Глава 9
За нашу и вашу свободу?

Тринадцатого января 1831 г. польский сейм объявил династию Романовых лишенной польского престола. Во главе Национального правительства встал ближайший соратник Александра I Адам Чарторыйский, вступивший в переговоры с иностранными державами о предоставлении военной, финансовой и политической помощи полякам. Главнокомандующим польской армии был назначен ветеран наполеоновских войск генерал Ю. Хлопицкий, любимец солдат. Под его командой находилось 35 тысяч регулярных войск (из них семь тысяч кавалерии) при 106 орудиях. В Варшавском арсенале имелся большой запас ружей. Дополнительно правительством были приняты следующие меры:

1) призвано на службу 20 тысяч отставных солдат и офицеров;

2) объявлен набор 100 тысяч добровольцев (из них 10 тысяч в кавалерию);

3) изъяты для артиллерии упряжные лошади;

4) взяты на вооружение гаубицы из Модлина, старые прусские и турецкие орудия, из колоколов отлито 20 орудий;

5) произведен ускоренный выпуск офицеров из Школы подпрапорщиков и из Калишского кадетского корпуса.

К началу реальных военных действий численность польской армии составила 140 тысяч человек. Старые войска были отлично обучены, однако новые, наспех собранные части значительно уступали им по всем показателям. (Одна из ошибок поляков – то, что они не выделили кадры, способные передать новым войскам свой положительный опыт).

В состав Действующей российской армии, предназначенной для усмирения Польши, были назначены: Гвардейский корпус (Петербург), Гренадерский корпус (Новгородские военные поселения), 1-й и 2-й пехотные корпуса 1-й армии, 6-й (бывший Литовский) корпус, 3-й резервный Кавказский корпус и 5-й резервный кавалерийский корпус – всего 183 тысячи человек (из них 41 тысяча кавалерии) плюс 13 казачьих полков; при этом для сбора войск требовалось не менее четырех месяцев. Главнокомандующим был назначен генерал-фельдмаршал И. И. Дибич-Забалканский, начальником штаба – генерал от инфантерии К. Ф. Толь. Не уступая полякам в маневрировании, русские войска были менее подготовленными в одиночных действиях, в рассыпном строе и т. п. «Тормозящим» фактором оказалась и недооценка сил и возможностей противника.

«Разбирая Польскую кампанию, – писал один из лучших знатоков военной истории России А. А. Керсновский, – мы прежде всего должны отметить недооценку противника Дибичем – крупный и досадный промах Забалканского. Недооценка эта имела следствием выступление в поход „налегке“ – в результате чего после Гроховского сражения во всей русской артиллерии осталось всего 5000 зарядов, с чем нельзя было приступать к штурму сильно укрепленной Варшавы. Выступи Дибич в поход на месяц позже, кампания закончилась бы на полгода раньше: имея под рукой достаточные силы и средства, можно было бы сразу нанести решительный удар. Всю кампанию армии пришлось расплачиваться за эту первоначальную ошибку. Тактическая подготовка войск была слаба в результате 15 лет плац-парадных излишеств и постоянного празднования старых побед в наполеоновских баталиях. Начальник штаба армии генерал Толь составил перед выступлением в поход „Правила для наблюдения во время марша на биваках, на тесных квартирах и в самом бою“. Однако эти правила большинством войсковых начальников не соблюдались».

Русскими генералами не был востребован и богатейший опыт партизанской войны 1812 года. Глаза многих героев прошлых битв застило самомнение, и большинство из них высокомерно отнеслось к необходимости изучения новых тактических методов ведения боевых действий, притом что прежний боевой опыт был подзабыт. Именно это чванливое самодовольство и позволило отряду г. Дембинского (около четырех тысяч человек) пройти сквозь боевые порядки русских войск из Литвы под Варшаву через Беловежскую пущу. Поход Дембинского (28 июня – 22 июля 1831 г.) представляет собой классический образец рейдовых партизанских действий. Избегая больших городов и открытых пространств, он вел своих людей лесами. На малые русские отряды поляки нападали, а более сильные – обходили. Тактика Дембинского полностью соответствовала выводам Фигнера и Давыдова о том, что оружие партизан состоит более в искусстве, чем в силе; а главными их союзниками являются быстрота маневра, внезапность нападения и решительность в бою.

Сам Давыдов участвовал в подавлении польского мятежа добровольцем. С марта 1831 г. он командовал «летучим отрядом» в составе Финляндского драгунского и трех казачьих (Кареева, Катасанова и Платова) полков. Ему была поставлена задача наблюдать за действиями войск генерала И. Дверницкого из района Замостья и не допустить партизанских действий поляков в междуречье Вислы и Буга. Давыдов задачу выполнил и за успешные боевые действия был удостоен звания генерал-лейтенанта и орденов Святой Анны 1-й степени и Святого Владимира 2-й степени.

В подавлении Польского восстания участвовали и специальные подразделения личной охраны российского императора. Так, лейб-гвардии Черноморский 7-й эскадрон осуществлял охрану Главной квартиры. А лейб-гвардии Кавказский Горский полуэскадрон был присоединен к штабу Гвардейского корпуса.

В 1831 г. горцы Конвоя участвовали в следующих боях: в ночь на 23 апреля у деревни Плавки ими была разбита рота польской пехоты, 1 мая у села Верпента был атакован отряд польских партизан – их загнали в болото и полностью уничтожили; затем горцы отличились в сражении при Райгороде 17 мая.

Двадцать девятого мая фельдмаршал Дибич скончался от холеры, и боевые действия в Польше замедлились. При этом политическая обстановка в Российской империи в первой половине 1831 г. в целом была достаточно спокойной. Но польский мятеж посеял свои ядовитые зерна. В обществе усилился рост оппозиционных настроений. К чести российских секретных служб, ни одна попытка организовать поддержку польским мятежникам в обеих столицах и центральных губерниях успехом не увенчались.

Весной 1831 г. Генерального штаба штабс-капитан С. И. Ситников (жена которого была полькой) составил проект вечевого правления в России. Согласно проекту, славянская вечевая федерация должна была состоять из двух вечевых республик: славяно-русской, со столицей в Новгороде, и славяно-польской, со столицей в Варшаве. Столицей федерации намечался Киев. Написав 16 писем с изложением своего проекта, Ситников разослал их в городские думы некоторых губерний (например, в Московскую, Ростовскую, Полтавскую, Черниговскую) и ряду известных частных лиц. В мае часть писем попала в Третье отделение. Восемнадцатого мая Бенкендорф начал всероссийский розыск анонимного автора. Имея в качестве первоначальной зацепки только штамп казанской почты, оперативники Третьего отделения сумели установить личность «злоумышленника». Во второй половине июня 1931 г. Ситников был арестован в Казани и полностью изобличен. Осужденный за сочинение и рассылку «пасквилей и возмутительных писем», он был заключен в Шлиссельбургскую крепость, а затем сослан в монастырь, где сошел с ума и умер на рубеже 1836/1937 гг.

Летом 1831 г. в Москве были раскрыты три группы заговорщиков: два антиправительственных кружка: Я. И. Костенецкого (студенческий) и Н. П. Сунгурова (военно-чиновничий); а также заговор офицеров-поляков, служивших в дислоцировавшихся в Москве полках. Четвертого июня 1831 г. полковник 2-го (Московского) округа Корпуса жандармов Н. П. Шубинский доложил Бенкендорфу, что студент Московского университета г. Шанявский на собрании сокурсников произносил похвалы «восставшему польскому народу», называя русских «трусами и подлецами». Предпринятые жандармами (совместно с полицией г. Москвы) меры позволили установить, что в Московском университете действительно имеет место «брожение неокрепших умов», вызванное польским мятежом.

В ходе дальнейших оперативно-розыскных мероприятий спецслужбы получили информацию о том, что некоторые находящие в Москве офицеры-поляки (братья С. и Ф. Керсновские, М. Морачевский, Седлецкий, Цеплинский) готовят побег в Литву для дальнейшего участия в боях против русских войск в Царстве Польском. Все указанные лица были немедленно арестованы. При обыске у них на квартирах было обнаружено оружие и боеприпасы (что для офицеров естественно), но кроме этого – комплекты штатского платья и чистые бланки подорожных, похищенные сообщниками арестованных из канцелярии Московского генерал-губернатора.

Яков Костенецкий создал свой кружок «Общество друзей» среди студентов Московского университета в подражание декабристам. Политическая цель общества состояла во введении в России конституции. В мемуарах Костенецкий оставил справедливые замечания о ситуации в университете. «Государь, – писал он, – никогда не посещал университета, и между нами было убеждение, что он нас ненавидит. Говорили, что он считает студентов бунтовщиками и даже не ездит мимо университета. В это же время, т. е. в 1830 году, началась Польская революция. [М. П.] Погодину, который в этом году начал было читать лекции польской истории, было запрещено читать их. Без всякого сомнения, лекции Погодина раскрыли бы нам всю истину отношений России к Польше, все коварство поляков, всю их ненависть к России и к русской вере и показали бы необходимость и справедливость тогдашней войны с ними. Но запрещение чтений таких лекций студенты приняли за боязнь, чтобы не обнаружились жестокости против поляков, и поэтому студенты, зная только поверхностно эту историю и руководясь то состраданием к угнетенным, то внушениями товарищей поляков и немцев, считали войну эту несправедливою, варварскою и жестокою: в поляках видели страдальцев за родину, а в правительстве нашем – жестоких тиранов, деспотов».

Отставной губернский секретарь Н. Сунгуров, познакомившийся в 1830 г. с членами кружка Костенецкого через Ф. П. Гурова, предложил им создать на базе кружка тайную революционную организацию. Сунгуров разрабатывал планы вооруженного восстания в Первопрестольной, предусмотрев захват артиллерии и вовлечение в восстание рабочих московских фабрик. Он надеялся внушить народу, что цесаревич Константин прибудет из Польши с войсками, освободит крестьян, отменит подати и т. п. Для привлечения к восстанию «городской черни» и освобожденных из тюрем уголовников предполагалось заинтересовать их возможностью пьянства и грабежа. В поисках союзников Сунгуров начал переговоры с находившейся в Москве группой польских офицеров. Однако те не приняли приглашение присоединиться к «клятым москалям», горя желанием лично участвовать в настоящем восстании – Польском.

Версия Костенецкого об обнаружении и ликвидации властями нелегальных групп значительно отличается от версии, принятой позже советскими историками. Костенецкий писал:

«Прежде расскажу, каким образом открылся этот, так названный тогда, Сунгуровский заговор, о чем я, разумеется, узнал уже впоследствии из рассказов товарищей. Во время Польской войны 1831 года все офицеры-поляки из Литовского корпуса были переведены в Россию, и многие находились в Москве. Между некоторыми из них, а также студентами и другими поляками был составлен заговор, чтобы бежать всем в Польскую армию. Говорили, что для этого каждый из них приготовил себе оружие, пороху, пуль и проч., и будто все они, чрез какого-то писаря из канцелярии генерал-губернатора, запаслись фальшивыми видами и уже хотели бежать из Москвы. Сунгуров, который был знаком с некоторыми из этих офицеров, узнав о их намерении, сделал на них донос правительству, и их поэтому начали хватать и арестовывать. Когда явились жандармы арестовать одного из них, поручика Седлецкого, то в это время был у него в гостях студент Полоник, который после этого, явясь к жандармскому генералу Волкову, сделал донос уже на Сунгурова и на всех тех, которые у него бывали. Таким образом, этот гнусный Полоник, бывший моим товарищем еще с гимназии, сделался теперь самым лютым обвинителем меня, Антоновича и всех других студентов, не только знакомых с Сунгуровым, но даже только знакомых с нами».

С арестованными и привлекавшимися членами (сторонниками) московских кружков и польскими офицерами (всего 34 человека) поступили достаточно мягко. В 1832 г. большинство из них были определены в солдаты, отправлены в ссылку либо отданы под секретный полицейский надзор. Костенецкий, попавший рядовым в Кавказский корпус, в 1839 г. за боевые заслуги был произведен в офицеры, а в 1842 г. вышел в отставку и оставил после себя значительное литературное наследие.

Летом 1831 г. обстановка в России осложнилась. На серьезность ситуации для Николая I указывал в своих воспоминаниях Д. Давыдов:

«Государь сказал однажды А. П. Ермолову: „Во время Польской войны я находился одно время в ужаснейшем положении. Жена моя была беременною на сносе, в Новгороде вспыхнул бунт, при мне оставались лишь два эскадрона кавалергардов; известия из армии доходили до меня лишь через Кенигсберг. Я нашелся вынужденным окружить себя выпущенными из госпиталя солдатами“».

Император имел в виду чрезвычайно опасный своей непредсказуемостью бунт, произошедший в военных поселениях Новгородской губернии, созданных в Старо-Русском уезде еще при Александре I.

В конце 1820-х годов в России, в том числе и в Новгородских военных поселениях, свирепствовала эпидемия холеры, пришедшая из Азии. Только в Старой Руссе в день умирало от 50 до 80 человек. Здесь необходимо отметить, что 1-я и 2-я гренадерские дивизии с января 1831 г. находились на территории Царства Польского, участвуя в боях с мятежниками, и в поселениях вокруг Старой Руссы дислоцировались резервные (запасные) батальоны из полков обеих дивизий, каждый численностью до 1400 человек. Треть нижних чинов в них составляли только что поступившие на службу кантонисты. Летом 1831 г. эти батальоны выступили из своих округов в военный лагерь под Княжьим Двором для практического военного обучения. В самом городе и пригородах располагался 10-й военно-рабочий батальон, занятый на строительстве и в материальном обеспечении частей Гренадерского корпуса.

Десятого июля 1831 г. мещанин У. Воробьев обвинил подпоручика Киевского гренадерского полка Ашенбреннера в рассыпании по полям отравы, о чем стало известно в городе. Среди поселенцев и горожан распространялись слухи, что народ «травят» преднамеренно, по приказу властей. Вполне вероятна версия, что подобные слухи могли инициироваться и польской агентурой.

На следующий день, в субботу 11 июля, в окуренной уксусом и можжевельником бане отказалась мыться одна из рот военно-рабочего батальона. Полицмейстер майор Манджос, явившийся для рассеивания слухов об отравлении, был убит. Затем к мятежникам присоединилась часть городских мещан. Во главе бунтовщиков встал подпоручик И. Г. Соколов. Двенадцатого июня число мятежников увеличилось за счет поселян Дубовицкого и Коростынского округов. Весь день в городе происходили грабежи, разбои и многочисленные убийства офицеров, чиновников и даже православных священников. Толпа, подвергнув схваченных офицеров (штаб-лекарь Богородский, частный пристав Дирин, майор Лорадзиев, капитан Шаховской и др.) зверским пыткам, заставила их «признаться» в отравлениях. Капитаны Балашевич и Хамов были насмерть забиты камнями, после чего началась подготовка к казни остальных «отравителей».

Утром 12 июля известие о возмущении в Старой Руссе было получено в лагере под Княжьим Двором. Начальник лагеря генерал А. А. Леонтьев немедленно отправил в город сводный батальон 3-го Карабинерного полка под началом майора Ясинского с приказом навести порядок. Батальон прибыл в Старую Руссу в ночь с 12 на 13 июля, где занял гауптвахты и освободил заложников. Майор Ясинский приказал расставить караулы и разослал патрули; солдат военно-рабочего батальона вернули в казармы, некоторых из них арестовали. Из числа местных жителей под арест попали 90 мещан и 32 купца. Однако зачинщики мятежа остались на свободе – либо по неопытности Ясинского, либо по «недостатку сил». Тринадцатого июля в Старую Руссу вступил генерал Леонтьев с двумя батальонами при четырех орудиях. Он имел приказ начальника резервных батальонов Новгородского военного поселения генерала А. А. Эйлера «не вдаваться ни в какие действия» до приезда последнего. Поскольку действия военных властей, направленные на выявление и арест зачинщиков бунта, были недостаточно энергичными, многие нижние чины военно-рабочего батальона скрылись в соседних селениях и стали подбивать к мятежу солдат ближайших поселенных батальонов.

В тот же день, 13 июля, взбунтовались кантонисты резервного батальона Гренадерского, принца Е. Вюртембергского, полка. Были убиты командир батальона подполковник Посьет, капитаны Буйбухтин, Булашевич и Камараш, командир военно-рабочего батальона майор Розенмейер; остальных офицеров избили. Зверская расправа была учинена над офицерами артиллерийского округа (вспарывали животы, выкалывали глаза, вырывали ногти, сдирали кожу). Защитой для спасшихся офицеров и членов их семей стал 8-й Егерский (кадровый) батальон (300 штыков), который разогнал толпу бунтовщиков (3000 человек при нескольких орудиях). Однако мятеж продолжал распространяться. Кантонисты резервного батальона Гренадерского, принца П. Мекленбургского, полка склонили к выступлению солдат 2-го, 3-го и 4-го карабинерных полков. Колебался и 7-й Егерский батальон. В Старой Руссе поселенцы-бунтовщики постоянно контактировали с горожанами. Беспорядки вспыхнули и в полках 1-й Гренадерской дивизии (16 и 17 июля).

Были случаи недостойного поведения офицеров – по требованию мятежников майор Емельянов выдал на верную смерть искавших у него защиты майора Заруцкого и капитана Карпова. Двадцать первого июля были убиты генералы Леонтьев и Эмме, не решившиеся стрелять в бунтовщиков. Нижние чины из кантонистов резервных батальонов открыто переходили на сторону мятежников.

Генерал Эйлер поспешно отступил из округа Киевского гренадерского полка в Новгород. В сложившейся ситуации наиболее решительно повел себя подполковник Эйсмонт, принявший командование в Старой Руссе. 22–23 июля кантонисты резервных батальонов Екатеринославского, Киевского и Московского гренадерских полков были разоружены и отправлены по местам проживания. Поскольку крестьяне по соседству с военными поселениями громили помещичьи усадьбы и избивали господ, в ближайшие к Старой Руссе округа были отправлены вооруженные команды из солдат-кадровиков. Однако беспорядки в городе и его окрестностях продолжались до 26 июля.

Как только наметился перелом, в Старую Руссу прибыл комендант Императорской Главной квартиры генерал-адъютант В. Я. Микулин с эскадроном гвардейских улан. Солдатам было объявлено, что их поведут к царю. На самом деле бунтовщики под конвоем эскадрона улан, усиленным шестью орудиями гвардейской конной артиллерии, были приведены в Ораниенбаум. Под прицелом орудий более две тысячи человек посадил на баркасы и переправили в Кронштадт. Там их встретил генерал-адъютант П. А. Клейнмихель с конвоем; мятежников заковали в кандалы и отправили под стражу. Прибывший по повелению государя в Новгородские военные поселения генерал-адъютант граф А. Ф. Орлов (его сопровождали несколько кадровых батальонов и казачьих полков) начал производство следствия.

Всего во время мятежа было убито два генерала и около 120 офицеров (при штурме Варшавы русские войска потеряли меньше!), а также несколько десятков гражданских лиц.

Двадцать пятого июля в Новгород прибыл Николай I, он произвел смотр войскам новгородского гарнизона и посетил округа поселенных гренадерских полков.

В пользу того, что мятеж запасных батальонов мог инспирироваться сторонниками польской независимости, говорит следующий факт. За несколько дней до начала бунта в Старую Руссу прибыл отставной поручик польской службы Сверчковский, остановившийся у винного откупщика. Во время мятежа поляк лично подстрекал поселенцев к бунту. После ареста при нем обнаружили более двадцати тысяч рублей и списки всех генералов и офицеров Новгородского военного поселения. Спустя несколько лет арестованный Сверчковский покончил с собой в Тихвине.

Выводы из июльского мятежа военных поселенцев в Старой Руссе были сделаны (даже по меркам XX в.) практически мгновенно. Императорским указом от 8 ноября 1831 г. Новгородские военные поселения были преобразованы в 14 округов пахотных солдат. Поселенные батальоны расформировали, поселенные роты переименовали в волости, управление которыми вверили головам, избираемым из среды хозяев командирами округов. Дети пахотных солдат более не зачислялись в кантонисты, а по достижении двадцатилетнего возраста определялись на службу в резервные батальоны на общих основаниях. Пахотные солдаты 5-го округа, не принимавшие участия в бунте, были освобождены от оброка; а их дома и другие хозяйственные строения было приказано поддерживать полностью за казенный счет.

Тринадцатого июня 1831 г. в командование русскими войсками в Польше вступил генерал-фельдмаршал И. Ф. Паскевич. К тому времени он осознал, что за ситуацией на Кавказе необходимо осуществлять постоянный надзор. Отправляясь на усмирение Польского восстания, Паскевич обратился к Бенкендорфу с письмом, в котором предлагал учредить в Закавказском крае секретную военную полицию.

Двадцать четвертого июля Николай I, с учетом замечаний А. Х. Бенкендорфа, начальника Почтового департамента А. Н. Голицына и военного министра А. И. Чернышева, утвердил проект создания секретной военной полиции. Для ее деятельности казначейством отпускалась денежные средства в размере 8750 рублей.

Военный полицмейстер, заведовавший секретной полицией, состоял под непосредственным началом командующего Кавказским отдельным корпусом. Одновременно он должен был доносить обо всем, что происходит в крае, до сведения шефа жандармов. Исполняющий эту должность назначался из числа штаб-офицеров Кавказского корпуса с обязательным переводом в Корпус жандармов. Главе новой секретной службы оперативно подчинялись штаб-офицеры Корпуса жандармов в Астрахани, Ставрополе и Тифлисе. В распоряжении военного полицмейстера находились пять помощников из числа офицеров Корпуса жандармов для наблюдения по Грузии, Имеретии, Мингрелии, Грузино-Ахалцыкской области, Армянской области, Мусульманской провинции и Дагестану. Перлюстрация подозрительной корреспонденции и передача сведений командиру Кавказского корпуса возлагались на тифлисского почтмейстера.

Для эффективной работы военный полицмейстер должен был иметь «благонадежных секретных агентов из разного сословия людей для разведывания и собирания сведений в провинциях, полках, высших судилищах, портах, таможнях, карантинах, при иностранных консулах, приезжающих от азиатских правительств, и вообще при всех иностранцах». Таким образом, секретная военная полиция являлась не только органом политического сыска, но и органом военной контрразведки. И это было не случайно: Кавказ был местом столкновения интересов России, Британии, Франции, Турции и Персии, а после поражения мятежа 1831 г. польские инсургенты приняли участие в боевых действиях горцев против русских войск. Это противостояние, но уже в новых геополитических условиях, продолжается до сих пор.

Примечательно, что за несколько дней до приезда Паскевича в Царство Польское, 1 июля 1831 г., А. С. Пушкин писал П. А. Вяземскому, что мятежников «надобно задушить, и наша медленность мучительна. Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря, мы не можем судить ее по впечатлениям европейским, каков бы ни был, впрочем, наш образ мыслей…».

Паскевич действовал решительно и в августе взял Варшаву, после чего полное поражение мятежников стало лишь вопросом времени. В сражениях на Панарских высотах 7 июня и при Ковно 16 июня отличился Кавказский Горский полуэскадрон. При Ковно конвойцы вместе с тремя эскадронами лейб-гвардии Казачьего полка способствовали взятию города.

Летом 1831 г. Национальное польское правительство безуспешно пыталось предложить польскую корону то Австрии, то Пруссии, то Франции. Однако никто из монархов не захотел принять «дар». В сентябре и октябре 1831 г. остатки польской армии бежали от русских войск в Австрию и Пруссию, где были интернированы и разоружены. Крепости Модлин и Замостье сдались русским войскам.

Государь, тем не менее, опасался возможного вредного влияния «заразы нравственной» на молодых русских офицеров. Еще 14 сентября в письме к Паскевичу он рекомендовал обратить особое внимание на поведение офицеров, их связи и чаще подвергать ротации части Варшавского гарнизона. Для русских офицеров, несущих службу в Царстве Польском, подготовили секретную инструкцию о правилах поведения. В ней раскрывались методы, с помощью которых польские инсургенты вызывали симпатии к полякам и/или вербовали российских военнослужащих. Особое внимание уделялось воспитанию у молодых (как наиболее подверженных влиянию) офицеров неприязни к польскому национализму.

Наиболее точную политическую оценку поражения Польского восстания дал Д. Давыдов, прекрасно знавший изнутри суть освободительной борьбы:

«Во всех единодушных, всеобщих и национальных восстаниях все без изъятия сословия добровольно вооружаются; так поступили Испания и Россия, но не вследствие угроз, разорительных пени, побоев, заточения или виселицы, как то было в Польше. Здесь добровольно восстали только шляхетство, духовенство и войско, с трудом возбужденное к восстанию своими генералами и офицерами, принадлежащими шляхетскому разряду; хотя средний класс и крестьяне умножили ополчение рекрутами, но не добровольно, а были отторжены от своих семейств народным правлением и своими помещиками. Находясь в рядах мятежников, они сражались храбро; это свойство славянских народов, но от рекрутского набора они скрывались в лесах. В солдатском же звании, коль скоро представлялся им случай к побегу, они в самую благоприятную эпоху для польского оружия немедленно и с радостью удалялись в жилища свои. Они нетерпеливо ожидали исхода войны, каков бы ни был результат ее, и при первом известии о взятии Варшавы никакая власть не могла уже удержать их в рядах ополчений. <…> Равнодушие к исходу борьбы, предпринятой с нами шляхетством и духовенством, еще более обнаружилось между домоседами. <…> И верно не мне одному в течение всей этой войны крестьяне говаривали, почесывая голову и скрежеща зубами, когда производились нами наряды подвод или фуражирования в их селениях: „О паны, паны!!! Не вы, господа солдаты, а наши паны нас губят. Одному хочется быть королем, другому – генералом, третьему – богачом, а мы за все платим и за все терпим!“

Отчего же происходит то равнодушие крестьян и среднего класса к этому предмету, которого усиливались достигнуть духовенство и шляхетство польское? Оттого, что везде и всюду духовенство и шляхетство, не довольствуясь наслаждениями вещественными, алчут сверх того и почестей, власти, известности и славы, тогда как среднее и низшее сословия ограничивают желания свои улучшением ремесленничества, добрым урожаем, выгодным сбытом своих произведений и покровительством законов против насилия сих высших сословий, всегда ропщущих на твердое и благоразумное правительство, которое не терпит их своеволия».

В отчете Третьего отделения за 1831 г. особо отмечалось влияние польских событий на общественное мнение в России:

«Дух мятежа, распространившийся в Царстве Польском и присоединенных от Польши губерниях, имел вообще вредное влияние на расположение умов внутри государства. Вредные толки либерального класса людей, особенно молодежи, неоднократно обращали внимание высшего наблюдения. В Москве обнаружились даже и преступные замыслы. Пребывающие в России поляки всемерно старались распространить ненависть свою к нашему правительству. Нет сомнения, что при дальнейших неудачах в укрощении мятежа в Царстве Польском дух своевольства пустил бы в Отечестве нашем сильные отрасли. Но покорение Варшавы нанесло разительный удар умам неспокойным».

Двадцать первого ноября 1831 г. во Франции вспыхнуло восстание рабочих-ткачей в Лионе, городе, который был одним из центров итальянской эмиграции. Еще в феврале в предместье Круа-Рус большая группа выходцев из Сардинского королевства и лионских ткачей создала батальон «Волонтеров свободы» («Волонтеры Роны»), выступивший в поход к савойской границе. Напуганные власти направили в погоню жандармерию и воинские силы. Батальон был остановлен, и «Волонтеры свободы» вернулись в город, но оружие не сдали. Поход на Савойю вызвал среди рабочих рост революционных настроений, и в марте в Реймсе взбунтовались землекопы; подняв черное знамя, они написали на нем: «Труд или смерть!»

Поводом к ноябрьскому восстанию в Лионе послужил отказ буржуазии утвердить более высокие расценки ткацких работ. Лозунг восставших «Жить работая или умереть сражаясь!» также был начертан на черном знамени. С этого времени черный цвет связывают с антимонархической борьбой, поскольку традиционным цветом французской монархии считался белый. Двадцать третьего ноября французские правительственные войска (ок. 5000 человек) были вынуждены покинуть город под обстрелом.

Газеты, описывая события в Лионе, призывали правительство к решительным действиям. Тревога, охватившая дворянство и буржуазию, была вполне объяснима: во многих департаментах Франции происходили волнения крестьян, которые нападали на сборщиков налогов и сжигали регистрационные книги. Разграблению подвергались усадьбы крупных землевладельцев и владельцев лесов. Повстанцы нападали также на жандармские посты. Для маскировки они зачерняли лица золой или надевали маски с отверстиями для глаз, а поверх обычной одежды натягивали длинные белые рубахи. Полиция чуть ли не ежедневно доносила об активной республиканской агитации, которую вели тайные социалистические группы, объединявшие сторонников Сен-Симона и Фурье (самое известное из них «Общество друзей народа»).

Тем не менее попытки группы республиканцев придать лионскому восстанию некий политический характер потерпели неудачу. Не имея собственной политической организации, лионцы не сумели взять власть в свои руки, ограничившись созданием временного главного штаба, в котором господствующее положение заняла мелкая буржуазия. Многие рабочие верили, что король сможет защитить трудящихся от произвола фабрикантов. На деле вышло наоборот: 3 декабря королевский Экспедиционный корпус (20 тысяч пехоты, 6000 кавалерии, 80 орудий) подавил восстание. Число убитых и раненых достигло 600 человек. Более десяти тысяч человек были высланы из Лиона и его предместий.

Несмотря на поражение, восстание лионских ткачей произвело сильное впечатление на современников. По сути, это было первое вооруженное восстание рабочего класса, которое стало поворотным моментом в отделении рабочего движения от движения буржуазно-демократического. Ф. Энгельс справедливо указывал, что со времени Лионского восстания «классовая борьба между пролетариатом и буржуазией выступила на первый план в истории наиболее развитых стран Европы».

Основными успехами на фронтах тайной войны в России в 1826–1831 гг. Третье отделение было обязано тандему Бенкендорф – фон Фок. Основным организатором агентурной работы в тот период являлся М. Я. фон Фок. Обладая большим опытом оперативной работы, он сумел создать эффективную агентурную сеть, обеспечивавшую розыскные и следственные органы необходимой информацией. Руководство работой секретных сотрудников и агентов Третьего отделения фон Фок осуществлял вместе с несколькими наиболее доверенными оперативниками. В числе таких оперативников, работавших в том числе и под прикрытием, были Н. А. Кашинцев и М. М. Попов.

В штате секретных сотрудников Третьего отделения состояли: журналист и литератор Ф. В. Булгарин; театральный критик и переводчик А. Л. Элькан; литератор С. И. Висковатов; писатель и издатель Н. И. Тарасенко-Отрешков; поэтесса Е. Н. Пучкова и ее сестра Наталия; секретарь правления Петербургского университета А. Н. Очкин; Е. А. Хотяинцева, супруга известного певца Д. Х. Хотяинцева; коллежский советник Министерства финансов Бландов, статский советник Нефедьев, граф Л. И. Соллогуб. Также следует отметить не полностью идентифицированных историками Гофмана, Зотова и таинственную Т. С. К., о которой известно, что она была полькой и предположительно звалась Теофанией Станиславовной.

Подчеркнем, что сегодня достаточно сложно дать однозначное толкование статусу этих людей в нынешнем понимании: кто они – добровольные помощники, агенты или кадровые секретные сотрудники, находившиеся на нелегальном положении в собственной стране?

К сожалению, деятельность фон Фока на посту управляющего Третьим отделением длилась чуть более пяти лет: он скончался в начале сентября 1831 г. По поводу его кончины А. С. Пушкин, имевший с Третьим отделением длительные и достаточно тесные отношения, в своей записной книжке отметил, что смерть фон Фока есть бедствие общественное.

У отделения были и промахи: например, так и не был своевременно раскрыт заговор в Грузии в 1831 г. Очевидно, это связано с тем, что возник и развивался он в национальной дворянско-феодальной среде, связанной многолетними родственно-клановыми связями. Восстания, однако, не произошло, поскольку с среде заговорщиков не было согласия. Радикальная часть мятежников, лидером которых являлся Г. Орбелиани, считала возможным скорейшую организацию вооруженного выступления против России. По их мнению, грузинский народ был готов не только обрести независимость, но и сохранить ее. Другая часть заговорщиков, под руководством генерала И. Абхази, считала, что вопрос о независимости может быть поставлен не раньше чем через сто лет, иначе неокрепшая, раздробленная Грузия станет легкой добычей для Ирана и Турции. Еще одна группа, чью позицию выражал А. Орбелиани, считала, что следует убедить Николая I в целесообразности вхождения Грузии в состав Российской империи на правах автономного царства.

Планы вооруженного восстания в Тифлисе, как в свое время у декабристов, постоянно менялись. Наиболее подходящим моментом для решительных действий радикалы считали Польское восстание. В случае его успешного развития они намеревались придерживаться следующего плана: князья должны были вывести на улицы Тифлиса преданных им людей, захватить крепость и арсенал и склонить на свою сторону Грузинский гренадерский полк. Затем восстание должно было распространиться по всей Грузии. Планировалось занять стратегические пункты и разоружить российские войска. Но в связи с поражением поляков этот план реализован не был.

Социальная база заговора изначально была слаба. Абсолютное большинство заговорщиков составляли аристократы, а крестьяне не только не разделяли идею о восстании, но и не имели ни малейшего желания воевать за своих бывших хозяев-феодалов, произвол которых после 1811 г. был ограничен российской верховной властью. Отметим, что заговорщики даже не поднимали вопроса об освобождении крестьянства. Ставка (как и у декабристов) на заговор, нежелание сплотить широкие массы и возглавить народно-освободительную борьбу говорили о том, что даже в случае первоначального успеха вооруженное восстание было бы быстро подавлено.

В конце 1831 – начале 1832 гг. перед Бенкендорфом и А. Н. Мордвиновым, новым управляющим Третьим отделением, встали две задачи, решение которых позволяло не допустить смут и мятежей. Во-первых, следовало создать эффективную систему политического сыска и параллельно, учитывая все возрастающий интерес к России со стороны иностранных государств, военной контрразведки на территории Польши. Во-вторых, организовать надзор за польскими повстанцами, осевшими в разных странах Европы. Не следовало забывать и о надзоре за политическими настроениями в различных частях Российской империи.

В Центральной России, несмотря на крайне неблагоприятные для дворянской оппозиции условия, также имелись силы, готовые противопоставить себя самодержавию. Кружки (неформальные группы), объединявшие оппозиционно настроенную и/или ориентированную на Европу молодежь, прежде всего создавались в Москве, где надзор Третьего отделения был несколько слабее по сравнению с Петербургом, в том числе из-за неприязненных отношений начальника 2-го округа Корпуса жандармов генерала А. А. Волкова с московским генерал-губернатором Д. В. Голицыным. Многие кружки возникали как реакция учащейся молодежи на вооруженные выступления во Франции, Бельгии и Польше. Наиболее известные кружки сформировались среди студентов Московского университета. В качестве примера отметим три кружка, поскольку они отражали практически весь спектр дворянской и разночинной оппозиционной среды начала тридцатых годов XIX века.

В числе первых сложился литературно-философский кружок «Литературное общество 11-го нумера» существовавший в 1831–1832 гг. Он получил свое название по номеру комнаты в общежитии, где собирались кружковцы и где проживал один из его организаторов В. Г. Белинский. Будущий литературный критик и его товарищи критиковали существовавшие в университете порядки и стали инициаторами ряда студенческих протестов. В 1832 г. университетское начальство узнало о существовании кружка. Поскольку явных антиправительственных выступлений за его членами не числилось, администрация могла действовать без привлечения полиции и не создавать университету репутации рассадника вольнодумства. Белинского исключили «по слабости здоровья и ограниченности способностей».

Зимой 1831/32 гг. вокруг Н. В. Станкевича и его единомышленников И. А. Оболенского и Я. М. Неверова сложился кружок, не имевший ярко выраженного политического характера. Членов кружка отличало повышенное внимание к вопросам философии, этики и эстетики. Кружок не прекратил своего существования и после того, как его основатели закончили университет. Кружковцы оказали большое влияние на идейную жизнь России. В собраниях кружка в разное время принимали участие многие будущие лидеры как западничества, так и славянофильства: И. С. и К. С. Аксаковы, М. А. Бакунин, В. Г. Белинский, О. М. Бодянский, Т. Н. Грановский, А. П. Ефремов, В. И. Красов, И. П. Клюшников, П. Я. Петров, Ю. Ф. Самарин, С. М. Строев и другие.

В отличие от кружка Станкевича, в студенческом кружке А. И. Герцена и Н. П. Огарева (1831–1834 гг.) превалировали социально-политические темы. В кружке состояли А. Д. Закревский, Н. Х. Кетчер, А. К. Лахтин, М. П. Носков, И. А. Оболенский, В. В. Пассек, А. Н. Савич, Н. И. Сазонов, Н. М. Сатин и др. Члены кружка открыто восторгались революционными выступлениями во Франции и Бельгии, а также поражениями русских войск в Польше. В своих воспоминаниях «Былое и думы» Герцен писал:

«Мы следили шаг за шагом за каждым словом, за каждым событием, за смелыми вопросами и резкими ответами, за генералом Лафайетом и за генералом Ламарком, мы не только подробно знали, но горячо любили всех тогдашних деятелей, разумеется радикальных, и хранили у себя их портреты от Манюеля и Бенжамена Констана до Дюпон де-Лера и Армана Кареля.

Середь этого разгара вдруг, как бомба, разорвавшаяся возле, оглушила нас весть о варшавском восстании. Это уж недалеко, это дома, и мы смотрели друг на друга со слезами на глазах, повторяя любимое: Nein! Es sind keine leere Traume!

Мы радовались каждому поражению Дибича, не верили неуспехам поляков, и я тотчас прибавил в свой иконостас портрет Фаддея Костюшки».

После поражения польского мятежа и Лионского восстания взгляды членов кружка Герцена и Огарева еще более радикализировались. Ни один из дворянских (студенческих) кружков не трансформировался в тайную революционную организацию, способную подготовить и возглавить вооруженное восстание. Однако именно выходцы из этих кружков – Сазонов, Бакунин, Герцен и Огарев – стали впоследствии лидерами наиболее радикальной части революционной российской эмиграции. Именно эти (а вслед за ними и другие) лица в 1840-х гг. вступили в контакт с революционными транснациональными (глобалистическими, в сегодняшней терминологии) кругами и вольно или невольно стали выступать в качестве проводников космополитических идей международного масонства, названного впоследствии «мировой закулисой».

В 1832 г. польская Конституция 1815 г. была заменена Органическим статутом, по которому Царство Польское присоединялось к России как завоеванная провинция, сохранявшая некоторую административную автономию и местные учреждения. Наместником Царства Польского был назначен И. Ф. Паскевич, получивший титул Светлейшего князя Варшавского и диктаторские полномочия.

Военно-секретная (официально никогда не существовавшая) полиция была упразднена, большинство ее оперативников (чиновников особых поручений) перешли на службу в Третье отделение. Сотрудники последнего и чины Корпуса жандармов стали работать в Польше на тех же основаниях, что и в России.

По мнению Паскевича, постановка политического сыска на подведомственной ему территории была неудовлетворительной. Двадцать третьего марта 1832 г. он обратился к Бенкендорфу с просьбой увеличить штат офицеров Корпуса жандармов в Варшаве на четырех штаб-офицеров и двенадцать обер-офицеров для усиления надзора в польских губерниях. Наместник считал необходимым иметь в Варшаве четырех обер-офицеров для особых поручений, а на каждые два воеводства генерал-губернаторства – по одному штаб-офицеру и по два обер-офицера для организации оперативной и агентурной работы.

Поскольку польские дела находились на личном и постоянном контроле Николая I, Бенкендорф направил в Варшаву утвержденных Его Императорском Величеством полковников Власьева и Рутковского, подполковников Нагеля и Смоляка, капитанов Вольховского, Мессинга и Яновского, штабс-капитанов Гаевского, Климчицкого, Степанова, Пыляева и Унгерн-Штернберга, поручика Кузьмина, подпоручиков Андреевского и Масловского и прапорщика Дешарио. Все штаб-офицеры и большинство обер-офицеров имели знания и навыки жандармской службы.

Была усилена и императорская охрана. Еще 8 октября 1831 г. Бенкендорф сообщил Паскевичу, что «Его Императорское Величество, желая ознаменовать благоволение к Линейным казачьим полкам за оказанную ими храбрость и усердие, высочайше повелеть соизволил: избрать из среды их 50 человек казаков, которые составят Конвой Императорской Главной квартиры, и, вместе с тем, дать всем чинам сего Конвоя преимущества Старой гвардии и особенный мундир. Выбор сих 50 человек Его Величество изволил предоставить собственному распоряжению Вашей светлости».

Вновь формируемую команду Бенкендорф предположил назвать лейб-гвардии Кавказско-линейным казачьим полуэскадроном Конвоя Его Величества.

Первого февраля 1832 г. команда казаков выступила из Варшавы и 7 апреля прибыла в столицу. Двенадцатого октября 1832 г. были утверждены штаты полуэскадрона: 2 офицера, 4 урядника и 24 казака. В марте 1833 г. состав полуэскадрона увеличили вдвое и разделили его на две смены: одна несла службу в течение трех лет в Петербурге, другая находилась на льготах в станицах. Все командиры охранных подразделений подчинялись непосредственно командующему Императорской Главной квартирой.

Антироссийские настроения в Европе начали интенсивно развиваться после того, как в конце 1831 г. тысячи участников польского мятежа вместе с членами семей бежали за пределы Царства Польского. Справедливо опасаясь преследований со стороны властей Российской империи, они обосновались в Англии, Австрии, Бельгии, Пруссии, Саксонии, Франции, Швейцарии и других европейских странах. Своей первейшей задачей польская эмиграция поставила не дать заглохнуть идее национальной независимости. Для реализации этой задачи эмигранты образовали множество различных комитетов: французско-польский (М.-Ж. де Лафайет), американо-польский, Комитет польский (Б. Немоевский), Польский народный комитет (И. Лелевель), Тайный комитет (И. Заливский), Демократическое общество (А. Гуровский) и другие. Еще одной задачей эмиграции было представить в глазах европейцев Российскую империю как душителя свободы, угрожающего цивилизованной Европе. Под влиянием этой пропаганды с начала 1830-х гг. русофобия и полонофильство стали важными составляющими европейского общественного мнения.

В начале 1832 г. для наблюдения за эмигрантами началось создание Заграничной агентуры – агентурной сети Третьего отделения за пределами Российской империи. Скорее всего, методологической базой для создания Заграничной агентуры могла быть секретная записка И. П. Липранди «О средствах учреждения высшей тайной заграничной полиции», написанная им по окончании русско-турецкой войны 1828–1829 гг. и получавшая высочайшее одобрение. Сам автор в 1832 г. был удостоен чина генерал-майора и официально находился в отставке.

Одной из первых к оперативной работе за границей приступила уже известная нашим читателям К. А. Собаньская. Генерал И. О. Витт, назначенный в августе 1831 г. варшавским военным губернатором, направил Собаньскую в Дрезден (Саксония), где зимой 1832 г. находилась значительная часть польской эмиграции. Многие из эмигрантов не смирились с поражением и вынашивали планы новых выступлений против России. С точки зрения Витта, Дрезден был тем местом, откуда в любой момент в Царство Польское могли прибыть эмиссары эмигрантского центра. Имея репутацию патриотически-настроенной польки, чему способствовали умело распространяемые по Варшаве слухи, а также освобождение «по просьбе» Собаньской заключенных, «бежавших» с ее помощью, эта милейшая дама сумела стать своей в эмигрантской среде.

«В числе свидетелей оказался, например, Михаил Будзынский, связанный с галицийским подпольем. Где только было можно, он с восхищением рассказывал о Собаньской, которая помогла ему спастись и „избавила многих несчастных офицеров польского войска от Сибири и рудников“.

Приведу еще одно свидетельство из воспоминаний Богуславы Маньковской, дочери знаменитого генерала Домбровского.

„Когда ни у кого не было надежд, – писала она, – над несчастными жертвами кружил ангел спасения и утешения в лице Каролины Собаньской. <…> Пользуясь влиянием, которое имела на генерала, она каждый час своего дня заполняла каким-либо христианским поступком, ходила по цитаделям и тюрьмам, чтобы освободить или выкрасть пленных. <…>

По ее тайному указанию узников приводили в личный кабинет Витта, где в удобный момент пани Собаньская появлялась из-за скрытых портьерой дверей, и одного слова, а то и взгляда этой чародейки было достаточно, чтобы сменить приговор на более мягкий“».

За несколько недель пребывания в Дрездене (официальным поводом являлось участие Каролины в бракосочетании дочери и князя Сапеги) Собаньская сумела не только проникнуть на собрания эмигрантов, но и заполучить ценные источники информации. В частности, она сумела очаровать главу польского комитета в Дрездене полковника И. Красинского, связанного с одним из лидеров эмиграции князем Адамом Чарторыйским. В числе успехов Собаньской провал подпольных сетей Тайного комитета полковника И. Заливского в Кракове и Галиции, захват около семидесяти эмиссаров, перебрасываемых в Польшу для организации военных партизанских отрядов. Однако вместо заслуженной награды Каролина Собаньская (а вместе с ней Витт) попадет в незаслуженную опалу.

Ничего не знавший о секретной службе Собаньской русский посланник в Дрездене Шредер направил Николаю I донесение о ее подозрительных контактах с поляками. Вероятнее всего, император не знал о тайной деятельности этой женщины, поскольку М. Я. фон Фок информировал Бенкендорфа и государя об особо ценных секретных сотрудниках только в исключительных случаях, а преемник фон Фока А. Н. Мордвинов серьезно интриговал против Витта.

В послании к польскому наместнику Николай I (отличавшийся, как и его старшие братья, излишней резкостью) писал:

«Посылаю тебе оригиналом записку, полученную из Дрездена от нашего посланника, самого почтенного, надежного и в особенности осторожного человека; ты увидишь, что мое мнение насчет Собаньской подтверждается. Долго ли граф Витт даст себя дурачить этой бабе, которая ищет одних только своих польских выгод под личиной преданности и столь же верна графу Витту как любовница, как России, быв ее подданной. Весьма хорошо б было открыть глаза Витту на ее счет, а ей велеть возвратиться в свое поместье на Подолию».

Заступничество Паскевича, знавшего истину о тайной миссии Собаньской в Дрездене, не помогло. Так драматически закончилась секретная служба одной из наиболее умелых и удачливых сотрудниц российских секретных служб первой половины XIX в.

Однако машина заграничного политического сыска продолжала набирать обороты. С 1832 г. командировки чиновников Третьего отделения за границу становятся систематическими. Одним из первых организаторов заграничного сыска стал К. Ф. Швейцер, имевший опыт конспиративной работы в Военно-секретной полиции в Варшаве. Перед оперативниками Третьего отделения ставились три основные задачи. Во-первых, необходимо было ознакомиться с истинным положением дел польской эмиграции в Европе. Во-вторых, следовало создать агентурную сеть для организации наблюдения в важнейших эмигрантских центрах. В-третьих, наладить надежные каналы быстрой передачи информации как из Европы в Петербург, так и обратно.

Пятого – шестого июня 1832 г. в Париже произошло восстание с целью свержения монархии, которое началось во время похорон популярного в демократических кругах генерала Максимилиана Ламарка. В числе руководителей восстания был участник июльской революции 1830 г. и один из главных идеологов «Общества друзей народа» (Société des amis du peuple) республиканец Годфруа Элеонор Луи Кавеньяк. Решающую роль в восстании сыграли рабочие, которые подняли над баррикадами красное знамя. Восстание началось без должной подготовки, и после двух дней боев сопротивление республиканцев было сломлено. С тех пор красный цвет считается основным цветом пролетарского революционного движения по всему миру (как черный – анархического и антимонархического). Кавеньяк был арестован, но вскоре бежал и участвовал в основании «Общества за права человека» (Société des droits de l'homme).

На Кавказе обстановка в 1832 г. была напряженной. В конце июля главноначальствующий в Грузии и командир Кавказского отдельного корпуса генерал от инфантерии Г. В. Розен начал генеральное наступление на Дагестан и Чечню. Горцы оказывали ожесточенное сопротивление русским. Особенно кровопролитные сражения прошли в лесах около селения Гойты 27 и 30 августа и при захвате Гременчука 4 сентября. Десятого сентября, не сумев противостоять натиску русских войск, Гази Магомед отступил и укрепился в районе родового аула Гимры. К 10 октября русские заняли Салатау, а 29 октября вошли в Темир-Хан-Шуру и штурмом заняли укрепления на подступах к Гимрам. В ходе двухдневного штурма Гази Магомед и большинство его сторонников погибли. Из пятидесяти человек личной охраны имама в живых осталось только три человека (в том числе будущий третий имам Дагестана Шамиль). Вопреки ожиданиям Розена, сопротивление горцев не прекратилось. Вторым имамом Дагестана был провозглашен Гамзат-бек.

В декабре 1832 г. заговор феодалов-консерваторов в Тифлисе был раскрыт. К этому времени Ф. Кикнадзе составил устав тайного общества под названием «Акт сознательного действия», который предусматривал строжайшее соблюдение конспирации (например, при переписке использовалась секретная азбука). В «Акте…» были определены условия приема в общество, права и обязанности членов. И хотя о тайном обществе знал не один десяток человек, что, конечно, увеличивало риск провала, в течение более пяти лет спецслужбы Российской империи находились в полном неведении относительно существования «грузинского» заговора.

Подготовка к восстанию в Тифлисе возобновилась осенью 1832 г., когда осложнилась обстановка на Северном Кавказе, куда отправился генерал Розен с войсками Кавказского отдельного корпуса. Уход войск из Грузии в Дагестан заговорщики сочли благоприятным моментом для начала восстания, возлагая большие надежды на воюющего против России Гази Магомеда. Однако поражение в октябре дагестанского имама вновь разрушило ожидания, поскольку основная часть российских войск вернулась в Тифлис.

В ноябре 1832 г. был выработан новый план под названием «Распоряжение первой ночи». Генерал Розен, военные и гражданские лица высокого ранга подлежали аресту или ликвидации в доме Л. Орбелиани, куда они должны были прибыть на специально устроенный бал. Это, по мнению заговорщиков, облегчило бы захват крепости, арсенала и разоружение российских войск, что поручалось осуществить князьям с их отрядами. Для обеспечения народной поддержки планировалось вывести народ с иконами Богоматери в руках на Татарскую площадь.

Восстание должно было начаться 6 декабря, но затем его перенесли на 20 декабря. Отметим, что для реализации намеченных планов заговорщики не имели достаточных сил и средств. Отсутствовал у них и практический опыт, а вывести народ на улицы не так-то просто.

Несмотря на то что устав предусматривал суровое наказание для изменников (по «Акту…» вступающие в заговор приносили клятву верности), 9 декабря князь И. Палавандишвили, один из активных участников заговора, рассказал своему брату, гражданскому губернатору Тифлиса Н. Палавандишвили, о заговоре и попросил принять в нем участие. Губернатор отказался изменять присяге и потребовал от брата сообщить военным властям все, что ему известно. Аресты начались немедленно. Всего в результате следствия были осуждены 38 человек. Активных участников заговора приговорили к смертной казни, но российский император заменил ее ссылкой в дальние губернии России. Вероятно, Николай I предполагал, что этим он добьется более лояльного отношения грузинской аристократии к России.

В конце декабря 1833 г. депутаты польских эмигрантских кружков собрались на съезд в Лионе, где было принято решение направить в Царство Польское партизанскую экспедицию, чтобы инициировать новое восстание. Во главе экспедиции поставили И. Заливского, одного из зачинщиков ноябрьского восстания 1830 г. Как оказалось, это был не самый удачный выбор. Историк Н. В. Берг, по просьбе наместника Царства Польского графа Ф. Ф. Берга собиравший материалы по истории польских восстаний, отмечал, что «это был тип поляка самых необузданных свойств, для кого не существовало нигде и ни в чем препятствий. Характер юркий и беспокойный, не могший ужиться ни с каким на свете кружком. Он везде был как бы не на своем месте, везде хотел командовать, строил планы, ссорился, мешал. Впустить его куда-нибудь и дать волю – это значило все разрушить. Оттого в революцию 1830–1831 народное правительство не нашло возможности употребить в дело его способностей, хотя он поминутно навязывался с разными предложениями. Он годился для взрыва в первые минуты, но потом его надо было куда-нибудь убрать».

Заливский тщательно отбирал кандидатов в партизаны, но затем, за недостатком претендентов, стал принимать всех.

В военно-политической инструкции по ведению партизанской войны говорилось:

«1. Обязанности партизана суть: посвящение себя на всевозможные труды и опасности с целью освободить свое отечество и снискать людям равенство прав, не обращая внимания на вероисповедание; уничтожить всякие предрассудки и взаимную ненависть между сословиями. Стало быть: биться с оружием в руках против тиранов и их клевретов, угнетающих род людской; употреблять все способы к их уничтожению.

2. Партизан должен укрываться по лесам и горным ущельям, в местах недоступных; переходить в своем округе постоянно с одного пункта на другой и делать оттуда набеги, в особенности по ночам, на неприятельские форпосты; истреблять магазины, амуницию; захватывать военные и другие казенные кассы; бить чиновников, назначенных тираном; словом, уничтожать и забирать все, что составляет собственность наезднического правительства и служит ему поддержкой.

3. Партизан должен, в самом строгом значении этого слова, уважать спокойствие мирных жителей и всеми мерами охранять их собственность, если б слуги или солдаты тирана захотели на нее посягнуть.

4. Каждый окружный начальник (dowtdca), утвержденный главным вождем партизан, может выбрать какой угодно округ для своих действий, из двух уездов состоящий; сверх того имеет право сам назначать себе помощника (zastepce) и набрать столько подчиненных партизан, сколько заблагорассудится.

5. Каждый начальник войск по округу обязан беспрекословно повиноваться главному вождю и выполнять его приказания со всей точностью; так равно и каждый партизан – своему окружному начальнику, как скоро исполнил добровольную присягу.

6. Каждый начальник округа имеет право карать своих подчиненных смертью за измену, за неисполненное приказание и за посягательство на чужую собственность; равно и каждого человека в своем округе, кто бы стал ему противиться или изменять тайне.

7. Каждый начальник округа, приказывающий грабить мирных жителей или делающий вообще что-либо возмутительное, должен быть сменен (zgladzony) подчиненными, а на его место назначен помощник, не то кто-либо другой из партии, кого они найдут более достойным, мужественным и честным.

8. Каждый начальник округа обязан сноситься с начальником воеводства или губернии и состоять в его распоряжении; а этот последний сносится непосредственно с главным вождем.

9. В случае невозможности держаться в своем округе по причине напора неприятельских сил окружный начальник со своими партизанами может перейти на неопределенное время в какой-либо соседний округ и действовать с тамошним начальником заодно.

10. Каждый окружный начальник, освободив свой округ или хоть часть оного от власти неприятельской, учреждает там немедля гражданскую власть из местных обывателей, пользующихся всеобщей доверенностью, и сам за ней наблюдает.

11. Каждый окружный начальник, имеющий под своей командой более 50 человек, отсылает излишек в заклад кадров, формирующих народную армию.

12. Высшая власть над партизанами называется Месть народа (Zemsta Ludu), и ей должны слепо повиноваться все партизаны до тех пор, пока весь народ не восстановит своей независимости. Лицо, снабженное этой властью, известно только начальникам округов и их помощникам.

13. Каждый партизан по прочтении вышеприведенных статей выполняет следующую присягу перед окружным начальником:

„Клянусь Всемогущим Богом, что, желая восстановления моего отечества и равноправности каждому человеку, посвящаю себя добровольно на всевозможные труды, опасности и самую смерть и до последней капли крови буду биться против тиранов и против тех, кто им служит; при чем, исполняя постановление партизан, буду повиноваться своим начальникам. Господи, помоги мне в этом здесь и на том свете…“».

Заливский единолично назначил начальников округов (18 человек), носивших название эмиссаров. Большинство эмиссаров были бывшими военными в чинах от унтер-офицера до поручика. Однако и кадровый состав, и материально-техническая подготовка партизанской экспедиции оставляли желать лучшего. Кроме того, эмигранты не имели достоверной информацией о настроениях обывателей в Царстве Польском и, выдавая желаемое за действительное, считали, что им удастся поднять простой народ на вооруженное восстание. Заливский убеждал своих подчиненных, что ему известно о заговоре военных в Российской империи и что прятаться в лесах повстанцам придется не более полутора месяца, а затем восстание охватит всю Польшу.

В марте 1833 г., получив в Лионе от местного префекта фальшивые паспорта, а также рекомендательные письма и яд, будущие партизаны несколькими группами отправились в путь через Швейцарию, Австрию и Пруссию. На границе двух последних стран они столкнулись с трудностями: при малейшем подозрении поляков отправляли назад во Францию. По мере продвижения мятежников полицейские меры становились все более строгими. В Галиции повстанцы были вынуждены укрываться в лесах, обходя населенные пункты или входя в них украдкой. А при пересечении границ Российской империи положение партизан еще более ухудшилось. Подавляющее большинство крестьян отнеслось к призывам эмиссаров к восстанию совершенно равнодушно, а российские власти между тем действовали весьма решительно. Практически все группы, проникшие в марте и апреле 1833 г. разными путями в Царство Польское, вскоре были обнаружены и арестованы жандармами или войсками.

Тех из партизан, кто был взят без оружия, не оказывал сопротивления и в 1830–1831 гг. не был замешан в убийствах, сослали на каторгу, однако большинство были повешены или расстреляны. Сам Заливский, чудом избежавший участи своих товарищей, поспешил вернуться в Галицию, где объявил об отсрочке восстания. Энергичные меры Паскевича по управлению краем вызвали у лиц, мечтавших о самобытном польском государстве, крайнее неудовольствие, которое выразилось в безуспешном покушении на жизнь Паскевича, совершенном под Брест-Литовском в октябре 1833 года неким Завишей.

Летом 1833 г. Россия вмешалась в турецкие дела. За два года перед этим, осенью 1831 года, египетский паша Мухаммед Али выступил против турецкого султана, имея в виду избавление от вассальной зависимости и расширение собственных владений за счет Османской империи. Египетские войска под командованием Ибрахима-паши заняли Палестину, Сирию, Киликию и, разбив турецкую армию у Коньи 11 декабря

1832 г., стали продвигаться к Стамбулу. Симпатии европейский держав склонялись на сторону египтян. Однако Николай I, усматривая в египетском кризисе влияние французов, решил прийти на помощь туркам. Опасаясь распада империи, султана Махмуд II принял военную помощь России. Узнав о прибытии в Босфор Черноморского флота с десантом, Мухаммед Али отказался от своих намерений. Таким образом, целостность Турции была сохранена блеском русских штыков. Двадцать шестого июня

1833 г. был подписан Ункяр-Искелесийский договор о вечном мире, дружбе и оборонительном союзе между Россией и Турцией, согласно которому Турция обязалась закрывать проливы Босфор и Дарданеллы для кораблей государств, воюющих с Россией. Военно-дипломатический успех России страшно напугал европейские правительства во главе с Англией.

К лету 1833 г. по представлению Швейцера, координировавшего работу агентов за пределами России до осени 1837 г., в составе Заграничной агентуры Третьего отделения числились Гартман, Гутман, Декен, Мейер и Миллер. Вполне естественно, что в первое десятилетие деятельности этой структуры агентами в основном были иностранные подданные на российской службе. Некоторые из них ранее служили в варшавской канцелярии Константина Павловича. В частности, К. Ф. Швейцер работал в Австрии и Пруссии. Не были обойдены вниманием и другие страны Европы. Все оперативники Третьего отделения имели за рубежом свои сети секретных сотрудников. Деятельность Заграничной агентуры на территории иностранных государств обеспечивалась санкциями Священного союза, а с 1834 г. дополнительным соглашением между императорами Австрии, Пруссии и России о сотрудничестве в области надзора за политическими эмигрантами. С января 1834 г. одним из организаторов заграничного сыска стал бывший сотрудник Военно-секретной полиции А. А. Сагтынский, который работал во Франции, Пруссии и Италии.

В течение 1833–1834 гг. Заливский и небольшая группа его сторонников, обосновавшиеся в Галиции, безуспешно пытались взбунтовать местное население против австрийцев. Разочаровавшись в Заливском (воистину, в политике от любви до ненависти один шаг!), его бывшие «друзья» основали в Лемберге (Львове) Комитет польских карбонаров (Komitet Weglarzy Polskich). Комитет ставил своей целью поднять восстание как в Царстве Польском, так и в австрийских и прусских землях, ранее принадлежавших Польше. Заговор вскоре был раскрыт, Заливского и других его участников арестовали и приговорили к тюремному заключению. Главных зачинщиков (12 человек) заключили в крепость Куфштайн на срок от пятнадцати до двадцати лет.

Примерно в это же время полиция раскрыла в Москве кружок Герцена и Огарева; большинство его участников отправили в ссылку.

Девятого апреля 1834 г. началось второе восстание в Лионе, носившее ярко выраженный политический характер. Рабочие на собственном опыте убедились, что без свержения монархии политической свободы они не получат. Восстанием руководили республиканцы Лагранж, Бон, Коссидьер, Карье, а также лидеры профессиональных рабочих союзов и обществ взаимопомощи.

В отличие от восстания 1831 г., лионцы сумели захватить важные позиции в центре города и овладели некоторыми мостами через реки Сона и Рона. В первый же день выделились вожаки, организовавшие борьбу повстанцев. В центре города рабочими руководил Лагранж, в предместьях – ткачи Мюгэ, Шарпантье и Картье. Восставшие испытывали острую нужду в оружии и боеприпасах, но тем не менее к концу первого дня захватили значительную часть города и бо́льшую часть предместий. Десятого апреля им удалось захватить телеграф, и войска потеряли связь с Парижем. К вечеру правительственные войска оказались блокированы. Но развить успех не удалось – сказалась нехватка оружия и боеприпасов. Двенадцатого апреля генерал Эймар сосредоточил артиллерию на узких участках и массированным огнем заставил восставших отступить. На следующий день саперы начали методически взрывать дома, где засели инсургенты, и 15 апреля войска подавили последние очаги сопротивления.

Второе лионское восстание нашло поддержку в Сент-Этьенне (11 апреля), Гренобле (11 апреля), Париже (13–14 апреля), Арбуа (13–15 апреля), Клермон-Ферране и некоторых других промышленных городах страны. Волнения наблюдались и в сельских местностях, особенно в винодельческих районах. Наибольшего успеха удалось достичь в Арбуа, где повстанцы низложили мэра.

Поражение республиканских восстаний 1831–1834 гг. усилило реакционные настроения в кругах буржуазии, напуганной выступлениями рабочего класса. Но при этом упрочились позиции не всей французской буржуазии, а финансово-промышленной олигархии: банкиров, биржевых и железнодорожных королей, владельцев угольных копей, железных рудников, лесов и связанных с ними крупных земельных собственников.

В мае 1834 г. в Берне была основана очередная революционная организация польской эмиграции, получившая название «Молодая Польша» (Mtoda Polska). Ее особенностью было то, что она стала частью тайного международного объединения «Молодая Европа». Создателем и верховным координатором последней был Джузеппе Мадзини – один из наиболее радикальных революционеров своего времени, создатель «Молодой Италии» и одновременно руководитель масонской ложи «Великий Восток Италии».

Целью новой польской организации было восстановление Польши как независимой демократической республики. Руководство «Молодой Польшей» осуществлял комитет, в который входили И. Лелевель, В. Зверковский, Ш. Конарский и др.

Неудача экспедиции Заливского показала польским эмигрантам, что для успеха вооруженного восстания необходима революционная пропаганда среди народных масс. В 1835 г. Конарский прибыл в вольный город Краков и, используя его как свою главную базу, приступил к созданию ячеек «Содружества народа польского» (Stowarzyszenie Ludu Polskiego) в Галиции, Царстве Польском, Литве и на Волыни.

Деятельность польской эмиграции требовала от сотрудников Заграничной агентуры более тесного сотрудничества с полицией европейских государств, и оно было достаточно интенсивным. Так, в 1835 г. сотрудник Третьего отделения Г. Струве направляется в Вену для изучения организации и работы секретной канцелярии и шифровального отдела в Министерстве иностранных дел Австрии. С аналогичной миссией в области политического сыска в столицу Австрии был откомандирован и полковник Корпуса жандармов Я. Н. Озерецковский. Но поскольку абсолютно дружественных спецслужб не бывает, сведения, направлявшиеся Заграничной агентурой в Петербург, содержали и ценнейшую разведывательную информацию.

К середине 1830-х гг. в Третьем отделении сформировалось разведывательное направление, обеспечивавшее сбор информации о внутренней политике в ведущих европейских странах, о деятельности зарубежных политических партий, их экономике, военном потенциале и о внешней политике европейских правительств по отношению к России.

Кроме политического сыска и разведки, Третье отделение занималось обеспечением безопасности империи и по другим направлениям, в том числе вело контрпропаганду. Уже вначале 1830-х гг. Я. Н. Толстой по личной инициативе вел такую работу во Франции. В 1836 г. он направил докладную записку, посвященную проблемам психологической войны, которую высоко оценили не только Бенкендорф, но и государь; в 1837 г. Толстой вернулся в Париж.

Б. Л. Модзалевский так описывал его деятельность:

«Должность его была загадочная и неопределенная. Занимаемое им место не относилось к служебным, но он получал чины и ордена. Личное его дело хранилось в Министерстве просвещения, но он числился по особым поручениям в III Отделении. Сам он говорил о своей должности как о „единственном месте, не определенном штатами, – для защищения России в журналах и опровержения противных ей статей“».

Добавим, что во Франции Толстой опубликовал свыше двадцати брошюр и более тысячи статей.

Пример одного из многочисленных представителей известного рода Толстых лишний раз доказывает, как можно и должно организовывать действенную секретную службу и защищать (с оперативной и социальной позиций) сотрудника на его боевом посту. Прозорливость Я. Н. Толстого в вопросах организации психологической войны может служить поучительным примером и для всех последующих политиков вплоть до сегодняшнего дня.

Издатель франкфуртской газеты Journal de Francfort Ш. Дюран защищал политику русского правительства с 1833 г. Швейцер успешно работал с прессой в Пруссии, затем Австрии. (Бенкендорф писал о нем в своих воспоминаниях: «Я послал в Германию одного из моих чиновников с целью опровергать посредством дельных и умных газетных статей грубые нелепости, печатаемые за границей о России и ее монархе, и вообще стараться противодействовать революционному духу, обладавшему журналистикой».) Издатель газеты «Северная пчела» Н. И. Греч также осуществил ряд публикаций в зарубежной прессе. Известный поэт Ф. И. Тютчев, установивший связь с Третьим отделением в 1840-х гг. и самостоятельно пытавшийся наладить систему русской печатной контрпропаганды за рубежом, отправил государю докладную записку, однако его замыслы в должной мере не были реализованы.

Политическая и оперативная обстановка на Кавказе продолжала оставаться напряженной. В сентябре 1834 г. второй имам Дагестана и Чечни Гамзат-бек был убит в Хунзахской мечети заговорщиками, отомстившими ему за истребление рода хунзахских правителей – нуцалов. Третьим имамом Дагестана и Чечни стал Шамиль, который, опираясь на учение ислама о газавате, трактуемом им в духе тотальной войны с неверными за независимость, начал объединять под своей властью авароандо-цезские и чеченские джамааты Западного Дагестана. Основой частной и общественной жизни горцев вместо адатов при Шамиле стал шариат.

Росту напряженности на Кавказе способствовали и действия спецслужб Англии, Турции и Франции, которые игнорировали условия Адрианопольского мирного договора, по которому Российская империя приобрела Черноморское побережье Кавказа. К горцам, противостоящим русским властям, из-за рубежа поступало контрабандное оружие и боеприпасы.

В 1834 г. в Закубанье побывал секретарь посольства Великобритании в Константинополе и по совместительству резидент английской разведки Д. Уркарт (Дауд-бей). В 1836 г. в районе порта Суджук-Кале (ныне г. Новороссийск) был арестован Дж. С. Белл (Якуб-бей), работавший на британскую разведку, и конфискована шхуна «Виксен» (Vixen). В 1837 г. в Черкессию нелегально прибыли Дж. С. Белл, Дж. А. Лонгворт (Алсид-бей), Найт (Надир-бей) и др.

Задержание шхуны «Виксен» спровоцировало внешнеполитический конфликт между Российской империей и Великобританией, которая расценила это как нарушение принципа свободы торговли. На момент прихода русского брига «Аякс» с борта шхуны было выгружено 8 орудий, 800 пудов пороха и несколько ящиков стрелкового оружия. Поставка была организована Д. Урквартом и А. Чарторыйским. После конфискации шхуны депутаты английского парламента подняли вопрос о законности пребывания Черкесии под юрисдикцией Российской империи. На всякий случай Николай I приказал привести в состояние повышенной боеготовности армию и флот. Но Британия не смогла найти континентального союзника для войны с Россией, и к апрелю 1837 г. конфликт замяли. Однако он стал одним из значительных эпизодов русско-английского соперничества, которое в итоге привело к Крымской войне.

Вернемся к польским делам. После 1836 г. доминирующую роль в польской эмиграции стало играть Демократическое общество со штаб-квартирой во Франции, во главе которого находился выборный орган под названием «Централизация». Целью общества было восстановление Польши в границах 1772 г., для чего использовался лозунг «народной революции». Хотя главной силой будущей революции считалось крестьянство, в обществе проповедовалась идея классового мира внутри польской нации.

В 1837 г. в подчинение Демократического общества перешла организация Конарского. Информация о деятельности организации Конарского в русской Польше была получена Паскевичем из Франции в сентябре 1835 г., но задержать самого Конарского удалось только весной 1838 г. В итоге был вскрыт обширный заговор «Содружества народа польского», охватывающий Литву, юго-западные губернии Малороссии и Царство Польское. Конарского повесили в феврале 1839 г. Однако аналитики Третьего отделения в «Обозрении духа народного и разных частей государственного управления в 1838 году» предсказали, как, по их мнению, будут развиваться события в Западных губерниях.

В докладе отмечалось, что «задержание в начале прошлого лета эмиссара Канарского наконец яснее указало зло и злоумышленников. <…> Ничто не доказывает лучше неблагонадежности расположения поляков к правительству, как эта быстрота, с которою Демократическое общество во все стороны пустило свои отростки, и та возможность, которую имел Канарский в продолжение двух лет тайно жить, разъезжать и злоумышлять в границах наших. Следствие обнаружило большое число лиц, знавших о его приезде, видевшихся с ним, принявших участие в его замыслах и предприятиях, но не нашелся из них ни один предатель, ни один, который бы по чувству верности к Государю решился открыть пред правительством присутствие злоумышленника. <…> Высшее наблюдение обратило особенное внимание на живущих в здешней столице поляков, стараясь узнать, как они об этом рассуждают, и вот результат: осторожные молчат и держат мысль свою про себя; прочие в искренних своих беседах говорят, что в настоящее время глупо составлять общества, что все поляки должны сохранять чувство своего патриотизма в сердце и общими силами действовать, когда явятся обстоятельства, им благоприятствующие, как, например, европейская война; что составление обществ лишь вредит общему делу поляков, ибо, будучи неминуемо открываемы, они возбуждают только противодействие правительства. Изыскания наши не встретили никого из здешних поляков, который бы винил членов обнаруженных обществ в измене своему Государю, находил бы действие их преступным или даже предосудительным. Все виновные признаются ими не иначе как жертвами необдуманного патриотизма, достойными сожаления. Таким образом, расположение поляков к правительству не представляет ничего удовлетворительного; нет сомнения, что враждебные их чувства главнейше поддерживаются удалившимися за границу поляками, которые, пользуясь покровительством в неприязненных нам державах (ныне преимущественно в Англии, Франции и Бельгии) и не ослабевая в безумных своих мечтах о самостоятельности Польши, не перестают всеми возможными средствами возбуждать в Западных наших губерниях неприязненный дух к правительству».

Прогноз Третьего отделения полностью оправдался. В 1839–1841 гг. Централизацией была проведена реформа различных кружков и секций, изданы правила об устройстве военной и гражданской иерархии в польских областях. За это время заговорщиками были охвачены Великое княжество Познанское, Западная Пруссия, Вольный Краковский округ, Галиция (по реке Сан), Волынь и Подолия. В Париже польский офицер И. Высоцкий открыл курсы военных наук для молодых поляков, его помощником стал Л. Мерославский.

Централизация предполагала постепенно готовить восстание на всех польских территориях, входящих в состав Австрии, Пруссии и России. Первыми центрами восстания решили сделать Галицию и Познань. В Царстве Польском руководителем революционного (левого) крыла «Содружества народа польского» стал аристократ Э. Дембовский.

В марте 1839 г. произошли кадровые изменения в руководстве Третьего отделения. Вместо отстраненного от должности (за разрешение напечатать в сборнике «Сто русских литераторов» портрет писателя-декабриста А. А. Бестужева-Марлинского) А. Н. Мордвинова управляющим был назначен Л. В. Дубельт. Под его руководством был подготовлен «Нравственно-политический отчет» Третьего отделения за 1839 г. В нем, в частности, отмечалось:

«Беспрерывные внешние сношения высшей полиции представляют в истекшем 1839 году ряд замыслов, доселе небывалых, в видах столь различных, и только неусыпное преследование и наблюдение за оными уничтожало их исполнение. Князь Меттерних и Рохау, князь Варшавский, граф Нессельроде, посланники наши в Париже, Лондоне, Вене, в Риме, Берлине и Стутгарде, военные губернаторы Киевский и Виленский, агенты: в Париже Толстой и Бакье; в Вене Вернер; в Франкфурте, а потом в Париже Дюран, в Стутгарде барон Швейцер и Биндер – сообщили нам предостерегательные известия о намеревающихся проникнуть в пределы государства польских выходцах и разных эмиссарах революционной пропаганды, имевших поручение учредить тайные общества, распространить возмутительные сочинения, приготовить народ к всеобщему восстанию и даже с другими, еще преступнейшими намерениями.

Главнейшие из сих известий в течение 1839 года получены были:

а. От Бакье доставлено подробное описание положения эмиграции за границею с показанием учрежденных и вновь учреждаемых польскими выходцами комитетов в Париже <…> в Пуатье, в Лондоне и в Брюсселе, под руководством и начальством известных революционеров: во Франции Чарторижского, Платера, Островского, Ходьзки, Рожинского и Дембинского; в Англии Дверницкого, Олимского и Мазини; в Брюсселе Лелевеля; из коих Чарторижский, хотя и потерял уже много в глазах самих поляков, но по оказываемому неприязненными нам державами предпочтению к его партии (le party des conservators) и к лицу его, равно как и по богатству своему, продолжает играть первую между выходцами роль. Английское министерство в начале 1839 года отправило к нему агента, вошедшего с ним в переговоры о пособии, какое поляки могут ожидать от Англии. <…> В числе эмиссаров, долженствовавших отправиться в пределы России, Дюран показал майора Урбановича, который впоследствии, намереваясь пробраться под чужим именем в Литву, задержан Прусским правительством.

b. Дюран сообщил сведения о соединении в Париже до времени партии Чарторижского и демократов, о появившейся вместе с тем новой деятельности между главными эмигрантами с целью распространить вредные сношения с Царством Польским и западными нашими губерниями, равно как и с Галициею и Познанью, посредством установления постоянной корреспонденции с сими местами и отправления туда эмиссаров. К таковому оживлению выходцев немало содействовало оказываемое им с некоторого времени участие в Англии, где члены первых фамилий под предлогом либерализма вторят безрассудным возгласам мятежников. <…>

c. Посол в Париже, граф Пален, уведомил:

1. О находимом польскою эмиграциею некотором покровительстве со стороны французского министра внутренних дел графа де Монталиве, который не препятствует выходцам проживать в Париже и старался выставить в виде безвредном издаваемый в Париже поляком Форстером журнал под названием «Древняя Польша».

2. О намерении значительного числа поляков отправиться из Франции в Бельгию для предложения своих услуг в защиту ее национальности и о встреченном ими затруднении со стороны короля Леопольда, который принял весьма немногих.

3. Об отправлении Дверницким и Лелевелем в Польшу эмиссаров Тржембского, Годлевского, Киселевского, Адольфа и Константина Залесских и Шемиота.

4. О составившемся в Париже по старанию графа Монталамберта обществе, называемом Католическим, из самых отчаянных революционеров, которое имеет целью образовать миссионеров и посылать их в Польшу для проповедания с распятием в руке вольности полякам. Общество сие будто бы нашло опору и в Риме.

5. Об издании Лелевелем журнала на польском и русском языках под названием «Белый Орел» с девизом: «За нашу и вашу вольность» – от распространения коего в пределах наших он ожидает особенную пользу.

d. Посол в Вене Татищев уведомил, по донесению агента нашего Вернера, о сделанном им в Страсбурге известным революционером Раутенплатом сообщении насчет отправления по распоряжению Мазини с преступным намерением в С.-Петербург эмиссаров Фишера (механика), Зибера, Бедрини и известного уже несколько лет итальянца Карачелли под именем Сицци, из коих первый имеет при себе рисунок машины наподобие machine infernale.

e. Посланник в Стутгарде барон Брунов, по донесению агента Биндера, уведомил о раздаче в последнее время значительного количества денег между находящимися в Швейцарии поляками, из коих до 200 человек поселились в городах, сопредельных с Франциею. Выходцы сии, избрав местечко Каруж в Женевском кантоне местом свидания для революционеров, имеют сношения с Польшею чрез литераторов Гермеса и Андре, из коих последний должен находиться в Любеке.

f. Вице-канцлер граф Нессельроде, по донесениям консула нашего в Бродах, сообщил об открытом в Галиции заговоре, бывшем последствием действий польских эмиссаров, преимущественно выходца Кульчицкого, руководствовавшего <…> Канарского в преступных его действиях и ныне при поимке полицейским начальством лишившего себя жизни. Согласные с сим сведения получены и от Киевского военного губернатора.

g. Князь Варшавский, состоя в беспрерывных сообщениях с высшею полициею о замыслах революционной пропаганды, доставил дошедшее до него сведение:

1. О прибытии в Мемель из Франции и Англии политических агентов со значительными суммами с намерением проникнуть в Литву и учредить там масонские ложи.

2. Об отправлении в Польшу и Россию с преступною целью многих эмиссаров, как-то: живописца Штаблера, Карла Брукера, приобретшего революционным образом мысли известность, Сульковского, Бужинского под именем Марио Дюге, графа Ворцеля под именем живописца Астеля, Зеелановского под именем Мессингера, Сперчинского, Жабу, Шиллинга, Рудзинского и еще некоторых других.

h. Виленский военный губернатор князь Долгорукий уведомил о полученном им через секретного агента сведении насчет задержания в Берлине шатавшегося около королевского дворца и обратившего на себя расспросами у придворных служителей подозрение некоего Ланге, который при следствии сознался в подкуплении его польскими злоумышленниками посягнуть на жизнь короля прусского.

i. Князь Меттерних, содействуя со своей стороны предостерегательными известиями к предупреждению исполнения в России вредных замыслов, уведомил сверх того о дошедшем до него из Неаполя сведении насчет существования в России политического заговора…».

В 1840 г. для наблюдения за действиями и связями лиц, приезжающих из-за границы в южные губернии России, в Бессарабии и Одессе была учреждена постоянная тайная полиция, действовавшая под «крышей» карантинного управления в Одессе. Эта секретная служба работала под непосредственным наблюдением новороссийского генерал-губернатора М. С. Воронцова. В этом же году в Министерство внутренних дел чиновником особых поручений поступил отставной (с 1832 г.) генерал-майор И. П. Липранди.

Один из членов герценовского кружка Н. И. Сазонов, проживавший с конца 1830-х гг. в Париже, установил рабочие контакты с революционерами-эмигрантами из других стран. Находившийся с 1840 г. в эмиграции (Пруссия, Саксония, Швейцария, Франция, Бельгия) М. А. Бакунин заводит знакомства с В. Вейтлингом, П. Ж. Прудоном, К. Марксом и постепенно становится приверженцем коммунистических идей. В 1843 г. И. Г. Головин издал в Париже книгу «Дух политической экономии» и отказался возвратиться в Россию. Заочно приговоренный к лишению чинов и ссылке в Сибирь, в 1845 г. он издал на французском языке книгу «Россия при Николае».

В 1840 г. на востоке евразийского континента началась война Великобритании против империи Цин, впоследствии получившая название «Первая опиумная война 1840–1842 гг.». В Китае торговля и употребление опиума были под запретом, однако английская Ост-Индская компания продолжала вести контрабандную торговлю наркотиком при полной поддержке секретных служб и британского правительства. В 1838 г. объем продаж составил более двух тысяч тонн, и в потребление опиума были вовлечены миллионы китайцев всех сословий.

Непосредственным поводом к началу военных действий послужила деятельность правительственного комиссара Линь Цзэсюя, который в марте 1839 г. потребовал от иностранцев (англичан и американцев) сдачи всего опиума, а затем блокировал войсками территорию иностранных факторий и отозвал с них китайский персонал. Торговцы были вынуждены сдать более 19 тысяч ящиков и две тысячи тюков опиума, которые немедленно были уничтожены. Поскольку англичане демонстративно игнорировали китайские законы, в августе Линь Цзэсюй блокировал территорию Макао и вынудил торговцев перебраться на корабли. Лоббирование наркоторговцев заставило британское правительство в апреле 1840 г. объявить войну Китаю, куда из Индии отправилась флотилия из сорока кораблей с 4000 солдатами на борту.

Результатом войны стала победа Великобритании, закрепленная Нанкинским договором от 29 августа 1842 г., согласно которому империя Цин обязывалась выплатить контрибуции в размере 21 миллиона долларов США, передать Великобритании остров Гонконг и открыть китайские порты для английских кораблей. Поражение в войне стало началом длительного периода экономического закабаления Китая со стороны европейских держав; продолжилась также массовая наркоманизация населения.

В 1840 г. в России начался очередной виток Кавказской войны. В 1840-х гг. Шамиль одержал ряд крупных побед над русскими войсками, чему отчасти способствовала агентура Англии и Турции. Военную службу при Шамиле обязаны были нести все горцы, способные держать оружие. Порох изготовлялся в Ведено, Гунибе и Унцукуле. Горцы, начав боевые действия против русских укреплений Черноморской береговой линии, разгромили форт Лазарева, Вельяминовское, Михайловское и Николаевское укрепления. При защите Михайловского укрепления рядовой А. Осипов взорвал пороховой погреб вместе с горцами.

Боевые действия на Кавказе имели свою специфику, выражающуюся в том, что горцы использовали тактику партизанской войны – засады и налеты. Более прочные кованые стволы старинных горских ружей позволяли использовать двойной заряд пороха, что увеличивало дальность стрельбы с 250 до 500 метров. Прочностные характеристики штатных армейских ружей были гораздо ниже, а нарезных штуцеров не хватало. Располагаясь на господствующих высотах, горцы получали не только огневое, но и тактическое преимущество, успевая отойти в безопасное место в случае угрозы окружения. Но противостоять штыковому удару сомкнутым строем и русской артиллерии они не могли.

Постепенно обе стороны начали перенимать наиболее успешные способы ведения боевых действий друг у друга. В 1842–1843 гг. Шамиль завел артиллерию, частью из трофейных пушек, частью из отлитых в Ведено. Турецкие и польские военные инструкторы (польские – из числа повстанцев 1830–1831 гг.) обучали горцев тактике ведения войны регулярными войсками. До весны 1845 г. боевые действия велись с переменным успехом.

В 1844 г. Адам Чарторыйский направил к Шамилю своих эмиссаров Зверковского и Осиновского. В 1846 г. эмиссаром на Кавказ был направлен инструктор военной школы в Льеже К. Гордон. С М. Чайковским (Садык-паша) плодотворно общался глава убыхов Хаджи Берзек Керантух. В боевых действиях на Кавказе против русской армии активно участвовали польские беглые ссыльные. Например, у Шамиля поляки служили артиллеристами и саперами. Некоторые из поляков принимали ислам и женились на горянках.

На территории Царства Польского в 1840–1845 гг. царило внешнее спокойствие. Однако во всех отчетах Третьего отделения отмечалось, что политические настроения поляков меняются в худшую сторону. По мнению аналитиков, причинами этого являлись: тщеславие поляков; подстрекательство католического духовенства; влияние польской эмиграции, подогреваемой правительственными кругами Англии, Бельгии и Франции; дурное поведение российских чиновников. Польская эмиграция находилась под постоянным надзором. Отслеживалась обстановка и на польских территориях Австрии (Галиция), Пруссии (Познань) и Краковского округа. Политической аналитикой, кроме отечественных экспертов, занимались и некоторые иностранные журналисты (например, Л. Шнейдер в Пруссии, де Кардон во Франции). Их письма с оценкой ситуации в той или иной стране регулярно поступали в ведомство Бенкендорфа.

В марте 1844 г. в Варшаве был раскрыт молодежный заговор во главе с Крживицким. Члены заговора (до тридцати человек, в основном ученики из сверхштатных писарей) предполагали собрать до трех тысяч человек и, получив оружие из Познани, завладеть Варшавской цитаделью, Королевским замком и Лазенковским дворцом. Крживицкого подвергли военному суду, остальных – различным административным наказаниям.

В июне под арест попали писец Вокулинский и ученики гимназии Люце и Пржевлоцкий, имевшие намерение собрать группу до двадцати человек и, в случае прибытия императора в Царство Польское, захватить его в заложники на одной из дорог, а затем потребовать вывода русских войск и восстановления Польши в границах 1792 г.

В октябре в окрестностях города Кельце удалось раскрыть Крестьянский союз – тайную организацию ксендза П. В. Сцегенного. Используя священный сан (а поляки всегда были ревностными католиками), с конца 1830-х гг. он развернул революционную пропаганду среди крестьян. В своих проповедях Сцегенный указывал на законность революционной войны эксплуатируемых против угнетателей. В конце 1844 г. члены Крестьянского союза готовились поднять восстание в Люблинской и Радомской губерниях Царства Польского. Буквально накануне восстания ксендз и его ближайшие соратники были арестованы. Суд приговорил Сцегенного к смертной казни через повешение, которая на уже эшафоте была заменена бессрочной каторгой; двенадцать его ближайших соратников отправили в ссылку.

Провалился и заговор, составленный в том же году с целью овладеть Александровской цитаделью, напасть на замок, умертвить князя Паскевича и вырезать все русские войска в Варшаве.

В феврале 1846 г. Централизация решила поднять вооруженное восстание в польских землях, считая, что поляки готовы к выступлению. Эмиссарами восстания являлись: в Галиции – Альциата, в Кракове – В. Гельтман, в Познани – Л. Мерославский (он же главнокомандующий восстанием), в Царстве Польском – Б. Домбровский. Однако как идеологов из Демократического общества, так и руководителей восстания ждало жестокое разочарование. В Царстве Польском все ограничилось попыткой захвата города Седлец (П. Потоцкий). Большинство напавших на город были схвачены крестьянами; после суда часть заговорщиков казнили, часть – сослали. Некоторые польские помещики, организовав мелкие банды в Радомской губернии и совершив несколько нападений, вскоре бежали в Галицию и под Краков.

Восстание в Галиции, едва начавшись, окончилось самым плачевным образом. Крестьяне не только не примкнули к мятежникам, но и устроили резню шляхты, чему способствовали австрийские чиновники: за живого предводителя установили награду 5 гульденов, за мертвого – 10 гульденов. Всего в шести округах было вырезано до 800 семейств.

В Познани восстание не состоялось, поскольку осведомленная о нем прусская полиция заранее арестовала заговорщиков во главе с Мерославским. Единственным успехом поляков стал захват Кракова 21 февраля: австрийские войска на время оставили город. Но после того как 3 марта к Кракову подошли австрийские, прусские и русские войска, заговорщики сдались без сопротивления. Краков был присоединен к Австрии. Но это поражение имело для заговорщиков и позитивное значение – началось объединение польских эмигрантских организаций.

В сентябре 1844 г. Третье отделение постигла невосполнимая утрата: скончался А. Х. Бенкендорф. После его смерти главноуправляющим стал граф А. Ф. Орлов. Будучи «чисто военным генералом», он не имел выдающихся организаторских способностей и в практической деятельности ни служебным рвением, ни оперативным талантом не блистал. Поскольку все предыдущие попытки переворотов осуществлялись дворянами-гвардейцами, основное внимание спецслужб было направлено на дворянскую среду. При Орлове было сокращено финансирование агентуры вследствие «недействительности» заслуг агентов. И хотя недостатки шефа жандармов отчасти компенсировались активностью Л. В. Дубельта, постепенно качество работы жандармского ведомства стало ухудшаться. Примерами служат дело Кирилло-Мефодиевского общества и дело петрашевцев.

Кирилло-Мефодиевское общество (сами члены называли его братством) было образовано в Киеве на рубеже 1845–1846 гг.; свое название оно получило в честь славянских просветителей Кирилла и Мефодия. Учредителями общества являлись профессор Киевского университета, в будущем известнейший историк Н. И. Костомаров, учитель В. М. Белозерский и чиновник Н. И. Гулак, выступавшие за либерализацию культурной и политической жизни в Малоросии. К началу весны 1847 г. в составе братства, кроме основателей, насчитывалось еще девять человек: литераторы Т. Г. Шевченко и П. А. Кулиш, учитель Д. П. Пильщиков, помещик Н. И. Савич, студенты Киевского университета И. Я. Посяда, Г. В. Андрузский, А. В. Маркович, А. М. Петров, бывший студент А. А. Навроцкий.

В течение 1846 г. Кирилло-Мефодиевское общество постепенно превращалось в тайную политическую организацию, члены которой ставили целью создание Федерации славянских народов, в которую входили бы Болгария, Польша, Сербия, Россия, Украина (Малороссия) и Чехия. Законодательная власть в федерации должна была принадлежать двухпалатному сейму, исполнительная – президенту. Это была пятая – после «Союза молодых поляков» 1823 г., двух «Обществ соединенных славян» (1823–1824 и 1829 гг.) и одиночных усилий штабс-капитана С. И. Ситникова (1831 г.) – попытка создать нечто подобное. Тактические принципы деятельности «кирилло-мефодиевцев» не были достаточно разработаны, не отличались однородностью и их взгляды. Одни считали главной политической задачей общества ликвидацию крепостного права и сословных привилегий, провозглашение свободы совести, другие (Шевченко, Гулак и Навроцкий) выдвигали идею национального освобождения Малороссии от «тирании москалей» с переименованием ее в Украину. Наиболее умеренную позицию занимал Кулиш.

В 1820–1830-е гг. центром романтического украинофильства являлся Харьковский университет. Однако, как писал профессор Львовского университета историк М. С. Грушевский, «рядом с „настоящею“ великорусскою культурою, к которой серьезно относилось не только правительство, но и местное общество, это украинское течение выглядит мелким провинциализмом, забавою или капризом этнографов и антиквариев». Возникновение политических мотивов в среде украинской молодежи связано именно с Киевским университетом. И именно члены Кирилло-Мефодиевского общества стали первыми, кто использовал и продвигал украинофильство в качестве националистической (сепаратистской) идеологии.

Как и в случае с тифлисскими заговорщиками 1830–1832 гг., нелегальная деятельность Кирилло-Мефодиевского общества была прекращена не в результате целенаправленной оперативно-розыскной деятельности, а благодаря случайности – по «наводке» привлеченного в общество Н. Гулаком студента А. Петрова. Последний был сиротой, но его отец, жандармский офицер, успел воспитать сына в почтении к Богу, царю и Отечеству. Когда Петрову стали известны цели братства, он сообщил об этом помощнику попечителя Киевского учебного округа М. В. Юзефовичу (28 февраля 1847 г.). Юзефович, хорошо знавший Костомарова и Кулиша, потребовал от юноши написать докладную попечителю Киевского учебного округа генерал-майору Свиты А. С. Траскину. Костомарову о разговоре с Петровым Юзефович не сообщил, вероятно решив посидеть на двух стульях одновременно. Третьего марта Петров подал письменный рапорт Траскину, приложив устав Кирилло-Мефодиевского общества. Траскин немедленно проинформировал шефа жандармов графа Орлова и киевского генерал-губернатора князя Д. Г. Бибикова. Вскоре все члены общества были арестованы. При этом Юзефович, узнавший о намечающемся производстве арестов, помогал Костомарову ликвидировать письменные улики. После вторжения в квартиру Костомарова жандармов Юзефович повернул дело так, что Костомаров сам сознался в своих преступлениях и в знак раскаяния добровольно выдал противоправную рукопись.

В мае 1847 г. арестованные предстали перед судом и были приговорены к различным наказания: заключению в крепость, ссылке, сдаче в солдаты. Правительство Николая I затушевало республиканско-националистический характер организации, придав ей вид общества, ставившего своей задачей объединение всех славян под протекторатом Российской империи. Учитывая, что националистические идеи распространялись в узком кругу, власти решили не применять жестких репрессивных мер и сохранили в тайне истинный характер дела.

Николай I связывал возникновение общества с влиянием польской эмиграции:

«Явная работа той же общей пропаганды из Парижа; долго этой работе на Украйне мы не верили; теперь ей сомневаться нельзя».

При этом аналитиками Третьего отделения попытка формулирования программы украинского националистического движения была оценена правильно. В записке ведомства говорилось:

«Еще более надлежит быть осторожными в отношении к Малороссии <…> от молодых украйнофилов, подобных Шевченко и Кулишу, быть может, обращаются идеи об отдельном существовании, даже между людьми более степенными, нежели сами украйнофилы, но строгие меры сделают для них еще дороже запрещенные мысли и могут малороссиян, доселе покорных, поставить в то раздраженное против нашего правительства положение, в каком находится, особенно после мятежа, Царство Польское. Полезнее и справедливее будет не показывать и вида малороссиянам, что правительство имело причину сомневаться, не посеяны ли между ними вредные идеи, и принять меры в отношении к ним совершенно противоположные тем, которые принимались в Царстве Польском».

Управляющий 1-й экспедицией Третьего отделения М. М. Попов, посетив арестанта Костомарова (который уже дал признательные показания!), прямо указал ему, что именно следует написать о целях общества, и дал в качестве образца показания Белозерского. Распространение информации о подлинных выводах следствия было строго ограничено. Официальной стала версия о стремлении «кирилло-мефодиевцев» объединить славян под скипетром русского царя. При этом власти не ослабили наблюдения за проявлениями малороссийского национализма (особничества). Подчеркнем, что основная масса чиновников была ознакомлена только с официальной версией, и в дальнейшем это значительно ослабило позиции правительства в борьбе с национализмом и сепаратизмом.

В целом 1847 г. оказался для Российской империи на редкость спокойным. Однако политические процессы как в самой России (нелегальные), так и за ее пределами развивались независимо от властей предержащих.

В 1847 г. в Европу эмигрировал А. И. Герцен. Осенью в Италии, представлявшей сборище «лоскутных монархий», он познакомился со многими представителями итальянского национально-освободительного движения.

В Царстве Польском и западных губерниях продолжалась нелегальная деятельность польских эмиссаров, и значительная часть населения тайно поддерживала их.

В великороссийских губерниях, по мнению графа Орлова, все тревоги были ложными.

«Прошедший год, – докладывал он императору, – едва ли не более предыдущих годов изобиловал доносами и предвещаниями о готовящихся возмущениях. Многолетние опыты доказали, как мало веры можно давать этим доносам. <…> К счастью, бо́льшая часть доносов доказала только, что есть люди неблагонамеренные, желающие своими предвещаниями содержать правительство в тревожном положении.

Сколько в предыдущие годы намерения этих доносчиков были безуспешны, столько в прошедшем они, к сожалению, достигли цели своей, ибо в ноябре месяце не только правительство, но вся столица была в такой тревоге, что даже в высших обществах при пушечных выстрелах во время возвышения воды полагали, что возмущение начинается!

По этому случаю приемлю смелость доложить Вашему Императорскому Величеству, что лучшие меры предосторожности суть те, которые покрыты непроницаемою тайною, и потому я поставил себе за правило действовать так, чтобы никто и не догадывался о принимаемых мерах предосторожности и чтобы в публике не могла родиться и самая мысль о возможности произвести возмущение во время твердого правления Вашего Императорского Величества».

При всем обилии доносов (подчеркнем, доносов, а не агентурно-оперативной информации) шеф жандармов находился в полном неведении относительно существования в столице в течение уже двух лет тайного общества, организованного переводчиком МИД М. В. Буташевич-Петрашевским. Неповоротливость аппарата и политическая близорукость руководства в очередной раз сыграли злую шутку с прекрасно отлаженным оперативным механизмом, резко снизив его эффективность. В 1848 г. Я. Н. Толстой одним из первых обратил внимание правительства на увеличение политической роли рабочего класса в странах Западной Европы. Однако Орлов не проявил достаточного интереса к этой информации. Одновременно повышалась и роль разночинцев, все чаще принимавших участие в деятельности оппозиционно настроенных кружков. Политическая ограниченность, чванство и нежелание видеть рождение новых противников сводили на нет усилия многих талантливых оперативников, действовавших творчески и часто на собственные средства. Яркий тому пример – дело петрашевцев.

Примечательно, что первый раз слежка за М. В. Буташевич-Петрашевским была организована Третьим отделением в сентябре 1844 г. по докладу директора Царскосельского лицея генерал-майора Д. Б. Броневского, который сообщил, что чиновник Министерства иностранных дел ведет сомнительные беседы с некоторыми лицеистами. Слежка продолжалась в течение двух месяцев, но затем была прекращена. По итогам слежки ни гласный, ни негласный надзор полиции за Петрашевским установлен не был. Возможно, это было связано с личностью поднадзорного, отличавшегося эксцентричным поведением, и заслугами его отца, известного лейб-медика В. М. Петрашевского. Кроме того, основные усилия Третьего отделения в Петербурге были направлены на надзор за дворянскими салонами; напомним, что качество оперативной работы снизилось и размеры ее финансирования уменьшились. В итоге второй переводчик Департамента внутренних сношений МИД не удостоился пристального внимания столичной политической полиции.

После смерти Петрашевского-старшего в мае 1845 г. вокруг М. В. Петрашевского стал собираться кружок оппозиционно настроенных лиц. С весны 1846 г. собрания стали еженедельными (так называемые «пятницы у Петрашевского» или просто «пятницы»). На собрания приходили чиновники, учителя, студенты, писатели, художники, офицеры: Д. Д. Ахшарумов, А. П. Баласогло, В. А. Головинский, И. П. Григорьев, И. М. и К. М. Дебу, М. М. и Ф. М. Достоевские, С. Ф. Дуров, А. И. Европеус, Н. С. Кашкин, Ф. Н. Львов, В. Н. Майков, А. П. Милюков, В. А. Милютин, Н. А. Момбелли, А. И. Пальм, А. Н. Плещеев, М. Е. Салтыков, Н. А. Спешнев, Ф. Г. Толь, П. Н. Филиппов, А. В. Ханыков, И. Л. Ястржембский и др. Идеология и социальный состав петрашевцев отражали особенности тех лет, когда дворянскую оппозицию стала вытеснять оппозиция разночинцев.

Первоначально задачи кружка ограничивались самообразованием, знакомством с различными теориями материализма и утопического социализма, в частности Ш. Фурье и Л. Фейербаха.

Первой попыткой пропаганды идей материализма и утопического социализма стало издание «Карманного словаря иностранных слов». Первый выпуск (1845 г.) редактировал В. Н. Майков при участии М. В. Петрашевского, второй (1846 г.) – сам Петрашевский.

Для того чтобы обойти цензурные ограничения, Петрашевский использовал несколько оригинальных приемов. Во-первых, словарь был посвящен великому князю Михаилу Павловичу. Во-вторых, рукопись была представлена в Цензурный комитет в малочитаемом виде. В-третьих, в словаре использовалась иносказательность. Но вскоре цензура спохватилась, и тираж был конфискован, до читателей дошли лишь 350 экземпляров из напечатанных двух тысяч.

Тем временем политическая ситуация в Европе продолжала накаляться. В июне 1847 г. по инициативе К. Маркса и Ф. Энгельса на базе реорганизованного Союза справедливых в Лондоне создается Союз коммунистов – первая международная коммунистическая организация. Ее девизом была выбрана знаменитая фраза «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Целью Союза коммунистов являлось «свержение буржуазии, господство пролетариата, уничтожение старого, основанного на антагонизме классов буржуазного общества и основание нового общества, без классов и без частной собственности». Программой союза стал «Манифест Коммунистической партии». И хотя коммунистические идеи пришли в Россию значительно позже, книга Маркса «Нищета философии» (1847 г.) в библиотеке Петрашевского имелась. Постепенно кружок становился все более привлекательным для людей оппозиционных взглядов.

1848 год стал переломным для Европы. С восстания в Палермо (Королевство обеих Сицилий, одного из восьми итальянских государств) в январе 1848 г. началась революции в Италии. В феврале – марте в Королевстве обеих Сицилий, Сардинском королевстве, Великом герцогстве Тосканском и Папском государстве были провозглашены конституции. Двадцать второго марта 1848 г. в Венеции провозгласили республику. На фоне стремительного роста национально-патриотического движения началась война итальянских государств за независимость от Австрии, которая на первом этапе закончилась неудачей: после ряда поражений национальных войск 25 июля 1848 г. было заключено перемирие, вернувшее Ломбардию и Венецию под власть австрийских Габсбургов.

Осенью 1848 года Дж. Мадзини и Дж. Гарибальди выдвинули программу объединения Италии. В ноябре в Риме вспыхнуло народное восстание, и 9 февраля 1849 г. была провозглашена Римская республика.

В марте 1849 г. вновь началась война с Австрией, которая из-за неравенства сил привела к поражению революции. Римская республика пала, последней, в августе 1849 г., сдалась Венеция.

В феврале 1848 г. вспыхнула революция во Франции, послужив детонатором, вызвавшим буржуазно-демократические революции во многих странах Европы. В марте была провозглашена уния Венгрии и Трансильвании, забурлили Чехия, Галиция и Хорватия. В Германском союзе (Баден, Гессен-Дармштадт и Вюртемберг) к власти пришли либеральные правительства.

Особо отметим, что премьер-министр Великобритании Генри Джон Темпл Пальмерстон покровительствовал революциям в Италии и Венгрии. Устроив торжественную встречу Лайошу Кошуту, главе Комитета защиты родины, он возбудил против Англии все правительства Европы. Однако политика Пальмерстона обосновывалась исключительно прагматическими соображениями. Первого марта 1848 г. он заявил в палате общин:

«Я утверждаю, что недальновидно считать ту или иную страну неизменным союзником или вечным врагом Англии. У нас нет неизменных союзников, у нас нет вечных врагов. Лишь наши интересы неизменны и вечны, и наш долг – следовать им».

Пальмерстону принадлежит и одна из ключевых геополитических стратагем британской политики, которая долгое время определяла вектор политических интересов по отношению к России: «Мир кажется таким несправедливым, когда с Россией никто не воюет!»

Учитывая тлеющий очаг недовольства в Царстве Польском, ситуация в Европе требовала пристального внимания российских спецслужб. Австрийский император Фердинанд и король Пруссии Фридрих-Вильгельм IV с трудом удерживались на тронах. Зная об этом, российский император в начале революционных событий в Европе занял оборонительную позицию. Об этом говорит его письмо к Паскевичу от 17(29) марта 1848 г.:

«Итак, мы должны оставаться в оборонительном, почти кордонном состоянии sur ce qui vive, обращая самое бдительное внимание на собственный край, дабы все попытки дома укрощать в самом начале».

В итоге был разработан военный план обороны от натиска революции на рубеже реки Висла.

На фоне революционных событий в Европе министр внутренних дел Л. А. Перовский начинает расследование дела Петрашевского. Последний в феврале литографировал свою записку «О способах увеличения ценности дворянских и населенных имений» (ок. 300 экземпляров). В записке поднимался вопрос о необходимости даровать купеческому сословию право приобретать земли наряду с дворянством для лучшего хозяйствования. Также предлагалось предоставить купцам право голоса в дворянских собраниях, а крестьянам – право получать личную свободу путем выкупа. Записка распространялась в преддверии очередных выборов в дворянских собраниях и в итоге попала к Перовскому, у которого уже была некоторая информация о Петрашевском. Доложив императору о своих подозрениях, Перовский получил от него повеление скоординировать действия в отношении Петрашевского с графом Орловым.

По некоторым данным, к тому времени (ориентировочно в 1844 г.) Перовский негласно восстановил Особенную канцелярию МВД как параллельный орган политического сыска. Расследование было поручено чиновнику особых поручений И. П. Липранди, одному из лучших оперативников. Впоследствии Липранди писал, что «собрание сведений о Петрашевском, по высочайшему повелению, началось в марте 1848 года. Министру внутренних дел (так как он первый доставил известный литографированный листок, розданный в дворянских собраниях некоторым членам) приказано было по этому случаю снестись с шефом жандармов для надлежащего разъяснения содержания и смысла литографированной речи. Вследствие чего, по обоюдному их согласно, собрание этих сведений было возложено на меня, и последний присовокупил: „Чтобы мои не знали во избежание столкновения“. Я согласился на принятие этого поручения, с тем только условием, чтобы все то, что будет мною собираемо, я представлял <…> министру внутренних дел, как в существе министру полиции государства и в ведении которого я служил…».

Приведенная запись полностью опровергает мнение о том, что глава Третьего отделения был не в курсе событий. Но почему глава политической полиции уступил это дело потенциальному конкуренту? Вероятнее всего, Орлов руководствоваться следующими соображениями. Во-первых, распространяемая в дворянских собраниях записка Петрашевского сама по себе еще не являлась угрозой существующему строю и никаких антиправительственных высказываний не несла. Во-вторых, о «пятницах у Петрашевского» достоверно ничего не было известно (напомним, что агентура Третьего отделения работала преимущественно в дворянских салонах). И наконец, в-третьих: свалив на МВД всю черновую работу, в случае провала расследования Орлов выходил сухим из воды. А в случае успеха он, пользуясь доверием государя, всегда имел возможность перехватить инициативу.

Липранди оказался в весьма непростой для него ситуации. Занимаясь преимущественно раскольниками, он не имел агентуры в разночинной среде. А повеление действовать в секрете от аппарата Третьего отделения предполагало соблюдение двойной конспирации: и по отношению к петрашевцам, и по отношению к «коллегам». Чтобы понять, кого брать под наружное наблюдение, Липранди надо было иметь внутри кружка своего доверенного человека. Размышляя над немногими известными ему фактами, Липранди пришел к выводу, что завербовать кого-либо из окружения Петрашевского не представляется возможным, так как достоверных данных о нелегальной деятельности кружковцев у него не было. Оставалось одно – ввести агента в окружение наблюдаемого лица. Но такого агента еще следовало найти, поскольку требования к нему предъявлялись высокие: человек одного круга с наблюдаемым, образованный, знающий иностранные языки, коммуникабельный и обладающий хорошей памятью.

На поиск подходящей кандидатуры ушло несколько месяцев, и в результате Липранди остановился на Петре Антонелли. Антонелли был студентом первого курса филологического факультета Петербургского университета. Дав согласие работать с Липранди, он оставил университет и осенью 1848 г. был оформлен канцелярским чиновником в МИД. Именно в министерстве в конце осени – начале зимы 1848 г. и состоялось его знакомство с Петрашевским.

Пятнадцатого сентября 1848 г. 5-й армейский корпус генерал-лейтенанта А. Н. Лидерса вошел в Валахию для подавления революционных выступлений. Никаких карательных функций Лидерсу осуществлять не пришлось, поскольку ни турки, занявшие Бухарест, ни «революционная» валашская милиция сопротивления его войскам не оказывали. В Петербурге создалось обманчивое впечатление, что «дух мятежа в массы не проник». Но на самом деле «дух мятежа» был загнан в подполье, а заговорщики удалились в эмиграцию (в Венгрию и Трансильванию), но не смирились. Российские войска остались в Валахии и в любой момент могли вторгнуться в Венгрию с юга.

Под влиянием европейских революций и ужесточения внутренней политики в России осенью – зимой 1848/49 гг. в среде петрашевцев возобладали революционные настроения. Наряду с теоретическими вопросами на «пятницах» все чаще обсуждались политические проблемы. Конспиративно от большинства (в кабинете Петрашевского, на квартирах братьев Дебу, Дурова и Кашкина) определялись позиции в отношении к ожидаемой крестьянской революции. Петрашевский и Спешнев пытались разработать план руководства крестьянским восстанием, которое должно было начаться в Сибири, а затем перекинуться на Дон, в Поволжье, в Москву и на Урал. На военной службе из петрашевцев состояли: Н. П. Григорьев, П. А. Кузьмин, Н. Ф. Львов, Н. А. Момбелли, А. И. Пальм, А. И. Тимковский. В русско-турецкой войне 1828–1829 гг. участвовал А. П. Баласогло, в той же войне и подавлении Польского восстания 1830–1831 гг. – К. К. Ольдекоп. На «совещаниях пяти» (Петрашевский, Спешнев, Момбелли, Львов и К. Дебу) обсуждался вопрос о создании нового тайного общества, его программе и тактике.

Тем временем оперативно-розыскные мероприятия продолжались. Попытки завербовать прислугу (дворника и др.) не удались. Третьего марта из Костромы прибыли два агента Липранди: купец В. М. Шапошников и мещанин Н. Ф. Наумов. На следующий день они сняли помещение в доме Петрашевского, намереваясь открыть табачную лавку. Лавка была открыта, и это позволило организовать стационарный наблюдательный пункт. Те же Шапошников и Наумов получили билеты извозчиков, и таким образом была решена проблема наружного наблюдения за гостями Петрашевского, приходившими на «пятницы». У Липранди появились имена петрашевцев и их адреса.

Между тем Антонелли все еще не был допущен к посещению «пятниц», поэтому информация о том, что происходит на квартире Петрашевского, по-прежнему отсутствовала. Наконец Антонелли не выдержал и 11 марта явился на «пятницу» без всякого приглашения. Присутствующим он сказал, что выпал из извозчика прямо перед домом и едва не сломал ногу. Таким образом, внедрение состоялось.

С 16 января по 14 апреля 1849 г. в Петербурге было выявлено 63 кружковца. Примечательно, что Антонелли своего знакомства с Липранди не скрывал, и Петрашевский пытался через Антонелли узнать о его планах. Петрашевский, кстати, знал и о том, как было раскрыто Кирилло-Мефодиевское общество. А что касается Липранди, то он уже не сомневался в том, что в дальнейшие планы петрашевцев входит организация вооруженного восстания.

Один из оперативных приемов Липранди – знакомство Петрашевского со «свирепыми черкесами», которые якобы, прибыв с Кавказа, квартировались у Антонелли. На самом деле «черкесы» были отобраны из числа конвойцев лейб-гвардии Кавказского горского полуэскадрона. Петрашевский готовил для них наставления для «возмущения Кавказа», которые через Антонелли попадали к Липранди.

Была выявлена и связь петрашевцев с поляками, проживавшими в Петербурге: чиновником Морского министерства Н. А. Кашевским, вольнослушателем Петербургского университета А. Т. Мадерским, чиновником железнодорожного ведомства Е. Марцинковским, служащим Заемного банка К. Витковским, чиновником МИ. В. Войцеховским. А связь с поляками – это уже вопрос не только внутренней, но и международной политики.

Липранди пишет:

«В то же время обозначилось, что люди, принадлежащие к наблюдаемому обществу, находились вне столицы, в разных провинциях, и об них здешние сочлены ясно говорили, что им поручено везде стараться сеять идеи, составляющие основу их учения, приобретать обществу соумышленников и сотрудников и таким образом приготовлять повсюду умы к общему восстанию. Бумаги арестованных лиц обнаружили, что подобными миссионерами были: в Тамбове – Кузьмин, в Москве – Плещеев, в Ростове – Кайданов, в Сибири – Черносвитов, в Ревеле – Тимковский и проч.».

Это подтверждает, что у петрашевцев были налажены связи с губерниями.

В середине апреля Перовский доложил императору, что всего в кружках, связанных с петрашевцами, по России насчитывается до полтысячи человек и предложил продолжить наблюдение, чтобы иметь юридически безукоризненные доказательства вины подозреваемых лиц. Однако ни дальнейшей разработки тайного общества, ни сколько-нибудь толкового следствия не состоялось. Николай I, принявший к тому времени решение об участии русских войск в подавлении революции в Венгрии, приказал Перовскому передать дело петрашевцев Орлову, и тот, опять же по указанию государя, приступил к немедленным арестам, которые начались утром 23 апреля. К следствию было привлечено всего 123 человека.

Во время арестов произошло рассекречивание П. А. Антонелли. Адам Сагтынский, третье лицо в политической полиции, разговаривая с Ф. М. Достоевским, держал в руке список арестованных, в котором Антонелли фигурировал как агент. Достоевский заметил фамилию и немедленно поставил в известность своих товарищей. Слабо верится, что Сагтынский допустил служебную оплошность: он имел более чем двадцатилетний опыт оперативной работы. Вероятнее всего, что Орлов, Дубельт и Сагтынский пытались принизить заслуги МВД в раскрытии кружка петрашевцев и занялись дискредитацией лиц, осуществивших эту операцию. То есть это – проявление межведомственных и межличностных политических и служебных интриг, существующих во все времена и приносящих чаще всего негативные результаты.

В самом Третьем отделении в январе 1849 г. из архива пропало 18 докладов Орлова Николаю I с личными резолюциями императора; затем вырезки из докладов по почте были доставлены в Зимний дворец. Расследование установило, что документы были похищены сверхштатным чиновником А. П. Петровым «для передачи частным лицам» из корыстных побуждений. Итогом стала реорганизация архивного дела. Отныне архивисты постоянно должны были проживать в здании Третьего отделения по адресу Фонтанка, д. 16.

Дискредитируя своих коллег из МВД, руководители Третьего отделения (впрочем, как и верхушка МВД) больше думали не об интересах дела, а о личном влиянии на государя. Никто не хотел признавать собственные ошибки с целью улучшения оперативной работы и вести эффективную контрпропаганду. В результате интриг руководства крайними, как обычно в таких случаях и бывает, стали Липранди и Антонелли.

А ведь Липранди сделал совершенно правильные выводы из дела петрашевцев.

«1. Я предполагал, – писал он, – следить за всеми сношениями здешних членов по разным местам государства, в особенности же за теми, которые производятся через живых эмиссаров, отправляющихся отсюда под разными предлогами в разные города и губернии.

2. Необходимым казалось мне вникнуть точнее и обстоятельнее в то влияние, которое пропаганда эта имеет на разные классы общества, в особенности же на воспитание юношества, заготовляющее в молодом поколении семена столь опасной будущности.

3. Равным образом я полагал необходимо нужным разузнать и разъяснить в возможной точности, в какой связи эта пропаганда состоит с нашей литературой и вообще системою просвещения, у нас существующей: причем намерение мое было стараться проникнуть не только в настоящее положение этой гибельной язвы умов, но и в те причины, который содействовали ее происхождению у нас и столь могущественному усилению и распространению.

4. Не бесполезным казалось мне обратить тщательное внимание на то, какие места на службе и какое положение в обществе занимают пропагандисты: ибо сим только могла быть определена с достаточной верностью степень их силы в настоящем времени, равно как и степень вреда, приготовленная ими на предбудущее время.

5. С сим вместе я имел в виду собрать опытная сведения и о том, какое противодействие можно противопоставить этому губительному злу, чтобы парализовать его разрушительная действия. За двадцать или за десять лет [до того] можно бы было удовольствоваться тем, чтобы, напавши на корень зла, подрезать его, и тем все бы затушилось, уничтожилось. Теперь, как видно, корень этот разросся крепко, яд, можно сказать, разлился всюду и напитал собой весь воздух общественной жизни или, вернее сказать, то, что составляет наше общественное образование. Ныне корень зла состоит в идеях, и я полагаю, что с идеями должно бороться не иначе, как также идеями, противопоставляя мечтам истинные и здравые о вещах понятия, изгоняя ложное просвещение – просвещением настоящим, превращая училищное преподавание и самую литературу в орудие, разбивающее и уничтожающее в прах гибельный мечты нынешнего вольномыслия или, лучше сказать, сумасбродства».

Все эти предложения остались без внимания.

Через несколько дней после ареста петрашевцев русские войска вступили в Галицию. Здесь необходимо заметить, что, ведя борьбу за свободу и независимость от австрийцев, венгры отказывали в проявлении национально-патриотических чувств сербам, словакам, хорватам и украинцам. Неудивительно, что в ходе гражданской войны большинство представителей этих народов выступили на стороне имперского правительства. Попытка самоопределения с полным пренебрежением к интересам других наций отвратила от венгров широкий фронт потенциальных союзников и показало истинное лицо людей, так много разглагольствовавших о национальном достоинстве.

А если учесть, что ведущие венгерские военачальники (Ю. Бем, Г. Дембинский и Б. Домбровский) были поляками, то для Николая I борьба против венгров стала продолжением борьбы с врагом, угрожавшим целостности Российской империи.

Летом 1849 г. венгерские войска были разбиты и сложили оружие. Более тысячи венгерских повстанцев эмигрировали в Турцию. Среди них были многие участники Польского восстания 1830–1831 гг., в том числе Бем, Дембинский, Замойский и Высоцкий. Узнав об этом, Николай I отправил султану Абдул-Меджиду личное письмо с требованием их выдачи. Британский (Ч. Стрэтфорд-Каннинг) и французский (Ж. Опик) послы посоветовали султану решительно отказать. Более того, английская и французская эскадры подошли к Дарданеллам. В результате султан не выдал укрывшихся в Турции повстанцев. Некоторые из них приняли ислам и поступили добровольцами в турецкую армию, мечтая о реванше.

В 1849 г. политэмигранты основали в Лондоне «Центральный демократический европейский комитет единения партий без различия национальностей». Основной целью данного комитета было освобождение угнетенных наций европейских стран. Руководителями комитета являлись: А. О. Ледрю-Роллен (Франция), Д. Маццини (Италия), С. Ворцель (Польша), А. Руге (Германия), Братанио (Румыния). От России в состав комитета пригласили А. И. Герцена, но он от участия отказался, не веря (в тот период) в действенность пропаганды с помощью прокламаций.

Деятельность комитета выражалась в устной и письменной агитации среди различных народов. В частности, имело место обращение к полякам от 20 июля 1850 г. с призывом к революционному выступлению. Однако в условиях подавления Венгерского восстания в 1849 г. это обращение не повлекло за собой значимых откликов в Царстве Польском.

Обеспечивая безопасность империи от внутренних угроз, русское правительство допустило ряд серьезных ошибок в развитии военной разведки. Я. Н. Толстой еще в 1850 г. отправил в Петербург секретное донесение с сообщением о намерении англичан уничтожить русский флот и сжечь Севастополь, но сигнал был оставлен без внимания. Военный министр А. И. Чернышев, будучи профессионалом в военных вопросах, выражал обеспокоенность состоянием военной разведки, но планомерная работа в полном объеме налажена так и не была. К примеру, данных о поступившей на вооружение в Пруссии в 1841 г. винтовке Дрейзе с продольно-скользящим затвором, для маскировки названной «легким капсюльным ружьем», русская разведка до войны не получила. А сотрудники МИД, в мирное время обязанные добывать военно-политическую информацию, не смогли выяснить истинные военно-политические намерения Британии и Франции в отношении России. По мнению авторов, отсутствие систематической (тотальной) политической, дипломатической и военной разведки в мирное время стало одной из причин поражения и серьезного политического унижения России в Крымской войне.

Политическая линия Александра I, реализованная в виде Священного союза монархов Австрии, Пруссии и России, продолжала довлеть над российскими национальными интересами и при Николае I. «С удивительной прозорливостью Россия спасала всех своих будущих смертельных врагов. Русская кровь проливалась за всевозможные интересы, кроме русских. Постоянные же вмешательства России во внутреннюю жизнь европейских народов сделали русское имя всюду одиозным. Россию боялись, но ее ненавидели. Европейские правительства, используя в своих интересах усердного и бескорыстного „русского жандарма“, отводили затем от себя на него все недовольство, всю ярость своих народов. Вот первопричина русофобства европейского общественного мнения всего XIX и XX века… Необходимо при этом упомянуть, что и Александр I, и Николай I находились в полном неведении относительно истинного положения дел и настроений в Европе, принимая за чистую монету официальную лесть европейских кабинетов и заздравные тосты прусских и иных принцев. Русские дипломатические агенты на местах, само собою разумеется, были осведомлены о настоящем положении дел, но, как это ни покажется невероятным, бессменный от Венского конгресса до Восточной войны министр иностранных дел граф Нессельроде счел нужным предупредить об этом Государя лишь в 1853 году, когда все сроки были давно уже пропущены. Печальный результат привычки, создавшейся с конца царствования Александра I, – во всех решительно ведомствах и отраслях русской государственной жизни сообщать царям одно лишь приятное».

Накануне Крымской (Восточной) войны 1853–1856 гг. Шамиль, в расчете на помощь Великобритании и Турции, активизировал свои действия, но потерпел неудачу; в целом движение Шамиля в 1850-х гг. пошло на спад.

Крымская война превратилась в войну России с «объединенной Европой». После ее начала польская эмиграция предложила свои услуги противникам империи. В Лондоне и Париже идею активного формирования польских войск не приняли, но в Стамбуле польских и венгерских инсургентов приняли охотно.

В армии Омер-паши, действовавшей на Дунайском театре, насчитывалось не менее четырех тысяч венгерских и польских добровольцев. Сам командующий, хорват по национальности, до бегства в Турцию и принятия ислама носил фамилию Латош и служил в австрийской армии. Энтузиазм поляков в Дунайской армии зачастую вредил им. «Эти люди, – писал Евгений Тарле, – были иногда способны дать неглупый совет, но, с другой стороны, немало и вредили, сбивая часто с толку турецкое командование, которому внушали преувеличенное убеждение в слабости русской армии. Политическая страсть, ненависть к России ослепляла их и заставляла принимать свои желания за действительность». Садык-паша (поляк М. Чайковский) сформировал казачий полк (около 600 человек), принявший участие в боях под Силистрией. Венгерские и польские эмигранты отметились и на Кавказском фронте: в сражении при Башкадыкларе и при обороне крепости Карс. Тем не менее все поляки и венгры, попавшие в русский плен, впоследствии были отпущены на свободу.

Во время Крымской войны И. Высоцкий от имени Централизации «Демократического общества» вступил в переговоры с представителями Великобритании и Турции. Он хотел выяснить, чем поляки могли быть полезны в действиях против русских в Крыму. Предложения, сделанные ему, Высоцкий счел невыгодными для Польши и даже более того – оскорбительными, поэтому реальной помощи не оказал.

Один из руководителей Польского восстания 1863–1864 гг. О. Авейде после ареста показал следственной комиссии, что «люди, не знавшие нашего положения, но вспоминавшие наши до 1850 года конвульсивные революционные порывы, предлагали вопрос: отчего не восстали мы во время Крымской войны, несмотря на всю нашу ненависть к русскому правительству? Мы не восстали, потому что не могли восстать, потому что мы отупели и были слабы, невыразимо слабы».

Поражение русских войск под Севастополем стало личной трагедией для Николая I, который по-своему, даже при отсутствии своевременных реформ, все же искренне и последовательно служил России. Как полагали некоторые современники Николая и как считают отдельные современные историки, государь не вынес горечи поражений и предпочел покончить с собой с помощью яда, будучи не в силах отказаться от проводимой им ранее «прямолинейной» политики.

Перед смертью он попросил облачить его в мундир и, прощаясь со старшим внуком – будущим императором Александром III, – промолвил: «Учись умирать».

Николай Павлович скончался 18 февраля 1855 г.