Глава 16. Как Сиси Бейкер?
Итак, Хайден был прав, думала я, сидя на постели в нашей номере на следующее утро. Шугар Хоули сумасшедшая. И поэтому, несмотря на все уверения Хайдена, что он добудет для меня эти картины, я чувствовала, что сделать это будет совсем не так легко.
Оглядев комнату, я задержала взгляд на трещине на потолке, слушая, как мой жених разговаривает по сотовому телефону в туалете:
– Я думаю, у нас неплохие шансы на победу, – говорил он кому-то из наших коллег в офисе. – Именно это я и сказал Элизабет. Она понимает, но у них там какой-то новый режим и всем все доступно…
Я повернула голову в сторону ванной и показала на часы: было одиннадцать пятнадцать. Мы собирались быть у Портеров в одиннадцать тридцать – я хотела показать Хайдену картину на чердаке и сделать несколько снимков.
Он зажал рукой телефон и шепнул:
– Езжай без меня. «Эштон Фармасьютиклс» – опять какая-то путаница.
– Ты уверен? – тоже шепотом спросила я, очень расстроившись.
Он кивнул.
– Сделай побольше фотографий. Ребята из «Таймс» тоже наверняка захотят на них посмотреть.
Ребята из «Таймс». О господи, они же приедут сегодня вечером и будут мучить меня и Хайдена интервью и фотосессиями завтра утром!
Я взяла камеру и пошла вниз, стараясь думать о чем-нибудь другом. Посидела пару минут в машине, глядя на приборную доску, а потом стала рыться в своих дисках, ища что-нибудь, что могло бы меня успокоить. Наконец я выбрала песню Эллы Фитцджеральд «Жаворонок», и песня неслась из открытых окон моей машины, пока я ехала к дому Портеров. Бабушка любила Эллу – и я тоже любила Эллу. Ее голос и прекрасная музыка в исполнении оркестра Нельсона Риддла всегда очень благотворно влияли на мою нервную систему.
Примерно полчаса я провела у Портеров, сначала разговаривая со Сьюзан и ее мужем, а потом фотографируя картину. Она была точно такая, какой я ее запомнила: яркая и почти сказочная, с любовно выписанными девушкой и юношей, дубами и сарайчиком. Когда я уходила от Портеров, настроение у меня было куда лучше.
На обратном пути в гостиницу я ехала мимо Кенлин Фарм. И увидев проем в стене и грязную дорогу, ведущую внутрь, не удержалась и свернула туда. Солнце светило мне в глаза, пока колеса моей машины ехали по проложенной грузовиком Роя колее. Припарковавшись у стены, я пошла по следам, оставленным двумя днями ранее, и забралась на склон, где мы сидели. На его вершине я приставила к глазам видоискатель камеры и медленно повела ее в сторону, как учила меня бабушка. Снимать можно было бесконечно – с каждой точки обзора картинка получалась изумительная и неповторимая: заросли дикого красного винограда, упавшие валуны, из которых выстраиваются удивительные геометрические фигуры, зеленый лишайник, покрывающий камни, балтиморская иволга, похожая на чуть подсохший апельсин, а внизу, у самых моих ног – кузнечик, зацепившийся за стебелек фиолетовой астры. Я могла бы провести здесь целый день – и все равно увидела бы лишь малую часть здешней красоты, только то, что лежит на поверхности. И то далеко не все.
Солнце ласковым теплом окутывало мне плечи, когда я наклонялась, чтобы снять бутоны желтого болотника, перистые лепестки василька и невесомые, кружевные крылышки двух ос, кружащих над крохотными белыми цветочками багульника. Когда я закончила фотографировать бабочку-монарха, отдыхающую на молочае, я вдруг обнаружила, что с момента моего приезда прошло уже больше часа.
Я пошла вниз по склону, наслаждаясь пением птиц, ароматами некошеной травы и полевых цветов, запахом влажной земли у меня под ногами. Справа я увидела группу деревьев и тот одинокий дуб, на ствол которого два дня назад облокачивался Рой.
Тут можно было бы сделать отличную фотографию, подумала я: одинокое дерево, эти скрюченные корни и ветки, которые переплелись, словно купол зонтика, и другие деревья поодаль… как будто дети, которые играют за спиной у родителя.
Я подходила ближе, уткнувшись в объектив и поворачивая голову налево-направо, пытаясь уловить наиболее выигрышный ракурс и то приближая, то удаляя изображение в поисках идеальной картинки.
«Нужно рассмотреть любую вещь с разных сторон – только так ты по-настоящему узнаешь ее», – так говорила бабушка. Я поворачивалась вокруг своей оси, делая снимки отдельно стоящего дерева и рощи с разных позиций. И тут увидела нечто, что заставило меня замереть.
В объектив я сейчас наблюдала одинокий дуб слева, а справа за ним рощицу. Вдалеке же я заметила то, чего не видела раньше – просто не могла видеть два дня назад. В зарослях полевых цветов, наполовину похороненный под ними, скрывался старый каменный фундамент какой-то постройки. И все вместе – дуб, рощица, этот фундамент – все это выстраивалось в одну линию, точно так же, как на картине, хранящейся на чердаке Сьюзан Портер. Я вдруг поняла, что не хватает только сарая справа, впереди от меня, как раз там, где находились остатки постройки. Это и был сарай! Когда-то там стоял сарай!
А еще на этой картине не хватало бабушки и Чета.
Мурашки со спины переползли мне уже на руки, когда я осторожно подошла еще ближе. Булыжники, вывалившиеся тут и там из стены, валялись на земле, поросшие лишайником – и эти яркие, солнечно-желтые и изумрудно-зеленые пятна лишайника на камне выглядели так, словно какой-то художник в приступе творческого вдохновения расплескал на них золотую и зеленую краски…
Я стояла, боясь пошевелиться, словно оглушенная, и думала о бабушке и о Чете Каммингсе. Я чувствовала ее повсюду, она была здесь везде и во всем: и земля у меня под ногами, и обожженные солнцем булыжники, и стебли полевых цветов, которые щекотали мне икры – все это была она, бабушка, она как будто говорила со мной и легонько гладила меня по плечу…
В холл «Виктори Инн» я почти вбежала – мне не терпелось рассказать Хайдену о своем открытии, сделанном в Кенлин Фарм. Около стойки Паулы стояла женщина в элегантных брюках цвета слоновой кости – ее светло-пепельные волосы были красиво уложены аккуратными волнами, на макушке поблескивали дорогие солнечные очки. Рядом с ней стоял небольшой чемодан из страусиной кожи.
Я ошарашенно моргнула.
– Мама?
Мать повернулась ко мне.
– Моя дорогая! – Она раскрыла мне объятия и поцеловала в обе щеки, на руках ее при этом тихо звякнули золотые браслеты.
– Мама, что ты здесь делаешь? – я глазам своим не верила.
Она отступила на шаг и изучила меня с ног до головы внимательным взглядом.
– Ты изменила прическу? Волосы лежат… необычно.
Я невольно подняла руку и потрогала волосы.
– Правда? – рассмеялась я. – Наверно, я просто забыла причесаться.
Мне вдруг снова стало одиннадцать, и я машинально начала лихорадочно приглаживать волосы, пытаясь привести их в порядок.
– Так откуда ты здесь? И что…
Моя мать посмотрела на меня так, словно я сообщила ей, что похитила ее тренера по йоге и требую за него выкуп.
– Милая, ты же выходишь замуж через три месяца. Совсем неподходящее время для того, чтобы перестать заботиться о том, как ты выглядишь.
Паула откашлялась, и мы с мамой повернулись в ее сторону.
– Так вы хотите расплатиться карточкой или наличными?
– О, да, разумеется, – мама открыла кошелек и достала кредитку, Паула взяла карточку, очистила ее от несуществующей пыли и подняла к свету, с интересом ее разглядывая. Потом прищурилась:
– Никогда раньше таких не видела.
– Они не очень часто встречаются, – почему-то я чувствовала потребность оправдываться. – На самом деле их нельзя заказать – компания сама вас выбирает, – уточнила я.
Паула удивленно покачала головой, а я обратилась к маме:
– Так ты можешь мне объяснить, что ты здесь делаешь? – зашептала я. – Что происходит?!
– Мне еще понадобятся ваши водительские права, – сообщила Паула.
Мама положила права на стойку, затем повернулась ко мне и воинственно скрестила руки на груди:
– Почему я здесь? Эллен, мне кажется, это очевидно. Ты вот уже несколько дней не отвечаешь на мои звонки.
Я попыталась уклониться от ее сверлящего взгляда.
– Я… я же отправила тебе несколько сообщений.
– Я звонила тебе, – отчеканила мама. – Не один раз. И я ожидала, что ты мне перезвонишь. Знаешь, есть такая старая добрая традиция – люди разговаривают по телефону друг с другом лично. Голосом.
– Прости, – сказала я. – Просто очень много дел было…
Я попыталась улыбнуться, а она продолжала смотреть на меня в упор, изучая, и я понимала, что ее «шестое чувство» сейчас работает полным ходом, стараясь понять, что со мной не так.
– Так какой номер у мамы? – преувеличенно бодро обратилась я к Пауле, которая бросила последний любопытный взгляд на карточку, возвращая ее маме.
– Я дала вашей маме двенадцатый номер, – ответила Паула. – Это прямо рядом с вами.
– Отлично, – мама по-прежнему не сводила с меня глаз. – Нам так о многом нужно поболтать.
Она не улыбалась.
Брови Паулы синхронно взлетели на лоб, как парочка хорошо тренированных собак.
– Не сомневаюсь, – пробормотала она.
Мама достала из сумочки пудреницу.
– Что ж, пойду, пожалуй, в свой номер, освежусь, – сказала она, глядя в зеркальце и поправляя волосы на затылке. – А потом ты отведешь меня выпить латте, в котором я отчаянно нуждаюсь, и сможешь рассказать мне все-все о том, что здесь происходит на самом деле.
Что здесь происходит на самом деле…
Это был бы очень долгий разговор. Одной чашки латте точно не хватило бы.
– Я тоже пойду наверх, – ответила я. – Мне нужно поговорить с Хайденом. Скажу ему, что ты здесь.
– С Хайденом? – мама снова перевела взгляд на меня, оторвавшись от зеркальца. – Вот это сюрприз! Я и не знала, что он здесь.
– Он… воспользовался случаем, – промямлила я. – Это долгая история.
– Прекрасно, – сказала мама. – Пойдем с ним поздороваемся.
Паула протянула маме ключи.
– На самом деле мистера Крафта в номере нет. Он ушел незадолго до вашего прихода с двумя посетителями. Мужчина и женщина. Кстати – красотка, – она ехидно улыбнулась мне.
– Его фамилия Крофт, – поправила я.
Мужчина и женщина. Скорей всего, речь идет о ребятах из «Таймс».
– Они из Нью-Йорка?
– Наверняка, – и Паула вернулась к своим регистрационным книгам.
– Это по делу, – уточнила я. – Из «Нью-Йорк таймс».
Красотка. Ну разумеется. Страшно подумать, чего там нафантазировала себе Паула – у нее однозначно слишком много свободного времени.
Мама захлопнула пудреницу, наклонилась ко мне и шепотом спросила:
– А зачем Хайдену встречаться с кем-то из «Таймс»?
– Это… тоже долгая история.
– Отлично. Я с удовольствием ее послушаю, – она показала на свой чемодан: – Кто-нибудь может отнести это в мой номер? – и снова повернулась ко мне: – Я бы съела булочку или круассан, что-нибудь в этом роде. Я ужасно голодная.
– Тогда я отведу тебя в закусочную «Три пенни».
– Закусочную?
– У них потрясающие яблочные пончики.
Она склонила голову набок:
– С каких это пор ты ешь пончики?
Закусочная была почти пуста, когда мы вошли. Я направилась к столику у окна.
– Разве тут не чудесно? И из окна виден океан.
Мама отодвинула один из тяжелых деревянных стульев и села, оценивая взглядом обстановку.
– Интересненько, – сказала она, разглядывая развешанные по стенам обложки от виниловых пластинок и черно-белые фотографии Бадди Холли, Джерри Ли Льюиса, «Платтерс» и других музыкантов пятидесятых годов двадцатого века. – Такое впечатление, что я вернулась в прошлое. Думаешь, это все настоящее?
Я покачала головой:
– Не знаю, мам. Скорей всего да – скорей всего хозяин просто все это любит.
Подошла официантка с очень густыми седыми волосами – они были такие густые, что напоминали шерсть животного. Она положила перед нами меню и исчезла.
– У них нет латте? – вопросила мама, изучая меню, а потом констатировала: – И круассанов тоже нет.
Она продолжала изучать меню, а я смотрела на стайку ребятишек на пляже – они играли со своими ведерками и лопатками… смотрела на группку подростков, подпирающих стену. И думала о бабушке. О том, что она тоже бегала по этому пляжу, когда была маленькая, а потом, чуть повзрослев, любовалась луной, сидя на парапете набережной с Четом в обнимку…
Вернулась официантка, и мама сделала выбор:
– Я возьму чашку кофе и один из ваших черничных маффинов, – она вздохнула и посмотрела на меня. – Твоя бабушка очень хорошо готовила. Ее черничные маффины были просто выдающимися.
– Это точно, – согласилась я. И мысленно снова вернулась на Стейнер-стрит, где мы с бабушкой вынимали маффины из ее духовки и оставляли их в формочках, чтобы остыли… верхушки у маффинов чуть потрескались и там, под хрустящей корочкой, виднелась сине-красная обжигающая лава черники, рвущаяся наружу…
Я повернулась к официантке.
– Я, наверно, тоже возьму маффин, – сказала я.
Мама хлопнула в ладоши и положила их на стол.
– Эллен, раз уж мы заговорили о бабушке… я хочу кое-что тебе рассказать.
Я подняла на нее глаза.
– Это касается фонда.
Фонд. Бабушка давным-давно говорила что-то о том, что создала для меня какой-то там «фонд», но я никогда не вникала в детали, да, в общем-то, никогда толком и не интересовалась этим.
– А есть какой-то фонд? – спросила я.
– Разумеется, – ответила мама. – В общем, пару дней назад я встречалась с Эвереттом…
Эверетт был юристом по делам с недвижимостью.
Мама наклонилась над столом.
– Там куча денег, в этом фонде, Эллен. Куча.
Официантка принесла наш кофе, я почувствовала исходящий от него слабый ореховый аромат.
– Ваши маффины будут готовы через минуту, – сказала официантка. – Их как раз вынимают из духовки.
Я налила в кофе немного молока из молочника и начала его размешивать.
– О чем это ты? – спросила я маму.
Мама понизила голос до шепота.
– Шесть миллионов долларов. Там, в этом фонде…
Я перестала мешать и уставилась на нее.
– Что?!
Она не моргала.
– Я видела все бумаги.
– Да ты шутишь.
– Нет, Эллен, я не шучу.
Я не могла выдавить из себя ни слова. Бабушка оставила мне шесть миллионов долларов. Шесть… миллионов… долларов. Я не знала, что сказать. У меня была неплохая зарплата, и у Хайдена тоже неплохая, но шесть миллионов долларов… что ж, это весьма неплохой запас на черный день. Очень даже неплохой.
Я качнула головой.
– Я… не знаю, что сказать.
Я представила, как бабушка сидит в кабинете Эверетта, на одном из этих его высоких стульев из красного дерева, и изучает документы фонда, лежащие перед ней на столе. Я почти видела, как она берет ручку, придерживает свободной рукой лист бумаги и ставит свою размашистую подпись ярко-голубыми чернилами.
– Мне бы так хотелось, чтобы она была сейчас здесь, – сказала я, чувствуя, как в груди встает комок и мешает мне дышать. – Чтобы я могла сказать ей спасибо. Она так много сделала для меня, так много хорошего, и до сих пор делает. Я так скучаю по ней…
Мама потянулась через стол и взяла меня за руку:
– Я тоже по ней очень скучаю.
– Я же даже не могу поблагодарить ее за это!
– Ты уже поблагодарила, – возразила мама. – Ты очень любила ее – вот в этом и заключалась твоя благодарность.
Мы посидели некоторое время молча, пока официантка ставила перед нами тарелочки с маффинами. Потом мама взяла нож, нарезала маффин на маленькие кусочки и положила один из них в рот.
– Мммм, – сказала она. – Знаешь, а он весьма неплох… даже, можно сказать, хорош… хотя и не так хорош, как у твоей бабушки.
– За бабушку! – провозгласила я, поднимая кружку с кофе вверх, и мама подняла свою и чокнулась ею с моей.
– За бабушку! – повторила она.
Когда мы покончили с завтраком, мама спросила:
– Никак не могу понять… как тебя угораздило оказаться в этом богом забытом заведении, которое и гостиницей-то трудно назвать? Там же в номере даже мини-бара нет!
Она бы еще спросила, почему там нет SPA.
Мама изучала ногти на правой руке.
– Мне нужен маникюр. И, наверно, хороший массаж. Кажется, я потянула мышцу на теннисе в прошлые выходные, сильно болит, – и она потерла ногу в области икры.
О господи, да она и в самом деле хотела в SPA!
– Мне ужасно неприятно это говорить, но… SPA закрыто на ремонт, – ответила я. – Они откроются тогда же, когда закончат ремонт в фитнес-центре… и сделают поле для гольфа.
Тут я невольно начала улыбаться.
Мама фыркнула:
– Что ж, я поняла. Никакого SPA, – она оглядела закусочную и перевела взгляд на вид из окна. – Это такой реально маленький городок, да?
– Да, он маленький, – согласилась я, – но очень приятный. В нем есть много чего. Например, у них есть…
– О, я уверена, что все это весьма мило, – перебила меня мама, наклоняясь поближе. – Но я тебя умоляю: возвращайся скорее домой. У нас столько дел со свадьбой и так мало времени! Я просто искренне не понимаю, что может задерживать тебя здесь так долго! – Она открыла сумочку и достала список. – Вот смотри, – она провела указательным пальцем сверху вниз. – Нам нужно еще раз примерить платье… и подогнать платья подружек невесты, – она сделала паузу. – И еще раз просмотреть цветочные композиции, – она перевернула листок: – Да, забыла тебе сказать. Бизи и Гэри Бриджес точно придут на свадьбу. Они переносят свое сафари, поэтому смогут присутствовать.
Я судорожно вспоминала, кто такие эти Бизи и Гэри Бриджес, и тут перед глазами у меня возникла картинка моей собственной свадьбы. Собор Сент Томас, десять подружек невесты, десять дружек жениха… три сотни гостей… в горе и в радости, в болезни и здравии…
Горло у меня сжалось. Это было так… окончательно.
– Как это мило с их стороны, – сказала я, стараясь казаться тронутой. И, вспомнив наконец, кто это такие, добавила: – А я думала, они собираются разводиться.
Мама повертела один из браслетов на запястье:
– Да, – преувеличенно бодро ответила она – они собирались. Но потом решили вместо этого купить новый дом.
Я кивнула, хотя и не могла понять внутреннюю логику этого поступка. А мама поставила свою чашку на блюдце с легким звяканьем.
– Итак, скажи-ка мне, – произнесла она. – Почему ты все еще здесь, почему не перезванивала мне? Как можно так долго доставлять одно-единственное письмо? И почему Хайден здесь? Что происходит, Эллен?
Я задумалась, с чего начать. И о чем вообще рассказывать. О картине на чердаке? О Лиле Фальк? О Шугар? О причале я решила не упоминать совсем – это точно вогнало бы ее в ступор.
Я поведала ей о том, как вручила письмо Рою, о том, как выяснила, что Чет Каммингс умер. Потом я рассказала о картинах и местах, в которых я эти картины находила, закончив отчетом о посещении дома Шугар Хоули.
– Ты знала, что бабушка была художником? – спросила я.
Мама допила кофе.
– Мне трудно в это поверить, Эллен. Скорей всего эти картины нарисовал кто-нибудь другой, не бабушка. Твоя бабушка никогда не была художником.
Я перегнулась через стол:
– Мама, я видела эти картины. Парусную регату, портреты, черничную ферму, которой когда-то владела семья Чета Каммингса. Это она нарисовала их все. И если ты думаешь, что она не была художником… – пожалуй, я говорила чуть более резко, чем требовали приличия, – значит, ты никогда ее не знала. Тебе бы стоило послушать, как она учила меня фотографировать.
Мама слушала без особого интереса.
– Ну, думаю, если бы у нее действительно был талант – я бы об этом уж как-нибудь знала.
– Я отведу тебя к Портерам и в Историческое общество – и ты сама все увидишь, – пообещала я. – И все сама поймешь.
К нам подошла официантка с кофейником.
– Еще налить, дамы?
– Нет, спасибо, – ответила мама.
– Мне достаточно, – сказала я.
Официантка покосилась на меня. Потом еще раз. А потом уставилась на меня в упор. Наконец она ушла, но через мгновение появилась снова, неся в руке что-то свернутое в рулончик.
– Да, точно, так я и думала, – заявила она, глядя на меня, склонив голову набок. – Точно – это вы и есть, – она кивнула. – Я надеялась, что вы придете и я смогу взять у вас автограф.
– У меня авто… – начала было я, но слова застряли у меня в горле.
– Ну да. Я сохранила этот экземпляр как раз на такой случай, – она развернула то, что держала в руке. Это был «Вестник», и она разложила его на столе. И там, на первой странице, красовалось фото Роя и меня, как мы стоим в океане, по пояс в воде, белая футболка облепила мое тело, как вторая кожа, руки мои обвивают шею Роя, а губы впились в его губы страстным поцелуем.
Я могла только кивать, лишившись дара речи.
– Вы ведь подпишите это для меня? – продолжала она. – Напишите, пожалуйста, «Долорес с любовью от Пловчихи».
– Это что? – поинтересовалась мама, придвигая газету поближе и надевая очки для чтения. Она шепнула мне, скривив рот в сторону: – С чего она просит у тебя автограф?
– Ну… наверно, мне стоит кое-что объяснить, – пробормотала я. Во рту у меня было слишком сухо, а еще я чувствовала, как мой желудок сжимается в комок.
– «Бейконский Вестник»? – Глаза мамы заскользили по строчкам заметки сверху вниз.
Я подняла руку:
– Мам… мне нужно кое-что тебе рассказать. Очень нужно. Давай вернемся в…
– Вот здесь, – официантка ткнула пальцем в мое фото. – Можете написать прямо здесь, на фото?
Мама посмотрела туда, куда указывал палец официантки. Начала читать заголовок. Мне хотелось схватить эту газету и убежать, но ноги отказывались мне повиноваться. Я не могла пошевелиться. Все, на что я была способна – сидеть здесь и чувствовать, как меня прошибает холодный пот.
Мама спустила очки для чтения ближе к кончику носа и уставилась на фотографию. Несколько секунд ей понадобилось для того, чтобы осознать увиденное, а потом она завизжала:
– О господи! Господи!
Она схватила газету и сначала поднесла ее к самым глазам, потом наоборот, вытянула руки как можно дальше, надеясь, что если смотреть на снимок таким образом – то изображение исчезнет или изменится.
– Это же ты! Эллен, что твое фото делает в газете?! И что это за мужчина, господи помилуй, с которым ты целуешься?!
– Я же сказала – мне нужно кое-что объяснить.
Глаза мамы стали круглыми от ужаса, а в лице не осталось ни кровинки. Я взяла газету и накорябала: «Долорес с любовью от Пловчихи» прямо на фото. – Заберите это, пожалуйста, – попросила я, протягивая газету официантке. Она ушла, несколько раз сказав мне «спасибо».
– Кажется, мне нужно выпить еще кофе, – сказала я.
– Кажется, мне нужно выпить виски!
– Ты же не пьешь виски, мам.
– Сейчас как раз очень подходящий момент для того, чтобы начать, – ее серо-стальные глаза превратились в детектор лжи и сканировали меня без всякой жалости и сострадания. – Так что произошло? Ты тонула? И кто этот мужчина? – с каждым новым вопросом голос ее становился все выше.
Я выставила вперед палец:
– Сразу уточним… – не то чтобы я по-настоящему тонула. Это ошибка. Я просто немножко…
– Вот почему ты мне не звонила?! Потому что у тебя интрижка с этим мужчиной? О господи… – она закатила глаза к потолку и стала с силой тереть лоб ладонью.
– Нет, мам, послушай. Нет у меня никакой интрижки. Я все могу объяснить. Я провалилась там, на причале, в воду и…
– На причале?! – она выпрямилась на стуле.
Боже, зачем я об этом упомянула…
– Да, но со мной все в полном порядке, правда! Просто там очень сильное течение, и оно подхватило меня и…
– Тебя унесло течением?! Эллен!
Ну вот, правда и вышла наружу, хочу я этого или нет.
– Мам, говорю же тебе – со мной все хорошо. А парень на фото… он бросился в воду и вытащил меня.
– Но когда все это случилось?
– В первый день. Когда я приехала.
Она перегнулась через стол, понизила голос и требовательно спросила:
– Почему ты не рассказала об этом мне?
– Не хотела тебя волновать.
– Что ж, теперь я действительно сильно взволнована.
– Но со мной все в порядке.
– А это не важно. Ты все равно должна была мне все рассказать! – Мама одарила меня долгим и неприятным взглядом. – И что там насчет этого мужчины? Этого героя, как называют его в газете? С ним что?
– С ним ничего, мам, – отмахнулась я.
– А вот эта фотография не показалась мне похожей на «ничего».
– Ну… так получилось, – неохотно ответила я. – Наверно, я просто очень обрадовалась, что снова под ногами у меня земля, и… я не знаю, – я покосилась в окно, туда, где бесконечная синяя гладь океана встречалась с небом, и подумала о Рое, о том, как он прижимал меня к себе там, в воде… почувствовала под ногами песок… вспомнила, как мои руки сами обвились вокруг шеи Роя, а губы прижались к его губам, вспомнила, какими они были на вкус: чуть солоноватыми и с привкусом летнего солнца… – Просто так получилось. И на этом все и закончилось.
Мама вздернула подбородок и уставилась на меня из-под полуприкрытых век.
– Ты недоговариваешь, Эллен. Есть еще что-то, что ты пытаешься скрыть от меня.
– Нет, нет, ничего такого! Мы друзья, просто друзья, – я опустила глаза и стала водить пальцем по краешку кружки. – Ну, то есть… думаю, он хотел бы большего, но он знает, что я помолвлена. Теперь знает.
Мама подняла одну бровь:
– Теперь? Теперь он знает?
– Ну, он не знал тогда, в тот вечер в «Оленьем роге». Когда я упала в обморок, а он меня поймал… – я замолчала, понимая, что сболтнула лишнего.
Мама задохнулась.
– Ты упала в обморок?! Эллен!
Я подняла руки, словно сдаваясь.
– Мама, я в полном порядке! Он меня поймал. Очень удачно получилось, что он там оказался. А потом мы… ну, танцевали, и знаешь, он правда отличный парень! Правда – отличный. В нем есть что-то очень… привлекательное. Обаяние какое-то, – я вспомнила об «Оленьем роге», тустепе и о том, как легко и комфортно мне было в руках Роя на танцполе.
– Это все? – вопросила мама. – Или еще что-нибудь?
Я покосилась в окно – там мальчишка запускал змея: синий пластиковый змей трепыхался на ветру и рвался у него из рук…
Я чувствовала на себе тяжелый взгляд матери.
– Ладно, – сказала я. – Может быть… может быть, я считаю его привлекательным. Может быть, меня к нему… влечет, – я хлопнула ладонями по столу. – Но скорей всего это потому, что через три месяца я выхожу замуж и мне хочется знать, что я все еще могу интересовать мужчин.
Мама и бровью не повела в ответ на мое такое заявление. Я даже не была уверена, что она мне верит. Отвернувшись, я снова стала смотреть на пляж. Мальчишка размотал нитку от змея до конца, и тот свободно парил в высоте. Мама молчала. Между нами выросла незримая стена молчания.
– А может быть… может быть, все не совсем так, – сказала я наконец. – Может быть, что-то действительно происходит. Только я не знаю, что именно. Я не влюблена в него, нет, я люблю Хайдена, но… В Рое что-то есть особенное, и я не могу…
Лицо мамы стало совсем белым.
– О, мой Бог. Эллен, кто этот мужчина? Откуда он? Из какой семьи?
– Он из Бейкона, мама.
– Он из Бейкона?
– Он племянник Чета Каммингса.
Я рассказала ей, как несколько раз приезжала к дому Чета, как наконец наткнулась там на Роя и выяснила, что Чет умер и что Рой его племянник.
– И чем он занимается? – спросила мама.
– Он… плотник. Строит дома.
Она моргнула.
– Плотник? Такой вот с инструментами на поясе и в грузовичке? Такой, да?
– Очень похоже, да. Почти точное описание.
Она отвернулась и стала смотреть в одну точку, как будто пытаясь рассмотреть что-то вдалеке. Может быть, она смотрела на рыжую собаку, которая бежала по кромке воды и радостно лаяла, а может быть – на женщину с маленькой девочкой, которые играли с волнами. Или она вообще ни на кого и на что не смотрела.
Наконец она поднялась со своего стула и пересела на пустой стул рядом со мной. На блестящей пластиковой поверхности стола играли солнечные зайчики. Мама положила свою ладонь на мою, взгляд у нее стал мягким, полным нежности.
– Ты любишь Хайдена? – спросила она.
Я кивнула.
– Конечно, люблю.
– И ты по-прежнему хочешь выйти за него замуж?
– Да, да!
Мама кивнула.
– Ладно, солнышко, я понимаю, что с тобой творится. И понимаю, почему.
Она была сейчас «все-понимающей-без-слов-мамой» – и это заставило меня почувствовать себя снова шестилетней девочкой.
– И могу сказать тебе, что твои реакции абсолютно нормальны, – она убрала прядь волос с моего плеча и улыбнулась. – И слава Богу, потому что теперь мы можем вздохнуть с облегчением.
– О чем ты говоришь? Нормальные реакции – на что?!
Она откинулась на спинку стула.
– Я когда-нибудь рассказывала тебе о Сиси Бейкер?
– О ком?
– Сиси Бейкер. Моя старая партнерша по теннису. Не помнишь ее?
– А, точно, помню, конечно.
– Так вот, лет пять назад она заболела раком, – мама подмигнула мне. – Я уверена, что рассказывала тебе об этом… Ладно, как бы то ни было – она пошла к врачу. К онкологу с Манхэттена. По фамилии Слоан-Кеттеринг. И он буквально спас ей жизнь. И тогда она начала в буквальном смысле сходить с ума. По нему.
– По своему онкологу?
– Да, вот именно. И ведь он даже не был привлекательным – мелкий, щуплый, сутулый и с такими, знаешь… пучками волос повсюду, – мама поморщилась. – Но Сиси этого всего не замечала. Он спас ей жизнь. И она им восхищалась.
– И что было дальше? – спросила я. – Они поженились в итоге?
– Поженились? Нет, конечно! Выяснилось, что этот парень впридачу еще и гей.
Я скрестила руки на груди.
– Ну, и в чем тогда мораль?
Мама положила руку мне на плечо.
– Мораль в том, что прошло месяца два – и она и думать про него забыла. Мораль в том, что это нормально – увлечься и даже, возможно, решить, что ты влюблена – в того, кто спас твою жизнь. И это ровным счетом ничегошеньки не значит.
Я смотрела, как краски вновь возвращались на лицо моей матери, и мысленно восстанавливала в памяти события, с момента своего падения в воду, потом появление Роя, потом – как мои ноги почувствовали снова твердую почву, потом как он тащил меня на берег, а я его… ну да, поцеловала. Возможно ли, что мое влечение к Рою действительно является следствием того, что он спас меня в тот день? Если Сиси Бейкер считала, что влюблена в своего онколога… а у него ведь были эти, как их… пучки волос…
Мама смотрела на меня.
– Эллен, ты не влюблена. Не заинтересована. Ничего такого по отношению к плотнику из Бейкона, штат Мэн, ты не чувствуешь. Поверь мне, – она улыбнулась. – Ты слишком много трудилась, чтобы достичь того, что сейчас имеешь. Это мимолетное увлечение человеком, который красиво спас тебя. Пожалуйста, не надо придавать этому слишком большое значение, – она приподняла рукой мой подбородок. – Все будет хорошо. Верь мне.
