11

— Роман Процковский сегодня умер. — Реутов меряет шагами кабинет. — Так и не пришел в сознание. Ты понимаешь, что это значит?

Семенов сидит за столом майора Васильева, на данный момент изображающего кладбищенского бомжа, и думает о вчерашнем вечере. Всю ночь его преследовало почерневшее лицо трупа, обнаруженного в квартире убитой старухи, и жена несколько раз будила его ночью, потому что спал он неспокойно, а теперь чувствует себя совершенно разбитым.

— Выпей кофе и слушай. — Реутов поставил перед ним чашку с пряно пахнущим напитком. — Потерпевший умер, отныне это дело об убийстве, и у нас есть два свидетеля.

— Но девчонки ничего не видели.

— Правильно. Вот только люди, которые убили Процковского, в это не поверят. — Реутов остановился, мрачно глядя за окно. — Была крохотная надежда, что парень оклемается и расскажет, кто и почему с ним так поступил, но вышло так, как вышло, и теперь наши свидетельницы превращаются в мишень.

— От Виктора что-то слыхать?

— Пока нет, но это вопрос времени. — Реутов запер бумаги в сейф. — Теперь по второму убийству. В квартире были прописаны двое: собственно убитая, Смалькова Анна Мироновна, и ее мать, Рыбник Мария Константиновна. Если бы она была жива, ей бы сейчас было девяносто четыре года. Я думаю, это ее труп мы обнаружили в квартире.

— Я обнаружил. — Семенов отхлебнул кофе, жалея только, что это не коньяк. — А лучше бы я этого вообще не видел.

— Ну да, ты плохо это воспринял. — Реутов хмыкнул. — Меня зрелище тоже не порадовало. Просто вот даже знать, что она жила в квартире с этим трупом, вытаскивала его, когда было нужно, подкрашивала… жуть.

— Ну, да. — Семенов поморщился. — Дэн, а нет коньяка?

Реутов открыл сейф и, достав бутылку «Хеннесси», налил Семенову прямо в кофе.

— Занимайся записями убитой старухи, составь летопись этого чертова дома, а я в морг. — Реутов снова запер бутылку в сейф. — И результат мне нужен сегодня.

— Сделаю. — Семенов отхлебнул из чашки. — Корни пущу у себя в кабинете, но сделаю.

Семенов захватил чашку с коньяком и ушел к себе, радуясь по дороге, что ему не придется ехать в морг, где лежит почерневший труп в цветастом платье. И еще он был благодарен Реутову — и за коньяк, и за то, что тот — нормальный понятливый мужик. Ну не может он, Виталий Семенов, смотреть на этот жуткий труп, он и сам не знает почему — трупов он навидался достаточно, а вот этот — нет, выше его сил. И Реутов это понял и не стал давить, и если он станет начальником, это хорошо, потому что майор Егоровский — настоящая задница, то-то ему будет как серпом по яйцам весть, что от исполняющего обязанности он не поднимется в кресло начальника! А ведь все думают, что именно Егоровский займет место Бережного, да только не на ту лошадку ставят, а он, Семенов, никому ничего не скажет, потому что уважает и Бережного, и Реутова. Он когда-то работал с ними обоими над очень опасным делом и успел увидеть их и узнать, так что трепать о них попусту ни за что не станет.

Хотя посмотреть на лицо Егоровского, когда тот узнает, что не займет кабинет Бережного, он бы не отказался.

Семенов отхлебнул из чашки и принялся разбирать записи полоумной старухи, прикидывая в уме, кому из жильцов так понадобилось убивать эту идиотку.

А уж подбрасывать труп под дверь девчонке и вовсе было подлостью, тут Реутов прав.

Сима проснулась от запаха кофе.

Таня сидела в кресле и хлебала горячий напиток, просматривая утренние новости в Интернете. То, что Таня смотрит именно новости, Сима уже знает.

— Слушай, Сима, я сегодня выходная, давай поедем по магазинам. Папа нам денег даст.

— У меня есть деньги. — Сима не выспалась, и настроение у нее скверное. — Но мне в магазинах ничего не надо.

— По магазинам ходят не потому, что тебе что-то надо, а потому, что хотят поглазеть на всякую фигню и купить что-то не очень нужное, но утешающее. — Таня закрыла ноутбук и взглянула на подругу. — И Циноти возьмем, втроем веселее.

— Можно и по магазинам.

Сима думает о Реутове и злится сама на себя. Может, поход по магазинам отвлечет? Ночной разговор с Милошем не успокоил ее, лишь подтвердил то, что она и сама всегда знала: этот мужчина никогда не будет принадлежать ей, даже во временное пользование не достанется. И понимание этого причиняет Симе ужасную боль.

— Ладно, поедем. — Сима думает о том, что нужно поехать к Сэмми, но она хочет сделать это одна, ей нужно побыть там одной. — Только я ненадолго съезжу на работу, но через часик вернусь.

— Ладно, давай. — Таня допила кофе и поднялась. — Через час заедешь за нами, и отправимся веселиться, потому что так дальше жить нельзя. Сплошная черная полоса, никакой радости. Кстати, мне уже звонил майор Реутов и сказал, что мое задание — сидеть и не высовываться. Ну, это все же лучше, чем быть попугаем на телефоне, хотя я надеялась поучаствовать в расследовании.

— Успеешь еще. — Сима взяла одежду и направилась в ванную. — Я завтракать не буду, поем в городе.

Ей нужно к Сэмми, очень нужно. Она чувствует его присутствие рядом, и ей нужно побыть с ним, потому что горе, раздирающее ее сердце, никуда не делось, оно просто притаилось, но сегодня снова выскочило из засады и принялось терзать ее.

— Мой котик-братик…

Сима стоит под душем, и слезы смешиваются с водой. Она и рада бы не плакать, но как не плакать, когда она так скучает, когда невозможно ни жить, ни дышать, потому что она, блин, так сильно любила Сэмми! Как она может перестать горевать?! И — да, она знает, что он был кот, а не человек, из-за кота так горевать неправильно, горюют, когда умирают люди, но что ей до этих людей, она их не знает, а кота она знала много лет и много лет любила его и дорожила им, потому что лишь он один любил ее! Как она может думать о том, что горевать из-за кота смешно и глупо, пусть смеется тот, кому это смешно, а она никак не может забыть черные шелковистые лапки и янтарные глаза на абсолютно черной бархатной мордочке, иногда взирающие на нее со снисходительностью высшего разума, как она может не горевать?! Шестнадцать лет он был ее другом и братом, той самой живой душой рядом, самым близким существом. И то, что он при этом был котом, не делает ее горе меньше, как этого можно не понимать, Сима не знает, но ей плевать на тех, кто не понимает. Это ее жизнь, и это ее горе, и никто не знает, чтоона чувствует.

Зеленый отполированный камень едва виден с дорожки, ведущей на берег. Сима отодвигает ветки и идет к нему, думая о том, как, должно быть, странно Сэмми вдруг оказаться без тела. Но она здесь, с ним — и они всегда будут вместе.

Камень теплый и на солнце кажется почти прозрачным. Сима садится рядом, поджав ноги, и закрывает глаза. Видит бог, ей надо побыть одной. Ей надо о многом подумать, но больше всего ей надо подумать о том, что делать с любовью, которая неожиданно рухнула на нее, при этом все уже заранее обречено на провал.

— Ты понимаешь, малыш, он не такой, как остальные. — Сима привыкла разговаривать с Сэмми, ей это нужно. — Он красивый — нет, на свете есть красивые мужчины, но, кроме этого, он настоящий. В нем есть мужское начало, и даже если его нарядить в идиотскую вязаную безрукавку, он не перестанет быть мужчиной… Хотя нет, с безрукавкой перебор. Но ты понимаешь, о чем я. В нем есть то, чего я никогда не видела в других, — он может быть домашним котом, но это не отменяет в нем хищника, потому что такова его природа. Господи, что я несу…

Сима замолчала, прислушиваясь к звукам. За кустами шелестит река, с другой стороны гудит город, а Сима посредине, словно вне и того, и другого, вне мира и вне времени вообще. И, возможно, если закрыть глаза, появится Тропа — вот просто сидеть здесь и никуда не идти, и Тропа приведет ее к воротам, которые теперь всегда открыты, и там спокойно и тихо. И если поймать это ощущение тишины сейчас, здесь, то проблемы, которые появились в последнее время, как-то сами рассосутся. Ведь уже бывало так, и не раз, — вот она что-то не хочет делать и откладывает, откладывает, потому что — ну, вот не хочет, не лежит душа, а потом оно — раз! — и само как-то решается, разруливается.

Сима пересыпает песок из ладони в ладонь, и он с сухим шелестом ложится гладкой горкой около бетонной стяжки, удерживающей памятник и закрывающей могилку Сэмми. Таня была права, так надо было сделать, никто не наступит, и дождь не достанет, и собаки не разроют.

Сима даже не заметила, как выкопала в песке ямку сантиметров двадцать в глубину, пока ее пальцы не наткнулись на какой-то гладкий предмет у основания бетонной стяжки. Предмет прилип к бетону, но Сима нажала пальцами и вытащила — это оранжевая пластиковая капсула от киндер-сюрприза. Видимо, она была в песке, когда Роман наливал бетон.

— Чего только люди не бросают…

Сима уже совсем было хотела швырнуть капсулу подальше, но сквозь кусты идут люди, и идут как раз к тому месту, где она сидит. А бросать мусор на глазах у людей нехорошо, да и вообще, зачем его бросать, если можно положить в сумку и потом кинуть где-нибудь в мусорный контейнер.

— Вот здесь, я еще тогда запомнил…

Мужчина останавливается и смотрит на Симу, около него стоит заплаканная женщина. У мужчины в руках лопата, и Сима понимает, зачем эти двое здесь.

— Извините…

Мужчина даже попятился, но женщина не дала ему уйти.

— Я не думаю, что она станет возражать. — Ее голос, низкий и хрипловатый, дрожит от сдерживаемых рыданий. — Мы накануне гуляли здесь и видели памятник, а сегодня утром погиб наш малыш… попал под машину. И мы подумали, что раз уж здесь есть захоронение, привезти его сюда… тоже. Мы не думали, что…

— Понимаете, Зак был таким милым псом, и мы его очень любили, и он просто выбежал на дорогу, а водитель не успел притормозить… — Сима видит, что мужчина держится из последних сил. — Ему было всего пять лет… И водитель не виноват, конечно.

— Вы хотите его здесь похоронить?

— Да. — Мужчина смотрит на лопату в своей руке, словно только что ее обнаружил. — Мы хотим похоронить Зака здесь, чтобы… Ну, чтобы можно было иногда приходить.

— Он был самым лучшим псом в мире! — Женщина снова заплакала. — Господи, я просто не могу поверить, что мы сейчас зароем его и уйдем!

Мужчина осмотрелся и начал копать яму по другую сторону от тополя.

— Вы памятник сделали, вот так мы и увидели. — Женщина присела рядом с Симой. — Были здесь — и увидели, Зак его обнюхал… Господи боже мой, могла ли я думать, что через два дня мы будем копать тут яму для него!

— Лена, это случайность.

— Я знаю, но мне что, легче от этого? — Женщина плачет навзрыд. — Вот, смотрите, какой он был славный!

Она достала телефон и продемонстрировала Симе фотографию крупного молодого ротвейлера с умильной мордахой.

— Все говорят, что ротвейлеры злобные, но я думаю, что характер собаки зависит от характера хозяина, если хозяин отморозок, и пес будет точно таким же. — Женщина всхлипнула. — А наш Зак был добрым, ласковым псом и очень игривым. Он в жизни своей никого не укусил или что-то такое, кошек никогда не обижал…

Сима понимает, что женщине нужно кому-то рассказать, ей точно так же хотелось рассказать о Сэмми людям, которые его не знали, хотелось объяснить, каким он был, чтобы люди понимали, что это не просто кот, а самый лучший кот в мире и скорбеть по нему — вещь вполне естественная. А еще она понимает, что сейчас нужно уйти и дать этим двоим проститься со своей собакой.

А она придет сюда позже, ведь Сэмми теперь всегда будет здесь.

— Смерть наступила по естественным причинам. — Патологоанатом подает Реутову заключение. — Внутренние органы трупа сохранились, никаких следов насилия не обнаружено, как и остатков веществ, которые могли бы послужить причиной смерти.

— То есть ее не били по голове тупым тяжелым предметом, не душили и не травили. — Реутов бегло просматривает протокол вскрытия. — От чего же она умерла, от старости?

— Можно и так сказать. Эта женщина нормально питалась, и убил ее банальный инфаркт, который, возможно, случился в отсутствие дома родственников или же ночью, и она не проснулась. Тело мумифицировалось отчасти потому, что эта женщина при жизни очень много пила. Она проспиртовалась насквозь — тем не менее это не помешало ей дожить до очень преклонных лет. В момент смерти ей было лет восемьдесят пять, туда-сюда пару лет.

— Это подтверждается данными из реестра, прописаны были убитая Смалькова и ее мать, Рыбник Мария Константиновна. Когда наступила смерть?

— Судя по анализам, как я и предполагал, примерно пять лет назад, точнее не скажу.

Реутов присвистнул. И все это время труп находился в квартире, и никто из соседей ничего не заподозрил. Хотя, возможно, умершая была не слишком общительной. Тем более при жизни она пила, так что люди и сами избегали общения с ней. Ну, перестала показываться вечно пьяная старуха — и ладно, кому интересно, куда она подевалась? Да еще старые соседи съехали, а новые о старухе даже и не знали.

— Эти пятна на лице и руках трупа — следы акриловой краски. — Патологоанатом покачал головой. — Видимо, генерал прав, дочь пыталась маскировать труп и подбирала тона, слои краски это подтверждают. Уму непостижимо…

— Хорошо, тут я понимаю. — Реутов спрятал заключение о вскрытии в папку. — А что по убитой Смальковой?

— Тут любопытная картина. Смерть наступила в результате удушения медной проволокой, которая глубоко врезалась в ткани. — Патологоанатом порылся в бумагах и передал Реутову еще один лист с протоколом. — Но в организме убитой обнаружены барбитураты, и я думаю, что в момент смерти она была уже в бессознательном состоянии и не сопротивлялась.

— А это значит, что следов от проволоки на руках убийцы может и не быть, он или она просто закрутили проволоку на шее Смальковой и подождали, пока она задохнется.

— И это могла сделать даже миниатюрная девушка. — Патологоанатом хитро подмигнул Реутову. — Хороша рыженькая, скажи? А ведь она вполне была в силах это сделать.

— Да, если бы не куча свидетелей и не запись с камеры видеорегистратора, — Реутов проигнорировал замечание о внешности Симы. — Да и как бы она накачала бабку барбитуратами? Нет, тут управился кто-то похитрее Симы Масловской. Тот, кто смог накормить старуху лекарствами, а значит, она этому человеку доверяла либо просто не ждала от него такого. Кто-то безобидный на вид и очень хитрый.

— Хотел под убийство девчонку подвести. — Патологоанатом нахмурился. — Насколько я знаю, старуха эту самую Масловскую долго и упорно изводила, и повесить на нее убийство было естественно, ведь мотив такой очевидный, даже полиция приезжала… Ты прав, после той истории с обезьянником старуха бы ничего не взяла из рук ненавистной девицы.

— Известно, как барбитурат попал в ее организм?

— Дэн, она что-то выпила. Следов от инъекций на теле нет, в желудке обнаружен рис, куриное мясо и соленые огурцы. Запила она это обычным чаем, и, скорее всего, барбитурат был в чае, так что всего-то и надо — просто узнать, кто мог в ее квартире пить с ней чай.

Реутов задумался.

Нет, никто из соседей не мог гонять чаи со старухой, все без исключения отзывались о ней с неприязнью, и о ее смерти никто не сожалел, они все в свое время были жертвами неуемной энергии сумасшедшей бабки. Каждый из них тем или иным способом справился с ней, но вполне может быть, что это только так кажется. И, возможно, Семенов что-то нужное нароет в записях, найденных под матрацем.

— Это какой сумасшедшей надо быть, чтоб постоянно следить за всеми и записывать! — Патологоанатом фыркнул. — Ей в дурдоме самое место было.

— Тебя только это смущает, Михалыч? — Реутов раздраженно нахмурился. — И ничего, что она пять лет держала за шкафом труп своей матери, раз в месяц укладывая его на кровать ради получения второй пенсии, а сама при этом в прямом смысле слова спала на деньгах? Знать бы, откуда у нее столько денег…

— Я иногда думаю, что если освидетельствовать наших граждан всех поголовно, то большая часть окажется с какими-то отклонениями в психике. — Патологоанатом значительно поднял палец. — И сдается мне, я там буду в первых рядах.

Реутов пожал плечами — ну, наверное, так оно и есть, но если ситуацию нельзя изменить, нет смысла ее обсуждать.

— Если появится что-нибудь еще, дай мне знать. Что по предметам, найденным в сумке Процковского?

— Опись сделали, взяли на анализ образцы ткани и пятен. Собственно, пятна на платье куклы — продукты разложения, волосы по предварительному анализу принадлежали тому же лицу, чьи жидкости остались на ткани платья.

— Жуть какая.

— Почему жуть? — Патологоанатом пожал плечами. — Кукла сделана в конце позапрошлого столетия. Тогда это было достаточно дорогое удовольствие, и частенько таких кукол заказывали как копию хозяйки, при этом волосы использовали настоящие, принадлежащие хозяйке куклы, а часто и платье кукле шили из той же ткани, что и настоящее платье. Но, судя по анализу волос, они не принадлежали ребенку, а анализ следов органических жидкостей показал, что это была девушка лет двадцати — двадцати пяти, и умерла она, скорее всего, от туберкулеза. Также обнаружены следы бледной спирохеты.

— Это что?

— Это сифилис, мой друг, коего в те времена было в избытке, особенно среди дам полусвета и актрис. — Патологоанатом вздохнул. — Вот так начинаешь касаться подобных вещей — и становится спокойнее за день сегодняшний. Остальные предметы пока изучаются, но на всех них обнаружены следы органических веществ, образовавшихся при разложении тел, так что с уверенностью можно сказать, что все предметы, содержавшиеся в сумке убитого, были взяты из старых захоронений. И это весьма тревожно, потому что в те времена и холера гуляла, и тиф, и даже чума. А эти бактерии сохраняются столетиями, и уж на предметах, подобных тем, что принес ты, — тем более.

— А что мне было с ними делать?

— Дэн, вот лучше бы ты весь этот хлам где-то зарыл, честно! — Патологоанатом поморщился. — Может, это не по правилам, но было бы разумнее и безопаснее.

Реутов покачал головой. Старая цыганка тоже говорила ему, что надо бы просто вернуть все на кладбище, но он не мог так поступить. Эти предметы доказывали, что Роман Процковский промышлял расхищением могил, и, скорее всего, с ведома директора кладбища. Ведь не сам же он стал там рыться, кто бы ему позволил! Просто кому-то захотелось пустить кладбищенскую землю по второму кругу, а Процковский подрядился сделать эту грязную работу.

И кто-то ему помогал в этом, один он не мог бы копать, вытаскивать гробы, останки…

Представив себе эту «работу», Реутов зябко поежился. Ему, конечно, приходилось видеть трупы, и присутствовать при эксгумации, и бог весть что он еще видел за столько лет своей работы, но отчего-то мысль, что можно вот так просто выбрасывать чьи-то останки ради куска земли, коробила его. Видимо, у каждого есть свой предел прочности, нечто, от чего неуютно. Вот для Семенова таким камнем преткновения стало вчерашнее тело, найденное за шкафом, а для него, майора Реутова, — разрытые старые могилы, которые грабили какие-то ребята.

— Черт их знает, совсем у людей тормозов нет… — Реутов сердито нахмурился. — И додумались же до такого паскудства…

Он вышел из здания морга и вдохнул воздух, подставив лицо солнцу. Ему нравилось это время перехода от весны к лету, когда зелень еще такая свежая, очень яркая, не запыленная. Надо будет на выходных взять девочек и поехать на дачу. Им и вообще лучше туда переехать на лето, что делать в пыльном городе, когда жара? Нет, надо увезти их на дачу, пусть ему добираться дальше, но речь-то не о нем.

Зазвонил телефон, и Реутов узнал номер дежурного.

— Денис Петрович, тут у нас ЧП. — Дежурный чем-то озабочен, но не так, будто случилась катастрофа. — Ваши подопечные Логуш и Масловская только что на стоянке магазина «Эпицентр» избили четверых граждан ромской национальности и повредили их транспортное средство. Вам бы подъехать туда, наверное.

— Спасибо, что позвонил, уже еду.

Реутов представить себе не мог, чтобы Сима могла кого-то избить, а тем более повредить транспортное средство, но если дежурный говорит, значит, так оно и есть.

— Прибью обеих.

Реутов нажал на газ и помчался по набережной.