Кому-то сильно не везет

Канто Сильвин доел утренний ломоть хлеба с медом, облизал палец, этим же пальцем собрал все крошки на тарелке в одну кучку, втянул их в рот и улыбнулся. Тихая радость каждодневного порядка. Мофис ставил порядок превыше всего. Канто старался брать в пример поведение и привычки влиятельных людей. Возможно, он полагал, что это когда-нибудь позволит ему сравняться с ними. Тем более что никаких иных идей на этот счет у него не имелось.

Потом он заметил, что уронил каплю меда на рукав, и нахмурился.

– Проклятие! – Мофису это не понравится – он весьма придирчив к внешнему виду, – но задерживаться уже нельзя, потому что иначе он опоздает. Из всех недостатков клерков Мофис сильнее всего ненавидел опоздания. Он поднялся, изо всех сил стараясь сделать это беззвучно, но ножки стула, конечно же, зацепились за неровные половицы, и шум получился изрядным.

– Кантоларус! – прошипел в соседней комнате голос Мими, и Канто содрогнулся. Полным именем его называла только мать. Только мать и жена, когда хотела устроить ему сцену. И тут же она вошла в комнату с сыном на руках. Глаза у нее были серьезными, а между бровями пролегла небольшая морщинка, которая очень нравилась ему до женитьбы, но за прошедшие с тех пор месяцы полностью утратила свою привлекательность. Начать с того, что эта морщина впервые появилась, когда она рассказывала ему, какой будет их жизнь, когда они поженятся. Теперь она появлялась, когда жена говорила ему, что их жизнь на самом деле получилась совсем не такой, как они рассчитывали.

– Что, любовь моя? – спросил он тоном, который должен был и развеселить жену, и успокоить, но не преуспел ни в одном, ни в другом.

– Сколько еще времени, по-твоему, нам придется оставаться здесь?

– Ну, определенно до тех пор, пока я не вернусь с работы! – Он нервно хихикнул.

Жена не улыбнулась. Зато морщинка сделалась глубже. Над головами что-то громко стукнуло, а потом донеслась трескотня возбужденных голосов, и Мими выразительно возвела глаза к потолку. Вот, дернула же нелегкая этих ублюдков затеять свару именно сейчас. Был бы Канто хотя бы наполовину мужчиной, он поднялся бы туда и поставил бы скандалистов на место. Так сказала ему Мими. Но Канто не был мужчиной даже наполовину. Это тоже сказала ему Мими.

– Вроде бы предполагалось, что мы проживем здесь недолго, – сказала она, и их сын потянулся, задрожав всем телом, как будто хотел взвалить дополнительную вину на слабеющие плечи Канто.

– Я знаю, и так оно и есть, да, так оно и есть! Но… но сейчас мы еще не можем позволить себе ничего лучшего. Моего жалованья не хватит…

– В таком случае, или пусть твое жалованье увеличится, или найди себе более высокооплачиваемую должность. – Морщинка сделалась еще резче. – Кантоларус, теперь ты отец. Ты обязан потребовать то, что тебе положено. Ты должен хоть здесь проявить себя мужчиной.

– Я мужчина! – огрызнулся он очень злым, но увы, совершенно женским голосом. Пришлось сделать усилие, чтобы говорить пониже. – Меня скоро повысят. Мофис обещал.

– Он обещал?

– Разве я этого только что не сказал?

На самом деле Мофис не разговаривал с ним уже три месяца, что следовало понимать как бескровную кару за мелкую ошибку в одном из вычислений.

Сердитый хмурый взгляд Мими сменился столь же хмурым подозрительным взглядом, и Канто решил было, что одержал победу, но, похоже, поторопился.

– Он это уже обещал, – проворчала Мими, слегка встряхнув их сына. Младенец был поистине великаном. – Но так и не сделал.

– На этот раз сделает, любовь моя. Можешь мне поверить. – Он повторял это каждый раз. Но лгать было куда проще, чем долго и трудно объясняться с женой. Намного проще. К счастью, их сын выбрал именно этот момент для того, чтобы захныкать и вцепиться в ночную рубашку. Канто поспешил воспользоваться подвернувшимся шансом. – Я должен бежать. Кажется, уже опаздываю.

Она повернула к нему голову, вероятно, ожидая поцелуя, но у мужа не было такого настроения. Сын снова пришел ему на помощь – потребовал есть. Поэтому Канто лишь одарил жену вялой улыбкой, вышел в заплесневелую прихожую и потянул на себя разболтанную дверь.

Отложить проблему на потом – все равно что разрешить ее. Разве не так?

Канто захлопнул толстенный гроссбух, выскочил из-за стола, протиснулся между богатой клиенткой и ее телохранителем и помчался через переполненный банковский зал.

– Сэр! Сэр, не могли бы вы?..

Мофис смерил его холодным взглядом, каким ростовщик мог бы смотреть на пожитки покойного должника.

– Что тебе, Сильвин?

– Э-э… – У Канто даже ноги подкашивались, а уж от удовольствия оттого, что господин начальник знает его имя, клерк прямо-таки вспыхнул. К тому же в банковском зале нынче стояла кошмарная жара, так что разволновался он куда сильнее, чем ожидал. И язык его не слушался. – Вы знаете мое имя, сэр?..

– Я знаю имена каждого мужчины и каждой женщины, состоящих на службе стирийского отделения банкирского дома «Валинт и Балк». Их имена, их должности и размеры жалованья. – Он чуть заметно прищурился. – И не люблю, когда что-то меняется. Чем я могу быть тебе полезен?

Канто сглотнул.

– Э-э, сэр, дело в том… – Все звуки, казалось, отзывались в нем каким-то болезненным эхом. Царапанье ручек клерков по бумаге и грохот, с которым их обмакивали в чернильницы, беззвучное проговаривание чисел, сроков и процентных ставок; кто-то захлопнул бухгалтерскую книгу едва ли не громче, чем можно было бы хлопнуть дверью. Нервы, все это лишь нервы. Он услышал голос Мими: «Ты должен хоть здесь проявить себя мужчиной». Однако все смотрели на него – старшие клерки, прижимавшие под мышками книги, и два торговца в отороченных мехами одеяниях, которых, как только что понял Канто, он перебил. «Должен проявить себя мужчиной». Ему отчаянно не хватало воздуха, и он дернул себя за воротник. – Дело…

– Время – деньги, Сильвин, – сказал Мофис. – Надеюсь, мне не придется объяснять тебе, что банкирский дом «Валинт и Балк» не одобряет пустую трату денег.

– Дело… – Его язык внезапно раздулся вдвое против обычного размера. Во рту появился какой-то странный вкус.

– Разойдитесь, ему не хватает воздуха! – крикнул кто-то в углу, и Мофис озадаченно сдвинул брови. А потом чуть ли не со страдальческим видом.

– Дело…

И Мофис согнулся вдвое, как будто его с силой ударили в живот. Канто сделал резкий шаг назад, и почему-то у него чуть не подкосилось колено. Как же жарко в банковском зале. Как в литейной, где он когда-то побывал вместе с отцом.

– Переверните его! – донесся гулкий возглас из дальнего конца зала. Все уставились в ту сторону. Перед глазами плавали испуганные, словно зачарованные лица.

– Сэр? Сэр? – Один из старших клерков подхватил начальника под локоть и осторожно опустил его на пол. Мофис поднял дрожащую руку и, вытянув костлявый палец, не отрываясь смотрел на женщину, стоявшую в толпе. Бледную женщину, горящие глаза которой можно было рассмотреть даже за падавшими на лицо темными волосами.

– Мо… – выдавил он, – Мо…

И вдруг дико забился на полу. Канто пришла в голову тревожная мысль: происходящее наверняка необычно. Мофис всегда был таким поборником порядка! А затем он и сам согнулся во внезапном и очень неприятном приступе кашля.

– Помогите!

– Воздуха, хоть немного воздуха!

Но воздуха не было. В помещении вообще не было никакого воздуха. Канто медленно опустился на колени и вцепился в воротник. Слишком тугой. Он не мог толком вдохнуть.

Мофис лежал неподвижно, на его губах пузырилась розовая пена, широко открытыми невидящими глазами он уставился на черноволосую женщину, а та смотрела на него. С кем же Канто теперь говорить о прибавке к жалованью? Но может быть, как раз об этом и не стоило волноваться?

– Чума! – выкрикнул кто-то. Загремел опрокинутый стол. Канто попытался уцепиться за кого-то, надеясь на помощь, но пальцы не слушались его. В спину ему угодило чье-то колено, и он рухнул ничком, разбив лицо о плитки пола; рот наполнился соленой кровью.

Он попытался встать, но не мог толком пошевелиться, как будто все его тело свело одной мощной судорогой. Он подумал, что теперь, наверно, самое время закричать, но смог выдавить из себя лишь невнятное бульканье. Мими была права. Даже сейчас он был мужчиной самое большее наполовину.

Он видел мельтешившие, топавшие, шаркавшие по полу ноги. Женщина, упавшая рядом с ним, закричала, но этот звук показался ему эхом, доносившимся откуда-то из конца длинного туннеля.

Перед глазами все расплывалось.

Когда оказалось, что он не может дышать, его охватила паника.

– Не очень-то мне все это нравится, – хмуро проворчала Онна, когда артисты, пританцовывая, заходили во внутренний двор Дома досуга Кардотти.

Если долго занимаешься каким-то делом, то сразу поймешь, когда что-то идет не так. Когда грозит какая-то заваруха. И при этом ты никак не можешь избежать неприятных неожиданностей. Мало какие профессии предполагают столько возможностей для неприятных неожиданностей, как твоя.

Но разумный человек прислушивается к тому, что чует его нутро, а нутро Онны прямо распирало от нехороших предчувствий.

Пусть все они щеголяли в масках и развеселых пестрых костюмах, но в каждом, без исключения, проглядывало что-то не то. Подергивающаяся мышца на челюсти под небритой щекой. Глаза, подозрительно зыркающие по сторонам через прорези маски. Непрерывно сжимающаяся в кулак и разжимающаяся кисть руки с ободранными костяшками.

Онна покачала головой.

– И вид их мне очень не нравится.

Мирайли выпустила клуб вонючего дыма чагги и громко втянула воздух сквозь зубы.

– Тем, кто хочет иметь дело с приятными на вид мужчинами, нужно быть не шлюхой, а заниматься чем-нибудь другим.

Джирри отвлеклась от любимого занятия – подпиливания ногтей – и негромко хихикнула, показав остренькие зубки. Она, Джирри, вообще хихикала по любому поводу.

– Тут мы вроде бы должны называться хозяйками, – заметила Онна.

– Конечно. – Мирайли умела вложить в свой голос столько ядовитого сарказма, что ушам действительно становилось больно. – Хозяйками-давалками.

Джирри снова захихикала, а Онна вздохнула.

– Вовсе не обязательно так злиться из-за этого.

– Вовсе не обязательно, – согласилась Мирайли, в очередной раз затянулась трубкой и медленно выпустила дым через нос. – Но мне кажется, что это помогает. А ты хорошая очень, и это идет тебе во вред. Если тебе нужен кто-нибудь добрый и симпатичный, поищи его в своей книге.

Онна опустила глаза на страницу. Нужно было признать, что чтение продвигалось медленно. Она нисколько не сомневалась, что чрезмерно расхваленный роман о красивой, но затравленной девушке-посудомойке закончится тем, что красавец, младший сын герцога, умыкнет ее от жалкой участи к красивой жизни. Можно подумать, что чем гнуснее складывается жизнь у человека, тем охотнее он будет погружаться в милые вымыслы, но может быть, Мирайли права и на фоне сладкой лжи гнусная правда кажется еще гнуснее. В любом случае она слишком скромна для того, чтобы спорить. И всегда была такой. Слишком тиха, скромна и застенчива, даже себе во вред.

– А это что за парочка? – осведомилась Джирри, кивнув на двух женщин, без разговоров проскользнувших внутрь. Онна никогда прежде их не видела. Незнакомки были в масках и одеты для вечера. В челюсти темноволосой Онна тоже заметила нечто такое, что встревожило ее. А потом еще та показала ногу из-под юбок, и на ней мелькнул длинный красный шрам, проходивший, похоже, по всей длине бедра.

Если хозяйки странные, нужно помнить об осторожности. Странные хозяйки привлекают странных гостей. Онна покачала головой.

– Они мне тоже не нравятся.

Мирайли вынула трубку изо рта ровно настолько, чтобы прорычать, обращаясь к небу:

– Кто хорошо дает, тот спасется.

– Дамы! – Мужчина в цилиндре, с напомаженными бакенбардами, взмахнул ярким носовым платком и отвесил изысканный поклон. Из-под маски, усыпанной крошками хрусталя, сверкнули глаза. Не по-хорошему сверкнули. – Весьма польщен знакомством. – И он прошествовал мимо, чуть заметно дрожа на ходу. Онна решила: пьяница.

– Безмозглый старый петух, – уголком рта прошипела Мирайли на северном языке и снова взяла в зубы трубку.

Онна кончиками пальцев поправила маску, а потом и корсаж под мышками поддернула. Как ни проси девочек затянуть проклятую тряпку посильнее, она всегда сползает. Это ее немного разозлило, и она бросила завистливый взгляд на Беллит, щеголявшую в невообразимо роскошном платье с бретельками. Бретельки, это надо же придумать! Впрочем, открытые плечи были в моде.

– Кто дает! – прошипела Джирри сквозь стиснутые зубы и, повернувшись спиной к свечам, озарявшим комнату, сбросила на минуту с лица улыбку, сменившуюся гримасой боли, крутнула бедрами и попыталась оправить липнувшую к телу юбку. – Да у меня там уже все до мяса стерли.

– Я тебе все время говорю: заливай в себя понемногу оливкового масла! – воскликнула Беллит и, схватив Джирри за запястье, вложила ей в ладонь маленький пузырек.

– Да я бы с радостью! Но ведь у меня даже времени помочиться не нашлось, с тех пор как открыли двери. Ты не говорила, что их будет столько. Даже вполовину столько!

– Двойная работа – двойной заработок. Плесни туда маслица, а потом стой и улыбайся.

По мнению Онны, двойная работа означала двойную тревогу. Этой ночью у Кардотти творилось истинное безумие. Куда хуже, чем обычно. Народу через край, и определенное ощущение, что вот-вот прольется кровь. Пронзительные безумные голоса, громкая, режущая слух похвальба и грохочущий хохот. Возможно, причиной этого были маски, в которых люди не стеснялись вести себя совсем как животные. Возможно, ужасная визгливая музыка, или темнота, в которой тут и там сияли яркие огни, или высокие ставки за игорными столами. Возможно, льющееся рекой спиртное, и чагга, и хаск, и витающая в воздухе жемчужная пыль. Возможно, бесшабашные развлечения – огонь, и клинки, и опасность. Онне все это не нравилось. Нисколечко не нравилось. И нутро внятнее, чем когда-либо, подтверждало эти впечатления.

Было очень похоже, что грядут серьезные неприятности, но что она могла поделать? Прежде всего, как всегда говорила Мирайли, не нуждайся она в деньгах, ее тут не было бы. Вот она и стояла, чувствуя себя крайне неуклюжей, пытаясь принять позу, которая казалась бы достаточно зазывной, чтобы удовлетворить Беллит, и в то же время стараясь держаться в тени и не глядя никому в глаза. Но, к сожалению, компромисс здесь был невозможен.

И когда Беллит наклонилась к ней и прошипела на ухо: «Это твой!» – она подпрыгнула.

Онна взглянула на дверь и почувствовала нутром, что дело совсем плохо. Он походил на сжатый кулак, этот ублюдок. Широченные бычьи плечи, никакой, вообще, шеи, склоненная вперед голова с коротко остриженными волосами похожа на пень, вздутые вены и сухожилия на тыльных сторонах толстых ручищ. Ручищ, которые, по их виду, предназначались для того, чтобы избивать людей. Большинство гостей должны были сдать оружие у входа, но этот носил меч у бедра и ходил в полированной кирасе, и это говорило о том, что он охраняет какого-то богача, а значит, привык совершать насилие, зная, что это ему ничем не грозит. Его маска была сделана из простого твердого металла, а ниже ее, на щеках, гуляли желваки, будто он скрипел зубами.

– Мне не нравится его вид, – пробормотала она, совсем уже готовая шмыгнуть в сторону.

– Тебе ничей вид не нравится! – яростно прошипела Беллит, сохраняя на лице неподвижную улыбку, и, схватив Онну за локоть, почти поволокла к пришельцу. – Думаешь, пекарь в восторге от того, как выглядит тесто, которое он месит? Выдои его и возвращайся за следующим!

Онна понятия не имела, почему Беллит так ненавидит ее. Она ведь старалась быть хорошей. Вот Мирайли была стервознейшей из стирийских стерв, а каждый раз выходило по ее. Все было так, как мать говорила: лучшие будут худшими. Но что поделать, если в Онне никогда не было ни капли стервозности?

– Ладно, – пробормотала она, – ладно. – И снова поддернула корсаж. – Я ведь только сказала. – И она прикрыла улыбкой свои самые дурные предчувствия и неуверенно шагнула к своей цели. К своему гостю.

Ведь нынче положено называть их гостями.

– Как вас зовут? – спросила она, неохотно повернув ключ в замке и неохотно повернувшись от двери в комнату.

– Бремер. – Удивительно, но у этого могучего рослого мужчины оказался слабенький, писклявый, совершенно девичий голос. Произнеся свое имя, он поморщился, как будто звук собственного голоса причинил ему боль. – А тебя?

Она улыбнулась, села около него на кровати и погладила его кончиком пальца по подбородку. Ей не очень-то хотелось делать это и к тому же ей казалось, что и он не очень-то хочет ее, но она чувствовала, что если будет нежной, то, возможно, он тоже не будет груб. Должно же хорошее поведение хоть как-то вознаграждаться, не так ли? Она попыталась говорить так, чтобы голос звучал мягко и в нем не угадывался страх.

– Вы можете называть меня, как вам будет угодно.

После этих слов он посмотрел на нее. Глаза под маской чуть увлажнились, возможно, от эмоций, возможно, всего лишь от выпитого. И то и другое могло оказаться опасным.

– В таком случае я буду звать тебя Фин.

Онна сглотнула. Снова развилка. Нужно что-то изображать из себя, пытаться прикинуться этой самой Фин, а то и успокаивать его. Может быть, он удовлетворится, если она хорошо вздрочит его? Или хотя бы согласится, чтобы она была сверху? При мысли о том, что эта гора мускулов навалится на нее, Онну мурашки пробирали. Все равно что оказаться заживо похороненной.

Но что если эта Фин была бросившей его любовницей, или бывшей женой, которую он застал с лучшим другом, или ненавистной единокровной сестрой, которой досталась вся любовь их матери, или кто-то еще, кому он мечтает сделать больно? Это была игра вслепую, а Онна никогда не была сильна в азартных играх. Но ведь проституция вся строится на притворстве, разве нет? Притворяешься, будто тебе нравится очередной мужик, притворяешься, будто тебе с ним хорошо, притворяешься, будто ты не здесь, а где-то в другом месте. Притворяться кем-то другим совсем не великое дело.

– Как вам будет угодно, – повторила она.

Он был пьян. Она отчетливо обоняла запах спиртного в его дыхании. И жалела, что она трезвая. Возможно, единственная трезвая во всем заведении. В коридоре прозвучал булькающий женский смешок. За окном, во внутреннем дворе, волнами взметался истерический хохот. Кошмарная музыка умолкла, что явилось определенно актом милосердия, но скрипка продолжала пилить на одной ноте, отчего нервы Онны напряглись сильнее, чем когда-либо прежде.

Она пыталась непринужденно дышать и улыбаться. Мирайли всегда повторяла: веди себя так, будто ты здесь главная, и считай, полдела сделано. И никогда не позволяй им заметить, что тебе страшно.

– Как вам будет угодно, – в третий раз мягко сказала она и погладила холодный металл кирасы тыльной стороной пальцев, продвинула руку ниже, к…

Он схватил ее за запястье; на мгновение она ощутила ужасающую силу и подумала, что прямо сейчас ее нутро вполне могло бы вывалиться наружу. Впрочем, он тут же разжал пальцы и уставился в пол.

– Ты не будешь возражать, если… если мы просто… посидим?

Он наклонился к ней, но больше не прикасался к ней руками. Только стиснул кулаки и приложил их к груди кирасы, так что металл негромко грохнул, и сжался в комок, и спиной, всей тяжестью своего могучего тела, навалился ей на колени, так что меч, торчавший у него сбоку, прижимался к ее бедру.

– Не могла бы ты обнять меня? – пропищал он тем же слабым высоким голоском.

Онна моргнула. Работа проститутки открывала адский простор для неожиданностей, но, к сожалению, приятные среди них попадались весьма редко. Она обхватила мужчину руками.

– Все, что вы пожелаете.

Они сидели молча, а за окном раздавались мужские крики, скрежетал и лязгал металл. Актеры изображают какую-то битву, думала она. Мужчины любят смотреть на бои. Совершенная глупость, но, думала она, может быть и хуже. Они ведь могли бы схватиться по-настоящему. Потом раздался звук, будто где-то били стекла. За окном скакали тени.

Она вдруг поняла, что могучие плечи ее подопечного чуть заметно дрожат. Вскинула брови. И наклонилась к нему, прижалась к нему, принялась мягко покачивать его. Точно так же, как давным-давно укачивала свою младшую сестру, когда та не могла уснуть.

– Ш-ш-ш-ш… – чуть слышно прошептала она ему на ухо. И он схватил ее за руки и засопел, всхлипывая. Все это, без сомнения, выглядело несколько диковато, но, честно говоря, Онне куда больше нравилась роль матери, нежели та, на которую она настроилась изначально. – Ш-ш-ш-ш…

Тревожно нахмурившись, она повернула голову к окну. Похоже, там началась настоящая драка. Там уже звучали не здравицы, а крики, пугающе смахивавшие на вопли гнева, боли и самого настоящего ужаса. Отдельные вспышки и переливы огня сменило постоянное мерцающее зарево, казавшееся благодаря неровному стеклу все ярче и ярче.

Клиент вскинул голову.

– Что там происходит? – буркнул он и, отодвинув женщину расслабленной рукой, поднялся и шагнул к окну. Пока он возился со шпингалетом и распахивал створку, Онну охватили самые дурные в ее жизни предчувствия. Когда же окно открылось, из него в комнату ворвались дикие, страшные звуки. Как будто прямо здесь, в доме Кардотти, происходило сражение.

– Король! – воскликнул Бремер, резко повернулся и спрыгнул с высокого подоконника, чуть не упав на Онну. В следующий миг он выхватил из ножен меч, и женщина подалась назад. – Король!

Он ринулся вперед, ткнулся в запертую дверь, выругался, поднял ногу в тяжелом сапоге, одним ударом вышиб замок и, закашлявшись, выскочил в коридор. А навстречу ему под притолоку ввалился клуб дыма, и не гнилостного дыма хаска, и не сладкого дыма чагги, а резкий, удушающий дым горящего дерева.

Что случилось? Онна медленно встала с кровати, добрела на подгибавшихся ногах к окну и выглянула наружу.

Внизу, во дворе, метались людские фигуры, в безумных сполохах пожара сверкал металл. Сухой плющ, густо увивавший стену, пылал до самой крыши. Люди кричали, дрались друг с другом, с воплями давили друг друга у запертых ворот, бились в прочную решетку. Онна видела, как мелькали клинки. Видела изуродованные, растоптанные тела.

Онна отскочила, скуля от страха, с хрипом глотая обдиравший горло воздух. Побежала к двери, подвернула щиколотку, что немудрено было сделать на ее-то высоких каблуках, и больно ударилась о косяк. И вывалилась в коридор, где и в лучшие-то времена всегда было полутемно, а сейчас и вовсе ничего не было видно из-за дыма.

Кто-то вцепился в нее, и она чуть не упала.

– Помоги! – преодолевая кашель, хрипло крикнула женщина. – Помоги!

Мирайли в перекошенной маске, из-под которой смотрели обезумевшие широко раскрытые глаза, непосильной ношей повисла на ее руке.

– Пусти, б…! – Онна ударила ее кулаком в лицо и еще раз. Визжащая женщина отлетела в ту самую дверь, из которой только что выскочила Онна. Пальцы с окровавленными костяшками ныли от боли. Видимо, близость огня заставит кого угодно сделаться стервой.

Звенело бьющееся стекло. Трещало и грохотало, обрушиваясь, горящее дерево. Сквозь удушающую мглу доносились сдавленные крики боли и ярости. Из-под двери выбивались языки пламени. Онна зажала ладонью рот и, шатаясь, сделала несколько шагов. Кто-то с громким топотом пробежал мимо и ткнул ее локтем так, что она отлетела к стене.

Она упала на колени; она кашляла, плевалась, потом ее вырвало. Дым не давал ничего увидеть. Дым не давал дышать. Кто-то кричал: «Король! Король!»

– Помогите! – каркнула Онна.

Но ее никто не слышал.

– Как бы мне получить сюрко? – спросил Предо.

За минувшие три месяца он решил, что солдатская жизнь как раз по нему. Он пробовал много других занятий, и ни одно пока не удавалось так хорошо, как это. Он срезал кошельки в Этризани, пока его чуть не поймали, потом держал зеркало для карточного шулера в Мусселии, пока его чуть не поймали, потом стоял на стреме для банды грабителей в Этрее, пока их всех не поймали и не повесили – кроме него, потому что его особо и не искали. Но главным образом он сосал… в общем, сосал. Даже некоторое время подвизался в талинсском борделе, где было, с одной стороны, отлично, хотя, с другой стороны, там он спал под лестницей, а в конце концов ему даже пришлось подраться с одной из девочек. Девочки, как ни странно, были гораздо популярнее, что всегда казалось Предо несусветной глупостью. Ведь тот, кто хочет, чтобы его член обласкали как следует, должен бы нанимать для этой цели того, у кого есть свой собственный член и кто понимает, как с ним нужно обходиться. Всего лишь простейший здравый смысл, скажете, нет? Всегда обращайтесь к специалистам. Но Предо казалось, что большинство людей начисто лишено здравого смысла и очень много чего в этом мире перевернуто с ног на голову. Но, что поделаешь, такова жизнь. Надо лишь выбирать лучшее из того, что тебе предлагают.

Из публичного дома его вышвырнули, и, когда он взирал на мир из сточной канавы, на другой стороне улицы появился сержант-вербовщик, обещающий добрую еду и славу каждому, кто пойдет сражаться за великого герцога Орсо, и Предо решил: надо попробовать, авось что получится. И вот через три месяца он сидел возле лагерного костра на склоне холма не где-нибудь, а возле треклятой Осприи. Такого нарочно не придумаешь!

– Сюрко положены только ветеранам, – сказал Франчи, как бы невзначай поглаживая названия сражений, вышитые на его плаще золотыми и серебряными нитями вокруг концов белого креста Талина. Победы, одержанные при его участии. Чем больше вышивок у человека, тем больше уважения к нему. Предо хотел, чтобы его хоть немного уважали. Хотел чувствовать себя принадлежащим к семье. Он никогда не имел семьи. Равно как и уважения.

Скулия хлопнул его по плечу, и он чуть не разлил суп.

– Кто знает, может быть, после сражения и ты получишь сюрко.

Предо слегка передернуло. Солдатчина вполне могла стать его профессией, но он не мог не признать, что не горит стремлением познакомиться с боевой ее стороной.

– Так значит, сражение точно… будет?

– Точно. – Сержант Мазарин наклонился вперед, и в свете костра шрам, пересекавший его седую бороду, стал особенно хорошо заметен. Если кто-нибудь и знал, когда должно было случиться сражение, так это Мазарин. На его выгоревшем сюрко вышивок было больше, чем у кого-либо другого, не считая старого Волфира, а у того плащ давно развалился бы на клочки, если бы эти клочки не скрепляли названия мест, где происходили забытые уже сражения. – Герцогу больше некуда отступать. Мы загнали его прямиком в собственный город.

– А не попытается он просто отсидеться за стенами? – полюбопытствовал Предо, пытаясь не выказать слишком откровенно свои надежды.

– В таком случае мы просто уморим его голодом. И он ведь знает, что помощи ему ждать неоткуда. – Мазарин умел говорить так, что каждое его слово делалось тяжелым и твердым, как камень в стене, и те, кто его слушал, отбрасывали прочь свои сомнения. Вот и Предо осмелел. – Нет. Рогонту пришла пора драться, и он это знает. Он ведь не глупец.

Франчи фыркнул, облизнул пальцы и поправил перо на своей дурацкой шляпчонке.

– Да уж, конечно, не глупец. Просто трус.

И Скулия мрачно хмыкнул, соглашаясь с этими словами.

Но Мазарин лишь пожал плечами.

– По мне, так лучше сражаться с храбрым глупцом, нежели с умным трусом. Куда лучше.

– Но говорят, что теперь с ним Муркатто, так ведь? – Предо подался вперед и понизил голос, словно боялся, что Мясник Каприле услышит свое имя и появится из тьмы прямо перед ним с двумя мечами в обеих руках. – Она и храбра, и умна.

Франчи и Скулия тревожно переглянулись, но Мазарин остался равнодушным, как камень.

– А еще быстра и безжалостна, как скорпион, но Муркатто всего лишь один человек, а сражения в одиночку не выигрывают. – Он казался настолько уверенным и спокойным, что его уверенность и спокойствие передались Предо. – А ведь у нас численное превосходство.

– И дело наше правое! – добавил Предо, уже малость охваченный воодушевлением.

Мазарин пожал плечами.

– Насчет этого я не уверен, но численное превосходство точно за нами.

– И сражения, парень, не такое уж плохое дело! – Скулия снова хлопнул Предо по плечу, и тот все же разлил суп, к счастью, немного. – Если, конечно, ты сражаешься на стороне победителя.

– А мы уже давно, очень давно стоим на стороне победителя, – сказал Мазарин, и остальные закивали. – Это уже входит в привычку. Покончить с Рогонтом, и дело сделано. Лиги Восьми больше не существует, и Орсо – король Стирии.

– Да будет благословенно его вечное величество, – сказал Франчи, улыбнувшись густо усыпанному звездами ночному небу.

Предо вновь встревожился. Мысль о том, что его и из армии вышибут, как из публичного дома, совершенно не нравилась ему.

– Но… Неужели Орсо после победы разгонит своих солдат?

Изрезанное морщинами и шрамами лицо Мазарина расплылось в улыбке.

– Будь Орсо готов зашвырнуть свой меч в воду, не видать бы ему того, что он достиг. Не боись, он все время будет держать нас под рукою.

Скулия одобрительно хмыкнул.

– Как сказал Вертурио, тот, кто готовится к миру, готовится к поражению.

– А кто это такой? – спросил Предо.

– Очень умный человек, – ответил Франчи.

– Как я понимаю, места хватит для всех нас. – И Мазарин наклонился и лапищей со старыми шрамами хлопнул Предо по коленке. – А если найдется место для меня, то будет место и для всех вас. Моих жену и дочь унесла чума, но Парки послали мне новую семью, и эту семью я не собираюсь терять.

– Семью… – От одной только мысли о том, что за ним кто-то будет присматривать, у Предо сделалось тепло на душе. Да еще такой суровый и надежный. За ним никто никогда не присматривал. – По-моему, у солдат хорошая жизнь. – И он с тревогой посмотрел от костра в темноту, туда, где слабо светились огни Осприи. В сторону бродов Сульвы, где им завтра предстояло сражаться. – Если, конечно, не считать сражений.

– Сражения тоже не такое уж плохое дело, – сказал Франчи.

Мазарин откинулся назад, опершись на локоть, и с усмешкой добавил:

– Пока сражаешься на стороне победителя.

– Больно, – ворчал Скулия сквозь покрасневшие зубы. – М-мать!.. До чего же больно.

– Что мне делать? – Кровь была повсюду. Руки Предо были густо покрыты кровью. Кровь, пенясь, струилась по древку арбалетного болта, сочилась из сочленений латного доспеха Скулии и растворялась в бурлящей реке. И белый талинсский крест на сюрко покраснел от крови.

– Чтоб вас всех! Что мне делать? – пронзительно взвизгнул Предо, но, даже если кто-то его и услышал, никакого ответа на последовало.

Стоял оглушительный шум. Просто адский. Каждый старался перекричать всех остальных. Все задавали вопросы, и никто не отвечал. Выли не по-человечески. Шлепали по воде, обильно обдавая брызгами других, падали, поднимались, стенали раненые, которых волочили на берег, с голубого неба без всякого предупреждения сыпались стрелы и болты. Предо видел каких-то людей, возвышавшихся над толпой. Всадники. Сверкая металлом, они рубили из седел мечами и топорами. Предо не мог понять, свои это или враги. Было очень непохоже, чтобы дела шли по плану. Было непохоже, чтобы для всего этого вообще мог существовать план.

Он стоял на коленях, и ледяная вода журчала между его ногами, а то, что оставалось над водой, насквозь промокло от брызг, которыми Предо обдавали находившиеся поблизости люди. Скулия больше не жаловался на боль. Он вообще ничего не говорил.

– Что мне делать? – прошептал Предо и почувствовал, как кто-то схватил его за плечо.

– Он мертв. – Сержант Мазарин, как всегда спокойный и непоколебимый, как скала посреди волнуемого бурей людского моря, указывал путь копьем. – Вперед! – проревел он, полуобернувшись к тем, кто находился у него за спиной. – Вперед! – и захлюпал дальше по холодной воде, увлекая Предо за собой. Хорошо было хотя бы то, что Предо узнал, где находится это самое «вперед», потому что до сего момента он понятия об этом не имел. Хрипя легкими, свистя горлом при каждом вдохе и выдохе, он брел вперед. На холме, возвышавшемся над мешаниной из дерущихся между собой людей и коней, дергалась и раскачивалась Осприя.

Что-то брызнуло ему в лицо, и он громко ахнул. Прикоснулся к щеке и уставился на дрожащую руку. Сморщившиеся от воды кончики пальцев покрывала красно-черная кровь. Лошадь дернулась, вскинула задом и лягнула человека, который, врезавшись в Предо сбоку, чуть не свалил его с ног.

Впереди, крепко сжимая в руках копье, шествовал Мазарин. Возле Предо упала лошадь, сбросив наездника в реку, и он подался назад. Поднялся и опустился топор. Лязгал металл. Кричали люди. Предо отбросил с глаз мокрые волосы и удивленно заморгал. Он увидел перед собою в реке пригнувшуюся женщину. Женщину в сверкающих латах, с прилипшими к бледному лицу темными волосами.

Это могла быть только она. Муркатто. Мясник Каприле. Он представлял ее куда крупнее, но какая еще женщина могла здесь оказаться?

Она ударила кого-то булавой, промахнулась и качнулась следом за своим оружием. Ее противником оказался Франчи; он толкнул ее щитом, заставил утратить равновесие и поднял меч. Но едва он шагнул к ней, как сзади к нему самому тоже кто-то шагнул. Мощный, голый до пояса верзила. Возможно, северянин, весь, с головы до пят, залитый кровью, как один из тех пьянеющих от крови безумцев, о которых любят рассказывать в легендах. Франчи ударить мечом не успел, и топор северянина со свистом рассек воздух, а вместе с ним и плечо, развалив его, как мясник развалил бы говяжью тушу.

Франчи испустил ужасающий вопль; кровь из его разрубленного плеча брызнула прямо в лицо женщине. Она отшатнулась, ослепленная, выплюнула кровь, попавшую в рот, и тут на нее, рыча от ярости, налетел Мазарин. Его копье громко лязгнуло о нагрудник кирасы, и женщина с криком упала в воду.

Предо кинулся на помощь сержанту, но зацепился башмаком за что-то на дне, тоже упал, а когда вскочил, ему пришлось откашливаться от попавшей в горло воды. Упавшее боевое знамя. Белый крест на черном фоне.

Он поднял голову и увидел, что Муркатто с трудом поднялась на колени, а Мазарин снова замахнулся на нее копьем. Она извернулась, сверкнул металл, ее нож глубоко вонзился в ногу сержанта, и он качнулся вперед, выпучив глаза от неожиданной боли.

– Нет… – прошептал Предо, выпутавшись из тряпки, связавшей ему ноги, но было уже поздно.

Он видел, как оскаленные зубы женщины сверкнули сквозь спутанные окровавленные волосы, когда она взметнулась из воды и вместе с нею взметнулась в сияющих брызгах ее булава. Как булава с хрустом врезалась в челюсть Мазарина, взметнув фонтан крови и зубов, и отбросила его назад.

Зарычав, женщина вновь вскинула булаву, ударила его в горло, опрокинула навзничь в воду, сама ринулась на него, и они покатились по отмели, шипя и размахивая руками и ногами в воде и под водой.

Предо в оцепенении смотрел вокруг, с трудом удерживая меч в расслабленной руке, почти готовый к тому, что вот-вот кто-то бросится на него, пылая жаждой убийства, но, похоже, бой внезапно прекратился. Люди стояли и смотрели вокруг точно так же, как и он сам. Опускались в воду, зажимали раны. Куда-то растерянно брели. И наконец, один из всадников, оказавшихся поблизости, встал во весь рост в стременах, сорвал с головы шлем и заорал:

– Победа!

Сержант Мазарин лежал на камне, разбросав руки в стороны. Он был мертв. Все они были мертвы. Сражения тоже не такое уж плохое дело. Если сражаешься на стороне победителя.

Крик подхватили другие, потом еще и еще. Понятно, осприйцы. Предо, не отрываясь, смотрел на женщину. Она, шатаясь, сделала шаг вперед и обвисла в объятиях полуголого чудовища; ее булава, все еще липкая от крови сержанта Мазарина, свисала вдоль его голой спины.

Они застыли в объятии крайней усталости не более чем в трех шагах от него, а Предо был проворен. Он вполне мог прыгнуть вперед и разрубить ей затылок своим мечом, мог прямо сейчас положить конец гнусной жизни Змеи Талинса.

Но в это самое мгновение северянин посмотрел прямо на него, и Предо почувствовал, как на него обрушилась неподъемная тяжесть леденящего страха. На перемазанном кровью лице верзилы красовался громадный шрам, в середине которого, на месте глаза, взирал яркий шар мертвого металла, вспыхнувший влажным блеском, когда сквозь облака прорвалось солнце.

В это самое мгновение Предо решил, что не предназначен для военной службы. Он сглотнул и замахал мечом над головой.

– Победа! – кричал он вместе со всеми остальными.

Как-никак в этом хаосе никто не разобрался бы, из Талинса он или из Осприи. Всего лишь один парень в кожаной безрукавке, такой же, как множество других. Всего лишь один из счастливчиков, оставшихся в живых.

– Победа! – снова крикнул он срывающимся голосом, а сам, пытаясь сделать вид, что слезы, бегущие по его щекам, – от счастья, то и дело поглядывал вниз, на валявшийся на камнях изуродованный труп сержанта Мазарина, отороченный пенной бахромой бегущей воды.

Такова, значит, жизнь? Надо лишь выбирать лучшее из того, что тебе предлагают.

Похоже, ему очень повезло, что он не успел раздобыть себе сюрко.