Глава 21
Как в старые добрые времена
В Аквариум мы проникли со стороны вулканического разлома, которому Костя пророчил войти в историю под именем «ущелья Литке».
Конечно, ради этого пришлось протискиваться по узенькой, не до конца остывшей скальной полке над клокочущей магмой.
Но это было в любом случае правильней, чем пытаться преодолеть целую россыпь аномалий, что оккупировали нижнюю палубу.
Да-да, когда мы, ведомые моей сталкерской интуицией, обогнули Аквариум со стороны разлома и заглянули внутрь, мы увидели, что аномалия, перекрывшая нам вход, лишь одна из многих…
В то же время, аккуратно подпрыгнув на ракетном ранце и заглянув на следующую палубу – напомню, что мы все условно называли ее «ангарной», – я удостоверился, что ярко выраженных аномалий там не видно.
Несколько тестовых гаечек, брошенных в недра инопланетного сооружения, показали, что я прав.
В итоге я, как лидер нашей группы, отважился ступить на ангарную палубу и продвинулся вперед на десять шагов.
Затем я призвал Капелли и Тополя присоединиться.
– Вот чего я совершенно не понимаю, – сказал Тополь, опасливо оглядываясь, – это откуда взялась такая тьма аномалий на нижней палубе? Генератор у них, что ли, какой-то заработал? Чтобы, значит, посторонние по их имуществу не шастали?
Как ни странно, Капелли знал ответ на этот вопрос.
– Ты про глюонные сгустки что-нибудь слышал? – спросил он вкрадчиво.
– Нет… Где бы я это слышал? – Тополь даже обиделся.
– Ну так я тогда расскажу. Глюоны – это такие крошечные элементарные частицы. С их помощью соединяются кварки, из которых состоят нейтроны и протоны в ядре атома.
– Ну это все знают! – ввернул я.
– Вот и отлично, – бесстрастно кивнул Капелли. – А теперь про сгустки и откуда они берутся. Раньше наша наука даже и не подозревала о том, что подобные физические агрегаты возможны…
– Ну-ну, я заинтригован, – честно признался я, даже душой кривить не пришлось.
– …Но после так называемого Челябинского импакта 2013 года в районе озера Чебаркуль остались аномалии, которые наполовину состояли из глюонных сгустков, и мы начали постепенно постигать природу этого явления, – продолжал Капелли. – Когда масса совершает переход по альфа-срезу римановой свертки пространства, она – первично – как бы отталкивается от окружающей ее материи. И материя, по самому обычному третьему закону Ньютона, кое-что испускает из себя в противоположном направлении. И вот это «кое-что», представьте себе – огромное количество глюонов.
– То есть выходит, если по-простому выражаться, что глюонные сгустки – это комья грязи, которые летят из-под протекторов стартующего галактического внедорожника? – Мои глаза сияли.
– Погоди-ка, – Тополь лукаво прищурился. – Третий закон Ньютона – это я понимаю. Но звездолет химероидов стартовал вчера. А мы потом еще много часов возились на нижней палубе Аквариума и никаких глюонных сгустков не видели! Что-то тут не сходится…
Но Капелли было не так-то просто припереть к стенке:
– С этим я, конечно, соглашусь… Но и ты прими во внимание, что эта коллизия с испусканием лишних глюонов происходит не в обычном трехмерном пространстве, а в расширенном одиннадцатимерном континууме микромира. В этом континууме смысл измерения «время» совершенно другой, и поэтому действие третьего закона Ньютона в данном случае растянулось на сутки!
В этот момент у всех сгорели мозги. И, понимая это, я тоном бодрячка сказал:
– Орлы, а давайте лучше артефакты искать. Ибо… Ибо нехер!
Капелли с Тополем посмотрели на меня с благодарностью. Во всякой просвещенной дискуссии лучше всего тот момент, когда она наконец заканчивается.
Когда мы вчера сквозь угар общей неразберихи наблюдали посадку химероидов и профессора Перова в звездолет, я что-то не заметил у них в руках чемоданов. (Ну или с чем там у них принято линять с осточертевшей планеты?)
Поэтому я рассчитывал обнаружить в помещениях Аквариума богатую добычу. Целые горы инопланетного барахла! Или, как говорим мы, сталкеры, жирный хабар.
Но то ли весь хабар превратился в глюонные сгустки, то ли чемоданы, незаметно для нас, химероиды загрузили с другого борта звездолета… В общем, никаких сундуков с инопланетными золотыми дублонами мы поначалу не обнаружили.
Скажу правду: меня это несказанно бесило!
Позабыв об осторожности, я, алчный, как капитан Джон Флинт, энергично вышагивал по, скажем так, коридору, имеющему лишь одну стену. Да-да. Слева от меня простиралась длинная анфилада дверей, а вот справа – за легким, местами раскуроченным ограждением зияла пустота ангара. Именно там еще вчера располагалась корма звездолета, а сегодня не было уже ничегошеньки.
Кстати, двери у химероидов были не такими, как у нас. Они разъезжались на две створки – одна вверх, другая вниз и делали это, конечно, автоматически.
Я врывался в «каюты» (или помещения, казавшиеся мне каютами) одну за другой и, не находя ничего – ну то есть совсем ничего, там было пусто, ни мебели, ни стеллажей или там сундуков! – несся дальше, издавая сердитое сопение.
Судя по геморройному молчанию в эфире, Капелли с Тополем были заняты чем-то настолько же результативным.
– Коллеги, мы уже двадцать две комнаты прошли. И даже фантика от химероидской конфеты пока не подобрали, – сказал я, когда почувствовал, что с меня довольно и пора менять тактику.
– А я вот вижу фантик один… Величиной с тумбочку, – задумчиво промолвил Тополь.
Через минуту мы с Капелли уже дышали Косте в спину.
В одной из последних комнат действительно кое-что было.
То ли это «кое-что» забыли вывезти при экстренной эвакуации, то ли специально оставили, чтобы, допустим, покуражиться над нами (эту версию, конечно, тоже нельзя было исключать, что бы там ни сочинял профессор Перов о высокоморальности своих новых друзей), но находка – вне зависимости от своей ценности – меня обрадовала. Это было… точнее, это был… я бы сказал, стационарный вихрь!
Высотой сантиметров в сорок. Идеальной конусообразной формы.
Итак, непроницаемо черное ничто со зловещей неспешностью вращалось вокруг своей оси и… и больше сказать о нем нечего. Оно не поглощало энергию, не исторгало энергию, не фонило радиацией и не порождало маленьких голубых молний.
Острие вихря упиралось в черный диск, состоящий из такого же непрозрачного «ничто», как и сам вихрь.
Диск тоже вращался. Причем в направлении, противоположном вихрю.
Вся эта фиговина покоилась на металлическом поддоне, снабженном колесиками и скобообразными хромированными ручками. Больше всего на свете эта штука напоминала тележку для чемоданов из пристойного отеля.
Ну а в нашем случае тележка была с вихрем…
– Это надо обязательно забрать на базу! – воскликнул Капелли, тотчас и навеки очарованный увиденным.
– Да погоди ты, «забрать»… – проворчал Тополь.
Кажется, из нас троих он в наибольшей степени сохранил трезвость суждений. Мой друг достал гайку и бросил ее в воронку вихря.
Гайка долетела до условной границы, очерченной поддоном, более-менее нормально. Но затем рывком ускорилась и… исчезла в недрах вихря!
При этом конус, как мне показалось, начал вращаться чуточку быстрее.
– Еще гайку давай! – потребовал я.
Мы потратили на эксперименты еще несколько драгоценных минут и кое-что интересное выяснили.
Воронка поглощала любые предметы – и маленькие, вроде гайки, и средние (кусок лавы килограммов на пять), и даже большие (обломок двутавровой балки, найденной в коридоре).
Поглощала без следа. Без звуков, без тепловыделения, без каких-либо алхимических трансформаций.
Больше воронка не делала ничего. Темп вращения она тоже не меняла – это мне в первый раз просто померещилось.
– Давайте будем для простоты называть ее «черная дыра», – предложил я. – Хотя я понимаю, что черная дыра – это совсем другое… Но название обязательно должно быть броским! Так меня учила одна подружка, репортер.
– Я, кажется, понял, зачем им эта дыра, – сказал Тополь. – Это у химероидов что-то вроде урны. Бросаешь туда мусор – и нет его. Легко и свободно!
– Интересно всё же, куда он физически девается? – закусил губу Капелли.
– А что, если мы прямо на тележке эту штуку к нам на марсоход покатим? – предложил Тополь.
– Не опасно ее в марсоход тащить? – я покосился на Капелли.
Но куда там! Ксенобиолог был от нашей находки без ума. Поэтому с его стороны возражений не последовало, и Костя получил полную свободу действий.
Он смело подошел к тележке с черной дырой вплотную, схватился за хромированный поручень и потянул конструкцию на себя.
Как ни странно, тележка поддалась. Она отъехала на метр от прежнего места, обнажив круглый лючок в полу.
– Так вот куда мусор девается! – радостно воскликнул Капелли.
– Ну, это не факт… – начал я.
Однако закончить мне не дали.
Раздался щелчок. Люк в полу откинулся, и из открывшегося отверстия в комнату хлынул… серый снег!
Впрочем, то, что казалось снежинками, на деле вело себя совсем не по-снежному. Объекты сантиметра по полтора в поперечнике нарушали закон всемирного тяготения и легко поднимались к подволоку. А кроме того, они зачем-то стремились облепить шлемы наших скафандров!
Я бы сказал, что это были своего рода комары. По поведению. Но внешне эти летучие бестии на насекомых совсем не походили – крылышками не махали, хоботки не топорщили, лапками не сучили.
Капелли ловко поймал одну из «снежинок» и, прихлопнув на ладони, принялся рассматривать. Не забыл он сбросить изображение и нам на шлемы, чтобы мы тоже обогатили свою эрудицию.
Инопланетная снежинка вблизи представляла собой нечто среднее между крошечным воздушным змеем, приводимым в движение несколькими спиралевидными турбинками, и пушистой головкой одуванчика – во все стороны торчали крошечные щупики и жгуты.
Ежу было ясно, что посланцем мира и добра такая гадость быть не может.
– Ну и дрянь, – сказал Тополь. – Нанобот какой-то, да?
– Да где же «нано-»? Так, «милли-», – поправил его неисправимый Капелли.
– Можно сойтись на «микро», – предложил я. – «Миллиботы» вообще не звучит. «Микроботы» еще туда-сюда.
Пока мы боролись за чистоту терминологии, снежинки буквально облепили нас. А из дыры в полу всё прибывали и прибывали новые.
Причем к каждому из нас, казалось, была приписана своя собственная стая этих бестий. И еще многозначительная деталь: притяжение черной дыры на них не действовало совершенно. На моих глазах «снежинки» пролетели между хромированными поручнями тележки, и ни одну из них в воронку не засосало!
Вдруг запиликал тревожный зуммер моего скафандра.
Что за черт?!
Оказалось, мы перегрелись.
– У меня сердечник раскалился, как будто мы в жерло вулкана спускаемся, – прогугнил Тополь своим фирменным обиженным тоном.
– У меня, кстати, тоже, – сказал Капелли удивленно. – Но не факт, что это правда! Может быть, микроботы сводят с ума нашу электронику?
Я вскрыл нагрудный отсек своего скафандра, где рядком покоились все сердечники. Меня интересовал аналоговый индикатор в оголовке теплового сердечника.
Он показывал… максимальный максимум температуры! И минимальный минимум ресурса сердечника!
Нужно ли говорить, что я очень громко и грязно выругался?
– У нас минуты три, пока сердечники не отстрелятся, – заявил я, очень стараясь, чтобы мой голос прозвучал спокойно. – Надо бежать.
И мы побежали. По всё тому же опостылевшему коридору – только теперь анфилада раздвижных дверей была не слева от нас, а справа.
На бегу мы как могли тщательно постряхивали с себя микроботов.
Метров через пятьдесят нам показалось, что мы оставили опасность позади.
Мы остановились и обернулись.
– Ах ты ёкарный ты нафиг! – ахнул Тополь.
Там было от чего ахнуть – серые снежинки неслись за нами почти непроглядной вьюгой.
– Бьем из ракетометов с установкой ракеты на картечь! – постановил Капелли.
Мы выхватили «Штурмы» и слаженно выстрелили в самую гущу серой тучи.
Наверное, какое-то количество ботов мы ухлопали. Но никакого зримого эффекта, увы, не достигли.
Нам оставалось лишь продолжить отступление. Каковое, замечу, было осложнено широкой трещиной в палубе, над которой стояло оранжевое зарево – с нижней палубы «фонила» одна из глюонных аномалий.
Нам пришлось перепрыгнуть через трещину, уповая на то, что кинетический эффект аномалии на таком расстоянии будет незначительным, а от радиационного спасет соответствующий сердечник.
Капелли, который ради ее величества науки самоотверженно тащил тележку с аномалией, прыгнул первым.
Мы – за ним.
Агрессивный серый снег отставать от нас не желал. Сотни микроботов, кружась, перетекли через трещину.
Но при этом едва ли не треть из них… как будто обессилела, замедлилась и начала терять высоту!
– Ага! Ага! – Тополь заметил то же что и я. – Не любят глюонные ванны! А давайте еще раз пять сиганем через эту трещину туда-сюда! Думаю, мы ухайдакаем всех!
– Формально план безупречный, – заметил Капелли. – Но радиационные сердечники таких нагрузок не потянут. У них ведь тоже ресурс ограничен…
Спасительной мысли было суждено родиться в моей голове.
– Не так надо, – сказал я. – Заскочим в одну из пустых кают. Дождемся, пока все снежинки, преследуя нас, залетят внутрь. Затем стреляем из ракетомета в палубу. Получается пробоина, и открывается путь глюонному излучению. А мы выскакиваем наружу и запираем дверь!
Мой план оказался совершенно безупречен – бывают ведь и такие планы?
Мы поступили в точности по моим словам и уже через три минуты стояли перед закрытой дверью, в которую изнутри стучались обреченные снежинки.
Ну а десяток самых прицепчивых микроботов мы поснимали друг с друга в точности как снимают клещей после майской вылазки на шашлык.
– Интересно, зачем эти штуки химероидам? – задумчиво спросил Тополь, давя микроботов одного за другим своим бронированным сапогом.
– Может, они и химероидам тоже мешали? Может, они вообще развелись у них случайно, как тараканы в наших квартирах? – предположил быстрый мыслью Капелли.
