Глава 17. Чет
Я шла вслед за матерью по дорожке к «Виктори Инн» и думала о том, какая же она у меня умная. Ну разумеется, влечение, которое я испытываю к Рою – это всего лишь следствие того, что он спас меня в тот день, когда я упала с мостков. Как мама и говорила. Так все и есть. Кто-то спасает тебе жизнь – и ты восхищаешься этим человеком. И это может завести тебя довольно далеко… очень далеко. Даже когда рядом с тобой такой шикарный мужчина, как Хайден.
– Итак, – сказала мама, останавливаясь на первой ступеньке. – Почему бы нам вечером не заказать столик в лучшем ресторане города… или где-нибудь в окрестностях, – добавила она, слегка взмахнув рукой, – и не пойти поужинать всем троим: ты, я и Хайден?
Лучшие рестораны… Я засомневалась, есть ли в городе такой ресторан, который может удовлетворить мою маму – она привыкла к определенному уровню… да, к высокому уровню. И потом – я вовсе не была уверена, что хочу сегодня ужинать с ней. Конечно, предложение было заманчивое, и тот факт, что она приехала в Бейкон ради меня, тоже весьма трогательный – но мне нужно было побыть с Хайденом наедине, вернуть все на круги своя, и начать мне хотелось с романтического ужина в обеденном зале нашей гостиницы. Свечи, столик в углу, бутылка хорошего вина – ладно, просто бутылка вина.
– Мама, мы обязательно выпьем по коктейлю вместе. И завтра пойдем ужинать, хорошо? Сегодня я бы хотела провести вечер наедине с Хайденом.
– Прекрасная идея, – ее глаза смеялись.
Вдруг начал звонить мой сотовый – как раз когда мама открывала дверь в лобби гостиницы. Звонок был местный, но номер незнакомый.
– Нужно ответить, – сказала я. – А то внутри связи нет.
Я кивнула в сторону гостиницы и прижала телефон к уху:
– Алло?
После секундного молчания в трубке раздался мужской голос:
– Эллен? Привет. Это Рой Каммингс.
Рой Каммингс. Я почувствовала, как внутри у меня все затрепетало. Так странно было слышать его голос по телефону. Странно и почти… интимно.
– О, привет, – я чуть было не сунула палец в рот и не начала грызть ноготь. И почему он так действует на меня? Почему я так нервничаю?
– Мне дала твой номер Паула, – сказал он.
Паула, значит, дала ему мой номер. Хм-м.
– Надеюсь, ты не будешь сердиться, что я беспокою. Дело в том, что мне нужно поговорить с тобой о чем-то очень важном, – он помолчал секунду. – И показать тебе кое-что. Ты сможешь приехать?
– В смысле… к тебе домой?
– Да.
Вот теперь у меня реально появился повод для того, чтобы нервничать. Домой к Рою Каммингсу? Это плохая идея. Очень плохая идея.
– Когда?
– Ну, вообще-то было бы замечательно, если бы ты приехала прямо сейчас.
– Прямо сейчас?! Но что ты хочешь мне показать?
– Думаю, тебе действительно нужно приехать, – ответил он. Голос у него был взволнованный. – Это касается твоей бабушки и моего дяди.
Я посмотрела на часы. Три пятнадцать. Возможно, Хайден все еще не вернулся со встречи с ребятами из «Таймс». Может быть, я и могу смотаться к Рою на десять минут.
– Ладно, – сказала я. – Я сейчас приеду.
Рой открыл дверь после первого же моего стука. Я вошла в маленькую прихожую, а потом вслед за ним – в гостиную. Пол здесь был деревянным, из каштанового дерева, а еще здесь стояли белый диван и два кресла перед темным кофейным столиком. Обстановка простая, но довольно эффектная. Встроенные книжные полки занимали целую стену, на них в большом количестве были расставлены фотографии и какие-то штуки, похожие на старинные инструменты: деревянный уровень, набор молотков с красивыми резными лакированными ручками, раскладная деревянная линейка – вероятно, все это принадлежало когда-то Чету. И еще здесь было много книг. Сотни книг – маленькие, большие, в кожаных и бумажных обложках. Я подумала, что старые книги в дорогих кожаных переплетах наверняка остались от Чета.
Рой жестом пригласил меня садиться.
– Выпьешь что-нибудь? Вода, содовая, сок? Вино? У меня есть хорошее «Бушвилль», тебе должно понравиться.
«Бушвилль»? Так это он тот самый таинственный покупатель, который приобретает его в «Винном погребке»? В глубине души мне очень хотелось воспользоваться его предложением, но я понимала, что лучше не надо.
– Нет, спасибо, – отказалась я, решив, что нужно просто быстренько посмотреть, что он там хочет мне показать, и уехать.
– Я сейчас вернусь, – сказал Рой, а я пошла вдоль книжных полок. Посмотрела на штуку, про которую подумала, что это, наверно, отвес – хотя смутно представляла себе, что такое отвес и как он выглядит. Потом мне попалось на глаза фото в рамочке – на нем Рою было едва за двадцать, а кроме Роя на фото было двое мужчин, похожих друг на друга как две капли воды.
– Это мой отец, – сказал Рой, подходя ко мне и показывая на мужчину слева. – А это – дядя Чет.
– Глаза Каммингсов, – заметила я, поворачиваясь к нему – У вас у всех глаза одинаковые. Такие синие. Синющие.
Мы сели – Рой на диван, а я в кресло напротив. В руках у Роя была деревянная шкатулка размером чуть меньше обувной коробки. Поверхность шкатулки была покрыта лаком и слегка поблескивала. Похоже было, что сделана она из кедра.
– Когда мой дядя умер, – заговорил Рой, – от него осталось множество вещей: одежда, личные вещи, ну ты понимаешь… – он откинулся на спинку дивана. – Мне не хотелось их рассматривать и разбирать, слишком тяжело было. И кроме того, я думал, что этим заняться никогда не поздно и торопиться ни к чему, – он бросил взгляд на шкатулку, которую держал в руках. – Но недавно, уже после того, как ты явилась сюда и я обнаружил тебя на лестнице, заглядывающей мне в окна…
Я смущенно опустила глаза.
– …и после того, как мы поговорили… одним словом, я знал, что у дяди были кое-какие старые фотографии. И подумал, что пришло время мне на них взглянуть. Я все думал о тебе и обо всем том, что ты узнала о своей бабушке. И решил: если Эллен может это – то и я могу. И я решил поискать фотографии. И нашел, – он поколебался, а потом продолжил: – Но я нашел еще кое-что. Кроме фотографий, – он протянул мне шкатулку: – Открой.
Я подняла крышку шкатулки за медную ручку – комната сразу наполнилась ароматом кедрового дерева. В шкатулке лежала пачка конвертов разных размеров и расцветок, они были аккуратно перевязаны бечевкой, очень старой и хрупкой на вид. Края конвертов загнулись и пообтрепались, бумага пожелтела, а местами стала почти оранжевой или даже коричневой от старости. Кое-где можно было разглядеть почтовые марки – они, словно маленькие произведения искусства, отливали приглушенными, но когда-то яркими цветами, зеленым, красным, синим, а рисунок уже почти невозможно было разобрать. Большие круглые штампы поверх марок свидетельствовали о том, что эти письма не дошли до адресата или были отправлены обратно.
На самом верхнем конверте была приклеена марка за три цента, фиолетово-коричневая, с портретом Кейси Джонс в середине и изображением локомотива по бокам. На конверте было написано имя «Рут Годдард» и адрес в Чикаго. Чернила, которыми был написан адрес, когда-то, наверно, были синими или черными, но теперь совсем выцвели и приобрели коричневый оттенок. А вот почерк по-прежнему прекрасно читался – аккуратный, компактный и решительный.
Я осторожно провела пальцем по строке с адресом.
– Это… от твоего дяди моей бабушке.
Рой наклонился ко мне.
– Я не хотел читать их без тебя, – он протянул руку и потянул за бечевку, которой были связаны письма. Она тут же порвалась и развалилась на части.
Я взяла в руки самый верхний конверт. Бумага была тонкая и сухая. Обратный адрес – Чет Каммингс, Бейкон. Я взглянула на другие конверты – они все были адресованы моей бабушке в Чикаго и все были от Чета Каммингса. Ни одно из писем не было распечатано. И на каждом в графе «кому» бабушка зачеркнула имя и адрес и написала своим неповторимым, четким и округлым почерком: «вернуть отправителю».
Я взглянула на Роя, чувствуя, как меня затапливает волна печали.
– Их все написал он. Все.
Рой кивнул.
– Начиная с декабря 1950-го года, – продолжила я, рассматривая почтовые штемпели, – и до июля 1951. Все эти письма. А она не распечатала ни одного из них.
– Похоже, что именно так.
Рой хотел прочитать эти письма. А я вот не была уверена, что хочу этого. Это же были любовные письма – скорее всего. Меня начало подташнивать от волнения.
– Ты правда считаешь, что нам стоит читать это? – Я поставила шкатулку на кофейный столик. – Просто… это же очень личное… личные чувства и мысли твоего дяди, адресованные моей бабушке. Не нам.
– Я считаю, что нам нужно это прочитать, – Рой говорил с такой уверенностью, что его уверенность начала передаваться и мне. – Более того – мы просто обязаны это сделать.
Он подошел к окну и стал смотреть в него, ероша рукой волосы на затылке.
– Конечно, я тоже испытываю некоторую неловкость. Потому что да, это действительно нечто очень личное и даже интимное, и мы как будто вторгаемся в чужую личную жизнь. Но… слушай, Эллен, это твоя бабушка прислала тебя сюда, это она впутала тебя во все это. А теперь получается, что и мой дядя меня в это впутал. И мы должны с этим разобраться, ради них и ради нас самих, мы должны докопаться до истины. Что бы там ни произошло между ними – нам нужно с этим покончить. Отпустить.
Я задумалась над его словами. «Нам нужно с этим покончить. Отпустить». Всем нам, включая наших предков, которые, по выражению Роя, «впутали» нас в эту историю. Да, в этом был смысл. Наверно, пообещав бабуле доставить письмо лично Чету, я тем самым невольно взвалила на свои плечи часть той ноши, которую она несла всю свою жизнь. И нам нужно с этим покончить, чтобы жить дальше. Рой был прав, абсолютно прав.
– Ладно, – сказала я. – В таком случае – начинай.
Рой взял верхний конверт, на штемпеле которого стояла самая ранняя дата, и вскрыл его. Из пожелтевшего конверта выпал листочек бумаги, все еще почти белый, сложенный в четыре раза. Рой развернул его, бережно разглаживая глубокие складки, а я придвинулась ближе к краю кресла.
Рой начал медленно читать:
«2 декабря 1950 года.
Дорогая Рут!
Я все еще не могу опомниться от встречи с тобой в Чикаго. Одно дело прочитать о чем-то в письме и совсем другое – услышать лично. Не могу поверить, что ты действительно любишь его. Я могу понять, почему тебе льстит его внимание: он студент-медик, он когда-нибудь станет врачом, он не такой, как все те, с кем ты раньше была знакома. А ты впервые уехала из дома так далеко. Но я прошу тебя: прислушайся к своему сердцу. Убедись сначала, что это настоящая любовь. Неужели ты можешь вот так легко отказаться от всего, что было у нас с тобой? Забыть последние три года? Мы так похожи с тобой, ты и я, у нас столько общего: мы родились в одном и том же городе, мы хотим одного и того же, я знаю, о чем ты думаешь раньше, чем ты сама об этом начинаешь догадываться. Можешь ли ты сказать то же самое про Генри? Знает ли он тебя так, как знаю я? И любит ли он тебя так, как люблю я?
Возможно, то, что ты принимаешь за любовь, на самом деле просто увлечение, которое пройдет без следа через несколько месяцев. У нас с тобой есть общие воспоминания. Есть общее прошлое – поле летней черники, как мы слушали радио на заднем дворе дома твоих родителей, как ты рисовала под дубом около сарая… Да, у нас есть прошлое, и я думаю – есть будущее. Пожалуйста, не руби сплеча. Пожалуйста, обдумай все, не спеши. Не делай того, о чем можешь потом очень жалеть. Это все, о чем я прошу. И помни: на свете нет никого, кто любил бы тебя так же сильно, как я.
Чет».
Я глубоко вздохнула. Было так странно слушать, как Рой читает письмо своего дяде к моей бабушке. И почему-то я чувствовала себя виноватой за то, как вела себя бабушка, и мне хотелось извиниться – за ее жестокость и равнодушие по отношению к Чету и его чувствам. Но я ведь не была ею, а Рой не был Четом – поэтому я сомневалась, что это будет уместно.
– Мой дядя был не из тех, кто быстро сдается и отступает, – заметил Рой, вкладывая письмо обратно в конверт и протягивая следующее мне.
Это письмо было написано спустя всего неделю после первого. Чет снова просил бабушку не спешить и рассказывал ей, как сильно любит ее. И еще описывал свою жизнь в зимнем Мэне.
«Вчера я видел Джорджа Клири и Руби Сван, они поднимались на Хаббард Хилл с санками, и я подумал о тебе. Вспомнил прошлую зиму, как мы с тобой катались на санках с этого холма вместе, как только что выпавший снег хрустел у нас под ногами, как при дыхании образовывались белые облачка пара у наших лиц… Без тебя холодно. Черничные кустики в ледяном плену, и ветер воет ночи напролет, как голодный зверь. Я скучаю по тебе. Я люблю тебя».
– Это так красиво, – мои глаза наполнились слезами.
Почему, ну почему она их не читала?! Почему не могла написать ему в ответ? Мне было ужасно обидно за Чета. И страшно хотелось устроить им спиритический сеанс у медиума, чтобы они могли поговорить, могли сказать друг другу то, что не смогли, не успели сказать при жизни.
– Никогда не думал, что мой дядя может быть таким поэтичным, – задумчиво сказал Рой, покосившись на меня. – Он действительно очень любил твою бабушку.
Я кивнула, не зная, что сказать, и протянула ему следующее письмо, датированное январем 1951 года.
«Я искал тебя везде по городу всю Рождественскую неделю. Надеялся, что ты приедешь домой и я смогу хотя бы краем глаза увидеть тебя: например, как ты едешь в «Студебеккере» отца или катаешься на коньках. Но потом я узнал, что ты поехала в Калифорнию, чтобы провести праздники с родителями Генри. Сердце мое снова разбилось. И зима такая невыносимо долгая без тебя».
Через две недели он писал:
«Чапмэны повесили твою картину на стену в кафе. Так здорово видеть ее там! Люди смотрят и вспоминают, как ты победила в конкурсе. А я рад, что ты нарисовала эту картину летом – мне это помогает не забывать, что в этих местах не всегда лежит снег».
В феврале Чет пишет, что узнал о ее помолвке с моим дедушкой:
«Не понимаю, как мне жить дальше, – писал он – зная, что ты станешь его женой, что он займет то место, на котором должен был быть я».
В мае он написал письмо уже из Вермонта.
«Я переехал сюда, потому что не мог оставаться в Бейконе. Мой двоюродный брат Бен нашел для меня работу на пилораме. Хотя весна уже совсем близко, я не мог больше находиться рядом с фермой. Без тебя вся ее красота и прелесть исчезли без следа, оставив лишь горечь воспоминаний. Отец меня не понимает – он по-прежнему настаивает на том, чтобы я работал на ней. Говорит, что стареет и что пришло время мне брать бразды правления в руки. Но план никогда не был таков. Мы с тобой должны были сделать это вместе, а один я не хочу и не могу. Ты знаешь, как это бывает – когда то, что было для тебя таким важным, вдруг теряет всякий смысл?
Слышал, что вы уехали из Чикаго и что следующий год ты проведешь в колледже в Калифорнии. Мне очень грустно, что ты будешь еще дальше от меня. А еще я слышал, что ты перестала рисовать. Если это правда – это ужаснейшая ошибка. Ты невероятно талантлива, Рут. Никогда не бросай рисовать».
Когда Рой закончил читать, я была полна сочувствия и сострадания к Чету. Бабушка не отвечала на его письма, а он, в конце концов, бросил ферму и родной город именно из-за нее!
Взяв письмо у Роя, я прочитала его еще раз про себя. И поняла, что имела в виду моя бабушка, когда просила прощения и говорила, что очень виновата.
– Теперь понятно, о чем бабушка говорила в письме, – сказала я. – Ну, когда она писала, что из-за нее твой дядя лишился того, что любил больше всего в жизни, – я посмотрела на Роя. – Это же ферма.
Он кивнул.
– Ага, – тихо произнес он. – Думаю, ты права.
Мы посидели молча некоторое время, не сводя глаз со шкатулки, потом Рой достал последний конверт и распечатал его.
«Июль, 1951.
Дорогая Рут.
Я видел тебя на прошлой неделе в Бейконе. Правда, странно, что мы оба оказались в городе в одно и то же время? Я приезжал помочь матери с переездом. Не знаю, слышала ли ты, но они продали ферму.
Я видел тебя и Генри – вы сидели на набережной. Ты держала его за руку. Сначала я видел тебя только со спины, но я сразу тебя узнал: я же знаю каждый завиток твоих волос, знаю твой силуэт, знаю, как ты поворачиваешь голову. Я наблюдал за вами некоторое время. Видел, как ты смотрела на него и смеялась. Как положила голову ему на плечо. Как он показывал тебе на что-то вдалеке – думаю, это была летающая рыба. Я смотрел, смотрел на вас – а потом попрощался с той девушкой, которую когда-то знал.
В течение всех этих месяцев я думал, что если увижу Генри или тебя с Генри, то просто сойду с ума. Но нет, ничего такого не случилось. Может быть, потому, что ты выглядела очень счастливой. И я рад за тебя. Я хочу, чтобы ты была счастлива. А может быть, это потому, что я понял: то, что произошло, то, из-за чего ты покинула Бейкон – это действительно твоя судьба.
Чет».
Я расплакалась. Слезы градом катились по моим щекам.
– Ну почему она не прочитала это?! Как бы мне хотелось попросить у него прощения вместо нее!
Рой убрал письмо на место.
– Эллен, ты вовсе не должна просить прощения. Твоя бабушка уже сделала это – она же написала ему письмо. И отправила тебя сюда, чтобы ты это письмо доставила. Она хотела, чтобы все было правильно… – он придвинулся ко мне чуть ближе: – И если хочешь знать правду – мне ее очень жалко.
Я вытерла слезы ладонью:
– Жалко? Ее?! Почему?
– Да, – кивнул он. – Потому что она думала о моем дяде перед смертью. Понимаешь? Тебе это ни о чем не говорит? Она жалела об этом до самого конца. Она пронесла это через всю свою жизнь. И это ужасно.
В таком ключе я об этом не думала. Действительно: какое же огромное значение имело это для моей бабушки, если она помнила об этой истории через шестьдесят с лишним лет?
– Может быть, ты и прав, – сказала я, беря один из конвертов и разглаживая бумагу. – Но зачем было все так сильно усложнять?
Рой пожал плечами и покачал головой:
– Не знаю. Может быть, потому, что любовь вообще штука непростая, – он сложил письма обратно в шкатулку. – А вот что на самом деле было бы очень грустно… только подумай: а вдруг бы она сделала неправильный выбор? Вдруг бы она по каким-то причинам отказалась от своей настоящей любви?
Его синие глаза смотрели мне сейчас прямо в душу, они были похожи на две сияющие звезды.
Я отвела взгляд.
– Она полюбила другого, Эллен. Такое бывает. Я не говорю, что не сочувствую своему собственному дяде – но в жизни такое случается. Он смог это пережить. В конце концов, он женился на моей тете. И все получилось, как получилось. Все к лучшему.
Рой положил свою ладонь на мою.
– Не надо страдать за них слишком сильно – они простили друг друга.
– Ты прав, – ответила я, запоминая это ощущение: тепло его руки на моей ладони. – Они простили друг друга.
Я повернула ключ в замке зажигания и завела машину, но не нажимала на педаль газа. Так и сидела перед домом Роя несколько минут. О чем он говорил? «Она полюбила другого… такое бывает». Он говорил только о моей бабушке – или и обо мне тоже?
Я покосилась на его дом.
Может быть, Рой думает, что я в него влюбилась? Он что, действительно так думает?!
Что ж, я вовсе в него не влюбилась. Нет.
Или все-таки… влюбилась?
