Когда Дроздов позвонил Кочарову и сообщил, что прилетает Растокин, Кочаров долго не мог понять, какой Растокин и почему так взволнован комдив. И только потом, когда он рассказал ему подробнее, перед Кочаровым сначала туманно, а потом все отчетливее стал вырисовываться образ того далекого и уже давно забытого им Растокина, которого они считали погибшим на войне. Это известие изрядно обеспокоило его.

«Как поведет себя Марина, увидев Растокина?» – и поспешил ее предупредить.

Дома он застал жену расстроенной.

– Что с тобой, Марина? – обнимая за плечи, тревожно посмотрел ей в лицо.

Марина отстранилась, сухо проговорила:

– Просто не знаю, как ее убедить. Она и слушать ничего не хочет. О замужестве ли ей сейчас думать?..

Кочаров понял: снова предстоит трудный разговор о дочери, которая дружит с одним лейтенантом и, как стало недавно известно, собирается выходить за него замуж.

Он старался смягчить обстановку в доме, повлиять на Марину, убедить ее, что она не права, возражая против этого брака.

– Замуж выходить тоже когда-то надо, – проговорил спокойно Кочаров. – Офицер он толковый. Поженятся, я буду рад…

Марина вспылила, в ее голосе он почувствовал упрек.

– Я не хочу, чтобы она, как и я, бросила консерваторию, жила в таких вот гарнизонах.

Но Кочаров в том же доброжелательном тоне заметил:

– Консерваторию бросать вовсе не обязательно. А что касается гарнизонов… Повидать белый свет полезно, особенно в молодости. Мы с тобой везде побывали. И на востоке, и на севере… Не затерялись.

– Да пойми, у Кати голос, обещали направить в оперный театр. А что она увидит с этим… толковым офицером?! Будет кочевать с ним по гарнизонам. Зачем же тогда учиться, тратить столько сил, здоровья, чтобы вот так вот по-глупому все бросить?

Марина распалялась все больше и больше. Щеки ее горели, в глазах прыгали упрямые искорки.

– Ведь если бы я настояла тогда на своем, осталась в Москве, не поехала с тобой на восток, тоже закончила консерваторию, была бы певицей, работала в театре. А чем все это кончилось? Неужели она этого не понимает?

Всякий раз, когда заходил разговор на эту тему, Кочаров замыкался, молчал, ходил по комнате и только курил, чувствуя перед женой свою вину.

«Она и в самом деле могла стать известной певицей, у нее был красивый голос», – соглашался Кочаров, хотя сам не очень-то разбирался в ее вокальных возможностях и обычно повторял то, что говорили другие. Но тогда, после окончания училища, он не захотел оставлять ее в городе, да на его месте, пожалуй, так поступил бы каждый. Они только поженились, были молоды, и, получив назначение на восток, он не захотел уезжать один. Они тогда поссорились, но Кочаров настоял на своем, и ей пришлось собираться в дальнюю дорогу. Она все же надеялась закончить консерваторию заочно. Но потом появился второй ребенок, и с учебой дело сорвалось. То же самое, по ее мнению, может случиться с Катей, и она решила этого не допустить. Но все ее доводы начисто отметались Катей. Тогда Марина подключила мужа, надеясь на его поддержку. Но, к ее удивлению, Кочаров сначала занял нейтральную позицию, старался не вмешиваться в дела Кати, а потом постепенно, исподволь стал ее защищать.

– Марина, зачем мы будем вмешиваться в их дела? Они взрослые, сами разберутся…

– Да тебе что, тебе лишь бы выдать ее замуж, а как она потом будет жить, тебя это мало волнует, – с укором проговорила она.

– Ну зачем же так, Марина? Ты несправедлива… – Кочаров подошел к окну, открыл форточку, чувствуя, как в грудь начал заползать неприятный холодок.

Узнав сегодня от Дроздова новость, он долго колебался, сказать ли об этом Марине, но потом подумал, что все равно ей станет известно, решился.

– А ты знаешь, приехал Растокин.

– Ну и что? – холодно посмотрела на него Марина, но тут же переспросила: – Какой Растокин?

– Валентин. Оказывается, жив твой бывший жених. Был тяжело ранен тогда…

На лице Марины сначала появилось удивление, затем радость, потом растерянность.

– Откуда ты все это?..

Кочаров заметил, как менялось ее лицо, как внутренне она напряглась, чтобы сдержать волнение, и ему стало не по себе от нахлынувшей ревности.

– Дроздов звонил. Говорит, Растокин выехал к нам. Поеду встречать.

Он подошел к Марине, обнял за плечи:

– Приятная новость, не правда ли? Приготовь что-либо к ужину, надеюсь, зайдет.

– Да, да, конечно… – рассеянно повторяла Марина.

– Да ты не волнуйся, все будет хорошо. – Кочаров ткнулся губами в ее щеку, вышел.

Марина была в смятении. Поток воспоминаний захватил ее, закружил. И чем больше она думала о Растокине, тем невероятнее казалась ей предстоящая встреча. В самом деле, откуда ему взяться? Ведь все считали, что он погиб. После освобождения нашими войсками того села, куда они ходили с Карпуниным в разведку, местные жители рассказывали, что в ночном бою за штаб погибли оба разведчика. Об этом знали Дроздов, Кочаров, об этом потом написали они Марине.

Известие о гибели Растокина потрясло ее. Она, словно слепая, целыми днями бродила по городу, ничего не видя, не замечая. Девушки сочувствовали ее горю, старались отвлечь делами. Их курс отправляли на уборку урожая, и она вместе с подругами уехала в село.

Ей нравилась неторопливая, размеренная жизнь села, простота и бесхитростность ее жителей, просторы степей и лугов. Она и раньше, еще до войны, как только появлялась такая возможность, уезжала к своим родственникам в Поволжье, где вместе с деревенскими девчонками работала на уборке сена, ходила за клевером на луга, сушила на току зерно. Но теперь село изменилось, притихло.

Не слышно было песен, веселого девичьего перепляса, да и вообще молодежи заметно поубавилось, остались одни старики и дети.

Вернулись они в город глубокой осенью. Изредка ей писали Дроздов, Кочаров, интересовались учебой, жизнью, рассказывали о своих делах. Отвечала она им неохотно, скупо, они понимали ее и не сердились.

Как-то под вечер в общежитии неожиданно появился Кочаров. Он объяснил, что в городе проездом, едет поступать в военное училище и рад повидаться с Мариной. Девчата организовали из привезенных им продуктов стол, а после выпитой бутылки разбавленного спирта всем стало весело. Зазвучала музыка, послышались песни. Кочаров был в центре внимания, его то и дело приглашали танцевать. Ему льстило внимание девушек, он влюбленно смотрел на милых, нарядных студенток, случайно оказавшись среди них в этот зимний вечер.

Когда все уже изрядно притомились и некоторые стали прощаться, Кочаров и Марина вышли на улицу, долго бродили по заснеженной притихшей Москве, говорили о городе, вспоминали Растокина, а потом, когда Марина зябко повела плечами, почувствовав, как стынут спина и ноги, вернулись в общежитие.

На другой день Кочаров уехал. Провожали его всей комнатой, приглашали в гости, прозрачно намекая, чтобы приезжал не один, а с друзьями.

Кочаров писал Марине часто, рассказывал о курсантской жизни, исподволь намекал о своих к ней чувствах. Марина отвечала редко, ссылаясь на занятость.

Так прошло полгода. Окончилась война, многие фронтовики вернулись домой. Марине в эти дни было особенно тоскливо, одиноко.

После окончания училища приехал Кочаров. У него был месячный отпуск, и он решил провести его в Москве. Незадолго до отъезда он сделал ей предложение. Марина долго колебалась, просила не спешить, дать ей возможность закончить учебу, но Кочаров был настойчив и тверд.

Они поссорились, дело чуть не дошло до разрыва, но в самый последний день она все-таки дала согласие, они расписались и уехали на восток…

Марина ходила по комнате, чувствуя, как ноги наливаются свинцовой тяжестью, как внутри разливается тягостная тревога.

Стол, который она собиралась накрыть, так и стоял не убранным.

Напевая веселую песенку, вошла дочь Наташа, села за рояль, начала громко играть.

Звуки вальса оглушили Марину.

– Потише можешь? – раздраженно сказала она. Наташа бросила на нее удивленный взгляд.

– Я не виновата, музыка так написана. – Выждав секунду, неожиданно опросила: – Мама, почему ты настраиваешь папу против Сергея? И Катю отговариваешь выходить за него замуж? Они ведь любят друг друга.

Марина растерянно посмотрела на дочь, досадливо проговорила:

– Ну, что ты выдумываешь?! Села – играй.

Почувствовав в голосе матери раздражение, Наташа приняла смиренный вид, с притворной наивностью спросила:

– Что с тобой, мама? У тебя неприятности? Стараясь не выказывать своего волнения, Марина подошла к серванту, достала коробку с лекарствами.

– Нет, ничего… Просто немного голова… Пройдет… – и на виду у дочери положила в рот таблетку.

Наташе шел шестнадцатый год, училась она в девятом классе, занималась в музыкальной школе. Была подвижной, боевой и, как большинство подростков, любопытной и хитрой.

Вошел Иван Кузьмич, отец Кочарова, откашлялся, кивнул на полиэтиленовое ведро, которое держал в руках.

– Я тут рыбки наловил. Сгодится на уху.

– Вот кстати, – отозвалась Марина. – У нас гости будут.

Подбежав к ведру, Наташа опустила в него руку, озорно вытащила широкого золотистого леща.

– О, какой красавец! Да крупный такой! Еще живой… Дышит…

Иван Кузьмич топтался на месте, довольный, что рыба пришлась кстати, но все же переспросил:

– Гости, говоришь? Ну что ж, и на гостей хватит. Неси, Наталка, в сад, ушицу будем с тобой варить.

Наташа подхватила ведро, кинулась к выходу, вслед за ней поковылял Иван Кузьмич. Оставшись одна, Марина подошла к зеркалу, подвела карандашом брови, поправила прическу. Удовлетворившись своим видом, стала накрывать стол. Хотя она и готовилась к встрече с Растокиным, все же его приход оказался для нее неожиданным.

– Смотри, Марина, кто к нам пожаловал! – забасил с порога Кочаров.

Марина обернулась, увидела Растокина. Сердце ее зашлось, заколотилось, ноги ослабли, и она опустилась на стул.

– Валентин, – еле слышно прошептала она.

Спазмы предательски сдавили горло Растокину. Несколько секунд он стоял молча, словно онемевший, потом с трудом выдавил:

– Здравствуй, Марина.

Видеть их встречу Кочарову было тяжело, и он нашел предлог, чтобы оставить их одних.

– Извините, я сейчас. Портфель в машине забыл, – проговорил он и поспешно вышел.

Марина встала, подошла к Растокину, обняла его.

– Боже мой! Как сон… Надо же… Да ты садись, садись… – Она усадила его на диван, сама села в кресло. – Но ведь ты… Нам сказали, – говорила она сбивчиво, – ваша группа погибла…

– Я был тяжело ранен.

– Почему же не вернулся в свой полк?

– Так сложилось… Сначала был у партизан. Потом выполнял особое задание…

– И не писал…

– Оттуда, где жил, нельзя было. Работал в разведке. Когда вернулся в Россию, узнал, что вы поженились…

Он замолчал, говорить ему об этом не хотелось. Поняла это и Марина, поэтому перевела разговор на другое.

– Где сейчас?

– В Москве… В Главном штабе…

– Москва… А мы вот здесь… – вяло повела она рукой на окно.

– А как же консерватория?

– Не получилось… После войны Максима направили служить на Дальний Восток. Потом пошли дети… Так… Закружилось, завертелось… В общем, певицы из меня не вышло… Извини, так неожиданно… В себя не приду… – Марина встала, отошла к окну.

С каждой минутой в Растокине ширилось, росло чувство теплоты и нежности к ней, которое обычно возникает к близкому человеку после долгой разлуки.

Вошел Кочаров, снял тужурку, повесил в шкаф.

– Столько лет, и молчать! – начал он шумно. – Хотя бы открытку… – жив-здоров… Жестокий ты человек, Валентин…

Его слова долетали до Растокина глухо, отдаленно, как через плотную стену, и, чтобы не выдать своего волнения, спросил:

– Где же ваши дочки?

Он не заметил, как по лицу Кочарова скользнула настороженная тень, как замерла у окна Марина.

– Одной дочке, Валентин, двадцать первый пошел. С меня ростом… И вторая догоняет… Так что вот какие у нас уже дочки. Женихи требуются, – усмехнулся Кочаров.

– А у тебя есть дети? – смущенно посмотрела на него Марина.

– Есть… Сын… Здесь служит…

– Даже здесь! – воскликнула она и покосилась на мужа.

– У меня в полку, – уточнил Кочаров. – Сам только сегодня об этом узнал. Приемный он у него. Сын того Карпунина, с которым ходил тогда в разведку. Ты, наверное, его не помнишь?

– Нет, не помню, – глухо проговорила Марина и вышла на кухню.

Кочаров снял галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

– Дела в полку идут хорошо, Валентин. Так что на службу пока не жалуюсь. Дивизию предлагают, вместо Дроздова, а его в штаб армии переводят, – говорил он, довольный и собой, и делами.

Растокин уловил это, поддержал:

– Опыт приехали обобщать. К отстающим не пошлют.

– Значит, там, в столице, тоже о наших делах знают?

– Знают…

– Скажу откровенно, Валентин, на малых оборотах работать не привык. И другим не даю. Но – трудно… Чертовски трудно… Нелегка командирская ноша. Да ведь ты по себе знаешь. Сколько полком командовал?

– Пять лет…

– Немало… Полк – это такая академия, после которой любая должность по плечу, – мягко засмеялся он. – А ты зря остановился в гостинице. У нас, как видишь, свободно.

Растокин выжидательно посмотрел на Кочарова, улыбнулся уголками губ:

– Я придерживаюсь, Максим, одного мудрого совета: хорош тот гость, который не стесняет хозяина.

Кочаров шумно запротестовал.

– Ну это ты напрасно! – встал, прошелся по комнате. – Выглядишь ты, Валентин, хорошо… Я часто вспоминаю наш последний вечер на фронте. Помнишь, землянка… Перестрелка… Песни Марины… Красные маки вокруг… Сколько их было! Словно степь горела… А ночью ты ушел с Карпуниным в разведку… Мы очень переживали, когда вы не вернулись…

Он замолчал.

Растокин думал о том, как все-таки много зависит в жизни от случая, который невозможно предусмотреть и который может перевернуть всю дальнейшую судьбу человека. Если бы тогда за «языком» пошел Кочаров, а не он, возможно, все бы сложилось иначе.

Вбежала сияющая Наташа.

– Уха готова. Тройная! Рыбацкая! – выпалила она на одном дыхании.

– Наташа, у нас гость, – укоризненно покачал головой Кочаров.

Наташа подошла к Растокину, протянула руку.

– Здравствуйте…

Она была так похожа на мать, что Растокин внутренне содрогнулся, будто перед ним стояла юная Марина.

Смутившись, растерянно спросил:

– Учишься?

– Конечно! – удивленно пожала она плечами. «Что за вопрос? Конечно, учусь!»

– Наверное, отличница?

Наташа улыбнулась.

– Пробиваюсь…

– Старания не хватает, – заметил Кочаров.

– Ничего, все равно пробьюсь, – решительно встряхнула она кудряшками.

– Я верю… – тепло посмотрел на нее Растокин.

– Пробьется… Она у нас настырная, – добавил Кочаров.

Вошел Иван Кузьмич.

– Ушицу сюда подавать или в саду поужинаем?

– Подожди, отец, с ушицей. Сначала вот познакомься. Фронтовой друг, Растокин. Валентин Степанович.

Растокин подошел к нему, поздоровался. Иван Кузьмич долго тряс руку, приглядывался, слеповато щурил глаза.

– А вы хорошо выглядите, – польстил ему Растокин. Иван Кузьмич оживился, заговорил веселее:

– Режим блюду, милый. Да и кости у меня, видать, крепкие. Кочаровы живучие. Отец мой девяносто годиков протянул, мне за седьмой десяток перевалило. А еще ничего… Силенка водится. Так что, как говорится, стар дуб, да корень свеж… А посмотри на Максима. Богатырь! Я три войны прошел – до сержанта дослужился, а он одну, и уже – полковник.

Он умолк, обвел всех испытующим взглядом, стараясь понять, какое впечатление произвела на них его длинная речь, но тут бросила реплику Наташа:

– Полковник – это еще не генерал!

– Наташа! – посмотрел на нее с укором Кочаров. Реплика словно подхлестнула Ивана Кузьмича:

– И генералом будет…

Кочаров недовольным тоном остановил их:

– Ну хватит, хватит… Разошлись… Уха остывает. Я предлагаю идти в сад. На воздухе уха вкуснее.

– В сад так в сад, – охотно согласился Иван Кузьмич. Был тихий августовский вечер, солнце только что скрылось за холмами, в саду стоял устойчивый запах яблок и летних трав. Небольшой столик находился под самым деревом, сочные яблоки висели над головой.

Иван Кузьмич с важным видом разливал черпаком в тарелки остро пахнущую чесноком и лавровым листом уху, приговаривал:

– Уха, скажу вам, получилась на славу. Под такую уху, да по такому случаю…

Все знали его пристрастие к спиртному, которое, по правде сказать, с годами стало заметно ослабевать, поэтому Кочаров с иронией заметил:

– Ты, отец, смотри в кастрюлю, не на бутылку.

– А я везде поспеваю, – подмигнул он, ловко орудуя черпаком.

Марина принесла чашку красных помидоров, свежих огурцов, нарезанную и разложенную на тарелки колбасу, сыр, ветчину.

Подняв рюмку, Кочаров повернулся к Растокину:

– Мы все очень рады, Валентин, видеть тебя… Так рады… Трудно выразить словами… Ну, за встречу!

Все были взволнованы и молчаливы. После второй рюмки скованность поубавилась, беседа пошла поживее. Вспоминали войну, службу в мирные дни. Говорили о делах сегодняшних.

Растокин изредка бросал взгляд на Марину. Она чувствовала это, смущалась, отводила глаза. В разговор почти не вступала, больше молчала, а через полчаса под каким-то предлогом ушла в дом.

Появление Растокина ошеломило ее. Мысли, тревожные, беспокойные, путались в голове, кружились, как перемешанные ветром облака.