Валентин Глазанов. Встречи — расставания
Жизненные повороты столкнули меня с Олегом Далем во второй половине шестидесятых. Общение наше носило отнюдь не творческий, а, скорее, бытовой характер. В то время он переживал не самые легкие дни, как в личном плане, так и в творческой карьере. Безусловно, это прямым образом отражалось на разных моментах его поведения. Однако считаю, что ни преувеличивать, ни сглаживать ничего нельзя. Ведь сегодня уже мало кто с документальной точностью способен воспроизвести сам дух этой феноменальной ушедшей эпохи с простым названием «Шестидесятые».
Что ж… Я попробую. Ведь Олег не был родом из этого времени, он прожил его вместе с нами, своими старшими современниками. Как мог, как ему это было дано.
Знакомство с Далем началось очень издалека.
Начать нужно с того, что у нас в Ленинграде есть клуб песни «Восток» в одноименном кафе Дома культуры пищевой промышленности. Возник он в 1961 году, вскоре после полета Гагарина в космос. И в этом кафе начали собираться ленинградские барды. Сначала их было двое: Борис Полоскин и Валентин Вихорев. Потом пришел я. А затем появились Городницкий, Кукин и Клячкин.
И каждый первый понедельник каждого месяца, кроме летних, мы там собирались.
Однажды, это было 4 апреля 1966 года, к нам из Москвы приехала жена Визбора — Ада Якушева и сказала:
— Завтра в Политехническом музее будет концерт бардов. Будут Высоцкий, Галич и вообще все москвичи. Ребята, поехали!
Мы прямо в этом кафе (!) собрали деньги, пошли на вокзал и, спокойно купив билеты, отправились в Москву: Клячкин, Городницкий, Кукин и я. И Адочка с нами.
На следующий день действительно был большой концерт в Политехническом. От нас выступали Городницкий, Кукин и Клячкин. От москвичей выступала, в частности, Людмила Иванова, я ее видел впервые. Она пела свои песни, аккомпанировал ее муж — Валя Миляев. И ее песня «Я думаю, ты — это моя половинка…» по мелодии один к одному совпадала с моей песней.
Поскольку она выступала в первом отделении, я в перерыве подошел к ней и говорю:
— Вот, я из Ленинграда… тоже пишу песни. У меня есть абсолютно одинаковая мелодия с вашей… Когда вы ее написали?
Естественно, выяснилось, что песни написаны совершенно независимо, но поскольку мы — непрофессиональные композиторы, то мелодии — приблизительно все одинаковые.
Так мы познакомились, и она сказала:
— Мы скоро приедем на гастроли в Ленинград, тогда и сможем пообщаться.
И в начале июня 1966 года «Современник» приехал к нам. Жили они, как всегда, в гостинице «Октябрьская». Через администратора я узнал номер телефона, позвонил Людмиле и пригласил ее к нам домой. Познакомилась она со всей моей семьей…
На следующий день у них был спектакль, и она пригласила меня:
— Хочешь пойти?
— Конечно, хочу!
А это как раз был первый понедельник июня, и вечером должно было быть наше кафе «Восток». И я сказал:
— А после спектакля мы поедем туда.
— Хорошо.
Был я на спектакле, как сейчас помню, назывался он «Три желания», с Табаковым в главной роли. И Никулин там играл. А Даля — не было.
Я договорился с каким-то таксистом, что в десять с копейками он подъедет. Выходит Иванова и говорит мне:
— Знаешь… Вот, я хочу еще с собой взять своего товарища — Валю Никулина. Он тоже этим интересуется. Можно мы вдвоем поедем?
— О чем речь! Конечно!
В половине одиннадцатого мы уже подходили к кафе «Восток». Все были очень довольны, а Никулин с Ивановой пели песни. Напевшись, они сказали:
— Знаете что, ребята, у нас сегодня у одной нашей артистки день рождения — у Лили Толмачевой. Пошли к нам в гостиницу!
Было нас человек десять, и около полуночи мы из кафе пришли в номер гостиницы «Октябрьская». А там весь цвет театра «Современник» во главе с Олегом Ефремовым! И еще Алиса Фрейндлих, которую они все очень любили.
И нас, бардов, привели туда, чтобы мы им попели…
Ну, мы и попели, и попили. Поскольку петь стали очень громко — пришла администратор и сказала:
— Если вы сейчас же не прекратите, мы вас немедленно выгоним!
Парламентером в администрацию выслали Козакова:
— Миша, ты самый красивый! Ты лучше всех это сделаешь — иди, договорись…
Миша договорился еще на какое-то время.
Вот так мы познакомились и с Валей Никулиным. Потом, бывая в Москве, я непременно с ним общался.
…В марте 1968 года в Ленинграде я случайно попал на фильм «Женя, Женечка и „катюша“». Он шел у нас в кинотеатре «Родина», это были, по-моему, первые сеансы.
Впервые я увидел на экране Олега Даля. Ну — потрясающе! Фантастическая вещь! Я считаю, это лучшая его роль в кино. А дней через пять я поехал в Москву в командировку. Вообще в это время в командировки я ездил очень часто. У меня есть там друг, который сказал:
— Слушай… Мы сегодня поедем к девочкам из Хора Пятницкого. Это очень хорошее мероприятие. Девочек будет много всяких…
— Ну, конечно, поедем.
А у Вали Никулина в этот вечер был спектакль. И я дал ему адрес, куда приехать.
Вечер… Сидим в этой компании. Из девочек Хора Пятницкого там была одна какая-то дама с мужем. И я со своим приятелем. И больше никого! Потом подъехал еще один человек — стало нас пятеро…
В десять часов вечера раздается звонок. Открывается дверь, и я вижу: на пороге стоит «Женя-Женечка» — Олег. Никулин его привел. Даль в своей дубленочке, была у него такая, и в треухе. Прошли в квартиру. Компания была скучная. До их прихода я пытался петь что-то. Но поскольку народу мало, — сидели и пили водку.
Даль взял гитару и, встав в центр комнаты, подозвал к себе жестом Никулина. Потом соответствующим образом матернулся на всю компанию и запел. А Валя ему подпевал. Исполняли они песню «Даже „Сталинцу“ сил не хватало», со словами: «Не печалься, любимая, за разлуку прости меня…»
Причем, пели они так надсадно и так от души, что это было очень здорово.
Следующая встреча с Олегом произошла через пару месяцев, через рампу, и была довольно смешной.
В «Современнике» шел спектакль «Народовольцы», где роль Гольденберга играл Валя Никулин. В этот майский вечер он «заболел», и на его место за два часа ввели Олега. Роли он не знал абсолютно: ни слов, ни мизансцен — ничего совершенно. У него в руках была какая-то папка весь спектакль. И Даль, небрежно поглядывая в нее, как будто это так и надо, произносил какие-то длинные тексты. Причем очень по-театральному грамотно…
Летом этого же 1968 года «Современник» вновь приехал в Ленинград на гастроли. Мы заранее решили, что уж конечно встретимся. И, естественно, встретились.
В один из вечеров мы договорились, что повезем Никулина, Даля и какую-то артисточку из их театра на Карельский перешеек. Спектакля у них в этот день не было, и мы поехали. У меня был приятель с машиной, в которую мы набились всемером.
Приехали к Разливу, там искупались. Потом поехали в Репино, в какой-то ресторанчик. Приятель — за рулем, а мы, естественно, пили.
Вернувшись домой, зашли ко второму из друзей, с которым вместе ездили. Он живет на втором этаже, а внизу у него — мясной магазин.
Даль был уже крепко весел. Возле магазина лежали какие-то ящики, и Олег, воровски взяв один, пошел с ним в подъезд. Когда мы поднялись наверх, он со страшной силой выбросил этот ящик сквозь распахнутое на ночь окно. Ужас! После этого мы поехали ко мне домой, где громко пели до трех часов ночи. После чего решили поехать купаться в ЦПКО. Там у нас в Приморском Парке Победы есть такие «аппендиксы», где действительно можно купаться.
Поскольку была ночь — июньская, но все-таки ночь, мы взяли несколько маленьких бутылок водки. Искупались. И прямо возле двух машин (подъехал еще приятель), под прихваченную мной гитару стали с Олегом петь. Было без четверти четыре утра. Поскольку стояли белые ночи, было очень много гуляющих. Проезжающие машины тоже стали останавливаться, чтобы послушать, как мы поем. Пели мы разные песни на два голоса, в том числе и знаменитую:
Проходит жизнь, проходит жизнь,
Как ветерок по полю ржи…
Автор — Борис Полоскин. Олег ее очень любил.
Вдруг в самый разгар приезжают гаишники, и со всех, кто припарковался на той стороне шоссе, в аллее, по которой тоже ездят машины, начинают собирать по рублю — «за нарушение режима движения». Причем обалдевшие люди безропотно платят обиралам со словами:
— За такой концерт штрафа не жалко!
После этого мы опять поехали ко мне домой и по дороге проезжали мимо Пискаревского кладбища. И вдруг вспомнили, что эта ночь — на двадцать второе июня… Солнце уже всходило. Мы остановились и пошли к Вечному огню, потом спустились к скульптуре. Протрезвели все — мгновенно. И «в канун войны» начали вспоминать, у кого тогда что было… Такая вот история.
Двадцатого декабря 1969 года я вновь был в Москве. И Никулин позвал меня в гости к Яше Акиму — был такой писатель детский, по-моему, ныне уже умерший. Сидим мы втроем. И вдруг Валя скучно так говорит:
— A y нас сегодня в театре премьера.
— Какая премьера?
— Да-а… «Вкус черешни»…
— Слушай, я очень хочу пойти!
— Ну что ты, это — неинтересно!
— Да я хочу!
Привез он меня на Маяковку, всунул в театр сквозь огромную толпу. И я был на премьере. Спектакль, конечно, не «неинтересный», а потрясающий!!! Сценическое действо было очень красиво, хотя пьеса сама по себе — плохая. Но сам спектакль, Даль в нем, его партнерша Леночка Козелькова — это был просто восторг!
А ведь Олег попал туда (с трудом верится!) совершенно случайно. Главную мужскую роль репетировал Гена Фролов. Поскольку он очень хороший человек и замечательный актер, он все делал очень тщательно, правильно и… в итоге «сломался»! За два дня до премьеры выяснилось, что сыграть ее он не сможет.
Было принято лихорадочное решение «вставить Даля». И Олег в течение двух дней (!) полностью вошел в эту роль, выучил все песни. И был — сама непосредственность, органичен до предела. Он был настолько музыкален, что спеть песни, которые в театре уже были на слуху, оказалось для него совершенно элементарным делом.
После того как кончилось основное действо, на сцену вызвали бывшего на премьере Булата Окуджаву, и он под этот оркестрик из четырех человек спел «Зачем мы перешли на ты?..» А Даль пел на бис «Ах, пане, Панове…» При этом он увидел меня в зале и после строчки «недопито черное пиво» громко сказал в микрофон:
— С Глазановым!
После этого за кулисами отмечали премьеру. Олег меня туда тоже пригласил. Мероприятие было, конечно, соответствующее. Я вообще впервые оказался в такой компании и таком «антураже». Современниковские девочки заранее съездили на рынок и привезли «закуску под водку»: квашеную капусту, соленые огурцы и колбасы по два двадцать. Больше закуски никакой не было.
За центральным столом сидела только что приехавшая Агнешка Осецка, председательствующий Олег Ефремов, Булат и Даль. А мы все — где-то сзади. Под такую «закуску» все очень быстро вошли в «полное состояние». И Даль мне кричит оттуда:
— Иди сюда! Давай будем петь…
И начали мы петь:
— Проходит жизнь, проходит жизнь…
А поскольку все уже были «накачавшись» ровно до такого состояния, когда осознаешь: плохо, что она проходит! — Олег Ефремов, молча выслушав два куплета, вскочил и закричал:
— Прекратите петь эту песню!!!
И мы закончили петь.
После этого, часа в три ночи, какие-то современниковские гримерши, которые очень любили Даля, повезли нас с ним вдвоем куда-то к себе домой. Там мы снова пели, и Даль что-то изображал еще: много читал и показывал какие-то куски из спектаклей. И тетки эти смотрели на него и говорили в один голос:
— Ну, просто Гамлет! Просто Гамлет…
Утром, в кромешной тьме — было около 6 часов — мы от них вышли, и Олег сказал:
— М-да… Хочется еще выпить…
Холодно было ужасно. Олег был в своей дубленке, а я — в таком драповом пальтишке. Мы сели в такси и поехали по Москве искать, где бы выпить.
И сцена была такая: мы подъезжали к какому-то ресторану, Олег выходил, звонил — открывал швейцар, разводя руками, показывал: «нет!». Мы подъезжали ко второму, третьему, пятому ресторану, пока, в конце концов, совсем ошалевшие, уже не помню как, оказались у какой-то женщины, у которой, как выяснилось, «что-то было». У нее мы просидели до 9 утра, после чего я пошел на работу, а Олег… в театр на репетицию!
И это — еще одна история из жизни Даля той поры.
Часто бывая в Москве, я всегда приходил к «Современнику». Однажды вышла интересная история. Я приехал в Москву, и там, где я обычно жил, должно было быть сборище. В этот же день в Москве был и Александр Городницкий, проходивший какую-то предзащиту. Валю Никулина я позвал: «Приезжай после спектакля». И надо ж так, но именно в этот день в Донецк через Москву (с пересадкой) летели Юра Кукин и Валентин Вихорев. И Кукин Вихореву сказал:
— Слушай, поехали к «Современнику». Я уверен, что мы там кого-нибудь найдем!
Приехали они на Маяковскую, и единственный человек, который в полночь (!) стоял у стен театра, был Валя Никулин! Даль в это время уже пришел к нам, так как я с ним созвонился. А Никулин привез с собой Кукина и Вихорева. Собралась огромная бардовская компания.
А у моих приятелей в квартире висела на стене огромная киевская концертная афиша того же года: «Ленинградские поэты-певцы Юрий Кукин и Валентин Глазанов». И все присутствующие на этом домашнем выступлении расписались на ее обороте. Расписался и Олег Даль…
Очень интересное у меня с Олегом было посещение бывшей квартиры Ивана Москвина на Большой Басманной улице. В этом доме жил Валя Никулин и его первая жена Аня Москвина — внучка великого артиста.
Как-то после спектакля мы зашли в ВТО — посидеть. А потом решили взять чего-то поесть и поехать к Никулиным. Было уже очень поздно. А от большой квартиры Москвина осталась единственная (правда, огромная!) комната, в которой спала Аня. Я к ней тихонько подошел и говорю шепотом:
— Анечка, ты не волнуйся, сейчас тут несколько человек войдет…
— Ничего-ничего, хорошо…
Встала, оделась, включила свет… и вся наша шумная, шутливая компания застыла с открытыми ртами. На стенах комнаты московской коммуналки висели полотна Врубеля, Поленова, Серова, Левитана, портреты Шаляпина и Собинова с дарственными надписями… И много других авторских подарков великому русскому актеру.
В середине апреля 1970 года я был в командировке в Таганроге: меня пригласили в институт читать лекции — восемь раз по два часа. Поселили меня в таганрогском общежитии, причем на женском этаже. Жил я в отдельной комнате, и все время вечером прошлепывали туда-сюда, туда-сюда какие-то дамы.
Скучно было одному… И я пошел в кино на новый, только что вышедший фильм «Старая, старая сказка». Увидев Олега на экране, очень удивился: совершенно не знал, что он там играет, а на афишу даже внимания не обратил!
Пришел после сеанса в эту общагу и как-то… Такое настроение было… Сел и начал писать стихи Олегу, вспоминая о наших с ним встречах — расставаниях:
Олегу Далю
Как позднее признание в любви,
Звенит моя нестройная гитара,
И стары песни грустные мои,
И сам я, вероятно, тоже старый.
А в мире ритмы новые звучат,
Но «Сказка старая» идет в вечернем зале.
Я вижу твой такой знакомый взгляд,
И ты со мной встречаешься глазами.
Ты далеко, ты слишком далеко.
Ты — там, за белым полотном экрана,
Но все равно сегодня Даль и К°
Пришли ко мне негаданно-нежданно.
И вспомнилась декабрьская пора
(Об этом позабуду я едва ли):
Совсем недавно, будто бы вчера
Мы пели в современниковском зале.
Давай еще под гиканье и свист споем.
Пусть не гадает ворожея.
Упали мы, но снова поднялись —
Раскаянья не ждите, бармалеи!
Какой мороз стоял тогда в Москве!
А утром рестораны все закрыты.
И мы в такси за водкою в тоске
Погнали по Кольцу в шалман за Крымский.
Как хорошо, что мост не разведен…
Ах, я забыл, что это ведь зимою!
И, впрочем, здесь в Москве — другой закон,
Не как у нас, над нашею Невою.
Мосты разводят для больших судов:
Для кораблей, для барж, для теплоходов.
И образы полуночных мостов
Тревожат память в злую непогоду.
Еще одно запомнить я хочу:
Над Пискаревским утро раздается,
И мы с тобой идем плечом к плечу
От Вечного Огня — навстречу солнцу.
И музыка, как будто чей-то стон,
Разносит над могилами убитых
Торжественную песню похорон.
Все верно — «Не забыт» и «Не забыто».
И сколько здесь прожить отведено,
Не скажут нам, да мы и не расслышим.
Успеют прокрутить до дыр кино,
И пожелтеют старые афиши.
Таганрог, 13–17 апреля 1970 г.
Вот такие сложились строки, которые, по возвращении в Ленинград, мне захотелось поскорее передать Олегу. Но он уже закрутил роман с Лизой Апраксиной — как раз в эти апрельские дни и исчез из поля зрения на целых полгода.
В ноябре они поженились, и Олег стал жить в квартире Лизы на улице Ленина, перебравшись туда из Москвы. «Современник» он оставил, а через некоторое время стал работать в нашем Театре имени Ленинского комсомола.
Вот тогда мы наконец-то собрались посидеть у них на кухне. Стихи Олегу я подарил. А по поводу встречи мы раз десять (!) подряд спели с ним «Проходит жизнь…» на два голоса. Вышло довольно красиво, но с каждым разом Олег пел все громче и громче. Вообще, если он пел, то всегда очень громко.
Потом я у них несколько раз был, но в нем произошла какая-то перемена: то все время чем-то занят, то куда-то спешит. И разговоров особых не получалось…
Тем не менее, когда я к нему приходил, он спрашивал:
— Выпить хочешь?
— Хочу.
На углу Ленина и Щорса — совсем в двух шагах от этого дома — было какое-то стеклянное кафе. Его там все знали — сразу же выносили, наливали и т. д. Вот на такую «тему» мы общались, а душевного момента тогда уже не было.
Психологически это, по-видимому, объясняется так: когда человек приезжает откуда-то или куда-то, он торопится общаться с теми, по кому соскучился, с кем был надолго разлучен обстоятельствами. А с друзьями и товарищами, которые в двух шагах, — что общаться? Они же всегда рядом — и вчера, и завтра…
Последний раз я видел Даля в довольно странной ситуации. Под самые майские праздники 1980 года мне позвонила Людмила Иванова и сказала:
— Валя, сейчас в Москве выступает Анна Герман. У нас ее пластинок не достать, а в Ленинграде, говорят, есть. Ты не можешь купить и с кем-то поездом передать?
— Хорошо, куплю.
Пошел, купил несколько дисков. А вечером решил пойти к «Стреле». Думаю: кого-нибудь там встречу из знакомых… И вот, иду по перрону и вижу: впереди шагают Олег Даль и Михаил Ульянов. Даль был уже довольно «хорош». Обернулся, увидел меня:
— О! Глазаныч! Привет!
— Слушай, Олег! Ты едешь в Москву?
— Да, конечно!
— Не мог бы ты передать две пластинки?
— Кому?!
— Людмиле Ивановой.
— К-а-а-му-у?!! Ивановой?!! Ни в коем случае!!! Не буду передавать!!! Ни в коем случае!!! Не буду передавать — и все!!!
— Ну, не хочешь — и не хочешь…
Причем вижу, что он с каждой фразой заводится все больше и больше. К этому времени он уже окончательно ушел из «Современника». Не очень просто и не так гладко. В общем-то, каждая встреча «с ними» была для него, наверное, мучительной.
Я к Ульянову обращаюсь:
— Михаил Александрович, может быть, вы передадите? Завтра к поезду подойдут.
— А меня узнают?
— Узнают!
Короче, мы распрощались, и поезд тронулся, навсегда увозя Олега. Это был последний раз в жизни, когда я видел Даля.
3 марта 1981 года мне позвонил зять второй жены Вали Никулина — Инны Ратниковой и сказал, что Даль умер. В этот же день позвонили с «Ленфильма». Я узнал, когда будут похороны, и отправился в Москву.
Был в Малом театре на прощании. Был на Ваганьковском. А потом мы поехали на поминки в ВТО.
Поминки на меня произвели очень мрачное впечатление. В том смысле, что я увидел: артисты довольно неумные люди. Неумность их заключалась вот в чем. Идут поминки по человеку, который только что умер. Час назад мы его похоронили. Ну, первый-второй тост памяти как-то еще произнесли… А потом они все начали читать стихи. То есть показывать себя. Никулин мне говорит:
— Может, ты свое прочитаешь? Ты когда-то написал стихотворение о Дале…
Может быть, это и было бы уместно, но я просто не хотел. Мне казалось, что это — святое дело, на котором нужно не показываться, а вспоминать о том, с кем расстались навсегда.
А тут еще встала Инна Чурикова и говорит:
— Давайте поаплодируем прекрасному артисту Олегу Далю!
Тут у меня уже совершенно уши «завяли»… На поминках аплодировать артисту!!! А что вы делали при его жизни?..
После ВТО мы поехали к Никулину домой. Много там было народу — целую ночь сидели. А утром Валя мне подарил несколько своих фотографий с надписью: «Первый вечер без Олега».
А я вернулся в Ленинград и через какое-то время написал мелодию к тем давним стихам. И получилась такая… грустноватая песня. Потому что, когда я писал в семидесятом последние строки, то предполагал, что Олег будет жить еще много и долго…
Ленинград, 27 января 1991 г.
