9
На следующий день на Пфаффенвинкель налетел такой буран, словно сам Господь решил похоронить все живое под белым покровом. Люди сидели по домам и лачугам, и если выглядывали на улицу, то лишь затем, чтобы пробормотать молитву и снова захлопнуть дверь, в которую тут же начинал ломиться ветер. И по реке, и по дорогам прекратилось всякое движение. И те немногие извозчики, которых снегопад застиг врасплох, замерзали насмерть, пытаясь высвободить лошадей из метровых сугробов. Бедняг находили только через несколько дней, закоченевших рядом с повозками, некоторых уже разорвали волки, а лошадей погребли под собой белые холмы.
Вьюга свирепствовала и над Аугсбургом. На следующий день после своего приезда Магдалена ни на минуту не могла выйти на улицу. Хотя время не играло никакой роли, она понимала, что слоняться по городу сейчас не имело смысла. Аптека в такую погоду наверняка закрыта, а следующий обоз отправится в Шонгау, только когда стихнет ненастье. А пускаться в дорогу на свой страх и риск – для Магдалены это означало бы верную смерть.
Поэтому девушка весь день напролет играла с маленькой Барбарой, которая сразу к ней привязалась. Магдалена смастерила ей деревянную куклу и, сидя возле печи, пела детские песенки, какие дома напевала близнецам. Она явственно ощущала, насколько девочка нуждалась в матери. Барбара разглядывала ее большими глазами, гладила по щекам маленькими ручонками и каждый раз кричала «еще!», когда Магдалене надоедало петь. Девушка без конца думала, что Барбара, как и она сама, была дочерью палача – только росла без братьев и сестер, и, самое главное, без матери. Как часто она много лет назад вот так же сидела у отца на коленях? И как часто ее собственная мать пела ей эти же песни перед сном?
Под бузиновым кустом
Дети водят хоровод…
Филипп Хартман все это время работал в соседней комнатке. Он связывал травы в пучки, плел новые веревки и одновременно перегонял травяную настойку в закоптелой колбе, так что по дому витали алкогольные испарения и кружили Магдалене голову. Время от времени палач выходил к ним, гладил дочь по голове и угощал ее и гостью сушеной сливой или яблоком. Он избегал дотрагиваться до Магдалены или делать неуместные намеки, и все же та чувствовала спиной его взгляд. Тогда, несмотря на жар от печи, ее пробирал холод, и она вздрагивала. Филипп Хартманн определенно был порядочным мужчиной и хорошим отцом, да к тому же богатым. Но Магдалена любила другого.
Однако любила ли она еще Симона в действительности? После истории с Бенедиктой чувства ее заметно охладели – от злости или замешательства, этого Магдалена понять не могла. Но она чувствовала, что потребуется время, чтобы на сердце у нее снова потеплело.
Буран не прекратился и на следующий день. Распогодилось лишь к вечеру, поэтому магазинов никто не открывал. И только на третий день после приезда Магдалена смогла наконец отправиться в аптеку. По пути она прошла мимо огромного фонтана Августа, с которого теперь свисали сосульки в метр длиной. Слева от нее высилась четырехэтажная ратуша. Магдалена взглянула вверх и ужаснулась: как только люди умудрились выстроить такое громадное здание? Из ворот ратуши без конца выходили закутанные в меховые плащи дворяне, вовлеченные в серьезные разговоры. Снег еще лежал по колено, но городские стражники уже взялись за лопаты и расчищали узкие тропинки на главной площади и прилегающих улицах. В домах и магазинах кипела жизнь. Люди два дня просидели взаперти и теперь снова могли отправиться за покупками: закупали свежий хлеб, мясо, или выходили из трактира с пенящимися кувшинами темного пива. Магдалена проталкивалась среди сварливых кухарок, покупавших зайцев или фазанов для своих хозяев, и толпу шумливых мальчиков-хористов, шагавших к собору Аугсбурга.
Наконец она дошла до своей цели. На углу между улицей Максимилиана и роскошной церковью Святого Мориса расположилась аптека пресвятой Девы Марии, старейшая в Аугсбурге. Филипп Хартман рассказывал с утра, что ее владелец, Непомук Бирман, предлагал на выбор отборнейшие травы и ингредиенты. И к тому же тесно сотрудничал с палачом. Хартман приобретал у аптекаря некоторые средства, которые не мог приготовить сам, а Бирман покупал у него человеческий жир и кожу против боли в суставах и растяжений.
– Он странноватый, этот Бирман, – говорил Хартман. – Но свое дело знает и не станет тебя обсчитывать. Постарайся заглянуть в его кладовую, она действительно огромна.
Дом Непомука Бирмана представлял собой скромное трехэтажное строение, фасадом обращенное к улице. Он явно нуждался в покраске и среди дворянских домов смотрелся как-то сиротливо. Над входом размашистыми буквами было написано название аптеки. Магдалена толкнула узкую, но крепкую дверь, и на девушку тут же повеяло букетом диковинных запахов, которые напомнили ей отцовский шкаф у себя дома. Магдалена закрыла глаза и принюхалась к незнакомым ароматам. Среди всего этого разнообразия она уловила запахи растений и корней, произраставших далеко за морями, в неизведанном мире древних лесов со львами и другими чудовищами, на затерянных островах, населенных карликами и людоедами.
Магдалена закрыла за собой дверь, и тонко прозвенел колокольчик. Немного погодя вышел сгорбленный коротышка. На голове у него была выстрижена тонзура, как у монахов, и на нос он нацепил очки. Непомук Бирман недовольно взирал на вошедшую, словно его оторвали от чего-то гораздо более важного, нежели какая-то там торговля.
– Да? – спросил он, разглядывая Магдалену, словно назойливую муху. – Чем могу служить?
– Меня прислал Филипп Хартман, – ответила Магдалена. – Мне нужно купить кое-каких трав.
Выражение его лица сразу же изменилось, рот растянулся в беззубой ухмылке.
– Хартман, говоришь? Значит, аугсбургский палач снова обзавелся бабенкой?
– Я… временно ему помогаю, – промямлила Магдалена и протянула Бирману список нужных ингредиентов.
Аптекарь приспустил очки с переносицы и принялся изучать пергамент.
– Так-так, – прогудел он. – Спорынья, полынь, волчник да еще красавка с дурманом в придачу… Что ты задумала? Решила отправить палача на тот свет или улететь от него на метле?
– Я… я… – Магдалена с трудом подбирала слова. – Предстоят тяжелые роды, – нашлась она наконец. – Ребенок не желает появляться, и у матери сильные боли.
– Так-так, сильные боли, – проговорил Непомук Бирман и водворил очки на место. – Тогда смотри не подсыпь ей лишнего за один раз, иначе добрая женщина вообще не почувствует больше никаких болей. Никогда. – Он ухмыльнулся и подмигнул ей правым глазом, который под стеклами очков стал похож на глаз огромной рыбины. – Dosis sola venenum facit, знаешь ли. Одна лишь доза делает яд незаметным. Об этом знал еще старина Парацельс. Палач ведь рассказывал тебе про Парацельса?
Магдалена быстро закивала, и Бирман этим удовлетворился. Коротышка двинулся к низкой двери за прилавком, которая вела в заднюю часть дома, и велел Магдалене следовать за собой.
– Идем уж, поможешь хотя бы травы отсортировать.
Магдалена поспешила за ним в проход и внезапно замерла в окружении полок и стеллажей. По всей комнате через равные расстояния высились стенки с выдвижными ящиками. Непомук Бирман, словно призрак, скользил в узких проходах и выдвигал какой-нибудь из подписанных ящичков. При этом он сверял их содержимое со списком, затем зачерпывал немного ложкой и взвешивал на весах, стоявших на мраморном столе посреди комнаты.
– Спорынья, полынь… – бормотал аптекарь. – А волчник у меня где?.. Ага, вот…
Заметив, с каким изумлением Магдалена разглядывала его стеллажи, Бирман невольно улыбнулся.
– Ну? Ничего подобного ты еще не видела, так ведь? – Он подозвал ее жестом. – От Аугсбурга и до самого Мюнхена это крупнейшая коллекция трав, можешь мне поверить. Думаю, такой аптекой не располагал даже почтенный Парацельс.
Только он собрался выдвинуть следующий ящик, как в передней комнате снова тихо прозвенел колокольчик. Бирман рассерженно отдернул руку от ящика.
– Прошу прощения, – проговорил он, вручил Магдалене мешочек с уже взвешенными травами и, сгорбившись, направился к двери. – Я скоро вернусь.
Девушка осталась одна и изумленно оглядела пахучий лабиринт коридоров.
Раздавшийся голос заставил ее прислушаться. Мужской голос, не терпящий возражений и явно озлобленный. В соседней комнате кто-то разговаривал с аптекарем, и разговор был явно не из дружеских. Из чистого любопытства Магдалена шагнула к двери и прислушалась.
– Мне нужно то самое средство, что вы продали мне в прошлый раз, – прошипел незнакомец.
– То… самое? – переспросил Непомук Бирман. – Вы знаете, его чрезвычайно трудно достать. И вообще-то мне… запрещено продавать такое. Это может стоить мне моего дела.
Магдалена чувствовала, что Бирман боялся. Она осторожно прижалась к стене, чтобы лучше слышать.
– Я заплачу, – ответил незнакомец. Послышался звон монет. – Но, надеюсь, что теперь оно подействует как надо. В прошлый раз смерть наступила слишком быстро. В этот раз все должно произойти медленно и незаметно, иначе…
– Вам следует использовать его в малых дозах, – стал заверять Бирман. – Лишь малые дозы, тогда никто ничего не заметит, клянусь!
– Тогда поклянитесь на распятии, – ответил незнакомец и издал хриплый смешок. – Deus lo vult.
От последних его слов у Магдалены перехватило дыхание. Эти же слова произнес человек, напавший на отца в крипте.
Мог ли этот же человек стоять теперь у прилавка?
Магдалена сознавала всю опасность и все же стала подбираться к дверному проему. Оказавшись у самого края, она медленно наклонилась и заглянула в соседнюю комнату. Разглядеть удалось лишь небольшой участок возле прилавка. Но и этого хватило, чтобы кровь застыла в жилах.
Магдалена выхватила взглядом черную рясу, поверх которой висел золотой крест с двумя поперечинами. Только теперь она заметила, что ко всем экзотическим ароматам примешался еще один.
Аромат фиалок.
– Мне нужно еще кое-что, – сказал незнакомец и принялся яростно чесать грудь. – Ртуть. Вся, какая у вас есть.
Бирман кивнул:
– Я понял. Дайте мне время до завтра. Завтра…
– К утру все должно быть готово, – перебил его мужчина. – А это забираю сегодня же.
Неизвестный выхватил шелковый мешочек, протянутый аптекарем, и, не прощаясь, вышел на улицу. Громко хлопнула дверь.
Магдалена задумалась на мгновение, затем торопливо собрала травы, которые Бирман успел для нее взвесить и завернуть, и запихнула их в принесенную с собой сумку. После чего бросила беглый взгляд на стол: там лежали еще какие-то травы. Магдалена и их сгребла в сумку. Кто знает, для чего они мне еще сгодятся, подумала она.
С сумкой в руках она бросилась к прилавку, а от него к двери.
– Эй! – закричал Бирман ей вслед. Лицо его побледнело, на лбу выступили бусинки пота. – Что ты задумала? Платить кто будет? Постой, он опасен! Ты не ведаешь…
Следующие слова слились с шумом улицы. Обходя снежные заносы и обгоняя укутанных прохожих, дочь палача спешила за убийцей альтенштадтского пастора. Она не успела пока ничего придумать, но не желала впредь зваться Магдаленой Куизль, если упустит свой шанс.
Ненастье бушевало и в Шонгау. Жители грелись у печей и надеялись только, чтобы дрова не закончились. По лесам вокруг города одиноко завывали волки, крыши заметало снегом, и балки скрипели под его тяжестью. Такую вьюгу даже старикам редко доводилось видеть, а со времен войны погоды хуже этой еще не было.
На улицах и в переулках города не было ни души. Кроме одинокого силуэта, пробиравшегося сквозь вьюгу от Речных ворот в сторону тюрьмы. Якоб Куизль придерживал левой рукой широкополую шляпу, а правой заслонил глаза, чтобы хоть что-то разглядеть в разразившемся хаосе. Он походил на черного великана в белеющем море. Палач ругался вполголоса, потому что трубка в такой снегопад погасла и придется постараться, чтобы снова поджечь отсыревший табак. А чтобы поразмыслить, Куизлю крайне необходимо было закурить именно сейчас.
Сразу после собрания Лехнер сообщил палачу, что снова отправляет его на поиски грабителей, чтобы тот обезвредил и вторую банду. Но в этот раз Куизль сам сможет выбрать себе помощников. Палач решил собрать лишь небольшой отряд. По сведениям главаря Шеллера, в лесах скрывалось всего четыре разбойника, хотя все они были умелыми бойцами. Каким-то неведомым до сих пор способом они выведывали запланированные маршруты торговцев. При этом все потерпевшие божились, что если и рассказывали о своих намерениях, то только в кругу коллег. И все же как-то сведения из этого круга просачивались. Уж не случилось ли так, что кто-то из дворян сам спутался с грабителями?
Раненых извозчиков торговца Маттиаса Хольцхофера уже расспросили, но сведения оказались довольно скудными. По их словам, нападавшие кутались в плащи и были вооружены арбалетами, мушкетами и саблями. Речь, вероятно, шла о небольшом, но довольно боеспособном отряде, значительно превосходящем обычные разбойничьи шайки.
Чтобы разузнать побольше об этой таинственной банде, палач, невзирая на буран, отправился в тюрьму. Он собрался повидаться с Гансом Шеллером.
Перед дверями массивной башни не было никакой стражи. Куизль предположил, что часовой сидел либо в каком-нибудь трактире, либо в стенах крепости. Кто станет упрекать его в этом при такой-то погоде? Палач дважды ударил в усиленную железом дверь, и внутри послышались шаги.
– Кто там? – раздался голос.
– Это Якоб Куизль. Открывай, пока меня ветром не сдуло.
В замке скрипнул ключ, и дверь немного приоткрылась. Из-за нее выглянуло заспанное лицо стражника Йоханнеса.
– Чего тебе? Последний твой визит обошелся мне в восемь крейцеров штрафа и лишний день на посту. Лехнер не любит, когда что-то делают за его спиной.
– Позволь мне еще раз поговорить с Шеллером. – Палач столь решительно распахнул дверь, что стражнику пришлось потесниться в сторону.
– Эй, Куизль, так не пойдет!
Куизль бросил ему небольшой мешочек.
– Возьми и успокойся.
Стражник с любопытством заглянул внутрь.
– Что это?
– Жевательный табак. Из западной Индии, земли, где змеи толще дубов. Жуй его, но не глотай. Он взбодрит тебя и согреет.
Йоханнес вернулся с подарком в руках к лавке в углу и понюхал содержимое мешочка.
– Хм, жевать? – Он снова взглянул на палача. – Только не сломай Шеллеру вторую руку. Иначе он окочурится еще до казни, а отвечать мне.
– Не беспокойся, я знаю, что делаю.
Палач шагнул к камерам, где разместили разбойников. В отличие от прошлого визита, в этот раз пленники не обратили на него никакого внимания. Мужчины и женщины, укрытые рваными плащами, ежились по углам на гнилой соломе и жались друг к другу, пытаясь согреться на январском морозе. Между ними лежал больной мальчик и трясся всем телом. В зарешеченное окошко задувал ветер. Перед заключенными стояла миска с плесневелым хлебом и кувшин для воды, скорее всего, пустой. Из ведра, куда справляли нужду, исходило такое зловоние, что палач невольно отступил на шаг. Ганс Шеллер смотрел на него пустым взором из-за решетки, мизинец на правой его руке вздулся до неузнаваемости.
– Опять ты, – прошептал Шеллер. – Чего тебе еще?
Палач резко развернулся.
– Что за свинарник здесь развели? – вскинулся он на стражника Йоханнеса, все еще занятого экзотическим зельем. – Этим людям ни есть, ни пить нечего. А где свежая солома и одеяла? Хочешь, чтобы они передохли еще до виселицы?
Стражник пожал плечами:
– Сам видишь, какая погода на улице. Я уже два раза запрашивал провизию, но никто так и не пришел.
– Так сходи сам.
– Прямо сейчас? – озадаченно спросил Йоханнес. – Но буран…
– Немедленно.
Палач шагнул к нему и поднял с лавки за воротник, так что стражник задрыгал ногами в воздухе. Лицо Йоханнеса стало пунцовым, а глаза вылезли из орбит.
– Вот так скоро почувствует себя Шеллер, – прошипел Куизль. – И, богом клянусь, ты тоже, если не сделаешь сейчас же, как я велю. Свежая вода, хлеб и теплые одеяла. Понял ты меня?
Стражник закивал, и Куизль опустил его на пол.
– Ну так ступай.
Не оборачиваясь, стражник поспешил на улицу. В открытую дверь ворвался ветер и начал задувать в тюрьму снег. Палач захлопнул дверь, и стало почти тихо. Слышались лишь плач младенца и далекие завывания вьюги. Главарь Шеллер изумленно уставился на палача. Он раскрыл было рот, чтобы что-то спросить, но Куизль его перебил.
– Помогло мальчику лекарство?
Шеллер кивнул. Увиденное лишило его дара речи.
– Зачем ты это делаешь? – спросил он наконец.
Якоб не обратил на вопрос внимания.
– Я говорил с Лехнером, – сказал он. – Виселица, и никакого колесования. Женщин и детей отпустят.
Шеллер расплылся в улыбке, однако лицо его тут же стало серьезным.
– Сколько еще? – спросил он.
Куизль вынул погасшую трубку изо рта.
– Если погода позволит, то через пару дней начнут разбирательство. Потом нужно подождать еще три дня, таков обычай. Трактирщик Земер устроит вам последний обед. Сало, клецки, капуста и каждому по кружке мускатного вина, чтобы скрасить последние ваши минуты.
Ганс кивнул.
– В общем, еще неделя… – Он помедлил. – Хорошо, что все закончится, – сказал наконец разбойник. – Это и не жизнь была вовсе.
Якоб не стал на это отвечать и сменил тему.
– Мне нужно еще кое-что узнать насчет второй банды. Ты говорил, что их было четверо. Четыре тарелки, четыре кружки, четыре ножа…
Шеллер снова кивнул.
– Ну да. Четвертый, видимо, как раз нужду справлял в лесу.
– Но эта четвертая посуда, – продолжал палач. – Она была грязная? Ее использовали?
Лицо у главаря стало задумчивым.
– Если тебя это интересует, то, вообще-то, нет. Ты прав. Три грязные тарелки лежали вокруг костра, а четвертую мы вместе с кружкой нашли в седельной сумке.
Куизль взял трубку в рот и в который раз уже пожалел, что табак отсырел.
– Это значит, что четвертого уже долгое время с ними не было. А может, он был в городе.
Шеллер пожал плечами.
– Какая разница, куда девался этот четвертый? Может, он давно уже от них смылся.
Палач рассказал ему о предположении секретаря, что кто-то выведывал тайные маршруты торговцев. Главарь кивнул.
– Понятно. Четвертый рыщет по городу и докладывает своим дружкам, кто как поедет. А тем остается только подкараулить. Обозы ведь толком не защищены, и торговцам бояться нечего. Неплохо. – Он ухмыльнулся, и палач заметил, что передних зубов у него почти не осталось. – Мог бы и сам додуматься… – Внезапно он замер. – Я тут вот еще что вспомнил.
– Что?
– Рядом с сумкой, которую ты приносил, еще кое-что было. Бутылочка из синего стекла, вся такая изящная. Открыли мы ее, и запахло, как при дворе французского короля, будь он неладен.
У Куизля чуть трубка изо рта не выпала.
– Ты имеешь в виду дух и?
– Да, точно, – кивнул Шеллер. – Несло, как от весенней лужайки.
– И эти духи… – палач осторожно подбирал слова. – Они не пахли, например… фиалками?
Шеллер пожал плечами:
– Я в этом не разбираюсь. Мы их вылили на лошадей, а бутылочку на следующий день Шпрингер в пещере разбил, осел тупой.
Палач снова задумался и затем повернулся к выходу.
– Благодарю, Шеллер. Ты очень мне помог. Когда увидимся в следующий раз, постараюсь, чтобы все прошло быстро. Обещаю.
– Куизль…
Голос Шеллера прозвучал как-то задумчиво. Палач развернулся.
– Что такое, Шеллер?
Казалось, главарь разбойников с трудом подбирал слова.
– Ты знаешь, палач, кем я, собственно, был?
– Нет, расскажи.
– Я был плотником, и неплохим. В Швабмюнхене. А потом шведы изнасиловали мою жену и зарезали. Моему сынишке голову размозжили о дверь. Я ушел в леса, и вот теперь здесь. – Он попытался улыбнуться. – Скажи, палач, что бы ты сделал на моем месте?
Куизль пожал плечами:
– У тебя всегда был выбор. – Он шагнул к двери, но потом снова развернулся. – Мне жаль твою жену и твоего сына. По крайней мере, скоро вы будете вместе.
Дверь захлопнулась, и Шеллер остался наедине со своими мыслями. Если бы он не разучился за эти годы, то заплакал бы, как ребенок.
Буран не стихал ни на минуту, и в лицо Куизлю впивались тысячи ледяных иголок. Он нахлобучил поглубже шляпу и зашагал сквозь белую завесу. Мысли вихрем кружили в голове, словно и внутри у него бушевал шторм.
Духи с запахом весеннего луга…
Мог ли благоухавший фиалками человек видеться с грабителями? Или же это онбыл тем четвертым? Магдалена рассказывала, что незнакомец вместе с сообщниками сидел в трактире у Штрассера. Пытались ли они выведать там маршруты торговцев? Но даже если это правда, то как это все относится к сокровищам тамплиеров?.. Палач выругался. Ему необходимо прояснить мысли.
Пройдет еще один день, прежде чем Бог ниспошлет Куизлю человека, который поможет ему распутать, по крайней мере, часть головоломки.
С непогодой прибавилось и больных, так что за весь день Симону некогда было думать ни о тамплиерах, ни тем более о Вессобруннской молитве. Из двух извозчиков советника Маттиаса Хольцхофера спасти удалось только одного. Второй еще тем же вечером умер у них на руках.
Им и сейчас не давали ни минуты покоя. Время пролетало за приготовлением лекарств, кровопусканием и осмотром мочи. Помимо заразившихся «шонгауской лихорадкой», как ее успели уже окрестить, им пришлось принять покрытого синими чирьями подмастерья, крестьянина с раздробленной ногой, на которого наехала повозка, и извозчика с обмороженными руками. Последний решил в первый день непогоды добраться из Шонгау до Ландсберга. Его нашли занесенного снегом в какой-то миле от города. Бедняга тщетно пытался вытолкать повозку из сугроба, пока холод наконец не взял над ним верх. И Симон, и его отец сошлись во мнении, что мужчине придется ампутировать три пальца на левой руке – работа, в которой Бонифаций Фронвизер понаторел еще в бытность свою полевым хирургом.
Во время войны Бонифаций Фронвизер вместе с семьей скитался с баварскими ландскнехтами и успел отпилить и прижечь бесчисленное количество рук и ног. Жена его в эти годы умерла, а сам он по окончании войны обосновался вместе с сыном в Шонгау. Старик до сих пор не мог простить своему отпрыску то, что тот не так давно бросил медицинское учение в университете Ингольштадта. Не только из-за нехватки денег, но также и за недостатком интереса. Уже тогда Симон уделял внимания играм в кости и новой моде больше, чем Гиппократу, Парацельсу и Галену. Еще труднее отцу было мириться с тем, что Симон сдружился с палачом Шонгау, таскал от него книги и все чаще обучался у него врачеванию. Полученные знания он затем применял и в своей повседневной практике.
Даже при ампутации трех пальцев – операции, которую Бонифаций Фронвизер мог проделать с закрытыми глазами, – Симон нашел к чему придраться. Они влили в извозчика бутылку настойки и вставили деревяшку между зубами. Старый лекарь взялся за хирургические щипцы и собрался обрубить черные крючья, бывшие некогда пальцами, но Симон указал на ржавые лезвия.
– Сначала их нужно очистить, – шепнул он отцу. – Иначе раны воспалятся.
– Ерунда, – отозвался Бонифаций Фронвизер. – Мы их потом прижжем кипящим маслом. Так научил меня отец, и так будет лучше всего.
Симон покачал головой:
– Будет заражение, поверь мне.
Прежде чем отец успел возразить что-либо, Симон отнял у него клещи и вычистил их в горшке с кипящей водой, висевшем над очагом. И только потом принялся за работу. Отец наблюдал за ним и молчал, хотя и признавал про себя, что сын делал свое дело быстро и на совесть. Мальчишка, вне всякого сомнения, талантлив. И почему только он бросил учение в Ингольштадте! Симон мог бы стать великим врачом! Не приблудным фельдшером, как он сам, а признанным врачом, ученым и видным горожанином, которого жители уважали бы и платили серебряными монетами, а не ржавыми крейцерами, яйцами и изъеденной червями солониной. Доктор Фронвизер, первый в роду…
Когда Симон затянул наконец белую повязку, старик мрачно кивнул.
– Неплохо справился, – проворчал он. – Но что ты теперь сделаешь с грязными щипцами? Выбросишь и купишь новые?
Симон улыбнулся и помотал головой.
– Я снова окуну их в кипящую воду, и так раз за разом. Палач делает точно так же, когда обрубает пальцы ворам. И до сих пор никто не помер… – Он проверил дыхание извозчика. – Совсем недавно Куизль рассказал мне о старинном способе. Раны нужно смазывать овечьим навозом и плесенью. Он говорит, что лучшего средства против заражения не найти. Плесень… – Он замолчал, так как понял, что допустил ошибку.
Его отец побагровел.
– Не смей говорить мне про своего палача и его поганые средства! – вскричал Бонифаций Фронвизер. – Забивает тебе голову всяким вздором! Давно пора запретить ему это дело! Плесень и овечье дерьмо, ха! Я тебя не для этого отправлял учиться!
Отец ушел в соседнюю комнатку и захлопнул за собой дверь. Симон посмотрел ему вслед и пожал плечами. Затем вылил извозчику на лицо ведро воды и таким образом вернул его к жизни.
Прошло еще несколько часов, прежде чем Симон нашел наконец время, чтобы окунуться в мир тамплиеров и вспомнить о Вессобруннской молитве. Ровно в шесть часов он запер входную дверь и направился к рыночной площади. Лекарь договорился встретиться с Бенедиктой в «Звезде». Он распахнул дверь в трактир, и его обдало теплом и прелым запахом влажной одежды. К вечеру в корчме собралось множество извозчиков и торговцев, которые застряли здесь из-за непогоды и коротали время за выпивкой и игрой в кости. Под низким потолком томились около дюжины мужчин, большинство из них приглушенно переговаривались, погруженные в серьезные разговоры.
Бенедикта сидела, склонившись над документами, за самым дальним столом. Когда Симон приблизился к ней, она свернула пергаменты и взглянула на него с улыбкой.
Симон указал на свитки.
– Ну как? Уже делаете пометки касательно проклятой головоломки?
Бенедикта рассмеялась.
– Нет, это всего лишь до ужаса скучные балансы. Дела в Ландсберге идут, несмотря на снег и вьюгу. Жизнь купеческой вдовы, поверьте мне, довольно скучна. И я, к сожалению, до сих пор не могу найти мужа, который был бы мил собой и нежен да при этом хорошо разбирался во всей этой волоките. – Она подмигнула Симону. – До сих пор все желающие умели либо первое, либо второе.
Бенедикта затолкала пергаменты в сумку, лежавшую под столом, и жестом предложила лекарю присесть.
– Ну да хватит о грустном. Уверена, вы опять рылись в этой своей книжке о тамплиерах.
Симон кивнул:
– У меня и вправду появились кое-какие мысли.
Он вынул из кармана маленькую книжку и принялся перелистывать страницы. Бенедикта глянула в сторону корчмаря и, щелкнув пальцами, велела принести две кружки пряного вина.
– Орден тамплиеров основал некий… Гуго де Пейн, норманнский рыцарь, – начал Симон и принялся водить указательным пальцем по неразборчивым строкам. Маленькая свеча давала столь тусклый свет, что лекарь с трудом разбирал написанное. – Изначально в нем было всего девять человек, просто маленькое братство. Но вскоре орден начал разрастаться, сначала на Востоке, а потом и в Европе. В Италии, Франции, Англии, вдоль дорог на Иерусалим…
– И в немецких землях? – перебила его Бенедикта.
Симон пожал плечами:
– Не слишком много. У нас главенствовали так называемые тевтонские рыцари; орден этот и по сей день пытается огнем и мечом покорить язычников в Восточной Европе… – Он покачал головой.
Лекарь никогда особо не верил, что силой оружия можно навязать кому-то истинную веру, а привык больше полагаться на силу слова, нежели меч в руке.
– Как бы то ни было, – продолжил он, – существовали и немецкие тамплиеры, и, разумеется, немецкие комтурии, поселения тамплиеров. В Баварии в том числе. Например, в Аугсбурге, Бамберге или Мосбурге. Альтенштадтское командорство принадлежало, видимо, Мосбруннской комтурии. – Он вздохнул. – Хотя все, что от него осталось, это маленькая церквушка.
– И некий Фридрих Вильдграф, ни много ни мало магистр ордена в Германии, в 1289 году продает поселение вместе с угодьями и церковью монастырю Штайнгадена, – договорила за него Бенедикта. – А через годы, когда тамплиеров начинают преследовать по всей Европе, он прячет здесь сокровища… – Она резко замолчала.
Служанка принесла две кружки пряного вина и бросила влюбленный взгляд на Симона. Тереза, как и многие другие девушки, засматривалась на юного лекаря. Только когда она отошла от стола, Бенедикта продолжила:
– Хорошо, предположим, что клад покоится где-то здесь. Тогда объясните мне вот что: с какой стати могила этого Вильдграфа находится в Альтенштадте, если земли эти тамплиерам уже не принадлежали? – Она покачала головой. – В базилике Альтенштадта значится год смерти 1329-й, а имение давным-давно продали. Не вижу в этом никакого смысла.
Симон пожал плечами:
– Может, и так. Но представим на минуту, что Фридрих Вильдграф продал поместье просто потому, что оно было очень уж захолустным. Слишком далеко от дорог на Иерусалим. Или приносило недостаточно доходов. Через двадцать лет тамплиеров начинают преследовать по всей Европе, и Фридрих Вильдграф вспоминает об этом маленьком уединенном имении…
– И решает здесь спрятаться! – взволнованно перебила его Бенедикта. – Ну конечно! Вероятно, здесь еще оставались соратники и прислуга, Фридрих Вильдграф знал местных советников и влиятельных горожан. И наверняка они все еще были дружны с ним. Даже церковь ордена сохранилась. Идеальное укрытие! И для себя, и для сокровищ!
Симон кивнул:
– Возможно, к тому времени он больше не рисковал зваться тамплиером, а выдавал себя за торговца или священника, кто знает? Но в Шонгау он привез с собой что-то очень ценное. И вот он чувствует, что конец его близок, и решает спрятать эту ценность так, чтобы найти ее смогли лишь избранные…
– Сокровища тамплиеров, – пробормотала Бенедикта. – Может быть и такое. Наверное, лишь несколько посвященных знали, что они вообще существуют! Этот Фридрих Вильдграф, будучи немецким магистром, мог узнать про них в Париже. Может, ему даже поручили найти подходящее укрытие. Он и так уже затерялся, и гонители потеряли его след…
Симон мрачно улыбнулся:
– Фридрих Вильдграф действительно постарался на славу, заметая свои следы. О смерти его свидетельствует лишь небольшая табличка в церкви Альтенштадта… – Он глотнул из кружки вина, отдававшего перцем, гвоздикой и корицей, и понизил голос. – Однако сама могила Вильдграфа находится под бывшей церковью тамплиеров. И там он оставляет загадку. Чтобы сокровища не попали не в те руки, он обращается к символам христианства. Может, существовали и определенные сроки, когда следовало вскрыть могилу? Возможно, об этом сроке давно уже позабыли, а может быть и такое, что загадка эта разрешится лишь в Судный день. Нам этого никогда не узнать…
Бенедикта нахмурилась.
– В итоге мой брат находит во время ремонта запертую гробницу, открывает ее и сообщает о ней мне и епископу, – сказала она задумчиво.
– Епископу? – насторожился Симон.
– А я разве не говорила? – растерянно взглянула на него Бенедикта. – В своем письме он писал, что собирается сообщить о находке и епископу Аугсбурга. Все-таки он подчинялся ему.
Теперь нахмурился лекарь.
– Он отправлял к епископу посыльного или тоже расписал все в письме?
– Я… я не знаю.
Ветер стучал в окна трактира, и Симон обхватил кружку ладонями, чтобы немного согреться.
– Может, на посыльного кто-то напал и таким образом узнал о сокровищах, – пробормотал он и осторожно огляделся по сторонам. – Не исключено, что по пути в Альтенштадт и к развалинам замка за нами кто-то следил… – Он наклонился к Бенедикте, голос его перешел в шепот. – Тем более важно, чтобы никто не проведал, куда мы отправимся теперь. О том, что следующая загадка находится в Вессобрунне, знаем пока только мы. Выехать нужно так, чтобы никто не заметил!
Бенедикта улыбнулась ему.
– Это предоставьте мне. Бесследные исчезновения – это по моей части. Наряду с подсчетом балансов.
Симон улыбнулся, и мрачные мысли на миг развеялись. Потом ему вспомнилось, что со вчерашнего дня он ни разу не подумал о Магдалене. Молодой человек тихо вздохнул и попытался заглушить угрызения совести уже остывшим вином. Что ж, по крайней мере, сейчас она далеко от опасности, которой подверглась бы здесь, в Шонгау, не говоря уже о том, что дочь палача и сама вполне способна была за себя постоять.
Магдалена выбежала на улицу и увидела, как неизвестный свернул налево. Он беззаботно покачивал шелковым мешочком с ядом и размашистыми шагами шел вдоль широкой главной улицы.
Впервые Магдалене удалось рассмотреть его в полный рост. Незнакомец кутался в черный плащ и белую тунику. Он был худым, руки и ноги его казались неестественно длинными для его тела. Шел он, слегка горбившись, словно невидимый груз на плечах тянул его к земле. От того, как он горбился и размахивал на ходу руками, да еще в надвинутом на лицо капюшоне, незнакомец походил на суетливого черного жука, который копошился в навозе. Он, вне всякого сомнения, был монахом, хотя Магдалена и не могла понять, из какого ордена. Она осторожно последовала за ним по пятам.
Некогда широкая улица из-за снега сузилась до размеров тропинки, на которой с трудом могли разойтись два человека. Незнакомец спешил, он обгонял закутанных советников и служанок с корзинами и один раз оттолкнул крестьянина, который тащил упрямого быка к мяснику, так что мужчина с руганью полетел в снег. Не обратив на него никакого внимания, незнакомец продолжил путь. Магдалена поспевала за ним с трудом. Она, как и монах, расталкивала бранившихся прохожих или обходила их слева и справа по глубоким сугробам. Вскоре башмаки и чулки ее промокли насквозь. Магдалене ужасно хотелось взглянуть на лицо неизвестного, но он так и не снял капюшона и ни разу не оглянулся в ее сторону.
В глубине души Магдалена надеялась, что он и не станет на нее оборачиваться. Случись такое – и смерти ей, вероятно, не избежать.
Ближе к рыночной площади дороги стали шире. Торговки, закутанные в несколько накидок, сооружали ларьки к ярмарке. Монах проталкивался между ними, не оглядываясь ни вправо, ни влево. В конце концов Магдалена поняла, куда он направлялся.
К соборной крепости.
Девушка нахмурилась. Вчера во время бурана Филипп Хартман вкратце рассказал ей об истории города и соборной крепости. Центр Аугсбурга представлял собой отдельный маленький городок, с воротами и обнесенный стенами. Прежде это было поселение римлян, которые возвели военный лагерь вблизи Леха. Теперь на его территории размещались епископские постройки, собор и резиденция архиепископа – но, помимо них, также дома зажиточных ремесленников. Что забыл там убийца Коппмейера?
Справа и слева от ворот скучали два стражника, укутанные в дорогие накидки и вооруженные алебардами. Когда монах прошел мимо них, они коротко его поприветствовали и вернулись в мечтах к пряному вину и теплым булочкам. Магдалена замерла. Незнакомец прошел к собору, и никто его не остановил! И стражники, судя по всему, его знали. Возможно ли такое?
На раздумья не было времени. Чтобы не потерять монаха из виду, ей придется пройти через стражу. Она закрыла на секунду глаза, затем перекрестилась и, приветливо улыбаясь, шагнула к воротам. Стражники взглянули на нее с недоверием.
– Куда? – проворчал один из них.
В действительности ему до этого не было никакого дела, но задавать этот вопрос входило в его обязанности. Магдалена, не прекращая улыбаться, вынула из-под плаща сумку с травами и раскрыла ее перед стражником. И отметила с некоторой долей удовлетворения, что кожаный мешочек с гульденами от Филиппа Хартмана тоже остался при ней. Даже если Магдалена упустит незнакомца, все равно она останется в выигрыше. И поделом этому карлику-аптекарю! Нечего было продавать яд убийцам!
– Травы от аптекаря Бирмана, – сказала она часовым и состроила невинное личико. – Шалфей и ромашка. Настоятель кашляет очень сильно.
Солдат беглым взглядом окинул содержимое сумки и коротким кивком разрешил Магдалене пройти. И лишь когда она прошла в ворота, он насторожился.
– Странно, – обратился стражник к своему коллеге. – С утра еще настоятель был совершенно здоров. По крайней мере, головомойку нам задать сумел… Эй, девка!
Но когда он обернулся, Магдалена уже скрылась за поворотом.
Ей стоило огромных трудов снова отыскать незнакомца. Переулки здесь были теснее и запутаннее, чем в нижней части Аугсбурга, дома золотых и серебряных дел мастеров сменялись жилищами торговцев и граверов. Следуя одной лишь интуиции, Магдалена свернула направо и вскоре оказалась в тупике. Она вернулась назад, побежала в обратном направлении и совершенно неожиданно вышла к огромному собору. По высоте в этой громадине поместилось бы не меньше трех церквей Шонгау. Над площадью разносился колокольный звон, из портала нескончаемым потоком выходили паломники и прихожане, навстречу им поднимались другие. На ступенях сидели нищие в лохмотьях и жалобно протягивали руки. Судя по всему, только что закончилась месса. Магдалена задержала дыхание. Сколько народу могло поместиться под этими сводами? Она лихорадочно озиралась, но перед ней лишь мельтешили незнакомые лица и одежды.
Незнакомец исчез.
Она собралась уже сдаться, как на широкой лестнице среди прихожан и нищих сверкнуло что-то золотое. Магдалена взбежала вверх по ступеням и успела заметить незнакомца перед входом в собор. Крест на цепочке в последний раз сверкнул под солнечными лучами, и монах скрылся под могучими сводами. Магдалена бросилась вслед за ним.
Оказавшись внутри собора, девушка невольно остановилась. Ей казалось, словно она попала в другой мир. Никогда дочь палача еще не бывала в столь внушительном здании. Она двинулась дальше, взгляд ее скользил по высоченным колоннам, балюстрадам и ярким витражам, сквозь которые лился яркий утренний свет. Отовсюду с пышно изукрашенных стен на нее взирали ангелы и святые.
Монах прошел по залу и у дальней стены свернул наконец в боковой неф. Там он опустился на колени перед каменным гробом, склонил голову и начал молиться.
Магдалена спряталась за колонной и впервые за все это время смогла перевести дух.
Чтобы убийца еще и молился…
Быть может, он явился сюда замолить грехи? Поразмыслив немного, Магдалена отбросила эту мысль. Все-таки незнакомец купил только что новую порцию яда. Кающийся грешник вел бы себя иначе.
Магдалене ужасно хотелось взглянуть на его лицо. Но худой монах так и не снял капюшон, из-под которого виднелся лишь его острый нос. Мешочек с ядом все так же болтался на запястье, а тяжелый крест, словно висячий замок, оттягивал плечи.
Магдалена не могла разглядеть, перед чьим гробом склонился монах. Она нетерпеливо поглядывала на него из-за колонны. Осознав, что молитва затянется, девушка подняла взгляд, чтобы еще раз восхититься величием собора. Она переводила взор с колонн на боковые алтари, с многочисленных ниш на извилистые лестницы, которые уводили куда-то ввысь или спускались в самые недра. Истоптанные ступени слева вели, судя по всему, в крипту, еще дальше открывалось некое подобие крестового хода. Справа над каменным алтарем, перед которым молился незнакомец, выстроились в ряд образы престарелых мужей в митрах и мантиях. Каждый держал в руке пастуший посох и милостиво взирал на прихожан. Рисунки слева были старыми и блеклыми, люди на них казались какими-то серыми, словно посланники давно минувших лет. Чем дальше тянулись они вправо, тем новее и ярче казались рисунки. Под каждым подписаны были даты. Магдалена поняла, что на стене запечатлели всех епископов Аугсбурга. С последнего изображения в самом нижнем ряду на нее смотрел на удивление молодой человек с редкими черными волосами, крючковатым носом и пронизывающим взглядом. Она прочла имя под рисунком.
Епископ Сигизмунд Франц, год посвящения 1646.
У Магдалены возникло стойкое чувство, что епископ оценивал ее взглядом. В глазах его было что-то неприятное, пронизывающее насквозь, словно заглядывал он в самую душу.
Магдалена вдруг насторожилась.
Что-то смущало ее в этом рисунке. Было ли тому виной черное, казавшееся чуть ли не убогим одеяние? Колючий взгляд? Необычайная молодость в окружении стариков? Когда Магдалена поняла наконец, в чем дело, потребовалось время, чтобы осознать увиденное.
На золотой цепочке с шеи епископа свисал крест. Крест с двумя поперечинами.
Такой же, как у монаха.
Девушка чуть не вскрикнула во весь голос. Мысли вихрем закружились в голове, но чтобы их упорядочить, не осталось времени. Монах докончил молитву, поднялся, осенил себя крестом и поклонился. Потом двинулся в сторону крестового хода и скрылся в древнем каменном портале. Он так ни разу и не оглянулся. Магдалена в последний раз окинула взглядом молодого епископа и последовала за незнакомцем. Девушку не покидало чувство, что епископ Сигизмунд Франц сверлил взором ее спину.
Ранним утром в дверь палача постучали с такой силой, словно ему самому предстояла сегодня казнь. За окном еще стояла непроглядная тьма, только-только начинали кричать петухи, и Куизль лежал, прильнув к теплому и мягкому телу жены. Когда постучали в третий раз, заспанная Анна Мария повернулась к мужу, глаза ее засверкали.
– Кто бы там ни был, сверни ему шею, – проговорила она и снова уткнулась в подушку.
– Можешь на меня положиться.
Палач, закряхтев, поднялся с кровати и едва не скатился с лестницы, когда в дверь забарабанили в четвертый раз. В соседней комнате проснулись и заплакали близнецы.
– Иду уже! – прорычал палач.
Пока Куизль босиком и в одной лишь ночной рубашке спускался по ледяным ступенькам, он в очередной раз поклялся себе переломать нарушителю спокойствия пальцы в тисках. А может, еще и навтыкать щепок под ногти.
– Иду!
У Якоба за спиной была напряженная ночь. Сначала дети ужасно кашляли, и даже горячее молоко с медом не могло помочь. Когда Георг и Барбара наконец уснули, Куизль еще несколько часов ворочался в кровати и раздумывал о второй банде грабителей. Так, размышляя о таинственном четвертом разбойнике, он в конце концов и уснул. Затем только, чтобы не поспать, как ему показалось, и пяти минут, потому что в дверь принялся стучать этот дурак и разбудил его.
Задыхаясь от ярости, Куизль подошел к двери, откинул засов и распахнул дверь. И заревел на незваного гостя так, что тот едва не плюхнулся в снег позади себя.
– Что, дьявол тебя сожри, взбрело в твою тупую башку, чтобы посреди ночи…
Он слишком поздно осознал, что перед ним стоял первый бургомистр Карл Земер.
– Черт возьми… – пробормотал палач.
Бургомистр испуганно уставился на палача, который возвышался над ним на целую голову. Лицо у Земера побледнело, под глазами выделялись круги, а левая щека заметно распухла.
– Прости, что так рано, – прошептал он и показал на щеку. – Но я не мог больше терпеть. Боли…
Палач нахмурился и придержал дверь.
– Для начала зайдите.
Он провел бургомистра в дом, зажег от еще не остывших углей в очаге несколько лучин и закрепил их в подставке на столе.
В тусклом свете Карл Земер оглядел гостиную палача. Меч правосудия на стене, грубо сколоченные лавки, массивный исцарапанный стол, лесенка в углу. На столе лежали несколько раскрытых книг.
– Ты читаешь?.. – спросил бургомистр.
Палач кивнул.
– Это работа Диоскорида, старая книга, но если хочется узнать что-нибудь о травах, лучше ничего не найти. А это… – он поднял довольно новую на вид книгу, – Афанасий Кирхер. Проклятый иезуит. Но все, что пишет про чуму, выше всяких похвал! Вы знаете про него?
Бургомистр пожал плечами.
– Ну если быть честным… я в основном читаю отчеты.
Палач поджег трубку от одной из лучин и продолжил:
– Кирхер считает, что чума переносится крошечными крылатыми существами, которых он разглядел в так называемый микроскоп. Не испарениями из земли, или чего там еще выдумывают всякие шарлатаны, а маленькими, незаметными невооруженному глазу существами, которые перескакивают с человека на человека…
Задумчивые речи Куизля прервал детский плач. И жена принялась во весь голос кричать из верхних покоев.
– Что там, черт побери, происходит? – ругалась она. – Иди, нажирайся к Земеру, будь ты проклят, и дай детям поспать спокойно!
– Анна, – зашипел Куизль. – Это и есть Земер.
– Чего?
– К нам пришел бургомистр, и у него болит зуб.
– Зуб болит или что, будь он неладен, давайте там потише!
Дверь с грохотом захлопнулась. Палач повернулся к Земеру и закатил глаза.
– Бабы, – прошептал он, но так тихо, чтобы не услышала жена. Лицо его снова стало серьезным. – Так что вас ко мне привело?
– Моя супруга полагает, что ты единственный, кто сможет мне помочь, – ответил бургомистр и показал на распухшую щеку. – Зуб у меня болел всю неделю, и я терпел. Но сегодня ночью… – Он закрыл глаза. – Сделай так, чтобы они прекратились. Я заплачу любую цену.
– Что ж, посмотрим. – Куизль усадил бургомистра на одну из скамеек. – Откройте рот. – Посветил зажженной лучиной в глотку Земера. – Вон она, дрянь этакая, – пробормотал он. – Так больно?
Он тронул пальцем черный пенек глубоко во рту. Бургомистр дернулся и взвыл во весь голос.
– Тсс, – прошептал Куизль. – Помните о моей жене. Она шуток не понимает.
Он прошел в соседнюю каморку и вскоре вернулся с бутылочкой в руках.
– Что это? – промямлил бургомистр в полуобморочном состоянии.
– Гвоздичное масло. Облегчит боли.
Палач капнул немного на тряпку и приложил ее к больному зубу. Карл Земер облегченно выдохнул.
– И действительно, боль утихает… Что за волшебное средство!
Куизль ухмыльнулся.
– Я умею причинять страдания, но при этом могу их и облегчить. Все имеет свою цену. Вот, возьмите. – Он протянул бургомистру бутылочку. – Настой обойдется вам в один гульден.
Куизль налил водки в стакан и протянул бургомистру. Тот осушил его одним махом и с благодарностью принял второй.
Некоторое время двое мужчин молча сидели друг напротив друга. Потом Земер снова с любопытством оглядел комнату. Взгляд его замер на лесенке в углу.
– Завтра мы, судя по всему, начнем разбирательство над Шеллером, – сказал бургомистр и кивнул на лесенку. Теперь, избавленный от болей, даже в доме палача он чувствовал себя необычайно легко. – Потом через три дня можешь приступать.
Внезапно Земер вскочил в ярости.
– Эта проклятая вторая шайка! – Он хлопнул ладонью по столу, так что водка выплеснулась из стакана. – Если бы не она, я давно мог бы преспокойно отправить вино в Ландсберг и дальше. Швабы уже посохли без муската, а я не могу его до них довезти!
– Как знать. – Куизль наполнил еще один стакан для себя и сделал небольшой глоток.
Карл Земер изумленно уставился на палача.
– Что ты имеешь в виду? Не говори чепухи! До тех пор пока мы не выясним, кто выведывает наши тайные маршруты, на дорогах более чем опасно. Хочешь, чтобы я повторил судьбу Хольцхофера и остальных?
Куизль ухмыльнулся:
– Есть одна дорожка, про нее ни один грабитель не знает. На санях вполне себе можно проехать. К тому же первые несколько миль я мог бы вас сопровождать. Мы так и так в эти дни будем лес прочесывать.
– Сопровождать, значит? – бургомистр наморщил лоб. – И что я тебе должен за это?
Куизль одним глотком осушил стакан, словно в нем было молоко.
– Да ничего почти, – ответил он. – Немного сведений, – палач перегнулся через стол. – Все, что я хочу, это чтобы вы по пути в Швабию кое-что для меня выяснили. Такому человеку, как вы, узнать это не составит никакого труда.
Он озвучил бургомистру свою просьбу. Тот внимательно выслушал и кивнул.
– Уж не знаю, какой тебе от этого прок… ну да ладно, если ничего больше не требуется… И выступить мы можем уже завтра?
Палач пожал плечами.
– Как только буран прекратится. Но пока… – Он указал на щеку собеседника. – Я бы, во всяком случае, с таким зубом в дальние поездки не отправлялся.
Бургомистр снова побледнел.
– Но боль ведь утихла. И у меня теперь есть гвоздичное масло…
– Это поможет лишь на время. Боль вернется, поверьте, и сильнее прежнего. И потом даже масло помогать перестанет.
– Господи, и что мне делать? – Земера вдруг охватила паника. Он схватился за щеку и чуть ли не умоляюще взглянул на палача. – Что же мне делать?
Куизль прошел к сундуку в соседней комнате и вернулся с длинными щипцами, которые обычно использовал в пытках.
– Мы его вырвем, – сказал он.
Бургомистр чуть в обморок не упал.
– Прямо сейчас?
Палач налил Земеру водки в пивную кружку.
– А почему нет? Жене все равно вставать пора.
Раздавшийся вскоре крик разбудил не только Анну Марию с близнецами, но и всю Кожевенную улицу.
Магдалена проследила, как одетый монах в черных одеяниях исчез в крестном ходе, и, перебегая от одной колонны к другой, проследовала за ним через собор Аугсбурга. Она вышла через портал, соединявший собор с атриумом, и успела заметить, как незнакомец прошагал мимо какой-то двери и скрылся за поворотом. Навстречу Магдалене шли двое служек и с любопытством разглядывали ее. Она замедлила шаг и с улыбкой прошествовала мимо них, намеренно покачивая мешочком с травами. Оба прыщавых юноши уставились на ее декольте, словно никогда прежде не видели женщину. Да ведь женщины здесь и вправду нечасто появляются, подумала Магдалена, не прекращая улыбаться. Наконец служки скрылись из виду, она снова ускорила шаг, свернула за угол…
И уставилась в пустой коридор.
Магдалена крепко выругалась. Проклятый монах опять от нее ускользнул!
Она двинулась дальше, обежала вокруг атриума и снова оказалась перед порталом, ведущим в собор. Возможно ли такое? Просто немыслимо, чтобы монах снова в него прошел. Она бы его увидела! Магдалена выглянула из крестового хода в окруженный колоннами внутренний двор, среди низких кустов дремал под снежным покровом небольшой сад с травами. Там тоже никого не было. Незнакомец, казалось, растворился в воздухе. Магдалена снова пошла вдоль коридоров. Быть может, отыщется какая-нибудь дверь, которую она не заметила? Или проход, или скрытая ниша?
Только теперь девушка улучила минутку, чтобы оглядеться внимательнее. По левой стене тянулись надгробные плиты самых разных времен. С плит на нее взирали рыцари в устаревших доспехах, скалившиеся скелеты и престарелые епископы. Но никаких дверей Магдалена не нашла.
Она упустила незнакомца.
Утомившись, девушка прислонилась к одной из плит и перевела дух. По крайней мере, она знала теперь, что убийца Коппмейера был служителем в соборе. Стражники возле ворот его поприветствовали, а сам он явно хорошо здесь ориентировался. И носил такой же крест, как у молодого епископа с рисунка на боковом нефе. Крест с двумя поперечинами.
Такой же крест… Ее посетила мысль, столь ужасная и невероятная, что сначала Магдалена не желала ее признавать.
Могло ли быть такое, что епископ и этот монах – один и тот же человек?
Но не успела она представить все значение этой чудовищной мысли, как надгробная плита за ней вдруг заговорила.
Магдалена отскочила, выронила мешочек с травами и уставилась на каменного мужчину на плите. На нее таращился пустым взором рыцарь в латах и открытом шлеме, сбоку у него висел широкий меч, а в ногах резвились две собаки.
Магдалена задержала дыхание и прислушалась. Из раскрытого в немом крике рта рыцаря приглушенно доносились едва уловимые шепот и гул.
Она снова осторожно приблизилась к каменному рельефу и прижалась ухом к холодной плите. За ней что-то гудело, непрерывно и жалостливо. Магдалена закрыла глаза и прислушалась к звуку. Из-за каменной плиты пробивался не отдельный чей-то голос, а приглушенный хор множества мужчин.
Возможно ли это?
Магдалена обеими руками уперлась в плиту, но та не шелохнулась. Она пыталась нащупать в ней скрытые механизмы или зазоры по бокам, куда смогла бы просунуть пальцы.
Но тщетно.
В конце концов взгляд ее упал на две чаши величиной с ладонь, наполненные святой водой. Они представляли собой два каменных черепа, установленных на уровне бедер по обеим сторонам от плиты. В макушке у каждого было продавлено углубление в виде чаши. Вода в них замерзла, а сами черепа казались старыми и обветренными. Магдалена присмотрелась к ним внимательнее. Правый череп стоял немного косо и, склонив голову, лукаво скалился снизу на Магдалену. Словно бедный грешник, которому отец свернул шею, подумала она. Девушка ухватилась за череп и попыталась его повернуть.
Череп поддался.
Тяжелая каменная плита со скрежетом съехала в сторону, и взору открылась крутая истоптанная лестница, спускавшаяся во тьму. Магдалена затаила дыхание и прислушалась. Глубоко внизу жалостливым хором пели мужские голоса. До нее доносились обрывки латинских фраз.
Mors stupebit et natura, cum resurget creatura… Deus lo vult… Confutatis maledictis, flammis acribus addictis… Deus lo vult…
Deus lo vult.Такова воля Господа.
Снова она, эта латинская фраза, о которой рассказывал отец. Та самая фраза, которую обронили в трактире Штрассера говорившие на латыни незнакомцы. Та самая, которую пробормотал убийца в крипте Альтенштадта.
Такова воля Господа.
Настало время спуститься вниз.
Магдалена затолкала за пазуху мешочек с травами, шагнула в проход и осторожно, шаг за шагом, стала спускаться по крутой лестнице. Ступеньки вились вокруг ветхой колонны, голоса становились все ближе. На стене теперь то и дело стали попадаться высеченные рисунки, криво нарисованные рыбы и временами буквы «P» и «X». Появились ниши, в которых мерцали масляные светильники и указывали Магдалене дальнейший путь. Ее не покидало чувство, что лестница эта была много старше, чем весь собор над ней.
Наконец ступеньки закончились. В сторону, откуда доносилось пение, вел узкий сводчатый коридор, далеко впереди мерцал яркий свет. Магдалена на ощупь двинулась по темному проходу и задела рукой что-то гладкое и пыльное, на пальцах остался мучнистый слой. Она отдернула руку и огляделась. Рядом с ней с пола высилась аккуратно сложенная куча черепов. Одному из них девушка и угодила точно в глазницу. У правой стены до самого потолка были уложены кости. Пение слышалось теперь совсем рядом.
Iudex ergo cum sedebit, quidquid latet apparebit… Deus lo vult…
Магдалена добралась до конца коридора, спряталась за небольшой пирамидой из черепов и выглянула из-за угла.
И от увиденного оцепенела.
Взору ее открылся склеп размерами с небольшую церковь. В многочисленных нишах, грубо высеченных в стенах, до самого потолка грудились кости и черепа. В дальней части зала стоял каменный алтарь, позади него на стене висел обветшалый крест. Факелы отбрасывали свой свет на людей в монашеских рясах и капюшонах. Их было не меньше двух дюжин. Они столпились – кто стоя, кто на коленях – перед крестом и хором пели. На каждом поверх рясы была белая накидка, на которых Магдалена разглядела кресты той же формы и цвета, что и на стене. С двумя поперечинами и выкрашенные в кроваво-алый.
Tuba mirum spargens sonum, per sepulcra regionum… Deus lo vult…
Минула целая вечность, пока они не закончили пение. Магдалена чувствовала, как у нее затекли ноги, но она все пряталась за пирамидой и ждала, что будет дальше. Один из собравшихся вышел к алтарю и молитвенно сложил руки. Как и у всех остальных, на лицо его надвинут был капюшон. Человек этот развернулся к присутствующим, и до Магдалены донесся его громкий звонкий голос.
– Дорогие собратья, – начал он. – Достойные горожане, священнослужители и простые проповедники, вы проделали сюда долгий путь. Наше братство в незапамятные времена возложило на себя миссию: искоренить всех до одного еретиков и остановить распространение проклятых протестантов! – Из-под капюшонов одобрительно забормотали, но выступающий жестом попросил тишины. – Вам известно, что мы также пытаемся спасти от еретиков истинные сокровища Господа. С тех пор нам многое удалось вернуть в лоно священной Римско-католической церкви. Единственной церкви! – Он выдержал эффектную паузу. – Я собрал вас для того, чтобы сообщить радостную весть. Нам удалось уберечь величайшее сокровище христианства!
Среди собравшихся поднялся взволнованный шум. Предводитель снова призвал к тишине.
– Злосчастные тамплиеры спрятали его в местечке неподалеку отсюда. Но Господь в своей бесконечной милости послал нам знак, и теперь ничто не помешает нам вступить в Священную войну! Нельзя допустить, чтобы эти лютеранские отродья и дальше пятнали имя нашего Спасителя. Здесь, в этом городе, зародилась сия ересь , здесь же она и упокоится. Я уверен, с сокровищем Большая война продолжится! Долой еретиков! Мы победим!
– Deus lo vult! Deus lo vult! – закричали некоторые из собравшихся. Другие упали на колени и принялись молиться или бичевать себя поясами.
Предводитель снова попросил тишины.
– Хотя большинство из вас уже знает, о каком сокровище идет речь, брат Якобус, верный служитель нашего братства, расскажет вам все подробнее. Думаю, не стоит напоминать, что все сказанное следует держать в строжайшем секрете. Предатели будут преданы огню.
– Смерть предателям! – раздался голос. – Смерть еретикам и лютеранам!
Его поддержали другие выкрики. Магдалена сглотнула и съежилась за пирамидой.
Вперед выступил один из собравшихся. Когда он начал говорить, по спине у Магдалены пробежал холод. Это был незнакомец из аптеки! Белую накидку со странным крестом он, должно быть, надел уже здесь, под сводами. Но Магдалена узнала его по голосу.
– Братья! То, что вы здесь услышали, – правда. Победа близка! – Сиплый голос его звучал тихо, но Магдалена разбирала каждое слово. – Это чудо, поверьте мне! Всего в нескольких милях отсюда проклятые тамплиеры спрятали много лет назад величайшее сокровище христианства. Эти еретики выдумали пару детских загадок, чтобы скрыть от нас эту тайну, но мы близки к тому…
Слишком поздно Магдалена осознала, что все ближе клонится к пирамиде. Она задела правым локтем один из черепов. Тот слетел с пирамиды, грохнул о пол и катнулся в сторону говорившего.
Брат Якобус оборвал свою речь и опасливо покосился в сторону Магдалены. Он собрался уже продолжить говорить, но в это мгновение остальные черепа пришли в движение. Магдалена отчаянно пыталась их удержать, но положение оказалось безнадежным.
Вековое равновесие оказалось нарушенным, и черепа теперь с треском и грохотом покатились во все стороны. Вскоре Магдалена стояла в коридоре без всякого укрытия. Время, казалось, на мгновение замерло.
– Схватить ее! – завизжал предводитель своим собратьям, которые были изумлены не меньше самой Магдалены. Капюшон у мужчины съехал назад, и Магдалена увидела его полное ненависти лицо, перекошенное от гнева. Это было лицо человека, который взирал на нее с рисунка в соборе.
Лицо епископа.
За долю секунды Магдалена поняла, что все это значило: аугсбургский сановник не был убийцей Андреаса Коппмейера, нет, – он был предводителем этой сумасшедшей толпы! Толпы, которая наверняка способна и на более страшные злодеяния. И которая, если только не случится чуда, запытает ее, как ведьму, придушит и сожжет. А если посчастливится, то просто разорвет на куски задолго до этого.
Брат Якобус первым вышел из оцепенения и бросился к дочери палача. Магдалена неслась по коридору, спотыкалась о кости, снова вставала и неслась к лестнице. За спиной раздавались шаги монаха. Она бежала и бежала по витой лестнице, круг за кругом, словно в кошмарной карусели, пока наконец не поднялась к двери.
И лишь теперь заметила, что изнутри не было никаких запоров.
Задыхаясь, Магдалена налегла на камень. С тем же успехом можно было толкать стену – дверь не шелохнулась.
Она ударила в плиту ногой и замолотила кулаками.
– Помогите! – закричала она. – Слышит меня кто-нибудь? На помощь!
К ней с улыбкой приблизился брат Якобус, подняв руки словно для молитвы. Лишь в самый последний момент Магдалена увидела в правой его руке гнутый кинжал.
– Я только царапну, обещаю, – прошептал он. – Как твоего отца. И ты уснешь, подобно рыцарю у тебя за спиной.
Он сделал обманное движение вверх и в последний момент направил клинок снизу. Магдалена потянулась к его руке, но монах оказался проворнее. Кинжал метнулся к ней. Хоть ей и удалось отклониться в сторону, она почувствовала, что лезвие врезалось в запястье, поднятое в попытке защититься.
– Божественное провидение привело тебя сюда, – проговорил он. – Я знаю твое имя, Мария Магдалина, блудница Христова. Ты слишком ценна, чтобы предавать тебя огню. У меня есть для тебя более высокая миссия.
По телу начало расползаться онемение. Когда паралич добрался до ног, Магдалена сползла вдоль плиты на пол и осталась лежать с распахнутыми от ужаса глазами. Издалека донеслась органная музыка.
Любовь к Магдалине – смысл жизни моей, в печали и радости быть служителем ей…
В соборе, в нескольких метрах над ней, началась служба.
