В лесу, близ замка Шамбор, олениха с треском продиралась через кустарник. За нею с лаем мчалась стая собак. Где-то позади них гремели горны, преследователи били в барабаны, и топот многочисленных копыт сотрясал землю. Олениха на мгновение остановилась, подняла голову по ветру, после чего свернула в сторону и скрылась в зарослях, лишь затем чтобы в следующий миг выскочить на расчищенную поляну. Небольшой участок леса был вспахан под поле, и из земли показались ростки пшеницы.

Олениха пустилась вперед. Она легко скакала по рыхлой, подернутой туманной дымкой земле. В тот же миг послышался тихий свист. Горло оленихи прошил арбалетный болт. Она пробежала еще несколько шагов, затем запуталась в собственных ногах и рухнула на пашню. Вскоре ее настигли собаки.

– Отличный выстрел, ваше величество, – сказал шевалье Ги де Монтень, выбравшись из кустарника, где прятался вместе с королем. – Не каждый смог бы повторить такой.

Рыцарь разогнал собак, которые с лаем носились вокруг подстреленной оленихи. Затем склонился над умирающим животным и перерезал ему горло охотничьим ножом.

– Болт достал ее во время прыжка, – добавил он, вытирая клинок шелковым платком.

– Ты переоцениваешь меня, де Монтень. С тридцати шагов даже моя семилетняя дочь Шарлотта справилась бы.

Франциск I, король Французский, протянул арбалет одному из подданных, встал и разгладил бархатные брюки. Всюду из кустов поднимались рыцари, егеря и простые солдаты, призванные защищать его святейшее величество. Некоторые из них устремились к мертвой оленихе, вытаптывая при этом маленькие ростки. Не прошло и минуты, а пашня уже напоминала поле битвы.

– Отдайте собакам внутренности и отправьте загонщиков по домам! – приказал Франциск. – Охота окончена. Каждый получает по два ливра из королевской казны и сверх того кружку мадеры.

Егеря и загонщики разрозненными криками восславили короля, после чего со смехом скрылись между деревьями. В скором времени с королем осталась лишь дюжина самых верных рыцарей. Ги де Монтень протянул своему повелителю бокал вина. Франциск осушил его одним глотком и с наслаждением вытер рот.

– Как же я люблю эти облавы! – проговорил он мечтательно. – Они заставляют кровь быстрее бежать в жилах, и я забываю о повседневной суете.

Франциск повернулся к одному из рыцарей:

– А как вы себя ощущаете, мессир? У вас такой задумчивый вид.

Он обращался к юному Шарлю де Лассалю, прибывшему из небольшого городка, расположенного поблизости.

– При всем уважении, Ваше величество, – начал рыцарь осторожно, – было бы, наверное, лучше, если в следующий раз мы выберем другое место. Мы уже в третий раз затаптываем поля крестьян. Им скоро будет нечего есть.

Франциск рассмеялся. У него было красиво очерченное лицо и добрые глаза, только нос слишком выдавался вперед. В свои тридцать лет и ростом выше шести футов он выглядел словно идеал французского героя.

– Вы выгораживаете крестьян, Лассаль? Это похвально. – В голосе его зазвучали резкие нотки. – Тогда, если угодно, скажите этим вашим крестьянам, что им бы радоваться, что по их полям проехал не кто иной, как король. Некоторые женщины протягивают мне детей лишь затем, чтобы я их благословил. А эти остолопы жалуются и рыдают из-за каких-то полей!

Шарль де Лассаль потупил взор:

– Если они и жалуются, то только потому, что голодают, ваше величество. С тех пор как вы вчетверо увеличили налоги…

– Потому что нам нужны деньги на войну в Италии, – резко перебил его Франциск. – Неужели так сложно это понять? Речь идет ни много ни мало о господстве над Европой. Габсбурги владеют Испанией, Нидерландами и Германией. Они раздавят нас, точно вошь какую-нибудь. Раз уж мы стремимся привести Францию к заслуженному величию, то я не стану оглядываться на горстку голодранцев.

Франциск развернулся и с мрачным видом двинулся к трупу оленихи, от вскрытого брюха которой в утреннюю прохладу поднимался пар. Несколько лет назад, во время выборов немецкого императора, и он, и Карл были многообещающими кандидатами. Но курфюрсты в итоге остановили свой выбор на Карле, потому что тот раздал больше взяток. Кроме того, он был Габсбургом, и в нем, по мнению князей, текла немецкая кровь. При этом Карл и двух слов по-немецки связать не мог! Это поражение лишило Франциска возможности стать владыкой Европы. Он так и не смог этого пережить. Все попытки добиться власти до сих пор оборачивались неудачей. Более того, еще в прошлом году объединенные императорские и английские войска едва не взяли Париж. Бургундия была на грани поражения, от армии практически ничего осталось – Франции грозила поистине незавидная участь. Король зловеще улыбнулся.

Франциск стиснул зубы и принялся свежевать тушу длинным ножом. Вскоре руки его были по плечи в крови, но это его нисколько не заботило. Он считал, что правитель в любую минуту и каждым своим действием должен показывать, на что способен.

Лишь заслышав топот копыт, Франциск оторвался от своего занятия. К ним приближался одинокий всадник, одетый во все черное, верхом на таком же черном жеребце. Некоторые из рыцарей тут же выхватили шпаги и встали на пути незнакомца. Обменявшись с наездником несколькими словами, Ги де Монтень подбежал к королю.

– Это гонец из Парижа, – доложил он кратко. – Говорит, что его отправил Дюпарт.

Франциск закатил глаза. Антони Дюпарт служил придворным канцлером. Купеческий сын из Оверни, он благодаря уму и искусным интригам дослужился до кардинала и главы королевского сыска. И хотя Франциск терпеть не мог этого жирного, толстощекого льстеца, он вынужден был признать, что Дюпарт приносил ему неоценимую пользу.

– Старый добрый Антони, – вздохнул король. – Что же там такого сверхважного, что непременно нужно отрывать меня от охоты?

– Гонец не стал ничего говорить. Новость предназначена только королю. Он назвал лишь одно имя: Фридерик. Сказал, что вы поймете.

– Фридерик? – Франциск мгновенно изменился в лице. – Он действительно сказал «Фридерик»? – Король отбросил нож и вытер окровавленные руки о штаны. – Пусть незамедлительно пройдет ко мне. Остальные, покиньте поляну, allez vite!

– Но, Ваше величество, мы не знаем этого человека. Что, если…

– Я сказал, немедленно покиньте поляну. Можете держать наготове арбалеты, но мне не нужны лишние уши. Понятно?

Ги де Монтень согнулся в поклоне, после чего удалился. При этом знаком велел остальным рыцарям последовать его примеру. Гонец между тем слез с коня и, без конца кланяясь, подошел к Его величеству.

– Говорят, ты принес вести от Фридерика? – начал Франциск без околичностей.

Гонец кивнул.

– Меня отправил Дюпарт. Мне велено передать, что наш агент добрался наконец до места. Как только он что-нибудь найдет, то немедленно даст знать.

Губы короля растянулись в улыбке.

– Это хорошо. Даже очень хорошо… – Франциск облегченно вздохнул. – Значит, за старинной легендой действительно что-то есть?

– Наш человек навел справки и осмотрел несколько архивов. История действительно может оказаться правдивой.

Франциск запрокинул голову и вдохнул ароматы леса, к которым примешивался запах крови.

– Если это действительно так и мы найдем, что ищем, то Карлу недолго сидеть на троне, – проговорил он вполголоса, словно самому себе. – Тогда карты снова перемешаются… – Он взглянул на посыльного: – Это всё?

Гонец покорно потупил взор и сплел тонкие пальцы, словно в молитве. Мокрый, забрызганный грязью плащ висел на нем, как на пугале.

– Ну, есть еще кое-что, – начал он нерешительно. – Наши шпионы в Вальядолиде сообщили, что одного из наших агентов схватили еще несколько недель назад. Мы не знаем, заговорил он или нет. Ясно только одно… – Он прокашлялся. – Габсбургам теперь известно, что мы узнали о тайне. Усадив Карла на трон, они и думать об этом забыли. Но теперь сами отправили туда человека. Если он раньше доберется до…

– Кто этот человек? – резко перебил его Франциск.

– Мы пока не выяснили его имени. Но говорят, что это один из их лучших агентов. Очевидно, что Габсбурги заинтересованы в этом деле не меньше нашего.

– Проклятье! Как такое могло случиться?

Король пнул мертвую олениху, и кровь брызнула на его украшенные серебром сапоги. Но затем, покачав головой и тихо рассмеявшись, он проговорил:

– Восхитительно! Мы сражаемся в Италии и Бургундии, и возможно, что скоро схлестнемся по ту сторону океана. Бросаем в бой тысячи солдат… А теперь выясняется, что судьба Европы может решиться на крошечном клочке земли, затерянном среди немецких лесов… как, бишь, зовется то место?

– Местные жители называют его Васгау, или просто землями Трифельса. Оно начинается к северу от Вогез. Там есть имперская крепость; прежде она, видимо, имела большое значение. Тот самый Трифельс.

Король пожал плечами:

– Ни разу о таком не слышал.

Он наклонился за ножом и снова принялся свежевать тушу, приказав:

– Удвойте оплату. Если наш агент первым доберется до цели, то можете хоть с головой засыпать его золотом. Императорский трон стоит того.

Пока Франциск со свирепым видом обдирал тушу, гонец, раскланиваясь, удалился. Он вскочил в седло и в скором времени скрылся из виду, как рассеивается постепенно дурной запах.

Прошло больше недели с тех пор, как Агнес не видела Матиса. Эрфенштайн запер юного кузнеца в темнице под бывшим донжоном и запретил дочери любое общение с ним. Каким образом он собирался поступить с Матисом, оставалось для Агнес загадкой. Хотя она подозревала, что отец и сам не знает, как с ним быть. Ему не давали покоя растущие долги и все новые требования герцогского управляющего. И, как это часто бывало, Эрфенштайн топил все заботы в крепком вине. Всякий раз, когда Агнес заговаривала с ним о Матисе, он или отвечал уклончиво, или кричал, чтобы она выкинула этого парня из головы.

– Как я и предполагал, – ворчал он неизменно, – ты в него влюбилась. И я не могу выпустить его до тех пор, пока ты не излечишься от этой напасти.

Агнес яростно протестовала, но позже, в своей комнате, со слезами бросалась на кровать. Как если бы стены медленно надвигались на нее, она чувствовала, что приближается неизбежное. Сомнений быть не могло: ей придется похоронить все надежды насчет Матиса. Навсегда. Временами Агнес со злостью думала, что он сам во всем виноват, и тогда задавалась вопросом, что она вообще в нем нашла. Матис был настоящий олух, упрямец, каких больше не сыскать. Но у него была голова на плечах. Кроме того, ей нравилась его увлеченность, когда он в равной степени восторгался и новыми способами уборки урожая, и правами бедных крестьян, и огнестрельным оружием. И тогда сердце ее разрывалось при мысли, что Матис до сих пор сидит в застенке.

Несколько раз Агнес пыталась поговорить с юношей через трещину, которая тянулась с поверхности до самой темницы. Но не успевала она произнести и нескольких слов, как ее обнаруживали стражники и, по приказу отца, отправляли восвояси.

И вот она стояла, как обычно, в одиночестве на вершине Танцующей скалы и любовалась просторами. Зима выдалась долгая, однако и она медленно, но неотвратимо отступала. Лишь в некоторых глубоких и тенистых долинах еще упрямо белели снежные пятна. Яркое солнце вовсю пригревало виноградники Васгау, буки и дубы шелестели по ветру молодыми зелеными почками. Агнес глубоко вдохнула. Затем мысли ее вернулись к Матису, и по лицу ее пролегла тень.

…На следующий же день после невероятного побега к Трифельсу явился наместник Анвайлера, чтобы забрать Матиса. Однако Филипп фон Эрфенштайн ясно дал понять ему, что даже и не подумает выдать ему юного кузнеца. Бернвард Гесслер ушел, бранясь и рассыпая угрозы, и с тех пор не появлялся. Но Агнес смутно чувствовала, что на этом дело не закончится.

При этом с плеч ее свалилась другая забота – буквально растворилась в воздухе. Казначей Мартин фон Хайдельсхайм, судя по всему, покинул крепость. Во всяком случае, после того случая в конюшне он так и не появился. Агнес решила, что уязвленная гордость, возможно, вынудила его устроиться где-нибудь в другом месте. Обстоятельство это еще крепче вгоняло Эрфенштайна в пьянство. Ведь теперь ему самому приходилось заниматься бумажной возней.

– На то, что ты не хотела выходить за Хайдельсхайма, я еще могу закрыть глаза, – ругал он Агнес, еле ворочая языком. – Но то, что ты спугнула моего казначея, этого я тебе не прощу! Как будто у меня других забот не хватает! Только не надейся, в этом же году отведу тебя под венец. Хоть за Гесслера, но выдам тебя замуж. Мне позарез нужны деньги, черт бы их побрал!

…Внезапный порыв ветра рванул платье, и Агнес отступила от края скалы, чтобы не споткнуться и не сорваться в пропасть. Она двинулась было назад, к хозяйственным постройкам, но тут заметила далеко внизу маленькую точку. Агнес присмотрелась. Сердце забилось чаще: точка постепенно приближалась и вырастала в согбенную фигуру в рясе. Агнес все утро простояла на Танцующей скале, и оказалось, что не зря. Ее наставник, отец Тристан, возвращался в Трифельс после пяти месяцев, проведенных в Ойссертале.

Вскоре Агнес могла уже отчетливо разглядеть среди полей худого монаха. Как и все цистерцианцы, отец Тристан был одет в черную накидку поверх белой туники, которая после долгой дороги покрылась грязью и приобрела бурый оттенок. Заметив Агнес на вершине скалы, монах приветливо ей помахал.

– Отец Тристан! Отец Тристан! – закричала девушка, хотя знала, что тот не мог ее услышать.

Обрадованная Агнес пересекла внутренний двор, выбежала за ворота и пустилась по узкой дороге, пока не столкнулась с наставником у Колодезной башни. Она с ходу его обняла. Не считая отца, тощий старик был единственным человеком, с которым Агнес временами чувствовала себя ребенком. Через некоторое время отец Тристан отстранился и тяжело задышал.

– Господи, Агнес, ты же меня задушишь! Я же паломничество в Рим совершал, а не жил себе в Ойссертале!

Но, заметив ее грустный взгляд, он сразу переменился в лице:

– Что случилось, дитя мое? Ты такая бледная, будто несколько дней голодом себя морила.

Отцу Тристану было под восемьдесят, глубокие морщины избороздили его лицо. Но живые глаза его излучали ум и дружелюбие. Сколько Агнес себя помнила, монах был ее наставником и утешителем. Каждый год, когда он несколько месяцев проводил в монастыре Ойссерталь, она с нетерпением ждала его возвращения. И именно сейчас Агнес нуждалась в его помощи, как никогда.

– Скверные дела случились, отче, пока вас не было, – ответила она мрачно. – Я заждалась вас.

Отец Тристан мягко улыбнулся:

– Ты же знаешь, я не переношу холодных, сырых зим в крепости. А в монастыре топят не в пример жарче. Кроме того, настоятелю Вейганду нужна помощь в проверке счетов. Новый колокол звонит, конечно, красиво, но обошелся не так уж и дешево. Но вот я здесь.

Монах отставил в сторону посох, обнял Агнес за плечи и посмотрел ей в глаза:

– Ну, теперь рассказывай, что случилось.

Девушка с трудом сдерживала слезы.

– Отец… отец бросил Матиса в тюрьму за то, что тот украл аркебузу, – начала она тихо. – К тому же наместник Гесслер разыскивает Матиса как мятежника. А мне придется выйти за Хайдельсхайма, но он пропал без следа…

Голос у нее дрогнул.

– Я так понимаю, разговор у нас выйдет долгий… – Отец Тристан снова взялся за посох, служивший ему опорой, и мягко повел Агнес по внутреннему двору. – Что скажешь, если мы поднимемся в библиотеку и поговорим в тишине? – предложил он. – Да и стаканчик подогретого вина там можно пропустить. Холод никак не выветрится из старых костей, при том что зима-то миновала уже… – Он сердито покачал головой: – Сам дьявол такую погоду подстроил, не иначе!

Агнес облегченно кивнула, и они вместе поднялись по лестнице в жилую башню.

Библиотека Трифельса располагалась на третьем этаже крепости, прямо над часовней. Сквозь зарешеченное отверстие величиной с колесо открывался вид на церковный зал. Когда-то знатные особы могли приобщаться к богослужению, не соприкасаясь при этом с простым народом. Говорили, что среди них были короли и императоры. Но теперь сквозь отверстие только ветер свистел. Эрфенштайн давно собирался ее заделать, но планы так и остались неосуществленными.

Агнес с благоговением огляделась в квадратном зале. В углу слева пылала изразцовая печь, остальные стены были заставлены различными полками. В нишах разных размеров хранилось бесчисленное количество пергаментных свитков, пыльных тетрадей и кожаных фолиантов. Здесь, в Трифельсе, по-прежнему располагался главный архив герцогства Цвайбрюкен, и заведовал им отец Тристан. Должность интересная и в то же время неблагодарная, потому что в большинстве своем книги представляли собой лишь описи и счета. Другая часть этих богатств плесневела в многочисленных ящиках в подвале крепости. Хотя время от времени при сортировке актов и списков отец Тристан находил и настоящие сокровища. Роскошно иллюстрированные альбомы, собрания старинных баллад и сочинения греческих ученых, таких как Аристотель или Платон… Агнес полдетства провела здесь, среди книг.

– Как вижу, добрая Хедвиг уже натопила тут, – заметил отец Тристан и, вытянув руки, двинулся к печи. – Будь она неладна, эта подагра! Радуйся, что ты пока молода, дитя мое.

Он потянулся за кувшином, стоявшим в углублении, и, клацая зубами, налил себе кружку подогретого и приправленного вина. Агнес тоже дрожала. Именно весной крепость больше всего походила на ледяную пещеру. Мягкие солнечные лучи просто не прогревали старые стены.

– А теперь рассказывай, – потребовал отец Тристан.

Он отпил горячего вина и с удовольствием устроился на теплой скамье у печи. Агнес села на стул напротив него.

Старый монах шутя погрозил ей пальцем:

– И не вздумай что-нибудь утаить, я все-таки твой исповедник.

Девушка глубоко вздохнула и рассказала отцу Тристану обо всем, что случилось за последнее время. При этом она упомянула и брачные планы отца, и странное кольцо. Отец Тристан слушал не перебивая и время от времени отпивал немного вина.

– И что, этот Хайдельсхайм просто взял и исчез? – спросил он в конце. – И с собой ничего не взял, и прощальной записки не оставил?

Агнес кивнула, и монах недоверчиво покачал головой:

– В это трудно поверить. Агнес, ты сама знаешь, я о нем не то чтобы высокого мнения; но, несмотря ни на что, он был умным и ответственным управляющим. На него это просто не похоже. Он не из тех, кто может обидеться и уйти, оставив все свое имущество. Я даже не исключаю, что с ним что-нибудь стряслось.

Агнес вздохнула:

– Этого мы, наверное, никогда не узнаем. Во всяком случае, отец никого не отправил на его поиски. Все сидит и над чем-то раздумывает. С тех пор как нечем стало платить по долгам, он пьет не переставая. Только когда Гесслера взашей прогнал, стал ненадолго прежним.

Агнес рассмеялась, но потом снова стала серьезной:

– Отец так и не сказал, как поступит с Матисом. И навещать его тоже не разрешает.

Отец Тристан задумчиво склонил голову.

– Гесслер не позволит, чтобы с ним так обращались, – пробормотал он. – Закон на его стороне. Насколько я его знаю, он отправит посыльного ко двору курфюрста в Гейдельберге. Для твоего отца это может плохо кончиться.

– И еще хуже – для Матиса, – мрачно добавила девушка.

Отец Тристан кивнул и внимательно взглянул на Агнес:

– Кольцо, о котором ты говорила… Можно взглянуть на него?

– Конечно.

Агнес сняла с пальца кольцо, которое до сих пор надевала на ночь или когда никто не видел, и нерешительно протянула его монаху.

Отец Тристан повертел кольцо в мозолистых пальцах, поднес почти вплотную к глазам и рассмотрел гравюру. И резко втянул воздух.

– Вам что, знакомо это кольцо? – с надеждой в голосе спросила Агнес.

Старый монах немного помедлил. Казалось, он собрался что-то сказать, но потом лишь покачал головой.

– Нет, – ответил он кратко. – Но печать мне знакома. Все остальное – просто предположения.

– И что же это за печать?

– Ну, как ты наверняка заметила, тут изображен портрет бородатого мужчины, – начал отец Тристан и вернул кольцо Агнес. – Бородатых мужчин много. Но только один был могуществен настолько, что борода символизировала целую личность и служила печатью.

У Агнес замерло сердце.

– И кто же он?

– Барбаросса.

На какое-то время имя повисло в комнате. Агнес задумчиво откинулась на стуле. Император Барбаросса фигурировал во многих историях, которыми девушка зачитывалась в этой библиотеке. Он был первым из известных кайзеров династии Гогенштауфенов, которые около четырехсот лет назад правили Священной Римской империей на протяжении нескольких поколений. Барбаросса был высок и силен, а о его бороде ходили легенды. Во время Крестового похода он, будучи в преклонном возрасте, утонул в реке Селиф. Но, согласно красивой легенде, Фридрих по-прежнему спал под Трифельсом или под другой крепостью. Легенда эта зародилась, вероятно, по той причине, что с падением Гогенштауфенов трон какое-то время оставался без императора, а закон и порядок были пустыми словами.

– Так, значит, это кольцо самого Барбароссы? – изумленно спросила Агнес.

– Нет, конечно! – Отец Тристан рассмеялся и довольно прислонился к теплой печи. – Таких колец в то время было, знаешь ли, немало. Каждый из имперских министериалов, то есть доверенных кайзера, располагал таким кольцом, чтобы от имени Его императорского величества опечатывать важные документы. Но я понятия не имею, как оно оказалось на когте твоего сокола. Возможно…

Монах помедлил, и Агнес уставилась на него в ожидании.

– Возможно что?

Отец Тристан покачал головой:

– Ерунда. Я, наверное, старею и становлюсь чудным. – он улыбнулся. – Что ж, хоть в последнем мы с тобой схожи. Ты всегда была… скажем так, непростым ребенком. От частых сновидений и голова может кругом пойти.

– Я… снова видела сон, отче, – тихо сказала Агнес. – Как раньше. Только теперь гораздо явственнее. В первый раз я увидела его в тот день, когда нашла кольцо. И потом он еще раз десять повторялся.

– Расскажи.

Агнес рассказала монаху о сновидении, таком живом, как если бы это было явью. В последний раз сон показался ей даже убедительнее прежнего. И всякий раз он заканчивался тем, что юноша в кольчуге смотрел на нее, словно хотел что-то сказать.

– Это был парадный зал Трифельса, каким он выглядел прежде! – выпалила девушка. – Я уверена в этом! Я все узнала. И ниши вдоль стен, и камин… Даже потолок был такой же!

Монах немного помолчал, затем поднялся и направился к полкам.

– Подожди минутку, дитя мое. Я хочу показать тебе кое-что.

Что-то бормоча себе под нос, отец Тристан перебрал несколько кожаных фолиантов, после чего взял в руки толстую книгу с неодинаковыми, частью обугленными пергаментными листами. Обложку украшало золотое тиснение. Монах осторожно положил книгу на стол и принялся перелистывать страницы.

– Вот, – сказал он наконец. – Этот зал ты видела во сне?

Агнес склонилась над раскрытой книгой и оцепенела. Роскошная, хоть и немного поблекшая, иллюстрация открывала взору просторный зал, в котором, судя по всему, шло торжество. За длинными столами сидели мужчины и женщины в длинных и пестрых одеждах. Слуги вносили изысканные блюда, шут подбрасывал в воздух шары… Именно этот зал Агнес видела во сне.

– Господи! – выдохнула она.

– Это парадный зал Трифельса, – тихим голосом отозвался монах. – Рисунку не одна сотня лет. Он сделан в то время, когда Трифельс был еще императорской крепостью.

– Все… все как в моем сне, – прошептала Агнес. – Гости, музыканты…

Девушка вдруг замолчала и дрожащим пальцем показала на край зала. Только теперь она заметила стоявшего там человека. Это был юноша в кольчуге. Склонив голову, он стоял на коленях перед старым рыцарем. У Агнес участилось дыхание.

– Этот… юноша, – спросила она осторожно, – кто он?

Отец Тристан склонился над книгой и внимательнее взглянул на рисунок.

– Глаза у меня уж не те, – пожаловался он. – Но если я ничего не путаю, это опоясывание мечом. Молодого человека посвящают в рыцари.

Монах помолчал и резко тряхнул головой, словно пытался отогнать дурные мысли.

– При всем желании не смогу сказать, кто это. Слишком много времени прошло. Этот юноша давно истлел в земле.

– Только не в моем сне, – пробормотала Агнес.

Отец Тристан резко захлопнул книгу.

– Не стоит так глубоко ворошить прошлое, – проговорил он торопливо. – Это не приведет ни к чему хорошему. – Строго взглянул на Агнес: – А что касается кольца, я хотел бы кое о чем попросить тебя. Не носи его на пальце и не показывай никому! Пообещай мне.

– Но почему? – растерянно спросила девушка. – Неужели оно настолько ценное, что кто-нибудь вздумает украсть его?

– Его ценность в другом… Просто пообещай мне. Возможно, в другой раз я расскажу о нем подробнее. договорились?

Агнес молча кивнула. Монах улыбнулся и поднялся со скамьи. Затем прошаркал к выходу и, развернувшись в дверях, подмигнул своей подопечной:

– Идем, нам обоим надо поесть. А после я, может, и придумаю, как вытащить твоего Матиса. Заботиться нужно о живых, а не о мертвых, тем более если умерли они давным-давно. Давай, пошли уже. – Он взялся за посох и стал спускаться на кухню. – Ты же знаешь, толстая Хедвиг терпеть не может, если из-за кого-то стынет еда.

Агнес нерешительно двинулась следом, но, прежде чем выйти из библиотеки, в последний раз оглянулась на лежащую на столе книгу, теперь уже закрытую. Какие же еще тайны она в себе скрывала?

Девушка со вздохом последовала за отцом Тристаном на кухню, откуда уже веяло запахом жареного мяса.

У Матиса с такой силой заурчало в животе, словно стражники подсадили к нему в камеру медведя. Был уже полдень, но, кроме жидкой похлебки и плесневелой краюхи, он так ничего и не поел. Парень уставился на грязную стену, словно взглядом мог прожечь в ней дыру. Каждый день, проведенный в тюрьме, Матис отмечал на камне куском угля. Сейчас там набралось десять штрихов – десять дней и ночей почти в полной темноте. Сегодня к ним прибавится одиннадцатый.

Именно столько Матис уже просидел в узилище, расположенном под крепостными подвалами. Темница представляла собой высеченный в скале колодец. Спуститься сюда можно было лишь с помощью веревки. Пол устилала вонючая солома, посреди которой валялись обломки камней, гнилые доски и деревяшки, кем-то сюда выброшенные. По ночам пищали крысы, перебегая от одной норки к другой. Два узких отверстия на высоте четырех шагов пропускали немного света, в остальном же царила полная тьма. Дважды в день стражники спускали на веревке воду, похлебку и хлеб и забирали ведро с нечистотами. Ульрих, Гюнтер и другие стражники были явно не в восторге от мысли, что им приходится держать в тюрьме мальчишку, которого они знали с детских лет. Но Эрфенштайн был непреклонен и даже разговаривать с пленником запретил. Поэтому Матис целые дни напролет угрюмо смотрел перед собой. Чтобы тело не затекало, он время от времени мерил шагами тесную камеру – пять в одну сторону и пять в другую. Или поднимал обломки камней, отвалившиеся от стены.

Агнес как-то рассказывала, что в Трифельсе когда-то держали в заточении знатных вельмож и епископов. Здесь томился даже знаменитый английский король, Ричард Львиное Сердце. На выкуп, полученный за Ричарда, сын Барбароссы, Генрих VI, завоевал Сицилию и вернулся с несметными сокровищами. Правда, Матис даже представить себе не мог, чтобы английскому королю приходилось, как ему, драться с крысами за кусок хлеба. Вероятнее всего, его величество держали соответственно положению в одном из верхних покоев, пока не пришли деньги. Утверждали, что, находясь в плену, король даже написал несколько возвышенных стихотворений.

Матис горько рассмеялся, представив, как он, с пером и пергаментом, сочиняет в обществе крыс баллады о любви. Для кого? Может, для Агнес?.. За последние дни Матис к ней заметно охладел. И зачем он только послушался ее и не сбежал в лес, как собирался сначала! Говорили, что в зеленых низинах Васгау, да и по всему Верхнему Рейну собиралось все больше мятежников, чтобы восстать против произвола князей, графов и герцогов. Возможно, к ним примкнул и Пастух-Йокель после побега из Анвайлера. Матис тихо выругался. По всей Германии шло брожение, а он чах в этой темнице под Трифельсом!

Агнес то и дело пыталась утешить его через световое отверстие, но ее постоянно прогоняли стражники. Матису, в общем-то, и самому не хотелось с нею разговаривать. Она была дочерью того самого наместника, который и упек его в эту дыру, – дочерью дворянина. Что такого сделал Филипп фон Эрфенштайн, чтобы улучшить положение крестьян? Ничего! Агнес все твердила, что не ее отец устанавливал законы – как будто законы нельзя изменить… Быть может, Йокель был прав, зачесывая всех знатных особ под одну гребенку? Матис задумался над словами отца, которые с первого дня ареста не выходили у него из головы.

Агнес – дочь наместника, а Матис – простой подмастерье. Что из этого выйдет?

Скрежет вырвал Матиса из раздумий. Он поднял взгляд и увидел, что каменная плита сдвинулась в сторону. В проеме показалось лицо Ульриха Райхарта. У Матиса заколотилось сердце. Может, за ним явился наместник Гесслер, чтобы забрать на суд? Или Филипп фон Эрфенштайн проявил наконец милосердие и решил его отпустить?

– К тебе гости, – пробормотал старый Ульрих. – Наместник разрешил твоей матери навестить тебя.

Через мгновение наверху показалось лицо Марты Виленбах. И хоть их разделяло не меньше пяти шагов, а свет едва рассеивал мрак, от Матиса не укрылось скорбное выражение ее лица. Черные когда-то волосы за последнюю неделю заметно посветлели.

– Матис! – крикнула она в колодец. – Матис! Господи, как ты там?

– Как человек, просидевший две недели в этой дыре, – ответил Матис и постарался, чтобы голос звучал по возможности спокойно. – За кусок хлеба с крысами драться приходится.

Во рту вдруг пересохло, к горлу подступила горькая желчь. Несмотря на охватившую его горечь, Матис решил, что матери нельзя видеть, как он плачет.

– Я… я принесла тебе кое-что поесть, – сбивчиво сообщила Марта Виленбах. – Ульрих так добр, он спустит меня к тебе.

– Поверь мне, Матис, – заверил его Ульрих, – будь моя воля, ты б давно оказался на свободе. Но наместник временами упрямее осла… Ну, он хотя бы не выдал тебя Гесслеру, а это уже кое-что.

Стражники Гюнтер и Себастьян помогли Ульриху и с помощью веревки спустили Марту на дно колодца. В свободной руке женщина держала корзину, в которой Матис смутно различил свежий, еще горячий хлеб и желтый сыр. В животе снова громко заурчало.

Оказавшись внизу, Марта спешно высвободилась из петли и обняла сына.

– Матис, мой Матис! – повторяла мать шепотом. – Хотя бы на вид здоров… – Она тихонько всплакнула. – Скажи, зачем было доводить до такого?

Матис мягко отстранил ее.

– Все в порядке, мама, – ответил он. – За воровство я искуплю вину. А больше мне жалеть не о чем.

Марта Виленбах вытерла слезы и вопросительно взглянула на сына:

– Это ты про Йокеля?

Матис кивнул.

– Мне пришлось. Раз уж горожане поджимают хвосты, то придется нам, простым людям, показать знати, что дальше так продолжаться не будет. Мы не преступники и не головорезы, мы хотим лишь справедливости. Господь всех людей создал равными!

Мама печально покачала головой.

– Матис, Матис, – проговорила она. – Опять ты за свое? Кто тебе в голову все это вбил? Пастух-Йокель? Лишь бы отец тебя не услышал, ему и без того плохо…

– Что… что с ним?

Марта вздохнула:

– Когда он узнал про тебя, то три дня не разговаривал. Ни с кем, даже со мной. С тех пор кашель все усиливался, и с прошлой недели отец с постели не встает. Про тебя я и слова не могу сказать, иначе он из себя выходит.

Матис почувствовал, как злость мигом схлынула. Раньше, ребенком, он считал отца, большого и крепкого, чуть ли не воплощенным божеством. Больше десяти лет прошло с тех пор, как наместник Эрфенштайн принял к себе на службу странствующего ремесленника, а с ним и всю его семью. Тогда их было еще пятеро. Но маленький Петер вскоре умер у матери на груди, а старшую сестру скосил пять лет назад тяжелый коклюш. Матис, средний ребенок, всегда был себе на уме, а со временем ссоры с отцом происходили все чаще. Юноша вдруг испугался, что отец умрет, а он так и не успеет попросить у него прощение.

– Передай ему привет от меня, – сказал он надломленным голосом. – Скажи, что… мне жаль, что я вас так подвел.

Марта Виленбах погладила сына по грязной щеке:

– Я передам. Ты всегда был славным мальчиком. Вот увидишь, все будет хорошо. А теперь ешь.

Она протянула ему хлеб и сыр из корзины, и Матис жадно принялся за еду. До этой минуты он и забыл, как был голоден.

– Сестричка тебе привет передает, – сказала Марта с улыбкой, глядя, как сын ест. – Для нее ты герой. Во всяком случае, так ей говорят крестьянские детишки у полей. Ну, она, конечно же, верит. А, Агнес вот тоже просила передать…

Она протянула Матису сложенный пергаментный листок.

– На что оно мне? – спросил он резче, чем намеревался.

– Должно быть, черкнула пару строк для тебя. Я всегда гордилась тем, что Агнес научила тебя читать… – Марта взяла сына за плечи: – Матис, ты к ней слишком строг! Она не виновата в том, что Эрфенштайн запер тебя тут. И я точно знаю, она старается выгородить тебя перед ним.

– Ха, она уже показала, чего может добиться от отца… Ничего ровным счетом!

Несмотря на досаду, Матис принял записку и украдкой погладил пальцами заботливо сложенный листок. Над головой снова послышался скрежет плиты. Марта Виленбах взглянула вверх и вздохнула:

– Мне нужно идти.

Она в последний раз прижала сына к груди, да так крепко, что ему даже больно стало.

– Если хочешь задобрить Эрфенштайна, брось эти свои мятежные речи! – предостерегла мать. – Выкажи раскаяние, и все обернется к лучшему.

– Я… я подумаю, мам, – кратко ответил Матис.

Марта Виленбах поцеловала его в лоб, после чего взялась за петлю вновь спущенной веревки.

– И чтобы ты знал: ты всегда останешься моим сыном, что бы ни случилось, – прошептала она – по щекам ее катились слезы.

Вскоре ее силуэт растворился во мраке колодца. Затем каменная плита скрежетнула в последний раз, и Матис снова остался наедине со своими мыслями.

Он поднес к лицу сложенный листок и потянул носом. Записка пахла весной и солнцем.

И Агнес…

Матис неспешно развернул листок и застыл на месте. Агнес не писала ему письма, она прислала ему картинку! Рисунок в пестрых тонах изображал их двоих на поляне в лесу. Он так переливался во мраке темницы, словно кто-то опрокинул ведро с краской.

Матис провел по листку ладонью. Потом устроился в углу и смотрел на рисунок, снова и снова.

К горлу снова подступила горькая желчь.

Уже на следующее утро Агнес нашла возможность еще раз поговорить с отцом Тристаном. Она нашла монаха на кухне, тот как раз растирал какие-то травы в ступке. По комнате клубился дым из печи, и старик не сразу заметил подопечную.

– А, Агнес! – воскликнул он радостно и потер красные глаза. – Что, опять приснился Трифельс?

Девушка помотала головой:

– В этот раз нет. Я, во всяком случае, не помню.

Она взяла хлебную корку и обмакнула в кружку с козьим молоком, которое ей оставила Хедвиг, и неуверенно спросила:

– Вам уже удалось поговорить с отцом насчет Матиса? Его мама была вчера у него и передала привет от меня. Она говорит, что дела у него плохи…

– К сожалению, нет. Вчера твой отец весь день провел на охоте, а сегодня с утра он, ну… – отец Тристан пожал плечами и усмехнулся: – немного нездоров. Я уже отнес ему кружку травяного отвара от головной боли. Но скоро я наверняка смогу с ним поговорить. А до тех пор будет, наверное, лучше, если ты будешь держаться подальше от тюрьмы. Иначе отец твой еще пуще разозлится и заупрямится. Обещаешь?

Агнес нерешительно кивнула:

– Хо… хорошо. Если это поможет Матису.

Она без аппетита пожевала жесткую краюшку, потом отложила ее в сторону и с любопытством показала на ступку:

– А что вы делаете?

– Растираю арнику, окопник и дудник. Смешаю с медвежьим жиром, и получится замечательная мазь… – Отец Тристан прервался и серьезно взглянул на Агнес: – Вчера в Ханенбахе я повидал маленького мальчика. Повозка переехала ему ногу. Я пообещал родителям, что выхожу его.

Он высыпал размолотые травы в горшок и смешал с мягким жиром. Затем повернулся к Агнес и подмигнул:

– Может, пойдешь со мной? что скажешь?

Агнес с радостью согласилась. Она и раньше сопровождала монаха во время визитов к больным и при этом сама кое-чему научилась в искусстве врачевания. Но с последнего раза прошло довольно много времени, поэтому предложение так ее обрадовало. Все, что отвлекало ее от Матиса и его плачевного положения, она принимала сейчас с большой охотой.

Отец Тристан сложил все необходимое в сумку, и они отправились в Ханенбах, небольшое селение, расположенное неподалеку от Анвайлера. Монах шагал довольно быстро; несмотря на преклонный возраст, с посохом он двигался весьма уверенно. День выдался теплый, пели птицы, и на ивах вдоль дороги уже набухали пушистые почки. Чуть в стороне журчал Квайх. В воздухе стоял чуть гнилостный запах: речка в изобилии несла отходы кожевников к долине Рейна.

Агнес последовала совету монаха и прошлым вечером сняла кольцо с пальца. Теперь оно висело на тонкой цепочке у самого сердца. Какое-то время Агнес шла молча, но сдерживаться было все труднее. Почти всю ночь она размышляла над тем, что рассказал ей отец Тристан о кайзере Барбароссе и ее снах.

– Скажите, отец, тот юноша с картинки, – начала она нерешительно. – Почему…

Но монах недовольно отмахнулся:

– Я же сказал, что не хочу говорить об этом. Ты и без того слишком часто ворошишь прошлое.

Агнес вздохнула:

– Что ж, ладно. Тогда, чтобы отвлечься, расскажите что-нибудь про сокровища норманнов. Я вот недавно почитала про них в нашей библиотеке. Но мне известно про них совсем немного. А я ведь так люблю старинные истории!

– Как будто я тебе в детстве про них не рассказывал, – проворчал в ответ отец Тристан, однако на лице его заиграла улыбка. – Ну ладно уж…

Он ненадолго остановился, чтобы перевести дух, а затем показал на Зоннеберг, увенчанный крепостью.

– Там, где сейчас раскинулись поля, раньше было громадное ристалище. Поединки и конные сшибки, которые там устраивались, были известны по всей стране. На этом поле император Генрих IV, сын Барбароссы, собрал более трехсот лет назад огромную армию, чтобы отправиться в поход на Сицилию, против норманнов. Его жена была сицилийской принцессой, и Генрих рассчитывал таким образом захватить их трон. Тогда к Трифельсу стекались воины со всей Германии. Их было, наверное, многие тысячи. Конные рыцари, оруженосцы, пешие солдаты с луками и копьями…

Отец Тристан раскинул руки, и Агнес узнала в нем старого рассказчика, которого так любила в детстве.

– Генрих отправился в поход, одержал победу и жестоко покрал врагов, – продолжал монах. – Предводителя заговорщиков он велел живьем облачить в раскаленную корону. По возвращении кайзер стал обладателем несметных сокровищ, каких доселе не видывал христианский мир. Говорят, что сокровищ было столько, что потребовалось полторы сотни ослов, чтобы доставить их в Трифельс. Среди них была и коронационная мантия, но в первую очередь богатства, серебро и украшения.

– И где теперь эти сокровища? – спросила Агнес с любопытством. – Видимо, не в Трифельсе, иначе отец забот не знал бы.

Отец Тристан рассмеялся:

– В этом ты права! Нет, говорят, что сын Фридриха, знаменитый кайзер Фридрих II, которого и по сей день зовут «Stupor Mundi», Чудом света, переправил их в Апулию, где отдал на хранение верным сарацинам. Имперские инсигнии, к сожалению, тоже хранятся теперь в другом месте.

– Имперские инсигнии? – Агнес наморщила лоб: – Вы имеете в виду атрибуты власти, необходимые для коронации германских кайзеров?

Она знала, что испокон веков императоров короновали согласно строгой церемонии, обычно в императорском дворце в Ахене. Атрибуты власти играли при этом важную роль. Тот факт, что прежде эти священные предметы хранились в Трифельсе, стал для нее новостью.

– Но я всегда считала, что Имперские инсигнии издавна хранились в нюрнбергской церкви, – добавила она.

Отец Тристан покачал головой:

– Когда-то, во времена Гогенштауфенов, они хранились в Трифельсе. Цистерцианцы из Ойссерталя были их хранителями. Это святейшие реликвии империи. Меч Карла Великого, имперская держава, а также скипетр, корона, мантия, имперский крест и, конечно же, Святое копье, которым Иисуса пронзили на Голгофе…

Старый монах снова остановился, чтобы перевести дух, и со стоном потянулся.

– Всякий раз, когда коронуют нового кайзера, они становятся частью церемонии. Только они наделяют правителя властью. Без Имперских инсигний теперь не происходит ни одна коронация. – он вздохнул: – Но атрибуты власти давно хранятся не здесь. До Трифельса уже никому нет дела, хоть твой отец зачастую не желает этого осознать.

– Но в моем сне… – начала Агнес, но монах ее перебил:

– Забудь о своих снах, Агнес, – сказал он резко. – Ты живешь здесь и сейчас. К тому же мы пришли. Посмотри!

Он показал посохом: между деревьями уж виднелась маленькая деревня Ханенбах. Несколько крестьянских хижин сгрудилось у разрушенной церкви. Вокруг них простирались черные свежевспаханные поля. Два крестьянина с трудом тащили плуг по борозде.

При виде мужчин по лицу монаха пролегла тень.

– Этой зимой во время голода людям пришлось забить последнего быка, – пробормотал отец Тристан. – И теперь сами должны надрываться, как волы… До чего докатились!

Агнес взглянула на крестьян. Плуг как раз застрял в грязи. Они с руганью его вытащили и, сгорбив спины, снова принялись за работу. Штаны и рубахи на них были грязные и изорванные, лица изборождены морщинами, как у стариков. Агнес невольно подумала о Матисе, как тот неустанно рассказывал ей о бедственном положении крестьян. Часто его проповеди казались ей слишком категоричными. Но теперь, при виде исхудалых, согбенных тружеников, слова кузнеца обрели вдруг иное значение.

Вскоре они добрались до деревни. На единственной улице грязные дети играли в шарики, в лужах скопились нечистоты. Босые, одетые в перешитые лоскутья малыши были пугающе худыми, со вспученными от голода животами. Тусклыми, глубоко посаженными глазами дети уставились на гостей. И только узнав монаха, разразились радостными криками.

– Отец Тристан, отец Тристан! – восклицали они, прыгая вокруг старика. – Ты опять нам что-то принес?

– Возможно, – с улыбкой ответил монах. – Только смотрите, чтобы всем досталось поровну, сорванцы.

Он достал из сумки несколько морщинистых, сушеных слив с прошлого года и разделил их между шумливыми детьми, которые с жадностью запихивали угощение в рот. Раздав все до последней, отец Тристан повел Агнес налево. Там, чуть в стороне от улицы, стояла небольшая покосившаяся хижина.

– Это здесь, – сказал монах и осторожно постучал в дверь. – Будем надеяться, что хуже не стало.

Им открыла удрученная горем женщина. Узнав отца Тристана, она улыбнулась, и Агнес с ужасом отметила, что у той не осталось ни одного зуба. Волосы ее давно поседели, кожу избороздили морщины.

– Где твой сын, женщина? – спросил отец Тристан.

Лишь благодаря вопросу монаха Агнес поняла, что перед нею мать ребенка, а вовсе не бабушка.

– Благослови вас господь, отец, – с облегчением ответила женщина и пригласила монаха внутрь. – Мальчик там, лежит на полу. У него сильная лихорадка.

Затем крестьянка недоверчиво взглянула на Агнес.

– Это же… – начала она.

– Дочь наместника, – закончил отец Тристан. – Я знаю. Она хочет сделать что-нибудь полезное.

– Что-нибудь полезное? – Женщина язвительно рассмеялась: – Что полезного она может сделать?

Агнес вдруг заподозрила, что отец Тристан позвал ее вовсе не для того, чтобы побольше рассказать о Трифельсе. Она заглянула в темную хижину, сплетенную из ивовых ветвей и обмазанную глиной. Посреди комнаты горел очаг, дым густыми клубами тянулся в отверстие в потолке. В дальнем углу, на ложе из хвороста и листьев, лежал мальчик лет шести. Его правая нога была замотана в окровавленные тряпки, стопа распухла чуть ли не вдвое.

Отец Тристан присел рядом с мальчиком и положил руку на его прелый лоб.

– Лихорадка и впрямь очень сильная, – пробормотал он. – Попробуем немного снизить жар. – Затем порылся в сумке и протянул Агнес кожаный мешочек: – Вот, сделай отвар из липовых листьев.

– Но я не знаю… – начала Агнес, однако замолчала под строгим взглядом монаха.

Она взяла мешочек и принялась кипятить воду в черном от копоти горшке. Крестьянка недоверчиво за ней наблюдала.

– Что… что случилось? – спросила Агнес, чтобы растопить лед.

– Это все люди графа Шарфенека! – прошипела крестьянка. – Охотились, наверное, знатные господа… Разъезжали тут на конях, а потом ни с того ни с сего пустились по нашим засеянным полям. Все озимые вытоптали! Мой маленький Георг играл у реки, так они его просто затоптали!

– Мне жаль, – ответила Агнес, насыпая в кипящую воду липовые листья; от горшка сразу поднялся приятный аромат.

– Ха, жаль ей! – огрызнулась женщина. – Все вы, знатные господа, одинаковые. Твоему отцу тоже дела нет до нас, когда он скачет по полям.

– Неправда! – воспротивилась девушка.

– Все верно, Агнес.

Отец Тристан на мгновение отвлекся от изувеченного мальчика и серьезно взглянул на Агнес. Потом все же улыбнулся:

– Твой отец, может, и не злобный кровопийца, нет. Но он и не герой. Возможно, и был таковым, когда в сияющих доспехах сражался с французами… Теперь это не так.

Агнес с трудом сглотнула. Отец Тристан взялся читать ей нотации?

– А что с тем парнем, который помог сбежать Пастуху-Йокелю? – спросила вдруг крестьянка. – Этот Матис… Мы слышали, твой отец не желает выдавать его властям. Может, наместник не такой уж и плохой человек…

Агнес уставилась на нее в изумлении:

– Вы об этом знаете?

Женщина ухмыльнулась, а потом осторожно огляделась, словно кто-то мог их подслушать в убогой хижине.

– Конечно, – прошептала она. – Этот смельчак всю стражу Анвайлера вокруг пальца обвел, да еще Гесслера в придачу! Только благодаря Матису Йокель сумел убежать в леса. Мы все молимся за него. За него и за Йокеля.

Отец Тристан между тем очистил распухшую ногу мальчика от грязи и спекшейся крови.

– Отвар готов? – спросил он Агнес как ни в чем не бывало, словно предыдущего разговора и не было.

Агнес кивнула и протянула монаху горшок.

– Теперь я промою рану отваром, – сказал отец Тристан. – Сначала его нужно вскипятить, запомни.

Он склонился над мальчиком, протер рану чистой тряпицей и намазал ногу принесенной мазью. Агнес в это время налила остатки отвара в глиняную кружку и влила немного горячей жидкости мальчику в рот. Тот застонал, но стерпел.

Отец Тристан подмигнул своей подопечной:

– А ты неплохо справляешься, Агнес.

– Быть может, мне следует заниматься этим чаще, – тихо ответила девушка. – Если вы позволите. Пусть я и дочь знатного господина…

На улице вдруг поднялся шум. По земле застучали копыта, мужские голоса выкрикивали приказы, некоторые из детей начали плакать. Крестьянка обеспокоенно наклонилась к приоткрытой двери. И тут же отпрянула.

– Господи, это наместник Гесслер! – прошептала она. – Что ему опять от нас понадобилось?

Агнес тоже подошла к двери. В глаза после полумрака хижины ударил яркий дневной свет, и она зажмурилась. Снаружи стояли трое мужчин в засаленных кожаных камзолах, вооруженных копьями и арбалетами. Они прислонились к повозке, в которую был запряжен крепкий тяжеловоз. Позади на сивом жеребце восседал Бернвард Гесслер. Конь нервно перебирал копытами. Наместник властно озирал практически пустую улицу и поигрывал тонким хлыстом.

– Проклятье, тут что, никого не осталось? – проворчал он. – Ни одного безмозглого холопа?.. Ну же, вылезайте из своих лачуг!

Через какое-то время крестьянка решилась выйти. При этом она покорно потупила взор.

– Все работают в поле, господин, – сказала женщина дрожащим голосом. – Нужно убрать озимые.

Наместник смерил ее недовольным взглядом.

– Это хорошо, – проворчал он. – Работа никому не повредит. Ну а ты что тут делаешь, женщина? Уж не филонишь ли?

– Мой… мой сын болен. – женщина так низко склонила голову, что Агнес испугалась, как бы она не повалилась вперед. – Я выхаживаю его.

– Ха, отговорки! Ты просто слишком ленива, чтобы…

– Она говорит правду, ваше превосходительство! – отец Тристан распахнул дверь и встал в проеме рядом с Агнес. – Мальчишку затоптала лошадь. Какой-то всадник пронесся по засеянным полям его родителей. Женщина говорит, что это, наверное, кто-то из людей Шарфенека. Судя по всему, охотники.

У наместника от удивления отвисла челюсть, но он быстро подобрался.

– Вы поглядите, – проворчал Гесслер и указал плеткой на монаха. – Добрый отец Тристан снова хлопочет о бедняках… Я думал, вы еще в Ойссертале.

Монах сдержанно поклонился.

– Как видите, люди нуждаются в моей помощи.

– Как будто настоятель в ней не нуждается… – Гесслер взглянул на Агнес. – А это не дочь ли наместника Эрфенштайна? – пробормотал он. Конь его так и не успокоился. – Ваш отец мне здорово насолил.

– Это ваше с ним дело, – резко ответила Агнес. – Меня оно не касается.

Губы наместника растянулись в тонкой улыбке.

– Ого, такая юная, но уже такая заносчивая… – Он пожал плечами: – Что ж, если ваш отец и дальше будет упрямиться, этим вопросом займется сам герцог. Филипп фон Эрфенштайн нарушает закон! Этот Матис помог бежать мятежнику и понесет за это заслуженное наказание.

– Те, другие, тоже понесли заслуженное наказание? Даже мальчишка? – бесстрастно спросила Агнес.

Она чувствовала, что ступает по тонкому льду, но была не в силах себя сдерживать.

Тем временем с полей прибежали некоторые из крестьян и с почтительного расстояния наблюдали за происходящим.

Гесслер вскинул бровь и смерил девушку взглядом.

– Женщина будет учить меня, как управлять? – спросил он резко. – Тогда скажите мне, для чего нужны законы, если их не исполнять? Во всем должен быть порядок, установленный Господом. Иначе разразится хаос.

– Господу неугодно, чтобы безусых юнцов вешали только за то, что они умирают с голоду! Господь милосерден, он…

– Молчи, девка!

Бернвард Гесслер побагровел и замахнулся плетью, словно собрался хлестнуть Агнес. Но потом вдруг понял, что перед ним не крестьянка, а дочь наместника Трифельса.

– Забрать бы вас заложницей в Анвайлер, – прошипел он. – Посмотрим, кем ваш отец больше дорожит – беглым мятежником или собственной дочерью.

– Не думаю, что это хорошая идея, – вмешался отец Тристан. – Или почтенный наместник развяжет вражду, запрещенную со времен императора Максимилиана? Что скажет герцог, если этот закон будет нарушен?

Гесслер развернулся и уставился на него. В течение какого-то времени никто не проронил ни слова. Монах и наместник словно испытывали друг друга на прочность. В конце концов Гесслер отвел взгляд.

– Хорошо-хорошо, – пробормотал он. – Оставим в этот раз все как есть. Будем надеяться, что Эрфенштайн еще образумится. У меня же есть дела поважней.

Все крестьяне уже вернулись в деревню, и Гесслер обратился к ним зычным голосом:

– Слышите меня, холопье? Вы еще не заплатили положенную герцогу десятину! Я здесь, чтобы вытрясти ее из вас.

Вперед выступил беззубый старик – видимо, деревенский староста – и низко поклонился перед наместником.

– Ваша милость, – пролепетал он. – Мы ведь на прошлой неделе отправляли вам письмо и просили отсрочки. Вы же не забыли? Мы очень надеемся, что…

Наместник отмахнулся от этих слов, как от назойливой мухи.

– Вздор! Если я дам вам отсрочку, то и в других деревнях захотят того же. И к чему это приведет?.. Нет, десятину придется заплатить. Права и обязанности для всех одни.

Он развернулся к стражникам:

– Обыскать сараи и амбары!

Под плач и причитания крестьян стражники неспешно переходили от одной лачуги к другой, опустошая погреба, сараи, загоны для скотины и даже маленькие огороды. В итоге они вернулись с тремя курами, двумя тощими козами и притащили тележку брюквы и четыре мешка зерна.

– Вот то-то же, – проговорил наместник довольным голосом. – Это уже кое-что. Так я и предполагал: вранье и ничего, кроме вранья.

– Ваша милость, ваша милость! – Старый крестьянин рухнул в грязь перед конем. – Прошу вас, только не зерно, это наши последние семена! Если вы заберете их, нам нечего будет сеять. Поля останутся незасеянными, и зимой нам придется голодать!

– Так раньше надо было приберечь, тупое отродье! – огрызнулся Гесслер.

В этот раз плеть со свистом рассекла воздух, и старик с воплем схватился за лицо.

– Если сейчас заберете зерно, ваше превосходительство, то на следующий год вы от них вообще ничего не получите, – снова вмешался отец Тристан. – Это и дураку понятно.

Гесслер снова развернулся к монаху и свирепо на него уставился. Затем двинулся на отца Тристана и дал коню шпор, да так резко, что тот заржал и взвился на дыбы. Но монах не двинулся с места.

– Если любовь к ближнему не способна пронять вас, то прислушайтесь хотя бы к голосу рассудка, – продолжил он тихим голосом. – Если им нечего будет сеять, то и урожай никто не соберет. И на следующий год герцог останется без десятины.

Наместник прикусил губу. На мгновение показалось, что он ответит монаху очередным выпадом, но затем Гесслер резким выкриком приказал стражникам:

– Оставьте два мешка зерна. Ну и, может, половину брюквы. Остальное забирайте.

Монах перекрестился:

– Господь вознаградит вашу безграничную щедрость.

– Обойдемся без Господа, святой отец. У Него есть дела поважнее, нежели выторговывать несколько гнилых брюквин.

Гесслер дернул коня за поводья и поскакал прочь, к околице. Но потом он снова развернулся и указал плеткой в сторону Агнес:

– А вы передайте отцу, чтобы он хорошенько подумал, с кем связался! У меня есть могущественные заступники. Кайзер Максимилиан, может, и даровал Эрфенштайну Трифельс, но он давно мертв. А Трифельс принадлежит теперь герцогу Цвайбрюкена, и тот в любой момент может передать ее кому-нибудь другому… – Он свесился с седла и, прищурив глаза, взглянул на Агнес: – Без Трифельса ваш отец станет старым бродячим рыцарем без земли и имущества. А вы – бездомной девицей!

Гесслер ударил коня пятками и понесся вдоль улицы.

– Поторапливайтесь! – крикнул он стражникам, грузившим мешки на повозку. – У нас впереди еще три чертовы деревни.

Агнес задумчиво следила за удаляющимся облаком пыли. Несмотря на весеннее солнце, ее пробирал холод.

Над нею словно сгущались черные тучи.

Это ночью Агнес снова видела сон.

День выдался длинный. После обеда она помогла кухарке Хедвиг перекопать и засеять сад в крепости и при этом кое-что узнала о целебных травах. Тяжелая, но плодотворная работа пошла ей на пользу. Поэтому с наступлением ночи Агнес, вконец обессилевшая, мгновенно уснула. Кольцо на цепочке холодило грудь.

Она уже несколько раз видела во сне Трифельс, но в этот раз все было по-другому: еще ярче и реалистичнее. Обливаясь потом, Агнес металась в постели. Казалось, крепкая рука вдавливала ее в мокрые простыни. Перед глазами пьянящим туманом всплывали образы и постепенно приобретали очертания, пока не сложились в четкую картину…

Агнес проснулась. Грудь раздирали тяжелые хрипы, тело сотрясала дрожь. Лунный свет заливал комнату. Девушка вскочила с кровати и бросилась к открытому окну.

Но под окнами раскинулся лишь внутренний двор, знакомый с детства. Агнес смутно различила псарню и птичий вольер, разрушенные стены и покосившееся здание дворянского собрания, которое во сне укрывала новенькая черепица. Рука коснулась шеи, потянула за цепочку и вынула из-под сорочки кольцо. Бледная луна осветила гравюру. Кольцо было в точности как во сне. И хоть оно всю ночь пролежало у самого сердца Агнес, золото холодило руки.

Несколько раз глубоко вдохнув, Агнес попыталась упорядочить мысли. В ее сновидения неизменно вкрадывались явления из повседневной жизни. В этом не было ничего необычного, каждый испытывал нечто подобное. Самое странное заключалось в том, что сон, а с ним и кольцо казались на удивление правдоподобными. Как и в предыдущих снах, Агнес слышала и чувствовала все как наяву: теплый ветерок по коже, смолистый аромат хвои, терпкий запах пота ее возлюбленного… Что в этом юноше было такого притягательного? Кто он такой? Теперь, проснувшись, Агнес не испытывала к нему никаких чувств. Так, словно была совершенно другим человеком… Она нахмурилась. Юноша предостерегал ее насчет кольца. Неужели оно представляло для нее опасность? Отец Тристан тоже намекал на что-то такое…

Агнес невольно провела пальцем по холодному металлу и покачала головой. Вероятно, предостережения отца Тристана так повлияли на ее сон, вот и всё. Ей уже мерещатся призраки.

Только теперь Агнес почувствовала, как мерзнет в тонкой сорочке. Поежившись, она вернулась к кровати и забралась под одеяло. Девушка собралась уже снять кольцо, но потом все же решила и дальше носить его на цепочке. Без него она чувствовала себя обнаженной.

Лишь с первыми петухами, когда лица ее коснулись первые солнечные лучи, Агнес забылась коротким, тревожным сном.