12

— Они хотели украсть мою сестру! — Таня вне себя от ярости. — Затолкали ее в машину, пока мы мороженое покупали!

Трое молодых цыган и пожилая цыганка жмутся к стене, хмуро поглядывая на охранников супермаркета. У задержанных так расцарапаны лица, словно они дрались с дюжиной кошек, у цыганки растрепаны волосы, а под глазом наливается нехилый синяк.

— Зачем им было красть твою сестру, Таня? — Реутов решил проявить терпение, потому что обстановка и без того наэлектризована. — Кто сейчас крадет девушек?

— У нас крадут. — Таня хмуро посмотрела на Реутова. — У цыган это до сих пор достаточно распространенная практика. Если девушка приглянулась парню, но родители по какой-то причине не согласны отдать ее за него замуж или она сама за него не хочет, он может украсть ее, родственники ему помогут, затолкают в машину и увезут, и если она проведет ночь в его доме, то считается опозоренной и вынуждена выйти за него, потому что семья ее обратно уже не примет. Как правило, это очень бедные семьи крадут невест своим сыновьям, потому что им нечем заплатить выкуп семье невесты и подарки делать нечем.

— И ваша сестра Циноти…

— Очень желанная невеста для многих семейств, причем самых богатых. — Таня нервно сжала кулаки. — Где она?

— Она в соседней комнате, с ней наш врач, девушка от испуга впала в ступор. — Реутов сочувственно смотрит на Таню, бледную от ярости и пережитого стресса. — Сейчас приедут патрульные, заберут подозреваемых, а ты давай рассказывай, не отвлекайся.

— Мы решили прошвырнуться по магазинам. — К Тане подошла Сима и взяла ее за руку. — Тихо, все позади… Мы приехали сюда, накупили мелочовки разной…

— А, так стальной гаечный ключ — это мелочовка?

— Это я купила в машину, — нахмурилась Сима. — Вы будете слушать или нет? Мы шли к машине, толкали тележку с покупками, остановились у киоска с мороженым. Я дала Циноти ключи от машины, чтобы она грузила покупки в багажник, а мы с Таней стояли и думали, какое мороженое взять. И вдруг услышали крик Циноти и увидели, как вот эти вот… эти, что тут, он и он — тащат Циноти в машину, припаркованную у края стоянки, а эта женщина что-то кричит. Мы бросились туда, а они уже затолкали Циноти в машину и начали движение. Я схватила этот ключ и ударила в лобовое стекло, оно треснуло. Эти вот двое выскочили из машины и попытались стащить меня с капота…

— Так ты им на капот вскочила?

— Ну да, они же уехать пытались! — Сима раздраженно тряхнула кудрями. — Они меня тащили, а я их царапала, одного укусила. Тем временем Таня вытащила из машины сестру, а водитель и эта женщина пытались ей помешать, и тогда Таня вцепилась женщине в волосы, а я ударила вот этого человека, он был водителем в их машине, ключом по голове. Это рассказывать долго, а случилось все быстро. Слава богу, подоспела охрана супермаркета, они помогли нам. Тань, хватит метаться, все с ней в порядке!

— Я папе позвонила.

— Ну, значит, и вообще больше не о чем беспокоиться.

Открылась дверь, и в комнату вошла старая Тули. От ее горящего взгляда Реутов даже попятился, но она смотрела вовсе не на него, чему он был рад.

— Бабушка!

Это хором произнесли Таня и Сима, а Тули только рукой повела — не мешайте, мол, и уставилась на четверых цыган, сидящих у стены. Под ее взглядом они съежились и побледнели, растрепанная цыганка упала на колени и запричитала, но старуха ее не слушала. Она произнесла что-то по-цыгански и вышла, так же стремительно, как и вошла.

— Ну, абзац…

Это Таня пришла в себя. Пожилая цыганка заголосила, а молодые сидели бледные и растерянные.

— Что? — Реутов взглянул на Таню. — Что это было?

— Моя бабуля — шувани. Ведьма то есть. — Таня вздохнула. — Она сейчас наложила на них проклятие за то, что они хотели обесчестить мою сестру и опозорить мою семью. На весь их род проклятие наложила, теперь их баро изгонит их. Это не наши, не местные цыгане, и они не ожидали, что их остановят. Если бы Циноти стала женой одного из них, бабушка их род уже не смогла бы проклясть — родственники. Ну, а теперь пусть идут, куда хотят, они знают, что с ними будет. Так им и надо!

Таня злорадно ухмыльнулась.

Из соседней комнаты послышался женский голос, судя по интонации, женщина успокаивала Циноти, и Реутов понял, что это приехала мать. В дверь постучали, и вошел молодой цыган. Кивнув Реутову, он сказал:

— Я хочу забрать сестер домой, мы выдвигать обвинений не будем, эти тоже не станут. Спасибо, майор, что присмотрели за девчонками.

— Но…

— Денис Петрович, просто поверьте, так всем будет лучше. — Таня умоляюще смотрит на Реутова, и тот понимает, что она права. — Это наши дела, в них никогда власти не вмешивают.

— Ладно, идите и будьте на связи, есть разговор. Все, все проваливайте!

Сидящие у стены попятились и вышли, за ними, словно прикрывая девушек собой, последовал молодой цыган.

— Это мой брат Милош. — Таня тронула Реутова за руку: — Спасибо, Денис Петрович.

Реутов вышел последним, заметив, что заплаканную бледную Циноти усадили в серый внедорожник мать и бабушка. За рулем был Яков Логуш, который, увидев Реутова, вылез из машины и протянул руку, здороваясь:

— Спасибо тебе, майор, за моих девчонок.

— Да за что мне спасибо, они сами отлично справились. — Реутов крепко пожал протянутую ладонь. — Просто этих отпускать…

Четверо сели в разбитые «Жигули» и выехали со стоянки.

— Мы не вмешиваем власти в такие дела. — Яков вздохнул. — Сами разбираемся, по своим законам. Им теперь придется несладко, моя мать — очень уважаемая шувани, и если ее род оскорбили, наказание за это будет серьезным, так что никакая тюрьма не будет им хуже того, что сделала моя мать.

Реутов кивнул. Он понимал, что параллельно тому миру, в котором существует он, есть мир, где живет Яков и его семья. И лучше без особой нужды этот мир не тревожить.

— Просто я не думал, что такое бывает.

— Редко, но еще бывает, к сожалению. — Яков посмотрел вслед отъехавшей машине. — Они не понимали, что я бы искал свою дочь и вернул ее домой в любом случае и что на ней бы уже никто из наших не женился после такого, мне на это плевать, у меня умная и красивая девочка, она свою судьбу найдет. Но если бы они ее тронули…

Он сжал кулаки и зашагал к машине. И Реутову это было понятно, потому что у него тоже есть дочь, ей всего три месяца, но он уже отлично знает, что сотворит с любым, кто посмеет… нет, просто попытается даже — навредить его ребенку!

Девушки уже уселись в машину Симы, но за руль сел тот самый парень, что просил отпустить его сестер.

Сестер.

И как девушки хором произнесли вот это: «Бабушка!»

Это значит, семья Логушей приняла Симу к себе и считает ее родной. И Сима это воспринимает, похоже, спокойно. Впрочем, другой семьи у нее никогда не было, но это же не значит, что она не хотела ее иметь, не хотела, чтобы кто-то считал ее внучкой, дочерью, сестрой.

Реутов удивился, но времени нет, нужно ехать к Бережному.

И от Виктора что-то нет вестей.

— Так что непричастность девушек к обоим убийствам примем за доказанный факт и будем двигаться дальше. — Бережной прошелся по кабинету, к которому еще толком не привык. — Это уже хорошо, значит, одну версию вычеркнем. Что нам известно о старухе?

Реутов открыл свой блокнот, в котором все утро делал пометки.

— Согласно реестру убитая была прописана в квартире со своей матерью, чей труп обнаружили в квартире в процессе осмотра. Предварительная экспертиза доказала, что женщины находятся в близком родстве, так что вполне можно предположить, что мумифицированный труп принадлежит матери убитой Смальковой, а именно — Рыбник Марии Константиновне, которой на момент смерти было где-то около девяноста лет, точнее время смерти определить не удалось. Может, Семенов что-то выудит из записей Смальковой, она много лет по часам, а иногда и по минутам, документировала все, что происходило в подъезде: кто когда вышел, когда и как вернулся, кто к кому пришел — все, до мелочей. Понятия не имею, зачем ей это все понадобилось, но она это делала.

— У нее в квартире найдена крупная сумма денег, так что можно предположить, что убитая следила за соседями с целью шантажа. — Бережной покачал головой. — То, что порой лезет из наших граждан, просто неописуемо! Откуда эта бездна падения, откуда столько злобы, я не понимаю! Ладно, что ты обо всем этом думаешь?

— О старухе? — Реутов закрыл папку с делом. — Однозначно, убил кто-то из соседей — из тех, кто на момент обнаружения трупа был дома, а это пятнадцать человек, минусуем девчонок — тринадцать. Из этих тринадцати семь — дети возрастом от одного месяца до двенадцати лет, общим количеством пять единиц, итого остается восемь. Из них трое — старухи возраста Смальковой, вряд ли они причастны, итого остается пятеро, из них минусуем глубоко беременную женщину с четвертого этажа и одноногого инвалида, живущего через стенку от квартиры Смальковой.

— А этого почему?

— Андрей Михалыч, там дед такой… буддист, короче. У него в квартире целый буддистский монастырь, место для медитаций и все такое, он насилие не приемлет, да и ветхий совсем. И такого чая, как пила Смалькова, он не то что не пьет, а даже к пакетику не прикоснется, потому что, как он выразился, это не чай, а отрава.

— Что-то в этом есть. — Бережной усмехнулся, представив себе чудного старика. — И, судя по твоим записям, остается семнадцатилетний пацан с пятого этажа, чья мамаша как раз и наткнулась на труп по пути из магазина, потом Павел Горин, ревнивец с третьего этажа, и Николай Загребельный, сосед Симы по лестничной клетке. Кто из них твой фаворит, на кого ты ставишь?

— Пока ни на кого, — вздохнул Реутов. — Вот Горин, например: сорок один год, был женат вторым браком, наладчик оборудования, часто ездит в командировки. У Горина отчасти есть мотив: из-за навета старухи у него случился разлад с женой, и закончилось все разбитой семьей. Как по мне, он сам отлично постарался на этом поприще, почем зря третируя жену, но подтолкнула его своими постоянными лживыми доносами именно Смалькова. В тот день после очередной сцены ревности его жена ушла от него к матери. То есть теоретически у Горина был мотив. Но дело в том, что эту комбинацию с барбитуратами кто-то готовил, обдумывал, а Павел мог убить старуху просто сгоряча, какие там барбитураты, он бы в ярости просто задушил ее голыми руками или прибил подручным средством, а труп оставил на месте. Второй — мальчишка с пятого этажа, школьник, Олег Тимофеев, семнадцать лет. Полгода назад его родители уехали в отпуск, а парень принялся закатывать вечеринки — а кто бы поступил по-другому? Ну, а старуха рассказала родителям, и те были, мягко говоря, недовольны поведением горячо любимого чада. Но вряд ли отлучение от компьютера и телевизора послужило причиной для убийства, тем более что старуха ничего не взяла бы из рук мальчишки, не то что чай с ним пить. Третий — Николай Загребельный, тридцать восемь лет, владелец сети небольших точек с фастфудом. Разведен, переехал в этот дом три года назад — разъехался с женой, оставив ей и дочери дом и прочее имущество, девочку забирает на выходные, в остальное время живет как хочет, включая женщин. Старуха решила указать бывшей жене на его моральный облик и потребовала от Николая некоторую сумму денег за молчание, на что тот заржал ей прямо в рожу (дословная цитата) и сказал, что она может рассказывать что хочет кому угодно. Старуха не угомонилась, и когда бывшая жена Николая привезла к отцу девочку, встретила ту на лестнице и пыталась «открыть ей глаза» на поведение бывшего супруга — ну, как я понимаю, в таком роде: милочка, знаете ли вы, кому доверяете ребенка? Но супруги сохранили нормальные отношения, и в ответ на свою кляузу старуха была послана открытым текстом и названа старой сумасшедшей сукой, и более точного определения для оной дамы даже я бы не придумал. Так что вряд ли у Николая был мотив.

— Но у кого-то он был… — Бережной прошелся по кабинету, обдумывая услышанное. — Нет, Денис Петрович, не те люди, нет серьезного, настоящего мотива. Ревность могла бы считаться мотивом, если бы не барбитураты и не труп, подброшенный под дверь Серафиме Масловской. Тут давний умысел, человек все подготовил, просчитал, и не за один день. Что по трупу, который так напугал Семенова?

— Я справлялся на почте, как вы и советовали. — Реутов перелистнул страницу блокнота. — Вы были правы, старухе пенсию приносили на дом, а знаете почему? Потому что у нее была лежачая больная мать, которую нельзя было оставить ни на минуту. Сотрудница почты, дама предпенсионного возраста, носила пенсию Смальковой и Рыбник на протяжении восьми лет, и лежачую старушку видела лишь три раза: один раз бабка была пьяна, а в остальные два раза спала. Но в квартиру почтальон предпочитала не входить из-за дурного запаха, и вместо Рыбник подписывалась в ведомости Смалькова.

— Так я и думал. — Бережной кивнул. — Что ж, одна надежда на то, что Семенов что-то раскопает в записях этой психопатки. Кто-то ей платил, ведь у нее в квартире было найдено… сколько там в точности?

— Пять тысяч восемьсот долларов. — Реутов заглянул в записи. — И двадцать одна единица изделий из золота.

— Ну вот… — Бережной задумался. — Ладно, с этим делом ты разберешься, я думаю. А что по убийству парня на кладбище?

— Пока никаких зацепок… — Реутов виновато покосился на Бережного. — Стало известно, что руководство кладбища приняло решение расширить зону захоронения за счет переноса старых могил. На практике это значит, что могилы вскрывались, содержимое сжигалось в крематории, а ямы после зачистки пускались в дело повторно. Я выяснил, что занимался этим убитый Процковский, потому что в сумке, которую он оставил в машине Серафимы Масловской, были предметы из захоронений. Сегодня поеду на кладбище и выясню, с кем он этим занимался, потому что как раз его напарник может что-то знать. Ну и Виктор что-то нароет, он там под прикрытием с местными бомжами задружится, они ему расскажут. В офисе никаких документов Процковского, кроме заявок на изготовление памятников, не обнаружено. Его компьютер и телефон исчезли, кто-то успел побывать в офисе и в квартире, оборудованной над офисом, перерыть там все и забрать электронику. Не знаю, что там могло быть, но это было что-то чертовски важное, раз его из-за этого убили. Наши электронщики нашли его электронный адрес и взламывают почту. Скорее всего, информация на облаке.

— Вполне возможно, что убили его из-за кладбищенских дел, но может оказаться, что из-за того, что он путался с чужой женой. — Бережной хмыкнул. — А потом инсценировали бандитскую разборку. Ладно, я понял, пока зацепок нет, но прошло еще очень мало времени. Держи меня в курсе и будь осторожен, ревнивый муж — это одно, а вот если в деле замешана кладбищенская мафия, то может быть достаточно горячо, деньги там крутятся нешуточные, и парнишка был в курсе очень многого, не зря же он держал это место на самом кладбище.

— Если там что-то есть, майор Васильев все разведает.

— Тут важно, чтобы его прикрытие не раскрыли. — Бережной снова принялся ходить по кабинету. — Где сейчас свидетельницы?

— В доме родителей Татьяны, на Зеленом Яре.

— Ну, приглядывай за ними. Если понадобится помощь, звони в любое время дня и ночи. В кабинете я больше не ночую, но жена понимает, что специфика моей работы требует поздних звонков.

— Конечно, Андрей Михайлович. — Реутов собрал свои бумаги. — Я буду держать вас в курсе.

Циноти била крупная дрожь, которую она никак не могла унять. В ту самую минуту, когда чужие грубые руки схватили ее и принялись заталкивать в грязную, провонявшую сигаретным дымом машину, жизнь Циноти и ее мироощущение поменялись навсегда.

Как любая цыганка, она знала, конечно, о том, что с определенного возраста считается невестой и может быть похищена, но отчего-то была полностью уверена, что сможет дать нападающим отпор. А сегодня она просто впала в ступор и ничего не могла сделать, только кричать. И если бы не Таня с Симой, ее везли бы сейчас невесть куда, а ночью…

Циноти вспоминает: вот они, болтая, выкатили из супермаркета тележку, нагруженную всякой всячиной. На стоянке жара, а у входа в супермаркет — большой ларек с мороженым. Сима дает ей ключ от машины, и они с Таней начинают спор вокруг клубничных и банановых рожков, а она катит тележку к машине, и тут кто-то, кого она и рассмотреть не успела, бросается наперерез. Она тогда закричала скорее от неожиданности, чем от испуга. Страх пришел потом, когда ее запихнули на заднее сиденье машины, пожилая цыганка ухватила ее за косу, не позволяя шевельнуться, и машина тронулась. И вся жизнь Циноти, ее прежняя счастливая жизнь, ничем не омраченная, рухнула в тот самый момент, когда мимо окон поплыла вывеска супермаркета.

Но на капоте машины вдруг оказалась Сима, и последовал удар чего-то тяжелого прямо в лобовое стекло, моментально разбившееся — старая машина, стекло разбилось, разлетевшись острыми опасными осколками, а не пошло трещинами. И крик водителя, на которого попали осколки, и захват, удерживающий ее, ослабел, потому что женщина отвлеклась, а парень, сидящий по другую сторону, выскочил из машины. И руки Тани, вырвавшие ее из воняющего кошмара…

Сестры дрались за нее, как тигрицы. Она видела, как миниатюрная Сима изо всех сил била по машине тяжелым гаечным ключом, как двое нападающих покрылись глубокими царапинами от ее когтей, а потом Сима прыгнула с капота машины на спину одному из них и зубами вгрызлась ему в ухо, от чего он взвыл и затанцевал на месте. Сейчас Циноти понимает, что боль от этого укуса была настолько сильной, что ослепила его, — Сима, похоже, пленных решила не брать.

А она сама, еще несколько минут назад такая самоуверенная и все на свете знающая, стояла, прижав руки к щекам, и ничего не сделала, ничего. Словно какая-то неведомая сила сковала ей руки и ноги, отняла голос, и все, что Циноти могла делать, — это смотреть на происходящее и плакать от страха.

Она никогда не думала, что окажется такой беспомощной. Она никогда не чувствовала такого полнейшего бессилия, и когда Таня вцепилась в волосы цыганке, а водитель, выбравшийся из машины, охнул и осел на асфальт от удара по голове, когда уже другие руки подхватили ее, ребята из охраны супермаркета подоспели на помощь — и тогда она стояла, застыв, как памятник трусости и малодушию.

Охранники, конечно, очень помогли, они все видели в мониторе на пульте охраны и сразу поспешили на помощь, но если бы не сестры, они бы не успели, ни за что не успели.

Это Таня и Сима успели сохранить ее от худшего из кошмаров, а она даже не сопротивлялась!

— Не плачь, детка. — Мать гладит Циноти по голове. — Не плачь, все позади. Ты дома, и больше никто не посмеет сотворить такое.

Но Циноти знает, что посмеют.

То, что случилось сегодня, вполне может повториться. Это Таню никто похищать не станет, и Симу тоже — они по крови не принадлежат к цыганам, а она будет мишенью и желанной добычей, пока не найдет себе мужа. Но дело в том, что она пока не хочет замуж, она хочет учиться и стать врачом, она хочет узнать много нового, хочет путешествовать, а не сидеть всю жизнь взаперти, варить обеды да рожать детей. Конечно, когда-то и она выйдет замуж, но не потому, что ее купят у родителей богатыми подарками, и не потому, что ей выберут жениха, а потому, что полюбит кого-то. Полюбит так, что не сможет без этого человека жить.

Но она никогда не полюбит того, кто захочет взять ее силой, принудить к тому, чего она не хочет.

— Я просто стояла и ничего не делала! — Циноти дернула себя за косу. — Мама, ты понимаешь? Я струсила настолько, что у меня ни руки, ни ноги не шевелились, пока девчонки дрались, я даже вырваться сама не попыталась, это Таня вытащила меня из машины!

— Такое бывает от сильного внезапного испуга, не вини себя.

Но Циноти не может себя не винить. Как она могла не сопротивляться, почему она думала, что способна справиться с любой опасной ситуацией, а сегодня, когда ее едва не украли, стояла, как глупая корова, и только глазами хлопала да скулила!

Циноти понимает, что никогда себе этого не простит. Худшее, что можно сделать, — это потерять собственное уважение, а она его сегодня утратила полностью. Она оказалась просто трусихой и тряпкой. А Сима, хрупкая и немного странная Сима, к которой Циноти относилась слегка снисходительно, дралась, как кошка, и так отделала нападающих, что не скоро они залечат отметины от ее когтей.

— А Танюшка где? И Сима?

— Танюшка на кухне, ты же знаешь, когда она перенервничает, то делается голодной, как волк. А Сима с Милошем во дворе на скамейке.

И вот это «Сима с Милошем» осушило слезы Циноти.

Сима с Милошем.

— Мама?

— Боюсь, твой брат полюбил неподходящую девушку.

— Мама, ну ты что! — Циноти удивленно смотрит на мать. — Сима хорошая, очень добрая, а как она сегодня…

— Да разве я против, детка? — Сакинда вздохнула. — Хорошая девушка, чистая душа. И мы с отцом слова бы не сказали, что ты! Разве можно препятствовать счастью своих детей! Но не полюбит она твоего брата, она его даже не видит — так.

— Почему не полюбит? Потому что цыган? Мама, Сима не такая совсем, ей это не важно.

— Дело не в том, что Милош цыган, а в том, что не умеет она любить, не знает даже, как это. — Сакинда погладила Циноти по голове, как маленькую. — Любви, как и всему остальному, нужно учить с рождения — только любовью, а эту девочку в детстве сломали — будь они прокляты, негодяи, что такое сотворили со своим ребенком! И она закрылась от всех и не научилась любить. Да и у кого бы она этому научилась, если за всю жизнь ее любил один только кот? Вот кота она и любила — так, как умела, как он научил ее, а людей она любить не умеет, просто не знает как.

— Это… это же страшно, мама!

— Ты права, дочка, это страшно, конечно, очень страшно. Вот вы у нас в любви росли, мы с отцом и помыслить не можем, что можно по-другому, хоть и обходились с вами строго, но это же ничего не меняло. А эту девочку взрослые, которые пустили ее на свет и должны были оберегать как самый драгоценный клад, швыряли друг другу, как ненужную вещь, которую выбросить — перед людьми стыдно, а в доме не нужна. И все, что у нее в жизни было хорошего, доброго и настоящего, — это был ее кот, ты это можешь представить? Она — как Маугли, вышедший из джунглей. Выглядит как человек, разговаривает и прочее, но вот пропади все человечество разом, она и не почешется, а умер ее кот, и она горюет так, что у меня душа болит смотреть, как она убивается, а ведь это и понятно: она потеряла единственное существо, которое любила и от которого видела любовь. Так не должно было быть, но так вышло, и как она может полюбить моего сына? Как она даже понять это сможет? Одна надежда, что оттает она между нами. Душа-то в ней живет хорошая, человеческая, хоть повадки кошачьи все.

Они замолчали, прижавшись друг к другу.

Конечно, Циноти знала историю Симы, все в доме знали. Но она до сих пор не понимала, что это на самом деле значит, а теперь поняла.

— Она ни минуты не раздумывала, прыгнула на капот и давай лупить этой железкой им по стеклу!

Циноти сжимает кулаки. Сима не сомневалась и не боялась, словно в ней и вовсе страха нет. Конечно, кошачьи повадки, она и дралась точно как кошка. Царапалась, кусалась, прыгнула на капот, потом на спину одному из похитителей. И постоянно моется и все вокруг моет, а по лицу ни за что не узнаешь, о чем она думает.

— Такая маленькая, тоненькая — а царапала их, лягалась и кусалась, и железкой этой их охаживала! — Циноти вдруг засмеялась сквозь слезы. — Они же не ожидали этого, мама! Они думали — ну, что там, девчонки! Что они могут! А пока Сима курочила им машину, Танюшка с другой стороны подобралась и как вцепится той тетке в волосы!

Циноти закрыла лицо руками и заплакала, ее снова затрясло.

— На вот, выпей, дочка.

Это бабушка Тули вошла тихо, как может только она ходить. Бабушкина рука гладит Циноти по голове, поправляет косы.

— Выпей и успокойся, все позади. — Тули присела рядом с внучкой. — Вот так раньше девушек воровали, и никто тут ничего не мог поделать, не смогла убежать, отбиться — значит, живи в новой семье, уважай мужа и его родню, назад вернуться ты уже не можешь. Прошли те времена, да не совсем, но мы бы тебя на дне моря нашли, нашу девочку бриллиантовую, мы бы тебя не оставили невесть где и невесть с кем! Выпей, тебе нужно успокоиться. И ты, Сакинда, тоже.

Циноти знает, что спорить с бабушкой бесполезно, а потому покорно берет из ее рук теплую чашку.