Глава 24
Что мы узнали из молескина
Не помню, как мы трое бежали к марсоходу. Просто не помню – и всё.
То ли какой-то пси-эффект от глюонных сгустков…
То ли количество адреналина перешло в качество забывчивости…
В общем, у меня был настоящий – как у матерых алкоголиков-белочников – провал в памяти. Как говорил по этому поводу поэт, «Остаток ночи помню смутно…».
Однако сторонние наблюдатели показывают: я бежал, и бежал быстро, пару раз споткнулся, но ни разу не упал. Оказывается, иногда тело неплохо действует и без всякого участия сознания…
Я пришел в себя, когда за мной поднялась аппарель марсохода. Передо мной тяжко дышал мой друг Тополь.
Ба… Да он был не один, а с кубом! С тем самым кубом, который стоял на вершине пирамиды в храме химероидов!
– Сразу видно настоящего сталкера, – я похлопал друга по плечу. – Сам погибай – а хабар не бросай…
Я был и правда впечатлен тем, что никакие перипетии не вынудили друга расстаться с цацей, чья ценность пока была в высшей степени сомнительна.
Капелли тоже отличился: он самоотверженно пронес через все перипетии стойку с «черной дырой»!
И только я, получается, ограничился экспедиционным контейнером с артефактами. Впрочем, такие же контейнеры тащили и мои друзья…
Первым, кого мы встретили на борту марсохода, был Полозов.
Я вам еще ничего не успел рассказать об этой яркой личности? А меж тем Полозов, в протяжении всей марсианской эпопеи, был нашим с Костей главным недоброжелателем.
Вы, должно быть, заметили, что в любом сериале про крутой спецназ у главного героя, симпатяги и раздолбая, обязательно есть антагонист среди таких же абсолютно положительных, но бывалых и сердитых.
Этот антагонист всегда ворчит, что, мол, эти тупые новички ничего не умеют, подвели всю лавочку под монастырь, а теперь за ними приходится разгребать всё дерьмо…
Так вот Полозов был именно таким антагонистом «из положительных» по отношению к нам с Костей.
Поскольку он выполнял почетные функции танка, то есть был обладателем совершенно умопомрачительного и единственного на весь отряд боевого экзоскелета с пушками ЭПК-4, то с высоты своего положения он злословил в наш адрес как мог.
Уж мы и в армейке лямку не тянули… И службы не знаем… И экстрасенсы уцененные… И вообще раньше чуть ли не радиоактивные грибы на Украине собирали, в столице на Дорогомиловском рынке толкали и тем жили.
И вот, значит, наш танк…
– Это… Константин… Владимир… – принужденно прочистил горло Полозов. – Честно говоря, не ожидал, что вы вернетесь… И еще честнее говоря, не ожидал, что буду этому рад.
Такие признания – они дорогого стоят.
– Ну спасибо тебе, Станислав… Тронут! – сказал я совершенно искренне и добавил, чтобы, значит, не расплыться окончательно:
– А что там вообще происходит, как ты понял? У нас-то времени разбираться, как ты понимаешь, не было!
– А-а, это… – Полозов указал кивком в сторону Аквариума. – «Черные археологи» прилетели. Точнее, их механоид.
– Снова механоид? Да что ж такое?! – Костя экспрессивно шмякнул себя по бедру.
– Какой еще механоид? – я вытаращил глаза. – Его же при нас завалили на Луне! В кратере Шеклтона!
– На Луне Тунгусского завалили, – сказал Полозов. – А этот – Петрозаводский.
«Петрозаводский? Вот так совпадение! Мы же только что на молескине кино смотрели! Там Петрозаводский феномен упоминался… Впрочем, да, феномен, а никакой не механоид… Но ведь и Тунгусский официально метеоритом называется! А вовсе не механоидом!»
Удивился совпадению не только я, но и Капелли.
Пока мы болтали с Полозовым, Андрей жадно пил воду и, казалось, совсем нас не слушал. Но я ошибся.
– Петрозаводский механоид? Серьезно, что ли? Сюда пожаловал? – переспросил Капелли.
– А вот как раз и он. Для прессы позирует, – в отсеке раздался голос Литке, донесенный внутренней трансляцией.
При этих словах нашего шефа сам собой ожил монитор на левом борту марсохода, и мы узрели такую инопланетную мощь, какую раньше и представить себе не могли.
Восьмидесятиметровая пирамида Аквариума, в которой мы только что провели не самые безмятежные минуты своей жизни, превратилась в террикон оплавленных головешек высотой с двенадцатиэтажный дом.
Такова была гигаваттная мощь плазменных пушек Петрозаводского механоида!
Однако и этого новым визитерам было мало. На дымящуюся гору обломков надвигалась махина, рядом с которой наш самый большой земной роторный экскаватор показался бы детской игрушкой.
Это сооружение, как я понял отнюдь не сразу, и было Петрозаводским механоидом.
Я ожидал узреть его в виде парящего на каких-нибудь там антигравитаторах пусть громоздкого, но обтекаемого космического корабля, а он сейчас выступал в брутальнейшем обличье угловатого бульдозера.
Его уродливая туша, набранная из нагромождения стальных бастионов и редутов, некогда покрытых чем-то вроде жаропрочной керамики, но растерявших большую часть термозащиты в ходе многочисленных полетов по Солнечной системе, сейчас покоилась на самых обычных, таких родных глазу любого землянина гусеничных тележках.
Ни гондол с двигателями, ни башен с плазменными пушками видно не было.
Равно как и чего-либо, похожего на кабину пилота или центр управления. Вместо всего этого носовая часть железного монстра была преобразована в… пасть.
Нижняя челюсть пасти была гипертрофирована и скребла по поверхности Марса, как нож скрепера. А верхняя – меньшая – сейчас на наших глазах приподнималась на головокружительную высоту, чтобы накрыть собой всю гору останков Аквариума!
– Похоже на комбайн, собирающий урожай, – сказал я.
– Урожай артефактов с ботвой из техномусора, – уточнил Тополь.
– Как бы им глюонными аномалиями не подавиться, – ядовито заметил Капелли.
И, черт возьми, опытный ученый в который уже раз оказался прав!
Когда я уже не сомневался, что механоид поглотит всю свою добычу прямо на наших глазах, нижняя челюсть монстра озарилась серией оранжевых вспышек.
Механоид замер.
Сдал назад и приподнял над грунтом нижнюю челюсть-ковш.
– Ага! Видите! Зазубрины появились! Свищи! – торжествовал Капелли. – Не всё коту масленица! И на него глюонные сгустки действуют!
Мы были так увлечены небывалым зрелищем, что прозевали тот момент, когда наши марсоходы плавно тронулись и покатили прочь.
Благо, гиростабилизированная платформа с камерами в ходе этих эволюций продолжала отслеживать механоида, а плавная трансфокация сохраняла прежний масштаб изображения.
Но когда марсоход заметно подскочил на случайном валуне, мы, конечно, очнулись.
– Погодите-ка! – возопил Тополь. – Куда это нас несет?!
– А ты что, предлагаешь дождаться, пока механоид закончит с Аквариумом и примется за нас? – с вызовом спросил Полозов. Похоже, прилив радости по поводу нашего нежданного спасения уже схлынул и уступил место его фирменному недовольству по любому микроскопическому поводу.
– В самом деле, хватит маньячить… Пусть визитеры сами хоронят своих визитеров! А мне дайте пиво. Хоть бы даже и безалкогольное. И еще «Завтрак космонавта». Я есть хочу!
– Неистово плюсую! – поддержал меня Тополь.
Последнее, что мы увидели, прежде чем сесть за откидной столик, была новая тактика механоида: теперь он, плотно закрыв пасть и включив что-то вроде мощных поливальных устройств (для нейтрализации аномалий?), принялся подталкивать груду техномусора к той самой вулканической расселине, в которой еще со вчера догорала носовая часть Аквариума.
Было примерно четыре часа дня по местному времени.
Солнце – не такое уж и бледное, между прочим! – уверенно освещало бурый вулканический кряж и далекий столб черной сажи над ним.
Наши марсоходы уверенно чесали по собственным следам, поднимая пушистые облака пыли.
Идущая в голове машина под управлением Папахина тащила на горбу завернутый в самый обычный брезент биопринтер. А мы волокли на прицепе антенну химероидов, заполненную, напомню для особо забывчивых, отрицательной жидкостью.
Всё выглядело очень штатно. И в те минуты я молился лишь о том, чтобы так же штатно оно и продолжалось вплоть до нашего благополучного возвращения на Землю.
Потому что даже самых интересных приключений бывает многовато.
Когда мы утолили голод и немного отдышались, к нам снизошел Литке собственной персоной.
– Ну, чего вы там набрали в Аквариуме? Похвастайтесь, что ли, – сказал он, нетерпеливо потирая руки.
Капелли взялся обстоятельно рассказывать обо всех наших находках, сознательно или бессознательно выстроив их в порядке убывания размеров.
Когда он дошел до куба с вершины пирамиды храма, его перебил воодушевленный Тополь.
– Вот! Пока не забыл! – воскликнул он. – У него нет массы! Вообще!
– Ты хочешь сказать, он ничего не весит? – уточнил Капелли.
– Нет. Я хочу сказать именно то, что сказал! У этого куба отсутствует не только вес, но и инерция!
«Теперь понятно, почему этот лентос допер его до марсохода», – подумал я, улыбаясь разгадке.
– Точно нет инерции? – шеф нахмурил свой академический лоб. – А ну-ка дайте его сюда, сам удостоверюсь!
Мне показалось, что сообщение о безмассовом и безынерционном кубе Литке слегка напугало.
Проделав с нашим трофеем ряд незамысловатых экспериментов (он тряс его, подбрасывал, прикладывал к нему ухо), Литке наконец изрек:
– Пожалуй, стоило его оставить там, где стоял. Ну да ладно… Чему быть – того не миновать.
На этой загадочно-фаталистической ноте глава «Куб» была уже практически закрыта. Но я не дал ей закрыться:
– Извините, если это покажется праздным любопытством, – сказал я виновато, – но мне правда страшно хочется знать, какие версии насчет того, что это такое?
– Я считаю, это излучатель того рода излучения, что еще не открыто нашей наукой. Это версия один, – отрапортовал Литке бодро. – Версия два: этот объект имеет исключительно эстетическую и сакральную ценность. Ну, как икона в церкви… Какая из версий правильная, предстоит решить башковитым плешивцам из Аналитического отдела Комитета.
– Благодарю, – сказал я разочарованно.
«Беспонтовая штука, короче», – перевел я с научного на свой собственный.
– А эту красоту мы назвали «черная дыра», – продолжал доклад Капелли. – То ли мусорка, то ли вентилятор. Но предметы, брошенные сюда, пропадают бесследно…
– Это хорошо, что «бесследно», – Литке улыбнулся чему-то своему. – Значит, это опровергает третий закон термодинамики. А я, знаете ли, недолюбливаю этот закон. Есть в нем что-то плебейское, отрицающее чудо…
«Видали… Плебейское!»
– …А чем еще порадуете?
– Теперь в нашем распоряжении имеется самый настоящий молескин химероидов. Вот, – Капелли протянул Литке «ежа, вывернутого внутрь иголками».
Тот, бережно разместив артефакт на ладони, принялся пристально его разглядывать.
– Мы там, на этом молескине, одну забавную запись посмотрели, еще в Аквариуме… – начал Капелли. Однако закончить не успел – на большом экране, установленном в кают-компании марсохода, появилось скуластое, тонкогубое лицо Благовещенского.
– Густав Рихардович, – начал тот взволнованным голосом, – только что пришла сводка от Первого.
– Читай.
– Для всех? Там гриф «совершенно секретно», на всякий случай сообщаю.
– У меня от моей команды секретов нет, – с подкупающей прямотой сказал Литке.
«Врет, конечно… Но приятно!»
– Сейчас… – Глаза Благовещенского забегали по строкам. – «Вниманию ответственных лиц! Подводный зонд межпланетной станции «Юпитер-20» обнаружил в океане спутника Европа компактную массу металла предположительно искусственного происхождения. Координаты и геометрия объекта уточняются».
Выслушав это туманное сообщение, Литке впал в тяжелую задумчивость.
Его глаза помутнели, брови сошлись буквой «зю», а тело как-то само устремилось к позе роденовского «Мыслителя».
– Послушай, Игорь, – сказал наконец он, – система спутников Юпитера – это немного не мое. Ты мне не напомнишь, с какими визитерами у нас принято ассоциировать Европу?
– Я тоже по Европе не особенно специалист. Но вот Гольцов как-то связывал Европу с «черными археологами»… Но я хоть убей меня не помню как!
– Прямо с «черными археологами»? Ох, час от часу не легче, – с тяжелым вздохом резюмировал Литке.
Благовещенский отключился, а Литке принялся дрючить химероидский молескин. Чувствовалось, что подобное устройство ему не в диковинку. И что, может, не такое именно, но подобное уже было изучено им где-то там, в таинственных лабиринтах его комитетского прошлого.
Литке без труда добился раскрытия голограммы, которая, я так понял, служила чем-то вроде меню. Руководствуясь одними лишь ему известными соображениями, он выбрал в этом меню секцию, подсвеченную апельсиновым цветом, а внутри секции – пятую сверху позицию.
«Небось и читать по-ихнему умеет!» – подумал я с восхищением.
Как и в прошлый раз, зыбким дымчатым веером раскрылось изображение.
Мы все превратились в слух и зрение – было в химероидских роликах что-то такое гипнотическое.
…В полутемной комнате с одним узким окном под потолком – мне сразу почему-то подумалось о мечети где-нибудь в Аравии – сидел на стуле человек.
Я быстро сообразил, что этого человека мы уже видели в предыдущем ролике: волна курчавых волос, уложенных на левый пробор по моде семидесятых, усы скобкой, рубашка с клиньями хипповского воротника. Именно он говорил про Петрозаводский феномен с тонкогубым чиновником, похожим на умную крысу.
Человек сидел на стуле, заложив ногу за ногу в достаточно непринужденной позе – однако в ней мнилось больше артистизма, чем реальной легкости. Это была скорее раскованность разведчика, находящегося на ответственном задании.
Дальний угол помещения за его спиной был совсем не освещен, там клубился какой-то загадочный сумрак. Но это почему-то не вызывало тревоги. Ну сумрак и сумрак.
– Ну что, вы уже там? – спросил человек на стуле и переменил позу.
– Да, – ответили ему. – Здравствуйте, Рихард.
Голос был явно произведен химероидским речевым синтезатором. Мы уже слышали эти позвякивающие слова с переставленными ударениями и вчера, и сегодня. Успели даже привыкнуть.
– Здравствуйте, Угол Шесть. Я принес то, о чем мы договаривались, – с этими словами тот, которого назвали Рихардом, сходил к клубящемуся сумраку и вернулся с фанерным посылочным ящиком, бок которого был усыпан маркировками «не кантовать», «не бросать» и прочими. Он сел обратно на стул, держа ящик на коленях.
– Хорошо, что вы выполняете соглашения, к которым мы пришли, – сказал Угол Шесть.
В кадре началось жаркое дрожание воздуха и энергичный танец пылинок. Послышались какие-то приглушенные звуки.
Вдруг – прямо на моих изумленных глазах – посылочный ящик вспорхнул с коленей мужчины и прямо по воздуху поплыл куда-то.
Куда именно – камера не показала, отвернулась.
До меня не сразу дошло, что химероид, Угол Шесть, просто взял посылку верхними конечностями и переставил поближе к выходу из комнаты. Но благодаря тому, что действие происходило в видеозаписи, а не в реальности, я совсем не увидел его тела.
Судя по выражению тупого напряжения, застывшему на лице моего друга Константина, у него дела с пониманием увиденного обстояли чуточку хуже.
– Теперь я жду, когда вы выполните свою часть соглашения, – спокойно сказал Рихард.
– Я готов, – ответил Угол Шесть.
В кадре появилась – и точно так же, как коробка, профланировала по воздуху – некая штуковина. Она заняла место на полу в метре перед Рихардом.
Приглядевшись к плавным дымчатым обводам, я узнал химероидский артефакт – «песочные часы».
Верхняя их половина была заряжена белым сыпучим материалом вроде пенопластовой крошки. В нижнюю колбу – к чему мы успели уже немного привыкнуть – капала вода.
– Я буду говорить с вами столько, сколько будет работать трансформатор.
«Так вот как химероиды называют «песочные часы»!»
Рихард кивнул. Мол, согласен. Он достал из кармана портативный диктофон – ну то есть из нашего сегодня он совершенно не казался «портативным», достаточно сказать, что он едва помещался на ладони и был заряжен даже не кассетой, а двумя маленькими бобинами! – и щелкнул клавишей «ВКЛ».
– Я задам вопрос про 1906 год нашей эры по нашему летоисчислению. По вашему это 12 876 год Второго Исхода.
– Я согласен.
– Анализ архивных астрофотографий за 1906 и пятнадцать последующих лет, – Рихард говорил хорошо поставленным голосом, делая паузы, как видно, чтобы облегчить работу компьютерному переводчику химероидов, – и три контакта с хризалидами подвели меня к мысли, что в тысяча девятьсот шестом году имело место… некое Событие, скажем так. Это Событие связывает вашу цивилизацию с четырьмя другими разумными расами. Связывает таким образом, что, по моему предположению, ваша раса и еще четыре разумные расы прибыли в нашу планетную систему одновременно. И прибытие это состоялось в 1906 году.
– Я понял вас, продолжайте, – сказал Угол Шесть.
Все мы – я, Тополь, Капелли и Литке – перестали дышать. Не каждый день такое услышишь. Мы, холодея изнутри, следили за каждой белой крупинкой в «песочных часах». Нет бы им трансформироваться помедленнее!
«Ну что же ты, Рихард?! Не можешь говорить побыстрее?! Формулировать покороче?!» – думал я, ощущая себя болельщиком на межпланетном интеллектуальном турнире.
Рихард, меж тем, резко сменил галс на совершенно излишний, как мне тогда думалось, астрономический экскурс.
– Вы знаете, что восьмая планета нашей системы называется Нептун. Девятая планета нашей системы называется Плутон.
– Плутон не планета, – вдруг резко сказал Угол Шесть. – Он не подобен тому, что вы именуете планетами.
– Хорошо-хорошо, – поспешил согласиться Рихард. – Пусть это будет планетоид. Я упомянул Нептун и Плутон потому, что то Событие 1906 года, о котором я говорю и которое для меня связывает пять разумных рас воедино, произошло либо в окрестностях Нептуна, либо в окрестностях Плутона.
– Я понял вас, продолжайте, – сказал химероид.
– Я хочу знать природу этого События, – наконец выродил вопрос Рихард. – Я хочу знать, почему все траектории инопланетных кораблей, известные нам за период наблюдений с 1906 по 1921 годы, пересекаются в точке, лежащей на линии, которая в 1906 году соединяла Плутон и Нептун.
Мы все – и в том числе Рихард – встревожено поглядели на трансформатор. А то ну как сейчас «конец связи»? Но нет, что-то там еще ворохалось, в верхней емкости.
– Отвечаю. Случилось прискорбное. Как вы говорите, авария. Большой транспорт межзвездного класса Перевозчиков разрушился. Многие погибли. В том числе все Перевозчики. Уцелело несколько кораблей, которые перевозил транспорт. Всего шесть из тридцати. Это было в месяце январь 1906 года. Те, кто выжили, повели свои корабли к ближайшим планетам.
– Мне жаль слышать о катастрофе… – сказал Рихард с напускным, как мне показалось, сочувствием. – Но в таком случае получается, что наш контакт – это результат трагической случайности?
– Мы не воспринимаем вашу категорию «случайности» как смыслонаполненную, – сказал Угол Шесть. – Однако фактом является то, что хризалиды никогда не имели интересов в вашей планетной системе…
– А химероиды? Имели? – Глаза Рихарда засияли неподдельным любопытством.
– У нас много интересов, – ответил Угол Шесть уклончиво. – Но мой личный интерес и интерес Угла Девяносто, которому я служу, заключается в том, чтобы покинуть Солнечную систему хотя бы в ближайшие тридцать лет… Но мы готовы и на пятьдесят…
«Тридцать лет… Пятьдесят… Вот это я понимаю – стратегическое планирование!» – подумал я саркастично. Я-то сам был из тех, кто и на год вперед всерьез планировать не умеет.
– Теперь я хотел бы узнать точные координаты того, что вы назвали большой аварией 1906 года.
– Наше время вышло, землянин, – сказал Угол Шесть. – Но, возможно, в следующий раз мы начнем с этого.
Рихард как-то весь сник и погрустнел. Как видно, думал о той клизме, которую пропишет ему начальство за медленный темп речи.
– Что я должен принести вам в следующий раз, чтобы наш разговор продолжился?
– Существует ученый… Специалист… Его именуют Илья Пригожин. Он получил Нобелевскую премию. Он работает в области диссипативных структур. Он знает, что такое неравновесная термодинамика. Нам нужно с ним поговорить.
– Насколько мне известно, этот специалист живет в Америке. Почему бы вам не попросить тех людей, с которыми вы контактируете в Америке?
– Они сказали, что не могут помочь, – с каким-то детским простодушием заявил Угол Шесть. – Они сказали, этот специалист не хочет общения. Мы считаем, они лгут.
– Я узнаю, что здесь можно сделать, – сказал Рихард уклончиво.
– До свиданья, – сказал Угол Шесть.
И голограмма погасла.
Так сказать, занавес.
– Мнэ… Густав Рихардович, – спросил Капелли после долгой паузы в нашем зрительном зале. – А я правильно понимаю, что этот герой-разведчик – он ваш… ваш папа?
– Правильно, Андрей, – отвечал Литке задумчиво. – Но я его таким, как на этой съемке, почти не помню… Я тогда в детсад ходил. Учился складывать из кубиков слово «инопланетянин».
– «Инопланетянин»?
– Шутка.
– Вот так новости, – вздохнул я. – Всегда любил говорить «мир тесен»… Но насколько же он тесен, я понял только сейчас.
– Мне, только не обижайтесь, Густав Рихардович, самой поразительной показалась информация не о вашем отце, а о катастрофе… О том, что звездолет неких Перевозчиков взорвался, а корабли поменьше разлетелись по Солнечной системе. Это как если бы в Тихом океане затонул лайнер, а человек сто пассажиров спаслись на шлюпках и заселили острова Полинезии. На одних островах они не встретили бы никого… На других вступили бы в отношения с туземцами… На третьих…
– А я о другом думаю, – вдруг разоткровенничался Литке. – Почему мой отец тогда, в конце семидесятых, не написал обо всем этом в отчете? Почему запись его диктофона оказалась безнадежно испорченной? Что за этим решением стояло? Воля моего отца? Или злоумышления химероидов, которых тоже не стоит недооценивать?
Мы, затаив дыхание, ловили каждое слово шефа.
– Или внутри Комитета существовало некое тайное лобби? Они ведь тоже люди были! Интриговали, боролись за финансирование, за внимание Первого… Естественно, играли информацией как хотели – когда было выгодно, доставали козыри, когда было невыгодно, прятали их… Ведь вы же поймите! Любая реинтерпретация того, что мой отец назвал «Событием», она же переворачивает всю парадигму! Химероиды – кто они? Группа исследователей? Беженцы? Беглецы? Передовая разведка перед массированным вторжением? Или все-таки, как уверяет Угол Шесть, потерпевшие кораблекрушение?
«А и в самом деле, – подумал я. – Если «передовая разведка», тогда Космодесант должен самых активных перестрелять, а остальных взять в плен, рассадить по одиночкам. И всю оставшуюся жизнь потрошить на информацию… А если, например, беженцы – тогда им надо палаточный городок поставить и все радиотелескопы обязать раз в месяц передавать на их родные планеты сигнал SOS. Мол, застряли тут у нас, на Земле, ваши сиротки, заберите, пока они от тоски не передохли…»
– Так получается, в Комитете ничего о катастрофе не знали? – с искренним изумлением спросил Тополь.
– Ну как сказать… Так исторически сложилось, что потерпевшими бедствие считали хризалид. Собственно, они себя именно так с самого начала и репрезентовали. «Сами мы не местные… Подайте копеечку…» Но про каких-то «перевозчиков» они никогда не заикались, стервецы. Поэтому сложилась такая гипотеза, что в 1906 году прилетели только хризалиды. А, например, «черные археологи» появились в системе позже, как погоня за хризалидами…
– Чем больше я за всем этим наблюдаю, тем меньше мне нравятся эти ваши «черные археологи», – сказал Тополь.
– А химероиды, что ли, нравятся? – Капелли осклабился.
– К ним я как-то, что ли, привык…
В этом ответе был весь Костя.
