Глава 10
Сепаратизм и терроризм. Теория и практика

Александр II вступил на престол, когда Севастополь был уже в кольце войск союзников. Несмотря на героические усилия солдат, матросов и офицеров, Крымская кампания закончилась политическим поражением России.

В самом начале царствования Александра II на повестку дня встал вопрос о качественных изменениях не только в военной области, но и в области внутренней политики. Подлежал закрытию Высший цензурный комитет, независимые от правительства печатные издания стали появляться не только в столицах, но и в провинции. По случаю коронации в августе 1856 г. государь амнистировал или облегчил положение значительной части «политических преступников», в том числе декабристов и участников Польского восстания 1830–1831 гг. Многим оставшимся в живых декабристам были возвращены их титулы и имения.

В условиях подготовки серьезных внутриполитических реформ требовалось внести изменения в деятельность специальных служб и подразделений, предназначенных для выполнения задач государственной безопасности, в том числе охраны государя. Однако сам Александр II угрозу безопасности оценивал не адекватно. В отличие от своего отца, который лично знакомился со всеми делами политического характера, он не уделял достаточного внимания ни политическому сыску в целом, ни вопросам обеспечения своей собственной безопасности.

Министр внутренних дел С. С. Ланской по роду предыдущей деятельности не знал специфики полицейской службы. По мнению эмигранта князя П. В. Долгорукова, человек ленивый, беспечный, глупый и трусливый, Ланской дошел до должности министра внутренних дел благодаря обширным связям в среде масонов. Возглавивший в 1856 г. Третье отделение В. А. Долгоруков, равно как и А. Е. Тимашев, назначенный в том же году управляющим отделением, были не теми личностями, кому следовало руководить политическим сыском и контрразведкой. Во время их руководства наибольшее внимание в деятельности центральной российской спецслужбы уделялось банальному пресечению, но не выявлению и предупреждению антигосударственной деятельности революционных организаций.

За безопасность в Санкт-Петербурге отвечали военный генерал-губернатор П. Н. Игнатьев и обер-полицмейстер П. А. Шувалов.

Вместо того чтобы обеспечивать безопасность государства и императора, некоторые сотрудники спецслужб принимали участие в интригах двора. Князь П. А. Кропоткин, бывший в начале 1860-х гг. камер-пажом Александра II, вспоминал слова одного из чиновников Третьего отделения:

«Слова и мнения Его Величества должны быть известны нашему отделению. Разве иначе можно было бы вести такое важное учреждение, как государственная полиция? Могу вас уверить, что ни за кем так внимательно не следят в Петербурге, как за Его Величеством».

Сети тайного сыска, расставленные при Николае I для обнаружения заговоров внутри правящего класса и борьбы с революционным подпольем, оказались малоэффективными. А такой профессионал сыска, как Л. В. Дубельт, не назначенный на должность шефа жандармов в результате дворцовых интриг, просто вышел в отставку.

Окончание Крымской войны не охладило боевой пыл агрессивной части польской эмиграции, которая решила сделать ставку на горцев Кавказа. Мы уже отмечали, что контакты польских инсургентов с горцами существовали давно. А после окончания Крымской войны началась массовая отправка польских боевиков на Кавказ. Одним из ее организаторов стал участник Венгерского восстания 1848–1849 гг. и Крымской войны на стороне Турции поляк Т. Лапинский.

Во время мирных переговоров 1856 г. между коалицией и Россией англичане пытались придать независимый статус так называемой Черкесии. Наместник на Кавказе князь А. И. Барятинский отмечал, что свободный доступ к черноморским берегам может иметь для России самые невыгодные последствия. Неспособность установить охрану всего черноморского побережья привела к тому, что в гавани между Анапой и Адлером постоянно приходили суда с оружием и порохом для горцев.

Свободным доступом к побережью и воспользовался Лапинский. Экспедиция была подготовлена при поддержке английского посла в Стамбуле лорда С. Редклифа, великого визиря М. Решид-паши и лидера польской общины в Турции графа в. Замойского.

В феврале 1857 г. первая часть экспедиционного отряда (76 человек) под командованием Т. Лапинского (Теффик-бей) и венгра И. Бандьи (Мехмед-бей) высадилась с британского парохода Kangaroo в районе Геленджика. Половину отряда составляли поляки, остальные – венгры, англичане и шотландцы. Имея на вооружении артиллерию и нарезное стрелковое оружие, десант приступил к созданию укрепленной базы, вокруг которой стали собираться вооруженные отряды горцев. Поскольку к тому времени депортированных на Кавказ поляков насчитывалось до десяти тысяч человек, Лапинский рассчитывал на расширение своего отряда. Постепенно за счет перебежчиков и волонтеров (татары, турки, поляки, украинцы) его отряд увеличился до двухсот человек.

Отряды З. Сефер-бея, поддерживаемые артиллерией европейского «легиона», несколько раз предпринимали попытки форсировать Кубань и подойти к Екатеринодару, но результатов не достигли. Затем Бандья был обвинен в шпионаже в пользу русского царя, но… помилован (?) и освобожден. Между Лапинским и Сефер-беем возникли разногласия, и польский отряд вошел в группировку Мухаммеда Амина. Впоследствии отряд Лапинского, разгромленный русскими войсками, в панике бежал. Примечательно, что в этом сражении русскими командовал наказной атаман Черноморского казачьего войска Г. И. Филипсон, родившийся в Казани этнический англичанин. Сам Лапинский с остатками отряда некоторое время скрывался в кавказских горах, но никаких успехов не достиг.

Успехи России во многом объясняются тем, что заключение Парижского мирного договора 1856 г. позволило ей сосредоточить на Кавказе значительные силы. В декабре 1857 г. Кавказский отдельный корпус был преобразован в Кавказскую армию численностью до 200 тысяч человек. Главнокомандующий армией генерал Барятинский постепенно сжимал кольцо блокады вокруг имамата. В апреле 1859 г. пала резиденция Шамиля – аул Ведено. А к середине июня удалось подавить последние очаги сопротивления на территории Чечни. В конце августа Шамиль сдался Барятинскому в Дагестанском ауле Гуниб. После этого большинство европейцев повстанцев предпочли покинуть Российскую империю.

Пока Лапинский безуспешно пытался способствовать возрождению «Великой Польши» путем вооруженного восстания на Кавказе, российская эмиграция направила свои усилия на пропаганду. В Политическом обозрении Третьего отделения за 1857 г. отмечалось, что «ныне же наместник Царства Польского доставил полученное им от директора ганноверской полиции показание задержанного в Мангейме польского беглеца Альберта Валенкевича о действиях Лондонского центрального революционного комитета, который состоял из главных известных в Европе демагогов, как то: Ледрю-Роллена, Бланки, Мацини, Кошута и проч., высылает будто бы в настоящее время эмиссаров для приобретения соучастников меж университетскою молодежью. Валенкевичем названы эмиссары пропаганды во Франции, Швейцарии и Германии и поименованы книгопродавцы в Берлине, Бреславле, Лейпциге, которые занимаются распространением возмутительных сочинений».

Одним из авторов и издателей «возмутительных сочинений» был А. И. Герцен, в 1853 г. организовавший в Лондоне «Вольную русскую типографию». В ней во время Крымской войны была издана брошюра Н. И. Сазонова «Родной голос на чужбине», обращенная к русским военнопленным во Франции. Автор брошюры выдвигал требования свержения самодержавия, отмены крепостного права и предоставления независимости Польше. В 1856 г. в статье «Место России на всемирной выставке» Сазонов пытался осмыслить судьбу России: он признавал закономерность смены капитализма социализмом, но для России считал возможным непосредственный переход к социализму через некапиталистический путь развития.

В 1855 г. началось издание альманаха «Полярная звезда», а с 1857 г. – газеты «Колокол». Герцен и присоединившийся к нему в 1857 г. Огарев стали основателями целенаправленной антирусской пропаганды и вели ее с молчаливого согласия Британской короны. По мнению обоих, предоставление Польше независимости было необходимо для освобождения самой России от царского гнета. На некоторое время «Колокол» стал связующим звеном между русскими и польскими эмигрантами. Со стороны поляков контакты с Герценом и Огаревым поддерживали И. Лелевель, А. Неголевский, С. Ворцель и З. Свентославский. Среди наборщиков и сотрудников типографии были польские эмигранты С. Тхоржевский и Л. Чернецкий. Также в типографии работали адъютант герцога Мекленбургского князь Н. П. Трубецкой и бежавшие из России А. О. Гумницкий (А. Гончаренко) и М. С. Бейдеман.

Издания «Вольной типографии», число которых быстро росло, нелегально переправлялись в Россию. Кроме Лондона, подобные типографии открылись в Берлине, Гамбурге, Карлсруэ, Лейпциге и Париже. Обеспокоенный влиянием литературы, поступающей из-за границы, на образованных подданных империи, А. Е. Тимашев запретил розничную продажу периодических изданий на территории России. Однако первоначально режимно-заградительные и административные меры, предпринимаемые российскими спецслужбами для пресечения доставки и распространения нелегальной литературы, положительных результатов не давали. Решение о внедрении секретных сотрудников в среду политической эмиграции было принято только во второй половине 1857 г.

Но и здесь первый блин вышел комом. «Герцен получил из Петербурга письмо, которое ужасно поразило нас всех: ему сообщили, что у книгопродавца Трюбнера находится шпион между приказчиками, а именно поляк Михаловский. Являясь за книгами к Трюбнеру, русские обращались предпочтительно к Михаловскому, потому что он немного говорил по-русски; они просили сообщить им адрес Герцена. Михаловский с готовностью спешил вручить им написанный для них желаемый адрес и вместе с тем старался в разговоре выведать имя посетителя, что вовсе не представляло затруднений, так как русские ужасно доверчивы и необдуманны. В конце письма было сказано, что Михаловский, набрав порядочное количество имен, подал донос, приложив список русскому посланнику в Лондоне; последний отправил все прямо к государю. К счастью, государь, не прочитав, бросил список в камин». Разоблачение произошло в октябре 1857 г., и вскоре Герцен опубликовал специальные сообщения о «шпионской» деятельности Михаловского. Мемуары Н. А. Тучковой-Огаревой подтверждаются воспоминаниями B. Р. Зотова.

Мы полагаем, что Герцен действительно мог получить письмо из России с информацией о Михаловском. Однако в этой истории есть ряд невыясненных моментов.

1. Проявивший инициативу Михаловский отправил свое сообщение по линии МИД, а значит, о письме знал крайне ограниченный круг лиц.

2. Доброжелатель указал, что император сжег письмо, не читая, но при этом сообщил, что это был донос с приложением некоего списка имен. Соответственно, можно предположить, что автор письма (либо тот, кто стоял за ним), зная о содержании, представил государю донос Михаловского как «гнусность».

Вероятнее всего, здесь имело место скрытое противостояние Министерства иностранных дел и Третьего отделения, а желание досадить «смежникам» зачастую перевешивало государственные интересы.

В Италии в этот период произошло событие, которое впоследствии станет примером (и основным тактическим приемом) для российских террористов. В конце 1857 г. группа итальянских революционеров – Ф. Орсини, Д. Пьери, А. Гомес и К. Д. Рудио – составили заговор против Наполеона III. Вечером 14 января 1858 г. Орсини и его товарищи бросили три бомбы, начиненные гремучей ртутью, в императорскую карету. В результате покушения погибли восемь человек, 142 были ранены, но ни сам император, ни его супруга не пострадали. Следствие установило, что бомбы были изготовлены в Англии, что стало поводом к ухудшению англо-французских отношений. Дело дошло до того, что во французских газетах начали помещать списки офицеров, готовых начать «охоту за бандитами в их собственном логове». Орсини и Пьери закончили жизнь на эшафоте, но поведение Орсини перед казнью, его письма к императору и к итальянской молодежи вынудили Наполеона III пересмотреть и изменить политику в отношении итальянских государств.

В конце 1850-х гг. российская секретная служба была вынуждена констатировать успехи эмиграции в области пропаганды. В политическом обозрении Третьего отделения за 1858 г. отмечалось, что «несколько раз уже были делаемы распоряжения к строжайшему наблюдению по границам нашим и внутри Империи, дабы не было допускаемо ни ввоза в Россию изданий Герцена и других вредных сочинений, ни обращения их в наших пределах; но, несмотря на это, помянутые книги или выписки из них появляются у довольно многих лиц. Кроме водворения оных скрытыми путями и привоза путешественниками, заграничные комиссионеры иногда, без всякого требования, присылали подобные книги к нашим правительственным или частным лицам и к книгопродавцам. <…>

Донесения штаб-офицеров Корпуса жандармов доказывают, что запрещенные издания преимущественно обращаются в С.-Петербурге и Москве. В губерниях Западных, Прибалтийских и в Финляндии, где русские книги не читаются, о сочинениях Герцена почти не знают. Во внутренних губерниях известны более других изданий „Колокол“ и „Голоса из России“. Впрочем, сколь трудно приобретать у нас подобные книги, видно из того, что даже случайные люди, желающие из любопытства иметь о них понятие, иногда, при всем старании своем, не могут их достать. Если они передаются от одного к другому, то с величайшею осмотрительностью и лишь по личной особенной доверенности.

Обнаружение, кем и какими способами пересылаются из России за границу рукописи неблаговидного содержания, составляло предмет особенного внимания. Но сношения эти производятся с такою осторожностью, что, хотя имеется отдаленное подозрение на нескольких лиц: Кошелева, Самарина, Селиванова, Павлова, Погодина, Пальчикова, Тетеру и других, однако ж, доселе не было возможности их обличить <…>

По всему вышеизложенному необходимость заставляет ограничиться ныне принятыми мерами, т. е. общим таможенным досмотром, обыском тех лиц, которые заподозрены, и секретным наблюдением».

Секретное наблюдение за эмигрантами пока еще находилось в стадии становления – ранее Заграничная агентура, устанавливая корреспондентскую сеть и каналы распространения антиправительственной литературы, ограничивалась наружным наблюдением. Выполнить это было непросто по двум причинам. Во-первых, в Третьем отделении еще не имелось достаточно квалифицированных кадров, работающих непосредственно в среде российской эмиграции. Во-вторых, корреспондентские связи Герцена на тот момент были хорошо ограждены системой «почтовых ящиков» (адресов), специальными шифрами и другими мерами конспирации.

Навыки конспирации эмигранты постигали и с помощью иностранных инструкторов. В воспоминаниях народовольцев, в частности, отмечается, что рецепт химических чернил был получен ими от Дж. Мадзини. Система построения подпольных организаций по принципу «пятерок» также заимствована из западного опыта.

Тем не менее в 1858 г. сотрудникам Третьего отделения удалось раскрыть некоторых корреспондентов, направлявших Герцену материалы из России. Были арестованы и сосланы под надзор полиции Г. И. Миклашевский и Ю. Н. Голицын.

В конце 1850-х гг. в Российской империи среди части разночинцев и мелкопоместного дворянства получает распространение теория народничества (русского социализма). Идеологами этой теории являлись М. А. Бакунин, А. И. Герцен, Н. А. Добролюбов, Н. П. Огарев, Н. И. Сазонов, Н. Г. Чернышевский, которые выдвигали цель «достижения социализма как общества справедливости». Во главу угла ставилась сельская община с ее коллективизмом и самоуправлением. По мнению народников, России надлежало миновать период капитализма с его неизбежными пороками и двигаться непосредственно от крепостничества к социализму. При этом преобразования желательно было провести «сверху» (с помощью радикальных реформ), чтобы избежать кровавой революции «снизу». Именно в этот период «Огарев и Герцен пришли к решению, что в России создание тайного общества „полезно, возможно и необходимо“».

В 1858 г. по обвинению в пытках во время допросов был арестован комиссар полиции Пруссии Вильгельм Штибер. Суд оправдал его за недоказанностью вины, но под давлением общественности комиссар лишился должности. Заметим, что прусская полиция тех лет была службой многопрофильной: ее сотрудники занимались охраной высших должностных лиц, цензурой, разведкой и контрразведкой, политическим и уголовным сыском. Что же касается Штибера, то, по одним данным, он был приглашен в Петербург, по другим – приехал самостоятельно, но, как бы там ни было, этот человек способствовал реорганизации российских спецслужб (в основном службы криминального сыска). Разумеется, не забывал он и об интересах Пруссии, и эта сторона его деятельности не осталась незамеченной соответствующей службой российской контрразведки. Мастер интриги и шпионажа, Штибер сотрудничал и с Третьим отделением – в части обеспечения безопасности российского императора во время его пребывания за границей.

В 1859 г. в эмиграцию отправился представитель высшей российской знати – «князь-республиканец» П. А. Долгоруков. Кроме немалых денег, он вывез огромное количество документов, в том числе и секретных, которые собирал и систематизировал в течение двадцати предыдущих лет. В этих документах содержались весьма нелицеприятные сведения не только о самых знатных фамилиях Российской империи, но и об императорской семье. Будучи обозлен на правящую верхушку, которая не допустила его, «такого умного и талантливого», ко двору, Долгоруков пригрозил через герценовский «Колокол», что задаст «соли и перца» «большим персонам» в Петербурге. Естественно, этот демарш напугал многих, и шеф жандармов Василий Долгоруков, кузен эмигранта, стал прилагать всевозможные усилия для возвращения своего опального родственника и его архива в Россию.

Развернувшаяся «битва бульдогов под ковром» сыграла в деятельности Третьего отделения и его Заграничной агентуры крайне отрицательную роль. И так не очень значительные силы и средства политической полиции были брошены не на борьбу с истинными заговорщиками, а на междоусобицу в дворянских верхах.

В конце апреля 1859 г. началась австро-итало-французская война, которая положила начало объединению Италии «сверху» под главенством правившей в Пьемонте Савойской династии. Одним из героев этой войны стал Джузеппе Гарибальди, командовавший корпусом альпийских стрелков. В следующем году Гарибальди сформировал добровольческий отряд (знаменитую «тысячу»), во главе которого выступил на помощь восставшим на острове Сицилия. В составе «тысячи» были и русские: отставной полковник Н. П. Дитмар, переводчик Л. И. Мечников и М. С. Бейдман. Последний окончил военное училище, а затем тайно покинул Россию и сотрудничал с Герценом.

В 1860 г. бежал за границу и обосновался в Лондоне один их разоблаченных герценовских корреспондентов Ю. Н. Голицын.

В это же время в Париже издается книга Ф. Духинского «Peuples Aryas et Tourans», в которой автор задолго до Гитлера провозгласил расовую теорию защиты Европы от «варварской Московии». Основная идея этого окатоличенного украинца заключалась в противопоставлении «культурных» и «отсталых» народов. По Духинскому, поляки и украинцы (последних автор и именует «русскими») являются народами арийскими, а «москали» – это «народ туранский», произошедший от смеси монголов и финнов. «Россией», по Духинскому, должна считаться Малороссия, а «настоящий русский» (то есть украинский) язык является диалектом польского языка. «Московский русский язык» – это поверхностно усвоенное «монголо-финскими варварами» под влиянием Рюриковичей славянское наречие. На основании вышеизложенного Духинский делает вывод, что Московия – это варварская азиатская страна, представляющая угрозу европейской культуре. Защитить Европу от восточных варваров может только Великая Польша, восстановленная в границах 1772 г.

Расистская теория Духинского получила распространение на Западе, причем некоторые ее элементы присутствуют в умах части западной и украинской общественности до сих пор.

В 1860 г. дипломат и разведчик генерал-адъютант граф Н. П. Игнатьев в докладной записке на имя Александра II предложил реорганизовать систему охраны государя. Но император, любивший вести открытый образ жизни, счел подобные меры преждевременными и ограничился усилением Главного караула Зимнего дворца.

После ухода П. А. Шувалова в МВД в руководстве столичной полицией началась кадровая чехарда. В июне 1860 г. петербургским обер-полицмейстером назначается А. Л. Потапов. Но уже в ноябре его сменяет друг детства императора А. В. Паткуль.

Государь не подозревал, что близкие к Н. Г. Чернышевскому сотрудники «Современника» М. А. Антонович и Г. З. Елисеев уже вынашивали планы похищения цесаревича. Для реализации замысла заговорщики планировали использовать несколько сотен революционно настроенных вооруженных студентов. Отметим, что в то время около трети студентов Петербургского университета составляли поляки. Во время студенческих волнений предполагалось «отправиться в Царское Село, напасть на дворец и захватить наследника; затем немедленно телеграфировать царю в Ливадию: или тот должен тотчас же дать конституцию, или пожертвовать наследником…».

Двадцать первого января 1861 г. был упразднен Жандармский полк. Вместо него для несения военно-полицейской службы как в мирное, так и в военное время были учреждены:

а) один жандармский эскадрон при Главной квартире 1-й армии;

б) один жандармский полуэскадрон при штабе Сводного кавалерийского корпуса;

в) по одной команде при штабах Отдельного гренадерского и 1-го – 6-го армейских корпусов.

Второго февраля принимаются меры к усилению личной охраны императора. В этот день государь повелел:

«Л.-Гв. Черноморский казачий дивизион соединить с Линейным казачьим эскадроном Конвоя Его Величества, образовав, по новому положению, Л.-Гв. 1-й, 2-й и 3-й Кавказские казачьи эскадроны Собственного Его Императорского Величества Конвоя».

Конвой числился в составе Министерства Императорского двора. 1-й и 2-й эскадроны комплектовались казаками Кубанского казачьего войска, в 3-й эскадрон направлялись казаки Терского казачьего войска. В составе Собственного Его Императорского Величества конвоя числилось 18 офицеров, 54 унтер-офицера, 12 трубачей и 492 казака. Командовал конвоем полковник Д. И. Скобелев. В Зимнем дворце один взвод конвоя выставлял посты в Большом Фельдмаршальском зале, в Помпеевской галерее и в Малом Фельдмаршальском зале, в кабинете и у опочивальни императора. Когда государь находился в Царском Селе, Петергофе или Красном Селе, от конвоя туда направлялся взвод при двух офицерах. Дополнительно в Петергоф наряжалась конная команда из двенадцати человек при унтер-офицере, осуществлявшая патрулирование взморья разъездами.

Важнейшим политическим решением Александра II является отмена крепостного права. Из 62 миллионов человек, проживавших в Российской империи, около 90 процентов составляли крестьяне, из них крепостными были около 35 процентов, то есть практически 20 миллионов человек. В отличие от дворянства и горожан, крестьяне не имели никаких письменно оговоренных прав. Самодуры-помещики, только по приблизительным данным, убивали в год не менее пятнадцати крепостных. Ответом были убийства помещиков (до десяти человек в год) и поджоги усадеб. Напряжение в сословной среде все более нарастало, и 19 февраля 1861 г., не без влияния прогрессивных сотрудников Третьего отделения и МВД, лучше других представлявших истинное положение крестьян, был издан высочайший указ об отмене крепостного права. После отмены крепостного права Александра II стали именовать Освободителем.

В США в феврале 1861 г. было предотвращено покушение на жизнь президента Авраама Линкольна, которое организовали его противники в штате Мэриленд. Заговор был раскрыт благодаря главе частного сыскного агентства Аллену Пинкертону. Один из пинкертоновских сотрудников, Гарри Дэвис, работавший в Балтиморе под именем «Джо Говард из Луизианы», сумел проникнуть в группу заговорщиков и узнать их планы.

Во время приезда Линкольна в Балтимор несколько заговорщиков должны были затеять драку; в этот момент другая группа, отобранная в результате жеребьевки, осуществила бы убийство президента на вокзале или, если не получится, во время следования Линкольна в открытом экипаже. Шеф балтиморской полиции Кейн сочувствовал заговорщикам, а охрана президента, как таковая, отсутствовала. В поездке из Спрингфилда, штат Иллинойс, в Вашингтон Линкольна сопровождали лишь несколько друзей и единомышленников. И если бы не Пинкертон…

Двадцать первого февраля директор железной дороги Сэмюэль Фэлтон и друг Линкольна Норман Джадд устроили в Филадельфии встречу президента с сыщиком, который представил доказательства балтиморского заговора. Одновременно информацию о заговоре получил и начальник полиции Нью-Йорка Джон Кеннеди, который самовольно приказал капитану полиции Джорджу Уоллингу послать сыщиков в Балтимор и Вашингтон.

«Слишком много серьезных опасностей грозило человеку, олицетворявшему федеральную власть. Президент должен был выступать вечером того же дня в Гаррисбурге на банкете, устроенном в его честь. Но ему предусмотрительно дали возможность рано покинуть банкетный зал и проехать к малоизвестному запасному пути, где уже стоял под парами специальный поезд, состоявший из одного вагона. Этой исторической поездкой распоряжались Фэлтон и Пинкертон, которым помогали верные и преданные люди. Внезапный отъезд Линкольна был объяснен приступом сильной головной боли.

По железнодорожной линии, на которой всякое движение было заранее прекращено, в затемненном вагоне, прицепленном к мощному паровозу, Линкольна доставили в Филадельфию. Здесь он пересел в обычный ночной поезд дороги Филадельфия – Уилмингтон – Балтимор, задержанный якобы для принятия важного багажа, который должен был в ту же ночь попасть в Вашингтон. Формально сданный кондуктору Литценбургу, тот содержал в себе лишь газеты 1859 года, адресованные Э. Дж. Аллену, отель Уилларда, Вашингтон.

По прибытии в Филадельфию президент сдержал свое обещание и подчинился всем мерам предосторожности, какие требовала охрана. Он позволил изобразить себя инвалидом, причем знаменитая миссис Кэт Уорн из пинкертоновского штаба фигурировала в роли его сердобольной сестры. Оставив за собой три последних купе последнего спального вагона в поезде, вся группа – Линкольн, Уорд Ламон, миссис Уорн, Пинкертон и его грозный генерал-суперинтендант Джордж Бангс – могла сесть в поезд, не привлекая к себе внимания пассажиров. Три работника секретной службы были вооружены.

Решив узнать, что стало с разведчиками Уоллинга, начальник нью-йоркской полиции Кеннеди сел в тот же поезд, абсолютно неузнанный частными сыщиками, которые в случае надобности должны были получить в его лице надежное подкрепление.

Но про себя Аллен Пинкертон решил не допускать никаких случайностей. По его предложению Фэлтон послал бригады специально подобранных рабочих красить железнодорожные мосты. Нанося белый слой вещества, которое, как надеялись, сделает [деревянные] мосты несгораемыми, рабочие эти одновременно могли быть использованы в качестве физической силы в случае мятежа или других актов насилия. Помимо этого, на всех переездах, мостах и запасных путях были размещены вооруженные агенты Пинкертона, снабженные сигнальными фонарями. Уэбстер и Дэвис находились в наиболее важных пунктах: первого вызвали из Перримена в Перривилл, где поезд перевозили на пароме через реку Сасквеханну.

Заключительное предупреждение получено было от Уэбстера. Тот сообщил, что отряды рабочих-железнодорожников проходят муштровку якобы для охраны имущества дороги Филадельфия – Уилмингтон – Балтимор. В действительности же, по его мнению, те намеревались не охранять имущество дороги, а разрушать его по сигналу о начале мятежа.

Таково было общее положение. Аллан Пинкертон разместился на задней площадке вагона, в котором спал новоизбранный президент; он изучал местность, по которой проезжал, и получал сигналы от людей, расставленных вдоль дороги.

Поезд мчался, все более углубляясь, на территорию врагов Линкольна. Но у каждого мостика и важного пункта вспыхивали успокоительные лучи фонарей – „все в порядке“. У Балтимора ни малейших признаков тревоги – ничего не подозревавший город мирно спал. В те дни спальные вагоны, направлявшиеся в столицу, приходилось перетаскивать с помощью конной тяги по улицам Балтимора на вокзал вашингтонской линии. Можно себе представить настроение, с которым небольшая группа спутников Линкольна, сидя в вагоне, проезжала по улицам города, полного заговорщиков. Переезд прошел без всяких осложнений, но пришлось два часа дожидаться поезда, который опаздывал».

Так Линкольн уклонился от возможных убийц в Балтиморе и 23 февраля 1861 г. прибыл в Вашингтон.

Реформы, начатые царем-Освободителем, были восприняты в российском обществе неоднозначно. Большинство подданных поддерживало их, но часть общества резко критиковала. Консерваторы (в основном представители правящих классов) полагали, что реформы России ни к чему, что государь вступил на гибельный для страны путь. Либералы (в основном разночинцы) упрекали императора за слишком медленные преобразования и считали его реакционером.

С начала 1860-х гг., с подачи писателя П. Д. Боборыкина, разночинцев стали именовать интеллигенцией. Парадокс ситуации заключался в том, что непримиримыми противниками монархии стали люди, явившиеся порождением реформ Александра II.

После отмены крепостного права в ряде губерний произошли антиправительственные выступления крестьян, считавших, что их обманывают помещики. За 1861 г. зарегистрированы волнения в 1176 имениях. В 337 случаях на их подавление высылались войска, 191 раз крестьяне оказывали сопротивление полиции, нападали на солдат и т. п. Наиболее крупными были Кандеевское (Керенский уезд Пензенской губернии) и Бездненское (Спасский уезд Казанской губернии) выступления. В апреле 1861 г. в них погибли 19 и 92 человека соответственно. Жестокое подавление бунтов породило упреки в реакционности проводимого государем курса со стороны разночинцев, значительная часть которых с начала 1860-х гг. поддерживала проповедовавшиеся Герценом антимонархические идеи.

В апреле 1861 г. началась Гражданская вой на в США (Война между Севером и Югом), которая была вызвана как экономическими (таможенные пошлины, экстенсивное сельское хозяйство), так и политическими (рабство, растущая иммиграция) причинами. Несколько ранее, 4 февраля, после того как президентом США был объявлен Авраам Линкольн, шесть южных штатов – Алабама, Джорджия, Луизиана, Миссисипи, Флорида и Южная Каролина, вышедшие из состава США, – образовали Конфедеративные Штаты Америки. Второго марта к ним присоединился Техас, а после начала боевых действий в Конфедерацию в апреле – июне 1861 г. вступили Виргиния, Арканзас, Теннесси и Северная Каролина. Население двадцати трех северных штатов составляло 22 миллиона человек, здесь располагалась практически вся металлургическая, текстильная и оружейная промышленность, 70 процентов железных дорог и 81 процент банковских депозитов. Население южных штатов, часть которого не поддерживала конфедератов, составляло около девяти миллионов человек, в том числе 3,6 миллиона рабов. Боевые действия велись в основном вдоль железных дорог и рек, облегчавших переброску и снабжение войск.

Вероятно, именно события в Казанской и Пензенской губерниях убедили Александра II в неспособности части губернаторов справиться с крестьянскими выступлениями. Неудовлетворенность царя привела к смене руководства МВД – именно к этому ведомству и были приписаны губернаторы. Двадцать третьего апреля 1861 г. министром внутренних дел стал П. А. Валуев, являвшийся противником расширения политических свобод.

Весьма примечательно, что сразу после бездненских событий, глава Третьего отделения Долгоруков направил к находящемуся в отставке И. П. Липранди своего доверенного помощника А. К. Гедерштерна, чтобы узнать мнение опытнейшего сотрудника секретной службы о положении дел в стране.

Тридцатого апреля Гедерштерн доложил Долгорукову:

«Из разговоров Липранди я мог заключить, что он предвидит для России смуты и потрясения и повторение Варфоломеевой ночи. Черные эти мысли основывает он: на общем неудовольствии всех классов народа, на шаткости правительственных мер, на дурном выборе начальствующих лиц, как о том удостоверяет каждое выходящее из обыкновенного круга событие, например в Варшаве, особенно же на затруднениях, готовящихся положением о помещичьих крестьянах, которое не только не понятно для них, но при исполнении должно представить противоречия и непреодолимые препятствия и тем самым даст повод к жалобам, к ослушанию, к посягательству на имущество и жизнь дворян и к открытым возмущениям. Между тем работы остановятся, окажется недостаток в хлебе, и затем один Бог знает, что произойдет на Руси.

Внешние враги Империи, все польское ее население и в самой России – нерасположенные к правительству и стремящиеся к его преобразованию по учению Герцена и революционеров вообще понимают затруднительные обстоятельства, накопляющиеся с разных сторон и с которыми бороться правительству при безденежье и недостатке кредита почти не по силам. Посему, к несчастью, должно опасаться дурного исхода…».

Наступило время, когда революционные настроения захватили все общество.

«Служили в правительственных канцеляриях, – писал активный участник событий Н. В. Шелгунов, – и в то же время разносили революционные прокламации; секретари Сената предупреждали о вопросах, которые будут задаваться политическим преступникам; плац-адъютанты устраивали свидания с заключенными, передавали записки, жандармы и полицейские чиновники предупреждали об обысках и арестах, дочери жандармских штаб-офицеров посылали букеты политическим каторжникам».

В июне в Петербурге стала распространяться нелегально изданная революционная прокламация «Великорус». Автор (или авторы) прокламации критиковал крестьянскую реформу 1861 г. и требовал передачи крестьянам всех земель, которыми они пользовались до реформы, с выкупом «на счет всей нации». В прокламации указывалось на необходимость введения суда присяжных, свободы печати и исповеданий, самоуправления, устранения сословных привилегий. Авторство «Великоруса» достоверно не установлено и в настоящее время. Однако косвенные признаки – в первую очередь то, что прокламация была отпечатана в типографии Николаевской академии Генерального штаба, – и мемуары современников позволяют предположить, что к ее изданию были причастны офицеры В. Ф. Лугинин, Н. Н. Обручев и П. П. Трубецкой.

Неудачи политической полиции в борьбе с оппозицией привели в августе 1861 г. к назначению на должность начальника штаба Корпуса жандармов и управляющего Третьим отделением П. А. Шувалова. Шувалов лично вел дело М. С. Бейдмана, в 1861 г. нелегально прибывшего в Россию и после ареста признавшегося в подготовке покушения на императора. Это дело было настолько секретным, что не нашло отражения в отчете Третьего отделения, а после окончания следствия Бейдман был на 20 лет заключен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Возможно, связи Бейдмана вели к российским «лондонским сидельцам» или очередному «орсиниевскому» заговору, инспирированному Дж. Мадзини.

В сентябре 1861 г. в Петербурге распространялась другая прокламация – «К молодому поколению», написанная Н. В. Шелгуновым при участии М. И. Михайлова и отпечатанная в лондонской типографии Герцена. Как и в «Великорусе», в ней критиковалась крестьянская реформа. Кроме того, в прокламации содержался призыв к молодежи бороться с самодержавием, составлять «кружки единомыслящих людей» и искать союза с народом и солдатами. От императора требовалось пойти на политические реформы, ибо в противном случае «вспыхнет всеобщее восстание» и восставшие «придут к крайним мерам».

Второй и третий номера «Великоруса», распространяемые в столице в сентябре и октябре, требовали «безусловного освобождения Польши» и созыва Учредительного собрания, которое должно было разработать и ввести конституцию, предоставляющую демократические права и свободы всем гражданам. Автор «Великоруса» предсказывал неизбежность народного восстания летом 1863 г., если «образованные классы» не заставят власть устранить причины недовольства.

В сентябре – октябре 1861 г. в Петербурге, Москве, Казани и Киеве произошли студенческие волнения, связанные как с бурно обсуждавшимся в либеральных кругах проектом нового университетского устава, так и с недовольством студентами отсутствием политических преобразований. Правительство, пытаясь подавить студенческие волнения, отменило студенческое самоуправление и льготы для бедных. Эти меры вызвали массовые студенческие беспорядки, сопровождавшиеся погромами и поджогами. В Москве агенты полиции распустили слух, что «господа студенты» бунтуют, требуя восстановить крепостное право. Эта провокация привела 12 октября к избиению студенческой демонстрации «охотнорядцами» при поддержке полиции и казаков. После студенческих беспорядков петербургский военный генерал-губернатор П. Н. Игнатьев был заменен А. А. Суворовым.

В конце октября систематическое наружное наблюдение с помощью извозчиков было установлено за Н. Г. Чернышевским. Стационарное наблюдение за квартирой писателя осуществлялось из комнаты, специально снятой в доме напротив. С 17 ноября агентурные сообщения о том, что делал «объект», кто у него бывал, куда он выезжал, с кем встречался и т. п., поступали в Третье отделение почти ежедневно.

Вероятно, совокупность всех этих событий привела к усилению охраны Александра II. В конце 1861 г. по высочайшему повелению было собрано Особое совещание для выработки плана мер охраны императорской фамилии и по Главному караулу Зимнего дворца. В совещании приняли участие военный министр Д. А. Милютин, шеф жандармов В. А. Долгоруков, петербургский военный губернатор А. А. Суворов, временно исполняющий должность командующего Гвардейским корпусом великий князь Николай Николаевич (старший) и начальник штаба Гвардейского корпуса. Восьмого декабря 1861 г. по докладу министра Императорского двора В. Ф. Адлерберга специально для охраны Зимнего дворца была учреждена инструкция для особой Команды городовых стражей.

Команде поручалось осуществлять охрану всех восьми подъездов дворца: Его Величества, Ее Величества, наследника, Государственного совета, Комитета министров, Иорданского, Министерского и Комендантского. Личный состав команды определили в тридцать человек: три смены на каждый подъезд и шесть человек в резерве. Подбором кадров руководил лично военный генерал-губернатор Санкт-Петербурга. Команду сформировали из лучших городовых (фельдфебелей и унтер-офицеров) и околоточных надзирателей, а также отставных гвардейских унтер-офицеров. Всем им полагалось носить форму надзирателей петербургской полиции; жалованье составляло 411 рублей в год из сумм Министерства Императорского двора. Первоначально по вопросам службы Команда городовых стражей подчинялась приставу 1-й Адмиралтейской части. Кадровые вопросы решались петербургским обер-полицмейстером.

Произошли очередные изменения и в руководстве политической полиции. Четырнадцатого декабря на место П. А. Шувалова заступил А. Л. Потапов. Примечательно, что о деятельности Шувалова в 1862 г. не имеется практически никаких сведений. Это (учитывая его дальнейшую карьеру) позволяет сделать достаточно аргументированное предположение, что в это время он исполнял личные секретные поручения Александра II. Под руководством Потапова Третье отделение активизировало работу против Герцена, Чернышевского и внутренней российской оппозиции.

В конце 1861 г. по инициативе братьев Н. А. и А. А. Серно-Соловьевичей, А. А. Слепцова, Н. Н. Обручева, В. С. Курочкина и др. разрозненные группы разночинцев приступили к созданию единой организации. Идейными вдохновителями оппозиции являлись Герцен, Огарев и Чернышевский.

Тогда же в Царстве Польском по инициативе поручика В. Т. Каплинского и подпоручика А. А. Потебни формируется нелегальная военная организация Комитет русских офицеров (в основном поляков на русской службе) в Польше (КРОП); отделения комитета были также в части западных губерний России. Комитет представлял собой федерацию бригадных, полковых и батальонных кружков 1-й армии.

Некоторые историки считают, что стремление оппозиционеров к объединению было вызвано исключительно объективными причинами во внутренней жизни страны. Но есть и другая точка зрения: что процесс создания антиправительственного подполья в Российской империи был следствием внешнего воздействия масонских сил, ставленниками которых являлись Герцен и Чернышевский. Чернышевского даже называют главой «ордена русской интеллигенции» (или «ордена русских иллюминатов»). По нашему мнению, истину следует искать посередине. Плюс – воздействие извне. С точки зрения геополитики, любое государство всегда будет пытаться оказать влияние на соседние и на более отдаленные страны, в том числе ослабляя их с помощью внутренних конфликтов. Для этого используются государственные и негосударственные структуры, включая международные организации.

В отчете Третьего отделения за 1861 г. отмечалось, что «осторожность требовала учредить в Лондоне самое близкое секретное наблюдение как за политическими выходцами, так и за их посетителями. Предпринятые по сему предмету меры имели полный успех. Одному отправленному отсюда с этой целью лицу удалось приобресть доверие Герцена и Бакунина, которые чрез несколько времени, видя в нем полезного соучастника в деле революции, объяснили ему задуманную ими программу. Сия программа, в общих ее чертах, состоит в том, чтобы на всем пространстве России учредить отдельные кружки – каждый из пяти лиц, не более, – привлекая в члены кружков, кроме образованного класса, и мещан, и дворовых людей, как посредников между тем классом и низшим слоем народа; на составленные же таким образом кружки возложить, как ближайшую задачу, утверждение крестьян в мысли, что земля принадлежит и должна принадлежать им; вместе с тем поколебать всеми средствами доверие народа к правительству, склонять войска на сторону переворота…».

Зимой – весной 1862 г. в структурах безопасности происходят следующие события. В марте петербургским обер-полицмейстером (третьим за последние полтора года) назначается начальник 1-го (Петербургского) округа Корпуса жандармов И. В. Анненков. Команду городовых стражей, которую к тому времени стали именовать Дворцовой городовой стражей или Дворцовой стражей, подчинили флигель-адъютанту императора полковнику А. М. Рылееву, в его же подчинении находились и два пристава 1-й Адмиралтейской части.

За границу направляются руководитель Заграничной агентуры А. К. Гедерштерн и секретные сотрудники В. О. Мейер, Г. Г. Перетц и М. С. Хотинский.

В мае под председательством А. Ф. Голицына учреждается Секретная следственная комиссия по делам распространении революционных воззваний. Комиссия подчинялась непосредственно императору, оставалась вне прокурорского надзора и могла создавать отделения на местах. Таким образом, Александр II получил еще один независимый источник информации.

В мае 1862 г. императорская семья переехала в Царское Село. Вместе с ней перебазировалась и Дворцовая стража, которая несла охрану той царской резиденции, в которой в данный момент находился император. Большой Царскосельский дворец охранялся по аналогии с Зимним дворцом. Чины Дворцовой стражи (21 человек) держали под надзором не только входы во дворец, но и ближайшую к нему парковую зону. Наружную и внутреннюю охрану несли также казаки Конвоя (один взвод). Дополнительно безопасность императора обеспечивали и агенты Третьего отделения (25–45 человек), которые вели негласное наблюдение за лицами, отъезжающими из столицы в царскую резиденцию, а также за населением ближайших деревень. Полковник Рылеев поддерживал постоянную связь с военным комендантом Царского Села и начальником царскосельского гарнизона. Царскосельский и Зимний дворцы были оснащены телеграфными станциями. Летом 1862 г., после переезда императорского двора в Петергоф, под охрану были взяты Большой дворец, а также Верхний и Нижний сады и побережье Финского залива.

Параллельно с усилением охраны императора продолжались и оперативно-розыскные мероприятия в отношении лиц, подозреваемых в антигосударственной деятельности. Оперативникам Третьего отделения удалось привлечь к сотрудничеству швейцара, служившего в доме, где проживал Чернышевский, отставного унтер-офицера Шульце, и получать через него для просмотра корреспонденцию «фигуранта». В качестве кухарки к Чернышевскому внедрили супругу швейцара, которая передавала на Фонтанку документы, предназначенные для сожжения. (Таким образом достигалась комплексность наблюдения.)

Благодаря информации, полученной от Перетца, при возвращении в Петербург на пароходе был арестован отставной коллежский секретарь П. А. Ветошников, у которого при обыске обнаружили зашифрованные письма Герцена, Огарева и Бакунина к разным лицам, а также списки и адреса некоторых корреспондентов Герцена. Российские специалисты сумели эти письма расшифровать.

Седьмого июля 1862 г. арестовали Чернышевского. В результате обысков были изъяты шифрованные письма, которые также удалось прочитать.

Началось следствие по делу «О лицах, обвиняемых в сношениях с лондонскими пропагандистами». Н. Г. Чернышевский, Н. А. Серно-Соловьевич, С. С. Рымаренко, А. А. Яковлев (всего более ста человек) были арестованы; А. А. Серно-Соловьевич эмигрировал.

В сентябре 1862 г. для выявления заграничных связей Герцена в Париж, а затем в Лондон под легендой графа Альберта Потоцкого был направлен секретный сотрудник Ю. Ф. Балашевич. Отметим, что на оперативном уровне сотрудники специальных служб Российской империи умели работать достаточно квалифицированно, чего нельзя сказать о некоторых их руководителях. Именно из-за недостаточно компетентного руководства политической полицией и рядом других охранных служб империи серьезных системных агентурных позиций в антиправительственных организациях на тот момент не было. А оппозиционеры продолжали наращивать усилия в борьбе с монархией, особенно в Царстве Польском.

Весной продолжалось структурирование Комитета русских офицеров в Польше (КРОП). Отметим, что численность католиков (в основном поляков) в 1-й армии была высокой: в 1-м корпусе – 42 процента офицеров и 75 процентов унтер-офицеров и рядовых; во 2-м корпусе – 41 процент и 66 процентов; в 3-м корпусе – 22 процента и 80 процентов соответственно. Наряду с поляками в состав кружков в незначительном количестве входили в основном окатоличенные литовцы, украинцы, белорусы и русские. После ареста Каплинского в апреле 1862 г. комитетом руководили А. А. Потебня, Я. Домбровский, З. Падлевский. Членом комитета был поручик К. И. Крупский (отец жены В. И. Ленина Н. К. Крупской). Комитет установил связи с польскими сепаратистами и эмигрантскими центрами в Лондоне.

В июле 1862 г. 1-я армия и подчиненные ей корпуса были упразднены, а входившие в них части и подразделения подчинены вновь образованным военным округам: Варшавскому, Виленскому и Киевскому. Несмотря на передислокацию частей, до октября 1862 г. происходили количественный рост и внутренняя консолидация кружков КРОП: в них числилось до двухсот человек. Наиболее известными являлись кружки в 4, 5, 6 и 7-м стрелковых батальонах; Ладожском, Муромском, Смоленском и Шлиссельбургском пехотных полках; 4, 5 и 6-й артиллерийских бригадах. Члены комитета вели агитационно-пропагандистскую деятельность: распространяли печатные и рукописные прокламации и запрещенные издания, привозимых из обеих столиц или из-за границы. С ноября 1862 г. началась подготовка к вооруженному восстанию в Царстве Польском.

В число основных разработчиков плана вооруженного восстания в Польше входил один из руководителей КРОП, член польского Центрального национального комитета Ярослав Домбровский, окончивший Николаевскую академию Генштаба. План был основан на совместных действиях польских сепаратистов и русских антиправительственных сил. О высоком уровне конспирации офицеров-заговорщиков и качестве их связей свидетельствует следующий факт. Когда в августе 1862 г. арестованный Домбровский содержался в Варшавской цитадели, он продолжал поддерживать контакты с обеими организациями и участвовать в разработке детализированных планов. Это доказывает, что агентурно-оперативная деятельность Третьего отделения в военной среде находилась далеко не на должном уровне, и во многом из-за позиции высшего руководства.

По воспоминаниям участника событий, привлечение новых членов нелегальных кружков происходило буднично. «Нарисовав картину тогдашнего положения наших внутренних дел, указав на всеобщее недовольство, господин с пенсне [А. А. Слепцов] обратил наше внимание на то, что никаких настоящих реформ нельзя ждать от правительства. <…> Но народ не организован; единичные же усилия, каким бы героизмом они ни отличались, ничего не могут дать. Поэтому нужна организация. <…> Затем господин с пенсне заявил, что начало такой организации уже положено. „Вся Россия, – продолжал он, – в революционном отношении, в силу естественных и исторических условий, распадается на районы: северный – там есть еще места, где в народе до сих пор сохранилась память о вечевом строе; волжский, где Стенька Разин и Пугачёв навсегда заложили семена ненависти к существующему строю; уральский с его горнозаводским населением; средне-промышленный; казачий. Что касается до Литвы и Малороссии, то здесь должны действовать свои собственные организации; с ними великорусская организация, конечно, обязательно входит в самые тесные отношения, но как равная с равными“. Далее мы были посвящены в некоторые детали организации; помнится, все дело сводилось на целую иерархию пятерок. В Петербурге имеется центральный комитет (оратор и его сотоварищ были не более как скромные агенты центрального комитета, даже сами не знали которой степени, – так строго выдерживается в организации, тайна!); в каждом районе свой комитет, но, понятно, главное руководительство принадлежит центральному комитету».

В конце лета 1862 г. петербургский кружок стал называться Русский центральный народный комитет, с этого же времени утвердилось название «Земля и воля». Его руководители (Н. И. Утин, Г. Е. Благосветлов, Г. З. Елисеев, Н. С. Курочкин, Н. Н. Обручев) предполагали объединить на федеративных началах подпольные кружки в разных городах. Подобные кружки существовали в Петербурге, Москве, Твери, Владимире, Нижнем Новгороде, Казани, Саратове, Астрахани, Перми, Вологде, Курске, Туле, Полтаве и, возможно, в Таганроге. Самыми крупными были петербургский и московский кружки. Первый возглавляли Н. И. Утин и А. А. Слепцов, второй – Ю. М. Мосолов и Н. М. Шатилов. Некоторые кружки поддерживали связь с Герценом, Огаревым и Бакуниным. В качестве общей политической платформы были приняты положения, сформулированные в статье Огарева «Что нужно народу?» (1861 г.): освобождение народа от чиновничества, крестьянское самоуправление, сокращение армии наполовину и т. п. Землевольцы приступили к нелегальной издательской деятельности, обращенной к народу, армии и «образованным классам»: выпустили ряд прокламаций и два номера листка «Свобода».

Автор наиболее радикальной прокламации «Молодая Россия», призывавшей к свержению самодержавия, – сын помещика, студент Московского университета П. Г. Заичневский – совместно с П. Э. Аргиропуло организовал студенческий кружок, занимавшийся выпуском запрещенной политической литературы. В июле 1861 г. Заичневский попал под арест. Прокламация «Молодая Россия» была написана в заключении, затем переправлена на свободу, в мае 1862 г. отпечатана в тайной типографии в Рязанской губернии и распространялась в Москве, Петербурге и других городах. Как вспоминают очевидцы (В. Н. Линд, Л. Ф. Пантелеев и др.), арестанта без проблем посещали любые лица, которые вели с ним антигосударственные разговоры. Это показывает, что режим содержания и охраны политических противников государства являлся неудовлетворительным.

Прокламация Заичневского произвела большое впечатление на российское общество открытой приверженностью социализму и угрозами революционной расправы с царем. «Своею кровью, – говорилось в ней, – они заплатят за бедствия народа, за долгий деспотизм, за непонимание современных потребностей. Как очистительная жертва, сложит головы весь дом Романовых! <…> Мы будем последовательнее не только жалких революционеров [18]48 года, но и великих террористов [17]92 года, мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходится пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в [17]90-х годах. <…> Скоро, скоро наступит день, когда мы <…> двинемся на Зимний дворец истребить живущих там».

Таким образом, автор открыто призывал своих сторонников к совершению тягчайших государственных преступлений.

Еще один серьезный аспект прокламации – требование независимости Польши и Литвы. Заичневский стал основателем бланкистского направления в российском революционном движении. В отличие от него, руководители «Земли и воли» понимали, что могут рассчитывать на успех при захвате власти лишь в том случае, если будут опираться не только на собственные силы (подпольную организацию), но и на поддержку армии; для этого они тайно вербовали сторонников среди офицерства и вступили в контакт польскими сепаратистами. В начале декабря 1862 г. Комитет русских офицеров в Польше вошел в состав «Земли и воли».

В 1862 г. по политическим делам привлекались лейб-гвардии Саперного батальона поручик Г. Р. Посников, поручик С. Ф. Еллинский, штабс-капитан Энгель, лейб-гвардии Измайловского полка подпоручик Н. А. Григорьев, 24-го флотского экипажа юнкер В. В. Трувелер, 8-го флотского экипажа гардемарин В. А. Дьяконов. В Царстве Польском были расстреляны 4-го стрелкового батальона поручик И. Арнгольд, подпоручик П. Сливицкий и унтер-офицер Ф. Ростковский, обвиненные «в оскорблении священной особы Его Величества, в распространении между нижними чинами ложных и дерзких рассказов об особе Его Величества и о Царствующем доме, в порицании действий правительства по крестьянскому делу и в отношении к Царству Польскому, в возбуждении нижних чинов к явному неповиновению и даже бунту». Того же батальона поручик В. Каплинский и столоначальник штаба начальника артиллерии 1-й армии поручик С. Абрамович были заключены в крепость и затем сосланы. Всего в 1862 г. за политические преступления подверглись следствию и суду до 130 офицеров, в том числе 4 штаб-офицера, 15 капитанов и штабс-капитанов и 111 младших чинов.

Но другие продолжали действовать в подполье. В основном это были польские офицеры на русской службе. Один из них – З. Сераковский, сын беспоместного дворянина, участника восстания 1830–1831 гг. В 1848 г. за попытку бежать за границу Сераковский-младший был сослан рядовым в Оренбургский отдельный корпус, где сблизился с Т. Г. Шевченко. В 1856 г. он возвратился в Петербург и в следующем году основал подпольный офицерский кружок в Николаевской военной академии Генерального штаба. С 1861 г. Сераковский служил в Генштабе в чине капитана, ведал военно-уголовной статистикой. Во время заграничных командировок 1858–1862 гг. он установил контакты с Герценом и Огаревым, польской эмиграцией, встречался с Дж. Гарибальди. Действовал он весьма профессионально.

К 1862 г. разрозненные кружки в Николаевской военной, Михайловской артиллерийской и Николаевской инженерной академиях, состоящие в основном из поляков, объединились в федерацию, которую историки именуют Петербургской офицерской организацией. Отдельные кружки существовали также в 1-м и 2-м кадетских корпусах; Офицерской стрелковой школе; Константиновском, Михайловским артиллерийском и Николаевском инженерном военных училищах. Из 182 членов организации, о которых имеются сведения, 110 были католиками, по сословной принадлежности 96 процентов участников – дворяне. Большинство членов офицерских кружков – выходцы из Царства Польского и западных губерний Российской империи. Не производя должного отбора в учебные заведения, российское правительство, можно сказать, само готовило военные кадры для оппозиции. Подобное будет повторяться в нашей стране неоднократно.

«Значительную часть своих усилий Петербургская офицерская организация затрачивала на агитационно-пропагандистскую деятельность. Основной ее формой было размножение и распространение разного рода нелегальных изданий. „Колокол“, „Великорус“, „Молодая Россия“ и многие другие нелегальные издания передавались из рук в руки, переписывались в тетради и записные книжки, некоторые заучивались наизусть; экземпляры „Великоруса“ неоднократно вывешивались на стенах Артиллерийской академии; агенты III Отделения, по-видимому, не без оснований, подозревали, что нелегальные издания хранились в библиотеках всех трех военных академий. <…> Организация установила тесный контакт с создателем так называемой „карманной“ типографии П. И. Баллодом в составлении и распространении прокламаций „Подвиг капитана Александрова“ и „Офицеры!“ <…> Еще более тесной была связь с фотографическим заведением студентов Медико-хирургической академии Б. Степута и Я. Бабашинского, где размножались прокламации на польском языке. <…> Кроме этого, осуществлялся регулярный обмен нелегальными изданиями со столичными землевольческими кружками, Комитетом русских офицеров в Польше <…> а также с польскими конспиративными организациями в Варшаве, Вильне, Киеве и с польской эмиграцией…».

До 1856 г., несмотря на деятельность эмиграции, решительность наместника И. Ф. Паскевича служила гарантией стабильности Царства Польского. После объявления в 1856 г. амнистии всем участникам восстания 1831 г. надзором за ними русское правительство не озаботилось. Поляки восприняли это как проявление слабости центральной власти. Вернувшись из ссылки и эмиграции (около девяти тысяч человек!), сепаратисты стали создавать конспиративные организации. Не способствовала спокойствию и постоянная смена наместников. После смерти Паскевича в январе 1856 г. эту должность исполняли: генерал-адъютант М. Д. Горчаков (1856 г. – май 1861 г.), военный министр Н. О. Сухозанет (май – август 1861 г.), генерал-адъютант К. К. Ламберт (август – октябрь 1861 г.), снова Н. О. Сухозанет (октябрь 1861 г.), генерал-адъютант А. Н. Лидерс (октябрь 1861 г. – июнь 1862 г.), великий князь Константин Николаевич (июнь 1862 г. – октябрь 1863 г.).

Пропагандируя идею независимости, многие заговорщики уверяли польское общество, что восстание будет немедленно поддержано вооруженным вмешательством Англии и Франции. В сентябре 1861 г. в Генуе открылась польская военная школа, а в октябре в Варшаве был основан подпольный «Комитет движения». Летом 1862 г. он преобразуется в Центральный национальный комитет (Centralny Komitet Narodowy), ставший руководящим центром польских заговорщиков (так называемые «красные») в период подготовки восстания. В состав Центрального национального комитета входили Я. Домбровский, И. Хмеленьский, З. Падлевский, Б. Шварце, С. Бобровский. Региональные комитеты «красных» появились в Литве и Правобережной Малоросиии.

Свои подпольные организации имели и представители партии землевладельческой шляхты и буржуазии (так называемые «белые»).

К концу 1862 г. подпольные организации охватывали около 20–25 тысяч человек. Польская эмиграция за границей производила закупки огнестрельного оружия в разных городах Европы, преимущественно в Литтихе (ныне г. Льеж). Вооруженное восстание планировалось на весну 1863 г. Однако и для эмиграции, и для руководителей заговора восстание в Польше началось спонтанно.

До начала выступления польские сепаратисты пытались скоординировать свои действия с российскими заговорщиками. В конце сентября 1862 г. в Лондоне состоялись переговоры представителей ЦНК (А. Гиллер, З. Падлевский, в. Милович) с русскими эмигрантами (А. Герцен, Н. Огарев, М. Бакунин) и членом КРО. А. Потебней. На переговорах обсуждались следующие вопросы: крестьяне и земля; вопрос о белорусских, литовских и малороссийских землях (границы 1772 г.); участие русских офицеров в польском восстании. «Лондонские сидельцы» были готовы идти на любые уступки полякам, но при этом предостерегали последних от преждевременного выступления. В ноябре – декабре 1862 г. в Петербурге прошли переговоры представителей ЦНК (З. Падлевский и В. Коссовский) с представителями Центрального комитета «Земли и воли» (Н. Утин, А. Слепцов, Л. Пантелеев) и членом КРО. А. Потебней, которые привели к формализации российско-польского революционно-сепаратистского договора.

Участник переговоров вспоминает:

«…Должно быть, в конце ноября господин с пенсне экстренно собирает нас и сообщает, что из Варшавы приехал Падлевский, делегат от Центрального польского комитета, и просит, чтобы „Земля и воля“ назначила кого-нибудь для переговоров с ним. Дело это возложили на Утина и господина с пенсне. Было два свидания; на первом из них Падлевский заявил: восстание в Польше, если только правительство не отменит набора, неминуемо вспыхнет (по времени выходило, месяца через два); могут ли поляки рассчитывать на какую-нибудь помощь со стороны русской революционной партии? Ему объяснили, что будет доведено до сведения комитета „Земля и воля“ и он получит ответ. Собрался наш комитет. Мы все сочувственно относились к польскому движению, предвидели вероятность революционного взрыва, и тем не менее категорическое заявление Падлевского, что восстание вспыхнет в самом непродолжительном времени, произвело на нас ошеломляющее и удручающее впечатление: нам казалось, что поляки идут на верную гибель. Но это уже их дело».

Принятые на переговорах решения зафиксировали в меморандуме, составленном на французском языке в двух экземплярах.

«Из меморандума явствует: а) что основные принципы, согласованные в Лондоне, признаются Центральным комитетом „Земли и воли“ „за основание союза двух народов – русского и польского“; б) что ЦК „Земли и воли“ считает ЦНК единственным представителем польского народа, а ЦНК, в свою очередь, считает ЦК „Земли и воли“ единственным представителем русского народа; в) что ЦНК будет действовать только на Правобережной Украине и что Русинский провинциальный комитет польской организации установит прямые контакты с Малороссийским комитетом „Земли и воли“; г) что хотя Россия и не подготовлена к революции, землевольцы примут меры к тому, чтобы помочь польскому восстанию действенной диверсией; д) что Комитет русских офицеров в Польше, являясь самостоятельной организацией, борющейся „за дело русской свободы и независимости“, получит от ЦНК финансовую помощь; е) что между организациями устанавливалась регулярная переписка с еженедельным обменом корреспонденции».

«В конце 1862 года, – писал участник событий, – в Царстве Польском носились слухи о восстании; уже стали появляться в лесах скопища неизвестных людей; но никто в то время еще положительно не думал о возможности явного мятежа. Никому не приходила в голову мысль о такой дерзости; а между тем вооружение шло деятельно, поляки готовили оружие, порох, и т. п.; почти в каждом семействе шили одежду, конфедератки, щипали корпию. Местная полиция, состоявшая исключительно из поляков, конечно, знала о том, но молчала. Впоследствии обнаружилось, что многие полицейские власти принимали деятельное участие в приготовлении к восстанию и в самом мятеже.

Наши военные еще с 1861 года отдалились от поляков и не бывали в их семействах, а потому и не могли знать положительно о приготовлениях к открытому восстанию; хотя все понимали, все чувствовали, что вокруг их готовится что-то недоброе. Поляки в своих действиях и поступках в отношении к русским стали чрезвычайно дерзки, нахальны. Русскому в Польше была жизнь не в жизнь: худо и дома, еще хуже вне его. <…> Начальство не приступало к решительным мерам, полагая, что поляки опомнятся, придут в себя, и действовало мерами кротости. <…> Всякая мера правительства, клонившаяся к восстановлению спокойствия, тишины и порядка, нарушаемых поляками, выставлялась ими в виде насилия; всякое бесчинство, публичное оскорбление, наносимое русским, оправдывались по-иезуитски – патриотизмом. Словом сказать, смотря по обстоятельствам из мухи делали слона и из слона – муху.

Чем меры правительства были снисходительнее, тем поступки поляков были нахальнее. Когда же наконец обнаружилось, с какими людьми довелось нам иметь дело, были приняты меры решительные, но уже было поздно, и со стороны поляков все было готово к открытому восстанию. В конце 1862 года был отдан приказ по войскам: быть постоянно в готовности к действию, усилить патрули, забирать с улиц всех шляющихся по ночам и т. д. Тогда же стали доходить до начальства положительные слухи, что в лесах сбираются толпы неизвестных людей, иные являлись с дубинами, другие – с оружием. С нашей стороны стали посылать отряды для разогнания шаек. При появлении их мятежники разбегались».

Нельзя сказать, что руководство российских спецслужб ничего не знало о готовящемся выступлении, однако точное время мятежа, силы мятежников и места выступлений были выявлены в самый последний момент.

«Известие о дне, назначенном для восстания, было получено заблаговременно и немедленно сообщено Его Высочеству наместнику; но первая вспышка мятежа захватила наши рассеянные по Царству отряды врасплох». Причиной тому стала спонтанность выступления мятежников. Для того чтобы изолировать молодежь и ликвидировать кадры повстанческой организации, помощник наместника маркиз А. Велепольский выступил инициатором рекрутского набора в январе 1863 г. В списки рекрутов включили 12 тысяч человек, подозреваемых в принадлежности к подпольным организациям. Объявление рекрутского набора послужило сигналом к открытому выступлению, уклонившиеся от набора вышли из Варшавы и составили первые повстанческие отряды. Всего к началу 1863 г. в рядах повстанцев насчитывалось около 25 тысяч человек.

Военными руководителями восстания являлись в основном офицеры русской службы ранее присягавшие на верность Александру II. Диктатором восстания объявили Людвика Мерославского, который вначале осуществлял руководство из Парижа.

Мятеж начался в ночь с 10 на 11 января 1863 г. с нападения на спавших в казармах солдат ряда гарнизонов (наиболее крупные – в Плоцке, Кельцах, Лукове, Курове, Ломазах и Россоши). Однако устроить польскую Варфоломеевскую ночь не удалось. Русское командование учло уроки 1830–1831 гг., и все крепости Царства Польского остались в руках правительственных войск. Даже небольшие группы русских солдат храбро защищались, поэтому успехи повстанцев были незначительны.

К 20 января войскам было приказано сосредоточиться и выслать подвижные колонны для разгона и уничтожения мятежников. Многие уездные города и фабричные центры при этом остались без войск, и в них началась пропаганда со стороны повстанцев, а на заводах стали изготовлять оружие и формировать боевые отряды. Западная и южная границы Польши охранялись Пограничной стражей, численность которой не превышала трех тысяч человек. Без поддержки армии в начальный период мятежа пограничникам приходилось вести круговую оборону против повстанцев.

Чтобы заручиться поддержкой русских антиправительственных организаций и собственных крестьян, польские заговорщики использовали лозунг борьбы с царизмом с последующей передачей власти в руки народа. На деле руководители Центрального национального комитета преследовали другую цель – восстановление независимой Польши в границах 1772 г. В программе восстания, составленной Л. Мерославским, говорилось:

«Пусть обольщают себя девизом, что этот радикализм послужит для нашей и вашей (польской и русской) свободы: перенесение же его в пределы Польши будет считаться изменой отчизне и будет у нас наказываться смертью как государственная измена».

Под радикализмом Мерославский понимал идею социалистической революции. По мнению большинства руководителей заговора, власть должна была перейти в руки польской шляхты.

После начала восстания офицеры-поляки действовали не менее коварно, чем при его подготовке.

«Жверждовский, – писал очевидец, – воспользовался совершенным доверием командира корпуса барона Рамзая и вызвался сам доставить в действующую армию громадный транспорт с оружием, боевыми припасами, деньгами, мундирными и амуничными вещами под прикрытием сильного отряда, и сдал этот транспорт вместе с прикрытием в литовских лесах повстанцам; а затем вскоре явился под именем Топора одним из главных начальников Литовского революционного отдела. Карьера его была непродолжительна: он сделал неудачную попытку овладеть городом Борисовым, был отбит, а потом в одной битве попал в плен и повешен Муравьевым».

«С середины января 1863 г. деятельность Петербургской офицерской организации сосредоточилась главным образом на оказании помощи восстанию всеми доступными ей средствами. Участники организации старались привлечь сочувствие общественности на сторону восставших и активно работали над распространением соответствующих нелегальных изданий. <…> Ряд офицеров, состоявших в организации или находившихся под ее влиянием, всячески уклонялись от назначений в войска, осуществлявшие карательные функции, причем среди них были как поляки, так и русские. <…> Примерно 40 % участников офицерской организации оставили службу, чтобы перейти на сторону повстанцев, причем многие из них, пробравшись в район восстания (главным образом в северо-западные губернии), возглавили там повстанческие отряды или стали в них командирами подразделений. <…> Оставшаяся в Петербурге часть офицерской организации занималась мобилизацией материальных средств для нужд восстания, снабжением повстанческих отрядов оружием, боеприпасами, топографическими картами, помощью революционерам, вынужденным перейти на нелегальное положение. <…> При этом офицерская организация довольно долго сохраняла взаимодействие как с польскими повстанческими организациями в Вильне и Варшаве, так и с руководством „Земли и воли“…».

Тридцать первого марта государь объявил амнистию для всех сложивших оружие, но успеха она не имела. В России складывалась крайне опасная ситуация. Сепаратисты широко применяли тактику партизанской войны, и только слабая тактическая и огневая подготовка партизан, отсутствие у них современного оружия и решительные действия русских войск не позволили им развернуть затяжную партизанскую войну. Имелась и реальная угроза высадки британских и/или французских десантов в Курляндии. В Дунайских княжествах, Галиции и Познани усиленно вербовались волонтеры и формировались рейдовые повстанческие отряды в юго-западные губернии России. Существовала и опасность мятежа во внутренних российских губерниях. С этой целью повстанцы направляли специальных агитаторов, которые должны были распространять «казацкую гайдаматчину» против всех представителей царского правительства: попов, чиновников и военных. Также организовывались морские десантные партии.

В Европе поляки приступили к информационной войне. Основные польские комитеты, ведавшие агитацией, пропагандой и сбором средств, располагались в Париже (центральный), Лондоне, Цюрихе, Брюсселе, Генуе, Стокгольме и Константинополе. «Европейская журналистика, на приобретение содействия которой Парижский центральный комитет не жалел денег, деятельно волновала умы европейского общества и поддерживала враждебное России движение. Митинги в пользу Польши составлялись в Англии, в Швейцарии и Италии, где главными деятелями являются Антонио Мости, агент Мадзини, и Бертани, агент Гарибальди. В Швецию в начале марта отправлены были два члена тайного комитета, Янушевич и Новицкий, с целью возбудить волнения в Финляндии».

В начале восстания в своих воззваниях польские инсургенты именовали русских «москвой» (с маленькой буквы), а белорусов и украинцев – русскими или русинами. Затем для обозначения юго-западных губерний Российской империи поляки стали использовать название «Украина». Вскоре польские и малороссийские сепаратисты (первую скрипку в этом союзе играли поляки) стали пропагандировать идею отдельной украинской нации и отдельного государства.

Наиболее опасная попытка поднять военно-крестьянское восстание в поддержку поляков была предпринята в Поволжье весной 1863 г. Ее главными организаторами были поляки: французский подданный инженер И. Ф. Кеневич, поручик 48-го Одесского пехотного полка М. А. Черняк, штабс-капитан 4-го резервного батальона Охотского пехотного полка Н. К. Иваницкий, подпоручик 4-го резервного батальона Томского пехотного полка А. Е. Мрочек и подпоручик 4-го резервного батальона Азовского пехотного полка Р. И. Станкевич.

По поручению польского резидента Кеневича вольноопределяющийся Нижегородского батальона Внутренней стражи поляк Ю. Бензенгер, член московской «Земли и воли», составил подложный царский манифест о «полной свободе». Манифест в большом количестве был отпечатан поляками в типографии норвежского города Фридрихсгам. Русский шрифт был похищен служащим сенатской типографии в Петербурге поляком Л. Киявским. «Манифест» переправили в Россию через Финляндию, а типографию сожгли, чтобы не оставлять полиции Норвегии никаких улик.

Центром восстания Кеневич выбрал Казань, руководствуясь следующим соображениям: 1) город был крупным революционным центром, здесь было свое отделение «Земли и воли», организованное по типу общества иллюминатов; 2) в Казани имелся университет, то есть значительное количество оппозиционно настроенной молодежи; 3) в войсках, расположенных в Казанской губернии, находилось много офицеров и солдат польского происхождения, на поддержку которых можно было рассчитывать; 4) крестьянство Казанской губернии, хоть и напуганное бездненскими событиями, несомненно, помнило времена Разина и Пугачёва и могло содействовать восстанию. Для связи с регионом Кеневич использовал Черняка – члена офицерского кружка Сераковского, двоюродный брат которого, Иваницкий, командовал ротой в Казанской губернии.

Пятнадцатого марта 1863 г. Черняк и Иваницкий вступили в переговоры с членами студенческих кружков (Бургер, Полиновский, Сергеев, Жеманов и др.). «“Восстание нужно начинать как можно скорее, – говорил Черняк. – Вряд ли мы дождемся когда-нибудь в другой раз такого благоприятного стечения обстоятельств для начала восстания, как теперь. Восстание, происходящее в Польше, стягивание туда русских войск, повсеместное недовольство крестьян реформою – все это облегчает организацию восстания“. По мнению Черняка, восстание должно начаться с Казанской губернии, как самой удобной в стратегическом отношении. Отсюда оно пойдет вниз по Волге, перейдет на Урал и Дон, а с Дона его направят так, чтобы оно соединилось с восстанием в Польше. Начинать восстание нужно до начала полевых работ.

После Черняка стал говорить Иваницкий. Он развил подробно план восстания в Казани.

“Забрать Казань, – говорил он, – очень легко. Для этого стоит только обезоружить солдат, находящихся в городе, а это ничего не стоит. В самом деле: у каждой казармы стоит по два человека – один внутри, другой снаружи. Стоит только убить этих часовых, и спящие солдаты не услышат, как из казарм унесут ружья. Затем можно выпустить из тюрем арестантов“.

Полиновский возразил, что это поведет только к грабежу и убийствам.

Иваницкий не согласился и указал, что, когда во время осады Севастополя прибегли к этой мере, никаких грабежей не было; напротив, арестанты геройски действовали на укреплениях Севастополя.

„Захватив из казарм ружья, – продолжал Иваницкий, – нужно в ту же ночь забрать казначейство и арестовать губернатора. Тогда Казань в наших руках. Взятие ее произведет сильное нравственное влияние на народ, который скажет тогда, что если уж Казань взята, то значит – сила. Забрав Казань, нужно немедленно разослать людей по деревням, чтобы там вооружались – кто косой, кто чем попало – и чтоб шли в Казань. Если нас потом вытеснят из Казани, – добавил в заключение Иваницкий, – то мы без всякого препятствия отступим к уральским заводам, а там такая местность, что и сам чорт не сыщет“.

Один из присутствующих спросил Черняка, что он может сказать о настроении народа и какими средствами их партия думает действовать на народ. Черняк заявил, что на первый вопрос он не может дать определенного ответа, пока донесения разосланных по России агентов не выяснят положения; однако он знает, что на Дону и в Киевской губернии готовится восстание. На второй вопрос Черняк ответил, что их партия решила действовать на народ от имени царя и для этой цели заготовила манифесты, в которых крестьянам обещаны земля и разные права».

После того как переговоры успешно завершились, Черняк отбыл в Москву, чтобы наладить поставку денег, оружия и распространить нескольких сотен экземпляров «царского манифеста». А Иваницкий привлек к делу восстания Мрочека и Станкевича и стал проводить агитацию среди казанских студентов. Один из студентов, И. Глассон, получивший задание связаться с Симбирском, направил анонимное письмо о готовящемся заговоре казанскому губернатору Тимашеву, а сам отправился прямиком в Петербург, где явился в Третье отделение. Остальное было делом техники. Благодаря своевременно полученным сведениям и решительным действиям местных властей вооруженное выступление было предотвращено, а заговорщики арестованы. Руководители заговора: Иваницкий, Кеневич, Мрочек, Станкевич и Черняк – расстреляны.

В ночь на 11 марта 1863 г., в то время как Кеневич вел подготовку Казанского заговора, из английского порта Саутгемптон вышел британский пароход Ward Jackson. На его борту находилось 145 человек (108 поляков и 37 иностранцев). Цель экспедиции заключалась в высадке десанта на балтийском побережье между Мемелем и Полангеном (ныне Клайпеда и Паланга) с тем, чтобы доставить оружие в Литву и отвлечь часть русских войск из Польши. Из огнестрельного оружия и боеприпасов на пароходе имелось три нарезных орудия, до 1200 нарезных карабинов Минье, 100 тысяч патронов для карабина, 2 миллиона капсюлей и 50 центнеров пороха. Командовали экспедицией уже известный читателям Т. Лапинский и комиссар революционного правительства Польши в Литве И. Демонтович. В подготовке экспедиции принимали участие В. Замойский, Р. Чарторыйский, Ю. Цверцякевич, Дж. Мадзини, А. Ледрю-Роллен, К. Маркс, А. Герцен и Н. Огарев.

Меры конспирации, предпринятые поляками, оказались недостаточными. Уже на стадии подготовки русское посольство в Лондоне получило информацию о замыслах поляков от комиссионера экспедиции Тура. Затем к Лапинскому в качестве волонтера поступил сотрудник Заграничной агентуры Стефан Поллес (Тугендгольд), знавший польский, немецкий, английский, французский, итальянский и русский языки. А перед самым отправлением на рейде Саутгемптона встал русский 12-пушечный корвет. Это очень обеспокоило Лапинского.

«Поручив Демонтовичу свезти на пароход сколь возможно поспешнее все, что еще не было свезено, начальник экспедиции отправился потолковать о своем горе с Маццини. <…>

Дело в том, что подле нашего парохода очутился русский военный корвет. Он, конечно, пойдет за нами и в открытом море, вероятно, не посмотрит на то, что у нас великобританский флаг, нападет на нас и потопит в несколько минут. Нужно его во что бы то ни стало задержать, хотя б на 24 часа: испортить у него машину. На русских военных судах машинисты большей частью иностранцы; стало быть, это <…> простой денежной вопрос. <…>

Потом [он] и сам отправился на пароход и оставался там до поздней ночи, наблюдая за перевозкою вещей, которая все еще продолжалась. Видно было, что с русского корвета зорко следят за всем, что делается на Вард-Джаксон. Несколько подзорных труб были постоянно в работе. На ночь, однако, начальник экспедиции перенесся в последний раз на свою квартиру <…> спал плохо, и как только стал на рассвете одеваться, ему подали карточку, где было написано карандашом: Bianchi. Он велел просить, и когда гость вошел к нему, полковник долго в него всматривался и никак не мог понять такой метаморфозы: Маццини <…> был пожилым итальянцем с проседью, а теперь стоял перед ним рыжий англичанин средних лет и, улыбаясь, говорил самым чистым английским языком следующее:

– Извините, не успел преобразиться, как следует. Я прямо из „кнайпы“, где собираются моряки с целого света; не был еще и у Джузеппе, чтобы только вас скорее успокоить; то, чего вы желаете, будет непременно. Русский корвет тронется за вами не иначе как через два дня после вашего выхода. Вся история стоит 62 фунта».

Благодаря подкупу портовых чиновников, корвет за пароходом не отплыл.

Четырнадцатого марта в шведском порту Хельсингборг к экспедиции присоединился Михаил Бакунин. А через два дня в Копенгагене команда во главе с капитаном-англичанином покинула судно, не желая плыть под пушки русских фрегатов. Новая команда из датчан привела судно в шведский порт Мальме 18 марта. Но к тому времени о продвижении экспедиции стало известно в Петербурге, и по требованию России шведское правительство пароход задержало. Из Мальме Бакунин писал «о печальной неудаче экспедиции, великолепно задуманной, но из рук вон плохо исполненной, а главное – слишком поздно отправленной. Успех ее был возможен только при соблюдении двух условий: быстроты и тайны. Ее проволочили непростительным образом <…>. Наконец, главным условием был выбор хорошего, смелого капитана, от честной решимости которого зависит весь успех дела. Вместо этого выбрали отъявленного труса и подлеца и тем убили всякую возможность успеха».

Во время двухмесячного пребывания поляков в Мальме бо́льшую часть оружия шведы конфисковали, но часть полякам удалось спрятать. Бакунин, чья экспрессивная натура требовала немедленных действий, отправился в Стокгольм. Кое-кто из десантников дезертировал. Лапинский нанял парусник Emilie, на котором около 90 повстанцев (включая вновь набранных) 3 июня вновь отправились в путь. Они должны были высадиться на берег в Куршском заливе, а затем, пройдя прусскую территорию, перейти в Литву и двинуться на соединение с польскими партизанами, чтобы организовать новый очаг восстания. Но попытка высадки 11 июня не удалась: 24 человека утонули. Оставшиеся в живых вернулись на парусник, который доставил остатки экспедиции на шведский остров Готланд. Затем уцелевшие вернулись в Англию. Так бесславно кончилась очередная попытка северного десанта на территории Российской империи.

Постепенно были подавлены и все очаги сопротивления на территории Северо-Западного края. Решительные действия М. Н. Муравьева, назначенного в мае 1863 г. виленским генерал-губернатором, были поддержаны подавляющим большинством местного населения. Во многих районах Белоруссии и Малороссии повстанцы натолкнулись на сопротивление крестьян. Мужики, помнившие поведение польских панов, «хватали там польских революционеров и отдавали их в руки русских властей, подчас убивали схваченных, подвергая их предварительно истязаниям и пыткам». Например, в апреле 1863 из Динабурга (ныне г. Даугавпилс, Латвия) в Дисну (Белоруссия) был отправлен транспорт с оружием, который охраняли восемь солдат. Польские помещики А. Моль и Л. Плятер собрали около ста человек своих холопов и овладели обозом. Узнав об этом, местные крестьяне напали на помещичьи усадьбы, схватили панов и передали их военным властям. Через месяц мятежников повесили в Динабургской крепости.

Польские и русские революционеры, особенно в Лондоне и Париже, называли Муравьева «вешателем», тщательно замалчивая факты расправ повстанцев с мирными жителями и пленными русскими солдатами. Террористические и карательные акции у поляков осуществляли специальные группы – «кинжальщики» и «жандармы-вешатели». За 1859–1863 гг. мятежниками совершено не менее двух тысяч убийств русских солдат, чиновников и мирных жителей. Муравьев же действовал в соответствии с законодательством Российской империи: он ввел военно-полевые суды, которые по законам военного времени приговорили к смерти 128 человек – офицеров-изменников, террористов либо лиц, уличенных в зверствах и мародерстве.

Во время Польского восстания 1863–1864 гг. активизировалась деятельность английских, турецких и французских эмиссаров на Черноморском побережье Кавказа. Лондонский и Константинопольский черкесские комитеты были связаны и с парижским центром польской эмиграции. В Константинополе, являвшемся главным центром снабжения кавказских горцев оружием и боеприпасами, черкесским комитетом руководил полковник турецкой армии В. Иордан, связанный с В. Чарторыйским. Предотвратить высадку небольших партий людей в многочисленных бухтах было затруднительно, поскольку после Крымской войны Россия не имела на Черном море военного флота. Всеми этими факторами и воспользовались организаторы очередной интернациональной партизанской экспедиции.

В начале сентября 1863 г. экспедиция, прибывшая на двух английских пароходах (Chesapeakbay и Samson), высадилась в порту Вардан (район г. Сочи). Груз составлял шесть пушек, оружие, боеприпасы и амуницию для 150 человек. Десантом из 16 человек (7 поляков, 4 черкеса, 3 турка и 2 француза) командовал польский полковник К. Пржевлоцкий, за высадку отвечал французский капитан Маньян. К экспедиции присоединились до трехсот горцев из адыгских племен, затем отряд отправились в Туапсе. Пржевлоцкий и его люди намеревались реорганизовать черкесское сопротивление, а также сформировать польский легион, чтобы (как и Лапинский) открыть «второй фронт» в тылу русских войск.

Отряд полковника З. Милковского (ок. 2000 человек) должен был двинуться из Дунайских княжеств на юг России, чтобы поднять восстание среди русских старообрядцев. Однако в районе села Костангалия (ныне Молдавия) он был разбит.

Не привела к практическому результату и деятельность Пржевлоцкого.

Но попытки поднять мусульман Кавказа против Российской империи продолжались. В конце марта 1864 г. подобные планы обсуждались в Каире на секретной встрече В. Чарторыйского с турецким визирем Фуад-пашой, однако они не были осуществлены.

В августе 1863 г. император отозвал великого князя Константина Николаевича с поста наместника и назначил на его место Ф. Ф. Берга. Применение против повстанцев регулярной армии в сочетании с приговорами военно-полевых судов и ростом авторитета центральной власти позволило стабилизировать положение. Крестьянам, которые способствовали подавлению мятежа, было предоставлено право сохранить огнестрельное оружие.

Польский мятеж 1863 г., особенно после получения информации о зверствах восставших, не нашел сочувственного отклика в России. Решительные действия русских генералов были восприняты в российском обществе с пониманием. Влияние «Колокола», ставшего рупором мятежников и утверждавшего, что Россию охватил «сифилис патриотизма», заметно уменьшилось, его тираж сократился. Следует отметить, что «сифилисным» Герцен признавал именно русский патриотизм. Английский, французский или польский патриотизм он приветствовал и призывал польских повстанцев истреблять проклятых русских офицеров и солдат.

В конце декабря в Варшаве было учреждено Центральное военное полицейское управление, генерал-полицмейстером которого был назначен генерал-майор Ф. Ф. Трепов. Должность варшавского обер-полицмейстера исполнял генерал-майор Л. И. Левшин. В конце марта военная полиция захватила почти весь «ржонд народовый» (правительство восставших). Его председателя, бывшего подполковника русской службы Р. Траугута, и членов «ржонда» Р. Краевского, Ю. Точиского, Я. Езеранского, Р. Жулиньского казнили.

После подавления мятежа Царство Польское получило название Привислинский край, автономия была упразднена, поляки выведены из состава местной администрации. Вместе с тем царское правительство было вынуждено провести в Привислинском крае в 1864 г. крестьянскую реформу, признав, по существу, аграрные преобразования, осуществленные в ходе восстания. Для освобождения крестьян в Варшаву был направлен Н. А. Милютин, который по повелению императора провел реформу на худших для шляхты (по сравнению с помещиками в Центральной России) условиях.

Подчеркнем, что мятеж 1863 г. стал возможен не только вследствие сепаратистских настроений польской шляхты и непоследовательных действий русского правительства, но и активной пропаганды, которая велась из-за рубежа. Отечественные спецслужбы извлекли из этих событий уроки и параллельно с агентурно-оперативной работой стали заниматься пропагандистской деятельностью. Наиболее успешную контрпропаганду во время событий 1863–1864 гг. вел издатель газеты «Московские ведомости» М. Н. Катков. Его успеху способствовало то, что слово «патриотизм», использовавшееся Герценом для России (но не для Польши, Великобритании и Франции) в негативном смысле, для подавляющего большинства российских подданных в те годы не было просто словом.

В ходе польского мятежа 27 сентября 1863 г. Александр II утвердил (на два года) Положение и штаты Главного управления Генерального штаба (ГУГШ). В составе ГУГШ были образованы два отделения: 2-е (Азиатское) и 3-е (Военно-ученое), на которые возлагались разведывательные функции. «Глазами и ушами» отделений стали военные и морские агенты за рубежом. Они назначались из числа офицеров Генерального штаба, морские агенты – из числа офицеров флота, окончивших Офицерский класс при Морском корпусе. Военные и морские агенты своим министерствам формально не подчинялись, а официально числились личными представителями императора в иностранных государствах. Высокий статус личного представителя главы государства значительно расширял возможности легальных представителей российской военной разведки в области установления оперативных контактов, в том числе и с коллегами из других стран, служил дополнительной защитой в щекотливых или рискованных ситуациях, в которые мог попасть сотрудник разведки.

Возвращаясь к событиям Польского восстания 1863–1864 гг., отметим три обстоятельства:

1) конспиративность действий заговорщиков,

2) активное взаимодействие нелегальных организаций между собой и с зарубежными антиправительственными центрами,

3) участие в подпольных организациях и антиправительственных выступлениях значительного числа офицеров русской армии.

В совокупности это свидетельствует об ухудшении качества работы политической полиции, отсутствии необходимой координации между жандармами и чинами полиции МВД и частичной потере контроля над ситуацией в вооруженных силах. Оперативные достижения российских спецслужб в армии к началу 1860-х гг. оказались утраченными. Наиболее эффективно с подпольными организациями боролся Муравьев, причем не только во вверенном ему крае, но и в сопредельных губерниях, и даже в Петербурге! Польские сепаратисты высоко оценили профессионализм своего противника, назначив за его голову награду в 25 тысяч рублей! Реакцией графа были слова: «Дадут больше!»

В начале 1864 г. российская политическая полиция вынуждена была официально признать (хотя и с оговорками) существование в Российской империи подпольной организации. «В 1863 году <…> одновременно с появлением польского манифеста от 1 февраля в С.-Петербурге были распространены печатные экземпляры воззвания на русском языке со штемпелем: Русский центральный комитет – „Земля и воля“. <…>

Возмутительные прокламации появились и в Чернигове. Показания арестованного с ними Васильковского уездного землемера Андрущенки и сообщников его, служивших в управлении Московско-Нижегородской железной дороги дворян Шатилова и Мосолова, дают повод подозревать существование революционного общества „Земля и воля“, стремящегося к ниспровержению существующего порядка и употребляющего воззвания как способ для волнования умов. К сожалению, ни один из виновных, по незнанию ли или по упорству, не указал ни членов общества, ни его место пребывания, ни его средств и деятельности.

Всевозможное старание употребляется и будет употребляться к дознанию, в какой степени возбужденное подозрение основательно, ибо действительность оного никакими ясными доказательствами не подтверждена. Во всяком случае, можно с достоверностью сказать, что грустные явления, помрачающие государственный наш быт, происходят не от народных источников, а от заграничной или польской пропаганды».

Приведенная цитата показывает, что, как мы уже отмечали, недостаточно компетентное руководство политической полицией и рядом других охранных служб империи в конце 1850-х – начале 1860-х гг. не позволило российским спецслужбам иметь серьезные системные агентурные позиции в оппозиционных организациях. А на практике в конце 1863 – начале 1864 гг. революционная активность масс в России пошла на спад. Польское восстание было подавлено, общего крестьянского восстания, на которое ориентировались землевольцы, не произошло. Многие члены подпольных кружков были арестованы или эмигрировали. В этих условиях революционная работа кружков «Земли и воли» стала замирать, и к весне 1864 г. они прекратили свое существование.

А в руководстве российских спецслужб вновь произошли изменения: в июне 1864 г. начальником штаба Корпуса жандармов и управляющим Третьим отделением был назначен Н. В. Мезенцов. Ему пришлось столкнуться с более серьезной проблемой, поскольку на смену землевольцам пришла опасная подпольная структура, члены которой не стала ограничивать себя только агитацией и пропагандой.

В последней четверти 1863 г. вольнослушатель Московского университета Н. А. Ишутин организовал студенческий кружок, примыкавший к «Земле и воле». Ядро кружка составили члены пензенского студенческого землячества П. Д. Ермолов, М. Н. Загибалов, В. С. Карачаров, В. А. Федосеев и Д. А. Юрасов; позднее к кружку примкнули Д. В. Каракозов, О. А. Мотков, П. Ф. Николаев, Н. П. Странден, В. Н. Таганов и др. После самоликвидации «Земли и воли» ишутинцы начали самостоятельную деятельность, объединив вокруг себя часть московских подпольных кружков. Средства для деятельности предоставлял Ермолов, владевший крупным имением в Пензенской губернии. Следуя идеям, выдвинутым Чернышевским в романе «Что делать?», осенью 1864 г. ишутинцы основали в Москве несколько мастерских на артельных началах (переплетную, швейную, ватную); в них они и сами работали в свободное от учебы время.

Но времени для учебы и работы оставалось все меньше, поскольку к концу 1864 г. ишутинцы установили контакты с поселившимися в Москве поляками, участвовавшими в восстании 1863–1864 гг. В декабре 1864 г. ишутинцы помогли скрываться от полиции Ярославу Домбровскому, бежавшему из московской пересыльной тюрьмы. Домбровский вышел за ворота тюремной бани в группе торговок, надев заранее приготовленные женский платок и полушубок. На улице его ожидал вольнослушатель Московского университета Б. П. Шостакович (дед знаменитого композитора), который отвел беглеца на ночлег в трактир «Крым» на Трубной площади. Следующую ночь Домбровский провел в компании Ишутина и Ермолова в доме Ипатова в Трехпрудном переулке. Впоследствии ему выправили поддельные документы, по которым он выехал за границу.

В Европе появилась новая международная структура, претендующая на роль лидера революционного движения: 28 сентября 1864 г. в Лондоне основывается Международное товарищество рабочих, получившее впоследствии название I Интернационал. Его учредителями выступили английские и французские рабочие, стремившимися создать интернациональное объединение для защиты общих классовых интересов. На учредительном собрании присутствовали также представители польских, итальянских, ирландских и немецких рабочих. В их числе был и Карл Маркс, который вошел в Генеральный совет и более узкий Постоянный комитет.

Подготовленные Марксом Учредительный манифест и Устав Международного товарищества рабочих были утверждены Генеральным советом 1 ноября 1864 г. В этих документах сформулированы в общей форме цели пролетарского движения – свержение капитализма и установление власти рабочего класса. В уставе I Интернационала зафиксировано сочетание демократических прав национальных организаций с централизацией, обеспечивавшей единство действий пролетариата.

В ноябре 1864 г. с Марксом встретился Михаил Бакунин, который стал членом I Интернационала и согласился взять на себя распространение программных документов в Италии. Однако вскоре Бакунин приступил к созданию собственного международного революционного тайного общества, позже получившего название «Интернациональное братство».

Замысел Бакунина заключался в организации широкомасштабного заговора для осуществления международной революции. В ходе этой революции современные государства подлежали уничтожению, а на их месте возникла бы свободная федерация народов, формирующаяся снизу вверх. Для реализации этой идеи Бакунин предлагал создать глубоко законспирированную, централизованную и дисциплинированную революционную организацию.

В США в ноябре 1864 г. тайный агент Конфедерации Джон Уилкс Бут собрал нескольких сторонников, которые согласились помочь ему в похищении президента. Среди них были Сэмюэл Арнолд, Джордж Ацеродт, Дэвид Херольд, Майкл О’Лафин, Льюис Пауэлл и Джон Сюрратт. Они встретились в Вашингтоне, где планировали захватить Линкольна, отвезти его в Ричмонд, штат Вирджиния, и держать заложником до тех пор, пока Север не согласиться пересмотреть свою политику относительно военнопленных.

Попытка Бута, О’Лафина и Арнолда захватить президента 17 марта 1865 г. не удалась, поскольку информация о планах Линкольна на вечер оказалась не точной. Но вскоре представился второй случай.

Утром 14 апреля Бут случайно услышал, что вечером Линкольн, генерал Улисс Грант и их жены будут на спектакле «Мой американский кузен» в вашингтонском театре Форда. Ранее игравший в этом театре и хорошо знавший его планировку, Бут мгновенно оценил представившийся шанс и собрал заговорщиков. Он предложил Ацеродту убить вице-президента Эндрю Джонсона в отеле, Пауэллу – госсекретаря Уильяма Сьюарда в его собственном доме, а сам собирался покончить с Линкольном. Ацеродт под давлением Бута нехотя согласился с планом, но в итоге напился и от покушения отказался. Пауэлл проник в дом Сьюарда, где ранил госсекретаря и его сына Фредерика; к дому его привел Дэвид Херольд.

Сам Бут проник в ложу, где находился президент, а также майор Генри Рэтбоун (Грант отдал ему свои билеты) с супругами и заблокировал дверь, чтобы никто не смог войти вслед за ним. Затем дождался, пока на сцене будут произнесены строки, за которыми обычно следовал взрыв смеха, и выстрелил Линкольну в голову. Рэтбоун попытался задержать Бута, но тот ударил его ножом в предплечье и выскочил из ложи. Несмотря на сломанную ногу, террорист с помощью Шпэнглера сумел скрыться. Затем он встретился с Херольдом, и они вместе покинули Вашингтон. Но уже 26 апреля Бут был настигнут полицией в штате Виргиния и смертельно ранен.

Весьма символично, что именно 14 апреля, на встрече с Хью Мак-Куллохом, Линкольн принял решение о создании Секретной службы Министерства финансов, которая через сорок лет станет отвечать за безопасность президента США!

Не будучи удовлетворены деятельностью легального «Общества взаимного всепомоществования», объединявшего в 1865 г. до 600 человек, Ишутин и наиболее радикальные члены его кружка создали тайное общество под названием «Организация», в которое вошли до половины членов «Общества…». Как впоследствии показал Ишутин, целью «Организации» было построение государства на социальных началах. Воскресная школа, открытая ишутинцами для мальчиков, использовалась ими для пропаганды своих идей. «Мы сделаем из этих малышей революционеров», – говорил Ишутин в узком кругу соратников. Но только пропагандистскую деятельность Ишутин считал недостаточной и полагал, что, если правительство не согласится на радикальные политические реформы, следует произвести революцию, осуществление которой и стало стратегической целью его соратников.

Группа Ишутина установила связи с подпольной петербургской группой И. А. Худякова, вернувшегося в ноябре 1865 г. из Женевы. Худяков сообщил Ишутину о существовании так называемого Европейского революционного комитета. (Вероятно, Худяков имел в виду Центральный демократический европейский комитет единения партий без различия национальностей, Международное товарищество рабочих или «Интернациональное братство» Бакунина.)

В конце 1865 г. Ишутин создает в составе «Организации» еще более тайное общество под названием «Ад». Членами «Ада», помимо самого Ишутина, стали его двоюродный брат Д. Каракозов, отчисленный из Казанского университета, а также их земляки Д. Юрасов и П. Ермолов. Излюбленным местом встреч заговорщиков был трактир «Крым», подвальный этаж которого завсегдатаи именовали «Адом».

Чтобы дать представление о намерениях революционеров, приведем отрывки из показаний, данных на следствии Ишутиным и Юрасовым.

«Ишутин: <…> Кроме этого, предполагалось устроить кружок „Ада“. Цель этого кружка была цареубийство, в случае ежели правительство не согласится с требованиями.

Члены „Ада“ должны отчуждаться от всех порядочных людей и, чтобы отвлечь от себя подозрения правительства, сделаться абсолютным[и] негодяя[ми], взяточник[ами] и вообще окружить себя самой гадкой обстановкою.

Когда членов „Ада“ наберется достаточно велико, так человек 30, то предполагалось, для пробы характера и нравственной силы членов, третью часть членов по жребию сделать доносчиками; члены „Ада“ через своих агентов знали бы об действиях всех кружков; в случае злоупотребления или недеятельности этих кружков они должны предупреждать и обязывать к непременной деятельности.

В случае революции члены „Ада“ не должны делаться вожаками и не [должны] занимать никакой высокий пост, ибо высокие положения усыпляют энергию и деятельность человека; целью членов „Ада“ при таком случае – неусыпно следить за действиями вожаков и ни в каком случае не допускать популярность вожаков в том объеме и направлении, при котором можно бы забыть основные принципы революции.

Член „Ада“ должен был в случае необходимости жертвовать жизнью своею, не задумавшись. Жертвовать жизнью других, тормозящих дело и мешающих своим влиянием. В случае убийства кого-либо член „Ада“ должен иметь при себе прокламации, объясняющие причину убийства; член „Ада“ при этом имеет с собою шарик гремучей ртути, держа в зубах во время убийства, после же должен стиснуть этот шарик зубами, а от давления гремучая ртуть производит взрыв, и посему <…> обезображивает лицо так, что потом нельзя будет узнать лицо убийцы. Это бы делалось на предмет безопасности для других членов.

Член „Ада“ должен жить под чужим именем и бросить семейные связи; не должен жениться, бросить прежних друзей и вообще вести жизнь только для одной исключительной цели. Эта цель – бесконечная любовь и преданность родине и ее благо; для нее он должен потерять свои личные наслаждения и взамен получить и сосредоточить в себе ненависть и злобу ко злу и жить и наслаждаться этой стороной жизни. <…>

Юрасов: Это общество должно было носить название „Ад“. Когда явилась эта мысль, я хорошо не припомню. Должно быть, в начале 1866 года. Может быть, даже после того, как Ишутин приехал из Петербурга и рассказал о Европейском комитете, цель которого была революция, а средства для возбуждения революции – гремучая ртуть, орсиниевские бомбы и цареубийство. Целью „Ада“ была тоже революция и даже преступный замысел против жизни государя.

Общество это должно стоять не только отдельно от „Организации“ и не быть ей известно, но его члены обязаны сделаться пьяницами, развратниками, чтобы отвлечь всякое подозрение, что они держатся каких-либо политических убеждений.

Члены его должны находиться во всех губерниях и должны знать о настроении крестьян и лиц, которыми крестьяне недовольны, убивать или отравлять таких лиц, а потом печатать прокламации с объяснением, за что было убито лицо. „Ад“, предполагалось, должен был иметь свою типографию, в которой печатать, когда нужно, прокламации. <…>

Кроме того, другие члены „Ада“ должны были следить за действиями „Организации“ и, в случае ее отклонения от пути, который „Ад“ считает лучшим, издаются прокламации, или [„Ад“] тайным образом предостерегает „Организацию“ и предлагает исправиться; если же члены „Организации“ не изменят образа действии, то „Ад“ наказывает смертью.

Если член, следивший за „Организацией“, будет узнан и арестован, то его место должен занять новый, а арестованный должен отравиться, чтобы не выдать тайны. У каждого члена тайны, предполагалось, должен быть всегда готов для отравления яд.

Кроме всего этого, „Ад“ посылает члена для покушения на жизнь государя. Пред тем как член пойдет на это ужасное преступление, он должен обезобразить себя и иметь во рту гремучую ртуть, чтобы, совершивши преступление, раскусить ее, убить тем самым себя и изуродовать лицо, чтобы не быть узнанным. В кармане его должны находиться прокламации, объясняющие причины преступления и требования, желания „Ада“».

По нашему мнению, в показаниях Ишутина и Юрасова речь идет о первой попытке создания внутри оппозиционной подпольной организации специальной многопрофильной службы безопасности.

В числе предполагаемых направлений ее деятельности можно выделить ряд ключевых подразделений секретной организации:

изучение общественного мнения и установление врагов революции – подразделение разведки;

надзор за членами организации и их ликвидация в случае предательства или саботажа – подразделение службы собственной безопасности и контрразведки;

осуществление террористических актов и цареубийство – боевая группа организации;

пропаганда революционных взглядов – подразделение активных мероприятий.

Особое внимание в деятельности «Ада» отводилось вопросам секретности и корпоративности: о группе не должны были знать агенты правительства, обыватели и даже другие революционеры. Конспирацию следовало соблюдать всем членам группы и после совершения социальной революции. Имена членов не подлежали раскрытию даже после смерти (по замыслу организаторов) – в этом смысле входившие в «Ад» люди (преимущественно студенческая молодежь) более напоминают адептов тайного ордена, чем революционеров.

В узком кругу Ишутин неоднократно говорил:

– То, что мы делали до сих пор, все это не есть дело. Господа, по моему мнению, лучше – паф-паф.

Под «паф-паф» понималось цареубийство, поскольку одним из идеалов Ишутина был итальянец Орсини.

Мнение о необходимости убийства государя все более укреплялось среди радикальных ишутинцев, поскольку освобождение крестьян, по мнению «борцов за народное счастье», затормозило назревшую революцию в России. Сторонником убийства был и Д. В. Каракозов, предпринявший первую попытку покушения на Александра II.

В то время к подразделениям охраны российского императора относились: Рота дворцовых гренадер, Собственный Его Императорского Величества конвой, Дворцовая стража, караулы от лейб-гвардейских полков. По вопросам охраны все они подчинялись Министерству Императорского двора и коменданту Императорской Главной квартиры. Однако эффективно обеспечивать безопасность охраняемого лица можно, лишь следуя древней восточной мудрости, которая гласит: «Предотвращенная схватка – выигранная схватка». А чтобы выиграть схватку, надо получить достоверную информацию о готовящемся террористическом акте, персональном составе террористов, способе, месте и времени покушения.

Здесь мы снова возвращаемся к оперативной триаде: выявление, предупреждение, пресечение. Осуществить поиск, обработку и реализацию информации может только специально созданная, профессионально обученная, мотивированная и соответственно экипированная служба безопасности. А физическая (личная) охрана есть не более чем последний рубеж обороны, нагрузка на который тем больше возрастает, чем хуже поставлена информационно-аналитическая и оперативно-розыскная деятельность.

Четвертого апреля 1866 г. император совершал прогулку в Летнем саду; полицейский наряд в этом месте состоял всего из четырех человек: надзирателя и трех унтер-офицеров. Надзиратель Черкасов сопровождал императора, унтер-офицер Дворцовой стражи Степан Заболотин и унтер-офицер Жандармского эскадрона Лукьян Слесарчук находились у главных ворот, один унтер-офицер – у боковой калитки.

Около четырех часов дня Александр и сопровождавшие его лица вышли из ворот и направились к поджидавшей карете. Генерал-адъютант Э. И. Тотлебен и офицеры Свиты находились за спиной императора, шесть казаков конвоя располагались возле кареты на Дворцовой набережной Невы.

В мемуарах князя В. П. Мещерского отмечается, что «стоять около коляски при выходе Государя дозволялось всякому: были тут обычный жандарм, обычный полицейский городовой и обычный сторож сада. Все они, при приближении Государя становясь во фронт, стояли к нему лицом и спиною, увы, к той кучке, где был злоумышленник Каракозов».

Когда император приблизился к карете, из приветствовавшей его толпы раздался выстрел. Условия для покушения были идеальными: между стрелком и государем никого не было, их разделяло не более пяти метров. Находившийся рядом с Каракозовым в момент выстрела костромской крестьянин О. И. Комиссаров подтолкнул стрелка под локоть, в результате чего пуля прошла выше головы Александра II.

Каракозов бросился бежать вдоль Невы, но был задержан унтер-офицерами Заболотиным и Слесарчуком и доставлен в Третье отделение на Фонтанку, 16. В момент задержания он был вооружен двуствольным пистолетом, второй ствол заряжен, курок взведен. При обыске у него были обнаружены фунт пороха и пять пуль, стеклянный пузырек и девять порошков, две прокламации «Друзьям рабочим».

Арестованный показал, что его зовут Алексей Петров, он – крестьянин одной из южных губерний, которую не назовет. На вопросы о целях покушения, сообщниках, месте проживания в Петербурге и о родственниках он отвечать отказался.

Пятого апреля В. А. Долгоруков доложил о первых итогах следствия Александру II. Государь повелел передать стрелявшего Особой следственной комиссии графа С. С. Ланского-второго.

Допрос начался 5 апреля в 5 часов пополудни. Несмотря на увещевание священника, арестованный отказывался давать показания. Поскольку он назвался крестьянином, было принято решение о наложении оков (к дворянам эта мера могла быть применена только после лишения по суду всех прав состояния).

Арестованный продолжал молчать и после того, как на него надели кандалы. Непрерывный допрос (перерывы делались лишь для «духовного увещевания» допрашиваемого) продолжался до 7 апреля. В три часа утра «Петров» заявил, что готов дать показания, если ему позволят отдохнуть. Допросы прекратили.

Параллельно с допросами проводились криминалистические исследования и оперативно-розыскные мероприятия. При химическом анализе, произведенном профессором Ю. К. Траппом, было установлено, что в стеклянном пузырьке содержится синильная кислота, а в порошках – стрихнин и морфий. Указанные вещества являлись ядами мгновенного или замедленного действия, в зависимости от концентрации. Наличие ядов позволило сделать предположение, что преступник имел намерение покончить с собой.

Осмотр одежды «Петрова» подтолкнул к версии, что он не являлся жителем Петербурга и, следовательно, нуждался во временном жилье. По законам того времени любое лицо, прибывшее в столицу, было обязано в течение суток с момента заселения представить паспорт для регистрации в полицейский участок. На Фонтанку по очереди вызывали всех дворников, портье гостиниц, трактирных официантов, банщиков и других лиц, которые могли видеть террориста.

Седьмого апреля содержатель гостиницы «Знаменская» опознал в покушавшемся человека, поселившегося в 65-м номере 2 апреля и скрывшегося 3 апреля после напоминания о необходимости представить паспорт. В номере немедленно произвели обыск, в результате которого жандармы обнаружили обрывки бумаги, оказавшиеся фрагментами почтовых конвертов. На одном из них удалось разобрать адрес: «В Москву. На Большой Бронной дом Полякова, № 25. Его высокоблагородию Николаю Андреевичу Ишутину». На другом конверте сохранился фрагмент адреса: «Ермолов, Пречистенка». В Москву направили срочный запрос об установлении этих лиц и указание об их немедленном аресте в случае обнаружения.

Арестованный после отдыха вновь отказался отвечать на вопросы, нарушив данное следователям обещание: «Петров» переиграл комиссию, получив для себя дополнительное время. После этого император назначил председателем комиссии графа М. Н. Муравьева, и допрос возобновился. Арестованному не отказывали в еде и питье, но твердо заявили, что он не будет спать до тех пор, пока не начнет отвечать на вопросы. Член комиссии П. А. Черевин вспоминал, что допросы продолжались безостановочно по 12–15 часов. В течение этого времени не позволялось сидеть или прислоняться к стене. Ночью арестованного будили несколько раз и заговаривали с ним преимущественно по-польски, полагая, что спросонья преступник проговорится. Столь напряженные допросы объяснялись желанием следователей подавить у арестованного волю к сопротивлению. Однако ни избиения, ни пытки к подследственному не применялись.

Девятого апреля в Москве были арестованы Н. А. Ишутин, П. Д. Ермолов и проживавшие вместе с последним М. Н. Загибалов и Д. А. Юрасов. Ишутину предъявили фотографию террориста, по которой он опознал своего двоюродного брата Д. В. Каракозова. Всех арестованных незамедлительно доставили в Петербург для допросов. После очной ставки Ишутина и Каракозова последний стал давать показания.

Ишутин заявил о неосведомленности в делах брата, вероятно полагая, что сумеет убедить следователей в непричастности к покушению. Он стал активно сотрудничать со следствием, которое, в свою очередь, начало с ним оперативную игру. Ему предложили написать брату письмо и склонить его к чистосердечному признанию. Желая продемонстрировать властям свою невиновность, Ишутин 28 и 30 апреля написал брату два послания, в которых убеждал того раскаяться в содеянном. Ишутин писал и о своей полной невиновности и просил брата облегчить ему участь, равно как и участь других арестованных.

Под давлением неопровержимых улик и особенно после писем Ишутина, в которых, повторим, тот заявлял о своей непричастности к покушению, Каракозов начал давать признательные показания, указал на участвовавших в подготовке покушения петербуржцев А. А. Кобылина и И. А. Худякова.

В конце апреля следствие уже располагало точной информацией о роли Ишутина, о его встречах с Каракозовым за две недели до выстрела и об обсуждении ими деталей террористического акта.

Постепенно все участники групп Ишутина и Худякова были установлены и задержаны. Общее число арестованных к сентябрю 1866 г. составило 196 человек. В ходе следствия выяснились подробности о внутренней жизни организаций и о подпольной антиправительственной структуре «Ад».

Остановимся на основных версиях покушения Каракозова.

Считается, что покушение предотвратил крестьянин О. И. Комиссаров, помешавший произвести прицельный выстрел, за что, в качестве награды, его возвели в дворянское достоинство. Если это действительно так, впору говорить о полном провале всех охранных структур империи, в том числе личной охраны государя. Однако уже в 1866 г., то есть сразу после покушения, достоверность этой версии вызывала сомнения у некоторых высокопоставленных лиц. Сам Каракозов во время допросов настойчиво утверждал, что ему никто не мешал стрелять и не толкал под руку. Неудачу своего выстрела он приписывал собственной «нервической торопливости».

В письменных показаниях Каракозова есть интересные признания:

«Эта мысль (убить царя. – Авт.) родилась во мне в то время, когда я узнал о существовании партии, желающей произвести переворот в пользу великого князя Константина Николаевича. <…> Что касается до личностей, руководивших мною в совершении этого преступления и употребивших для этого какие-либо средства, то я объявляю, что таких личностей не было: ни Кобылин, ни другие какие-либо личности не делали мне подобных предложений. Кобылин только сообщил мне о существовании этой партии <…> что эта партия опирается на такой авторитет и имеет в своих рядах многих влиятельных личностей из числа придворных. Что эта партия имеет прочную организацию в составляющих ее кружках, что партия эта желает блага рабочему народу, так что в этом смысле может назваться народною партиею. <…> О Константиновской партии я узнал во время моего знакомства с Кобылиным от него лично. Об этой партии я писал в письме, которое найдено при мне, моему брату Николаю Андреевичу Ишутину в Москву. <…> Буква К. в письме означает именно ту партию Константиновскую, о которой я сообщал брату. По приезде в Москву я сообщил об этом брату словесно, но брат высказал ту мысль, что это – чистая нелепость, потому что ничего об этом нигде не слышно, и вообще высказал недоверие к существованию подобной партии».

Вторая версия исходит из того, что покушение – тщательно организованная и блестяще осуществленная интрига в виде специальной операции, цель которой могла заключаться в замене ряда руководителей силовых структур империи на более компетентных лиц. Нельзя исключить, что операция могла быть организована и по политическим соображениям: с целью сподвигнуть государя к проведению более жесткой политики по отношению к революционному подполью. Согласно этой версии Каракозов, учитывая его личные качества, мог быть использован втемную, а Комиссаров являлся оперативником службы, прекрасно исполнившим роль «рояля в кустах».

Возможен и вариант, при котором Комиссаров был действительно случайным человеком, но ему грамотно помогли подтолкнуть покушавшегося.

Великий князь Константин Николаевич, брат Александра II, с 1865 г. был председателем Государственного совета, в 1866 г. он составил проект конституции. Не исключено, что этот проект послужил поводом для распространения молвы о «Константиновской партии», готовящей государственный переворот. Настораживает факт, что А. А. Кобылин, на которого ссылается Каракозов как на источник информации о партии великого князя, был военным врачом, лечившим Каракозова. На квартире С. А. Кобылина, брата указанного лица, Каракозов проживал без прописки (!) перед покушением. После покушения оба брата были арестованы. А. А. Кобылин, обвиненный в том, что знал о намерении Каракозова совершить покушение на жизнь императора и снабдил его ядами, как ни странно, был оправдан и освобожден под надзор полиции, а С. А. Кобылина заключили в крепость за предоставление квартиры без вида на жительство.

Каждая из версий имеет право на существование, но у тех, кто интересуется историей спецслужб, возникает ряд вопросов. Если покушение – специальная операция, то по чьему указанию она осуществлялась: императора или кого-то из его ближайшего окружения? Какая из служб могла столь блестяще ее организовать: Третье отделение, Императорская Главная квартира, Министерство внутренних дел, Министерство Императорского двора и Уделов, военная разведка или личная агентура государя? Оставляем выбор на усмотрение читателей.

В отчете Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и Корпуса жандармов за 1866 г. отмечено:

«Обстоятельства дела о событии 4-го апреля представили фактические доказательства, что те разрушительные начала и пагубное направление, которые вкоренились в известной среде нашего общества, преимущественно в юношестве, не только продолжали существовать, но приобретали все более и более последователей, не останавливающихся ни пред какими преградами и готовых на самые безнравственные и кровавые преступления».

Российская империя вступала в первый в ее истории период политического терроризма.