Несколькими днями позже, ранним утром, в Анвайлер прибыли трое всадников на высоких конях.

Немногочисленные кожевники, которые в столь ранний час уже полоскали шкуры, покрытые остатками крови и мяса, мельком смотрели на них и тут же втягивали головы. Приезжие были странно одеты. На них были яркие одежды ландскнехтов – но, сшитые из дорогой материи, они пестрели цветами, каких в этих местах еще не встречали. Приезд незнакомцев не сулил ничего хорошего. Зачастую ими оказывались посланцы герцога, собиравшие налоги, или герольды, которые зычными голосами объявляли о новых указах курфюрста. Указах, в которых требовали новых податей. За последние двенадцать лет налоги повышались уже пять раз. А с ними ввели и новые запреты. Теперь под ними оказалась не только охота, но и ловля рыбы, и даже свободная вырубка леса. Знать, словно виноградным прессом, все крепче выжимала крестьян и простых горожан. Но сока уже не осталось, текла только кровь…

Кожевники с первого взгляда догадались, что первый из троицы, ехавший на роскошном жеребце, – знатная особа. На нем были ярко-красные разрезные штаны и камзол из черного бархата; поверх него лоснился черный, подбитый мехом плащ. Надвинутый на лицо берет был украшен на солдатский манер яркими перьями. От незнакомца исходила едва уловимая опасность – так громовые раскаты возвещают о предстоящем шторме.

– Эй, ты! – властно окликнул он одного из кожевников у ручья, исхудалого старика. В голосе его чувствовался странный, чужеземный акцент. – Где можно найти наместника?

– Он, наверное, в ратуше, господин, – пробормотал старик, не поднимая взгляда. – Просто скачите прямо по переулку до рыночной площади – и окажетесь там.

Не удостоив старика благодарности, богато одетый незнакомец пустил коня галопом. Двое других дюжих молодчиков, с косматыми бородами и длинными волосами, последовали за ним. Топот копыт разносился по залитому нечистотами переулку; больше ничего не нарушало тишины, почти зловещей в столь ранний час. Где-то пропел петух, захрюкало несколько свиней, и по улицам медленно расползался утренний туман.

На безлюдной рыночной площади главарь соскочил с седла и привязал коня у колодца. Затем что-то приказал на незнакомом языке двоим сопровождающим. Те кивнули и обвели площадь скучающими взглядами. В этот момент одно из окон распахнулось, и служанка принялась развешивать белье. Заметив всадников, она торопливо захлопнула ставни.

– Бу! – прикрикнул один из мужчин.

Оба тихо рассмеялись, а взмыленные кони принялись пить из колодца.

Их главарь между тем прошел в ратушу. Она представляла собой фахверковое строение, выкрашенное красным и белым. Его размеры и красота свидетельствовали о славном прошлом бывшего имперского города. Посреди покосившихся зданий с облупившейся краской оно казалось даже неуместным. Пропитанные бычьей кровью ступени скрипели под сапогами незнакомца.

В кабинете на верхнем этаже Бернвард Гесслер корпел над актами. Наместник как раз собирался перебрать списки собранных податей. Все деревни и селения уже расплатились. Через час состоится заседание совета, на котором вновь избранные городские советники обсудят меры против бесчисленных происков так называемых лютеран. В последнее время в городе то и дело объявлялись монахи и странствующие проповедники, которые выступали против папских индульгенций. После недавних событий в «Зеленом древе» Гесслер настоял на скорейших перевыборах в городской совет. Противники остались не у дел, согласные и нерешительные сохранили посты. Теперь наместник был уверен, что хоть ненадолго вернул контроль над городом. Вот если бы не эти злостные лютеране!.. Но он и с ними справится, так же как и с непокорными крестьянами. И с этим наглым кузнецом, который теперь томился в Трифельсе. Ему тоже не избежать заслуженной кары.

Когда в дверь вдруг постучали, Гесслер даже головы не поднял.

– Господи, не сейчас! – проворчал он недовольно.

Но дверь распахнулась без приглашения.

От человека, вошедшего в кабинет, исходила опасность и вместе с тем благородство. Поэтому Гесслер проглотил проклятие, готовое сорваться с губ, и смерил гостя выжидающим взглядом.

– Да? – спросил он осторожно.

Незнакомец пододвинул к себе стул и сел, закинув ногу на ногу. Надвинутый на лицо берет скрывал его черты.

– Поиски одной вещицы привели меня в ваш маленький городок, – начал он с мягким, странным акцентом. – Возможно, вы сможете помочь мне.

Наместник тонко улыбнулся:

– Возможно. Приходите лучше завтра, ближе к полудню. Тогда я смогу…

– У меня не так много времени, – перебил его незнакомец. – Я проделал сюда долгий путь.

Он сдвинул берет на затылок, и Гесслер увидел, что лицо у гостя чернее ночи. На его фоне холодными, сверкающими бриллиантами поблескивали белые глаза.

– Очень долгий путь, – повторил незнакомец.

Он вдруг запустил руку в карман широких, разрезных штанов и извлек мешочек звонких монет. Быстрым движением незнакомец толкнул кошель по столу, так что тот остановился прямо перед Гесслером.

– Плата за исполнение моего скромного желания. Еще столько же вы получите, если ваша помощь принесет пользу.

Гесслер в изумлении развязал мешочек. В нем лежали золотые монеты иноземной чеканки. Столько денег наместник не зарабатывал даже после сбора годовых податей! Сердце подскочило к самому горлу, однако внешне он сохранил самообладание.

– И в чем же заключается ваше желание? – спросил Гесслер по возможности бесстрастно.

Мешочек тем временем скрылся в одном из ящиков стола.

Незнакомец изложил ему свою просьбу.

Гесслер слушал с напряженным лицом. Просьба была необычная, но и незнакомец был не менее странным. За такие деньги он мог бы попросить отравить мельничный ручей или выкрасить все дома синим цветом. Гесслер ненадолго задумался, после чего нерешительно произнес:

– Вообще-то в данном случае вам помогли бы церковные книги. Вот только их, как назло, три года назад уничтожил пожар. Какая досада… – Он выдержал паузу и тонко улыбнулся, заметив, как нахмурился собеседник. – Но дело ваше, как я вижу, не терпит отлагательств… Думаю, я знаю кое-кого, кто мог бы вам помочь. Возможно, там найдутся какие-нибудь документы или что-то вроде того… Правда, обещать ничего не могу.

– И кто же этот кто-то? – спросил незнакомец.

Гесслер назвал ему имя женщины и место, где ее можно найти.

Незнакомец поднялся с кошачьей грацией и отвесил поклон. Только теперь Гесслер заметил саблю, висевшую на посеребренной перевязи у бедра. Ножны, гарда и рукоять были в царапинах и глубоких зарубках, пятна ржавчины обезобразили оружие, бывшее когда-то шедевром кузнечного ремесла. Судя по ее виду, сабля нередко покидала ножны.

– Приятно иметь с вами дело, – сказал незнакомец.

Он говорил бегло, хоть и с акцентом, которого Гесслер прежде не слышал.

– Если ваши указания приведут к желаемым результатам, я вернусь. Если же нет… – он выдержал паузу. – Ну, да я вернусь в любом случае. Нет нужды напоминать, что этот разговор остается между нами. Хоть одно слово кому-нибудь постороннему, и…

Незаконченная фраза повисла в воздухе.

– Вы что, угрожаете мне? – бесстрастно спросил наместник.

– Подумайте о втором кошельке. Скоро он может стать вашим.

Незнакомец развернулся и, не прощаясь, вышел через открытую дверь. Какое-то время с лестницы еще доносились его шаги, потом воцарилась тишина. Гесслер поежился и накинул на плечи теплый шерстяной плащ. Казалось, по кабинету пронесся холодный ветер.

Через некоторое время наместник выдвинул ящик и снова взвесил в руке тяжелый мешочек с монетами.

При этом он почему-то не чувствовал радости.

После визита матери Матис начертил на каменной стене еще пять линий. Каждый день он ждал, что Эрфенштайн выдаст его Гесслеру или мать сообщит ему о смерти больного отца.

Часы нескончаемо тянулись один за другим. Однообразие прерывалось лишь в те мгновения, когда Ульрих Райхарт или кто-то еще из стражников приносил поесть. Тогда люк в потолке ненадолго открывался и яркий свет падал на бледное лицо Матиса. Иногда Ульрих что-нибудь говорил в утешение, но в основном узник пребывал наедине со своими мыслями.

Чтобы хоть как-то отвлечься, он начал вспоминать запрещенные записи, полученные в свое время от Йокеля. Закрывая глаза, Матис ясно видел перед собой строки и мысленно перечитывал требования крестьян, шепотом повторял тексты, в которых говорилось о лучшем мире. О мире без князей, графов и епископов. Но их всякий раз сменял новый образ и отвлекал Матиса.

Это было лицо Агнес.

Наверное, в тридцатый раз за день юноша достал рисунок, на котором Агнес нарисовала их двоих в лесу. Пергамент уже покрылся пятнами, порвался в некоторых местах, и краски потускнели, но Матис по-прежнему чувствовал едва уловимый аромат, который напоминал ему об Агнес. Она не приходила к нему уже несколько дней. Поначалу он убеждал себя, что так даже лучше, но потом понимал, как ее не хватает. Ну почему она дочь этого упрямого наместника, будь он неладен!..

От злости Матис чуть было не смял листок, но вовремя одумался, аккуратно сложил его и спрятал за пазуху. Затем поднялся и, точно зверь в клетке, принялся мерить шагами камеру. От одной стены к другой, пять шагов туда, пять обратно…

Несколько мышей составили ему при этом компанию. Матис прикормил их хлебом, так что со временем они стали доверчивее. В надежде на корм они с писком бегали под ногами. Одна из них, чуть больше и настырнее остальных, особенно полюбилась Матису. На ее серой шерстке пестрело несколько черных и белых пятнышек. Матис смеха ради окрестил ее Йокелем и время от времени подбрасывал ей особенно большие кусочки. Вот Йокель проскочил у его правого башмака и скрылся в угла камеры, где была навалена куча грязной соломы. Матис присел на колени и попытался выманить его, но зверек не выходил. Должно быть, прятался где-то в соломе.

– Йокель, ты где? Выходи, бесстыдник…

Матис осторожно подобрался к куче и расшвырял ее ногой.

– Попался!

Но Йокель исчез.

Как такое возможно? Уж не раздавил ли он мышь? Матис в растерянности наклонился и тогда заметил в углу дыру. В том самом месте, где стеновая плита соприкасалась с полом. Он с любопытством просунул в нее палец…

…и оцепенел.

Плита была всего в пару сантиметров толщиной, и за ней, судя по всему, открывалось пустое пространство. Матис внимательно простучал стену вокруг мышиной норы. Действительно, плита до высоты бедер оказалась тоньше остальных. Справа и слева ее окружал сплошной камень. До сих пор место оставалось незаметным, потому что его скрывала куча соломы и мусора.

Матис задумчиво наморщил лоб. Что все это значило? Он знал, что донжон служил последним рубежом обороны, когда враг штурмовал крепость. Стены зачастую были в несколько метров толщиной, и вход располагался на большой высоте. Но иногда наружу выводил туннель. Там, где прежде высился донжон Трифельса, теперь находились подвалы и кладовые, а над ними – кухня и жилые комнаты. А если крепость действительно была такой старой, как утверждала Агнес, то вполне возможно, что здесь еще сохранились тайные проходы…

Проходы, которые вели на свободу.

У Матиса перехватило дыхание. Он оглядел колодец и попытался сориентироваться. Плита находилась у стены, обращенной к внутреннему двору. От него до восточной стены шагов двадцать, не более. Неужели он и вправду отыскал путь к бегству?

Матис внимательнее осмотрел плиту. Высеченная из скальной породы, она, если не считать мышиной норы, ничем не отличалась от остальных камней вокруг. Стыки были замазаны серым раствором. Матис попробовал его соскрести, но тот оказался тверже камня. В самом углу была выбита крошечная, почти истертая надпись:

Матис нахмурился. В библиотеке он, конечно, листал книги на латыни и переводил нужные места, но словарный запас его по-прежнему оставался довольно скудным. Быть может, в этих строках увековечил себя какой-нибудь заключенный? Но, что бы ни значила эта надпись, время поджимало. Следовало выяснить, что скрывалось за плитой.

Матис лихорадочно огляделся в поисках импровизированного инструмента, которым удалось бы соскрести раствор. В итоге он схватил плоский осколок кремня и принялся за работу. Времени на это ушло немало, но через час или около того раствор удалось счистить настолько, что между стыками образовалась узкая щель. Матис попробовал надавить на плиту, но та не сдвинулась с места. Тогда он со злостью врезал по ней плечом. Однако плита сидела крепко, словно вросла в пол. Матис вдруг замер.

Парень снова взялся за камешек и поскреб в том месте, где плита смыкалась с полом.

Там не было никакого раствора. Даже крошечной щели.

Потратив впустую еще несколько минут, Матис вынужден был признать, что плита действительно была утоплена в пол. Глубоко или нет, оставалось для него загадкой. Чтобы выяснить это, пришлось бы копать. Вот только чем? У него не было при себе ни ножа, ни ложки. Да если бы и было что-то, сколько времени ушло бы на то, чтобы выломать плиту? Недели? Месяцы? За это время Эрфенштайн десять раз передаст его наместнику Гесслеру или сам что-нибудь придумает на его счет.

Расстроенный до глубины души, Матис забился в угол и закрыл руками грязное лицо. Первоначальная радость от находки сменилась отчаянием. Долго он здесь уже не продержится. Нужно выбираться, пока тьма, теснота и одиночество не свели его с ума! Он не мог ждать ни месяца, ни даже недели. Каждый день превращался в пытку…

Матис еще раз постучал по каменной плите. Теперь она казалась ему гораздо крепче и толще, чем прежде. Тяжеленное, непреодолимое препятствие. Как проломить такую каменную глыбу, если только…

Матис резко прервал поток мыслей. Губы его растянулись в тонкой улыбке. Ну конечно, оставался еще один вариант! Необыкновенный и рискованный, даже безумный. Да, после этого пути назад уже не будет. Но разве не этого он хотел?

Матис снова принялся ходить из угла в угол. Но теперь его подгоняло не отчаяние, а напряженная работа мысли.

В голове юноши зрел план.

Агнес спешно шагала по тропе, что круто поднималась из долины к Трифельсу. Она была в Анвайлере и купила немного соли для Хедвиг, а себе – небольшой отрез материи среднего качества. Ей давно хотелось сшить новую рясу для отца Тристана, потому что старая износилась до такой степени, что монах мерз в ней. Сам бы он ни за что не догадался приобрести себе новое одеяние. В последние дни у Агнес не было времени, чтобы думать о Матисе. С тех пор как она навестила вместе с отцом Тристаном изувеченного мальчика, монах еще четыре раза обходил больных по округе. Агнес каждый раз отправлялась с ним и по возможности ему помогала. Она наложила шину старому крестьянину, который упал во время работы в поле и сломал руку. Напоила девочку, исхудалую от голода и лихорадки, черничным соком от поноса. Приготовила отвар из меда и шалфея от сухого кашля и смотрела, как отец Тристан соборовал старую, сморщенную женщину. Позднее Агнес узнала, что женщине было всего сорок лет и у нее осталось восемь детей, самый младший из которых едва оторвался от материнской груди. За три дня Агнес усвоила столько, сколько не усвоила бы и за три года.

Но главное, она увидела страдания крестьян. Люди перебивались с гнилой брюквы на жесткий хлеб из дубовой муки и буковых семян. Они трудились от восхода до заката, обрабатывая скудные поля и жалкие огороды. Они гнули спины и надрывались, в то время как их младенцы, завернутые в пеленки, висели на деревьях у полей, раскачивались на ветру и плакали навзрыд.

Эта жизнь не имела ничего общего с теми историями и образами, о которых Агнес узнала в библиотеке Трифельса. Словно до этого все ее существо прошло в тесной каморке среди книг – и кто-то вдруг распахнул окно и впустил настоящую жизнь. И жизнь эта, убогая, полная лишений и несправедливости, исходила зловонием. Агнес не раз задавалась вопросом, как Господь мог допустить нечто подобное.

Через некоторое время, запыхавшись после затяжного подъема, девушка подняла голову и увидала идущую навстречу Маргарету. Камеристка спускалась легкой походкой; волосы ее были красиво убраны, на шее поблескивало ожерелье. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это всего лишь полированная медь с вставками из ограненных стекляшек. И все-таки Маргарета носила побрякушку, точно знатная дама. Поравнявшись с Агнес, служанка присела в книксене, но было видно, что ей не по себе.

– Куда так вырядилась? – с улыбкой спросила Агнес. – Не похоже, чтобы ты собралась белье в ручье полоскать.

– Я… я закончила всю работу, госпожа, – ответила Маргарета неуверенно. – Я с самого рассвета на ногах и помогала Хедвиг на кухне. Она отпустила меня до вечера. Разве что вам еще нужна моя…

Она помолчала и умоляюще посмотрела на Агнес. Но та лишь отмахнулась:

– Ты заслужила немного свободного времени. – Она подмигнула служанке: – Только если расскажешь, кто подарил тебе ожерелье.

– А, это… – Маргарета сделала вид, что только теперь о нем вспомнила. – Это… из Анвайлера.

Она коснулась украшения, и на потрескавшихся губах ее заиграла улыбка.

– Красивое, правда? Мне его подарил купеческий подмастерье из Шпейера. Он часто здесь бывает, и… я ему, кажется, нравлюсь.

– И сегодня он, видимо, снова в Анвайлере? – тихо заметила Агнес.

Маргарета кивнула, и Агнес ощутила тяжесть на сердце. Если камеристка действительно нашла себе состоятельного жениха, оставалось только порадоваться за нее. И все-таки Агнес ей в чем-то даже завидовала. Когда-нибудь Маргарета наверняка выйдет замуж за кого ей захочется. А что же Агнес? Она лишь надеялась, что следующий жених, которого представит ей отец, окажется не таким жалким, как Хайдельсхайм. А Матис, наверное, так и останется мужчиной ее мечты.

«А мечты со временем блекнут», – с грустью подумала Агнес.

– Удачи тебе, Маргарета, – сказала она через некоторое время, взяв себя в руки. – Ну, ступай же, пока твой торговец не укатил обратно в Шпейер.

– Благодарю, госпожа.

Маргарета с явным облегчением сделала книксен, припустила вниз по склону и вскоре скрылась за поворотом.

Агнес развернулась и побрела дальше, минуя крепостную стену и колодезную башню. Мысли, против ее воли, то и дело возвращались к Матису, и это причиняло ей боль. По совету отца Тристана, она перестала навещать юного кузнеца. Но, к сожалению, монах так ничего и не добился от ее отца. После первой поездки Эрфенштайн еще дважды бывал у герцогского управляющего в Нойкастелле, и с тех пор настроение его становилось только хуже. Что же там такого случилось? Она часто замечала, как отец задумчиво мерил шагами парадный зал. Несколько раз он просил Ульриха Райхарта проводить его в арсенал. И всякий раз возвращался оттуда мрачнее тучи.

Но больше всего ее занимал новый сон о Трифельсе. Воспоминания о нем не поблекли, а, наоборот, с каждым днем становились все ярче. Теперь Агнес ясно видела перед глазами каждый отдельный образ: юношу в кольчуге на башне, его беззвучные крики, кольцо на пальце… Могла прочесть по губам исполненные мольбы призывы.

Агнес снова вынула из-за пазухи странное кольцо, которое по-прежнему носила на цепочке. Может, оно и в самом деле представляло опасность? Может, сны эти были предостерегающими посланцами из далекой страны или даже из прошлого? Агнес тряхнула головой и спрятала кольцо обратно под корсаж. Наверное, это всего лишь следствие пережитых событий. Отец Тристан по каким-то причинам предостерегал ее насчет кольца, и теперь это вылилось в кошмарные сновидения…

У крепостных ворот Агнес приветливо кивнула стражнику Гюнтеру. Часовой что-то пробормотал в бороду, но девушка не стала останавливаться, а поспешила во внешний двор. Там, в углу, стояла птичья клетка высотой в человеческий рост. Парцифаль приветствовал свою хозяйку, радостно хлопая крыльями. Он уже полностью оправился, и Агнес несколько раз выходила с ним в лес. Правда, сокол еще линял, и об охоте не могло идти речи. Хотя после встречи с Гансом фон Вертингеном и его подельниками у нее и так отпало к этому всякое желание. Ей теперь за каждым деревом мерещилось по разбойнику.

– Засиделся ты в последнее время, верно, малыш? – ласково заговорила Агнес с Парцифалем. – Скоро отправимся на прогулку, и налетаешься вволю, обещаю.

Только теперь Агнес заметила у сарая чужого коня. Это был поджарый жеребец с расчесанной гривой и начищенной до блеска шкурой. Он как раз залез головой в кадку с овсом. На ступенях к внутреннему двору развалились стражники Эберхарт и Себастьян и играли в кости. Пред ними стоял почти допитый кувшин с вином. Завидев Агнес, оба, пошатываясь, поднялись на ноги.

– Приветствуем, сударыня, – пролепетал Себастьян. – Надеюсь, день удался на славу.

– С вашим, похоже, ни в какое сравнение… – Агнес кивнула в сторону коня: – У нас, как я вижу, гости?

– Зна… знатные гости, – промямлил Эберхарт. – Даже бочонок французского вина в подарок привез. Графу троекратное ура-а!

– Графу?

Агнес в изумлении смотрела на стражников. Не дождавшись никаких объяснений, она направилась во внутренний двор. Быстро занесла соль на кухню, убрала свернутую материю и, сгорая от любопытства, поднялась по лестнице в парадный зал.

Оказавшись в просторном зале, Агнес увидела отца, сидящего на стуле перед холодным камином. Рядом с ним устроился молодой мужчина, бледный и хорошо одетый. На нем был черный берет, такой же черный камзол и зауженные шелковые брюки. На шее висела золотая цепь. В мрачном зале, среди изъеденных молью ковров, он казался посланником из другого, богатого мира. Судя по всему, мужчины обсуждали что-то важное. На небольшом столике стояли два надтреснутых хрустальных бокала, полные вина. Агнес знала, что отец доставал дорогой хрусталь только для важных гостей. Заметив дочь, Филипп фон Эрфенштайн прервал беседу.

– А я думал, ты еще в Анвайлере, – проворчал он недовольно, после чего кивнул на незнакомца: – Ну, как бы то ни было, у нас гость. Это юный Фридрих фон Лёвенштайн-Шарфенек. Я уже рассказывал тебе о его роде. Будь добра, выкажи графу должное уважение.

Агнес преклонила колени. Отец действительно время от времени вспоминал Лёвенштайн-Шарфенеков – в основном недобрым словом. По мнению Эрфенштайна, их род был как раз из тех, что возвысились благодаря одному лишь происхождению, а не за счет каких-то деяний. Родовой замок Шарфенеков располагался всего в нескольких милях от Анвайлера, недалеко от крепости Ганса фон Вертингена. Связи с бывшим пфальцским курфюрстом Фридрихом обеспечили их могуществом и состоянием. Они владели самыми богатыми землями в округе.

– А слухи о вашей красоте, оказывается, не лгут, – заметил Фридрих фон Лёвенштайн-Шарфенек, пригубив вина. – Ваша мать, должно быть, была настоящей красавицей.

Агнес подняла голову и внимательнее взглянула на графа. Закинув ногу на ногу, он с благосклонным видом откинулся в кресле. Черная подстриженная бородка делала его несколько старше своих лет. На мясистых губах переливались капельки красного вина. Это был красивый, приятный мужчина, и Агнес подозревала, что он вполне осознавал этот факт. Весь облик молодого дворянина свидетельствовал о том, что он привык получать все, что ему вздумается. От него исходила какая-то особая аура, и Агнес не могла сразу решить, отталкивает ее это или, наоборот, привлекает.

– Благодарю, господин, – ответила она. – К сожалению, моей матери давно нет в живых. Поэтому я не знаю, как она выглядела.

– К счастью, она не в меня пошла, – со смехом вмешался Эрфенштайн и потянулся за своим бокалом. По его натужному голосу Агнес поняла, что бокал этот был далеко не первый.

– Ну, что касается своенравия, то, может, и в вас, – Шарфенек подмигнул наместнику. – Люди, во всяком случае, рассказывают о вашей дочери удивительные вещи. Чтобы юная девица умела читать, грезила о рыцарях Круглого стола и охотилась с соколом… Да еще эти брюки!

Граф тихо рассмеялся. Он с явным удовлетворением разглядывал Агнес: сегодня она надела простое платье с тесным корсажем.

– В платье вы мне нравитесь не в пример больше.

– Безмерно рада, – ответила Агнес ровным голосом. При этом она насмешливо взглянула на щегольские брюки графа. – Да и в ваших штанах мне было бы тесновато. Для схватки между настоящими мужчинами они бы только мешали.

– Агнес! – прошипел Эрфенштайн. – Ты с ума сошла так разговаривать с…

Но Шарфенек властно вскинул руку:

– Будет вам, наместник. Мне нравятся женщины, колкие на язык. – он подмигнул Агнес: – В постели они особенно пылки… Как у вас с этим, Агнес? Кому из счастливчиков суждено вскоре влезть к вам под одеяло?

Эрфенштайн прокашлялся.

– Вообще-то я собирался выдать ее за своего казначея, Мартина фон Хайдельсхайма, – пробормотал он. – Парень родом из Вормса и как-никак патриций по происхождению. Но он, к несчастью, удрал.

– Бросил тут такую красоту? – Шарфенек высоко вскинул брови. – Тогда он, должно быть, настоящий дурак. Или ваша дочь еще более странная, чем я думал… Сколько ей лет?

– Шестнадцать, ваше сиятельство, – сама ответила Агнес. – Этим летом будет семнадцать.

– Еще немного – и старая дева, значит… – Шарфенек тихо рассмеялся и подмигнул ей: – Что ж, надеюсь, что в скором времени ваш отец подыщет вам нового жениха. Хотя, с другой стороны, у меня теперь есть возможность в будущем лишний раз с вами побеседовать. – он поднял бокал: – За наше с вами добрососедство!

– Добро… соседство? – Агнес перевела растерянный взгляд с графа на отца. – Боюсь, я не понимаю…

– Герцог Цвайбрюкена передал Лёвенштайн-Шарфенекам крепость Шарфенберг, – пробормотал Эрфенштайн, уставившись в пустоту. – Наш юный граф хочет привести ее в нормальное состояние и уже летом переселиться.

– Переселиться в Шарфенберг?

Агнес громко рассмеялась. Смех ее казался совершенно чуждым столь унылой обстановке.

– В эти развалины? – спросила она наконец. – Но зачем, ваше сиятельство? У вас ведь уже есть роскошный замок, один из красивейших во всем Васгау. Для чего…

– Агнес, сколько раз тебе повторять, чтобы ты не раскрывала рот, пока тебя не спросят? – проворчал Эрфенштайн.

Граф Шарфенек тонко улыбнулся и одарил Агнес любопытным взглядом.

– Вопрос справедлив и говорит о том, что ваша дочь для женщины на удивление сообразительна. Вам бы чаще к ней прислушиваться, наместник.

Улыбка сошла с его лица, а глаза сверкнули, как показалось Агнес, холодной ненавистью.

– Как вам наверняка известно, крепость Нойшарфенек принадлежит моему горячо любимому отцу. А раз уж Господу угодно, чтобы сей славный муж прожил еще многие годы, мне нужно собственное имение. Из старых документов следует, что прежде Шарфенберг принадлежал нам, Шарфенекам. Поэтому я решил вернуть крепости заслуженное величие. Кроме того, мне полюбилась эта овеянная историей местность. Она хранит, – он хитро улыбнулся девушке, – множество интересных тайн. Вы так не считаете, Агнес? Говорят, вы питаете слабость к таким вещам.

– Герцог постановил, чтобы Трифельс и Шарфенберг сообща повысили плату за переправу Биндерсбах, – сквозь зубы процедил Эрфенштайн. Судя по всему, он уже смирился с присутствием дочери. – Граф уже показал мне распоряжение. Его светлости угодно, чтобы мы жили в добрососедских отношениях.

– Плату? Сообща? – У Агнес на мгновение отвисла челюсть. – Но я думала, что доходы…

– Будут делиться поровну, – опередил ее Шарфенек. – Но раз уж мы поднимаем плату, то и особых расходов ваш отец почти не понесет. Мы как раз это обсуждали. – он с улыбкой подался вперед: – Кроме того, в другом вопросе я пошел Эрфенштайну навстречу.

– И в каком же? – скептически спросила Агнес.

– Не думаю, что это касается моей любопытной дочурки, – проворчал Эрфенштайн и уставился в свой бокал.

Граф отмахнулся:

– Полно вам. Рано или поздно она все равно узнает… – Он повернулся к Агнес: – Я предоставлю ландскнехтов в распоряжение вашего отца, чтобы наконец расправиться с этим ублюдком фон Вертингеном. Если мы вместе возьмем его крепость, каждому что-нибудь перепадет. У Вертингена ведь есть несколько ленных деревень, и после они перейдут к нам. Я уже не говорю про добычу. Вполне честная сделка. Осталось только дождаться разрешения герцога. Но это чистая формальность.

Агнес молча рассматривала этих столь не похожих мужчин: молодой, одетый с иголочки граф и рядом – ее старый, сердитый отец с повязкой на глазу. Эрфенштайн как раз наливал себе новый бокал. Агнес предчувствовала, что эта сделка только усугубит их положение.

– Что ж, рад был с вами познакомиться. – Фридрих фон Лёвенштайн-Шарфенек поднялся и отвесил поклон в сторону Агнес. – Уверен, впереди у нас еще немало приятных встреч. – взгляд его снова скользнул по ее корсажу. – И штаны оставьте лучше нам, мужчинам. Будет ужасно жаль, если ваши чудесные лодыжки снова укроются от наших взглядов.

Отец, слегка пошатываясь, тоже поднялся. Но Шарфенек лишь отмахнулся:

– Оставьте, Эрфенштайн, я и сам найду выход. В этих покоях… трудно заблудиться.

Он развернулся и с улыбкой скрылся на лестнице. Вскоре после этого послышались выкрики, а затем топот копыт по брусчатке.

– Этот… напыщенный хлыщ! – взревел Эрфенштайн, удостоверившись, что граф его уже не слышит. – Что он о себе возомнил? При кайзере Максимилиане…

– Да, да, знаю, такого и быть не могло, – перебила его Агнес, устало улыбнувшись. – Но императора и твоего друга, к сожалению, больше нет с нами. Так что хочешь ты этого или нет, а придется тебе объединиться с напыщенным хлыщом.

Эрфенштайн вздохнул:

– Знаю и без тебя… – Он хлопнул себя по широкой ляжке. – Проклятье, я сразу понял, что он что-то замыслил, когда предложил своих ландскнехтов в Нойкастелле! Теперь он убьет двух зайцев – на переправе и когда расправится с Вертингеном. А я ума не приложу, чем на следующий год налоги платить!

Агнес кивнула. Теперь она поняла, почему отец в последнюю неделю ходил такой мрачный.

– А почему ты так уверен, что вы одолеете фон Вертингена? – спросила она. – Этот человек опасен! По себе знаю.

– Черт возьми, Агнес, я просто обязан его одолеть! Как ты не понимаешь? – Эрфенштайн вскочил и смахнул рукой один из бокалов; тот со звоном разбился об пол. – И я понимаю, что даже с ландскнехтами Шарфенека это едва ли возможно, если проклятая псина запрется в Рамбурге. Эта крепость неприступна! Но назад пути нет. Если я не одолею фон Вертингена, я не смогу платить герцогу и он заберет у меня Трифельс!

Взор его помутился, и по телу прошла дрожь.

– Понимаешь? Тогда я и сам скоро стану рыцарем без чести, – пробормотал он. – Убийцей, который грабежом зарабатывает кусок хлеба. Или просто сгину.

Эрфенштайн снова опустился на стул и потянулся ко второму, еще целому бокалу.

– А теперь оставь меня, – сказал он тихо. – Мне хочется побыть одному, черт возьми!

Агнес хотела было возразить, но промолчала. Некоторое время она просто смотрела на отца, как он остекленело уставился на холодный пепел в камине. И в конце концов не удержалась.

– Я люблю тебя, отец, – прошептала она. – Что бы ни случилось.

С этими словами девушка развернулась и побежала вниз по лестнице, подальше от этого мрачного, холодного места. Во дворе она едва не столкнулась с Ульрихом Райхартом.

– А я вас искал, Агнес, – сказал орудийщик растерянно.

Он заговорщически наклонился к ней, так что Агнес почувствовала запах перегара.

– Матис хочет вас видеть, – прошептал он. – Я пропущу вас к нему. Только Богом прошу, ничего не говорите отцу!

Агнес грустно рассмеялась:

– Поверь мне, Ульрих, у него сейчас совсем другие заботы.

Девушка не знала, радоваться ей или волноваться. Матис хотел ее видеть! Значит, он ее простил? А может, он болен? Скрепя сердце она направилась вслед за Ульрихом к тюрьме.

Ее на веревке спустили в камеру. Хоть и стоял полдень, узкие окошки едва пропускали свет, и Агнес не сразу разглядела Матиса в углу, закутанного в одеяло, которое ему наверняка бросил сердобольный Ульрих. При виде друга Агнес ужаснулась. Заточение изменило сильного когда-то кузнеца до неузнаваемости. Скудная еда, злость и тоска заметно его истощили. Лицо осунулось, плечи торчали под бледной кожей. Кроме забрызганных грязью и нечистотами штанов и рваной рубахи, на нем ничего не было. Сейчас Матис казался маленьким и понурым. Только глаза пылали огнем.

– Агнес! – воскликнул он, когда она медленно опустилась на веревке; в голосе его звучало скорее изумление, чем радость.

Когда ноги коснулись пола, Агнес покачнулась, но затем выпрямилась и встала пред Матисом. Веревка снова скрылась во мраке. Поначалу никто не проронил ни слова. Наконец девушка взяла кузнеца за руки и крепко сжала.

– Матис, – прошептала она. – Мне… мне так жаль.

Парень высвободил руки и одарил ее гневным взглядом.

– А вот отцу твоему, как видно, не очень, – ответил он ледяным голосом. – Он, наверное, до скончания века собрался меня тут держать. Если я до тех пор не помру с голоду или не околею.

– Матис, не моя вина в том, что отец…

– «Матис, не моя вина…» – тонким голоском передразнил ее юноша и со злостью расшвырял кучу соломы, откуда с писком бросились врассыпную несколько мышей. – Проклятье, и зачем я только послушал тебя? Почему сразу не скрылся в лесах?.. Зачем я тебе доверился?

Агнес с трудом сглотнула. Матис еще никогда с ней так не разговаривал.

– Я попросила отца Тристана, чтобы тот поговорил с отцом, – ответила она тихо. – Уверена, он не станет держать тебя в заточении целую вечность. Мы что-нибудь придумаем.

Матис презрительно фыркнул и отвернулся. Затем вернулся в свой угол, сполз вдоль шершавой стены на пол, да так и остался сидеть там, подогнув ноги и скрестив руки на груди.

На какое-то время воцарилось молчание. В конце концов Агнес первая его нарушила.

– Ты получил мой рисунок? – спросила она неуверенно.

Матис кивнул.

– Очень… красиво, – пробормотал он и неожиданно ухмыльнулся: – Хотя уши у меня там слишком большие.

– Так они у тебя и впрямь большие!

– У тебя тоже. Только у тебя волосы длинные, и можно их спрятать.

Агнес невольно улыбнулась. По крайней мере, чувство юмора и былой задор за время заточения его не оставили.

– Мы что-нибудь придумаем, – повторила она, словно молитву. – Вот увидишь, не позднее Вознесения снова окажешься на свободе.

Матис злорадно рассмеялся:

– Ты и вправду думаешь, что я стану сидеть тут до этих пор? Мой отец смертельно болен, крестьяне изнемогают под ярмом Гесслера, а я гнию тут… Нет уж! Скоро я отсюда выберусь, и ты мне в этом поможешь!

Агнес сразу не понравился безумный блеск в его глазах.

– Что… что ты задумал?

Матис резко поднялся и встал почти вплотную к Агнес.

– Я обнаружил потайной выход, – прошептал он едва слышно. – Но мне потребуется твоя помощь, чтобы сбежать.

Приглушенным голосом юноша рассказал ей о заделанной плите и изложил свой план.

Агнес отпрянула от него, словно ее камнем ударили.

– Ты собрался… взорвать плиту? – воскликнула она громче, чем ей хотелось.

– Тсс!

Матис быстро посмотрел наверх, но в маленьком квадратном проеме никто не показался.

– Все не так страшно, как кажется, – продолжил он шепотом. – Пороха нужно совсем немного, нескольких унций должно хватить. Из мусора и камней я построю небольшую перегородку, чтобы спрятаться. Пока эти пьянчуги очухаются, меня уже след простынет.

– Но, Матис, – Агнес покачала головой. – Это… это безумие! Даже если тебе удастся взорвать плиту, ты понятия не имеешь, куда ведет этот ход! Может, там и нет никакого хода? Может, он завален или за стеной всего лишь пустота… – Она взяла Матиса за руки. – Ты хоть представляешь, что сделает с тобой мой отец, если поймает тебя при попытке к бегству? Представляешь?

– А ты хоть представляешь, что случится, просиди я тут еще несколько дней? – прошипел Матис. – Хоть отдаленно представляешь, каково это, когда по ночам у тебя по лицу бегают крысы, когда блохи съедают тебя живьем, а ты задыхаешься от собственной вони? Представляешь, каково это, неделями таращиться на стену? Нет, не представляешь, дочь наместника!

Он высвободил руки и принялся расхаживать из угла в угол, яростно при этом жестикулируя.

– Мне уже голоса по ночам слышатся! Мне снится этот Ричард Львиное Сердце, которого, видимо, тоже держали здесь… Агнес, ты что, не понимаешь? Если я в ближайшее время отсюда не выберусь, то отцу твоему придется разбираться уже с полоумным!

– Может, английский король и вправду сбежал через потайной ход, и его потом заделали, – пробормотала Агнес рассеянно.

В глазах у нее неожиданно помутилось, и ей пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть.

– Что… что с тобой? – растерянно спросил Матис.

– Все в порядке.

Агнес встряхнулась, как мокрая собака, и ощущение исчезло столь же быстро, как и появилось. И все-таки она чувствовала себя усталой, как после кошмарного сновидения.

– Я просто думаю: что, если Ричард Львиное Сердце действительно сбежал из этой темницы, – продолжила она. – Говорят, что его верный бард Блондель ходил от одной крепости к другой и распевал любимую балладу Ричарда, пока тот не откликнулся из темницы Трифельса. Может… может, Блондель и его спутники действительно прорыли тогда туннель для английского короля…

Матис шагнул к ней:

– Ха, вот и я о том же толкую! Тут есть выход! – Он злобно рассмеялся: – Хотя не представляю, чтобы сюда заточили английского короля. Как вообще столь могущественный человек угодил в застенок?

Агнес глубоко вдохнула. Она еще не оправилась от внезапного приступа головокружения.

– Отец Тристан рассказывал мне об этом, когда я была еще ребенком, – ответила она, запинаясь. – Если верить истории, то Ричард Львиное Сердце возвращался из крестового похода лишь с небольшим сопровождением. Они ехали переодетыми в простых паломников, но в Вене их узнали и выдали. Австрийский герцог Леопольд взял короля в плен и передал кайзеру. В конце концов его заточили в Трифельсе. Ричарда отпустили, лишь получив за него выкуп в сто пятьдесят тысяч серебряных марок. На эти деньги Генрих IV снарядил армию и отправился на Сицилию, где и заполучил легендарные сокровища норманнов.

Агнес устало улыбнулась:

– Сокровища норманнов… Это одна из моих любимых историй. На днях отец Тристан снова рассказывал мне ее.

Матис подмигнул ей:

– А ты так и не разлюбила все эти истории. Помнишь, как ты тайком читала мне старинные баллады в библиотеке? Эх, знал бы твой отец, что грязный подмастерье ошивался в его святейших залах…

– Ты к нему несправедлив! Да, временами он слишком суров, но он любит тебя.

– Конечно. Поэтому и решил сгноить меня тут!

Матис презрительно сплюнул на пол, на него снова накатило уныние. И вид у него был до того жалкий, что Агнес пришла в ярость из-за упрямства своего отца.

– Агнес, прошу тебя! Ты должна мне помочь! – взмолился Матис. – Принеси мне порох! Он спрятан в свинарнике, возле нашего дома, под плитой. Я знал, что он мне еще пригодится.

Он пронзил ее взглядом:

– Если я действительно так дорог тебе, как ты говорила, то принеси его мне!

Агнес поджала губы.

– Должен быть еще какой-нибудь выход, – сказала она. – Какой угодно! Если я принесу тебе порох, то всему конец. Так или иначе.

– Агнес, доверься мне! Я умею с ним обращаться… – Матис стиснул кулаки. – Проклятье! – выкрикнул он. – Если бы твой отец хоть раз позволил мне показать, что я умею, то мне не пришлось бы красть чертову аркебузу и всего этого не случилось бы!

Агнес словно оцепенела. В голове вдруг зародилась мысль, укоренилась и начала обретать ясные очертания.

Агнес схватила парня за руки.

– Дай мне время до вечера, и я найду другой выход, Матис, – прошептала она. – Если я до тех пор ничего не придумаю, то ты получишь свой порох, обещаю!

Матис взглянул на нее с недоверием:

– Что ты задумала?

– Просто доверься мне. Ты получишь проклятый порох, но сначала я попытаюсь уладить все по-своему. Прошу тебя!

Некоторое время тишину нарушал лишь мышиный шорох и писк.

– Хорошо, – сказал наконец Матис. – Все равно у меня нет выбора.

Он вдруг так крепко прижал ее к себе, что она почувствовала, как бьется его сердце.

– Я верю тебе, Агнес, – прошептал он. – Верю тебе, потому что… потому что я те…

Агнес затаила дыхание.

– Потому что?.. – выдохнула она.

Матис тряхнул головой и отстранился от нее так резко, словно обжегся.

– Забудь. Так бывает только в твоих книжках, Агнес. В реальной жизни все по-другому. Эй, Ульрих! – эти слова он обратил к старому орудийщику наверху. – У нас всё. Возвращай благородную даму к отцу.

Он отвернулся и забился в угол, где слился с окружающей тьмой.

В следующее мгновение Агнес уже поднималась обратно к свету. Сердце бешено колотилось, и причиной тому были не только последние слова Матиса. Впервые за долгое время она увидела наконец проблеск надежды.

Но прежде ей предстояло несколько важных бесед.

– Что сделать?

Топор со звоном выпал из рук наместника. Эрфенштайн вытаращил на дочь глаза и, казалось, на мгновение лишился дара речи.

Агнес застала отца поздним вечером у колодезной башни, где рыцарь собственноручно занялся ремонтными работами. Башня, в недрах которой содержались запасы грунтовых вод, стояла чуть в стороне от основных строений. С главной башней ее соединял лишь крытый мост. Несколько несущих балок сгнили уже до такой степени, что мост грозил обрушиться.

– Назначь Матиса вторым орудийщиком, – спокойно повторила Агнес. – Если ты хочешь выкурить Вертингена из крепости, тебе потребуются пушки. Без них ничего не выйдет, ты сам говорил. А от Ульриха в этом деле толку немного.

Агнес хорошенько подумала, как ей застать отца врасплох своим предложением. После визита графа прошло несколько часов, и она провела их за приготовлениями. Эрфенштайн к этому времени немного протрезвел – работа у колодца явно пошла ему на пользу. Он в одиночку притащил со двора несколько бревен и отправил стражников Гюнтера, Себастьяна и Эберхарта в лес, раздобыть еще древесины. Поэтому Агнес была уверена, что хоть ненадолго сможет остаться с отцом наедине. Но теперь, под свирепым взором наместника, идея уже не казалась ей настолько продуманной.

– Предлагаешь назначить орудийщиком парня, у которого усы едва пробиваются? – прорычал Эрфенштайн, наклоняясь за топором. – Проходимца, который стащил одну из моих аркебуз? Которого городской управляющий разыскивает за помощь мятежникам? Ты с ума сошла?

– Отец, Матис уже достаточно просидел в темнице. Хочешь, чтобы он сгнил там?

– Да хоть бы и так. Мне нет до этого дела.

Эрфенштайн принялся колотить топором по бревну. Во все стороны полетели щепки размером с ладонь.

Некоторое время Агнес лишь сердито наблюдала за отцом, но в конце концов решила, что терять уже нечего.

– Ты говорил, что придумаешь, как поступить с Матисом! – выпалила она. – Но так ничего и не сделал. Ничего, только пил да раздумывал! Так сделай же теперь что-нибудь, отец! Выдай Матиса Гесслеру, прогони его, да хоть руку отруби. Что угодно, только выпусти его из этой темницы! – Она быстро перевела дух. – Только вот что я тебе скажу: ты совершаешь ошибку! Матис единственный в крепости знает толк в огнестрельном оружии. Он может изготовить необходимые для штурма орудия и знает, как их обслуживать. Если хочешь потерять Трифельс, то давай, выдай Матиса Гесслеру. А если хочешь одолеть Вертингена, позволь Матису заниматься тем, что у него получается лучше всего, – ковать орудия!

Агнес никогда не разговаривала с отцом в таком тоне. Старый рыцарь опустил топор и, разинув рот, застыл на скрипучем под порывами ветра мосту. Потом он вдруг размахнулся, и Агнес с ужасом решила, что тяжелый топор обрушится на нее. Но лезвие с треском вонзилось в парапет и увязло в древесине.

Эрфенштайн совершенно неожиданно расхохотался. Могучая грудь вздымалась и опадала, на глазах выступили слезы.

– Черт возьми! – просипел он, отсмеявшись и утерев слезы. – Собственная дочь читает мне нравоучения! Как моя Катарина когда-то, царствие ей небесное… У вас, женщин, языки что наши мечи. Такое только женщина придумать смогла бы.

Тут он резко подобрался.

– Даже если я выпущу Матиса и велю ему отлить пушку, откуда нам взять столько бронзы, а? – Он показал на полуразрушенную колодезную башню с несколькими недостающими зубьями: – Забыла, что у нас денег не хватает, чтобы хоть крепость худо-бедно отремонтировать? Да она не сегодня завтра рухнет прямо под ногами!

– Переплавь оружие, – ответила Агнес ровным голосом.

– Что? – отец растерянно взглянул на дочь.

– Переплавь оружие из арсенала, – повторила она. – Я уже переговорила с Ульрихом. Оружие там старое и ржавое, от него уже никакого проку. Пусть Матис переплавит его и изготовит новое. В монастыре Ойссерталь еще в прошлом году отлили новый колокол. Там остались плавильные печи, и отец Тристан попросит настоятеля, чтобы тот разрешил ими воспользоваться.

Агнес как могла сохраняла спокойствие. Перед этим она все хорошенько обдумала и посвятила в свои намерения Ульриха и отца Тристана. Но девушка понимала, что отец был упрямее осла. Особенно когда чувствовал себя загнанным в угол.

– Ага, вот оно как… – Эрфенштайн скрестил на груди мускулистые руки. – Со всеми уже поговорила, кроме собственного отца… Кто еще знает о твоем безумном плане? Ну, говори! Кто?

Агнес вздохнула:

– Больше никто. Но, отец, даже Ульрих считает, что Матису…

– Меня не волнует, что там считает этот пьянчуга! – резко перебил ее отец. – И вообще я терпеть не могу эти вонючие аркебузы! За сотню шагов расстреливать храбрых воинов – какой уж тут рыцарский поединок… Раньше такие вопросы решались в бою на мечах, один на один!

Тут Эрфенштайн немного помолчал, а после задумчиво склонил голову:

– Но ты права. Как ни относиться к этим штукам, без хороших осадных орудий крепость Вертингена нам не по зубам. Чем мы вообще располагаем таким особенным? – Он вздохнул и принялся загибать пальцы: – Может, пара дюжин аркебуз, три ржавых фальконета да несколько мортир со времен твоего прадеда! – Он горестно рассмеялся: – Большинство из них годятся разве что на горшки для Хедвиг. Хотя даже для этого в них, наверное, слишком много дыр.

Агнес с улыбкой шагнула к отцу, чувствуя, что лед тронулся.

– Вот видишь, – сказала она мягко. – Пускай Матис переплавит весь этот хлам. Обещаю тебе, вместо этого он изготовит орудие, какого в Трифельсе еще не видывали. С ним мы пробьем брешь в крепости Вертингена. Матис неоднократно заверял меня, что это возможно.

Эрфенштайн нахмурился:

– Откуда ему знать? Он же никогда этим не занимался! Порох приготовить он, может, и сумеет, ладно. Но отлить такое орудие – совсем другое дело. Тем более что орудие нужно и в самом деле внушительное. Для этого учиться нужно не один год.

– Он читал об этом всем в книгах.

Отец смерил ее недоверчивым взглядом:

– Читал? Этот парень умеет читать?

– Я его научила. В нашей библиотеке есть несколько книг об огнестрельном оружии. Он знает их все. И постоянно выдумывает новые приемы и тайком рисует конструкции орудий.

Эрфенштайн в нерешительности стоял на мосту. Агнес схватила его за руку:

– Пусть он хотя бы попробует! – взмолилась она. – Если у него не получится, ты всегда можешь бросить его обратно в тюрьму или выдать Гесслеру. Что ты потеряешь?

В голове у Эрфенштайна кипела работа. Рыцарь тяжело сопел, взгляд его блуждал над холмами, за которыми находилась крепость Вертингена. Он задумчиво потеребил повязку на глазу и наконец проворчал:

– Ну ладно. Я дам мальчишке шанс. Если ему удастся изготовить орудие достаточно большое, чтобы Ульрих смог применить его в бою, то пусть гуляет на свободе. Но с одним условием! – Он строго взглянул на дочь.

– Какое угодно, отец, какое угодно! – облегченно вздохнула Агнес.

– Если я хоть раз застукаю тебя с ним наедине, если мои люди хоть намекнут на ваш счет, я снова швырну Матиса в тюрьму и сгною там. Ясно тебе?

– Но, отец…

– Молчи! – резко перебил ее отец. – Думаешь, я совсем ослеп? Я же вижу, как вы с ним милуетесь! Пора положить этому конец. Матис тебе не пара. Даже если этот кретин Хайдельсхайм сбежал, черт его знает почему… Держись от Матиса подальше, ясно тебе?

Агнес вздрогнула, словно ее плетью хлестнули.

– Хо… хорошо, – пробормотала она. – Я сделаю все, лишь бы ты выпустил Матиса.

– Вот и славно.

Эрфенштайн поднял топор и новым ударом загнал его в парапет по самый обух. После чего с улыбкой зашагал по шаткому мосту к внутреннему двору.

– Тогда выпустим пташку из клетки, пока крылья не обломала.

А в низине, среди лесов Анвайлера, знахарка Эльзбет Рехштайнер лежала за кустом ежевики и старалась дышать как можно тише.

В каких-то десяти шагах от нее в свете заходящего солнца с коня соскочил всадник. Позади него, едва различимые в тени ее домика, поджидали верхом на лошадях еще двое мужчин свирепой наружности.

Когда незнакомец медленно развернулся и взглянул в ее сторону, Эльзбет зажала рот ладонью, чтобы не вскрикнуть. Дорогая, сплошь черная одежда и черный же берет едва отличались от его черной кожи – на лице, шее, изящных руках. Эльзбет еще ни разу не встречала таких людей. Ходили слухи о темнокожих народах, живших далеко на юге, где обитали двухголовые львы и людоеды. Чернокожий незнакомец приехал, должно быть, издалека. Вряд ли он и его спутники явились сюда за какой-нибудь травой от кашля или насморка… Знахарка задрожала всем телом. Вот и случилось то, чего она так опасалась все эти годы и о чем ее предупредило братство пару недель назад.

Враги снова объявились.

Эльзбет возилась в своем небольшом саду перед хижиной, когда донесся топот копыт и ржание. Ее жилище находилось посреди леса, скрытое зарослями боярышника и ежевики, но неподалеку проходила дорога на Вальдрорбах. От нее к хижине вела узкая тропинка. В основном у знахарки бывал простой народ: кожевники, ткачи или крестьяне – все те, кто не мог позволить себе дорогие лекарства от аптекаря Шперлина. Ни у кого из ее пациентов не было таких роскошных коней. Поэтому, из мнительности, Эльзбет сочла за лучшее спрятаться.

К тому же ее подгоняло дурное предчувствие.

Пригнувшись, знахарка наблюдала за незнакомцем в берете. Двое его спутников тоже соскочили на землю и пустили коней покормиться еще крошечными капустными листьями в огороде Эльзбет. На поясе у чернокожего висела сабля, а грация, с которой он приблизился к хижине, выдавала в нем воинскую выучку. Он в последний раз оглядел сад, после чего постучал в покосившуюся дверь:

– Эй, есть кто?

В его громком, не терпящем возражений голосе чувствовался странный акцент.

Не дождавшись ответа, незнакомец выругался и врезал по двери ногой. Та с грохотом распахнулась, и он вошел в хижину. Его спутники последовали за ним. Эльзбет не видела, что они там учинили, но слышала прекрасно. По полу гремели горшки и тарелки, с шумом сдвигались кровать и сундук. Гости что-то искали, и Эльзбет догадывалась, что именно. Кто-то рассказал им, где хранилось кольцо! Вот только кто? Только члены братства знали, что она был хранительницей кольца. Значит, среди них завелся предатель? Или эти люди уже добрались до кого-то из них и пытками выведали тайну? Эльзбет перекрестилась и одними губами прошептала молитву в благодарность, что вовремя избавилась от кольца.

После встречи с братством Эльзбет разрывалась между страхом и чувством долга. Когда в тот же вечер в окно влетел сокол, она решила, что это знак Божий, и вверила ему кольцо. Птица стала для нее посланником из другого времени. Некоторые обвиняли знахарку в колдовстве лишь потому, что она разбиралась в травах. Это, конечно же, было глупостью. Охотники, угольщики, пастухи и дровосеки – каждый, кто много времени проводил в лесу, знал толк в силе растений. Но иногда Эльзбет задумывалась, не обладала ли она способностью, называемой даром ясновидения. Еще ребенком она предчувствовала события, которые потом действительно происходили. Или внутренний голос велел ей сделать то или другое. Тот самый голос велел ей отдать кольцо соколу. И он же предостерег ее насчет незнакомцев – за несколько мгновений до того, как послышалось ржание лошадей.

Через некоторое время незваные гости вышли из хижины. Эльзбет понадеялась, что они рассядутся по коням и ускачут прочь. Но чернокожий неожиданно поднял голову и посмотрел на крышу. Знахарка едва не застонала.

Из небольшой, выложенной из камня трубы тянулся белый дым.

Ни один здравомыслящий человек не оставит надолго огонь без присмотра. И незнакомец знал это не хуже знахарки. В этот момент он, должно быть, понял, что она не могла уйти далеко. Чернокожий снова окинул взглядом засеянный сад со свежими грядками и наконец шагнул по черной, взрыхленной земле. Растаптывая маленькие ростки и растеньица, он подошел к самым зарослям. Он стоял так близко, что Эльзбет слышала его дыхание.

– Onde está a velha bruxa? – процедил он сквозь зубы.

Эльзбет не поняла ни единого слова, но уловила угрозу в голосе. Знахарка вжалась в мох, словно пыталась слиться воедино с погруженным во мрак лесом. Где-то поблизости треснуло несколько веток, затем шаги стали удаляться. Эльзбет осторожно приподняла голову: незнакомец снова направился к хижине. Отломив ветку, он тщательно замел следы на грядках, потом что-то сказал своим спутникам, и все трое, взяв коней под уздцы, скрылись в лесу.

Довольно долго тишину нарушал лишь щебет птиц.

Эльзбет готова была вздохнуть с облегчением, однако незнакомец неожиданно вернулся, уже без коня. Он снова вошел в хижину, но в этот раз осторожно прикрыл за собой дверь. У Эльзбет по спине побежали мурашки.

Минуты тянулись одна за другой, и лишь несколько дроздов щебетали в сумерках, возвещая приход весны. Всюду царило такое умиротворение, что на мгновение Эльзбет даже забыла, какая над ней нависла опасность. Прошлое настигло ее. Это не простые разбойники и не мародерствующие ландскнехты. Их отправили сюда закончить то, что их предшественники начали десять лет назад.

И в этот раз возьмутся за дело основательно.

Эльзбет выждала еще несколько растянувшихся в вечность минут и медленно поднялась. От долгого лежания на мху болели руки и ноги, ломило спину, но знахарка не издала ни звука. Словно настороженная косуля, она неподвижно постояла за кустарником, затем развернулась и осторожно, шаг за шагом, двинулась в лес, при этом изо всех сил стараясь не наступать на сухие ветви и сучья. Через несколько бесконечных минут она ступила на едва заметную тропу, которая в обход выводила к тракту. Теперь от хижины ее отделяло достаточное расстояние, и знахарка пустилась бегом. Задыхаясь, она мчалась по узкой тропе, подальше от черного человека, поджидавшего ее в хижине, готового убить ее. Подальше от его спутников, затаившихся в лесу. Сердце колотилось в груди как бешеное. Пригнувшись, старая женщина ковыляла мимо зеленых папоротников и распустивших почки берез, пока не добралась наконец до широкой дороги.

Навстречу ей катила крестьянская повозка из Анвайлера, влекомая двумя быками. Эльзбет остановила ее, и сердобольный крестьянин согласился подвезти ее в сторону Вальдрорбаха, где у нее жила племянница. Там ей придется провести несколько недель или даже месяцев. Следовало как можно скорее предостеречь посвященных! Вместе им нужно будет принять несколько важных решений. Потому что одно знахарка знала наверняка: люди, проделавшие до Васгау столь долгий путь, так быстро не сдадутся.

Эльзбет оглянулась на такой спокойный с виду участок леса. Там ее по-прежнему ждала одна лишь смерть.

Казалось, ее дыхание уже коснулось знахарки.