, — благодарный щенок принёс ей свою игрушку.
Лино ушёл в душ.
Балу просил её поиграть с ним. На улице стемнело, — она услышала голос муэдзина — вечерний намаз «Магриб» начинался.
Всё стихло.
Это был завораживающий голос. Элизабет остановилась. Всё остановилось!
Она вспомнила «Я ему всё высказал. Он ставит меня в неловкое положение — перед тобой, перед своим отцом! Ненавижу, когда так поступают!
— Он тебя не знает. Не ругай его, не выгоняй — объясни!
— Я объяснял, он не понимает.
— Найди те слова.
— «Те»?
— Иногда нужно слово, иногда полслова, а иногда — целая речь… Если дать по морде, тебя поймут быстрее, но нельзя!..»
— Да, — Подумала она. — Если бы всё можно было решить битьём морд!..
Элизабет подумала, о, Аллах, дай знак, дай силу словам, и справедливость сердцу!
— Любимая, — Услышала она голос Лино. — Я включил видеоняню у детей, пойдём отдыхать!
Он подошёл к ней, мужчина, одетый в чёрное кимоно юката.
— Я уже принёс шампанское и бокалы…
Он счастливо улыбнулся.
А потом:
— Не беспокойся, я решу эту проблему.
Элизабет поняла, что Лино говорит о принце.
— Мы, — Ласково сказала ему она. — Мы оба решим эту проблему!
Она прикоснулась к его щеке.
— Прости меня за то, что я не защитила тебя от Бальтазара!
Он удивился.
— Я до сих пор не могу защитить тебя от него… Не проси прощения — нам с тобой не за что друг друга прощать!
Элизабет это поразило «Я до сих пор не могу защитить тебя от него…»
Она подумала, возможно ли защитить кого-то от памяти? От самого себя (?). Если только на время! А потом… потом, они снова восстают, — мертвецы, снова пугают, — мучают, убивают!
Она вспомнила «Der Golem, wie er in die Welt kam» — Император намерен изгнать евреев из пражского гетто под тем предлогом, что они практикуют чёрную магию. Рабби Лёв видит единственную (довольно парадоксальную) возможность предотвратить изгнание — действительно обратиться к тёмным силам. Вызванный им демон Астарот сообщает рабби тайное Имя, которое может оживить Голема. Создав могучего глиняного человека и вдохнув в него жизнь, рабби ведёт его к Императору как демонстрацию чудесной мощи своей магии. На приёме у Императора рабби сотворяет ещё одно чудо — показывает на стене дворца историю Исхода, предварительно взяв с присутствующих слово, сохранять тишину. Когда придворный шут это условие нарушает, со стены сходит ожившее изображение Моисея и взмахом руки сокрушает дворец. Император умоляет рабби спасти его, обещая не изгонять евреев из города; тогда Голем по приказу хозяина подпирает руками падающие каменные балки и спасает Императора и придворных.
В это время дочь рабби — Мириам, прячет у себя в спальне Флориана — одного из придворных Императора. К ней приходит Фамулус (который тоже в неё влюблён) и хочет проводить её в синагогу. Девушка отказывается, но тут Фамулус слышит, что в её комнате кто-то прячется. Он возвращается в лабораторию, находит амулет, оживляет Голема и приказывает ему ворваться в комнату к Мириам. Флориан выбегает на крышу, но Голем настигает его и сбрасывает вниз.
Убийство выводит его из-под контроля человека. Он похищает Мириам и устраивает в доме пожар. Рабби Лёв спасает дочь из огня, но Голема в доме уже нет — он выходит за пределы гетто и встречает детей. Когда он поднимает на руки одну из девочек, та вынимает у него из груди амулет и Голем каменеет. Рабби Лёв и его помощники возвращают статую в гетто, чтобы больше не оживлять его никогда.
— Да, — Подумала Элизабет. — «Когда он поднимает на руки одну из девочек, та вынимает у него из груди амулет и Голем каменеет»… А как остановить мертвецов?!

 

— Мне понравились слова, — Сказал ей Лино. — «Только дисциплинированное сознание видит действительность, Уинстон. Действительность вам представляется чем-то объективным, внешним, существующим независимо от вас. Характер действительности представляется вам самоочевидным. Когда, обманывая себя, вы думаете, будто что-то видите, вам кажется, что все остальные видят то же самое. Но говорю вам, Уинстон, действительность не есть нечто внешнее. Действительность существует в человеческом сознании и больше нигде»
Они расположились в игровой комнате.
Он улыбнулся.
— Ещё раз; про Того парня — Настоящего!
Элизабет обратила внимание на пояс его кимоно — тёмно-синий шёлк со светлым орнаментом…
Лино взял бокалы для шампанского, — почти квадратной формы, на высокой ножке.
— Субъективность, — Сказал ей он. — Error творения!
— А какая ошибка? — Весело спросила Элизабет. — Какой номер?
— 505 HTTP Version Not Supported («версия HTTP не поддерживается»)…
Лино улыбнулся с наслаждением.
— Включай Fallout, девочка моя, Ник Валентайн ждёт нас!
Он налил шампанское в бокалы.
— Ты — мой лучший друг, и я благодарю Бога за то, что ты женщина, — если бы ты была мужчиной, я бы стал голубым!
Элизабет захохотала.
— А сам сказал «фи» принцу!
Лино рассмеялся.
— Он не в моём вкусе.
— Тебе так и надо было ему сказать; извини, бро, но ты во френдзоне — навечно!
— «Навечно»? — Лукаво сказал он. — Какая ты злая…
Его глаза блестели.
Элизабет попробовала шампанское.
— Как его зовут?
Она вспомнила «Шампанское — это Мужчина, девочка моя»…
— Амур…
Лино улыбнулся.
— «Amour de Deutz».
— «Амур»?
— Угу.
— Интересно…
— Попробуй!
Элизабет посмотрела на Лино.
Ей захотелось спросить:
— Как в султанате относятся к алкоголю?
— Без фанатизма. Никаких сектантов! Здесь за этим следят Туареги.
— «Туареги»?
Она с интересом спросила:
— А кто это, Лино?
— Синие дети Пустыни…
Лино тепло улыбнулся.
— Лучше воинов не найти во всём арабском мире! И…
Лукавая улыбка.
— Красивее — женщин!
Элизабет задумчиво улыбнулась.
— Кан сказал мне «Он всегда был одинок, принц Зерек, и однажды он встретил человека сильного духом»… Он прав, Кан; всё хотят быть сильными, даже принцы!
Она попробовала шампанское цвета солнца.
— Все хотят быть сильными, — Сказала она, Лино. — Никто не хочет быть слабым!
У шампанского был вкус покоя (!), вкус… цветов!
— Нет слабых людей, Элизабет, девочка моя, — Уравновешенно сказал ей он. — И сильных нет. Есть люди, и их выбор. Всегда выбор!
Лино взял геймпад.
— Святилище Детей Атома!
Он сказал это с предвкушением.
Элизабет улыбнулась.
— Давай, вперёд!
Ямочки на его щеках…
— «Гангренозный дикий гуль». — Процитировал Лино сообщение в игре.
— «Гангренозный»? Фу!
Ямочки стали глубже.
— А мне нравится!
Она заулыбалась.
— Гули?
— Игра — «Хотя диких гулей легко спутать с зомби, на самом деле это люди, получившие страшную дозу радиации. Их мозг сгнил заживо».
Лино весело посмотрел на неё.
— Le charme discret de l'apocalypse — (скромное обаяние апокалипсиса).
Элизабет шокировано рассмеялась.
— Как страшно!
— Страшно. — Кивнул он.
Они играли, — пили шампанское, и играли.
А потом Элизабет спросила Лино:
— Ты сказал «Никаких сектантов»… В Исламе есть сектанты?
— Я расскажу тебе иронический анекдот, — тебе понравится; звонок в дверь. Муж пошел открывать. Через несколько минут возвращается, раздраженный. Жена спрашивает:
— Дорогой, кто приходил?
— Да снова эти научные фанатики, кажется, из секты свидетелей Хокинга. Хотели поговорить о Бозоне Хиггса и пытались впарить брошюры «Квантовая теория поля во спасение»
— Хе-хе. — Заулыбалась она.
Он засмеялся.
— «Научные фанатики»!
Лино отложил геймпад, закурил.
— А если серьёзно… Что такое фанатизм? В религии… Это когда одни, искажают идеи других!
Он закурил сигару Te-Amo Nicaragua Churchill, — Элизабет вспомнила «Отнимите у меня сигару — и я объявлю вам войну!»
Она улыбнулась.
— «Община моя разделится на семьдесят три секты, одна из которых спасется, остальные погибнут»…
Лино посмотрел на неё очень ласково.
— Эти слова приписывают Пророку.
Он «отпил» от сигары.
— Что такое радикализм в религии? Это когда… насилуют твой разум.
Элизабет смутилась.
— Живи как мы, или мы тебя убьём?
— Мы говорим о политике или о религии? — Улыбнулся Лино.
Она усмехнулась.
— Религия — это политика, а политика — это религия…
Он улыбнулся с мрачным обаянием.
— Думай как мы, или мы тебя убьём!
«У врат Закона» — притча из романа Франца Кафки «Процесс»
У врат Закона стоял привратник. Пришёл к привратнику поселянин и попросил пропустить его к Закону. Но привратник сказал, что в настоящую минуту он пропустить его не может. И подумал посетитель и вновь спросил, может ли он войти туда впоследствии?
— Возможно, — ответил привратник, — но сейчас войти нельзя.
Однако врата Закона, как всегда, открыты, а привратник стоял в стороне, и проситель, наклонившись, постарался заглянуть в недра Закона. Увидев это, привратник засмеялся и сказал:
— Если тебе так не терпится, попытайся войти, не слушай моего запрета. Но знай: могущество моё велико. А ведь я только самый ничтожный из стражей. Там, от покоя к покою, стоят привратники, один могущественнее другого. Уже третий из них внушал мне невыносимый страх.
Не ожидал таких препон поселянин: «Ведь доступ к Закону должен быть открыт для всех в любой час», — подумал он. Но тут он пристальнее взглянул на привратника, на его тяжёлую шубу, на острый горбатый нос, на длинную жидкую чёрную монгольскую бороду и решил, что лучше подождать, пока не разрешат войти.
Привратник подал ему скамеечку и позволил присесть в стороне, у входа. И сидел он там день за днём и год за годом. Непрестанно добивался он, чтобы его впустили, и докучал привратнику этими просьбами. Иногда привратник допрашивал его, выпытывал, откуда он родом и многое другое, но вопросы задавал безучастно, как важный господин, и под конец непрестанно повторял, что пропустить его он ещё не может.
Много добра взял с собой в дорогу поселянин, и всё, даже самое ценное, он отдавал, чтобы подкупить привратника. А тот всё принимал, но при этом говорил:
— Беру, чтобы ты не думал, будто ты что-то упустил.
Шли года, внимание просителя неотступно было приковано к привратнику. Он забыл, что есть ещё другие стражи, и ему казалось, что только этот, первый, преграждает ему доступ к Закону. В первые годы он громко проклинал эту свою неудачу, а потом пришла старость, и он только ворчал про себя.
Наконец он впал в детство, и, оттого что он столько лет изучал привратника и знал каждую блоху в его меховом воротнике, он молил даже этих блох помочь ему уговорить привратника. Уже померк свет в его глазах, и он не понимал, потемнело ли всё вокруг, или его обманывало зрение. Но теперь, во тьме, он увидел, что неугасимый свет струится из врат Закона.
И вот жизнь его подошла к концу. Перед смертью всё, что он испытал за долгие годы, свелось в его мыслях к одному вопросу — этот вопрос он ещё ни разу не задавал привратнику. Он подозвал его кивком — окоченевшее тело уже не повиновалось ему, подняться он не мог. И привратнику пришлось низко наклониться — теперь по сравнению с ним проситель стал совсем ничтожного роста.
— Что тебе ещё нужно узнать? — спросил привратник. — Ненасытный ты человек!
— Ведь все люди стремятся к Закону, — сказал тот, — как же случилось, что за все эти долгие годы никто, кроме меня, не требовал, чтобы его пропустили?
И привратник, видя, что поселянин уже совсем отходит, закричал изо всех сил, чтобы тот ещё успел услыхать ответ:
— Никому сюда входа нет, эти врата были предназначены для тебя одного! Теперь пойду и запру их.

 

«Теперь уже нет трагедий. Нет даже шансов на их существование. Мы ликвидировали ад страстей, и тогда оказалось, что вместе с ним исчез и рай. Всё теперь тепленькое, Брегг»

 

— Читаю Лема, — Станислава Лема — «Возвращение со звёзд», — Писал Элизабет, Жан. — Некий человек вернулся домой, а там ни одной трагедии!
— Он вернулся из космоса, — Читала она. — Земля стала раем, — нет больше грешной земли!

 

Лино закурил сигарету.
— Что пишет?
Элизабет посмотрела на него, улыбнулась.
— Учится жить как новенький!
— «Новенький»?
Он удивился.
— Без трагедий — без трагедии по имени Мэри.
Он посмотрел на пустыню перед ними, мужчина, одетый в оранжевый свитер, и чёрные джинсы Dsquared.
— Когда любовь становится трагедией? Почему?!
— Несовпадение, — Сказала ему Элизабет. — Не совпали!
Лино перевёл взгляд на неё.
— Несовпадение — трагедия, и совпадение — трагедия…
Она усмехнулась, взглянув на пустыню.
— «В смертных людях есть нечто великое, что бы об этом ни думали боги. Они готовы страдать бесконечно и беспредельно»
Он мрачно усмехнулся.
— К сожалению, а может, к счастью — это правда.
Элизабет захотелось сказать Лино:
— Ты сказал мне «Когда любовь становится трагедией? Почему?!»… Возможно, поэтому: «Я никогда не желала тебе истинного добра, никогда не думала о тебе так, чтобы не думать в первую очередь о себе. Я была алчущей бездной»
Он посмотрел на неё очень внимательно.
— Ничто не убивает любовь как мысль: она предназначалась именно мне!
Она прикоснулась к его руке лежащей на балюстраде.
— Я никогда не думала, что ты предназначался именно мне! А ты?
— Думал.
Он посмотрел на неё с высоты своего роста.
— Я всегда так думал! Я думал: она моя, она не может быть чьей-то ещё!
Лино заглянул ей в глаза.
— У меня никогда ничего не было на этой земле, а потом я встретил тебя!..
— Ты прав — у меня тоже никогда ничего не было на этой земле; все жили и умирали из-за других!
Он обнял её, прижал к себе.
Пустыня шумела как море, это был звук похожий на гул, редко вскрикивали птицы.
— Знаешь, о чём я думаю, Лино?
— Скажи мне!?
— Неужели, чтобы стать счастливым, нужно всё забыть?!
Он улыбнулся-усмехнулся.
— Ты хочешь сказать: ничто так не облегчает жизнь, как потеря памяти!?
Элизабет вспомнила «Журналист Гарсен, богачка Эстель и почтовая служащая Инес попадают после смерти в закрытое помещение — Ад. Они не могут ни уйти друг от друга, ни убить друг друга, так как уже мертвы. И эта «пытка ближним» будет длиться вечно…»
Её это поразило «пытка ближним»…
Павел Гуричев о притче Франца Кафки «У врат Закона»
Мир Кафки собственно и есть одна большая притча. Иносказание. По мнению Томаса Манна «Замок» Кафки — это аллегория поиска Бога. Аналогично можно сказать, что «Процесс» — это аллегория поиска истины.
Главный герой «Процесса» однажды утром обнаруживает себя обвиняемым и впоследствии весь роман пытается разобраться, почему и на основании, какого закона. И чем больше усилий он прилагает, тем как будто бы дальше и глубже зарывается в какие-то бюрократическо-канцелярские дебри. И это нисколько не проясняет ситуацию, скорее наоборот. Становится понятно, что автор имеет в виду не конкретную вину в юридическом смысле, а вину экзистенциальную, известную философам как родовую ответственность за грехопадение предков. Родился и уже виноват. Но Кафка предлагает героя внутренне свободного, опирающегося в своей жизни, в своих решениях и суждениях на разум. Рациональное мышление не готово согласиться с выдвигаемым обвинением, взявшимся непонятно откуда. А главное — в чем? Как может быть виновен человек, если его появление на свет, да и его существование никак не зависит от его воли? Человек не есть причина себя самого. Выходит, что вина есть что-то имманентное бытию, а не конкретной личности. Тогда само бытие — это и есть процесс, длительное разбирательство с неизбежным смертным приговором.
Кафка, будучи по своей профессии юридическим чиновником, в романе «Процесс» тонко уловил данную аналогию. Однако в обычном уголовном процессе вина определяется на основании свода законов. Тогда каков же закон для обоснования вины экзистенциальной? На самом деле это вопрос об истине. Притча «У врат Закона», предлагаемая в финале повествования, это ничто, иное, как метафора рационального поиска ответа на извечные, проклятые вопросы.
Общий смысл притчи таков. Человек пытается проникнуть в недра закона, однако его туда не пускает привратник, который стоит у самых врат. Человек упрашивает, даже умоляет привратника, задабривая его разными вещами, но тот неотступен, приговаривая «беру, чтобы ты не подумал, что что-либо пропустил». Также привратник постоянно напоминает о том, что впоследствии, возможно, он пропустит поселянина, но пусть тот знает, что он, страж, всего лишь самый первый и ничтожный по своему чину и вид уже третьего привратника внушал ему самому невыносимый ужас. И сколько там этих покоев и привратников, стоящих на пути к закону, вообще неизвестно. Так проходит день за днем и вот уже жизнь человека подходит к концу, и когда человек понимает, что приближается конец, он вдруг спрашивает привратника; почему кроме меня никто не подходил сюда к вратам закона, ведь закон доступен для всех? На что тот отвечает, что «эти врата были предназначены лишь для тебя одного, теперь я пойду и запру их».
В общем, складывается ощущение полной безнадежности. Вроде бы вот он закон или истина, она тут, рядом, всегда доступна, но какая-то сила не дает даже на йоту приблизиться к ней. Это и есть тот самый привратник…
Марсий
Марсий — в древнегреческой мифологии сатир, пастух, наказанный Аполлоном за выигранное состязание. Сын Олимпа (или сын Эагра, или сын Гиагнида). Миф о нем изложил Меланиппид.
Афина изобрела флейту (правильнее авлос), но бросила её как негодный инструмент. Марсий, однако, подобрал флейту, за что Афина ударила его.
Марсий непрестанно упражнялся и довёл игру на ней до такого совершенства, что осмелился вызвать Аполлона на состязание. Судьёй был Мидас, который, будучи близким по духу и вкусам Марсию, вынес приговор в его пользу. По другому рассказу, судили Музы, и Марсий победил, но затем Аполлон стал играть на кифаре и петь, после чего Марсий проиграл состязание. Тогда Аполлон подвесил Марсия на высокой сосне и содрал с него кожу, а Мидаса за его суд наградил ослиными ушами.
Умирая Марсий кричал: «Кто есть тот, что вырывает меня из меня самого?»

 

Лино прочитал Элизабет:
— El mar
sonríe a lo lejos.
Dientes de espuma,
labios de cielo.

-¿Qué vendes, oh joven turbia
con los senos al aire?

— Vendo, señor, el agua
de los mares.

-¿Qué llevas, oh negro joven,
mezclado con tu sangre?

— Llevo, señor, el agua
de los mares.

-¿Esas lágrimas solobres
de dónde vienen, madre?

— Lloro, señor, el agua
de los mares.

— Corazón y esta amargura
seria,?de dónde nace?

-¡Amarga mucho el agua
de los mares!

El mar
sonríe a lo lejos.
Dientes de espuma,
labios de cielo.

Он вдруг сказал ей:
— С тобой я понял, что такое дружба!
— Со мной? — Очень удивилась Элизабет.
— Дружба — это когда ты можешь прийти к тому, кого считаешь другом, просто так.
— Я никогда ни к кому не могла прийти просто так!
Лино мрачно улыбнулся, и с нежностью посмотрел на неё.
— Я тоже.
Они вновь слушали Пэт Метени и Лайл Мэйс «As falls Wichita, so falls Wichita falls».
Он вновь прочитал ей, но уже без книги:
— Море смеётся
у края лагуны.
Пенные зубы,
лазурные губы…

— Девушка с бронзовой грудью,
что ты глядишь с тоскою?

— Торгую водой, сеньор мой,
водой морскою.

— Юноша с тёмной кровью,
что в ней шумит не смолкая?

— Это вода, сеньор мой,
вода морская.

— Мама, отчего твои слёзы
льются солёной рекою?

— Плачу водой, сеньор мой,
водой морскою.

— Сердце, скажи мне, сердце, —
откуда горечь такая?

— Слишком горька, сеньор мой,
вода морская…

А море смеётся
у края лагуны.
Пенные зубы,
лазурные губы.

— Необыкновенные стихи! — Сказала Элизабет, Лино.
— Поразительные! Так просто и так проникновенно!
— Я читала о Сэлинджере, о том, каким он был человеком, как, и почему пришёл к роману «Над пропастью во ржи»… Мне кажется, Лино, что Холден — это он сам!
Ямочки на его щеках…
— «С ней танцевать всё равно, что таскать по залу статую Свободы»!
Элизабет засмеялась.
Малышка Аби, которую она кормила из бутылочки, не сводила с них глаз.
— В книге, которую я читала о Сэлинджере, писали; люди прочитавшие историю Холдена Колфилда, ехали к нему со всей страны! Они думали, что у него есть ответы.
— «Ответы»?
— Им казалось, что он может их понять, и я думаю, что он мог, но… он не был готов быть Богом.
— «Богом», Элизабет?
Она лукаво улыбнулась.
— Только Бог… поймёт!
Лино тоже улыбнулся.
— Помнишь, я рассказывал тебе о Марсельском Таро, — о карте La Mort (Смерть)?
— Помню!
Они посмотрели друг на друга сияющими глазами.
— Смерть изображена с косой, и Она косит… Почему с косой? Почему косит? В Книге пророка Исаии я прочитал: «Голос говорит: возвещай! И сказал: что мне возвещать? Всякая плоть — трава, и вся красота её — как цвет полевой.
Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа: так и народ — трава.
Трава засыхает, цвет увядает, а слово Бога нашего пребудет вечно»
Мы трава, Элизабет!

 

— Знаешь по чему я уже скучаю?
— По чему?
— По морю!
Лино мягко улыбнулся.
— La vita è come un albero di natale, c'è sempre qualcuno che rompe le palle! Жизнь, Элизабет, как рождественская ёлка, всегда найдётся чувак, который разобьёт шары!
— «Чувак»? — Рассмеялась Элизабет.
— Угу.
Он посмотрел на Аби, на своих руках, — малышка улыбалась, гулила.
— Всегда приходится по чему-то скучать.
— «Приходится», Лино, счастье моё?
— Может ли человек иметь всё, пустыню и море? Быть счастливым и сытым…
— Ты думаешь, может?
— Al contadino non far sapere quanto è buono il cacio con le pere…
Элизабет встретила его светлый взгляд.
— Не дай Бог узнать бедняку как хорош сыр с грушами!
Она погладила его по небритой щеке, прикоснулась к алым губам.
— Ты прав — бедняк потеряет покой!
Лино посмотрел на неё счастливыми глазами.
— Я так счастлив с тобой, Элизабет, что теперь, когда люди разбивают шары на моей рождественской ёлке, я просто живу дальше!
— Не просто, но живёшь. — Поняла его Элизабет. — Я тоже!
— Жан прав, — «Каких близких может иметь человек? Родителей? Детей? Друзей? Женщин?»… В Иудаизме есть интересная фраза: «Сделаем — потом поймём», не — «Поймём — потом сделаем», но — «Сделаем — потом поймём». Может быть, так и нужно жить, Элизабет, жена моя, любимая, приблизить кого-то — потом понять… кого мы приблизили?!

 

Однажды сахаб по имени Амр ибн аль-Ас спросил Пророка Мухаммада: «Кого ты любишь больше всего?». Пророк ответил: «Аишу». «Я говорю о мужчине», уточнил тот. Пророк ответил: «Её отца».

 

— Никому ничего нельзя показать!
— Что «нельзя»?
— Что я болею. Что мне больно.
— Никто никому ничего не может показать, Зайнаб!
— Ты говоришь «не может», а я говорю «нельзя»…
Они оба усмехнулись.
Издалека пустыня казалась морем, — тёплым, красным, морем.
— Люди говорят, что ты счастлив…
— Я счастлив.
Лино отпил кофе.
— А ты?
Странно она посмотрела на него, женщина с голубыми глазами.
— Да!
Он смутился, — просто «да!».
— Мне внушали: счастье не для жён султана! — Добавила Зайнаб. — Когда я выходила замуж, меня ждала жизнь животного…
Она вновь усмехнулась.
— Комнатной собачки! Миленькой, забавной.
— Почему он влюбился в тебя?
— Я с ним сражалась!
Лино удивился.
— Но полюбили мы друг друга не поэтому…
Зайнаб не договорила, посмотрела на сад с красными Маками.
— Болезнь разъединяет большинство людей, а нас — соединила!
Он тоже посмотрел на Маки — на зелёном фоне сада, они казались брызгами крови.
— А что тебя соединило с твоей женой?
Зайнаб перевела взгляд на него.
Это был неожиданный вопрос.
— Прошлое, — я думал, что прошлое.
— «Думал»?
Лино тоже перевёл взгляд на неё — глаза Зайнаб были красиво подведены.
— Эмпатически мы всегда были настроены друг на друга…
Он не договорил, Маки вновь привлекли его взгляд.
— Каких близких может иметь человек, Зайнаб? Родителей? Детей? Друзей? Женщин?..
Он вдруг улыбнулся.
— В 15 веке один рыцарь обратился в Суд любви и заявил, что он и другой рыцарь любили одну даму. Дама же любила второго рыцаря, но обещала уступить первому, если она разлюбит своего избранника. Немного позднее дама выходит за него замуж, и первый рыцарь требует исполнения дамой своего обещания. Суд торжественно постановил: иск рыцаря справедлив, ибо между мужем и женой любви быть не может!
Зайнаб засмеялась.
— «Суд любви», Лино?
Она была красива, Зайнаб, — Чёрная роза султаната Аль-Асвад! Он улыбнулся её глазам цвета голубого Топаза.
— Самый… непрощающий, суд, на этой земле!

 

Поэт Гийом де Машо, например, отстаивал мнение, что дама, у которой умер её возлюбленный, меньше заслуживает сострадания, чем та, возлюбленный которой был ей неверен.
Каждый казус такого рода подвергался обсуждению в соответствии со строгими нормами. Например: «Чего бы вы более пожелали: чтобы люди дурно говорили о вашей возлюбленной, а вы знали бы, что она вам верна, или же чтобы люди говорили о ней хорошее, а вы знали бы за нею дурное?». Ответ, разумеется, должен был быть следующим: «Мадам, лучше бы для меня слышать, что о ней говорят хорошее, и зреть дурное»

 

Дэвид Боуи пел в его машине «Let's dance» —
«(Давай танцевать)
Надевай свои красные туфельки и танцуй блюз.
(Давай танцевать)
Под песню, что играет по радио.
(Давай качаться)
Пока цветомузыка озаряет твоё лицо.
(Давай качаться)
Пробираться через толпу туда, где никого нет»

Лино вспомнил «Каких близких может иметь человек, Брегг? Родителей. Детей. Друзей. Женщин. Родителей или детей у вас нет. Друзей у вас быть не может.
— Почему?
— Я не имею в виду ваших товарищей, хотя не знаю, захотите ли вы всё время оставаться с ними, вспоминать…
— О небо, с какой стати! Ни за что!
— Ну вот! Вы знаете две эпохи. В одной вы провели молодость, а другую познаете теперь. Если добавить эти десять лет, ваш опыт несравним с опытом любого вашего ровесника. Значит, они не могут быть вашими равноправными партнерами. Что же, среди стариков вам жить, что ли? Остаются женщины, Брегг. Только женщины.
— Скорее одна женщина, — буркнул я.
— Насчет одной теперь трудно.
— Как это?
— Мы живем в эпоху благосостояния. В переводе на язык эротических проблем это означает — беспощадность. Ни любовь, ни женщину нельзя приобрести за деньги. Материальные факторы исчезли.
— И это вы называете беспощадностью, доктор?
— Да. Вы, наверно, думаете — раз я заговорил о купле любви, — что речь идет о проституции, скрытой или явной. Нет. Это уже очень давняя история. Раньше женщину привлекал успех. Мужчина импонировал ей своим заработком, профессиональным мастерством, положением в обществе. В равноправном обществе все это не существует. За редкими исключениями. Если б вы, например, были реалистом…
— Я реалист. — Он усмехнулся.
— Это слово теперь имеет иное значение. Так называется актер, выступающий в реале. Вы уже были в реале?
— Нет.
— Посмотрите парочку мелодрам, и вы поймете, в чем заключаются нынешние критерии эротического выбора. Самое важное — молодость. Потому-то все так борются за нее. Морщины, седина, особенно преждевременная, вызывают почти такие же чувства, как в давние времена проказа…
— Почему?
— Вам это трудно понять. Но аргументы здравого смысла бессильны против господствующих обычаев. Вы все еще не отдаете себе отчета в том, как много факторов, игравших раньше решающую роль в эротической сфере, исчезло. Природа не терпит пустоты: их должны были заменить другие. Возьмите хотя бы то, с чем вы настолько сжились, что перестали даже замечать исключительность этого явления, — риск. Его теперь не существует, Брегг. Мужчина не может понравиться женщине бравадой, рискованными поступками, а ведь литература, искусство, вся культура целыми веками черпала из этого источника: любовь перед лицом смерти. Орфей спускался в страну мертвых за Эвридикой. Отелло убил из любви. Трагедия Ромео и Джульетты… Теперь нет уже трагедий. Нет даже шансов на их существование. Мы ликвидировали ад страстей, и тогда оказалось, что вместе с ним исчез и рай. Все теперь тёпленькое, Брегг»

 

Он выбрал розу, — в цветочном магазине, он выбрал розу Extase. Она была малиново-красной и пахла знакомо, но таинственно.
Лино вспомнил «А что тебя соединило с твоей женой?»
— Что соединило? — Подумал он. — Одержимость по имени Любовь!
Лино вновь понюхал малиновую розу, — она опьянила его, свела с ума (!), он почувствовал тоску; смертельную и сладкую!
Ему захотелось поехать к женщине, которая ждёт его дома — ему вновь было 33 года, когда хочется только побеждать!
Продавец консультант заметив его замешательство, предложил ему кофе и кальян, — это был юный мальчик с нежным как у девушки, лицом.
Он напомнил ему Рика.
Лино почувствовал тоску по сыну — тоже! Он никогда не мог выбрать между ними, никогда! Он любил их почти одинаково, жадной сердечной любовью!
Он отказался от кофе, — он не мог смотреть на этого юношу!
Он забрал все розы Экстаз, — букет был таким большим, что ему пришлось прижать их груди, и они были как все его женщины и дети!
Дэвид вновь пел в его машине «Давай танцевать» —
Если ты скажешь бежать, я побегу с тобой,
Если ты скажешь прятаться, мы спрячемся.
Потому что моя любовь к тебе
Может разбить сердце пополам,
Если ты упадёшь
В мои объятия
И будешь трепетать, словно цветок.

— Да, — Подумал Лино. — Давай танцевать, Элизабет!

 

Признавая доктрину о двойном предопределении, кальвинисты, тем не менее, говорят, что спасение подаётся только по вере во Христа и дела веры для спасения не нужны, но по ним определяется, истинна ли чья-либо вера или нет. Есть дела — значит, есть вера. Понять это можно одним простым уравнением: вера = спасение + дела, а не вера + дела = спасение

 

Элизабет почувствовала волнение, когда Лино приехал домой, и не сразу вышел из машины.
А потом он появился — весь в чёрном, как Минотавр!
Он был красиво причёсан, — в стиле незабываемых мужчин старого Голливуда, мужественно и стильно.
Она спала, когда он уехал в больницу, — он опять с ней не попрощался!
Лино достал из своего чёрного Mercedes Gelandewagen Brabus, цветы — огромный букет, красных роз.
Элизабет с нежностью подумала, ты никогда обо мне не забываешь, никогда!
Он увидел её — заметил в окне, замер, улыбнулся, вспыхнул.
Элизабет почувствовала себя счастливой. Лино!
Она вспомнила, как Жан сказал ей «Каждый раз, когда стреляешь в человека, внутри что-то обрывается. Страшное чувство! Каждый раз, обрывается! Это похоже на любовь».
Она подумала, каждый раз, когда я вижу Лино, внутри тоже что-то обрывается!
Он зашёл в дом, нашёл её.
— Ты всегда меня ждёшь, Элизабет, всегда!
— Почему ты в чёрном, моя очаровательная любовь? Лино!
Он подошёл.
— Давай заберём Рика из института? Я, кажется, не могу без него жить!
Лино ласково взял её лицо в свои руки.
— Зачем же ты его отпустил, любимый?
— Думал, что смогу.
Он наклонился над её губами, прижался, поцеловал.
И она прошептала ему:
— Ты всё ещё отпускаешь, когда не хочешь отпускать?
Они заглянули друг другу в глаза.
— Я всё ещё боюсь сказать; «останься»! Только тебе, не боюсь!

 

— Я думала, что я… мы (!), немного успокоились, но я не успокоилась, Лино (!), я… схожу с ума!
— Есть два типа игроков в го — одни играют и думают: «мне мало, мало, мало (!)», а другие: «хватит, хватит, хватит (!)»…
— Мы игроки в го?
— В Судьбу!
— А другие люди?
— Они тоже играют, но в И цзин.
— Тебе «мало» или «хватит»?
— Мне?
Он посмотрел на неё с нежностью.
— Люби безумную деву из Ивакура. Кукушка (!)
— «Безумную деву»? — Улыбнулась она.
— Я могу сделать тебя счастливой!
Лино посмотрел на неё со страстью.
— Я не только люблю тебя, но и могу сделать счастливой!
— А других не мог?
— Даже если очень хотел.
— Это и есть Судьба? — Удивилась Элизабет. — Когда не только любишь, но и можешь сделать счастливым…
— Да!
И, охваченные блаженством, о котором они не смели, и мечтать, они заново растворились в исходной бесконечности кристального забвения, откуда демон по имени Жизнь звал их и звал

 

— «Безумная дева из Ивакура»… Расскажи!
— У Ёса Бусон есть рисунок — (хайга); «Малая кукушка в гортензиях», нарисованный по этим стихам (хайку): «Кукушка малая летит/мимо цветка гортензии»…
Лино закурил сигарету.
— Ивакура — это район Киото, известный кукушками и…
Лукавая улыбка.
— Психушкой.
Улыбка стала задумчивой.
— Мне говорили, что лечебница при храме…
— Кто говорил? Если не секрет.
— Никаких секретов. Полковник Покер. Я был молод и слушал его рассказы вполуха.
— Жалеешь, что «вполуха»?
— И да, и нет — иногда он рассказывал о… людях, скажем так.
— «О людях»?
— Знаешь, почему хорошо быть молодым?
— Скажи мне!
— Ты ещё не не понимаешь людей, — наоборот; тебе кажется, что ты их понимаешь!
Элизабет смутилась.
— Мы путешествовали — Балканы, — Босния, Сербия, Хорватия, Черногория… У него был… le intérêt, к коммунистической архитектуре.
— «К коммунистической»? — Очень удивилась она.
— Знаешь, что поразительно? Чудовищно, но гениально!
Лино стряхнул пепел в пепельницу с какающим в неё человечком.
— Мы были в Ясеновац…
— Концлагерь?
— У меня в голове не укладывается, что…
Он не договорил.
— Что?
— Что люди убивали людей.
Элизабет поняла его.
— Миллион жертв усташей — хорватских фашистов. У меня это тоже не укладывается в голове!
— Больше, Элизабет, больше!
Лино выдохнул дым сигареты.
— И я думаю, знаешь, о чём? Одни спасают, а другие убивают… в этом весь человек!

 

— Помнишь, я рассказывала тебе о Сэлинджере? Война его… изнасиловала, — его личность.
— Ты хочешь сказать мне, что он изменился творчески!?
Элизабет посмотрела на Лино очарованно.
— Тебе ничего не нужно объяснять!
Его глаза вспыхнули.
— Тебе — тоже!
Он заглянул ей в глаза.
— Это и есть любовь, Элизабет?
— Нет, счастье моё, это безумие!
Они поздно обедали, в кухне в марокканском стиле.
— Тебе нравится суп?
— Как он может мне не нравится, Элизабет?! Я люблю всё, что ты делаешь!
— «Всё»? — Удивилась она.
— Да…
Лино посмотрел на неё с нежностью.
— Ты очень страстный человек, жена, ты ничего не делаешь наполовину!
Он вновь очаровал её, мужчина в белой футболке с Марлоном Брандо.
— Я в тебя влюблён!
Элизабет взволнованно улыбнулась.
— Именно поэтому?
Улыбка на его алых губах.
— Не только!
— А ещё почему?
Она заулыбалась.
— Жан сказал мне «У меня была мечта; жить и любить, не голодать, иметь немного денег, и пусть рядом будет Друг».
— Как просто и как сложно!
Лино ласково улыбнулся.
— Ты права — нет ничего проще и сложнее!
— Дружбы?
— Сердца, — человеческого сердца!
Он вновь посмотрел на неё с нежностью.
— Ты сказала мне «Одни из-за нас умирают, а другие из-за нас живут… почему? Мы же этого не хотели! Мы в этом не виноваты!»…
— Почему?!
— Не почему. Это сердце! Это даже не мы сами!
Элизабет поразили слова Лино.
Она вспомнила «Вот внутренний ландшафт, география души; мы пытаемся различить его очертания всю нашу жизнь.
Те, кому посчастливится найти их, как воду, бегущую среди камней, но не покидающую своего русла, обретают покой и кров.
Некоторые обретают их там, где родились. Другие, гонимые вечной жаждой, покидают родной город у моря, ища свежести в пустыне. Это люди, рожденные в холмистой деревенской местности, достигающие существенного облегчения в напряжении и одинокой суете большого города.
Для некоторых поиск — повод раствориться в другом, ребенке или матери, дедушке или брате, возлюбленном, муже, жене или непримиримом враге.
Несчастные и счастливые, баловни Фортуны и неудачники, отверженные и любимые, мы скользим по жизни, не холодея от предчувствия, не агонизируя, когда железные оковы наших душ распадаются, и мы становимся, наконец, собой»
Элизабет подумала, «это сердце! Это даже не мы сами!»
Она вновь вспомнила «Я видел мужчин, для которых смерть брата была страшней, чем смерть единственного ребенка. Видел невест, превратившихся в матерей, которые лишь однажды, в далеком детстве, излучали счастье, сидя на коленях собственного дядюшки»
Элизабет подумала, что нас делает счастливыми, и что несчастными? Сердце, для которого смерть брата страшнее, чем могла бы быть, смерть единственного ребёнка, — сердце, которое было счастливо лишь однажды, когда рядом был любимый дядюшка!
Как понять сердце? Своё, другого человека. И возможно ли это понять? Возможно, ли понять человека, для которого смерть брата — трагедия, конец, а смерть ребёнка — нет, — да, печально, да, жаль, но не более? Как понять женщину, которая любит всех и никого, кроме своего дядюшки?
Она вспомнила, как Жан сказал ей «Да будем же счастливы; нас не разлучила смерть, и жизнь не разлучила!
— Вы хотите сказать; мы друг друга не предали?
Жан посмотрел на неё очень ласково, улыбнулся.
— Я не могу вас предать, Лизетт, и вы меня — не можете, у нас не такие отношения, — нам никогда не придётся что-то друг другу прощать, я люблю само ваше существование, я люблю вашу душу…
Он смущённо улыбнулся.
— «Скорблю о тебе, брат мой Ионафан; ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской»
Он заглянул ей в глаза.
— Вы понимаете, Лизетт? «Когда кончил Давид разговор с Саулом, душа Ионафана прилепилась к душе его, и полюбил его Ионафан, как свою душу»… В этом мире я нашёл душу похожую на мою душу!»
Он тоже говорил ей о сердце.
Однажды три человека спустились в царство Тьмы — один ослеп, другой сошёл с ума, а третий встретил самого себя! То было царство Истины — брат и сестра любят друг друга как мужчина и женщина, а их родители… поставь их друг напротив друга, они бы хлестали друг друга наотмашь.

 

Элизабет спросила Лино:
— Это нас оправдывает? Сердце?
— Нет.
Он посмотрел ей в глаза.
— Когда ты понимаешь, что… сердце пожрало всё, какой смысл оправдываться!?
— «Пожрало»? — Смутилась она.
— Я обожал Рика, — Вдруг сказал ей Лино. — И я обожал тебя. Я обожал вас обоих; то тебя сильнее, то его…
Он посмотрел на неё очень ласково.
— Ты понимаешь? Я между вами разрывался! Я хотел быть и с ним и с тобой!
Элизабет почувствовала печаль.
— Никто не понимает тебя, так как я — я тоже хотела быть с тобой и никого не потерять!
Лино грустно улыбнулся.
— Никто не может иметь всё, любимая, разве это будет честно?
Она задумчиво усмехнулась.
— Из-за этого никто не может иметь всё? Из-за честности?
Он почти улыбнулся.
— Не из-за этого. Хочешь иметь всё? Решись это «всё» взять.
— И всё?
— В конце концов, Дьявол нас поимеет, но бери это «всё» так, чтобы это того стоило.
Мужчина в футболке с Марлоном Брандо нежно прикоснулся к её щеке.
— Я не видел счастливыми людей имевших всё, или почти всё. Что значит «всё» в представлении обычных людей? Деньги и женщины. Но, Элизабет, все женщины одинаковы, и мужчины — тоже. Питера Линдберга — фотографа, снимавшего таких эффектных женщин как Линда Евангелиста, Синди Кроуфорд, Татьяна Патиц, Наоми Кэмпбелл, Кристи Тарлингтон, спросили; что самое сексуальное в женщине? Он ответил; мозги. Даже когда ты с ней спишь.
Элизабет задумалась.
— Мозги — это ум, Лино?
— В женщине — это чувствовать грань, а в мужчине — не быть мудаком.
— «Грань»?
— Ты всегда чувствуешь, что мне нужно и что не нужно!
Она удивилась.
— А «не быть мудаком»?
— Есть такие парни… пописав, они не моют руки, а потом здороваются за руку с другими парнями…
Элизабет засмеялась.
Лино смущённо заулыбался.
— Я хочу сказать; нужно быть чистоплотным человеком, Элизабет.
— Я тебя поняла!
— Да?
Он заглянул ей в глаза.
— Ты сказал мне: нужно быть Человеком, Элизабет!

 

Суп остыл, — они просто о нём забыли!
— Извини!
Элизабет смущённо улыбнулась.
— За что?
Лино посмотрел на неё с нежностью.
— За то, что тебе со мной хорошо!? Не извиню!
Она засмеялась.
— Не извинишь?
— Нет!
— Мне с тобой хорошо! Мне с тобой интересно! Ты для меня… все!
— «Все»?
— Любимый, друг, любовник, отец, муж, парень, половинка!
Элизабет заглянула Лино в глаза.
— Я всегда была одна — насколько может быть одинок человек.
Странно это прозвучало для него.
— А насколько он может быть одинок, Элизабет?
— Если бы я жила в Спарте, меня бы звали Одинокл…
Он разразился смехом, — он ещё никогда не смеялся так громогласно!
— Говорят; не нужно думать о том, что ты проиграл, — нужно думать о том, что выиграл…
Лино вытер глаза от слёз.
— С тобой… да, провалы не провалы, а недоразумения! За это можно всё отдать, Элизабет, за… Надежду!
— Да, — Поняла его Элизабет. — За надежду можно отдать даже жизнь, но надежда без жизни — ничто, так же как любовь, без памяти.
— А как же выражение «Я люблю тебя без памяти»? — Спросил её он, с блеском в глазах.
— Это значит: я хочу жить как новенький.
— Это плохо?
— «Всё теперь тепленькое, Брегг».
Лино смутился.
— Что это значит? Для тебя?!
— «Всё теперь тёпленькое, Брег»? — Переспросила его Элизабет. — Если бы ты знал, сколько я видела людей, которые не хотели никого помнить… бывших жён, бывших детей! И мне было противно! Они все хотели жить как новенькие!
— Ты говоришь так, словно тебе было не противно, а больно…
— Больно? Возможно. Я их ненавидела. Есть такое слово «негодяй»…
Она вдруг улыбнулась.
— «Негодяй»… смешное слово! «Негодяй» — это… злодейский злодей из старых вестернов или фильмов про Кунг-фу — «Люк, я твой отец»!
Лино засмеялся.
— Они все были негодяями?
— «Негодяй» — это человек внушающий негодование своими поступками…
Элизабет лукаво улыбнулась.
— И я негодовала.
— А другие?
Она прислушалась к музыке звучащей рядом с ними — O «Laura Palmer theme».
— Знаешь, чего я хочу? — Вдруг сказала Элизабет, Лино. — Послушать Ost Шоссе в никуда!
— Какой из фильмов Линча тебе нравится больше всего?
— Ты знаешь — Малхолланд Драйв.
Она прикоснулась к его руке почти украдкой.
— Кто убил Лору Палмер?.. Ты спрашивал «а другие»? Другие…
Элизабет посмотрела на Лино с нежностью.
— Помнишь трёх обезьян, — не обезьянок, а обезьян; одна не видит, другая не слышит, а третья не говорит? Существует ещё одна обезьяна — она прикрывает промежность!
— «Промежность»? — Удивился он.
— Она…
Элизабет гневно улыбнулась.
— Держится за своё.
— Они тоже держались?
— Нет, — Сказала ему она. — Я всё-таки хочу послушать Led Zeppelin «Dazed and Confused»!
— Ты же любишь «Ten years gone»…
Элизабет улыбнулась.
— «Обманут и ослеплён» —
Я был обманут и ослеплен,
Верил своей женщине и любил её…
Многие говорят, да только мало кому довелось испытать это на себе:
Женская душа была сотворена в преисподней!
Лино вспомнил «Мне с тобой хорошо! Мне с тобой интересно! Ты для меня… все!»
Он почувствовал то же самое.
— Помнишь, Охотник на оленей? — Вдруг сказала ему она. — Кристофер Уокен — Ник… Как он… сломался? Нет. Что-то другое!
Лино понял Элизабет.
— Он уже умер — мне так кажется (!).
— Другие, — Сказала ему она. — Были как Ник — ментально не устойчивы!
— И?
Он понял.
— Их всё устраивало.
Как трагично это прозвучало!
— «Я себе представил, как они сидят в каком-нибудь баре в своих пижонских клетчатых жилетках и критикуют спектакли, и книги, и женщин, а голоса у них такие усталые, снобистские. Сдохнуть можно от этих типов»…
Элизабет невесело улыбнулась.
— Другие были как Ник — ещё живы, но уже мертвы. Есть такие люди, Лино… им двадцать лет, а они уже всё пережили и от всего устали!
— Холера наших дней — молодость без молодости!
— Одна-единственная фраза может передать мою грусть: её ставят обычно в конце описания, повествующего о паломничестве героя к местам прежней любви или былой славы, вот эта фраза: «…и он заплакал…»
— Тебе нравится Жан Жене? — Удивился Лино.
— Не нравится!
Он улыбнулся.
Элизабет заглянула ему в глаза.
— «…и он заплакал…». Просто и отчётливо.
— Тебе тоже хочется заплакать, Элизабет?
— Иногда.
— Когда?
Она посмотрела на него очарованно.
— Я посмотрела 5 сантиметров в секунду…
— Ещё раз?
— Ещё один!
— Почему?
— Если я найду место, не наполненное одиночеством,
Пойдём туда со мной
Давай пойдём вместе, друг
Мой друг!
— «Место, не наполненное одиночеством»?
— «Обманут и ослеплён»… Я думала, что это фильм о любви!
— А оказалось?
— О Не судьбе.
— «О Не судьбе»?
— Скажем так: эта любовь не была судьбой!
— Как странно, любимая!..
— Поезд тогда застыл посреди заснеженной пустоши на без малого два часа. Каждая минута тянулась ужасающе долго. Время словно возненавидело меня и текло где-то в вышине с бесконечной медлительностью. Стиснув зубы, я изо всех сил боролся с подступавшими к горлу… Слезами…
Элизабет вновь заглянула в лазурно-голубые глаза, мужчины сидящего рядом с ней.
— Я думаю; что делает любовь Судьбой? Что нас связывает, и что не связывает?
Она вспомнила «Аварэ, горестна жизнь земная! Ни старому, ни молодому не дано знать, где положен ему предел. Кому-то смерть суждена от единой лишь стрелы, и нет утешения детям его и жене, пока они живы, а вот мне по грехам моим выпала карма такая, что я не могу умереть, хоть и убил себя. Может быть, тянется так моя жизнь потому, что я слишком любил Судью Ёсицунэ? Что ж, в Страну Мрака я вступлю со спокойной душою, вот только ещё раз взгляну на меч, дарованный мне господином.
Он обнажил короткий меч, засунул остриё в рот и поднялся на ноги, держа руками колени. Затем он отпустил руки и рухнул ничком. Гарда упёрлась в губы, а лезвие сквозь волосы на затылке вышло наружу»
— Да, — Подумала Элизабет. — Горестна жизнь земная, Аварэ!
— Не судьба — это?.. — Спросил её Лино.
— Когда вы друг от друга всё дальше и дальше!
Она сказала ему это с бездонным сожалением.
— Придёт час, и расстояние между нами станет таким большим, что мы уже не сможем ездить друг к другу на поезде
— Я люблю тебя, жена моя, — С грустной нежностью сказал ей он. — Ты права, ты во всём права! Теперь я понимаю, почему Мария думала; я просто напоролась на мою любовь к тебе!
— Почему же, счастье мое?
— Каждый раз, когда Не судьба, хочется заплакать!
— Да, моя очаровательная любовь, да! Все эти годы я бежал вперёд, хотел обрести что-то важное, что-то недостижимое, и, кажется, в конце концов, остался ни с чем. Я не знал, откуда вырвалась эта тревожная мысль, и боялся признаться себе, что это правда, и продолжал работать. Потом, я заметил, что день ото дня моё сердце ожесточается, а жить становится всё невыносимее. Однажды утром я с ужасом осознал то, что до сих пор не мог принять. Мне стало ясно, сколь многое я утратил. Я уволился из компании, и я понял, что стою на краю пропасти…
Назад: Элиз Вюрм Каждый раз, когда мы влюбляемся Книга четвертая
Дальше: Охотник на оленей