Глава 4
Скол закончил завтрак и сидел в постели. Потянулся за сигаретой. В дверь постучали, и одна из девушек открыла. Вошел Довер, улыбающийся, свежий и стремительный в желтом шелке.
– Как жизнь, брат?
– Неплохо, неплохо.
Вторая девушка зажгла ему сигарету, убрала поднос и спросила, не нужно ли еще кофе.
– Нет. Довер, кофе?
– Спасибо, не надо.
Довер с улыбкой сел в темно-зеленое кресло, скрестил руки на груди и вытянул ноги.
– Оправился от шока?
– Злость, нет.
– Старая традиция. Когда придет следующая группа, сам получишь удовольствие.
– Жестоко, очень жестоко.
– Погоди, еще будешь хохотать и хлопать вместе со всеми.
– И как часто приходят группы?
– Иногда по многу лет ни одной. А бывает, с интервалом в месяц. В среднем меньше человека в год.
– И ты все это время был на связи с Уни, дракин сын?
Довер, ухмыляясь, кивнул.
– Телекомп размером со спичечный коробок. Собственно, именно там я его и прятал.
– Паразит.
Девушка с подносом ушла, а другая заменила на тумбочке пепельницу, взяла комбинезон со спинки кресла и направилась в ванную, закрыв за собой дверь.
Довер посмотрел ей вслед, потом перевел вопросительный взгляд на Скола.
– Приятная ночка?
– Ага. Терапию они, надо думать, не проходят.
– Надеюсь, ты не в обиде, что я по дороге не намекнул. Правила железные: никакой помощи помимо того, о чем просят, никаких идей, ничего; по возможности оставаться наблюдателем и предотвращать кровопролитие. Не следовало бы даже говорить вам тогда на катере, что Свобода – тюрьма, но я торчал там уже два года, а никто и не почесался что-нибудь предпринять. Сам теперь понимаешь, хотелось ускорить события.
– Да уж, понимаю. – Скол стряхнул сигарету в чистую белую пепельницу.
– Уэю меня не закладывай, ладно? Вы с ним сегодня обедаете в час.
– Карл тоже?
– Только ты. Думаю, он приметил тебя как потенциальный материал для Верховного Совета. Где-то должна быть бритва, поищи – штуковина, похожая на фонарь. Вечером сходим в медцентр и начнем обезбораживание.
– Здесь есть медцентр?
– Здесь есть все: медцентр, библиотека, спортзал, бассейн, театр, даже сад, по которому никогда не скажешь, что он под землей. Я тебя потом проведу.
– И тут мы и живем?
– Все, кроме нас, бедных проводников. Меня пошлют на другой остров, правда, не раньше чем через полгода, спасибо Уни.
Скол затушил сигарету и тщательно раздавил ее в пепельнице.
– Что, если я не захочу остаться?
– Не захочешь?
– У меня жена и ребенок, если помнишь.
– Как у многих. Здесь тебя ждет долг гораздо более важный, Скол, – долг перед всей Семьей, включая товарищей на островах.
– Хорошенький долг. Шелковые комбинезоны и две девочки за раз.
– Только вчера. Сегодня, если найдешь хоть одну, считай, повезло. – Довер выпрямился в кресле. – Слушай, я знаю, из-за внешней роскоши все это может выглядеть… сомнительно. Но Семье нужен Уни. Вспомни Свободу! Нужны не получающие терапию программисты, чтобы им управлять, и… Уэй тебе объяснит лучше. Кроме того, раз в неделю мы тоже носим паплон. И питаемся макси-кейками.
– Да что ты? Целый день?
– Ладно, ладно. – Довер подошел к креслу, взял зеленый комбинезон Скола и ощупал карманы. – Здесь все?
– Да. Включая несколько снимков, которые я хочу оставить.
– Прости, всё, с чем пришел, изымается. Правила. – Он поднял с пола ботинки. – Сначала все немного сомневаются. Как только усвоишь правильный взгляд на вещи, останешься с гордостью. Это твой долг.
– Я запомню.
В дверь постучали, и вошла прежняя девушка с голубым шелковым комбинезоном и белыми сандалиями. Положила их на край кровати.
– Если хочешь паплон, это можно устроить, – улыбнулся Довер.
Девушка посмотрела вопросительно.
– Злость, нет. Надо думать, я заслужил шелк не меньше других.
– Безусловно. Безусловно, Скол. Увидимся без десяти час. – Он направился к двери с зеленым комбинезоном, перекинутым через руку, и ботинками. Девушка поспешила открыть перед ним дверь.
– А что случилось с Баззом?
Довер печально обернулся.
– Поймали в 015.
– И вылечили?
Довер кивнул.
– Снова правила?
Довер опять кивнул и вышел.
Подали тонкий бифштекс в слегка пряном темном соусе, маленькие золотистые луковки, ломтики желтого овоща, который не встречался на Свободе – «тыква», пояснил Уэй, – и прозрачное красное вино, не такое вкусное, как накануне. Ели золотыми ножами и вилками с тарелок с золотой каймой.
Уэй в сером шелке быстро резал бифштекс, отправлял его в морщинистый рот и, едва прожевав, глотал и цеплял вилкой следующий кусок; то и дело пригубливал вино и промокал желтой салфеткой рот.
– Бессмысленно уничтожать всю эту роскошь, раз она уже имеется, – пояснил он.
Просторная комната была изящно обставлена в доунификационном стиле и выдержана в теплых золотисто-белых тонах. В углу, возле передвижного сервировочного столика, стояли в ожидании два товарища в белом.
– Вначале, спору нет, кажется странно, но решения в конечном итоге должны принимать товарищи без терапии, и их жизнь не может и не должна состоять из макси-кейков, телепередач и картин вроде «Маркс за работой». – Уэй с улыбкой положил мясо в рот. – Или даже «Уэй обращается к химиотерапевтам».
– Почему Семья не может решать сама?
Уэй прожевал и сглотнул.
– Не способна. Не способна на разумные решения. Без терапии она, как ты имел возможность убедиться на острове, – сборище жадных, глупых и агрессивных существ, которые движимы в основном эгоизмом. Эгоизмом и страхом. – Он отправил в рот луковицы.
– Однако она как-то достигла Унификации.
– М-м-м, да. Но с каким трудом! И какой хрупкой оставалась Унификация, пока ее не подкрепили терапией! Нет, чтобы обрести воистину человеческий облик, Семье необходима помощь: терапия сегодня, генная инженерия – завтра. За Семью нужно решать. На тех, у кого есть средства и разум, возложена и ответственность. Увиливать от нее было бы преступлением против человеческой расы. – Он запустил в рот бифштекс и потряс свободной рукой.
– И часть этого долга, – продолжил Скол, – убивать товарищей в шестьдесят два.
– Ах, это… – Уэй улыбнулся. – Принципиальный вопрос, неизменно задаваемый таким вот грозным тоном.
Подошли два товарища: один с графином, другой, сбоку от Уэя, – с золотым блюдом.
– Ты видишь только часть картины. – Большой вилкой и ложкой Уэй приподнял истекающий соусом бифштекс. – И упускаешь, что неисчислимое множество товарищей умерли бы в значительно более молодом возрасте, если бы не мир, стабильность и благополучие, которые мы им обеспечиваем. Подумай на секунду о массах, а не отдельных единицах. – Он положил мясо себе на тарелку. – Мы добавляем гораздо больше лет к общей продолжительности жизни Семьи, чем забираем. Гораздо больше. – Полил бифштекс соусом и зачерпнул лука и тыквы. – Скол, тебе?
– Спасибо, не надо. – Скол отрезал кусочек от лежавшего в его тарелке мяса. Товарищ с графином наполнил его бокал.
– Кстати, – промолвил Уэй, кромсая бифштекс, – фактическое время смерти в настоящее время ближе к шестидесяти трем, и по мере постепенного уменьшения населения Земли продолжительность жизни будет расти. – Отправил мясо в рот.
Товарищи отошли.
– Вы включаете в свои подсчеты добавленных и отнятых лет тех, кому не позволили родиться?
– Нет, – улыбнулся Уэй. – Надо быть реалистами. Появись эти товарищи на свет – и прощай стабильность, благоденствие и в конечном итоге Семья как таковая. – Он пожевал тыкву и сглотнул. – Я не жду, что твое мнение изменится за один обед. Осмотрись, поговори с людьми, покопайся в библиотеке, особенно в разделах по истории и социологии. Несколько вечеров в неделю я провожу неформальные дискуссии – учитель всегда учитель. Приходи, спорь, доказывай.
– На Свободе у меня осталась жена с маленьким ребенком.
– Из чего я заключаю, что они не имели для тебя первостепенного значения, – улыбнулся Уэй.
– Я рассчитывал вернуться.
– Если нужно, им помогут. Довер говорит, ты об этом уже позаботился.
– Мне позволят уйти?
– Ты не захочешь. Поймешь, что мы правы и твой долг – здесь. – Он пригубил вино и вытер салфеткой рот. – Если ошибаемся в мелочах, ты нас поправишь, когда со временем войдешь в Верховный Совет. Кстати, тебя не интересуют архитектура и городское планирование?
– Бывали иногда мысли о том, чтобы проектировать здания, – ответил Скол после секундной паузы.
– Уни считает, что сейчас твое место в Архитектурном комитете. Загляни к ним. Познакомься с руководителем, Мадхиром.
– Я совсем не разбираюсь в…
– Захочешь – научишься. – Уэй отрезал кусочек бифштекса. – Времени предостаточно.
– Да, программисты, судя по всему, не умирают в шестьдесят два, – кинул на него взгляд Скол. – И даже в шестьдесят три.
– Особо ценных товарищей нужно сохранять как можно дольше. Для блага Семьи. – Уэй пожевал мясо, глядя на Скола глазами-щелочками. – Хочешь, скажу кое-что невероятное? Ваше поколение программистов почти наверняка будет жить вечно. Разве не фантастика? Мы, старики, рано или поздно умрем. Врачи говорят, может, и нет, но Уни утверждает, что да. А вы, молодые, по всей вероятности, не умрете. Никогда.
Скол положил в рот кусок бифштекса и медленно пожевал.
– Пугающая перспектива, а? Ничего, с возрастом она начнет тебе все больше нравиться.
Скол проглотил мясо, посмотрел на грудь Уэя в сером шелке, на его лицо.
– Тот товарищ, чемпион по десятиборью… Он умер своей смертью или его убили?
– Убили. С его разрешения, которое он дал добровольно и даже с радостью.
– Еще бы. Терапия.
– У спортсмена-то? Им полагается очень мало. Нет, он гордился, что таким образом… породнится со мной. Опасался он лишь, что я не смогу поддерживать его тело в форме, – и, боюсь, не зря. Ты увидишь, что дети, здешние простые товарищи, соперничают за право отдать органы для трансплантации. К примеру, если бы ты захотел поменять глаз, они бы тайком прокрадывались к тебе в комнату и умоляли оказать им честь. – Уэй отправил в рот кусок тыквы.
Скол пошевелился в кресле.
– Глаз ничуть не мешает. Он мне нравится.
– Несовершенство, которое можно исправить, непременно надо исправлять! – Он отрезал еще мяса. – Для всех нас есть одна цель, только одна – совершенство. Пока мы его не достигли, однако этот день придет: Семья, настолько обновленная генетически, что в терапии нет необходимости; корпус бессмертных программистов, которые в конечном итоге унифицируют и острова; совершенство и на Земле, и «все дальше, дальше, к звездам». – Уэй поглядел в пространство. Вилка с бифштексом застыла у рта. – В молодости я мечтал о Вселенной, населенной отзывчивыми, любящими, бескорыстными людьми. И я доживу до этого дня. Доживу.
В тот же день Довер провел Скола и Карла по комплексу – показал библиотеку, спортзал, бассейн, сад («Иисус и Уэй!» – «Это еще что. Здесь и закаты бывают, и звезды»), музыкальный салон, театр, гостиные, столовую и кухню («Не знаю, привозят откуда-то,» – улыбнулась девушка, глядя, как товарищи вынимают из стальной тележки листовой салат и лимоны). Четыре этажа сообщались через узкие эскалаторы и маленькие лифты. В самом низу располагался медцентр. Врачи, назвавшиеся Боровьевым и Розеном, по-молодому энергичные мужчины с морщинистыми лицами, приветствовали их, осмотрели и сделали укол.
– Если хочешь, глаз заменим в два счета, – заметил Розен.
– Спасибо, я знаю. Он меня не беспокоит.
Поплавали. Довер – в компании высокой красавицы, которая была в числе аплодировавших накануне. Потом наблюдали с Карлом с бортика.
– Как настроение? – спросил Скол.
– Не знаю, – ответил Карл. – Лестно, конечно, и Довер говорит, все это необходимо и помогать – наш долг, но… не знаю. Даже если они управляют Уни, это ведь все-таки Уни?
– Вот и я так думаю.
– Если бы все получилось, там наверху началась бы неразбериха, хотя в конце концов все более или менее утряслось бы. – Карл покачал головой. – Честно, Скол, я не знаю. Любая система, которую создала бы Семья, конечно, была бы гораздо менее эффективной, чем Уни и программисты. Этого отрицать нельзя.
– Нельзя.
– Разве не фантастика, сколько они живут? Я никак не могу переварить, что… Ты глянь, какие буфера! Иисус и Уэй!
С другой стороны бассейна нырнула в воду светлокожая полногрудая красавица.
– Потом поговорим, лады? – пробормотал Карл и сполз в воду.
– Конечно. Времени предостаточно.
Карл с улыбкой оттолкнулся от бортика и поплыл кролем.
На следующее утро Скол пошел по коридору с золотистым ковром и картинами на стенах к стальной двери. Скоро позади послышалось:
– Привет, брат.
Довер.
– Здорово. – Скол не остановился. – Меня стерегут?
– Только когда идешь в этом направлении.
– Голыми руками я ничего бы не сделал, даже если бы захотел.
– Знаю. Старик перестраховывается. Доунификационная закалка. – Довер постучал себя по голове и улыбнулся. – Всего несколько дней.
Они дошли до конца коридора, и стальная дверь поехала в сторону. За ней протянулся белый кафельный коридор; товарищ в голубом коснулся сканера и прошел дальше.
Повернули обратно. Позади зашелестела дверь.
– Ты его еще увидишь, – сказал Довер. – Уэй, вероятно, сам проведет тебе экскурсию. Ну что, в спортзал?
Во второй половине дня Скол заглянул в офис Архитектурного комитета, где его ждал теплый прием со стороны руководителя, маленького и жизнерадостного старика Мадхира. На вид ему было за сто; его рукам – тоже. Он представил Скола другим сотрудникам: пожилой Сильви, рыжему мужчине лет пятидесяти, имя которого Скол не запомнил, и маленькой симпатичной женщине по имени Гри-Гри. Скол выпил с ними кофе и съел пирожное с кремом. Они показали, над чем работают: проекты, которые подготовил Уни для перестройки городов «третьего поколения». Спорили, следует ли корректировать их в зависимости от ситуации, задавали вопросы телекомпу и обсуждали неоспоримость его ответов. Сильви пункт за пунктом аргументировала, почему проект получился неоправданно однообразным. Мадхир поинтересовался мнением Скола, тот ответил, что не знает. Женщина помоложе, Гри-Гри, ободряюще улыбнулась.
Вечером в главном зале был праздник – «С новым годом! С Уни-годом!» – и Карл прокричал ему в ухо:
– Знаешь, что единственное мне здесь не нравится? Нет виски! Отстой! Если вино можно, почему виски нельзя?
Довер танцевал с женщиной, похожей на Лилию (не очень-то и похожа, и вполовину не так красива). Мелькали знакомые лица: с одними Скол обедал, других видел в спортзале или музыкальном салоне, в разных частях комплекса; их было больше, чем первой ночью, – почти сто человек. Между ними сновали товарищи в белом паплоне.
– С Уни-годом! – сказала пожилая женщина, с которой он вместе обедал, Гера или Гела. – Уже почти 172-й!
– Да, через полчаса.
– Вот и он! – сказала она и начала проталкиваться вперед.
В дверях, в окружении толпы, стоял Уэй в белом: пожимал руки, целовал щеки, улыбка то и дело прорезала сморщенное желтое лицо. Он сиял, глаза почти совсем спрятались в морщинах. Скол отошел подальше и отвернулся. Гри-Гри помахала ему, подпрыгнула, чтобы увидеть его сквозь толпу. Он помахал в ответ и улыбнулся, не останавливаясь.
Следующий день, День Унификации, Скол провел в спортзале и библиотеке.
Побывал на нескольких вечерних дискуссиях Уэя. Место для них выбрали приятное – в саду. Трава и деревья были настоящими, а звезды и луна – очень похожи, луна меняла фазы, только не двигалась по небу. То и дело раздавались птичьи трели, веял легкий ветерок. Обычно приходило пятнадцать-двадцать программистов, которые рассаживались в креслах и на траве. Говорил в основном Уэй. Подробно объяснял отрывки из «Живой мудрости» и искусно сводил частности вопросов ко всеобъемлющим истинам. Время от времени соглашался с мнением Густафсена, главы Комитета по образованию, или Боровьева, председателя Комитета по здравоохранению, или кого-нибудь еще из членов Верховного Совета.
Вначале Скол садился с краю и просто слушал, потом стал задавать вопросы. Почему хотя бы частично терапию нельзя вновь сделать добровольной? Разве человеческое совершенство не предполагает долю эгоизма и агрессии? Разве в их собственном принятии так называемого «долга» и «ответственности» эгоизм не сыграл значительную роль? Некоторых программистов его вопросы коробили, однако Уэй отвечал терпеливо и подробно, кажется, даже радовался, всегда слышал его голос среди других. И постепенно с края Скол придвинулся ближе к середине.
Однажды ночью он сел в постели и закурил в темноте.
Лежащая рядом женщина погладила его по спине.
– Все как надо, Скол. Так лучше для всех.
– Ты читаешь мысли?
– Иногда.
Ее звали Дейрдре, и она работала в Комитете по делам колоний. Тридцати восьми лет, светлокожая, не особенно красивая, но рассудительная, ладно сложенная и хорошая собеседница.
– Я начинаю думать, что так действительно лучше. Только не знаю, убеждает ли меня логика Уэя или омары, Моцарт и ты. Не говоря уже о перспективе вечной жизни.
– Она меня пугает.
– Меня тоже.
Дейрдре гладила его спину.
– Мне, чтобы остыть, понадобилось два месяца.
– Ты так это для себя называла? Остыть?
– Да. И повзрослеть. Поглядеть в глаза реальности.
– Тогда почему кажется, что сдаешься?
– Ляг.
Он замял сигарету и убрал пепельницу на тумбочку. Они обнялись.
– Нет, правда, – сказала она. – В конечном итоге так лучше для всех. Постепенно, работая в своих комитетах, мы изменим ситуацию к лучшему.
Они целовались, ласкали друг друга, а потом спихнули ногами простыню, Дейрдре перекинула ногу ему через бедро, и он с легкостью вошел в нее напряженным членом.
Однажды утром Скол сидел в библиотеке, как вдруг его плеча коснулась чья-то рука. Он вздрогнул, оглянулся – Уэй. Тот наклонился, отодвигая Скола, и приставил глаза к экрану аппарата для чтения. Помолчал мгновение.
– Выбрал ты правильно. – Он еще секунду смотрел, потом выпрямился, отпустил плечо Скола и улыбнулся. – Почитай еще Либмана, Окиду и Маркузе. Сегодня в саду дам тебе список работ. Ты придешь?
Скол кивнул.
У него выработался определенный режим: утро в библиотеке, вторая половина дня – в комитете. Он изучал методы строительства и природоохранную деятельность; рассматривал схемы работы предприятий и системы жизнеобеспечения жилых объектов. Мадхир и Сильви показали ему чертежи строящихся и будущих зданий, городов, как они есть теперь и (сверху накладывается прозрачный экран) какими, возможно, станут. Он вошел в комитет в качестве восьмого члена. Из семи других трое были склонны спорить с решениями Уни и менять их, а четверо, включая Мадхира, – безоговорочно их принимать. Официальные заседания проходили вечером в пятницу; в прочие часы в кабинетах редко можно было встретить больше четырех-пяти человек. Однажды пришли только Скол и Гри-Гри, и дело кончилось на диване Мадхира.
После комитета Скол шел в спортзал и бассейн. Кушал вместе с Дейрдре, Довером и его очередной женщиной или еще кем-нибудь, иногда Карлом, который работал в Комитете транспорта и примирился с вином.
Однажды в феврале Скол спросил у Довера, можно ли через проводника, который заменил его на Свободе, выяснить, все ли в порядке у Лилии и Яна и поддерживает ли их Джулия, как договаривались.
– Конечно, – ответил Довер. – Проще простого.
– Тогда узнай, ладно? Буду очень благодарен.
Несколько дней спустя Довер нашел его в библиотеке.
– Все в порядке. Лилия сидит дома с ребенком, покупает продукты и платит ренту, так что Джулия, видимо, сдержала слово.
– Спасибо, Довер. Я волновался.
– Наш человек за ней приглядит. Если что-то понадобится, деньги можно послать почтой.
– Да, Уэй говорил. Хорошо. – Скол улыбнулся. – Бедная Джулия, содержит все эти семьи, когда на самом деле нет никакой нужды. Узнай она, ее бы удар хватил.
– Это точно, – улыбнулся Довер. – Хотя сюда добрались не все, так что в некоторых случаях поддержка на самом деле требуется.
– Верно. Я не подумал.
– Увидимся за обедом.
– Да. Спасибо.
Довер ушел, а Скол повернулся к аппарату для чтения и наклонил голову. Поставил палец на кнопку «следующая страница» и спустя секунду нажал.
Он начал высказывать свое мнение на заседаниях комитета и задавал меньше вопросов Уэю. Когда собирали подписи за уменьшение дней макси-кейков до одного в месяц, он колебался, но подписал. От Дейрдре перешел к Блэки, потом к Нине и обратно к Дейрдре; слушал в малых гостиных трепотню про секс и анекдоты про членов Верховного Совета; вместе со всеми увлекался моделированием бумажных самолетов и доунификационными языками (Francais, как выяснилось, произносился как «франсе»).
Однажды ни свет ни заря отправился в спортзал. Наткнулся там на Уэя в черном поддерживающем поясе и белой повязке вокруг шеи, который прыгал с гантелями в руках. Узкобедрое тело с мощными мышцами лоснилось от пота.
– Еще одна ранняя пташка. Доброе утро. – Уэй прыгал ноги вместе, ноги врозь и одновременно разводил руки в стороны и поднимал их над головой в седых пучках волос.
– Доброе утро. – Скол подошел к стене и повесил халат на крюк. Рядом висел еще один, синий.
– Ты вчера пропустил встречу.
Скол обернулся и сбросил сандалии.
– Праздновали Патин день рождения.
– Ничего страшного. – Уэй продолжал прыгать и работать гантелями. – Я просто так сказал.
Скол ступил на мат и начал бег на месте. На шее у Уэя был крепко повязан кусок белого шелка.
Уэй перестал прыгать, бросил гантели, и взял с брусьев полотенце.
– Мадхир опасается, что ты станешь радикалом, – улыбнулся он.
– Мадхир и половины всего не знает.
Уэй разглядывал его, продолжая улыбаться и вытирая полотенцем плечи с буграми мышц.
– Вы здесь каждое утро? – спросил Скол.
– Нет, один-два раза в неделю. Я не спортсмен по природе. – Он вытер спину.
Скол остановился.
– Уэй, я хотел с вами поговорить.
– Да. О чем?
Скол сделал шаг вперед.
– Когда я только пришел и мы вместе обедали…
– Ну?
Скол откашлялся.
– Вы сказали, что, если я захочу, можно заменить глаз. И Розен говорил то же самое.
– Конечно. Ты хочешь?
Скол посмотрел на него с сомнением.
– Не знаю. Это так тщеславно, я понимаю. Но я всегда о нем помню…
– Устранить изъян не тщеславно. А вот не устранить было бы пренебрежением долга.
– Можно сделать линзу? Коричневую.
– Да. Если ты хочешь скрыть недостаток, а не исправить.
Скол на секунду отвел глаза.
– Да. Я бы хотел сделать линзу. То есть, чтобы мне ее сделали.
– Хорошо, – улыбнулся Уэй. – Я дважды менял глаза. Несколько дней видишь нечетко, только и всего. Сегодня же утром загляни в медцентр. Я распоряжусь, чтобы Розен занялся этим лично.
– Спасибо.
Уэй повесил полотенце на шею в белой повязке и запрыгнул на брусья.
– Не говори никому. – Пошел на руках. – А то дети замучают просьбами.
Дело было сделано. Он поглядел в зеркало – оба глаза карие. Улыбнулся, отступил назад, снова подошел. Повернулся одной стороной, другой.
Одевшись, полюбовался опять.
– Разница колоссальная! – заявила Дейрдре в гостиной. – Выглядишь просто потрясающе! Карл, Гри-Гри, посмотрите на глаз Скола!
Им помогли облачиться в тяжелые стеганые зеленые пальто с капюшонами. Уэй и Скол застегнулись, надели теплые зеленые перчатки, и товарищ открыл перед ними дверь.
Они вместе шли по проходу между стальными рядами блоков памяти, и их дыхание превращалось в облачка пара. Уэй рассказывал о температуре внутри блоков, их весе и количестве. Повернули в проход поуже, и снова впереди протянулись стальные стены, которые, казалось, сходились у дальней поперечной стены.
– Я был здесь ребенком.
– Довер говорил.
– Тогда было страшно. Хотя в них все же есть что-то… величественное; порядок, точность…
Уэй кивнул, и глаза его вспыхнули.
– Да. Я все время ищу предлог, чтобы заглянуть сюда лишний раз.
Повернули, прошли мимо колонны и опять повернули в длинный узкий проход между стоящими спиной друг – другу блоками.
Снова в одних комбинезонах, заглянули в огромную огороженную шахту, круглую и глубокую, с конструкциями из стали и бетона, которые соединялись синими трубами, тянущимися также вверх к низкому ярко освещенному потолку.
– Кажется, ты особо интересовался холодильными установками? – спросил Уэй.
Сколу стало неловко.
Рядом с шахтой находилась стальная колонна; за нею – вторая огороженная шахта с синими трубами, снова колонна и еще шахта. Помещение было огромным, прохладным и тихим. Вдоль стен по всей длине стояла передающая аппаратура с красными лампочками; товарищи в синем вынимали за две ручки и заменяли вертикальные панели, черные с золотом. В конце стояли реакторы с красным куполом, а дальше, за стеклом, шестеро программистов сидели за круглым пультом и начитывали что-то в микрофоны, переворачивая страницы.
– Вот так, – проговорил Уэй.
Скол осмотрелся. Покачал головой и выдохнул.
– Иисус и Уэй!
Уэй радостно засмеялся.
Они еще походили, поговорили с товарищами и вернулись в белый кафельный коридор. Перед ними открылась стальная дверь, и они зашагали по ковру.