Освобождение!

Что могу я изложить посредством своего недостойного пера касательно этого великого сердца, этого надежного друга, этой видной собою персоны, этого неустрашимого исследователя, достойного государственного деятеля, бесподобного фехтовальщика, прославленного дамского угодника, а также, по случаю, капитана-морехода, известного скульптора-любителя, признанного знатока искусства, непревзойденного пловца на короткие дистанции и воина-поэта, знаменитого солдата удачи Никомо Коски?

Он был человеком великих достоинств, наделен был экстраординарными способностями, как умственными, так и физическими, острым умом и способностью немедленно приступить к делу походил на лисицу, но при этом был наделен милосердной кротостью, коей позавидовала бы даже нежная голубка. Он был щедрым другом, всегда готовым посмеяться и снисходительным к ошибкам, но и неумолимым врагом; его равно любили и страшились по всему Земному кругу, где не существовало неведомых ему земель. И все же, невзирая на великие его достижения, коих хватило бы, чтоб заполнить жизнеописания пяти выдающихся персон, не имелось в нем ни следа чванства или тщеславия, и он всегда стремился достигать большего, делать лучше, целиться выше, и, хотя его командование в ходе нескольких дюжин победоносных кампаний было по большей части безупречным, он нередко терзался тем, что воспринималось им как раскаяние и разочарование в былом. «Раскаяние, – как он однажды сказал сему недостойному хроникеру, – отчетливо запечатленное на его благородном лике вкупе с бесконечной скорбью, – это цена моей профессии».

Хоть в то время, когда я имел счастье быть знакомым с ним, его возраст уже вплотную приблизился к шестидесяти годам, он не выказывал никаких признаков дряхлости. Благодаря тому что он провел всю жизнь в седле, дыша свежим воздухом, и не был рабом низменных привычек, он выглядел не старше бодрого атлета от силы тридцати семи лет от роду, с густой шевелюрой черных и блестящих, как вороново крыло, волос, которая впору пришлась бы шестнадцатилетнему юноше. Согласно мнениям особ женского пола – нежные создания! – суждению коих следует доверять куда более, нежели мнению вашего скромного слуги, он был наделен красивым и благообразным лицом и редкостным телосложением и за долгую жизнь нисколько не утратил силы и красоты мышц. Он мог употреблять спиртное, но редко и лишь в крайне незначительных количествах, ибо отвратительные проявления безнравственности, творимые пьяными солдатами по отношению к невинным обывателям, чему он за свою долгую карьеру неоднократно бывал свидетелем, были ужасны, и он однажды сказал мне: «Нет дьявола, более опасного для солдата, нежели тот, что обитает в бутылке».

По случайному стечению обстоятельств те подробности, о коих я намерен повествовать и кои весьма достойно живописуют персону сего мужа, Никомо Коски, и его Роты Щедрой руки, были использованы достопочтенным слугой Его Августейшего Величества наставником Пайком, дабы искоренить главарей злодейского мятежа в Старикленде, вылившегося в ужасающую бойню в Ростоде. Для сего справедливого дела Рота, насчитывавшая тогда около пяти сотен храбрецов, была призвана к присяге, а будучи призванными к присяге, эти достойные воины должны были либо достичь цели, либо сложить головы в стремлении к этой цели. Возможно, до ваших ушей, благосклонные читатели, доходили недружелюбные рассказы о неверности наемников? Отриньте подобные мысли, дорогие читатели, во всяком случае, если речь идет о счастливом братстве, возглавляемом прославленным Никомо Коской! Ибо эти люди, пусть они и родились под разными небесами, говорили на разных языках, приходили из близких и дальних стран, с гор и из низин, представляли собой все цвета кожи и все верования, кои можно сыскать в Земном круге, были столь преданы и верны друг другу, равно как и тем, кому клялись служить, как любая сплоченная крестьянская община. После того как стряпчий Роты составлял бумагу о найме и благородный Коска ставил на ней свою витиеватую подпись, все они как один отрешались от иных соображений и брались за выполнение задачи, на кою подрядились, столь же рьяно, сколь рыцари-телохранители защищают августейшую персону Его королевского Величества, и никакие уговоры, никакие обещания золотых гор, титулов или земельных владений, никакие награды от земных владык или богов не могли увести их с пути выполнения принятых обязательств.

Город Эверсток был одним из поселений землепроходцев, которые, подобно сорной траве, укореняющейся в каменистой почве, бурно росли на погрязших в беззаконии землях Ближней страны, близ границ, до коих доходит цивилизация Союза. Умело выстроенный из мощных бревен, он хотя не мог похвастаться украшениями, зато был удачно расположен, хорошо спланирован и опрятен и обнесен крепкой оградой для защиты от ужасных духолюдов, которые несколько лет назад почти поголовно вырезали беззащитных поселенцев.

Именно в сторону этого привлекательного с виду и еще недавно вполне мирного поселения и был устремлен пронзительный взгляд Коски, насупившего изрезанный морщинами лоб в глубоком размышлении и справедливом негодовании.

– Мятежники засели в городе, и там их, по меньшей мере, сотня человек, – сказал, спрыгнув со взмыленного скакуна, капитан Димбик: золотистые кудри рассыпались по его широким плечам. В прошлом он был офицером армии Его Величества, но питал столь сильное пристрастие к приключениям, что после подписания мира со свирепыми северянами вскоре подал в отставку, чтобы поискать новых тревог на западе, для коего еще не существовало карт. – Эти гнусные предатели взяли местных жителей в заложники, ежечасно избивают ни в чем не повинных людей и грозятся перебить женщин и детей, если кто-нибудь попытается избавить город от их гнета.

– Это люди или чудовища? – возмущенно осведомился капитан Брачьо, весьма культурный благородный стириец чрезвычайно высокого происхождения, поджарый, стройный и отмеченный шрамом от старой раны на лбу, придававшим его добродушному лицу обманчивое выражение гнева.

– Придется мне идти туда самому, будь они неладны! – Великолепные усы Коски тряслись от праведного негодования, а сверкающие глаза, казалось, готовы были извергнуть пламя на оскверненное поселение. – И договариваться об освобождении заложников. Я не могу допустить неудачи. Если пострадает хоть один невинный человек, будь то мужчина, женщина или ребенок… – И, должен сознаться, при одной лишь мысли о несчастной участи малых сих по его щеке сбежала скупая мужская слеза. – Моя хрупкая совесть не вынесет такого бремени. Я недвусмысленно дам понять мятежникам, что…

– Нет! – прервал его инквизитор Лорсен, представитель главного нанимателя и куратор всей миссии, для которой была нанята бравая Рота. – Генерал Коска, ваше стремление избежать кровопролития делает вам большую честь, но, увы, нельзя надеяться на то, что эти подлые мятежники будут следовать правилам войны. Бессмысленно ждать от них проявления присущего вам возвышенного благородства души, и я даже слышать не хочу о том, чтобы вы отдали себя в их руки. Ни я, ни Союз, ни весь мир не могут позволить себе лишиться сторонника, многократно и в прошлом, и сегодня, доказывавшего свою незаменимость. За вашей спиной целая рота из отважных и добродетельных людей, готовых выполнить любой ваш приказ, и каждый из них, не сомневаюсь, более чем охотно рискнет жизнью, если это может пойти на пользу беспомощным. Позвольте одному из них отправиться с этой высокой целью. Я сам, мой командир наставник Пайк, его командир архилектор и, конечно же, его повелитель, Его Августейшее Величество Высокий король Союза, и тут все присутствовавшие, даже те, кто не принадлежал к этой великой нации, с глубоким почтением склонили головы, невзирая на все множество забот, без сомнения, будем глубоко сожалеть о каждой утраченной попусту человеческой жизни.

Во время этой вдохновенной речи вперед один за другим выходили добровольцы, жаждущие взять в свои сильные руки это благородное дело. Коска вытер вторую скупую мужскую слезу, простер руки к соратникам и возгласил: «Дети мои! Мои храбрые дети!» – и прижал мощные ладони к своей благородной груди, благодаря их, равно как и Судьбу, поставившую его во главе столь замечательных людей.

Взгляд великого человека остановился на Суфине, многоопытном разведчике родом из Канты, но высокого роста и величественного облика, без сомнения, одном из тех, кто предпочел покинуть родину, но не подчиниться тирании гуркского императора, отважном муже, смеявшемся над опасностью почти так же громко, как и сам капитан-генерал.

– Передайте мятежникам, что мы обещаем им достойное обращение, если они освободят людей, которых трусливо захватили в заложники, и сдадутся на милость правосудия Его Величества, – сказал инквизитор Лорсен.

– И предупредите, что, если с голов заложников упадет хоть один волос, они ощутят на себе всю мощь моего гнева, – добавил Коска. – Сделайте это для меня, Суфин, и я награжу вас.

– Сэр, мне не нужно иной награды, кроме вашего уважения, – ответил разведчик, и командир с воином обнялись. Взяв с собой стряпчего Роты, коему надлежало зафиксировать условия капитуляции, храбрый Суфин отправился в долгий путь по безлюдному, поросшему густой травой склону холма к вражескому бастиону; через некоторое время они заметили его, и вскоре тяжелые ворота плотно закрылись за ним.

Рота в зловещем молчании ожидала, чем кончатся переговоры Суфина; все надеялись на их успешный исход и в то же время были готовы к кровопролитию. Никогда больше вашему смиренному наблюдателю не доводилось испытывать столь тягостного времяпрепровождения. Ветерок преспокойно шелестел в траве и кронах деревьев, беззаботные птахи распевали на ветвях свои утренние песни, но все, кто находился там, пребывали в состоянии крайнего нервного напряжения.

Все, кроме одного!

– Ах это затишье перед боем!.. – проговорил Коска, простершийся в высокой траве на холме над городом, как лев, готовящийся к прыжку. Глаза его блестели, а мощные кулаки сжимались и разжимались в предвкушении предстоящего дела. – Сладостный покой, предшествующий железной буре! Может, человеку и не следовало бы рваться к такой работе, как наша, но как же это возбуждает! У меня всегда каждая жилочка трепещет! Суорбек, вам знакомо это ощущение?

Ваш покорный слуга вынужден в данном вопросе проявить понятную, вероятно, скромность, ибо и тогда, и сейчас он мог дать лишь отрицательный ответ. Как-никак я не обладал сколько-нибудь значительным опытом, владел оружием весьма посредственно и не имел природной невосприимчивости к страху, коей отличался капитан-генерал. Но ведь это был не кто-нибудь, а сам Никомо Коска, хохотавший в лицо страху!

Но в тот момент из его красиво очерченных губ вырвался отнюдь не хохот.

– Что-то неладно, – пробормотал он через некоторое время, и все немедля изготовились к действию. Его люди по долгому опыту знали, что Никомо Коска был наделен особым, почти магическим чутьем на опасность, шестым чувством, если угодно, далеко выходящим за пределы восприимчивости обычного человека. Не могу судить, воспитал ли Коска это чувство в ходе своей продолжительной и зачастую болезненной практики, или это был его врожденный талант, но ваш скромный обозреватель имел возможность несколько раз наблюдать его проявления и ни в коем случае не решился бы отрицать его истинную действенность. С ловкостью акробата вскочив на ноги и мгновением позже оказавшись в позолоченном седле – насколько я понял, это был дар великой герцогини Сефелины Осприйской после знаменитой победы в Островной битве, которую одержал для нее Коска, – капитан-генерал прогремел:

– К оружию!

В мгновение ока несколько двадцаток воинов оказались в седлах и помчались вниз по склону холма к Эверстоку, оглашая живописную долину гулкими яростными боевыми кличами. Поданный при помощи зеркала сигнал подвиг другой отряд, скрытно расположившийся в лесу по другую сторону поселения, начать атаку одновременно с первым, так что ни у одного мятежника не осталось шанса ускользнуть из этих сокрушительных клещей. В сражении Рота действовала слаженно, аккуратно и точно, как драгоценные часы, мастером-часовщиком которых был Коска, а каждый из пятисот человек занимал в этой огромной машине точно определенное для него место.

Сколько раз могло стукнуть сердце в груди, пока лошади мчались во весь опор к ограде городка? Не могу точно назвать количество ударов, но их, определенно, было немного! Сколько еще времени потребовалось неустрашимым воинам из Роты, чтобы ворваться в укрепление, подавив нерешительное сопротивление на стенах? Вряд ли больше! Я не стану слишком сильно углубляться в достойные прискорбия подробности последовавшей битвы по той причине, что ваш скромный обозреватель, опасаясь за собственную жизнь, держался в известном отдалении от самых горячих точек боя, равно как и потому, что следует щадить деликатность чувств тех дам, коим доведется читать сии записки, и не в последнюю очередь потому, что описание подобного зверского сражения, удар за ударом, плохо соответствует потребностям культурного читателя.

Позвольте мне лишь заметить, что я наблюдал действия капитан-генерала в бою, и тот человек, что с друзьями был кроток и ласков, как котенок, перед лицом врага превращался в тигра и даже превосходил сего зверя! Никто не мог сравниться с ним в быстроте и меткости метания ножей, равно как и в смертоносном искусстве фехтования! В одном из эпизодов сражения, который ваш обозреватель наблюдал собственными глазами, один выпад сверкающего клинка Коски сразил сразу двоих противников! Проткнул насквозь. Нет! Прошил. Нет! Я бы сказал, что насадил два куска корчащегося мяса, как гуркский мясник насаживает мясо на вертел, дабы зажарить над огнем. Потоки крови пропитали разглаженный ветром песок на улицах, мятежники, из распоротых животов которых вываливались все еще трепещущие внутренности, валялись и стенали, захлебываясь в собственной крови или жалким женоподобным визгом умоляя о пощаде, которую никто не давал. Им разматывали кишки вдоль улиц, выкалывали глаза, сгустки их мозгов облепили плетни, дабы стать кормом для мух. Неумолимая сталь жестоко расчленяла тела, предоставляя содержимое животов в виде комков шевелящихся кишок заботам безжалостной пыли! О, такова отвратительная правда войны, от подробного описания коей мы, цивилизованные люди, не должны отворачиваться, хотя оно и заставляет нас содрогаться от ужаса!

– Мы должны защитить жителей! – прогремел, заглушая шум битвы, капитан Джубаир, который, хотя и родился в Гуркхуле и был средоточием всех предрассудков, свойственных его нации, научился у Коски милосердию и снисходительности к слабым, совершенно чуждым его темнокожей расе. Простой разум этого обычно доброго и заботливого гиганта сейчас пылал гневом из-за того, что беспомощные обыватели подвергаются серьезной опасности, и он дрался как разъяренный слон.

Хотя обозревателю и показалось, что прошла целая вечность, праведная ярость Роты была столь пылкой, что битва явила собой лишь ряд ужасающих эпизодов; вероломные мятежники были полностью окружены, разбиты и преданы мечу – о счастливый шанс и доказательство справедливости дела, за кое стояла Рота, – без единого раненого с ее стороны. Коска обрушил возмездие на презренный сброд с такой ужасающей скоростью – не быстрее яростная буря полосует землю слепящими молниями, – что те не успели даже приступить к обещанному истреблению заложников, и драгоценные заложники, все до одного, были освобождены от уз и, улыбаясь, счастливо воссоединились со своими изнемогавшими от слез родными.

Существовала еще одна опасная угроза совсем иного рода, ибо кровь воинов кипела на огне битвы, и нельзя было исключить, что кое-кто из них, спокойный и сдержанный, как агнец, при более благоприятных обстоятельствах может забыться и устремиться на поиски добычи. Но Коска вскочил в подвернувшийся фургон и столь мощным гласом – и столь ласковыми словами – призвал всех к спокойствию, что Рота тут же вернулась к дисциплине, подобающей цивилизованным людям.

– Я скорее предпочту, чтобы мы ушли отсюда голодными, – заявил своим солдатам достойный генерал, – нежели допущу ущерб имуществу сих добрых людей, кои могут в грядущие времена провозгласить себя подданными Его Августейшего Величества Высокого короля Союза!

И Рота как один человек разразилась восторженными криками одобрения. Один скромный воин, терзаемый муками совести, вернул лукошко с яйцами доброй домохозяйке, из чьего курятника скрытно изъял их, сопроводив сей поступок изъяснениями глубочайшего раскаяния и слезами искреннего стыда, но она все же уговорила его оставить эти яйца себе и, более того, убедила благородных и голодных воинов Роты забрать все яйца, кои наличествовали в ее хозяйстве, и от всей души, исполненной благодарности, воздевая к небу сложенные вместе хрупкие руки, вознесла хвалу королю и его верному и прилежному слуге его преосвященству архилектору за избавление ее самое и ее соседей от тирании и беззастенчивого грабежа, кои осуществляли гнусные мятежники.

Ваш скромный слуга должен признаться, что и сам утирал слезы, когда среди мертвых отыскали труп благородного Суфина. Его сотоварищи не скрывали мужественной скорби и проливали реки слез, сопровождая их воспоминаниями о высоких достоинствах покойного. И, как и всегда и во всем, Никомо Коска был здесь первым среди своих соратников.

– О, славный Суфин! – провозгласил генерал, ударяя себя в окровавленный нагрудник кирасы. – О, надежный друг с благородным сердцем! Скорбь о твоем самопожертвовании будет терзать меня до смертного часа!

Отважный разведчик сражался как герой под не защитившим его флагом парламентера и убил более дюжины малодушных мятежников, но все же они одолели его. Подле его изрубленного тела нашли кошель со старинными монетами, который тут же передали капитан-генералу.

– Составьте опись этих монет, сержант Балагур, – приказал Коска.

– Я пересчитаю их, – почтительно кивнув, ответил верный сподвижник Коски.

– С ними поступят согласно нашему Правилу четвертей! Одна четверть будет поделена между нашими бравыми вояками в знак признания их сегодняшнего героизма! Вторую нужно передать искусному ваятелю, дабы он создал неподвластный времени монумент в память нашего славного Суфина! Третью потратим на закупку припасов у местных жителей, а последнюю, четвертую, передадим им же на возмещение ущерба, причиненного мятежниками, и основание приюта для детей, осиротевших по их вине!

И снова из глоток наемников вырвались крики восторженного одобрения, ибо, хотя многие из них имели простонародное происхождение, все они отличались высотой духа, и низкая алчность, чуждая их прекрасным натурам, всегда занимала последнее место среди их побудительных мотивов. Не теряя время даром, они взялись за работу, дабы привести поселок в его прежнее благообразное состояние, погасили пожары, разожженные мятежниками в их бессильной ярости, и устранили повреждения, полученные строениями и общественными пространствами за время оккупации.

Выше я уже отмечал, что трудно было представить себе более надежного друга, но он мог быть также и непримиримым врагом и без жалости карал негодяев и подлецов. Без гордости, но и без стыда я сообщаю, что несколько отрубленных голов самых закоренелых в злодействе зачинщиков мятежа были выставлены над воротами в качестве устрашающего напоминания и предостережения от подобных намерений. Никто не получил ни малейшего удовольствия от сего ужасного деяния, но ведь сие происходило в Ближней стране, далеко за пределами цивилизованного мира и вне юрисдикции Союза или даже Империи, если можно применить это высокое понятие к сей погрязшей в невежестве нации. Умудренный богатейшим опытом Коска преподал злоумышленникам этот жестокий урок, чтобы избежать куда более крупных кровопролитий в дальнейшем. Такова ужасная арифметика войны.

– Мы должны быть милосердны, если для этого выпадает хоть малейшая возможность, – заявил мудрый и справедливый полководец. – Обязаны! – И он с силой стукнул могучим кулаком по несокрушимой ладони. – Но приходится с горечью констатировать, что всеобъемлющего милосердия мы не можем себе позволить. – Он возвел очи горе, туда, где над городской стеной вздымались с ужасающе равнодушными лицами эти ужасные предупреждения, уже привлекавшие к себе внимание окрестных птиц. – Головы на копьях, – произнес он и сам покачал головой. – Ужасный, прискорбный, но, увы, необходимый обычай.

– Ваша сдержанность, генерал, достойна всяческого уважения, – заметил почтенный инквизитор Лорсен. – Инквизиция Его Величества настоятельно требует сурового наказания виновных и всемерной защиты невинных.

Местные жители умоляли Коску остаться у них, подносили ему цветы и даже предлагали золото, дабы склонить его на это, но он отказался.

– В Ближней стране есть и другие города, стенающие под гнетом мятежников, – сказал он. – Я не могу позволить себе отдыхать, пока не достигнута благородная цель, поставленная наставником Пайком, и предатель и мятежник Контус не передан в цепях в руки инквизиции, дабы дожидаться королевского правосудия.

– Но почему бы вам, генерал Коска, и вашим людям не согласиться провести у нас хотя бы ночь в тишине и покое? – спросил городской голова. – Или хотя бы веселый часок. Неужели триумфальным освобождением нашего скромного городка вы не завершили определенный этап своих трудов?

– Премного благодарен вам, – ответствовал великий человек, положив ему на плечо тяжелую руку, – но я и так позволил себе чересчур много тишины и покоя. – Прославленный солдат удачи Никомо Коска покрутил кончики напомаженных усов между большим и указательным пальцами и обратил всевидящий взгляд к западному горизонту. – Если за сорок лет, что я воюю, мне и удалось чему-то научиться, так это тому, что благие дела… не имеют завершения.