Назад: Вчера около деревни под названием Барден…

Третий лишний

Талин, осень 587 года

Шев оперлась локтями о парапет, так что плечи поднялись к ушам, а пальцы расслабленно болтались перед носом, и негромко присвистнула:

– Зевак-то собралось… С ума сойти.

Она странствовала ничуть не меньше любой другой женщины Земного круга. Столько может странствовать только такая женщина, у которой полжизни проходит в бегах. Но даже ей не сразу удалось вспомнить, где же она видела подобную толпу. Разве что в Адуе на представлении народу первородного сына и наследника короля Союза, хотя тогда она больше думала о своем пустом брюхе, нежели о забитых людьми улицах. Может быть, когда ее занесло в Дармиум, а там как раз казнили Кабриана, но насчет того раза трудно сказать что-нибудь наверняка, потому что тогда у нее слишком сильно все болело и она очень спешила. Определенно, в Великом Храме Шаффы, когда пророк Халюль самолично спустился с гор, чтобы обратиться с проповедью к паломникам, собравшимся по случаю Нового года, и даже Шев прониклась капелькой благочестия (пусть на считаные мгновения, но все же…).

Но в Стирии ничего подобного она еще не видела.

Здесь собрались все жители Талина и ближайших окрестностей, и толпа была настолько многолюдной и так тесно спрессованной, что казалось, будто она состояла не из отдельных людей, а представляла собой цельную бесформенную безмозглую опухоль. Лестница древнего Сената бурлила, и огромная площадь кипела, выплескиваясь в примыкающие улицы, в каждом окне торчали лица, на всех крышах расселись зрители. На Звенящий мост, и на Чаячий мост, и на мост Поцелуев, и на мост Шести Обещаний нельзя было втиснуть ни единого человека, разве что сбросить кого-то в воду. Парочка, кстати, уже свалилась. Но неудачники выбрались из воды чуть ниже по течению и, оставляя за собой лужи, пытались пробиться хоть куда-нибудь, чтобы все же посмотреть церемонию.

Как-никак подобную церемонию не каждый день увидишь.

– Будем надеяться, что все обойдется лучше, чем в прошлый раз, когда мы короновали короля Стирии, – сказала Шев.

Витари с бокалом вина в руке перегнулась через перила балкона.

– О, думаю, что нынче все пройдет вполне нормально.

– На помосте лежат трупы пяти самых могущественных вельмож на свете.

– Ничего лучшего и желать нельзя. Если, конечно, за твоей спиной стоит шестой. И Витари с усмешкой посмотрела на человека, которому служила – великую герцогиню Монцкарро Муркатто. Самая могущественная женщина мира застыла посреди находившегося внизу обширного помоста, неподвижная, как те статуи, которые быстро, как грибы росли по всей Стирии, пока два ее канцлера – Скавьер и Груло – соперничали между собой по части того, кто воздаст более звучную хвалу ее служению на благо нации.

Судя по всему, во время подготовки к этому радостному событию ее портные и оружейники трудились так же напряженно, как и ее солдаты и шпионы. Ее одеяние походило на платье королевы и на доспехи полководца, нагрудник кирасы ярко сверкал на солнце, позади тянулся длинный шлейф, расшитый золотыми змеями, а на боку висел меч. Она никогда и никуда не выходила без меча. Шев слышала разговоры, что она, дескать, даже спит с мечом. Другие уточняли, что меч заменяет ей любовника. Впрочем, в лицо ей такого никто не говорил.

Умные люди очень тщательно обдумывают, что стоит говорить в лицо Змее Талина, а от чего лучше воздержаться.

Шев вздохнула.

– Это штормовой прилив, который, невзирая на свою силу, ни одной лодки не сдвинет.

– Я всю жизнь только и знаю, что выгребать обломки, оставшиеся после чьих-то еще штормовых приливов, – отозвалась Витари. – Но я уверена, что эта коронация пройдет благополучно.

– Не сомневаюсь, что вы об этом позаботились. – Там, внизу, были солдаты в сияющих доспехах и с наградным оружием, но их было немного и стояли они только для вида. Наивный зритель мог бы подумать, что благодаря народной любви великой герцогине Монцкарро и ее сыну охрана не требуется.

Во всяком случае, в таких делах.

Сверху она хорошо видела агентов в толпе, в окнах с самым лучшим обзором, по углам и в других удобных точках. Остроглазый мальчишка, размахивающий флажком Талина. Женщина, торгующая выпечкой с несколько меньшим энтузиазмом, чем следовало бы ожидать. Мужчина в чересчур мешковатом пальто. Их отличало внимание, с которым они смотрели по сторонам. И настороженные позы.

Наверняка здесь присутствовали и другие агенты, которых не мог различить даже взгляд Шев, сделавшийся благодаря опасностям, сопровождавшим ее всю жизнь, острым, как игла.

Да. Шайло Витари склонна была полагаться на случайности едва ли не меньше всех из тех, с кем доводилось встречаться Шев.

– Вам следовало бы находиться там. – Она кивнула на три шеренги из солдат, моряков, банкиров, бюрократов, видных горожан и расплывающихся в улыбках аристократов, выстроившихся в тылу помоста и гревшихся в теплых лучах могущества великой герцогини. – Вы сделали для этого больше, чем кто-либо другой.

– Кого выделяют, тех и проклинают. – Витари глянула искоса на Шев, и это «искоса» было настолько косым, что более косым и представить нельзя. – Тем из нас, кто работает в тени, лучше там и оставаться. А на свет пусть лезут всякие пустобрехи – вот эти, например.

Скавьер и Груло наконец-то добрались до завершения своей поздравительной речи; оба в златотканых одеждах, обливались потом от своих ораторских усилий. По мнению Шев, это парное представление получилось очень скучным: многократно повторяемые в различном порядке заклинания, содержавшие в себе от силы четверть правды, о верности, справедливости, роли вождя и необходимости хранить единство. По собственному опыту она знала, что народ хранит единство, лишь покуда оно устраивает его, и ни мгновением дольше.

Когда канцлеры отступили назад, говорливая толпа смолкла. С золоченого кресла поднялся облаченный в простые белые одежды мальчик, уверенно и спокойно направившийся к переднему краю помоста. По пятам за ним длинной тенью следовала мать, державшая облаченной в перчатку правой рукой корону из золотых листьев.

Если ее сын благосклонно улыбался толпе, то мать шарила по ней леденящим взглядом, как будто рассчитывала отыскать среди многих тысяч людей тех, кто осмелится посмотреть ей в глаза. Осмелится бросить ей вызов. Дерзнет выказать хоть намек на сомнение в происходящем.

Великий герцог Орсо, присутствуй он здесь, наверняка выказал бы сомнение, но Муркатто убила его, обоих его сыновей, и обоих его генералов, и его телохранителей, и его банкира для комплекта, и забрала его город себе.

Возражения высказывали знатные аристократы Этрисани и Сипани, Никанте и Аффойи, Виссерина и Вестпорта, и она одного за другим подкупала их, запугивала или давила подошвой своего латного сапога.

Несколько виднейших граждан Осприи вслух усомнились в том, что Муркатто действительно родила сына от их обожаемого, ныне покойного герцога Рогонта, и их головы, в конце концов, оказались на пиках над городскими воротами, где теперь, в тучах мух, источали куда более красноречивую вонь разложения.

Больше всех возражал Его Августейшее Величество король Союза, но Муркатто обставила его и в политической, и в военной игре, по одному выведя из этой игры его союзников, после чего трижды побила его на поле боя и заслужила признание себя величайшим полководцем столетия.

Так что в том, что нынче никто не решался возражать, не было ничего удивительного.

Удовлетворенная полнейшей тишиной, которая может быть порождена только всеобъемлющим страхом, великая княгиня двумя руками подняла корону высоко над головой сына.

– Коронуется Джаппо мон Рогонт Муркатто! – провозгласила она, медленно опуская корону, а голос ее, отраженный от фасадов зданий, окружавших площадь, эхом подхватили возгласители, рассеянные в толпе, – Великий герцог Осприи и Виссерина, протектор Пуранти, Никанте, Борлетты и Аффойи. – Король Стирии! – И она возложила корону на каштановые кудри сына.

– Король Стирии! – единым громоподобным голосом повторила толпа, а затем по ней пробежала рябь, послышался почти столь же громкий шелест, и все присутствовавшие, невзирая на крайнюю тесноту, преклонили колени. Муркатто отступила назад и скованно присела. Очевидно, те, кто шил ее одежды, не предвидели для великой герцогини возможности встать на колени.

Шев заметила лишь одного человека, который не поступил так, как все. Ничем не примечательный мужчина в ничем не примечательной одежде стоял, скрестив руки на груди, подле колонны на ступенях Сената. Ей показалось, что он взглянул на Витари, кивнул, и та ответила ему чуть заметным кивком.

Король Джаппо стоял и улыбался. Всего семи лет от роду, он был совершенно спокоен и держался перед этой колоссальной толпой с такой непринужденностью, что ему позавидовал бы сам Иувин.

– О, встаньте, встаньте! – крикнул он мелодичным высоким голоском.

В толпе раздались смешки, тут же заглушенные громоподобным воплем восторга. С незанятых людьми крыш взметнулись перепуганные птицы, и все колокола в городе зазвонили в честь счастливого события. Витари подняла бокал, предложив без слов само собой разумеющийся тост, и Шев прикоснулась кольцом к откликнувшемуся легким звоном хрусталю. Внизу, на помосте, великая княгиня обнимала своего сына и улыбалась. Такое зрелище можно был увидеть ненамного чаще, чем коронацию короля Стирии, хотя ее улыбке мало кто позавидует.

– Она совершила невозможное! – Шев пришлось наклониться к собеседнице и кричать в голос, чтобы та услышала ее за шумом.

– Она объединила Стирию! – Витари одним продолжительным глотком опустошила бокал.

– По крайней мере, большую ее часть.

– Ну, дело еще не закончено.

Шев медленно покачала головой, наблюдая за процессией виднейших граждан Стирии, подходивших к королю Джаппо, чтобы раболепно приветствовать его под ястребиным взором его матери.

– Интересно, сколько народу должно было умереть, чтобы он получил эту золотую шапку?

– Немало, но не больше необходимого. Постарайся утешиться мыслью, что без твоей работы война оказалась бы куда более кровопролитной.

Шев поморщилась.

– На мой вкус, крови все равно пролилось более чем достаточно. Я рада, что все кончилось.

– Мечи, может быть, и вложили в ножны, но война продолжается. Теперь нам предстоит перейти на темные поля потаенных битв, где пользуются весьма утонченным оружием, и иметь дело с самым немилосердным полководцем Союза.

– Калекой? – пробормотала Шев.

Играя желваками на щеках, Витари хмуро посмотрела сверху вниз на вновь провозглашенного короля Стирии.

– Его невидимые легионы уже в пути.

Прежде чем ответить, Шев кашлянула, прочищая горло.

– Пока они сюда не добрались… можно ли поинтересоваться, не припасла ли ее светлость что-нибудь для меня?

– О, у ее светлости прекрасная память, и она никогда не забывает долги, что герцог Орсо и его сыновья подтвердили бы, окажись у них такая возможность. – Витари извлекла небольшой бумажный свиток. – Муркатто всегда расплачивается сполна.

Теперь, когда дошло до дела, Шев почувствовала необъяснимую, беспричинную тревогу. С наигранной решительностью она выхватила из пальцев Витари свиток, нырнула с залитого солнцем балкона в полутемную раззолоченную комнату и развернула на столе свиток, содержащий несколько абзацев рукописного текста.

– Третьего дня… неважно, неважно… засвидетельствовано… неважно… я, Хоральд Гаста, известный также как Хоральд Палец из Вестпорта, настоящим сообщаю, что дарую полное свое прощение воровке Шеведайе уль Канан мут Майр… – Она вскинула голову. – Воровке?

Вошедшая с балкона Витари вздернула медно-рыжую бровь.

– А ты предпочла бы шпионку?

– Я предпочла бы… – Что она предпочла бы? – Может быть, специалист по добыванию?

Витари громко фыркнула.

– Лично я предпочла бы, чтоб моя задница была такой же упругой, как двадцать лет назад. Мир нужно принимать таким, какой он есть.

– Если хотите знать мое мнение, то задница ваша и сейчас выглядит отлично.

Витари прищурила глаза, и Шев снова прокашлялась.

– Ладно, воровка так воровка. – Она продолжила чтение. – За все причиненные мне обиды, включая подлое убийство моего сына Крэндала… Подлое? Подлым в этой истории было только то, то он заявился с четырьмя мужиками убивать меня! Я зарубила его топором, глядя ему в лицо, и это было самое меньшее, чего он заслуживал. Я…

– Шеведайя, слова – это всего лишь слова. Пусть себе выражается как хочет. – Витари с полузакрытыми глазами махнула рукой. – Не следует тратить нервы из-за всякой пакости.

– Верно сказано! – Шева набрала в грудь воздуха и вернулась к документу. – Настоящим я сообщаю, что отказываюсь от всех прав на месть и на требования возмещения и торжественно клянусь при условии отсутствия в дальнейшем существенных обид в мой адрес не причинять целенаправленного вреда вышеупомянутой Шеведайе или кому-нибудь из ее партнеров. – Она пробежала глазами остаток текста, внимательно всмотрелась и фыркнула:

– И где же подписался великий и ужасный Хоральд Палец?

– Не знаю, какой он великий и какой он ужасный, но писать этот ублюдок умеет не лучше, чем я – петь.

– А вы не умеете петь?

– Мне доводилось зарабатывать на жизнь, пытая людей, но у меня никогда не хватало жестокости заставлять их слушать мое пение.

– Но разве это действительно?

– Это чушь собачья. Но Хоральд дал слово лично великой герцогине. Вот это действительно, а не то за ним образуется еще один должок. Он же не дурак. Он соображает.

Шев закрыла глаза, медленно глубоко вздохнула и почувствовала, что улыбается.

– Я свободна, – прошептала она. – Да возможно ли это? Через столько лет! Я свободна, – повторила она, быстро мигая, чтобы прогнать подступающие слезы, и тут ее колени ослабли, и она рухнула в ближайшее кресло. И так и сидела с закрытыми глазами, думая о том, что она может вот так сидеть с закрытыми глазами, не оглядываясь то и дело, не вздрагивая от каждого шороха, не присматривая заблаговременно пути для бегства, не планируя, куда это самое бегство направить.

Боже, она свободна!

– Значит… – она открыла глаза, – значит, все кончено?

Витари уже наливала себе очередной бокал вина.

– Если только ты не захочешь снова взяться за дело. Для лучшего во всей Стирии… специалиста по добыванию я всегда найду занятие.

– О нет! – воскликнула Шев, скрутив свиток и поворачиваясь к двери. – Прямо с этого часа я приступаю к тихой жизни.

– Пробовала я тихую жизнь, – Витари подняла бокал к свету, и прошедший сквозь него солнечный луч окрасил ее хмурую усмешку в кроваво-красный цвет. – С неделю примерно. Адски скучное занятие.

– Боже, я согласна и поскучать! – Шев пришлось выкрикнуть эти слова во весь голос, чтобы услышать хотя бы самое себя сквозь очередной всплеск аплодисментов, приветствующих короля Джаппо и сотрясающих землю. – Просто жду не дождусь!

Она перепрыгивала через две ступеньки, и топот звонко отдавался в глухой, облупленной, разукрашенной пятнами плесени лестничной клетке. Бумагу с подписью Хоральда внизу она сжимала руке так, будто она являлась пропуском в счастливую новую жизнь – чем она и в самом деле являлась, – и улыбаясь так широко, что даже щеки болели, выстраивала в уме восхитительные сцены того, что произойдет, когда она распахнет дверь и Каркольф поднимет голову.

– Все кончено! – воскликнет запыхавшаяся и очень привлекательно растрепанная Шев.

Одна из золотых бровей приподнимется и изогнется вот так.

– Кончено с этим заданием?

– Вообще со всем этим. Хоральд Палец дал слово. Погоня закончена. Я свободна. – Она медленно пройдет вперед, а их взгляды будто сцепятся. – Мы свободны.

Она представляла себе морщинки, которые появятся от счастливой улыбки вокруг глаз Каркольф, ямочки в уголках губ. Ах, эти ямочки, каждая из них врезалась в ее паять, словно молитва, заученная от всего сердца.

– Мы свободны!

Каркольф упрет руки в бедра, высунет в углу рта кончик языка, качнет головой, подзывая Шев к себе, и они упадут в объятия друг дружки – и Шев окунется лицом в аромат, который еще немного и показался бы кислым, но каким-то образом делающийся от этого еще слаще. Боже, Шев чуть не наяву ощущала его, он щекотал ей нос. Может быть, они вдохнут ноздрями немного кислотной жемчужной пыли и будут танцевать вдвоем – Шев, хотя она на голову меньше ростом, конечно, будет вести, и они обе будут хохотать над меланхоличной, больше похожей на звуки пилы, игрой нищего скрипача, расположившегося внизу на площади в надежде заработать несколько медяков.

Может быть, они, глядя друг дружке в глаза, переступят важную грань, и Шев удастся задобрить ее, подобрав нужные ласковые слова, как задабривают злую кошку через дыру в заборе. Тогда Каркольф рассказала бы ей, кто же она такая на самом деле, что же она на самом деле чувствует, и позволит себе сбросить обычную ехидно-улыбчивую маску, и приоткроет ненароком свою прекрасную уязвимую тайную сущность, которая, как всегда была уверена Шев, скрывалась в ней. Может быть, она даже шепнет ей на ухо свое имя. Особое, никому не известное имя, которое будет употреблять только Шев и только наедине. Конечно, такого трудно ожидать, но какой смысл выдумывать вероятные события?

Потом они, конечно, будут целоваться, но сначала потолкаются, потрутся, пощиплются, почувствуют друг дружку, как мастера-фехтовальщики в начале дуэли. А потом жадно, суматошно языками, зубами… Шев запустит пальцы в волосы Каркольф, и их лица сблизятся. Когда она представила себе это, ее штаны заполнились приятным теплом. За поцелуями под одежды полезут руки, а потом одежды полетят на пол, а их хозяйки окажутся в постели и останутся там до тех пор, покуда комната не заполнится запахом удовлетворенных женских тел, наверстывающих то, что пропустили за минувшие годы, а вставать они будут только для того, чтобы занюхать еще немного пыли и, может быть, заварить чаю – нагишом – в изумительном чайном сервизе Шев, а утром…

Нетерпеливо взлетевшая было рука замерла на полпути к дверной ручке, улыбка медленно угасла, а с нею улетучилось и тепло из штанов.

Утром, ранним серым утром, пока Шев еще будет сладко посапывать, вытянувшись на липких простынях, Каркольф бесшумно выскользнет из комнаты, спрятав улыбающееся лицо под капюшоном и, вероятнее всего, уложив в висящую на плечах сумку изумительный чайный сервиз Шев (а заодно и все прочие ценные мелочи, которые попадутся ей на глаза), и скроется в тумане, чтобы пропасть без следа. До тех пор пока ей снова что-то не понадобится.

Шев не особенно любила быть честной с собою. Да и кто такое любит? Но если позволить себе хоть на миг взглянуть правде в глаза, придется признать, что уже несколько лет дела обстоят именно так. Каркольф уже не раз кидалась ей в объятия, но мгновенно выворачивалась из них. Как правило, оставляя Шев в куче неприятностей, от которых приходится удирать сломя голову или даже плыть, как в ходе одного памятного события, когда то довольно-таки огромное купеческое судно вдруг взяло и перевернулось.

Тяжело сглотнув, она хмуро посмотрела на дверную ручку.

Это не фантазии, это жизнь. А жизнь имеет скверную привычку больно бить ее по губам. По тем, что между ног.

С другой стороны, как еще она могла поступить? Если хочешь стать новым добропорядочным человеком, ведущим новую добропорядочную жизнь, нужно того человека, которым ты была прежде, оставить позади, как змея оставляет сброшенную кожу. Нужно перестать перебирать свои болячки и обиды, как скупец перебирает свои монеты, отодвинуть их в сторону и освободиться от них. Нужно научиться прощать и научиться доверять не потому, что этого заслуживает кто-то другой, а потому, что этого заслуживаешь ты сама.

Поэтому Шев набрала в грудь воздуха, спрятала свою тревогу за улыбкой и распахнула дверь.

– Я!..

Ее комната была разгромлена.

Мебель разломана и изрублена топором, занавески сорваны и изрезана. Шкафы повалены, а красивые книги – Шев не читала, но их наличие позволяло ей ощущать себя весьма культурной особой – разбросаны. Лампы с мраморной каминной доски сбивали, похоже, молотом. Каркольф постоянно уверяла ее, что портрет ухмыляющейся женщины с огромными грудями, который она повесила над камином, был подлинным творением Аропеллы. Шев неизменно сомневалась в этом. Этому вопросу предстояло навсегда остаться нерешенным, поскольку кто-то изрезал полотно на мелкие кусочки – груди и все прочее.

Им показалось мало просто сбросить на пол ее изумительный чайный сервиз, они тщательно растоптали каждую чашечку, расколотили каждое блюдце. Кто-то отбил у чайника носик и ручку, а потом, похоже, еще и помочился туда.

Чувствуя, как по коже бегут мурашки от ужаса, Шев прошла по хрустевшим под ногами щепкам через комнату и толкнула перекошенную дверь спальни.

Каркольф лежала, вытянувшись, на полу.

Шев громко ахнула, ринулась к ней, рухнула на колени.

Всего лишь ее одежда. Всего лишь ее одежда, вываленная из разбитого сундука, валявшегося на боку, так что все его содержимое вывалилось на пол, словно кишки из распоротого живота трупа. Фальшивое дно выломано, и фальшивое дно фальшивого дна тоже выломано, поддельные документы расшвыряны, фальшивые драгоценные камни тускло поблескивали в полутьме.

В комнате сильно и неприятно пахло, но отнюдь не удовлетворенным женским телом. Флакон с духами Каркольф разбили о стену, и ее запах был почти удушающим, был вызывающим оскорблением, накладывающимся на боль от ее пропажи. Роскошная перина, стоившая всех когда-либо украденных Шев медяков, как она говорила себе каждый вечер, вытягиваясь на ней, была порезана, изрублена, перья из нутра валялись кучами, мелкие пушинки плавали в воздухе в сквозняке, влетавшем сквозь раны распоротых штор.

А на куче загубленных подушек устроился лист бумаги. Письмо.

Шев забралась на кровать и трясущимися пальцами схватила его. Там почерком с чрезмерно сильным наклоном было написано:

«Шев,

давно не виделись.

Каркльф у меня, в форте Бурройи на Карповом острове. Тебе лучше бы прийти побыстрее, пока мне не наскучила болтовня. И лучше приходи одна, потому что я побаиваюсь толпы.

Хочу всего лишь поговорить.

Для начала.

Хоральд».

И внизу та самая подпись. Та самая треклятая идиотская подпись, которая, как она умудрилась каким-то образом убедить себя, должна была обезопасить ее от всего этого.

Сколько-то времени она стояла посреди спальни. Не двигаясь, ничего не говоря, даже будто не дыша. Утрата ощущалась, словно клинок, всаженный в брюхо. Утрата любовницы, утрата жилья, утрата свободной радостной жизни, которая казалась столь близкой, что она почти ощущала ее вкус.

До сих пор худшие ее ощущения сводились к тому, что Каркольф может отказаться от нее. Чувства Каркольф представляли собой скорее капкан для Шев, нежели ловушку, гостеприимно распахнувшуюся перед ними обеими. Знать бы заранее.

В жизни полным-полно вариантов и хуже, чем те, что ты представляешь в своем воображении, и они-то по большей части и случаются.

Она поймала себя на том, что с силой стиснула кулак, смяв в ладони никчемный документ, ради которого рисковала жизнью. Она швырнула его в закопченный камин и до боли стиснула челюсти.

Ничего пока не пропало. Всего лишь украдено. А Хоральду Пальцу следовало бы хорошенько подумать, прежде чем обворовывать лучшую воровку Стирии.

Она неторопливо подошла к стене возле камина, подняла с пола бронзовый бюст Байяза, широко размахнулась и, взвизгнув, грохнула лысым черепом в штукатурку.

Стена проломилась, как тонкая фанера – какой она и была в действительности. Носом Байяза Шев отломила несколько самых длинных и острых щепок, запустила руку внутрь, нащупала веревку и натянула. На другом конце она ощутила приятную тяжесть своей большой черной сумки, умиротворяюще позвякивающей металлом.

В этом мешке находилось то, что было ей по-настоящему нужно. На случай, если придется бежать. Но Шев бегала уже полжизни, и это ей надоело.

Кое с чем можно было покончить только одним способом.

Пришло время драться.

О да, Шеведайя шла путем падений и потерь.

Она срезала кошельки в самых низкопробных борделях Сипани, муравейниках порока, где жижа болота, на котором был выстроен город, бесконечно просачивалась обратно в погреба, где слово «невинность» не то что не употреблялось, а было просто неизвестно. Она умудрилась выжить среди нищих в Уль-Хатифе и среди нищих, воровавших у нищих и закладывавших нищих и даже тех, кто побирался среди более удачливых нищих. Ей доводилось ютиться в воровских притонах, шулерских притонах и даже в мертвецких в Никанте, в Пуранти, в Аффойе, в Мусселии, и всегда она покидала эти места с потяжелевшим кошельком. Она подкупала всякую продажную сволочь, чтобы угодить какой-то другой продажной сволочи посреди гнилых причалов Виссерина, где после того как Никомо Коска завоевал титул великого герцога, порядка стало меньше, чем даже при полном беззаконии. Вместе с мародерами она выворачивала карманы мертвецов в истерзанном войной Дармиуме, в охваченной чумой Калкисе, в вымиравшей от голода Далеппе, в пылающей Дагоске. В дешевых курительных заведениях Вестпорта она чувствовала себя настолько в своей тарелке, что ее наивысшим стремлением было когда-нибудь открыть свой такой же Дом дыма.

О да, Шеведайя шла путем падений и потерь, но, войдя в трухлявые двери «Утехи герцога» в Талине, она подумала, что столь гнусной дыры ей еще не доводилось посещать.

– Он что, сифилисом тут утешался? – прохрипела она, зажав рот ладонью.

Здесь воняло телами, которые не мылись веками, может быть, наоборот, ежедневно мылись в дерьме и уксусе. Когда глаза Шев привыкли к дымному, как в аду, мраку, она разглядела совершенно гнусные фигуры неопределенных рас и неопределенного пола, валявшиеся пьяными в хлам, в дымину, вусмерть и просто пьяными. Люди истязают друг друга. Люди истязают самих себя. Люди своими руками разгребают себе самую податливую и прямую дорогу к смерти. Один валялся лицом в собственной блевотине, пуская пузыри и хлюпая при каждом вдохе и выдохе, а то ли крохотная собачонка, то ли огромная крыса жадно подъедала лужу с дальнего от ее создателя края. Звук, о котором Шев решила было, что это спиртное, утекающее из бочки, издавал мужик, который стоял со спущенными по лодыжки портками и мочился, казалось, бесконечно, в ржавое ведро, одновременно ковыряя скрюченным пальцем в крючковатом носу. В темном углу двое, а может и трое, негромко хрюкали, накрывшись одним шевелящимся пальто. Шев понадеялась, что там всего лишь трахаются, но не решилась бы поручиться за это.

Она давно уже отрешилась от высоких мыслей о человеке и человечности, но если бы они у нее сохранились, то здесь, несомненно, развеялись бы прахом в мгновение ока.

– Бог оставил нас, – прошептала она, прищурив глаза в тщетной надежде не позволить нечестивому зрелищу навечно запечатлеться в ее памяти.

Главным экспонатом этого музея разложения, главной плакальщицей на этих похоронах всего, что можно поименовать пристойным, верховной жрицей этого святилища, завершающего растянувшееся на всю жизнь паломничество жалости к своей персоне, самоуничтожения и саморазрушения, являлась не кто иная, как давняя лучшая подруга Шев и ее же злейший враг – Джавра, Львица Хоскоппа.

Она сидела подле чахлого столика, поверхность которого оскверняли пустые кувшины, недопитые бутылки и мутные захватанные стаканы, и монеты, и фишки, и переполненные пепельницы, и несколько трубок с чаггой, и, по меньшей мере, одна с хаском, а мятые и засаленные карты валялись, словно конфетти. Напротив ее развалились трое солдат Союза, один со шрамом на бородатом лице, другой, судя по роже, заслуживал доверия не больше, чем крыса, пожиравшая блевотину, и третий, запрокинувший далеко-далеко через спинку стула голову с широко открытым ртом, так что острый кадык на тощей шее ездил вверх-вниз в такт негромкому похрапыванию и чуть ли не грозил проткнуть кожу – даже смотреть на него было больно.

Рыжая шевелюра Джавры представляла собой спутанную мочалку, куда набились пепел, слизь, объедки и еще какие-то куски, не поддававшиеся определению. Их не следовало даже пытаться опознать, ибо они так оскорбляли Бога, что он мог возжелать положить конец своему творению. Судя по всему, Джавра успела подраться и в этом притоне. Костяшки пальцев были перевязаны тряпками, на которых проступала кровь, на обнаженном плече – неописуемо грязная рубаха, которую она носила, где-то лишилась рукава – красовались ссадина и засохшая грязь, а на щеке темнели ушибы.

Шев не могла толком понять, какое чувство испытала, увидев ее. Облегчение из-за того, что она не покинула город. Угрызения совести за то ее состояние, до которого она довела себя. Стыд за то, что ей приходится обращаться к Джавре за помощью. Злость трудно сказать на что. Накапливающиеся на протяжении многих лет раны и разочарования постепенно превратились в груз, под которым она не могла устоять, не говоря уже о том, чтобы тащить его дальше. Но, как всегда, у нее не было иного выбора. Она отняла ладонь от лица и шагнула вперед.

От Джавры воняло. Еще хуже, чем в день их первого знакомства у двери Дома дыма, которым тогда владела Шев. Незадолго до того, как этот дом сгорел, а с ним сгорела и вся прежняя жизнь. Шев не собиралась смотреть, как ее жизнь горит вновь. Она просто не перенесла бы этого.

– Джавра, от тебя воняет, – сказала она.

Джавра даже не потрудилась оглянуться. Как ни старайся осторожно и незаметно подобраться к ней, она всегда каким-то образом догадывалась о твоем присутствии.

– Я давно не мылась.

Ее слова прозвучали не слишком внятно, и у Шев сердце оборвалось. Чтобы опьянение Джавры хоть как сколько-нибудь проявилось, ей нужно было пить несколько дней сряду. Но на сей раз она была героически, феерически, трагически пьяна. Джавра никогда не ограничивалась полумерами.

– Я была очень занята: пила, трахалась и дралась. Она откашлялась, повернула голову и звучно харкнула кровавой слюной под ноги Шев; впрочем, половина плевка вылетела из разбитых губ на рубашку, и Джавра вновь повернулась к столу.

– Я пьяна уже… – она подняла забинтованную руку, уставилась на нее, прищурилась и начала неловко разгибать пальцы. – Пила, трахалась, дралась и проигрывала в карты. – Стоило ей распрямить большой палец, как карты посыпались на пол. Джавра повернула голову, посмотрела на них и нахмурилась.

– Я даже считать не могу. – И она принялась по одной подбирать карты с пола негнущимися пальцами.

Пила, трахалась, дралась и проигрывала в карты. Уже сколько дней прошло, как я хоть один кон взяла? – Она громко рыгнула. Шев даже на расстоянии передернуло от зловония.

– Нет, недель. Я не соображаю толком, какой стороной карты поворачивать.

– Джавра, мне нужно с тобой поговорить.

– Позволь, я тебя представлю. – Джавра взмахнула рукой в сторону солдат Союза и чуть не отшибла голову спящего тыльной стороной ладони. – Эта хорошенькая малышка – моя добрая старая подруга Шеведайя! Она как бы мой прихвостень.

– Джавра.

– Ну, значит, охвостье. Все равно. Мы обошли вместе половину Земного круга. С самыми разнообразными приключениями.

– Джавра.

– Значит, бедами. Все равно. А эти говнюки – из лучших солдат Его Августейшего Величества Высокого короля Союза. Бородатый поганец – лейтенант Форест. – Упомянутый поганец кивнул и добродушно улыбнулся Шев. – Тощий – ланс-капрал Йолк. – Спящий чуть заметно пошевелился, провел языком по растрескавшимся губам и издал какой-то слабый невнятный звук. – А тот везучий гад…

– Умелый гад, – буркнул тот, что был похож на крысу, не выпуская из пожелтевших зубов трубку с чаггой.

– Сержант Танни.

– Капрал, – снова поправил тот, глядя в карты сквозь густые клубы дыма.

– Он умудрился снова заработать разжалование, – сказал Форест. – Не поверите, за гусыню и шлюху.

– Она того стоила, – ответил Танни. – Да и шлюха была ничего себе. Огневая девка, между прочим. – И он, громко шлепнув, выложил карты на стол.

– Титьки Матери! – взвыла Джавра. – Опять!

– Есть некоторая разница… – пробормотал Танни, стискивая мундштук трубки зубами, – между перебрать и недопить… – он собирал со стола свой выигрыш в монетах доброй дюжины стран, – а в картах мне равных нет. Вся хитрость, как и почти со всем, что бывает в жизни, в том, чтобы поддерживать точное равновесие.

– Удача, – нараспев произнесла Джавра, глядя прищуренными, чудовищно налитыми кровью глазами, как он собирал со стола свою добычу, – вот чего мне никогда в жизни не попадалось.

– Джавра…

– Дай-ка угадаю! – Она взмахнула рукой над столом и размазала размотавшимися повязками лужицу разлитого на столе пива. – Ты по самую свою хилую шейку угодила в какое-то редкостно вонючее дерьмо и примчалась, чтобы подкинуть и мне лопату-другую.

Шеведайя открыла было рот для язвительного ответа, но, оценив ситуацию, передумала.

– В общем, да. Хоральд захватил Каркольф. И хочет, чтобы я явилась к нему на Карпов остров. – Она не без труда выталкивала эти слова сквозь стиснутые зубы. – Мне бы очень пригодилась твоя помощь.

Джавра фыркнула, да так энергично, что на распухшую верхнюю губу вылетела сопля. Сама она этого, кажется, не заметила.

– Видите, парни? Отдаешь им все. – И она стукнула себя кулаком в грудь с такой силой, что там осталось розовое пятно. – Отдаешь им сердце, а они выплевывают его тебе в лицо!

– Как можно выплюнуть сердце? – полюбопытствовала Шев, но Джавра совершенно не желала разъяснять свои метафоры.

– Но как только с ними что-нибудь случается, о да, стоит им вляпаться в какое-нибудь г…но, как они бегут к мамочке. – Она попыталась свести глаза, чтобы взглянуть на Шев. – Только вот мамочка, на хер, занята!

– Мамочке бы, на хер, постыдиться хоть немного.

– А вот это, на хер, мамочкино личное дело. Танни, прохиндей ты этакий, сдавай. – Капрал лишь движением брови показал, что слышит, и принялся тасовать колоду. – Я думала, что ты уже порвала со мною и нашла себе прекрасных новых друзей. Например, великую герцогиню, Змею Талина, Мясника Каприле. Я вроде слышала, что она мать короля.

– Благослови его вечное величество, – пробурчал Танни, раздавая карты всем четырем партнерам, как бодрствующим, так и нет.

– Я только дважды с нею встречалась, – ответила Шев. – Вряд ли она даже имя мое знает.

– Ну, уж ее всемогущая министерша слухов, Шайло Витари, небось знает. Неужто она не может высунуться на свет и вытащить твою любовницу из беды?

– Она уже едет на юга, в Сипани.

– А твой улыбчивый дружок, купец Маджуд? У него глубокие карманы.

– Беда в том, что для этого ему пришлось бы запустить в них руки.

– А как насчет северянина, с которым ты работала? Тот, что с глазом. Или… без. – Размахивая руками, Джавра случайно ткнула себе в лицо картами, ей пришлось прикрыть другой ладонью слезящийся глаз, но при этом она так же случайно хотя бы соплю с губы вытерла. – Дерганый?

– Трясучка? – Шев саму пробрала легкая дрожь при воспоминании об изуродованном шрамами лице, о том выражении, с которым он убил трех сипанийцев, гнавшихся за нею. Вернее, с пугающим отсутствием какого-либо выражения.

– Бывает и такая помощь, без которой лучше бы обойтись, – пробормотала она.

– В таком случае ты обойдешься и без моей. – Джавра трясущейся рукой подняла стакан и сосредоточилась, пытаясь донести его рта. Шев легким движением выбила стакан из ее руки, и он разбился в углу.

– Ты нужна мне трезвой.

Джавра громко фыркнула.

– Шеведайя, этому не бывать. Если бы все шло по-моему, такого никогда больше не случилось бы.

– Вот, – вмешался Танни, протягивая свой стакан, – держи…

Шев выбила стакан из его рук, и он разбился почти в том же месте, где и первый. Солдат нахмурился и впервые за все время вынул трубку изо рта.

– Проклятие! Да я тебя, девка…

Джавра сунула ему под нос кулак со смятыми в нем картами, ее красные глаза вспыхнули, она оскалила зубы и проговорила, брызгая слюной:

– Попробуй еще раз заговорить с моей подругой в таком тоне и будешь, засранец задроченный, свои зубы из моих кулаков выковыривать!

Танни скосил глаза на мощный, покрытый шрамами кулак, и одна из его бровей медленно, очень медленно, поползла вверх.

– Мадам, я солдат. Драки я люблю меньше всего на свете.

Форест прочистил горло, в котором гулко клокотала мокрота, и немного неуверенно поднялся на ноги.

– Дамы, со всем почтением вынужден предложить закончить вечеринку. У нас завтра ранний подъем. Знаете ли, возвращаемся в Срединные земли, потерпев поражение. – Он толкнул Йолка локтем, и тощий коротышка открыл глаза.

– Встаю! – выкрикнул он, глядя вокруг безумными глазами. – Встаю! – И он упал со стула на четвереньки и принялся блевать на пол.

Танни уже пересыпал свой выигрыш в потрепанную шапку. Форест подхватил Йолка за ремень и поволок по полу, а тот брыкался, безуспешно пытаясь встать.

– Был рад знакомству, – сказал Танни, начиная пятиться к двери через лужу рвоты, в которую чуть не упал, споткнувшись о храпевшего в ней. – Прям полны штаны радости.

– Встретимся на поле битвы! – выкрикнула Джавра.

Танни подмигнул и описал пальцем кольцо в воздухе.

– Лучше где-нибудь поблизости! – И он исчез в дымном мраке.

– Шеведайя, ты, как всегда, испортила мне все развлечение. – Джавра разжала пальцы. На пол выпали несколько смятых карт. Еще пара прилипла к ладони, и ей пришлось встряхнуть рукой, чтобы избавиться от них. – Полагаю, ты обалденно довольна собой.

– Ты, как всегда, сама испортила себе все развлечение, а мне, если тебе интересно, до довольства собой далеко, как до неба. – Она опустилась на стул Йолка. – Джавра, никто не станет мне помогать. Каркольф они не доверяют. И боятся, что Хоральд с ними расправится.

Джавра снова фыркнула и снова была вынуждена размазать вытекшую из разбитого носа соплю разбитыми костяшками пальцев.

– К Великому уравнителю у меня, как ты знаешь, отношение сложное, но если ты думаешь, что я доверяю этой склизкой змее хоть намного больше, чем чуме…

– Сомневаюсь, что когда-нибудь смогу воспринимать мир с ее точки зрения. А ты?

– Трудно иметь одну точку зрения с человеком, который на целый фут ниже тебя. Она выглядит как змея, движется, как змея, думает, как змея. Шеведайя, она замечает твое приближение – она всегда все замечает и думает: «А вот и обед». И несмотря на все лихо, которое тебе пришлось хлебнуть по ее милости, стоило ей разок повертеть перед тобой своей круглой попкой, как ты снова оказалась у нее ни крючке. Ведь, если память мне не изменяет, именно она потопила твой корабль.

– На этот раз все по-другому, – пробормотала Шев, не понимая, почему ей так больно: из-за того, что эти слова ошибочны, или из-за того, что все это правда.

– Ничего не бывает по-другому. Ничего и никогда. И неужели ты, такая умная женщина, этого не видишь?

– Да вижу я все, вижу! – сорвалась Шев и стукнула по столу так, что бутылки зазвенели. – Только мне больше ни до чего этого нет дела! Я должна повернуть все в свою пользу. Я должна… должна сделать хоть что-нибудь, пока не будет слишком поздно! – Ее глаза обжигали подступающие слезы, ее голос дошел до визга и срывался, но она не могла остановиться. – Джавра, я не в силах больше бегать! Набегалась. Я устала, и мне нужна твоя помощь. Помоги мне.

Несколько долгих мгновений Джавра смотрела на нее. Потом рывком поднялась на ноги, опрокинув стол. Все его содержимое, состоявшее из стаканов, бутылок, трубок, раскатилось, рассыпалось, разбилось на полу, покрытом толстым слоем грязи.

– Клянусь дыркой Богини, Шеведайя, ты же знаешь, что тебе достаточно попросить! – Она больно ткнула Шев негнущимся пальцем в левую грудь. – Мой меч – твой меч, так было и всегда будет. – Тут она удивленно сдвинула брови и принялась тревожно озираться по сторонам. – И где же мой меч?

Шев вздохнула и носком башмака вытолкнула меч из-под стула, с которого Джавра только что встала.

В этой самой тихой части порта было темно. Море хлюпало и чавкало по замшелым камням мола, перекошенным опорам причалов и осклизлым бортам пришвартованных кораблей. Отражения немногочисленных фонарей, факелов и свеч, которые все еще горели здесь, плясали и разбивались в неугомонной воде.

Налетевший порывом ветерок зашелестел обрывками бумаги на стене пакгауза. Билль о праздновании коронации юного короля Джаппо был наклеен поверх билля о праздновании победы при Сладких Соснах, наклеенного поверх билля, извещавшего о вторжении войск Союза, наклеенного поверх билля о переходе власти к Монцкарро Муркатто, наклеенного поверх билля о смерти Монцкарро Муркатто, наклеенного поверх биллей, извещавших о победах и поражениях, правителях и врагах, давно уже стершихся из памяти людской. Возможно, строение и держалось-то лишь благодаря этой корке из старинных листовок и плакатов.

Шев хмуро всматривалась в другой берег залива. Там, вдали, тускло подмигивали лишь несколько огоньков.

– Карпов остров, – пробормотала Джавра и уперла руки в бедра, чуть не промахнувшись при этом – настолько она была пьяна.

Шев надула щеки.

– А на Карповом острове форт Бурройи.

– А в форте Бурройи – Хоральд Палец.

– А у Хоральда Пальца… – Шев недоговорила. Видит бог, она всей душой надеялась, что Каркольф еще жива.

– Раз уж мы здесь, – проговорила Джавра, наклонившись к Шев (ту чуть не вырвало от вони застарелого перегара), – то давай, выкладывай свой план.

Как бы Шев хотелось располагать временем, чтобы дать Джавре протрезветь. Или хотя бы вымыться. Но времени на это не было.

– Спасти Каркольф. Убить Хоральда. И обязательно самим остаться живыми.

Последовала пауза, на протяжении которой Джавра откинула с лица сальные волосы и щелчком сбила что-то прилипшее к ним.

– Ты, думаю, согласишься, что здесь не хватает всяких там подробностей.

Шев окинула причал взглядом. Воровским взглядом, когда ты все видишь, а никто и не замечает, что ты смотришь.

– Когда нам прежде случалось соваться в зубы смерти, ты не жаловалась. Без планов, без оружия… и даже без одежды, причем не раз.

– К одежде у меня, как ты знаешь, неоднозначное отношение, а вот планы я всегда ненавидела.

– Тогда почему ты сейчас беспокоишься?

– Потому что я всегда знала, что у тебя будет хотя бы один.

– Добро пожаловать в мою жизнь, полную постоянных сомнений, тревог и иногда внезапного и непредсказуемого ужаса, Джавра. Надеюсь, визит доставит тебе удовольствие. – И она прошла по пустому волнолому и спустилась по лесенке на ближайший причал. Воровской походкой – и не шагая решительно, и не таясь настороженно. Походкой человека, которого любой другой, занятый своим скучным рутинным делом, просто выкинет из головы. Походкой, которая не заставит удивленно вскидывать брови, не вызывает никакой тревоги.

Хороший вор проходит незримым. По-настоящему великому достаточно оставаться незаметным.

Она остановилась около подходящей лодки, убедилась в том, что в ней лежат весла, вздрогнула от грохота, обернулась и увидела, что Джавра вперлась прямо в сети, развешанные на сушилках, запуталась в них и изо всех сил пытается удержать падающие подпорки. В конце концов ей это удалось, она взглянула на Шев, пожала плечами и зашагала к ней по причалу, являя собой самую подозрительную личность женского пола из всех, когда-либо существовавших на свете.

– Ты погромче можешь? – прошипела Шев.

– Конечно, могу, – ответила Джавра, поворачиваясь к сетям, – показать?

– Нет, нет, я тебе верю. – Шев не без усилия направила ее к лодке, сняла с плеча сумку, положила на дно и следом забралась сама. Ее движения были совершенно не слышны за плеском волн.

– Ты что, просто угонишь ее?

– Вору свойственно, – пробормотала Шев, не шевеля губами, – свободно пользоваться не принадлежащим ему имуществом. Это, в общем-то, необходимое условие профессии.

– Принципы-то я понимаю, но ведь это средство пропитания для какого-то бедолаги. Может быть, целой семьи достопочтенных, трудолюбивых, живущих праведной жизнью бедолаг. Может быть, у него дюжина маленьких плаксивых ребятишек.

– Праведников обворовывать легче, – пробормотала Шев, все так же беззвучно пристраивая весла в уключины. – Дурные люди очень подозрительны и мстительны.

– Ах, папочка, – пропищала Джавра, вытянув губы трубочкой, – твоя лодка пропала. Что твои двенадцать детишек будут теперь есть?

– Джавра, ради бога… Разве я учу тебя, как правильно затевать драки и сосать мужчинам концы, уничтожать мое имущество и губить мою жизнь? Нет! Я полагаюсь на твой неоспоримый опыт, мать его! Так что позволь мне украсть эту наилучшим образом подходящую для нас лодку! Мы можем вернуть ее, когда все кончится!

– И когда мы что-то возвращали? В лучшем случае мы вернем ее обломки.

– Ты вернешь обломки!

Джавра хмыкнула:

– Ты забыла ту повозку, которую мы позаимствовали в…

– Позволь напомнить тебе, что нас тогда слегка поджимало время. – Шев приложила пальцы к вискам и горестно зарычала. – Разве обязательно затевать эти треклятые споры насчет каждого треклятого пустяка? Это страшно утомляет! – она указала пальцем на скамейку гребца. – Залезай в эту долбаную лодку!

– Ты погромче можешь? – буркнула Джавра и, забросив в лодку причальный канат, положила туда неприглядный сверток грязного тряпья, внутри которого скрывался ее меч, а потом перебралась сама – хлипкая посудина опасно закачалась под нешуточным весом. – Не ты ли всегда поучаешь меня, что нужно больше думать о последствиях?

– Единственное последствие, которое сидит у меня в башке, – это любовь всей моей жизни с перерезанной, на хер, глоткой!

Джавра изумленно замигала и тяжело плюхнулась на банку между веслами.

– Любовь всей твоей жизни?

– Ну, я имела в виду… – Шев сама не знала, как у нее вырвались эти слова. Она не собиралась признаваться в этом даже самой себе. – Ты прекрасно знаешь, что я имела в виду! Я просто преувеличила, для красного словца.

– Шеведайя, твои преувеличения для красного словца я слышала миллионы раз. Я отлично знаю, как они звучат. А сейчас звук был совсем другой – именно такой, какой бывает, если ты случайно скажешь правду.

– Заткнись и греби, – рявкнула Шев, отталкивая лодку от осклизлых мостков.

Джавра взялась за весла, могучие мышцы на ее обнаженных руках вздувались и опадали при каждом движении; лодка плавно скользила по темной спокойной воде гавани. Шев распустила ремни своей сумки и раскрыла ее, внутри лязгнул металл.

Джавра наклонилась взглянуть и негромко присвистнула.

– На войну собралась?

– Если потребуется. – Шев пристегнула к бедру кинжал-мечелом. – Один умный человек когда-то сказал мне, что ножей слишком много не бывает.

– А ты уверена, что сможешь лазить по стенам, обвешавшись всей этой сталью?

– Не каждому повезло иметь бычье телосложение. – Шев рассовывала метательные ножи один за другим в петли, пришитые к прокладке. – Некоторым требуется и оружие.

– Смотри, Шеведайя, как бы этим оружием не оттяпать собственную голову. – Тут Шев осторожным движением извлекла из сумки флакон зеленого стекла и вложила его в обитый войлоком подсумок, висевший на ремне. – Это то, о чем я подумала?

– Смотря о чем ты подумала.

– Я подумала, что это с одинаковым успехом может низвергнуть прямо в ад того, в кого бросишь, и вознести на небеса ту, которая будет бросать.

– Тут вся прелесть в том, что ты не одна вспыхнешь факелом.

– Знаешь ли, ты у меня, пожалуй, единственный мой друг, которого я не должна обязательно убить. Так что я волнуюсь за твою судьбу.

– Если ты такой хороший друг, то могла бы попытаться порадоваться моему счастью.

– Радоваться тому, что ты попала в силки этой златокудрой сирены?

– Тому, что я отыскала хоть небольшое затишье в этой буре дерьма, которую представляет собой моя жизнь! – Шев поморщилась и передвинула духовую трубку, пытаясь найти положение, при котором она не упиралась бы ей в подмышку. – Разве я жаловалась хоть раз, когда ты шумно радовалась своим мимолетным увлечениям?

– Ты не жаловалась? – Джавра громко фыркнула. – Ты, баронесса ехидства? Графиня придирок? Принцесса пустословия? Великая… э… э… герцогиня… э… э…

– Я тебя поняла, – бросила Шев, проверяя спусковой крючок арбалета, прежде чем сунуть оружие за пазуху.

– Ладно, только память у тебя, похоже, такая же короткая, как и ты сама. Жаловалась ли ты? Шеведайя, да по твоей милости вся моя жизнь, день за днем, была одним сплошным страданием. И это продолжается уже… – Джавра насупилась и уставилась в звездное небо. Лунный свет позволял разглядеть, как она молча шевелила губами, подсчитывая. – Тринадцать… нет, четырнадцать лет. – Она сделала продолжительную паузу, потом остановила затуманенный взгляд на Шев и добавила, утомленно растягивая слова: – Четырнадцать лет псу под хвост…

– Четырнадцать лет… – пробормотала Шев. – Половина всей моей жизни, разве что без малого. – У нее сильно защекотало в носу, она почувствовала, что вот-вот заплачет. Обо всех этих выброшенных впустую годах. О разрушенной дружбе, кроме которой у нее давным-давно ничего не было. О том, что друг, когда нужен, все равно оказывается рядом. О том, что у нее все равно ничего другого нет.

Джавра надула рассеченные шрамами щеки.

– Так что в том, что мы порой… устаем друг от дружки, нет ничего удивительного.

Лопасти весел взрывали воду, с них сыпались сверкающие капли, беззвучно падавшие на поверхность воды. Негромко поскрипывали уключины. Налетевший ветерок взметнул грязные волосы Джавры.

– Я рада за тебя, – сказала она другим, теперь уже мягким тоном. – Во всяком случае, стараюсь радоваться.

– Вот и отлично. Я рада, что ты рада.

– Отлично.

Еще одна продолжительная пауза.

– Я просто расстраиваюсь из-за самой себя.

Шев вскинула голову и поймала взгляд Джавры. В темноте ее глаза сверкали влажным блеском.

– Мне очень жаль, что ты расстроена.

– Отлично.

– Вот пакость! – неслышно произнесла Шев, шаря в темноте по осыпавшейся стене в поисках подходящей опоры.

Проклятый форт проклятого Бурройи разваливался под руками. Но если так, значит, он и был развалиной.

– Пакость, пакостная пакость!

Возможно, Джавра была права насчет снаряжения. Для человека, основой репутации которого служит легкость походки, тяжесть неимоверная. К тому же пара ремней, которые она затянула чересчур сильно, грозили пресечь кровообращение в ее ногах, а пара, наоборот, оказалась затянутой недостаточно, и из-за этого болтающиеся железки лязгали, а гаррота всякий раз, когда нужно было подтянуться, шлепала по расщелине задницы, отвлекая от дела.

Что вообще она будет делать с этой треклятой гарротой? Она никогда в жизни не пользовалась ею – разве что сыр резала, да и то было шутки ради, а закончилось совсем не забавно. Можно подобрать аргументы в пользу ножа. Некоторые обожают орудовать ножом. Например, Крэндол очень любил это дело. Она не собиралась скорбеть по нему. Но единожды начав душить людей гарротой, ты вряд ли сможешь отнести себя к числу праведников.

Гарротам просто нет места на пути, начертанном Богом, но хотя Шев и приходилось признавать, что, повинуясь сочетанию собственной слабости, нехороших влияний и самого настоящего невезения, она частенько сходила с этого пути, ей хотелось думать, что она все же способна разглядеть его где-то вдали, если хорошенько прищурится.

Тут наверху послышался шум, и она замерла, а вместе с нею замер и поток проклятий, готовый сорваться с ее губ.

Хруст шагов. Негромкий, не похожий ни на один мотив, напев человека, которому все глубоко обрыдло, а музыкального слуха у него и вовсе никогда не было. Глаза Шев сами собой широко раскрылись. Часовой на обходе. Она сразу подумала о том, насколько велики шансы, что он не заметит кошку, зацепившуюся за парапет. И решила, что весьма невелики. Она покрепче ухватилась за веревку одной рукой, а другой выдернула дротик и зажала его в зубах.

Для всей ее карьеры, состоявшей в основном из бедствий, самым подходящим завершением было бы проткнуть себе щеку и рухнуть с высоты в море. Но Шев имела такое замечательное достоинство, как хорошо подвешенный – в самом буквальном смысле! – язык. Может быть, Каркольф именно это и оценила в ней. Бог знает, но ведь что-то такое должно быть.

Голос смолк. Шаги явно приблизились. Шев поднесла к губам духовую трубку. К сожалению, ее пальцы в этот момент оказались не такими ловкими, как язык и губы. Трубка зацепилась за выпиравший из стены камень, провернулась в руке. Шев тщетно попыталась удержать ее, чуть не выпустив от растерянности из другой руки веревку, потом в отчаянии выдохнула сквозь зубы с зажатой в них стрелкой: «Пфать!» и проводила взглядом падающее оружие.

Джавра поймала трубку и озадаченно посмотрела вверх.

– Что случилось?

Шев снова взглянула на верхний край стены; паника и ощущение полной беспомощности навалились на нее, как снег на спящего бродягу. Лицо крупного мужчины с кудрявой головой. Когда он увидел, что она висит на веревке, упираясь ногами в стену, так близко, что наклонись, и рукой достанешь, его густые брови резко взметнулись.

Первым неосознанным побуждением Шев было приветливо улыбнуться ему, но с торчавшей изо рта стрелой она никак не могла этого сделать.

– Ни хрена себе! – произнес часовой и перегнулся через парапет, подняв копье.

К счастью, Шев, оказываясь в трудном положении, всегда быстро соображала. Вероятно, благодаря многолетнему опыту. Она рванулась вверх, будто подхлестнутая страстным желанием поцеловать мужика, и ткнула острием стрелки ему в шею.

– Ни хрена себе… – повторил он, но уже без прежней ярости, зато с куда большим удивлением. Он, правда, попытался ударить Шев копьем, но она находилась слишком близко, и он зацепился локтем за камень, выпустил оружие из обмякшей руки, и оно, перевалившись через плечо Шев, полетело вниз.

Замечательный быстродействующий яд! Часовой со вздохом навалился на парапет, и Шев, схватившись за его ремень, подтянулась, забралась на стену, без лишнего шума перекатила тело на спину и опустила в боевой ход.

Редкий случай везения – там никого больше не оказалось. Каменная полоса в пару шагов шириной, огражденная с обеих сторон полуразрушенными зубцами, в дальнем конце дверь, ведущая на башню, поросшую буйным ивняком, из-за которой слабо проглядывал дрожащий свет факелов. Чуть подальше, внутри старой крепости, в окнах тоже светились огни. Старинная постройка, пусть даже полуразрушенная, отнюдь не пустовала.

Шев перегнулась через безжизненное тело часового и громким шепотом окликнула Джавру:

– Ты как, эта, собираешься сюда?

Нисколько не протрезвевшая Львица Хоскоппа вяло трепыхалась на веревке и шевелила ногами так, что трудно было понять, до стены ли она пытается дотянуться, или до оставшейся у берега лодки.

– Да, эта, собираюсь! – прошипела она.

Шев встряхнула головой и крадучись направилась к двери, позволив себе чуть заметно улыбнуться. Если учесть, что с трубкой она уже облажалась, трудно ожидать, что…

Она услышала приглушенный хохот, нахмурилась, и тут дверь резко распахнулась, и оттуда вышел мужчина, державший в высоко поднятой руке лампу и со смехом, полуобернувшись, говоривший что-то кому-то, находившемуся позади. А следом шли еще люди. По меньшей мере, двое.

– Вот Большой Лом вернется, доиграем этот кон, и я…

Он повернул голову и увидел Шев, изумленно застывшую с открытым в форме буквы «о» ртом. У него были кривой перебитый нос и дурацкая прическа в кружок до середины лба.

– Хоральд предупредил, что ты должна заявиться, – сказал он и потащил меч из ножен.

Шев всю жизнь терпеть не могла драк. Она всячески избегала их, отбалтывалалсь, откупалась. Она пряталась, удирала и, к стыду своему, сплошь и рядом передоверяла это занятие Джавре, а сама предпочитала смотреть со стороны.

Но Хоральд Палец заставил ее переступить черту, и ее уже не нужно было подталкивать на следующий шаг.

Она выхватила из-за пазухи свой маленький арбалет и направила на цель. Глаза кривоносой шестерки Хоральда вылезли из орбит.

– Об этом он тоже предупреждал? – спросила она и нажала на спуск.

Тетива с громким щелчком лопнула, болт перевернулся, отлетел куда-то в сторону и пропал в темноте над водой, а оба противника, изрядно опешив, уставились друг на друга.

– Ха! – кашлянул кривоносый. – Я думаю…

Если Шев и научилась чему-нибудь у Джавры, так это тому, что, когда дело доходит до драки, чем меньше думаешь, тем лучше. Она метнула арбалет в голову кривоносому, угодив в лоб. Тот громко охнул, попятился и толкнул шедшего за ним по пятам; лампа выпала из его руки, масло разлилось по полу и тут же вспыхнуло.

– Чтоб тебя! – взревел второй, пытаясь руками сбить пламя с загоревшейся штанины.

Шев рванулась вперед, на ходу сбросила темляк с рукояти мечелома и выхватила кинжал из ножен. Кривоносый успел выпрямиться, принять стойку и замахнуться мечом, но она вскинула свое оружие и подставила его под опускающийся клинок. Лезвие угодило в один из пазов и с громким скрипом застряло там, а Шев, зарычав от усилия, повернула запястье. Клинок сломался возле самой рукояти, кривоносого бросило вперед, и его яростный рев перешел в сдавленный изумленный писк. Далеко пройти он не успел – Шев всадила кулак ему в живот, заставив согнуться и снова взвизгнуть. А потом оглоушила по затылку рукоятью кинжала с такой силой, что оружие вылетело из ее руки и зазвенело по каменной кладке.

Она увидела обрушивающуюся на нее тяжелую палицу, инстинктивно пригнулась (волосы тронул ветерок пронесшейся мимо дубины), увернулась от обратного движения палицы, которая мощно хряпнула в парапет, завершила полный оборот и нанесла сокрушительный удар ногой вбок и вверх. Ее пятка не смогла бы лучше войти в соприкосновение с головой толстяка, даже если бы они вместе несколько дней репетировали этот номер. По сторонам эффектно полетели зубы и брызги крови, громилу подбросило в воздух, развернуло и сшибло со стены. Последовавшие звуки вселили в Шев приятную уверенность в том, что он, пролетев изрядное расстояние, рухнул на какую-то ненадежную крышу одной из прижавшихся к стене изнутри построек и пробил ее насквозь.

Сверкнула сталь, и Шев отскочила назад. Тощий мужичонка с большим родимым пятном вокруг одного глаза попытался достать ее, но она снова увернулась. Он носил на голове смешную шляпу-треуголку из тех, какие любит шпана, прикидывающаяся отчаянными головорезами, а уж себя, наверно, считал непревзойденным мастером клинка, тем более сейчас, когда ему удалось-таки погасить загоревшуюся штанину. Шев считала, что, если есть возможность, противника следует одурачить, и потому запустила руку в один из подсумков, а когда его клинок меченого со свистом устремился к съежившейся беспомощной жертве, вскинула другую, будто в отчаянной и безнадежной попытке остановить удар. Она видела, как меченый ощерил в ухмылке гнилые зубы, предвкушая, что сейчас начисто отрубит эту самую руку. И было очень приятно видеть, какую рожу он скорчил, когда лезвие вместо этого лязгнуло о вставленные в рукав стальные прутья, лишь разодрав материю. Пока он пытался восстановить утраченное равновесие, Шев шагнула вперед, раскрыла сжатый кулак и сдула весь порошок ему в лицо.

Он взвизгнул, завертелся на месте, размахивая вслепую мечом и ножом, наступил в лужу все еще горевшего масла и снова подпалил штаны. Шев пригнулась, проскочила под мелькавшими клинками, оставаясь незамеченной, зашла со спины, ухватила мужичка за куртку и аккуратно, но непреклонно помогла ему перевалиться через парапет. А мгновением позже с наслаждением услышала, как далеко внизу мощно плеснула вода.

Впрочем, Шев не удалось толком порадоваться победе, потому что она уже схватилась с последним, четвертым. Мелкий типчик, но скользкий, как рыбина, а она уже устала и двигалась не так проворно. От удара локтем в живот у нее подступила тошнота к горлу, а потом она неудачно парировала удар, получила кулаком в лоб, и у нее чуть голова не отвалилась, и в ушах зазвенело. Он теснил ее к парапету. Шев потянулась за газовой бомбой, но не смогла ухватить ее усталыми пальцами. Попыталась достать отравленную иглу, но противник успел схватить ее за руку. Она лишь рычала сквозь стиснутые зубы, а он заставлял ее выгибаться назад, и она уже чувствовала спиной неровные камни выветрившейся кладки.

– Ну-ка уймись! – прошипел он, продолжая выворачивать руку Шев. И тут случайно, конечно же, задел пальцем механизм. Щелкнула пружина, нож вылетел из рукава и угодил в горло защитнику форта. Тот громко рыгнул, а Шев боднула его в лицо и, когда он откинул голову, вывернула ногу, и сильно и метко ударила его коленом в пах.

Он хватал ртом воздух, не в состоянии от боли даже вскрикнуть, а Шев уже вывернулась, схватила его за волосы и от души приложила лицом о подвернувшийся кстати зубец стены. Посыпался раскрошенный цемент, и противник Шев обвис, как белье на веревке. Шев же выхватила первое, что попалось ей под руку.

Гарроту.

Боже, ей никогда еще не попадался человек, стоявший в более удобной позе для того, чтобы задушить его. Нет ничего проще, чем накинуть струну ему на шею, упереться коленом в спину и накрепко перехватить дух в этом теле. Очень может быть, что парень этого заслуживал. Ведь совершенно непохоже, чтобы он хоть мало-мальски жалел ее, перед тем как напороться на нож.

Но человек поступает так, как считает нужным. Шев просто-напросто была не из тех девушек, что любят душить людей удавкой.

– Будь оно все проклято! – буркнула она, изо всех сил стукнула мужика по затылку рукоятками удавки – он сразу повалился без чувств – и швырнула гарроту со стены в море.

– Что за?..

– Громкий, низкий, скрипучий медленный голос. Шев обернулась. Из двери в дальнем конце прясла стены выходил, пригнувшись, очередной враг. Пригнуться ему пришлось поневоле, потому что, выпрямившись во весь рост, он был бы заметно выше притолоки. Тот самый Большой Лом, о котором только что говорили, решила Шев, и прозвали так этого парня без всяких шуток. Вообще, вся эта компания не произвела на Шев впечатления людей, склонных к шуткам. Голова у Лома была огромная, с непропорционально маленьким тонкогубым ртом и злыми крошечными глазками, а носик-пуговка попросту терялся на гладком, бледном, как непропеченное тесто, лице. На толстой, как бревно, руке висел щит размером с хорошую столешницу. Смазанные черты лица гиганта обрели некоторую четкость, выразив сначала изумление, а потом гнев, и он, как детскую игрушку, выхватил из-за пояса тяжеленный боевой молот.

– Ха! – Шев распахнула куртку, на подкладке которой тускло поблескивал целый набор метательных ножей. Быстрее, чем дятел долбит дерево, так быстро, что нельзя было разглядеть движений руки, она метнула один за другим эти ножи.

Справедливости ради следует отметить, что меткость ее бросков заметно уступала быстроте. Несколько ножей вообще не попали в цель и попа́дали на пол, лязгнув о стены, или умчались, вращаясь в полете, куда-то в ночь. Еще три вонзились в щит Большого Лома, а четвертый попал ему в плечо рукояткой и тоже упал, не причинив никакого вреда.

Теперь уже он буркнул: «Ха!», показав злобные маленькие глазки над окантовкой щита.

– Это все, на что ты способна?

– Нет, – кротко ответила Шев, – не все. – И она указала пальцем на еще один нож, который вонзился в громадное бедро как раз под полой расшитой куртки.

Великан фыркнул, вырвал нож и, стряхнув несколько капель крови, отшвырнул его в сторону.

– Если надеешься этим остановить меня, то ты еще дурнее, чем Хоральд говорил.

– Ножом? Нет.

Лом взревел и ринулся на нее, выставив перед собой щит, как оголовье тарана. Шев преспокойно стояла руки в боки и лишь насмешливо вздернула брови. Не успел ее противник преодолеть и половины разделявшего их расстояния, как его широкие шаги сделались неустойчивыми. Глазки, видневшиеся поверх края щита, сошлись к носу, потом разошлись, а устрашающий рев сменился болезненным мычанием, перешедшим в бессмысленное квохтанье.

Он приближался к Шев как вдребезги пьяный человек, держащийся на ногах только благодаря разгону, щит мотался из стороны в сторону, а тяжеленный молот вылетел из внезапно ослабевшей руки и грохнулся во двор.

Шев открыла дверь караулки и вежливо отступила в сторону ровно настолько, чтобы можно было элегантным движением поставить ногу на пути Лома.

Он протопал мимо, глаза на широком плоском лице уже закатывались. Шев подцепила ногой громадный башмак, и верзила, с отвисшей челюсти которого обильно капала слюна, конечно же, споткнулся. Он слегка подзастрял в дверном проеме, его развернуло, колени у него задевали одно за другое, как у пьяного, руки бестолково болтались по сторонам, и, наконец, одна нога запнулась о другую, и он рухнул прямо туда, где стояли стол и стулья, сбросив на пол и кастрюли, и кружки, и тарелки с недоеденной пищей. Он неподвижно лежал среди обломков лицом в луже разлившегося соуса от жаркого и лишь слабо булькал в жижу.

– А вот яд – совсем другое дело, – закончила начатую фразу очень довольная собой Шев. Ханнакар уверял ее, что этот яд может свалить слона, и, похоже, не слишком преувеличивал.

– Ха! – громко крикнул кто-то у нее за спиной, и Шев ловко перекатилась по полу, подхватила валявшийся на полу мечелом, мгновенно вскочила и, повернувшись на голос, приняла боевую стойку.

Это оказалась Джавра; с остекленевшими мутными глазами, тяжело дыша, сжимая в руке завернутый в тряпье меч, она переползала через парапет, зацепилась ногой за голову спавшего беспробудным сном часового и чуть не упала.

– Ха! – она обвела взглядом валявшиеся тела и медленно выпрямилась.

– И зачем же я тебе понадобилась?

– Должна же я посадить кого-то на весла, когда буду выбираться отсюда. – Шев убрала мечелом в ножны, переступила через бесчувственную тушу Большого Лома и направилась к лестнице. – Пошли.

– Здесь! – прошипела Шев, указывая на дверь и подзывая Джавру поближе.

По ту сторону бубнили голоса, ставшие совершенно внятными, когда она приложила ухо к замочной скважине.

– Не придет она за мною. Ты попусту теряешь время.

– О, времени у меня хватает.

Голос был спокойным, даже веселым, и все же от его звука по потной спине Шев побежали мурашки. Голос человека, которому отдать приказ истребить целую семью было не сложнее, чем задницу подтереть. Человека, безжалостного, как чума, и с совестью – если она вообще у него имелась – не больше крупинки соли. Голос Хоральда Пальца.

– Каркольф, ты недооцениваешь свое очарование. Шев обязательно явится сюда, я уверен, и подружку свою приведет. Ну а пока давай-ка еще немного.

– Нет!

Резкий неприятный смех и звяканье, похожее на лязг цепи.

– А я говорю еще. Значит, еще!

– Нет! – Голос Каркольф взлетел до страдальческого визга. – Хватит, поганец ты этакий! Умоляю, больше не надо!

Шев подняла ногу, согнула ее в колене, громко, пронзительно вскрикнула и пнула дверь. Створка распахнулась, словно и не была заперта, стукнулась о стенку и, отлетев назад, больно ударила по плечу рванувшуюся вперед Шев, заставив ее развернуться и чуть не выбив из руки мечелом. Шев попыталась устоять на ногах, продолжая вопить, но ее боевой клич как-то сам собой перешел в почти откровенно болезненный стон, и…

Не без труда удержав равновесие, она увидела, что оказалась посреди маленького внутреннего дворика, щербатые стены которого были плотно увиты засохшими лианами.

Каркольф сидела в кресле. Хоральд Палец склонился над нею.

Но в руках грозный повелитель преступного мира держал вовсе не ужасные пыточные орудия. Всего лишь бутылку вина, которую он наклонил, чтобы налить из нее.

И улыбался он вовсе не кривой ухмылкой убийцы, а добродушно, прямо по-отечески. Каркольф же была на первый взгляд невредима, даже не связана, изящна и хороша собою, как обычно; она сидела, изящно закинув ногу на ногу, и непринужденно покачивала ножкой в остроносом ботинке, а одной раскрытой ладонью прикрывала бокал.

Дескать, хватит, больше не надо.

– Вот видишь?! – Хоральд широко улыбнулся и радостно вскинул свободную руку. – Она все же пришла!

Каркольф как подброшенная вскочила с кресла. Она подошла к Шев, глядя ей в глаза, а та не отводила взгляда. Ах, эта походка; даже сейчас Шев не могла не восторгаться ею. Потрясение, гнев, страх – все это куда-то ушло, сменившись горячей волной облегчения, да такого сильного, что у нее чуть не подкосились колени.

– Ты ранена. – Сморщившись, будто ей самой было больно, Каркольф дотронулась пальчиком до ее лба. – Ты как, ничего?

– Ох! Можно сказать, что ничего, особенно если учесть, что мне только что пришлось драться с пятью громилами!

– Об этом не тревожься. – Хоральд пожал плечами и опустился в кресло, взяв в руку собственный бокал. Он, конечно, весьма постарел с тех пор, когда Шев видела его в прошлый раз, но в вальжности облика прибавил. Его можно было бы принять за преуспевающего купца, если бы не татурованная шея, оставшиеся на всю жизнь шрамы на костяшках пальцев и каменная твердость, прячущаяся в глубине глаз. – На протяжении своей карьеры я твердо усвоил: если понадобятся громилы, их всегда можно найти без особого труда.

– Ты пришла ради меня!

Если бы Шев знала Каркольф не так хорошо, то была бы тронута отсветом факела, вдруг отразившимся в уголке ее глаза.

Шев выхватила из кармана письмо, швырнула его Хоральду, и оно, не долетев до стола, плавно опустилось на вытоптанную брусчатку.

– У меня, знаешь ли, сложилось очень неприятное впечатление, что, если я не доберусь до тебя, ты погибнешь.

– Должна признаться, – Джавра толкнула дверь и шагнула в комнату, – что и у меня сложилось такое же впечатление.

Каркольф нервно кашлянула и придвинулась поближе к Шев.

– Джавра…

Та прищурилась.

– Каркольф. Хоральд.

– Джавра! – Палец широко улыбнулся и поднял бокал. – Львица из Хоскоппа, которая гуляет сама по себе, как ей заблагорассудится. Вот и собралась вся компания.

– Компания? – взорвалась Шев, потрясая перед ним кинжалом-мечеломом. – Да мне следует просто убить тебя! – Ей было трудно поддерживать в себе должный накал гнева, когда рядом стояла живая невредимая Каркольф, от которой исходил ее обычный пряный и сладкий запах, но она старалась изо всех сил. – Хоральд, ты же дал слово!

– Только представить себе, – вставила Джавра, настороженно обходившая дворик кругом, пиная ногами попадавшиеся на пути камешки, – что самому что ни на есть гнусно прославленному во всей Стирии предводителю преступников нельзя верить на… слово.

– Постой, постой, – с видом оскорбленной невинности перебил ее Хоральд. – Я не нарушал своего слова уже три десятка лет и не собираюсь начинать сейчас. Я обещал не чинить вреда тебе и твоим близким, и ни ты, ни твои близкие не пострадали. Как видишь, Каркольф в отличном, чтобы не сказать, в наилучшем состоянии. Да я никогда и не сделал бы ей ничего дурного, после того как она тогда, в Аффойе, спасла мне жизнь.

– Спасла тебе… – Шев уставилась на Каркольф. – Ты никогда не говорила об этом.

– Какой смысл быть таинственной красоткой, если у тебя нет тайн? – Каркольф запрокинула голову Шев и принялась оттирать носовым платком кровь вокруг рассеченного места. – Да и не было там ничего героического. Всего лишь нужное слово, сказанное кому следовало.

– Нужное слово, сказанное кому следовало, может перевернуть мир. – Хоральд поднял бутылку. – Ты твердо решила, что не хочешь больше?

Каркольф вздохнула.

– Ну ладно, поганец ты этакий, наливай!

– Ты уничтожил мой дом! – рявкнула Шев.

– Твой дом? – Хоральд покачал головой, неторопливо наливая вино. – Перестань, Шеведайя, ведь это всего лишь вещи. Ты всегда сможешь обзавестись новыми. Но я ведь должен был придать картине достоверность, согласна? Ты ведь ни за что не пришла бы, если бы я тебя просто пригласил. А чайный сервиз в той бумаге вообще не упоминался. – Ловкость, с которой он покрутил бутылкой, вытряхивая из нее последние капли, сделала бы честь любому виночерпию Осприи. – Уж об этом я позаботился и слова подбирал не наугад.

– Чтоб тебя и твои проклятущие слова… – пробормотала Шев.

– Мне больно об этом говорить, – продолжал Хоральд, но мой сынок Крэндол был гнусным пакостным идиотом. Честно говоря, иногда я даже сомневался, мой ли он сын. Шев, не хочешь бокал вина? Отличное вино – осприйское, старше тебя.

Шев и без вина ощущала себя пьяной и отмахнулась.

– А я не откажусь, – сказала Джавра. Она выхватила бутылку, стиснула в обмотанном грязными тряпками кулаке и, искоса глядя на Хоральда, перевернула ее вверх дном, могучее горло задергалось, тонкая струйка вина протекла из уголка рта, сбежала по шее и промочила грязнейший воротник.

– Конечно, конечно! – запоздало воскликнул Хоральд и, вскинув раскрытые ладони, продемонстрировал свое миролюбие.

– Послушайте, я никогда не сомневался в том, что все происходило именно так, как говорила Каркольф. Ты защищала себя от незаслуженной расправы, которой Крэндол намеревался подвергнуть тебя.

– Как ты всегда говорила?.. – пробормотала Шев, скосив глаза на Каркольф.

– Я защищала тебя все эти годы. – И, очевидно, удовлетворившись лечением, она сунула платочек в карман Шев и похлопала по нему.

– Я же не дурак, – продолжал Хоральд. Я всегда знал, что рано или поздно Крэндол подведет меня под серьезные неприятности. Очень вероятно, что ты избавила меня от необходимости убить его собственноручно.

– А… э… – выпучила глаза Шев.

– Как-никак у меня есть еще одиннадцать детей. Ты никогда не встречалась с Леандой, моей старшей дочерью?

– По-моему, не имела удовольствия.

– О, она понравилась бы тебе. Я поручил ей все дела в Вестпорте, и мужского в ней в десять раз больше, чем было в Крэндоле. Человек, занимающий такое положение, как я, должен выглядеть неумолимым. – Его глаза вдруг сделались настолько холодными и суровыми, что Шев непроизвольно отступила на шаг. Но Хоральд тут же вновь расплылся в приятной улыбке. – Но, между нами говоря, то убийство я давно уже тебе простил.

– Чтоб тебе пусто было! Чего ж ты молчал-то столько времени?

– Но ведь должен был я с этого хоть что-то получить, верно? И, что гораздо важнее, я должен был создать видимость, будто что-то получил с этого. Шев, репутация в нашем деле превыше всего. Да и кто может это знать лучше, чем первейшая, мать ее, воровка Стирии?

– В таком случае… – Она медленно перевела взгляд с Хоральда на Каркольф и обратно. Ее заторможенное сознание лишь только-только начало выглядывать за пределы происходившего здесь и сейчас. – Тогда какого же?..

– О! Ну конечно! Прошу прощения. Дело вовсе не в тебе, Шев. И не в Каркольф, хотя, дорогая, мне было очень приятно вновь увидеть тебя. – И они, переглянувшись с Каркольф, церемонно кивнули друг дружке, как два прославленных мастера игры в квадраты, только что для развлечения сгонявшие между собою вничью. – Вы обе оказались замешаны в этом деле совершенно случайно. Как и я, откровенно говоря. – Хоральд, осклабившись, взглянул на Джавру, которая ответила ему хмурым взглядом, и улыбка на ее побитом лице была невеселой.

Она откинула пустую бутылку, и та, громыхая, прокатилась по двору в самый угол.

– Это все из-за меня.

Хоральд снова вскинул раскрытые ладони с растопыренными пальцами.

– Деловой человек просто не может преуспеть, не оказавшись в большом долгу перед кем-нибудь.

Облегчение, которое испытывала Шев, вдруг сменилось сильнейшей, аж до тошноты, тревогой.

– И кому же ты так сильно задолжал?

– Среди иных-прочих… – Хоральд облизал зубы; судя по выражению лица, сложившаяся ситуация не доставляла ему никакого удовольствия, – верховной жрице Великого храма в Тонде.

Шев вытаращила глаза.

– Джавра, осто… – Она повернулась к двери, через которую они вошли, но там уже стояла женщина. Высокая, тощая женщина с суровым лицом, бритой головой и длинным мечом в густо татуированном кулаке. А следом за нею уже входила, согнувшись под притолокой, другая женщина, большая, как дом. Шев схватила Каркольф за рукав и шагнула было к двери с противоположной стороны дворика. Та плавно растворилась, и оттуда вошла еще одна мощно сложенная женщина. Большие пальцы обеих рук она засунула под широкий ремень, на котором висели две кривые сабли. Ее тоже сопровождала напарница с заплетенными в сотню косичек белокурыми волосами: она ухмылялась, скрестив руки на груди.

Наверху раздался пронзительный свист, и с одной из стен слетела, перекувыркнувшись в воздухе, бесшумно приземлилась и застыла в боевой стойке еще одна фигура – высокая, рослая, даже выше Джавры. Роскошные белокурые волосы упали ей на лицо, и Шев видела лишь блеск одного глаза и сверкание приоткрытых в улыбке великолепных зубов. Даже не потрудившись взглянуть, она подхватила на лету брошенное ей копье с ослепительно, как зеркало, сверкавшим длинным острием.

С трудом сглотнув, Шев огляделась по сторонам, стараясь смотреть воровским взглядом, так чтобы окружающие даже не замечали ее внимания, но, кажется, сейчас это у нее не получилось. Вообще, хвастайся не хвастайся, но когда доходило до дела, она обычно садилась в лужу. И впрямь: лучшая, чтоб ее, воровка во всей Стирии вздумала поиграть в героя и приперлась точнехонько в капкан, и мало того что сама приперлась, так еще и приволокла с собой единственного настоящего друга, какой только был у нее на всем свете.

Наверху, на стенах, стояли еще две женщины, похожие, как близнецы; большие луки лежали у них на плечах, как коромысла, и даже запястья они выгнули, как это делают простые молочницы, а сами с равнодушными улыбками смотрели вниз. Семь и все – Шев нисколько не сомневалась – рыцари Золотого храма, и сражаться с ними ей совсем не по силам, и даже если бы она не израсходовала половину своих боевых штучек на тех болванов на стене, ей все равно было бы нечего ловить.

– Ну! – буркнула она. Просто-напросто других подходящих слов для всего происходящего она не нашла.

Хоральд смотрел на покрытых боевыми шрамами и татуировками жилистых вооруженных до зубов теток, окруживших его со всех сторон, и поеживался, не скрывая нервозности. Они казались смертельно опасными, и Шев знала, что на деле они еще опаснее, чем кажутся.

– Должен заметить, что я оказался в явном меньшинстве.

Джавра устало кивнула, высунула длинный язык, провела им по губам и вокруг и сплюнула.

– Я тоже.

– Джавра! – раздался низкий и мощный женский голос.

Все рыцарши склонили головы, как будто прозвучало не имя, а команда. В дверь вошла еще одна женщина. Высокая, широкоплечая, одетая не то в белое платье, не то в мантию без рукавов, и двигалась она столь грациозно, что скорее плыла, нежели шла.

– Мы слишком уж давно не виделись.

На ее мощной шее висело во много рядов, доходя до середины груди, ожерелье из простых на вид бус. В короткой рыжей щетине, отросшей на бритом черепе, проглядывала седина, костистое лицо испещрено морщинами на щеках и вокруг глаз. И глаза… что за глаза! Синие и спокойные, как глубокая вода. Яркие, как звезды. Твердые, как кованое железо. И безжалостные, как поножовщина на задворках.

Джавра дождалась, пока она уселась за стол напротив Хоральда.

– По мне, мать, так век бы тебя не видеть.

Шев кашлянула, прочищая горло.

– Полагаю, «мать» – это почтительное обращение, употребляемое по отношению к верховной…

– Джавра – моя дочь. – Женщина вскинула бровь. – Что касается почтения, то ей всегда его недоставало.

Шев выпучила глаза и поймала себя на том, что в последнее время это случается с нею очень уж часто. Между Джаврой и верховной жрицей действительно имелось сильное сходство, даже в игре мышц на руках, которые старшая скрестила поверх побрякивавших бус.

– Значит, мы четырнадцать лет мотались по Земному кругу, удирая от… от твоей матери?

– Очень уж она упряма, – ответила Джавра.

– Вот, значит, от кого это в тебе, – задумчиво проговорила Шев. – Я наконец-то вижу, что и в сиротстве есть определенные достоинства.

Наступила продолжительная напряженная пауза. Ветерок пробежал через двор, и по щербатым каменным плиткам пустились в догонялки два сухих листа. Верховная жрица, неодобрительно поджав губы, оглядывала дочь с головы до ног. Шев и Джавра продержались в бегах четырнадцать лет, но теперь стояли перед теми самыми людьми, от которых спасались. После всего пережитого это должно было восприниматься как своего рода разрядка.

– Вид у тебя…

– Дерьмовый? – предположила Джавра.

– Я намеревалась использовать более дипломатичное выражение.

– Боюсь, мать, дипломатия между нами осталась далеко в прошлом.

– В таком случае да, дерьмово! На свете еще не было ни одной женщины, которая была бы столь щедро одарена благословением Богини, как ты. Мне грустно и больно видеть, что ты столь непочтительно обращаешься с Ее дарами. Неужели ты сбежала от меня ради… вот этого?

– Я ушла и потому могла сама выбрать свой путь.

Мать Джавры покачала головой.

– И ты предпочла валяться в собственных нечистотах?

– Когда за тобой всю жизнь, без передыху, гоняются убийцы, выбор делается не слишком широким, – зло бросила Шев.

Она почувствовала, как пальцы Каркольф легли ей на руку чуть выше локтя и деликатно попытались утащить ее в тень. Она стряхнула эту руку и, напротив, шагнула вперед, и встала рядом с Джаврой. Если уж ей суждено умереть, то лучше пусть это случится так и там, где она сама выберет.

Синие-синие глаза Верховной жрицы скользнули по ней.

– Кто эта… особа?

Джавра выпрямилась во весь свой внушительный рост, выпятила грудь и положила руку на плечо Шев.

– Это Шеведайя, величайшая воровка Стирии.

Шев была на добрый фут ниже ростом, чем Джавра, и грудь у нее была в четыре раза меньше, но она тоже выпрямилась и выпятила все, что имела.

– И горжусь тем, что была обузой и нахлебницей Джавры.

– Партнером, – поправила та и мягко, но непреклонно отодвинула Шев назад. – Но только не примешивай ее ко всему этому.

Взгляд Верховной жрицы вернулся к дочери.

– Хочешь верь, хочешь нет, но, несмотря на все бессмысленные кровопролитные разногласия между нами, я никогда не желала никому вреда.

Джавра вытянула шею и наклонила ее сначала в одну сторону, потом в другую, а затем положила обмотанную грязными тряпками ладонь на рукоять своего обмотанного грязными тряпками меча.

– Я скажу то же самое, что сказала Ханаме, и Бирке, и Вейлене, и Гойлин, и всем прочим твоим цепным шавкам. Я не буду ничьей рабыней. Даже твоей. – Она вызывающе прищурилась. – Особенно твоей. Я лучше погибну, чем вернусь с тобой.

– Я знаю. – Мать Джавры с усталым видом надула щеки – точно так же, как это делала Джавра во время бесконечных теологических дебатов, которые происходили между нею и Шев. – Если за последние четырнадцать лет я что-то усвоила, так именно это. Даже ребенком ты была невероятно, немыслимо упряма. Все мои усилия переломить твой нрав улыбками, уговорами, побоями и, наконец, оружием лишь раздражали и злили тебя. Но существует лишь ограниченное количество возможных образов жизни, от которых, как ни раздражайся, все равно не увернешься.

С этим Шев не могла не согласиться. Она находилась именно здесь, среди множества противников, и в очередной раз смотрела в лицо смерти. Сколько же раз – пропади все пропадом! – такое повторялось с нею? Она демонстративно поднесла к лицу руку и принялась рассматривать ногти, а другую запустила за пояс, туда, где в пришитом изнутри кармашке лежал флакон. Одним удачным броском можно будет отправить сразу двух храмовниц в то посмертие, которого они так жаждут, а может быть, и сшибить с ног какую-нибудь из этих дылд. Помирать, так с музыкой…

– Богиня учит нас видеть и выбирать их. – Верховная жрица коротко взглянула на Шев. – Оставь эту склянку в покое, дитя мое. У меня есть иной вариант для твоей партнерши. Мне кое-что нужно.

Джавра громко хмыкнула.

– Ты вроде бы никогда не стеснялась взять то, что тебе нужно.

– Эту вещь не так-то просто раздобыть. Она принадлежит… – мать Джавры пожевала губами, как будто в рот ей попало что-то очень кислое, – волшебнику. Магу древних времен.

Шев вновь подалась к Джавре.

– Не нравится мне это…

– Т-с-с-с… – перебила та.

– Джавра, принеси ее мне, и ты свободна. Ни я, ни стражницы моего храма больше не будем преследовать тебя.

– И все? – спросила Джавра.

– Все.

Шев схватила подругу за могучую обнаженную руку.

– Джавра! Мы ведь не знаем, ни что это за вещь, ни где она находится, да и все эти штучки с магами древних времен мне тоже очень не нравятся…

– Шеведайя, – Джавра похлопала ее по руке и ласково разжала пальцы, – когда у тебя имеется лишь один вариант, думать, стоит ли его принимать, нет смысла.

– Ну что ж, – Шев быстро оглянулась на Каркольф, медленно, тяжело, с болью в сердце, вздохнула, и ее выпяченная грудь вдруг опала – раз такое дело, украду я у волшебника эту штуку.

Глядя на нее сверху вниз, Джавра чуть заметно улыбнулась одними уголками рта.

– Вдвоем, плечом к плечу?

– А что, по-твоему, должен делать нахлебник? Твое дело сражаться, мое – жаловаться на жизнь.

– Так у нас с тобою и было всегда.

– А как иначе-то?

Джавра улыбнулась чуть шире.

– Шеведайя, твое предложение дорогого стоит. Оно для меня… ты и не представляешь, что оно для меня значит. Но ты заслужила шанс на что-нибудь получше. Есть такие дела, которыми человек должен заниматься в одиночку.

– Джавра…

– Если я умру, утону в каком-нибудь болоте, или меня проткнет копьем какой-нибудь стражник, или поджарит своим искусством какой-нибудь колдун, то у меня будет утешение хотя бы в том, что моя партнерша доживет до старости и будет, седая и сморщенная, травить байки о наших сногсшибательных совместных похождениях.

Шев быстро моргала. Просто удивительно, как это она еще накануне могла думать, будто у нее, дескать, случались дурные времена. Тысячи травм, миллионы споров, множество ночевок на голой каменистой земле… Теперь же все хорошее разом выступило на первый план, и у нее перехватило горло. Смех, песни, уверенность в том, что кто-то всегда – всегда! – прикрывает твою спину. Она попыталась улыбнуться, хотя перед глазами у нее все расплывалось.

– Да уж, будет о чем порассказать, верно?

– Верно, – отозвалась Джавра и взглянула на Каркольф.

– Хорошенько заботься о ней.

– Я постараюсь, – судорожно сглотнув, ответила Каркольф.

– Учти, если что не так, хоть по всему Земному кругу бегай, от меня все равно не спрячешься. – Она снова положила большую, тяжелую, надежную руку на плечо Шев. – Прощай, подруга. – И повернулась к матери.

– Прощай, – прошептала Шев, вытирая глаза.

Каркольф нежно обняла ее за плечи сзади и прижала к себе.

– Пошли домой.

– Нам надо поговорить, – крикнул вслед Харольд. – Я всегда найду работу для лучшей воровки…

– Можешь трахнуть сам себя в задницу, – перебила его Шев.

Вернулись они в ту же самую разгромленную квартиру.

– Все, что сломано, можно починить. – Каркольф подняла и поставила на место покореженный стол Шев и ребром ладони смахнула с него крошево отбитой штукатурки. – Мы и оглянуться не успеем, как все приведут в порядок. Я знаю нужных людей.

– Похоже, ты знаешь всех на свете, – пробормотала Шев, швырнув на пол свою сумку.

– Мы отправимся в путешествие. Только вдвоем – ты да я. Переменим обстановку. – Каркольф болтала без умолку с тех пор, как они сели в лодку и покинули Карпов остров. Как будто опасалась того, что могло быть сказано, если вдруг случится пауза. – Например, в Джакру. Или на Тысячу островов. Я никогда там не бывала. А ты всегда говорила, что там красиво.

– Джавре там нравилось, – бросила Шев.

Каркольф запнулась, но тут же затараторила снова, как будто Шев не произносила этого имени.

– А когда мы вернемся, все переменится к лучшему. Вот увидишь. Дай-ка я переоденусь. А потом выйдем в город. Для забавы.

– Для забавы… – Шев рухнула в единственное неповрежденное кресло. Вообще-то переодеться нужно было именно ей, но у не было сил думать о всякой ерунде, она на ногах-то с трудом держалась.

– Ты помнишь, что это значит?

Шев изобразила вымученную улыбку.

– Может быть, ты напомнишь мне?

– Конечно, конечно. Забава – мое второе имя.

– Вот как! Значит, теперь я не знаю только твоего первого имени.

– Какой смысл быть таинственной красоткой, если у тебя нет тайн? – И продолжая играть роль таинственной красотки, она, полуобернувшись через плечо, исчезла в спальне и закрыла за собой дверь.

Морщась от боли в боку, Шев освободилась от верхней одежды – не то длинной куртки, не то короткого пальто. Снаряжение, гремя, попадало на пол, дымовая бомба выкатилась из кучи куда-то в сторону. Шев снова осела в кресле, уткнув локти в колени и опустив подбородок на сложенные ладони.

Джавра ушла из ее жизни. На ее место пришла Каркольф. Хоральд Палец больше не охотился за нею. Она получила все, чего хотела, верно?

Так почему же она так сокрушительно несчастна?

В дверь негромко постучали, и Шев, нахмурившись, вскинула голову. Опять постучали. Она извлекла из ножен мечелом, опустила правую руку, чтобы оружие не было видно за телом, и легонько толкнула дверь левой, чтобы она чуть-чуть приоткрылась.

На лестничной площадке стоял вертлявый лопоухий юнец с густой россыпью прыщей вокруг рта.

– Ты, что ли, Каркольф? – Он прищурился, пытаясь заглянуть в дверную щелку. – Ты меньше ростом, чем я ожидал.

– Я меньше ростом, чем мне самой хотелось бы, – бросила Шев. – Так что будем считать это нашим общим разочарованием.

Парнишка пожал плечами.

– Вся жизнь состоит из разочарований. – И он протянул двумя пальцами сложенный лист бумаги.

– Куда ни плюнь, попадешь в засратого философа. – Шев приоткрыла дверь чуть шире, ровно настолько, чтобы просунуть руку, выхватила листок, толкнула дверь плечом, захлопнула ее и повернула ключ в замке. Поперек письма было с сильным наклоном написано одно слово: «Каркольф». И этот почерк показался Шев знакомым. Где-то она уже видела его.

Она бросила письмо на искалеченную столешницу и хмуро уставилась на него, слушая, как Каркольф поет в спальне. Проклятие, она даже поет хорошо!

Тот, кто хочет стать новой достопочтенной личностью и начать новую достопочтенную жизнь, должен оставить в прошлом свою прежнюю личность, как змея сбрасывает кожу. Важно перестать копаться в залежах своих обид и скорбей, как скупец копается в своих медяках, отбросить их и позволить себе стать свободной. Нужно прощать и доверять не потому, что кто-то заслуживает прощения и доверия, а потому, что ты сама этого хочешь.

Шев тяжело вздохнула и отвернулась от письма.

Затем повернулась обратно, схватила его со стола и вскрыла своим верным мечеломом.

Нельзя сразу сильно измениться. Тем более целиком и полностью.

Увидев больше написанного, она опознала руку. Та же самая рука, которая наносила на бумагу обещания, подписанные Хоральдом Пальцем, и записку, оставленную на виду в ее разоренном жилище. Ту самую записку, которой ее и Джавру выманили в форт Бурройи.

«Мой добрый старый друг, Каркольф!

Хочу еще раз поблагодарить тебя за помощь. Никто не сравнится с тобою в искусстве морочить мозги. Наблюдать за твоей работой, как всегда, было истинным удовольствием. Если ты снова попадешь в Вестпорт, у меня найдется для тебя еще кое-что, и тоже за хорошие деньги. У меня всегда имеется нечто такое, что нужно перевезти туда или сюда.

Надеюсь, все, что затевал отец в Талине, прошло успешно. Могу поручиться, что ты – единственная женщина на всем свете, которую он ценит выше, чем меня.

Береги себя,

Леанда»

Чем дальше читала Шев, тем шире раскрывались ее глаза; колесики у нее в голове крутились с устроенной быстротой.

«Леанда». Дочь Хоральда, которую он так расхваливал, заправляющая его делами в Вестпорте.

«Мой добрый старый друг». Каркольф может быть знакома со всеми на свете, но это знакомство явно не из рядовых, а очень даже короткое, но Каркольф ни разу даже не намекнула на него.

«Надеюсь, все, что затевал отец в Талине, прошло успешно». Она подняла голову и увидела Каркольф, которая вышла из спальни в одном белье. Зрелище, ради которого она совсем недавно была бы готова переплыть океан. Но сейчас оно очень мало тронуло Шев.

Каркольф взглянула на напряженное лицо Шев, потом на письмо, потом опять на Шев и медленно подняла руку в успокаивающем жесте, как будто перед нею находился норовистый пони, которого могло бы напугать резкое движение.

– Ну-ну, послушай. Все совсем не так, как кажется.

– Не так? – Шев медленным движением повернула лист на столе. – Потому что из этого кажется, что ты находишься в очень тесных отношениях с Хоральдом и его семейством и вся эта гов…ная затея – твое изобретение.

Каркольф слегка улыбнулась. Не без смущения. Как маленький ребенок, застигнутый родителями с перемазанной вареньем рожицей.

– Ну, если… может быть, и так.

Снова Шев стояла неподвижно и смотрела. Старый скрипач, обосновавшийся на площади, выбрал именно этот момент, чтобы ударить по струнам и завести жалобную мелодию, но сейчас Шев совершенно не хотелось танцевать под нее, а уж смеяться над музыкантом – еще меньше. Эта музыка казалась ей самым подходящим аккомпанементом к краху ее мелкого жалкого самообмана. Боже, ну зачем она так настойчиво требовала от людей того, что они никак не могли ей дать, притом что об этом она сама знала лучше всех? Зачем она так настойчиво старалась вновь и вновь повторять одни и те же ошибки? Почему она каждый раз так легко поддается на обман?

Потому что она сама рада обманываться.

Старый северянин с фермы близ Честной сделки любил повторять, что надо, дескать, реально смотреть на жизнь. Реально смотреть. А она опиралась на плетень, грызла травинку и рассеянно кивала. И все же, сколько она ни повидала, сколько ни перенесла, она до сих пор остается самой далекой от реальности дурой во всем Земном круге.

– Шеведайя, послушай… – голос Каркольф звучал очень ровно, и спокойно, и убедительно – так политик мог бы объяснять народу свои великие планы. – Я понимаю, что тебе может казаться, будто тебя слегка обманули.

– Слегка? – пискнула Шев, не веря своим ушам и от волнения не владея голосом.

– Я всего лишь хотела, – Каркольф опустила глаза, толкнула большим пальцем ноги погнутую чайную ложку и, снова подняв голову, робко взглянула из-под трепещущих ресниц, примеряя на себя на сей раз образ невинной юной невесты, – узнать, чему ты придаешь значение.

Глаза Шев раскрылись еще шире. Они определенно уже выкатывались из орбит.

– Так значит… это была, всего лишь мать ее, проверка чувств?

– Нет! Ну ладно, да. Я хотела выяснить, есть ли у нас с тобой… что-нибудь прочное, только и всего. Но получилось неаккуратно.

– Да как же это могло получиться аккуратно?

– Но ты его прошла! И даже намного больше того! – Каркольф шагнула вперед. Боже, эта походка!.. – Ты явилась за мною. Я не могла поверить, что такое возможно. Мой герой, да? Героиня! Что угодно.

– Ты могла бы просто спросить!

Каркольф с трагической миной на лице подошла еще ближе.

– Но… знаешь ли… в постели люди часто обещают такое, что потом вряд ли согласятся выполнять…

– Я, кажется, начинаю что-то понимать во всем этом г…не!

Брови Каркольф сошлись на переносице. Раздражительная мать, глубоко недовольная тем, что дочь никак не желает отказаться от своего заскока.

– Послушай, я понимаю, что эта ночь выдалась тяжелой, но, в конце концов, все для всех закончилось хорошо. Ты в расчете с Хоральдом, я в расчете с Хоральдом, и мы можем…

Шев почувствовала резкий ледяной спазм в животе.

– Постой, что значит ты в расчете с Хоральдом?

– Ну… – На лице Каркольф мелькнула тень недовольства тем, что она позволила себе проговориться, но тут же она принялась хлопать в ладоши, как цирковой фокусник, отвлекающий внимание зрителей от подготовки трюка. – Так уж получилось, что за мной тоже был небольшой должок, а он был в долгу перед верховной жрицей, так что, сама понимаешь, рука руку моет – мы помогли друг другу разобраться с трудностями. Это же истинно стирийский подход, правда ведь, Шев? Но дело не…

– Значит, ты продала мою подругу, чтобы заплатить свой долг?

Если Шев рассчитывала, что Каркольф от стыда сдуется, как проткнутый бурдюк, то она ошибалась.

– Джавра – это же погибель всему! – Каркольф подошла еще ближе и наставительно воздела перст. – Все время, пока она находилась здесь, тебе грозила опасность снова ввергнуться в ее безумие, как это раз за разом случалось с тобой! Тебе было необходимо избавиться от нее. Нам было необходимо. Это твои слова, которые ты говорила в этой самой комнате!

Шев скривилась.

– Но я же вовсе не этого хотела! В смысле я хотела этого, но совсем не так…

– А как иначе? – осведомилась Каркольф. – Ведь ты сама ни за что не решилась бы на это. И сейчас прекрасно все понимаешь. И тогда понимала. И потому сказала мне. А мне пришлось сделать это ради тебя.

– Значит… Значит, ты оказала мне добрую услугу?

– Полагаю, что да. – Каркольф подошла вплотную. Честная, скромная… прямо торговец, предлагающий тебе самую лучшую сделку всей твоей жизни. – И еще я полагаю, что, когда у тебя будет время подумать обо всем этом… ты согласишься со мною.

Она улыбнулась, глядя сверху вниз; даже сейчас, босиком, она была выше ростом, чем Шев. Улыбка победительницы. Выигравшей в споре. Доказавшей свою правоту.

Приняв испуганное молчание за согласие, она протянула руки и взяла лицо Шев в ладони. Заботливая любовница, думающая только о счастье своей партнерши.

– Только ты и я, – прошептала она, наклоняясь вплотную. – Лучше, чем прежде.

Каркольф присосалась к верхней губе Шев. Потом прикусила зубами нижнюю, оттянула, почти до боли, и отпустила. Послышался чуть слышный шлепок. Голову Шев заполнил тот самый аромат, но в нем больше не было сладости. Только кислятина. Резкая. Тошнотворная.

– А теперь позволь мне одеться, и мы отправимся забавляться.

– Забава – твое второе имя, – прошептала Шев, больше всего желая оттолкнуть ее. Оттолкнуть, а потом еще как следует врезать кулаком в лицо.

Шев не очень-то любила быть честной сама с собой. Да и кто это любит? Но если она позволила себе хотя бы на мгновение ощутить боль, то причиной ее было вовсе не предательство Каркольф. Тот, кто носит за пазухой змею, не должен удивляться, когда она кусает тебя. Дело было в том, что Шев вдруг осознала: нет под самодовольной улыбчивой маской Каркольф никакой тайной сущности. Там всего лишь следующая маска, а потом еще одна и еще. Для каждой из ролей, какие ей понадобится играть. Дающие ей все, чего она захочет. Если у Каркольф и есть какая-то потаенная сущность, то она тверда и неуязвима, как кремень.

У нее не имелось первого имени, которое можно было бы узнать.

Всего несколько часов назад Шев с готовностью убивала ради этой женщины. Сама готова была умереть ради нее. Сейчас же она не испытывали ни любви, ни вожделения, ни даже сильного гнева. Лишь печаль. Печаль, разбитость и сильное, очень сильное разочарование.

Она заставила себя улыбнуться.

– Ладно. – Она заставила себя положить ладонь на щеку Каркольф и заправить за ухо прядь ее золотых волос. – Одевайся. Но обещаю, что это понадобится ненадолго.

– Ох, обещания всегда приводят меня в трепет. – Каркольф мазнула кончиком пальца по носу Шев. – Я никогда не знаю, можно ли им верить.

– Это ведь тебе нужно лгать, чтобы жить. Я всего лишь ворую.

Каркольф, как всегда прекрасная и спокойная, улыбнулась ей от двери спальни.

– Совершенно верно.

Как только она скрылась из виду, Шев подхватила сумку и вышла из квартиры.

Она даже не стала закрывать за собой дверь.

Назад: Вчера около деревни под названием Барден…

Дальше: Освобождение!