18
— Сотрясение мозга.
Голос достиг сознания, и Реутов попытался сесть, но чьи-то руки остановили его.
— Лежи спокойно, майор.
Реутов открыл глаза. Над ним склонился Петрович — патологоанатом из бюро судебно-медицинской экспертизы. Они были знакомы, и Реутов знал, что Петрович обладает своеобразным юмором.
— Нет, ты пока не мой клиент. — Петрович посветил Реутову в глаза фонариком и принялся ощупывать ему голову. — Череп цел, на предмет трещин я не уверен, приедем в морг, сделаем рентген. Грузите его на носилки.
— Может, лучше в больницу? — раздался голос Виктора, и Реутов обрадовался, что напарник здесь. — Что ж так сразу резко — в морг.
— В больнице его промаринуют час, сдерут денег, и по итогу он окажется на моем столе, а так сделаем рентген и решим, куда пациента дальше.
Голова болела, и Реутов чувствовал, как за воротник стекает кровь.
— Дайте мне полотенце, что ли. — Петрович приложил ткань к его голове. — Болеть это должно зверски. Чем хороши мои постоянные клиенты — у них уже ничего не болит, а тут… Поднимайте и грузите в машину.
Реутов открыл глаза и поискал взглядом Виктора.
— Вить, свидетельница…
— Там сам Бережной беседует. Эту квартиру потом осмотрим вместе с ним.
— Соня…
— Сейчас позвоню.
— Тестю позвони, Соне звонить не надо. — Реутов представил себе, как Виктор звонит беременной Соне и сообщает ей, что вот, дескать, муж твой в морге. — Тесть сам с ней поговорит…
Тесть Реутова, один из богатейших людей страны, к работе зятя всегда относился с уважением, но не оставлял надежды переманить его к себе. И вот теперь, Реутов знает, тесть снова осторожно заведет разговор о том, что надо бы двигаться дальше, и Соня, опять же… Но никем, кроме полицейского, Реутов быть не мог и знал это. Он любил свое дело и умел его делать, не торгуя совестью и не ломая ради карьеры чужие жизни. Но разговора с тестем не избежать, конечно.
Голова болела, и когда санитары подняли его и понесли в машину, Реутов вдруг подумал, что теперь точно знает, как ощущает себя труп — если он теоретически что-то ощущает.
— Как он?
Это голос Бережного, а что-то прохладное ложится на лоб Реутова. Он открыл глаза — давешняя свидетельница, Маргарита Сергеевна, принесла мокрое полотенце, и от ощущения прохладной влаги Реутов почувствовал себя лучше.
— Беда-то какая, деточка, как же ты не поостерегся так!
— Ничего, бабуля, сейчас мы его в морг отвезем, там разберемся, — пообещал Петрович, восстанавливая порядок шествия. — Жив и почти в порядке наш бравый майор, не беспокойтесь, Андрей Михайлович, череп цел, а это главное. Сделаю снимок, посмотрю.
— Как — в морг?! — Старушка вцепилась в край носилок. — Вы с ума сошли?
— Да успокойтесь, мамаша. У нас там рентгеновский аппарат хороший, в больнице такого нет. А лучший диагност — патологоанатом, это вам любой скажет. — Петрович фыркнул. — Вылечим, скоро будет лучше прежнего.
Реутова запихнули в труповозку и повезли, санитары молча сидели рядом — они не привыкли возить живых, так что обычные разговоры как-то не клеились. Реутов провалился в липкую тьму, где не было места ничему, кроме бесконечной россыпи звезд.
* * *
Маша ждала.
Она попросила у медсестры сотовый и дозвонилась Генке — и теперь ждала, потому что он просто спросил: «Ты в порядке?» И на ее объяснения коротко бросил: «Сейчас буду».
И теперь Маша ждала его, замирая от ужаса — что Генка выскажет ей за то, что она стащила деньги из сейфа и собиралась сбежать? Но самое главное — придется рассказать, почему она собиралась это сделать, а после этого Генка навсегда отвернется от нее, ни один нормальный человек не останется рядом, узнав такое.
Но рассказать придется.
Генка влетел в ее палату — взъерошенный, в развевающемся больничном халате, навечно заляпанном зеленкой. Маша вдруг подумала, что никогда не видела эти халаты чистыми — словно как только больница получает их, специально назначенный человек берет ведро зеленки, щетку и начинает заляпывать, стараясь попасть в самые невероятные места.
— Маша!
Генка обнял девушку и прижал к себе. Нет, он больше не будет откладывать на потом нужный разговор, он ничего больше не будет откладывать, потому что так можно и всю жизнь отложить, а работа все равно останется.
— Расскажи мне.
Маша кивнула, прижимаясь к нему все крепче.
Чувство безопасности оказалось таким ошеломляющим, что она замерла, стараясь запомнить его. Много лет она не чувствовала себя в безопасности.
— Доктор сказал, что я могу забрать тебя.
Не «выписали тебя — и иди куда хочешь», а именно — забрать. И Маша отлично поняла разницу.
— Гена, я должна тебе многое рассказать.
— Успеем. — Генка положил на кровать пакет. — Вот одежда — надеюсь, с размером я угадал. А туфли купил по размеру твоих балеток, должны быть впору.
Маша замученно улыбнулась и нерешительно взяла в руки пакет. Она никогда не прикоснется к вещам, которые были в той квартире, ни за что. И Генка это каким-то образом понял, потому что позаботился о новой одежде.
— Я отвернусь.
Генка ни за что на свете не вышел бы сейчас из палаты — чувство нависшей опасности не покидало его. Полчаса назад, позвонив Реутову, он узнал, что случилось на квартире Кротова и что сделал сам Кротов, и это было так дико и страшно, а еще оказалось, что Маша жила с Кротовым в одной квартире… Какая-то неведомая опасность нависла над ними всеми, он чувствовал это и был готов защищать Машу всеми силами, но желание и возможность — это не одно и то же.
Зазвонил телефон, и Геннадий выудил его из кармана — номер незнакомый. Маша за спиной шуршала пакетом, одеваясь, а Геннадий раздумывал, что это за новая напасть. Или просто новый клиент? Но их фирма сейчас в жестоком цейтноте, обязанности Кротова тоже пока будет выполнять он, Генка, — Олег еще слишком слаб, вот через недельку вернется в строй, но немного надо продержаться.
— Геннадий? — Голос в трубке был незнакомый. — Я полковник Бережной, и ваш номер мне дал майор Реутов. Насколько я знаю, вы сейчас в больнице у Маши Гранишевской?
— Да.
— Везите ее на дачу к Макаровым, я туда тоже сейчас подъеду. Только сразу туда, никуда не заезжайте.
— Ладно. А Дэн?..
— Майор Реутов пока выздоравливает. С ним все будет в порядке, но нужно время. Так вы поняли, что я вам сказал? Никуда не заезжайте, из больницы прямо домой. Я уже выслал к вам своего сотрудника, майора Васильева. Он сопроводит вас.
— А что случилось?
— Так надо, просто доверьтесь мне.
Генка спрятал телефон в карман — за спиной было тихо.
— Маш, можно уже поворачиваться?
— Да.
Он купил ей просто джинсы, тонкий синий свитерок и легкую курточку. В такой одежде Маша выглядела потерявшимся эльфом, и у Геннадия сжалось сердце. Что-то скверное случилось с Машей, и случилось давно, а он не видел, не замечал. Он только знал: что бы ни пришлось ему узнать о ней, это все в прошлом и не имеет значения.
— Едем домой.
Она не спросила, куда едем, молча поднялась и позволила взять себя за руку.
В дверях отделения их уже поджидал коренастый мужчина лет сорока.
— Геннадий? — Он протянул руку. — Майор Васильев. Можно называть меня Виктор, я не обижусь. Барышня, рад видеть вас в добром здравии, такая красивая девушка не должна болеть.
Он не отличался такой красотой, как Реутов, — просто обычный мужик, каких много ходит по улицам, но было в нем что-то сердечное и подкупающее, какая-то необидная простота обращения и доброжелательность. Маша несмело улыбнулась Виктору, и он радостно заулыбался в ответ, от чего его лицо стало молодым и веселым.
— Ну, что, двинули?
На столике у регистратуры разлетелись буклеты и аннотации к лекарствам — кто-то открыл форточку, и легкие бумажки разлетелись по всему вестибюлю.
И только аккуратная стопочка глянцевых брошюрок с отличной полиграфией осталась лежать на столе. Полосатый породистый кот высокомерно щурился с обложки.
Виктор взял одну брошюрку — «Школа самосовершенствования „Нефертум“».
Маша посмотрела на брошюрку в руках полицейского и осела на пол, Генка едва успел ее подхватить.
* * *
— Мама, это неудобно.
Наташа иногда готова была провалиться сквозь землю, потому что неуемная активность матери не воспринимала никаких полутонов. Вот и сейчас Диана разбирала вещи Олега, перевезенные из его квартиры, развешивала в шкафу одежду, а Наташу позвала на помощь.
Дача у них была большая, построенная после войны, ее выделили отцу Дианы Викторовны, который был научным сотрудником в одной из лабораторий при металлургическом институте. Дача была светлой и просторной, и всем там хватало места, для Олега освободили угловую комнату на втором этаже, расставив мебель точно так же, как она была расставлена в его комнате. И хотя Олег еще лежал в больнице, все они сообща приняли решение, что возвращаться в ту квартиру ему никак нельзя.
— Неудобно спать на потолке. — Диана Викторовна повесила в шкаф рубашки Олега и оглянулась на дочь. — Разбери его книги и остальное. В конце концов, мальчик сегодня приедет сюда, и он слишком слаб, чтобы заниматься всем этим.
— Но мы и так…
— Да, мы приняли решение за него. — Диана Викторовна улыбнулась. — Но вы с Геннадием не возражали. А потому — давай займись его вещами, а я пойду готовить ужин. А теперь, когда Андрей собирается заехать, надо поторопиться, он пирожки очень любит.
— Целая толпа сегодня у нас: и Геннадий с этой, как ее… Машей, и дядя Андрей приедет! Что ты ему скажешь? — Наташа принялась аккуратно ставить на полки книги из ящика. — Разве вы…
— Что?
— Ну, мне показалось, вы немного поссорились…
— Глупости какие. Ничего мы не поссорились, с чего ты взяла? — Диана Викторовна обернулась в дверях. — Да, я знаю, о чем ты хочешь меня спросить, и отвечаю: я отказалась стать его женой.
— Мама!
— А чего ты ждала? — Диана Викторовна сердито нахмурилась. — Мне сорок шесть лет. Практически всю свою жизнь я прожила одна, вырастила вас, устроила быт, привыкла зарабатывать деньги и принимать решения, не оглядываясь ни на чьи соображения. И теперь мне придется все это поменять? Ты думаешь, это так просто?
— Нет, но…
— Никаких «но». Это в молодости люди легко сходятся, легко расстаются — впереди вся жизнь, и если что не так, можно начать все сначала. А когда за плечами жизнь — какие-то события, отношения, трудности, пережитые в одиночку, привычки и налаженный быт, связи и переполненный шкаф, в котором нет места для еще чьей-то одежды, — тогда все не так просто. И когда люди нашего возраста сходятся, то это очень серьезное решение, потому что они понимают: если не сложится, еще одного шанса может и не быть, да и потрясения воспринимаются глубже, и отходишь от них дольше. Потому что за плечами жизнь, прожитая врозь, слишком мало того, что объединяет, общих детей тоже нет, и строить что-то вместе в нашем возрасте уже очень сложно. Это страх перед болью, потому что ранее уже переживалась такая боль, это и сомнения, вполне обоснованные, и многое из того, чего я тебе желаю не узнать никогда. Надеюсь, у тебя с этим мальчиком все сложится лучше, чем сложилось у нас с твоим отцом. Ладно, пойду-ка я пироги печь, а ты поторапливайся.
Наташа осталась ошарашенно смотреть на дверь, за которой скрылась мать. Она никогда не понимала, как ей удается понять в ее жизни то, чего она и сама не до конца понимала. Мать словно читает ее мысли. Наташу иногда немного раздражало то, что она совершенно ничего не способна от матери скрыть, но она понятия не имела, как мать всякий раз проделывает этот фокус, раскрывая самые потаенные ее надежды.
И об Олеге тоже догадалась. Интересно, когда, в какой момент? Они же никому ничего не говорили, просто было что-то, что невозможно объяснить, но это связывало их крепко-накрепко. А говорить об этом не хотелось, да и слов нужных не нашлось бы.
А мать как-то догадалась. Вот Алину, троюродную сестру, все это не раздражало и не удивляло нисколько. Наташа иной раз даже обижалась, когда они с матерью болтали, о чем-то шушукались, а она не умела этого. Иногда Наташе казалось, что Алина гораздо больше подходит матери на роль дочки, чем она, но Диана лишь смеялась, обнимала Наташу и говорила, что никогда один ребенок не заменит другого, и оттого, что один с таким характером, а другой — с эдаким, детей любить не перестаешь.
— Ты пойми, Натка, у Алины же никого, кроме нас, нет. — Мать обычно горестно вздыхала, говоря это. — Ну, ладно, Дмитрий. Он мужчина, что с него взять. Хорошо, что хоть со Стасиком не опоздал, успел стать ему настоящим отцом. Но Юлия…
При этом мать красноречиво морщилась, и тут Наташа с ней полностью соглашалась и немедленно прощала Алине то, что она пролезла в дочки к ее матери. Юлия Озарянская пугала Наташу. Всегда холодная, отстраненная, вечно чем-то занята, она была похожа скорее на макет человека, чем на живую женщину, — что-то было в ней такое жесткое, лишенное всяких проявлений человечности, что Наташа как-то раз решила для себя: больше она не будет ревновать Алину к матери, пусть мать будет и для Алины, что ж.
Сестры не особенно дружили, их разделяла пятилетняя разница в возрасте, но сейчас Наташа отчего-то подумала, что Алина ей и не может быть подругой, зато у них одна мать на двоих, а это что-то да значит! И то, что мать с Алиной отлично ладят, хорошо. А вот ей сложно иногда примириться с тем, что мать видит ее насквозь, но поскольку сделать с этим она ничего не может, то так тому и быть.
Наташа поставила на полку последнюю книгу и заглянула в ящик. На дне лежали три больших старых альбома с фотографиями, и Наташа, достав верхний из них, открыла наугад. Черно-белые старые фотографии, с которых смотрели какие-то люди — смеялись, или улыбались, или же позировали фотографу на фоне бархатных штор. Такие фотографии есть в каждой семье, и у них тоже хранились старые альбомы, где мама была маленькой, бабушка — молодой, красивой и очень живой, и сонм каких-то родственников, неуловимо похожих друг на друга, и все это означало одно: семью, некий клан, объединенный узами крови, общим прошлым. Наташа листала альбом Олега, вглядываясь в незнакомые лица, и понимала, что — да, они разные и сейчас еще практически чужие, но придет время, и общие дети свяжут кровными узами еще две семьи.
— Это если они будут…
Наташа вздохнула и закрыла альбом. Мечты могут остаться просто мечтами, потому что их с Олегом гляделки и касания рук могут вообще ничего не значить, а тот разговор — он был почти в шутку и тоже ничего, наверное, не значил. Мало ли что может быть, когда человек в горячке, а выздоровеет и уйдет своей дорогой.
Разложив вещи Олега по ящикам комода, Наташа застелила кровать и принялась вешать шторы. Комната должна быть привычной, она уже поняла, как много значит для Олега обстановка, в которой он живет. И она понимала, почему так, и жалела его безмерно.
— Ничего, солнце мое, мы построим что-то совсем новое. — Наташа слезла со стремянки и расправила шторы. — Ну, где-то так.
Она вытащила из комнаты стремянку и спустилась вниз. На кухне мать гремела посудой, оттуда пахло чем-то очень вкусным, мать мурлыкала знакомую песенку, и эти привычные звуки наполнили душу Наташи покоем. У нее есть дом, семья, работа, она сама хозяйка своей жизни, и все у нее получится.
Наташа вышла на веранду и уселась в кресло-качалку. Сегодня Саша Дятлов пинками выгнал ее из больницы — эпидемия пошла на спад, ее удалось локализовать, и те больные, которые выжили, показывали стойкую тенденцию к выздоровлению.
Наташа мысленно содрогнулась, вспоминая тот день, когда они с Олегом прятались за бронированной дверью его комнаты от того ужаса, который творился снаружи. Крики, звуки ударов, а потом кровь, повсюду кровь — и синюшное лицо младенца, натужно кашляющего. Наташа уже тогда понимала, что малыш вряд ли выживет, но такого кошмара она не предполагала. За несколько дней в их отделении умерло пятеро детей и семь взрослых, и они, врачи, совсем ничего не могли сделать. И ее дядя, профессор Озарянский, ничем не смог утешить — эпидемия унесла немало жизней, и сколько людей умерло в мобильном госпитале, который развернул институт микробиологии, Наташа не знала, но понимала: пока доктора не синтезировали сыворотку, смерть и там собрала обильную жатву.
Но Олег выжил.
Наташа поднялась и пошла по дорожке к калитке. Интересно, почему никто так долго не едет? Полковник сказал, что приедет Генка и привезет к ним на дачу ту девушку, которую пытались отравить. Наташа и представить себе не могла, как это, когда кто-то пытается убить тебя, но ощущение наверняка страшное.
Над головой шумели сосны, их розоватые стволы поскрипывали, одуряюще пахло смолой и хвоей, и Наташа подумала о том, что Олегу после болезни будет очень полезно побыть здесь. Вирус поражал прежде всего легкие, и все, кто выжил, будут нуждаться в дополнительной терапии, в том числе и в санаторном лечении, а тут у них круглосуточный санаторий.
Машина, вынырнувшая из-за поворота, оказалась Наташе знакомой — это не Генка едет, это машина полковника Бережного, тонированные стекла отражают небо и сосны. Наташа улыбнулась — полковника она очень уважала и любила, он был в их жизни всегда, потому что дружил с матерью многие годы, и Наташа с Гришкой только гадали, отчего мать не выходит за него замуж, но она все не выходила и не выходила, а потом на какое-то время полковник просто исчез из их жизни, и Наташу это расстраивало. Но сегодня все стало ясно, как и то, что полковник сдаваться не намерен.
— Здравствуйте, дядя Андрей.
— Здравствуйте, незнакомая красавица. — Бережной вышел из машины и протянул Наташе букет тюльпанов. — Наташенька, я ослеп, я уничтожен! Где мои семнадцать лет?!
— Если бы вам было семнадцать лет, дядя Андрей, я бы в вашу сторону и не глянула. — Наташа фыркнула. — Мне уже двадцать пять.
— Двадцать пять! — Полковник засмеялся. — Ты это произносишь как «сто двадцать пять». Ладно, старушка, отложи костыли — приехали гости. Олег, выходи, что ты там копаешься. Наташа, погоди, я пакет из багажника возьму.
— Олег?!
Он вышел из машины и сощурился от солнца.
Очень похудевший, бледный, с темными тенями под глазами, он стоял около машины, оглядываясь вокруг.
— Что все это значит, почему он не в больнице?!
— Видишь ли, Наташа, в больнице произошел небольшой инцидент, и я предпочел забрать Олега сюда, выздоравливать на стряпне твоей матери гораздо проще, чем в больнице.
— Инцидент?!
Наташа смотрела на Олега, одновременно слушая осторожные объяснения Бережного, и ушам своим не верила. Марина, с которой она работала столько времени, пыталась зачем-то убить Олега, скормив ему смертельный яд. А потом выбросилась из окна. Выбросилась! Из окна! Потому что посещала какую-то секту, где ей, скорее всего, и приказали сотворить все это.
— Наташа, все же обошлось.
— А если бы нет? — Наташа испуганно обернулась к полковнику. — Я ушла, и едва не случилась беда. Может, она как раз и ждала, когда ни меня, ни доктора Дятлова не будет в отделении. Болезнь пошла на спад, и мы вернулись к прежнему порядку пересменок.
— Вполне допускаю, что так оно и есть. — Бережной задумался. — Ладно, я подумаю над этим. Погоди, мне пакет с продуктами надо взять.
— Да мы сами принесем, дядя Андрей.
— Ну, тем лучше. Ладно, я в дом, а вы, уж будьте добры, принесите пакет из багажника, чтобы такой старик, как я, не напрягал лишний раз свои старческие кости.
Достав из машины большой букет желтых роз на коротких ножках, полковник направился к дому. Наташа и Олег остались одни. В больнице все было просто, а сейчас они чувствовали себя неловко, но Олег сделал шаг и взял Наташу за руку.
— Так странно быть на улице, клены цветут. Словно сто лет прошло.
— Когда болеешь, время тянется медленно. Идем, я покажу тебе комнату — мы постарались все расставить, как было у тебя. — Наташа оглянулась. — Нет, погоди, надо взять пакет из багажника.
Она решила не думать сейчас о случившемся в больнице, вот просто не думать, и все. Вот он, Олег, — там, где она и хотела, чтобы он был, и теперь все будет хорошо. А о Марине и капсулах с ядом она подумает, когда останется одна.
— Давай помогу.
— Да ты сам-то дойди, горюшко.
Они двинулись к дому, влекомые запахами свежих пирогов, на кухне звучали голоса, и они шагнули в дверь вместе как раз в тот момент, когда в окно влетела пуля, разбив кувшин с розами. Вторая пуля попала в столешницу и, отрикошетив, плюхнулась в сковородку с жареной капустой. Полковник толкнул Диану Викторовну на пол, а Олег с силой, невесть откуда взявшейся, вытолкнул Наташу обратно в переднюю, припечатав ее в угол.
В кухне вскрикнула Диана Викторовна, и Наташа, заглянув в дверь, поняла, что стрелок достал полковника Бережного.
— Дети, на пол!
Диана не раздумывала. Завернув за угол коридора, она бросилась в чулан, где хранился сейф с оружием. Ружья принадлежали еще ее отцу, и Диана отлично умела управляться с ними. Выхватив из сейфа винтовку, Диана зарядила ее и выглянула в узкое окно веранды — за забором метнулась тень, снова громыхнул выстрел, и Диана, прицелившись, нажала на курок. Приклад привычно толкнул ее в плечо — эта винтовка лягалась, как мустанг, но голова нападающего исчезла.
Сверху послышались шаги — на лестнице две пары ног, и Диана, прижавшись спиной к стене, ждала, когда чужаки спустятся. Но ее выстрел, видимо, заставил их задуматься, а вот Диана не задумывалась. На кухне ее дети и раненый Андрей, и чужаки войдут туда только через ее труп.
Винтовка снова громыхнула, послышался крик, и кто-то навалился на нее — одного она не увидела, пропустила, чужак вонял гнилыми зубами и нестираной одеждой, он вырывал у нее винтовку, и Диана поняла, что ей не выстоять. Но вдруг хватка ослабела, и одновременно на улице прогремел еще один выстрел.
За спиной Дианы стоял Олег с чугунным старинным утюгом в руках. Этот утюг Диана держала на кухне как предмет декора, но теперь это, похоже, орудие убийства — тупой тяжелый предмет.
— Наташа там с полковником, а тут этот…
Диана тяжело поднялась и подобрала винтовку.
— Иди на кухню. Ползком.
Где-то во дворе есть еще враги, и теперь она не позволит им застать себя врасплох.
Перезарядив винтовку, Диана обернулась к окну.
По дорожке шел круглолицый улыбчивый парень.
— Диана Викторовна, не подстрелите меня. Я майор Васильев, привез Геннадия и его пассию. И сразу, понимаете, на такую гулянку попал! Одного вы достали за забором, а одного я достал у окна ванной.
Диана вскинула винтовку — за спиной Васильева возник человек в темной куртке с капюшоном, и нож в его руке не похож был на перочинный. И время остановилось, превратившись в густой кисель, сквозь который не проникают звуки, и есть только звон в ушах и цель. И удивленное лицо Виктора — ему показалось, что Диана выстрелила в него.
Нож уже летел, когда выстрел отклонил его с курса, а пуля перебила пополам. Следующая пуля досталась человеку в капюшоне.