Глава 12
Первое утро без солнца. Оно попросту не вынырнуло из-за облаков, которые впервые на памяти Ланы заволокли небо; поднялся ветер.
— Приближается сезон дождей, — буркнул Марио утром, закрывая ведущие на террасу стеклянные двери. — Теперь, пока не ливанет, будет пыльно.
В машине ей стало плохо. Внедорожник трясло на неровной, малоезженой дороге, которая уползала прочь от города куда-то в дебри; Лана смотрела сквозь ветровое стекло бледная и молчаливая. Прыгали перед глазами зарисованные в блокноте схемы — заученные и теперь, кажется, перепутавшиеся, — у нее от напряжения ломило виски. Мо — сам, бледный, как тень, — поглядывал на нее с беспокойством.
— Держишься?
— Угу.
Она не стала говорить ему о том, что почти не спала этой ночью — терзали страхи, — а теперь дурное предчувствие усилилось, ей казалось, что вместе с поднявшимся ветром, который то и дело бросал ей в глаза собственные волосы, усилилось и ощущение надвигающейся беды.
Что-то пойдет не так…
«Ничего, — убеждала она себя, — ничего не пойдет не так». Произносила эти слова мысленно и ощущала их пустоту. В них не было энергии, не было поддержки.
— До точки примерно тридцать минут.
Они ехали уже столько же. Навигатор — не автомобильный, но какой-то сложный и навороченный, предназначенный, по-видимому, для походов и экстремального выживания, — покачивался на приборной панели; тонкая желтая стрелка указывала на точку, возле которой светились вбитые координаты. Часы показывали половину второго.
— Как раз к открытию будем.
Эти координаты он отыскивал по картам, начиная с восьми утра, — сверял бумажные и электронные карты, делал пометки в автомобильном атласе.
Узкая дорога не баловала указателями, лишь изредка мелькали вдоль обочин, словно зафиксировавшиеся отметки временных промежутков, низкие столбики с цифрами «7», «8», «9»… Километры?
— Как называется эта трасса? — Лане не хотелось говорить, но и не хотелось молчать. Она желала одного — чтобы все поскорее закончилось.
— Это дорога безымянная. Носит номер «1-21».
— Почему двадцать один?
— Если бы я знал.
Дорожных столбиков насчиталось больше, чем двадцать один. Как только машина миновала двадцать пятый, пикнул навигатор, и джип тут же затормозил; желтая стрелка долбилась о край экрана, указывая направо. Лана тоже взглянула вправо и не обрадовалась — им предстояло идти через лес. И совсем не такой, прогулка по которому ей бы понравилась — например, сосновый, — им придется продираться сквозь самые настоящие джунгли.
— Что, в кусты?
— Похоже на то.
Мо вышел из машины первым, хлопнул дверцей. Лана, чувствуя, как все более ватными делаются ноги, соскочила с подножки на землю.
— А в прошлый раз было здесь же?
— Нет.
— Но тоже в лесу?
— Тоже.
— Значит, у тебя есть опыт походов сквозь джунгли? — попыталась она пошутить, но Мо не улыбнулся — взглянул на нее серьезно и встревоженно.
— Слушай, — она нервно теребила пустую сумку, в которой лежал порядком замусоленный блокнот с зарисовками, — я никогда не спрашивала тебя, а какие камни ты вытаскивал до оникса?
— Это важно теперь?
— Просто интересно.
— Третьим был оникс, вторым аквамарин, первым рубин.
— Сорок четыре дня, тридцать четыре и тридцать два. Тебе везло.
«Везло, — вместо слов ответили его черные глаза. — Очень везло. Как утопленнику».
К ее удивлению лес оказался совсем не плотным, прозрачным. В стороне от усыпанной старыми листьями дорожки он становился гуще, темнее, но здесь, где они шагали, он был проходимым без мачете.
— Спасибо, что не приходится рубить лианы и папоротники, иначе мы бы завязли, — Марио читал ее мысли.
— Время?
Он сверился с прибором, который забрал с собой из машины.
— Час пятьдесят семь.
— Как раз…
Лану продолжало мутить, и для того, чтобы отвлечься, она смотрела по сторонам: на свисающие с мшистых зеленых стволов лианы, на болтающиеся на их кончиках засохшие не то цветы, не то семена, на вспученную обилием корней землю, на конфетти из разноцветных, перемешанных с хвоей листьев. Здесь, в царстве леса, ветер стих, но нестерпимо душным и влажным сделался пропитанный прелыми растениями воздух.
— Нам… долго еще?
— Примерно километр.
— Это сколько в минутах?
— При нашей скорости? Минут десять, может, двенадцать.
Это случилось в четырнадцать десять. Плотнее вдруг них сделались заросли, толще стволы, обильнее папоротники. Из-за густоты крон, померк и пропитался коричневатым оттенком дневной свет. Комната встала у них на пути как раз там, где тропка заканчивалась и брали начало настоящие нешуточные джунгли.
Железная будка.
Лана едва ли смогла бы описать ее сравнительными прилагательными — обитый металлическими листами Портал? Строительный туалет, оставшийся от инопланетян? Ковчег со скругленными углами? По какой причине скругленными, зачем? Эта деталь казалась ей абсурдной. Окна отсутствовали; на них равнодушно взирала серебристая дверь с совершенно обычной, какие часто встречаются в домах, круглой ручкой-вертушкой.
Час «икс», момент истины, время ее «экзамена». Вот сейчас и выяснится, хорошо ли Лана училась.
Ей впервые сделалось плохо по-настоящему — до помутившегося сознания, до тяжести в желудке, до головокружения.
— Эй, эй, ты чего? — брови Марио сошлись у переносицы. — Ты мне это брось. Соберись, встряхнись…
Ей не хотелось встряхиваться. Ей вдруг впервые в жизни захотелось сбежать. Верни ее назад во времени и дай сейчас выбор, Лана, скорее всего, не выбрала бы ни Ла-файю, ни красавицу виллу, ни встречу с Марио, даже если знала бы о ней заранее. Она впервые поддалась слабости, как физической, так и психологической.
— Я не хочу…
— Эй, Лана, ну что ты? Хорошая моя, что ты?
Она ничего — она боялась до колик. И она больше не желала отвечать за чью-то жизнь и судьбу, она… устала.
— Лучше бы ты сам.
— Я сам не могу.
«А я не хочу», — за нее говорили ее глаза, в которых плескалась смешанная с ужасом отрешенность.
— У тебя получится, слышишь? У тебя получится.
— Тебе ведь не нужен очередной оникс, — отозвалась она тихо. — Оникс бы я нашла.
— Нет.
— Только не суди меня. Тогда не суди…
Он не ответил. Обнял ее за плечи, и они вместе сделали шаг к двери.
Ковчег оказался металлическим, как снаружи, так и изнутри.
А камней… всего семнадцать.
Мо оглядывался по сторонам с нервным изумлением.
— Раньше их было больше. Намного больше. Может,… это хорошо?
Они все лежали на узком столе, обитом чем-то белым. Точно так же в ряд, как их когда-то раскладывала Лана, — одинаковые, безликие и прозрачные.
Он точно помнил, что в ранние приходы в «комнату» стекляшки валялись на полках, на полу под ногами, были насыпаны в углах кучками.
Лана стояла перед столом и гипнотизировала его взглядом — Марио не мог сказать наверняка, «работает» она уже или еще нет. Видел только, каким бледным, совершенно бесцветным сделалось ее лицо, и какой жалкой и растерянной она показалась ему в тот момент.
— Время уже пошло? — раздался тихий дрожащий голос.
— Да, — стоя за ее спиной, он зачем-то кивнул.
А после начал молиться.
Она сможет, она сумеет, она готовилась…
Первый камень выскользнул из пальцев, и пришлось потратить драгоценные секунды на то, чтобы его поднять и вновь поднести к лицу.
Прикрытые на мгновенье веки, падение в бездну, привычное выныривание «не там» — самоцвет засиял. То был первый момент триумфального облегчения — сон не сбылся! Железные стены не глушили сияния, и не «убивали» приобретенные телом способности — победа номер один. Но на смену триумфу, стоило увидеть энергию со спиральными завихрениями, пришел ужас — она забыла, какому самоцвету принадлежала эта схема — аквамарину? Бериллу? Может, аметисту? Уж точно не сапфиру… Лана заставила себя встряхнуться, собраться и вновь начать действовать. Не сапфир — значит, в сторону. Зачем вспоминать ненужное?
Шумно дышал за ее спиной Марио; его вдохи и выдохи в моменты ее погружения растягивались и застывали на единой ноте.
Вынырнула, чтобы взять следующий камень, нырнула — ежик. Не он. Вынырнула, схватила новый, нырнула — кудрявый парик из энергий. Не тот… Она чувствовала себя бегуном на длинной дистанции и одновременно силящимся не потерять самообладание сбрендившим роботом. Она брала и откладывала один камень за другим, брала и откладывала… Слишком ровное свечение, пульсация, три коротких луча, один длинный — все не то, не оно, не он…
Наконец, увидела нужный. Нужный или не нужный? Настоящий или роковой?
Едва не задохнулась от паники, когда осознала, что детали зарисованной некогда разницы между сапфиром и цитрином ускользают из памяти, ощутила, что от напряжения не чувствует онемевших пальцев, вновь едва не уронила самоцвет на пол. Всего за несколько секунд высохли губы, пересохло во рту, начало саднить горло. Черт, она развалится раньше, чем истечет эта минута, чем она найдет…
Не теряя больше драгоценных секунд, Лана отложила «сапфир-цитрин» на край стола, взялась искать парный ему «цитрин-сапфир» — после разберется, какой правильный. Вспомнит. Должна вспомнить…
Бликует и переливается — чароит; светлый у центра, тусклый по краю — кажется, турмалин, она не уверена. Но уверена: не сапфир. Один-единственный луч, и циркон — в сторону, облако — аквамарин, туман — рубин… Рубин бы продлил жизнь Марио на тридцать два дня… Черт, отложить.
Не увидев сияния следующего камня, Лана догадалась — Лараит. Может, предложить ему, дураку, еще раз? Ведь откажется, не согласится, она потеряет время. Комната не для уговоров — в сторону…
Наконец, выбрала два — похожих по свечению, как две капли воды. Настоящий и роковой, правильный и неправильный, один и ноль. Какой же? Память, напрягись!
Ей хотелось наорать на себя или дать себе пенделя — такого, который бы сфокусировал внимание хотя бы на пару секунд. Давай, Лана, давай, давай!
Оба походили на снежинку. Оба пульсировали, оба имели сферическую оболочку, сквозь которую прорастали с периодичностью раз в «такт» лучи. У цитрина короче, у сапфира длиннее…
Присмотрись!
У нее слезились глаза.
Пульсация, такт, еще один — для сравнения. Тот, который был слева, сиял ярче, справа — тусклее. У сапфира на «раз» возникало три отростка-лучика на больших «ветках», у цитрина четыре. Считай, Лана, считай…
Раз — пульсация, два — пульсация, три — пульсация…
Глаза теперь слезились нешуточно.
«Лана…»
Что-то поначалу мягко прикоснулось к ее боку, а затем начало давить все сильнее — она не рисковала оборачиваться — слишком долго, слишком много времени впустую — отвлечется…
У правого четыре луча при пульсации… У левого… у левого, кажется, три…
— Лана!
Она вынырнула — вывалилась из «паузы», — потому что ее толкнули в бок.
— Нам выходить, — кричал Мо. — Выбирай, слышишь, выбирай. Осталось десять секунд, мы должны вынести какой-то наружу…
Ее пульс грохотал рельсовым составом. У правого было четыре луча… Ведь четыре? Значит, цитрин? Мо, чертов Мо, ей требовались еще пара секунд, пара гребаных секунд.
— Какой? — орал он сзади.
— Этот! — она протянула ему тот, который сжимала в левой руке. Если у правого было четыре луча, значит, его близнец должен оказаться сапфиром. А как иначе? Никак!
— Уверена?
Рука Мо жестко выхватила «нужный» камень.
— Уходим, родная, уходим!
* * *
В машине на обратном пути она то умолкала, силясь осознать, что уже все, все закончилось, то вдруг начинала быстро-быстро говорить — как прорывало.
— Знаешь, всего семнадцать. Я, когда поняла, что их всего семнадцать, то напугалась, а потом вдруг поняла, что статистически у нас та же вероятность. Ведь, если камней в сорок раз больше, то и сапфиров должно быть в сорок раз больше. А потом напугалась другого, что камней было бы в сорок раз больше, а сапфир среди них мог найтись всего один. То есть не найтись вообще. Невозможно!
Внедорожник, рыча мотором, катил в сторону города — мелькали столбики на обочине — двадцать второй, двадцать первый, двадцатый…
Ей не верилось. Она все еще не могла выровнять дыхание, не могла унять бурление в крови — они смогли! Сходили в комнату, отыскали нужный камень, они… победили! Ведь победили?
Мо молчал и как-то странно улыбался — как будто не улыбался даже, а странно скривил и поджал губы.
Это он от нервов, объясняла себе Лана. Мы все в шоке, все до сих пор шальные от напряжения.
Камень он сменил сразу же, как вышли из комнаты, — повернулся к ней спиной, задрал майку, вынул прежний, каким-то образом вставил новый. А после развернулся обратно и сразу же обнял ее — она даже не успела рассмотреть выражение его лица, — прижал к себе крепко-крепко, произнес лишь одно слово — «молодец». И едва ли ни силком потащил к машине. Он не смеялся, не танцевал, не издавал победного клича, но произнес «молодец», и ей хватило, чтобы поверить — они справились. А что теперь он хранил тишину — так мужчины, они всегда такие, эмоций наружу не кажут… И потому за двоих тараторила Лана:
— Не поверишь, я думала, не успею. И главное, все почему-то выскочило у меня из головы — вот просто выскочило. Я столько дней заучивала рисунки, а сегодня взяла и все забыла. Вот, правда, случается же так?
На приборной панели покачивался выключенный навигатор.
Все. Комната позади. Они едут назад. И не ноют больше виски, не сохнет рот, не кажутся ватными ноги — наоборот, тело бурлит жизнью, кипит, даже перекипает…
Шестнадцатый километр. Пятнадцатый.
Ей не верилось. Как странно — волны облегчения сменялись тревожными воспоминаниями, недавним пережитым прошлым, и Лана начинала говорить опять:
— Вот хорошо, что я решила просто откидывать ненужные в сторону, знала — не те. Даже не пыталась вспомнить. А лараит узнала с первой секунды, — она хохотнула, — ну, с «замедленной секунды», — еще хотела его тебе предложить, но поняла, что ты откажешься, ты ведь говорил…
Ей было бы легче, если бы Марио тоже проявлял эмоции — болтал, нервно шутил, колотил бы рукой по рулю, говорил бы: ты моя умница, самая большая на свете умница. Ей не хватало этих слов.
Джип миновал тринадцатый километр, затем двенадцатый, добрался до столбика с номером одиннадцать.
— Не верится, да? Просто не верится.
Мо сдержанно кивнул. И снова ничего не сказал.
Джип он оставил у ворот, не стал загонять в гараж. Вошел в дом первым, взял ее за руку, повел к креслу. Опустился на него, заставил сесть к нему на колени, вновь прижал к себе болезненно крепко.
У нее нервно колотилось сердце. Как будто что-то не так…
Но что может быть не так — они ведь сумели?
— Поговори со мной, Мо… Ты чего?
Он не произносил ни слова. За окнами завывал ветер; не вращался под потолком вентилятор.
— Мо…
Она чувствовала биение его сердца через пульсирующую на шее вену. В какой-то момент не удержалась, отстранилась, взглянула на Марио пристально и встревожено.
— Что… Что не так?
Он был бледен. Под глазами темные круги, щеки странного сероватого оттенка. И эта грустная улыбка… На этот раз она четко поняла — грустная, странно-печальная. Но почему?
— Что не так, Марио? Мо? Что… с тобой?
Он улыбнулся еще печальнее, и у нее болезненно екнуло сердце.
— Мо! — почти что выкрикнула она. — Да что происходит-то?
— Ты старалась, — произнес он тихо. — Я знаю, что ты сделала все, что смогла. Но… нервы.
— Что… нервы? — она сглотнула вновь сухим языком. Причем здесь нервы, если она отыскала сапфир. И откуда же такая бледность? Так плохо до похода в комнату он не выглядел.
Марио гладил ее по волосам, будто утешал, — Лане хотелось плакать.
— Я же нашла его — сапфир, — нашла. Почему ты… такой?
Он не отвечал так долго, что у нее скрутило внутренности. А после беззлобно усмехнулся и вздохнул.
— Ты нашла цитрин.
Что?!
Лана повисла, будто в паузе, — шокированная, сделавшаяся белой лицом. Моментально одеревенели конечности, перестал двигаться язык, замерли, будто окоченели рыбки в аквариуме, мысли.
— Что? — сиплый хрип. И ее вдруг начало трясти. — Что ты такой говоришь, Марио, что ты говоришь?!
По щекам полились горячие крупные слезы. Она нашла все верно, она старалась, она вытащила нужный камень, а это все — глупая шутка. Дурная шутка, очень злая и неуместная.
— Я нашла сапфир!
— Цитрин, — тихий выдох. — У меня осталось меньше четырех часов. Это нормально, Лана. Нормально, слышишь? Я был готов.
Еще никогда в жизни ее не колотило так сильно, как теперь. Тряслось, как у наркомана, ее тело, ходили ходуном сделавшиеся ледяными руки, теперь мысли грохотали груженым товарняком.
— Цитрин? — прошипела она ошалело. — Я нашла цитрин, и… ты… молчал?!
В оцепенение примешалась злость — красная, яркая, обжигающая.
— Ты все это время молчал? — она поднялась на ноги, склонилась над ним прокурором. — Мы все это время ехали… Мы потеряли столько времени… И ты все это время молчал?! Да ты вообще, что ли?!
И взорвалась:
— Идиот! Ты слышишь — ты идиот! Дурак, полнейший, полный…
Она рыдала с красным от ярости лицом. Стояла со скривленным ртом, чувствовала, что сейчас или грохнется в обморок, или накинется на него, на Марио, с кулаками — ей впервые в жизни хотелось его побить.
— Лана, милая…
— И я после этого милая?! Да мы могли… — она затравленно заозиралась по сторонам. — Где карта?!
— Не нужно никуда больше ехать. Мы уже съездили.
— Где карта?! — орала она так громко, что не узнавала себя.
Он молил ее глазами.
— Я умру через три часа, Лана. Пожалуйста, не надо… Не надо криков, скандалов. Мы…
— Мы могли войти еще раз и выбрать другой.
— Не могли. Из комнаты можно вынести только один камень.
— Почему ты не сказал мне? Почему не сказал сразу?!
Он устало потер глаза — непривычно вялый, осунувшийся. Попросил устало:
— Пожалуйста, просто побудь со мной. Не нужно… слов.
— Нет… нет-нет-нет…
В ее голове с бешеной скоростью вращались шестеренки. Еще три часа… Еще не все потеряно.
— Лана…
— Нет, прости, я должна, — она все еще озиралась по комнате, как будто пытаясь сообразить, что делать. Отыскала свою сумку, рывком пролистала блокнот — три луча у цитрина. ТРИ ЛУЧА У ЦИТРИНА! Дура!!! Память сыграла с ней злую шутку… Гребаная память.
Еще три часа.
— Сиди здесь…
Он схватил ее за руку, придвинулся.
— Пожалуйста, — а в глазах мольба, — пожалуйста, не уходи. Это очень страшно… умирать в одиночку.
— Ты не умрешь, — хлестнула ответом.
— Лана, не уходи… моя последняя просьба. Не оставляй меня сейчас… только не одного.
В эту минуту она делала выбор всей своей жизни: исполнить его пожелание означало убить его. Не исполнить — смертельно обидеть. Возможно, перед смертью. Она действительно может не успеть. Или не войти в комнату. Или не вынести еще один камень. И он умрет здесь один, без нее, без единой души рядом — никому не нужный, брошенный, оставленный.
Ее сердце рвалось на части кровавыми кусками.
— Ты не умрешь, — возможно, она совершает самую большую ошибку своей жизни. Но если она даже не попробует, он будет умирать на ее глазах. Вдох-выдох, вдох-выдох. Тишина, остановившееся дыхание, сердце и пульс.
Она опустилась рядом с ним на колени.
— Ты не умрешь. Я не дам, — всхлипы душили слова. — Что бы ни случилось, ты знай, что я тебя люблю. Я все успею, я тебя люблю, я все успею…
— Не уходи…
В его глазах уже была пустота. А еще обреченность и страх — из Мо минута за минутой утекала жизнь. Три часа…
— Ты просто посиди тут, — она сдавленно рыдала, — и я вернусь. Тебе не придется умирать.
Он уже не слышал ее. Он смотрел сквозь нее — она уже бросила его. И ничего бы сейчас не помогло — даже если бы она обняла, даже если прижала бы к себе.
— Мо, я вернусь.
Он склонился в кресле, смотрел в пол. Ссутуленный, дрожащий, сцепивший побелевшие руки.
Не приведи Создатель она запомнит его таким. Таким. В последний раз.
Покидать бунгало ей было все равно, что отрезать себе разом обе руки. Зеркало в коридоре отразило не белокурую девчонку, а девчонку-зомби с распахнутыми стеклянными глазами, пятнами на щеках и сжатой, как у киборга, челюстью.
* * *
Он сказал «молодец»…
Придурок-придурок-придурок…
И она поверила. Поверила, что нашла сапфир. И они потеряли время. Ехали назад, она болтала, почти веселилась, она верила — ешь твою налево, — ОНА ВЕРИЛА, что теперь уже все хорошо. А его бледность — списала на нервы? Дура…
Атлас с пометкой и координатами нашелся в машине — Лана схватила его и побежала вверх по улице туда, где дорога была более оживленной, где она могла поймать такси. Уже на бегу проверяла, есть ли деньги, хватит ли оплатить, чувствовала, что больше не умеет связанно думать — разучилась, растрясла голову, от паники растеряла логику.
Жизнь сократилась до отрезка в три часа.
Он стоял перед ее глазами скрюченный — Мо, — она не могла не вспоминать о том, что он теперь сидит там один, и от этих мыслей ей делалось дурно до темных пятен перед глазами.
Он не повез бы ее… А на джипе она не умеет.
Такси. Она заплатит миллион, если нужно, пусть только ее довезут…
* * *
— Куда ехать-то?
Она совала водителю под нос карту.
— Туда? Да это же у черта на куличках? И что там такого — это же пустырь?
— Сколько?! — орала Лана и бешено вращала глазами.
Перед ней закрыли окно. Ошарашенный водитель отгородился им, как стеной безопасного бункера.
Со вторым она сделала умнее — произнесла сразу:
— Двести долларов туда, двести обратно. И сотня за ожидание.
Чернявый таксист с бледным лицом долго изучал карту. Он оказался спокойнее первого, уравновешеннее. Эмоции странной пассажирки, если и раздражали его, то не пугали.
— Сколько ждать?
Она прикинула: туда и обратно — полчаса. В комнате ей нужна минута — она помнит, где оставила камень-близнец.
Если откроется дверь. Если она сможет вынести сапфир наружу.
Эти мысли она «не думала» — не позволяла себе.
— Тридцать пять минут.
— По деньгам пойдет.
Лана тут же запрыгнула на заднее сиденье.
— Если будешь гнать в два раза быстрее, я заплачу вдвойне.
Мужик хмыкнул, бросил на нее саркастичный взгляд и щелкнул ремнем безопасности.
(Marco Beltrami — End Credits (OST Я, Робот))
Она ненавидела этот момент. Ненавидела себя за то, что попала в него, за то, что от волнения забыла схемы, ненавидела за то, что оставила Марио одного. Она не простит себя сама. Если…
Это «если» не давало ей дышать.
Жизнь не должна быть такой, не должна ставить людей перед таким выбором, не должна так проверять…
Он там один. Может быть, ему больно, может быть, он ползает по полу, хрипит…
Лане хотелось провалиться в черноту, чтобы перестать думать, — она не должна поддаваться слабости, пока еще есть шанс, еще не все потеряно, не должна.
Водитель действительно гнал — она показала ему деньги, уведомила, что сможет заплатить. Он нарушал все мыслимые и немыслимые правила, а Лане все казалось, что машина ползет и залипает во времени, — на дороге постоянно попадались препятствия — другие машины, велосипеды, зазевавшиеся пешеходы, перед которыми приходилось тормозить.
Она сделалась такой бледной, какой не была никогда.
Даже если ехать быстро — это сорок минут туда, сорок назад. В лучшем случае. И бежать ей до будки и обратно полчаса… Минут двадцать?
А если дверь не откроется?
Она, наверное, сядет там. Ей не захочется возвращаться, но она вернется, потому что она должна быть с ним. Держать его за руку, возможно, уже холодную. Она все равно должна за нее держать. Должна будет проводить его…
Лана смотрела вокруг и ничего не видела. Она, обхватив себя руками, раскачивалась на сиденье взад и вперед.
Столбики с номерами казались ей крестами. Чужими могилами.
Третий, четвертый… Кое-как девятый, десятый. Пятнадцатый, восемнадцатый, двадцать первый — она смеялась здесь, сидя в джипе на обратном пути, и теперь не могла себя простить. Гребаный лес, гребаные пальмы — почему так далеко?
Как он там? Как?…
Наверное, она могла ему позвонить — у нее был телефон, — но Лана боялась. Боялась, что начнет рыдать и не остановится, боялась, что он начнет говорить, как сильно любит ее, что не обижается, что они старались… Нет-нет-нет… Она вернется, вернется с камнем, и не придется звонить. Она успеет, ведь, судя по часам, они едут быстро.
— Где-то здесь? — спросил водитель, когда миновали двадцать четвертый километр.
— Остановитесь у указателя с отметкой «двадцать пять».
— И вы пойдете… в лес?
— Да.
Ее не стали спрашивать «зачем», лишь предупредили:
— Жду тридцать пять минут и не больше. Деньги сейчас.
Она, не пререкаясь, расстегнула на сумке замок.
— Только дождитесь, — попросила хрипло. — Это важно, слышите? Очень. От вас зависит чужая жизнь.
Она выпрыгнула из такси — мотор еще не заглох. Ринулась сквозь заросли, отыскала тропинку, бросилась по ней со всех ног — бежала и не видела ничего вокруг — вперед-вперед-вперед. Вскоре почувствовала, как сбилось дыхание, как начало саднить горло и гореть легкие. Она должна добыть ему камень, должна, и плевать, если она сдохнет от перенапряжения после. Мо. Должен. Выжить.
Корни, ветки… Некоторые отрезки пути казались ей знакомыми, другие — нет. Не верилось, что совсем недавно они шагали здесь вместе. Почему она забыла схемы? ПОЧЕМУ? Она выдернула бы на себе волосы, если бы это помогло, но у нее не было времени даже на самобичевание. Все. После.
Немыслимое количество вещей, начиная с этого отрезка времени, могло пойти не так, как например: в конце тропинки могло не оказаться самой комнаты. Отслужила и исчезла. Но Лана по непонятной причине была уверена — комната осталась, и она пустит ее внутрь. Ведь Лана — не «розеточник» и вообще не должна была подозревать о существовании «ковчега». И, если так, то и камень комната отдаст, ведь Лане его себе не вставлять?
Конечно, возможно, бредни.
На следующие несколько минут вокруг не осталось ничего, кроме собственного шумного дыхания — Лана неслась вперед галопом.
Железная будка. Недопортал. Недотуалет инопланетян. Все та же круглая ручка — она не стала задерживаться перед дверью, молиться и поклоняться ей — была готова голыми руками рвать металлические листы, если понадобится. Выкорчевать эту конструкцию с корнем, размять ее, раскрошить — Лана чувствовала в себе недюжую, нечеловеческую силу. Наверное, именем ей было отчаяние.
Рвать листы не понадобилось — дверь под натиском распахнулась. Камни лежали там же, где и прежде. Ворвавшуюся внутрь Лану никто не остановил.
— Идиот ты, — шептала она, перескальзывая взглядом с одного камня на другой, — мы могли сразу…
Они могли просто вернуться, могли взять другой. Идиоты. Она, потому что не рассмотрела выражение его лица, Мо, потому что промолчал, потому что сдался. Потому что, сукин кот, побоялся быть слабым, потому что даже не попробовал.
— Что ж ты… — шипела она разочарованно. Отыскала «близнец» цитрина, который оставила на самом краю справа. — Я могла зайти, могла. Я вообще могу быть здесь без тебя, видишь ты?
А теперь она рисковала остаться «без него» навсегда.
Схватила стекляшку, поднесла к глазам, стремительно нырнула в паузу, сосчитала лучи — четыре. ЧЕТЫРЕ. В ее руках был гребаный сапфир — она была в этом уверена.
Комната выпустила ее и наружу.
— Мы смогли! — бешено орала она на пути назад. — Только попробуй мне сдохнуть, только попробуй…
Такси оказалось на месте.
Путь по трассе занял мало, а вот в городе их встретили пробки.
— Объезжайте!
— Я не могу, — орал взбешенный ее постоянными тычками водитель — под конец лопнуло даже его самообладание.
— У меня нет времени, понимаете? Уже прошло почти три часа! ПОЧТИ ТРИ!
— Я не вертолет!
— Вы придурок!
Она швырнула в него обещанными деньгами и выскочила из машины. Ее спринт до бунгало растянулся длиной в пять кварталов.
— Мо, Мо, ответь!
Она ворвалась в дом сверкающим молниями смерчем.
— Мо!!!
Он лежал на полу. На боку возле кресла.
— Не смей, не смей мне…
Она перевернула его, уложила на спину — Марио не дышал. Бледный, синюшного оттенка, он просто перевалился от ее тычка, но не двинулся сам.
— МАРИО! — грохотала криком Лана. — Давай же, помоги мне! Я пришла, я принесла его — сапфир. Ответь мне, ОТВЕТЬ МНЕ!
Он не дышал. Пульс не прощупывался.
— Нет-нет, — Лана начала захлебываться истерикой, — нет, слышишь?
Задрала на его груди майку, обнажила розетку — камень в ней не светился.
— Нет, только не это, сука, только не это… Как это… работает?
Судорожно отыскала в кармане камень, на секунду застыла, не зная, что с ним делать, поднесла его к груди Мо — почему она не спросила, как его менять?
— Как это работает? — прошептала сначала тихо, а потом сорвалась на крик. — Как эта х@@ня работает?!
И залилась слезами.
Он не помогал ей, не отвечал, он вообще не дышал. Он был синим. Ее нижняя челюсть дрожала, как у беззубой столетней старухи, руки могли бы, приложи она их к клавиатуре, сыграть судорогами сонату.
— Давай, давай! — она тыкала сапфир сверху, колотила им по вставленному в грудь камню. — Вываливайся!
Что-то случилось: раздался щелчок, и из «розетки» выскочила стекляшка. Гребаный цитрин.
— Иди нахер… — Лана откинула его в сторону так далеко, как могла, и тут же сунула в дырку другой — правильный. Всхлипнула, когда увидела, как «розетка» обхватила сапфир лепестками, чуть утопила внутрь. Зашептала: — Марио… Марио, проснись… Любимый, проснись…
Мо не дышал.
Она держала его за руки, трясла его, несильно била по щекам.
— Мо, я успела, я успела. Я УСПЕЛА, слышишь? Я ведь успела!
Марио не оживал. Лана то наклонялась, прикладывала ухо к его груди, чтобы услышать пульс, но ничего не слышала, то вновь шевелила «розетку», то пыталась приподнимать закрытые веки, чтобы увидеть, что под ними реагируют на свет зрачки.
— Я успела, — захлебывалась она, — я успела… Мо, оживи. Оживи, любимый, я ведь вернулась. Я не оставила тебя, я бы никогда не оставила. Я ведь не оставила…
И зарыдала, навалившись сверху.
Почувствовала, что его кожа стала еще прохладнее и, сорвавшись на крик, заорала, глядя в потолок.
— Я УСПЕЛА, СУКИ, ВЕДЬ Я УСПЕЛА!
* * *
Ее отодрали чьи-то жесткие руки.
— Уходите! Уходите, его нужно доставить в больницу.
— К..какая б-б-больница? — от истерики она не могла говорить, она задыхалась. — КАКАЯ МОЖЕТ БЫТЬ БОЛЬНИЦА?
— Уходите! Он позвонил мне, сказал, что ему плохо. Уходите, женщина, проваливайте!
Мужчина с утиным носом пытался отодрать Лану от Марио силой, но та завизжала так громко, что тот приказал двоим, стоявшем за спиной:
— Уберите ее отсюда! Выведите!!!
Последним, что она услышала, прежде чем ее выволокли из комнаты, было:
— Пульса нет. Черт, он, похоже, мертв.
