Глава 8
Ultima Ratio Regum

После смерти Александра I в России сложилась весьма напряженная ситуация – и приближенные покойного государя, и заговорщики попали в цейтнот. Время, которое, казалось, так медленно тянулось в прошедшей четверти века, начало свой стремительный бег, подгоняя всех…

Начальник Главного штаба И. И. Дибич, не знавший о существовании секретного манифеста от 16 августа 1823 г. и отречении Константина, срочно отправляет два сообщения о смерти государя: великому князю Константину, которого считал наследником престола, и вдовствующей императрице Марии Федоровне. Фельдъегеря понеслись в Варшаву и Петербург.

Между тем официальные известия (и слухи) о кончине императора стали потихоньку распространяться по России. Шервуд и Николаев узнали об этом в Харькове 22 ноября. Предположив, что члены тайного общества могут использовать смерть самодержца для выступления, они решили помешать связи заговорщиков друг с другом и отбыли в Курск вечером 25 ноября (Шервуд) и 26 ноября утром (Николаев).

Командир Вятского пехотного полка 18-й пехотой дивизии полковник П. И. Пестель, находившийся в штабе полка в местечке Линцы, узнал о смерти государя примерно в это же время и при содействии С. Г. Волконского немедленно приступил к разработке нового плана «военной революции», который впоследствии получил название «План 1-го января». Этот вариант основывался на приказе Вятскому пехотному полку исполнять караульную службу при главной квартире 2-й армии в Тульчине начиная с 1 января 1826 г. К этому времени офицеры-квартирмейстеры, участвовавшие в заговоре, должны были проложить маршрут движения армии на Петербург, а генерал-интендант А. П. Юшневский – заготовить продовольствие для похода. По прибытии полка в Тульчин Пестель планировал арестовать главнокомандующего 2-й армией Витгенштейна и начальника штаба армии Киселева. В командование армией при поддержке офицеров штаба должен был вступить командир 19-й пехотной дивизии генерал-майор С. Г. Волконский.

В числе заговорщиков, на которых могли рассчитывать Пестель и Волконский, в частности, находились:

1) командир Казанского пехотного полка 18-й пехотной дивизии полковник П. В. Аврамов;

2) полковник В. И. Враницкий, подполковник П. И. Фаленберг, поручики И. Б. Аврамов, Н. С. Бобрищев-Пушкин, П. С. Бобрищев-Пушкин, Н. А. Загорецкий, Н. А. Крюков, Е. Е. Лачинов, А. И. Черкасов, подпоручики В. Н. Лихарев, Н. Ф. Заикин, прапорщики И. И. Муравьев-Апостол, И. Ф. Юрасов (квартирмейстерская часть);

3) адъютант Главного штаба 2-й армии поручик Н. В. Басаргин;

4) штаб-ротмистр А. П. Барятинский, ротмистр В. П. Ивашев, поручик А. А. Крюков (адъютанты главнокомандующего 2-й армией);

5) штаб-лекарь коллежский асессор Ф. Б. Вольф.

В заговоре состоял и сын главнокомандующего 2-й армией ротмистр Л. П. Витгенштейн.

После организации похода 2-й армии на Петербург Пестель планировал выехать в столицу и там лично поднять восстание в гвардии, опираясь на членов петербургской ячейки Южного общества, прежде всего офицеров Кавалергардского полка.

Составной частью «Плана 1-го января» было совершение в столице цареубийства.

Занимаясь подготовкой восстания, Пестель сложил с себя полномочия главы Тульчинской управы и назначил ее руководителем А. Барятинского.

Противник Пестеля – дежурный штаб-офицер 4-го п. к. 1-й армии полковник С. П. Трубецкой (претендовавший на роль лидера восстания) – в ноябре был в Петербурге. Опираясь на разработанный в августе-сентябре 1825 г. руководителями Васильковской управы «2-й Белоцерковский план», он начал обсуждать его варианты со своими единомышленниками из Северного общества, имея в виду возможность совершения «военной революции» в столице. Трубецкой рассчитывал на поддержку частей 3-го и 4-го п. к. 1-й армии. В случае начала вооруженного восстания в Петербурге указанные корпуса должны были начать поход на столицу. Основной ударной силой считался 3-й пехотный корпус, в частях которого служили большинство участников Васильковской управы Южного общества и «Общества соединенных славян». Командир 4-го п. к. генерал от инфантерии А. Г. Щербатов сочувствовал идеям заговорщиков.

В отличие от Пестеля и Трубецкого, лидер Васильковской управы С. И. Муравьев-Апостол считал возможным осуществление «военной революции» и без обязательного восстания гвардейских полков в столице. Он готовил свой вариант восстания, опираясь на заговорщиков из Южного общества и «Общества соединенных славян», служивших в 3-м п. к. 1-й армии. В полном объеме план Муравьева-Апостола следствием выявлен не был, однако анализ показаний заговорщиков позволяет с большой долей вероятности считать, что он был следующим. В Брусилове, где располагался штаб Кременчугского пехотного полка 9-й пехотной дивизии, сосредотачивались полки двух дивизий: 9-й пехотной и 3-й гусарской, командиры и офицеры которых состояли в заговоре либо симпатизировали заговорщикам. Гусарским полкам следовало занять Житомир, овладеть штабом 3-го пехотного корпуса, арестовать корпусного командира генерал-лейтенанта Л. О. Рота и верных ему офицеров. К мятежным полкам в районе Житомира должны были присоединиться полки 8-й пехотной дивизии, а также 8-я и 9-я артиллерийские бригады. После этого 3-й пехотный корпус начинал марш на Киев и далее совместно с 4-м пехотным корпусом – на Петербург.

В числе заговорщиков 3-го п. к. находились:

1) 9-я п. д. 1.1. Алексопольский п. п.: полковник И. С. Повало-Швейковский (командир до сентября 1825); 1.2. Кременчугский п. п.: полковник П. А. Набоков, поручик Н. Л. Федоров, юнкер Сенявин; 1.3. Полтавский п. п.: полковник В. К. Тизенгаузен, капитан П. А. Устимович, поручики И. Г. Демьянович, Ф. Ф. Ковальский и Е. Н. Троцкий, подпоручик С. П. Трусов; 1.4. Черниговский п. п.: подполковник С. И. Муравьев-Апостол, капитан А. Ф. Фурман, штабс-капитан В. Н. Соловьев, поручики А. Д. Кузьмин, В. Н. Петин, А. И. Шахирев и М. А. Щепилло, подпоручики А. А. Быстрицкий и А. С. Войнилович; 1.5. 17-й е. п.: майор Панченко, капитаны Жегалов и Щербинский, подпоручики А. Ф. Вадковский, Д. А. Молчанов и Шефлер 1-й, юнкер Лекень; 1.6. 18-й е. п.: полковник К. Ф. Остен, прапорщик А. Н. Креницын; 1.7. 9-я а. б.: подполковник А. К. Берстель, подпоручики А. В. Веденяпин 1-й и А. С. Пестов, подпоручики Н. И. Тиханов и И. Н. Черноглазов, прапорщик А. В. Веденяпин 2-й.

2) 8-я п. д. 2.1. Пензенский п. п.: майор М. М. Спиридов, капитан А. И. Тютчев, поручики П. Ф. Громнитский и Н. Ф. Лисовский, подпоручики П. Д. Мозган и А. Ф. Фролов; 2.2. Саратовский п. п.: полковник Жуков, поручик Н. И. Бельченко, подпоручик Н. О. Мозгалевский, прапорщики Ольшевский и И. Ф. Шимков, юнкер В. И. Шеколла; 2.3. Тамбовский п. п.: капитан Тшилинский, штабс-капитаны А. Е. Розен и Унгерн-Штернберг, поручики А. О. Рихард 1-й и Н. О. Рихард 2-й, прапорщик А. О. Рихард 4-й; 2.4. Троицкий п. п.: капитан Киселевич и поручик Ярошевич; 2.5. 16-й е. п.: полковник М. А. Габбе; 2.6. 8-я а. б.: поручики Ридигер и Ротмистров, подпоручики Я. М. Андреевич, Г. М. Андреевич, П. И. Борисов, И. И. Горбачевский, Г. И. Одинцов, прапорщики В. А. Бечаснов и И. В. Киреев;

3) 3-я г. д. 3.1. Александрийский г. п.: полковник А. З. Муравьев, поручик И. И. Сухинов; 3.2. Ахтырский г. п.: полковник А. З. Муравьев, подполковник И. А. Арсеньев, ротмистры Н. Н. Семичев, Малявин и Е. Е. Пфейлицер-Франк, корнет Л. Е. Годениус, поручик Никифораки; 3.3. Белорусский (принца Оранского) г. п.: подполковник И. И. Левенштерн, штаб-ротмистры П. С. Веселовский, И. П. Жуков и М. Н. Паскевич, поручик С. Поздеев, корнеты А. П. Рославлев и Ф. А. Ржевуский, юнкер Н. Ф. Лосев; 3.4. 3-я к-а. б. и 6-я к-а. р.: подполковник А. Н. Фролов; 3.5. 5-я к-а. р.: командир капитан М. И. Пыхачев.

В современном понимании конспирации собрания заговорщиков проходили далеко не всегда конспиративно. Так, в общих собраниях принимали участие офицеры различных подразделений. О своем участии в тайном обществе капитан Фурман показал, «что он к сему обществу приглашен был одного с ним полка поручиками Сухиновым и Кузьминым, во время нахождения их корпуса в лагерях в прошедшем, 1825 году под местечком Лещином, и в исходе оного позван ими неподалеку от лагерей в деревню, где квартировала 8-й артиллерийской бригады рота; зашедши в неизвестную ему квартиру, нашел там многих офицеров разных полков 8-й и 9-й дивизий <…> коих всех вообще было особ до 30-ти…».

Однако пока заговорщики строили свои «наполеоновские» планы, над их головами уже был занесен меч Немезиды. На исходе ноября 1825 г. одновременно в трех местах – Житомире, Варшаве и Петербурге, разделенных сотнями километров, – произошли события, ставшие «точкой бифуркации» для всех участников будущей драмы. Но никто из них об этом не подозревал…

Двадцать пятого ноября командир 3-го п. к. 1-й армии генерал-лейтенант Л. О. Рот получил донесение на имя императора от командира 1-й гренадерской роты Вятского п. п. (входившего в состав 7-го п. к. 2-й армии!) капитана А. И. Майбороды. В члены Южного общества Майборода был принят своим полковым командиром Пестелем в августе 1824 г. До осени 1825 г. у них были ровные отношения, но затем ситуация изменилась. По одной версии, Майборода растратил часть средств заговорщиков и опасался мести со стороны Пестеля, по другой – из карьерных или иных, неведомых нам соображений капитан решил сообщить известные ему сведения властям. В донесении, в частности, говорилось, что «в России назад тому уже десять лет, как родилось и время от времени значительным образом увеличивается тайное общество под именем общества либералов; члены сего общества или корень оного мне до совершенства известен, не только внутри России, но частью и в других местах ей принадлежащих, равно как и план деятельных их действий…».

Генерал Рот подверг Майбороду детальному и обстоятельному опросу, по итогам которого подготовил рапорт начальнику Главного штаба Дибичу, приложив к нему письмо Майбороды; 26 ноября рапорт с нарочным был отправлен в Таганрог.

В донесении Рота, в частности, говорилось:

«Я считаю нужным <…> довести до сведения вашего <…> что на запрос, сделанный мною, зачем он не обратился по своему начальству для доставления Его Императорскому Величеству донесения своего, он отозвался, что нашел удобнее для сохранения тайны обратиться ко мне не по какому-либо сомнению на высшее начальство 2-й армии, но для того, что поблизости расположения Вятского полка (в Липовецком уезде) счел легче скрыть поездку в Житомир, нежели в штаб 7-го пехотного корпуса или в главную квартиру; а так же и потому <…> что опасается, чтоб в числе чиновников, окружающих генералов 2-й армии не было сообщников тайного общества, которое он намерен открыть.

Хотя убедительно старался, что б он доставил более подробностей относительно оного, но он отозвался, что не может мне дать других сведений кроме следующих.

Что общество сие было прежде составлено под именем общества просвещения.

Что впоследствии времени оно преобразовалось и что многие члены от оного отклонились.

Что в числе сих последних находятся командир Украинского полка полковник Бурцов, Казанского – полковник Абрамов и квартирмейстерской части подполковник Комаров, которые, как он полагает, не откажутся дать насчет оного сведения (в особенности подполковник Комаров). <…>

Я счел нужным отпустить капитана Майбороду обратно в полк, дабы не дать полковнику Пестелю сомнения, которое могло бы побудить его истребить бумаги, заключающие доказательства тайного общества».

В тот же день, когда генерал Рот опрашивал Майбороду, в Варшаву в семь часов вечера пришло известие о кончине Александра I. Получив его, Константин немедленно оповестил о случившемся гостившего у него младшего брата Михаила Павловича. Как следует из воспоминаний Михаила, в его присутствии Константин прочел Н. Н. Новосильцеву, дежурному генералу А. И. Кривцову, начальнику своей канцелярии Л. И. Гинцу и князю А. Ф. Голицыну копии документов о своем отречении и заявил, что единственным законным преемником российского престола является Николай Павлович.

В течение ночи и следующего утра были подготовлены официальные бумаги, подтверждающие отречение, и частные письма Константина к Николаю и Марии Федоровне. Двадцать шестого ноября Михаил Павлович выехал с этими документами в столицу. В письме к брату Константин обращался к Николаю «Ваше Величество» и просил его принять данное письмо как присягу новому императору.

А в Петербурге вечером 25 ноября членам правящей фамилии и высшим сановникам (председателю Госсовета П. В. Лопухину, командующему Гвардейским корпусом А. Л. Воинову, военному губернатору Петербурга М. А. Милорадовичу, дежурному генералу Главного штаба А. Н. Потапову) стало известно о критическом состоянии Александра I (письмо Дибича от 15 ноября). Отметим, что сведения о болезни государя (начавшейся 5 ноября) сохранялись в строгой тайне, любые слухи об этом власти старались пресекать с помощью столичной полиции, подчинявшейся Милорадовичу. Ближе к ночи «его императорское высочество, граф Милорадович и генерал Воинов приступили к совещанию, какие нужно принять меры, если бы, чего Боже сохрани, получено было известие о кончине возлюбленного монарха. Тогда его императорское высочество предложил свое мнение, дабы в одно время при объявлении о сей неизреченной потере провозгласить и восшедшего на престол императора, и что он первый присягнет старшему своему брату, как законному наследнику престола».

Это совещание характеризуется большинством историков как первая «схватка за власть» внутри императорской фамилии, ставшая одной из причин междуцарствия. Первым версию о «схватке Романовых», на которую до сих пор ссылаются историки, запустил С. П. Трубецкой после возвращения из сибирской ссылки. Его мемуары впервые опубликовал Герцен в «Записках декабристов» (вып. II–III. Лондон, 1863 г.).

Согласно «запоздалым откровениям» Трубецкого произошло следующее.

«Я был коротко знаком с д. с. с. Федором Петровичем Опочининым. Приехав к нему 25-го ноября, после разговора о тревожных вестях, привезенных вчерашним курьером, он мне сказал, что великий князь Николай пригласил к себе председателя Государственного совета князя Петра Васильевича Лопухина, князя Алексея Борисовича Куракина и графа Михаила Андреевича Милорадовича, бывшего, как известно, тогда военным генерал-губернатором С.-Петербурга и по случаю удаления императора от столицы облеченного особой властью. Великий князь объявил им свои права на престолонаследие, известное им по желанию Александра, чтоб он вступил после него на престол, и по отречению Константина Павловича, по случаю бракосочетания его с польскою девицей Грудзинскою, потом княгиней Ловичской. Граф Милорадович отвечал наотрез, что великий князь Николай не может и не должен никак надеяться наследовать брату своему Александру в случае его смерти; что законы империи не дозволяют располагать престолом по завещанию; что при том завещание Александра известно только некоторым лицам, а неизвестно в народе; что отречение Константина также не явное и осталось не обнародованным; что Александр, если хотел, чтобы Николай наследовал после него престол, должен был обнародовать при жизни своей волю свою и согласие на нее Константина; что ни народ, ни войско не поймут отречения и припишут все измене – тем более что ни государя самого, ни наследника по первородству нет в столице, но оба были в отсутствии; что наконец гвардия решительно откажется принести Николаю присягу в таких обстоятельствах, и неминуемое за тем последствие будет возмущение. Совещание продолжалось до 2 часов ночи. Великий князь доказывал свои права, но граф Милорадович признать их не хотел и отказал в своем содействии. На том и разошлись».

Начнем опровергать изложенные факты по порядку. Дата приезда Трубецкого к Опочинину указана неверно, она не могла состояться ранее 26 ноября, поскольку весть о болезни Александра I пришла в Петербург только 25 ноября. Трубецкой либо «случайно запамятовал» (он писал об этом в 1858–1859 гг.), либо сознательно дезинформировал потомков для придания большей убедительности своей позиции и своим действиям. Все это позволяет авторам предположить, что никаких переговоров в указанном Трубецким составе не велось.

Имеются три версии событий 25–26 ноября.

Версия первая. Описание «переговоров» – не более чем попытка Трубецкого свести счеты с уже покойным ко времени написания мемуаров императором Николаем I. В пользу этой версии говорит следующее. Во-первых, Трубецкой «свидетельствует» не о том, чему был очевидцем, а о рассказе Опочинина со слов Куракина. Во-вторых, к моменту написания воспоминаний никого из лиц, упомянутых Трубецким, уже не было в живых (Милорадович погиб в 1825 г., Лопухин умер в 1827 г., Куракин – в 1829-м, Воинов – в 1832-м, Опочинин – в 1852 – м, Николай I – в 1855 г.). Следовательно, опровергнуть «свидетельства» Трубецкого к тому времени было некому. В-третьих, о факте встречи Николая с Лопухиным, Куракиным и Милорадовичем 25 или 26 ноября никто из современников Трубецкого не упоминает.

Кроме того, Трубецкой указывает:

«В книге, изданной статс-секретарем бароном Корфом под заглавием: „Восшествие на престол императора Николая I“, сказано, что великий князь не только что не знал намерения императора Александра назначить его своим наследником, но и не помышлял никогда, что престол должен был когда-либо сделаться его достоянием, а потому был объят страхом, когда узнал, что Константин не принял данной ему присяги. Такое повествование должно казаться очень странным всем тем, кто знал, что Александр давно уже сделал завещание, которое хранилось в 3 экземплярах: в Москве в Успенском соборе, в Государственном совете и в Правительствующем Сенате. Публике петербургской было очень известно, что этим завещанием Николай назначался наследником престола, и конечно это знала не одна петербургская публика. Как же этого не знал великий князь, которого это всех более касалось!».

По мнению авторов, в своем посыле Трубецкой или заблуждается, что достаточно сомнительно, или откровенно лжет. Как известно (и архивные данные подтверждают это), информация о смене наследника была строжайше засекречена Александром I даже от членов правящей фамилии. Достоверно о манифесте 16 августа 1823 г. знали только сам император, цесаревич Константин Павлович, митрополит Московский Филарет (хранитель оригинала) и князь А. Н. Голицын (который лично снимал копии манифеста для Госсовета, Сената и Синода). Вдовствующая императрица Мария Федоровна также знала о манифесте, но со слов старшего сына. Есть сведения, что император устно проинформировал и некоторых из царствующих иностранцев. Исходя из этого, мемуары Николая I, которые подтверждаются и воспоминаниями его младшего брата Михаила, представляются более достоверными, чем мемуары Трубецкого. Да и сам Трубецкой видит истинную цель мемуаров не в установлении истины – скорее, он руководствуется семейными интересами:

«История со временем откроет все тайные обстоятельства этого дела; но цель этих записок не есть та, чтобы они могли служить материалами для будущего историка России. Я их оставляю детям моим для того, чтобы они знали, почему они родились и взросли в Сибири и почему они не наследовали тех прав состояния, которые принадлежали их родителям».

Версия вторая. Автором «встречи в верхах» мог быть один из ее «участников» – председатель Департамента государственной экономии Госсовета А. Б. Куракин. Князь Куракин, родившийся в 1759 г., был личностью весьма примечательной для своего времени. При Екатерине II он служил в канцелярии генерал-прокурора А. А. Вяземского. При Павле I в чине генерал-прокурора управлял делами Тайной экспедиции (в 1796–1798 гг.). При Александре I был министром внутренних дел (в 1807–1810 гг.), но к концу правления государя утратил прежнее влияние. При Николае I Куракин находился под постоянным надзором Третьего отделения Собственной Е. И. В. канцелярии. В кратком обзоре общественного мнения за 1827 г., составленным Третьим отделением, говорилось:

«Недовольные разделяются на две группы. <…> Во вторую входят лица, считающие себя оскорбленными в своих честолюбивых замыслах и порицающие не столько самые мероприятия правительства, сколько тех, на ком останавливается выбор государя. Душой этой партии, которая высказывается против злоупотреблений исключительно лишь потому, что сама она лишена возможности принимать в них участие, является князь Куракин. <…>

Партия Куракина состоит из закоренелых взяточников, старых сатрапов в отставке и женщин, не могущих больше интриговать».

Позволим себе предположить, что Куракин, растерявший к 1825 г. былое влияние и не испытывавший иллюзий в отношении своей карьеры при вступлении на престол Николая Павловича, мог просто использовать Опочинина «втемную», интригуя как в своих собственных интересах, так и в интересах Константина Павловича. Куракин имел определенные познания в оперативной работе и вполне мог воспользоваться благоприятной ситуацией, чтобы показать цесаревичу слабость Николая Павловича и, соответственно, силу Милорадовича, который выступал гарантом воцарения Константина в Петербурге. Добавим, что Опочинин, ранее служивший адъютантом цесаревича, являясь «говорящим письмом» Куракина, не мог не передать своему бывшему шефу столь важную оперативную информацию.

Версия третья. Дезинформацию о «переговорах» придумал сам Опочинин и сообщил ее Трубецкому с целью прозондировать настроения последнего и связанных с ним лиц для дальнейшего сообщения Константину. Однако письмо от 3 декабря 1825 г. «от брата Николая к брату Константину», в котором говорится о встрече Николая именно с Милорадовичем и Воиновым, написано рукой Опочинина. Поэтому, учитывая высокие моральные качества Опочинина, чьи «редкие качества души и ума» отмечали многие современники, и, кроме того, благорасположение к нему августейших особ после декабрьского мятежа, эта версия представляется нам наименее вероятной.

Скорее всего, «переговоры» Николая Павловича с Лопухиным, Куракиным и Милорадовичем придуманы либо Трубецким (по нашему мнению, потенциальная вероятность 70–75 %), либо Куракиным (потенциальная вероятность 25–30 %). Следовательно, никакой борьбы за власть в семействе Романовых не было, а 27 ноября 1825 г. следует считать началом дворцового переворота, предпринятого Милорадовичем в пользу Константина. Но этот переворот не был закончен по независящим от военного генерал-губернатора причинам. Мы считаем, что именно эту попытку переворота и пытался задним числом прикрыть Трубецкой, который (как и большинство гвардейских бездельников и сибаритов) не любил Николая Павловича за его требовательность в вопросах армейской службы. Ведь Трубецкой сам писал, что «одни военные искренно желали, чтоб Константин остался императором; им молодые великие князья надоели. Гвардейские офицеры с нетерпением ожидали приезда нового своего государя…».

Наступило 27 ноября. В этот день в Зимнем дворце состоялся молебен за здравие Александра I. На нем около полудня императорская семья и высшие сановники и узнали о смерти государя. Николай Павлович, считая своего старшего брата законным наследником престола, незамедлительно присягнул ему. Затем он привел к присяге караулы Зимнего дворца от лейб-гвардии Кавалергардского, Конногвардейского и Преображенского полков. Днем к присяге были приведены все войска столичного гарнизона.

В тот же день состоялось заседание Государственного совета. Князь А. Н. Голицын (единственный, знавший о содержании секретного манифеста) начал настаивать на немедленном вскрытии пакета, однако некоторые члены Госсовета возражали. Д. И. Лобанов-Ростовский заявил, что этого делать не нужно, поскольку «у мертвых нет воли». Его поддержали А. С. Шишков и М. А. Милорадович, аргументируя свою позицию тем, что Николай Павлович уже принес присягу Константину. Председательствующий князь П. В. Лопухин решил все же распечатать пакет, и текст манифеста стал известен. По настоянию Милорадовича было принято решение идти к Николаю и положиться на его волю.

Николай заявил депутации, что им движет священный долг перед старшим братом. А поскольку войска уже начали присягать новому императору, он призвал Госсовет принести присягу Константину Павловичу «для спокойствия государства». По воле Николая это сделали не только члены Государственного совета, но и Сената и Синода.

Роль военного генерал-губернатора Петербурга Милорадовича, которому на тот момент подчинялись войска гарнизона и столичная полиция, в принятии присяги Константину была решающей. Отважный офицер и умелый военачальник, пользовавшийся заслуженным уважением в войсках и в силу должностного положения обладавший реальной властью в столице, он, по сути, шантажировал Николая непопулярностью среди офицеров гвардии. В период междуцарствия Рылеев сказал декабристу В. И. Штейнгелю, «что если прямо не присягнули Николаю Павловичу, то причиною тому Милорадович, который предупредил великого князя, что не отвечает за спокойствие столицы по той ненависти, какую к нему питает гвардия». В определенной степени повторялась ситуация с Петром III и Павлом I.

Вечером 27 ноября князь Ф. П. Шаховской сказал Милорадовичу, что тот поступил очень смело. Милорадович парировал, что чувствует за спиной поддержку гвардии.

Мы полагаем, что граф поддержал кандидатуру Константина Павловича по той причине, что последний мог стать для него менее требовательным государем, чем Николай. Возможно, Милорадович ожидал упреков или даже отстранения от должности за неудовлетворительное состояние дисциплины в гвардии. А может быть, имела место и банальная нехватка денежных средств. Штейнгель, например, писал про Милорадовича, что «он был чрезмерно расточителен и всегда в долгу, несмотря на частые денежные награды от государя; а щедрость Константина была всем известна. Граф мог ожидать, что при нем заживет еще расточительнее». Милорадович имел страсть к слабому полу, особенно проявившуюся после того, как он стал генерал-губернатором Петербурга. По свидетельству актера и драматурга В. А. Каратыгина, граф даже пытался создать из воспитанниц театральной школы личный гарем.

Будущий император не имел в тот момент силовой поддержки (кроме 2-й гвардейской дивизии, которой командовал) и не знал оперативной обстановки в городе. Учитывая моральный аспект и практические соображения, Николай избрал правильную тактику. Он решил действовать, осторожно выясняя обстановку, постепенно приобретая сторонников, накапливая военные и политические резервы на тот случай, если будет суждено подчиниться воле покойного императора, и сохраняя должный пиетет на случай восшествия на престол старшего брата.

Нахождение Константина Павловича (формально признанного самодержца) в Варшаве и отсутствие каких-либо распоряжений с его стороны породили в правящих кругах Петербурга состояние неопределенности, и для реализации планов заговорщиков создались благоприятные условия, но у них не было детально проработанного плана, который мог быть введен в действие немедленно.

«Никакой другой случай, – писал Трубецкой, – не мог быть благоприятнее для приведения в исполнение намерения тайного общества, если б оно было довольно сильно для приведения в действие своих предположений. Но члены его были рассеяны по большому пространству обширной Российской империи; другие были за границей. Столица, где должно происходить главное действие, заключала небольшое число членов. Несмотря на то, бывшие в ней члены положили воспользоваться предстоящим случаем, особенно когда в мыслящей публике поселилось ожидание, что Константин Павлович не примет следующего ему наследия престола. Причины, побудившие их воспользоваться предстоящим случаем, были следующие:

1. В России никогда не бывало примера, чтоб законный наследник престола добровольно от него отказывался, и должно было предполагать, что с трудом поверят такому отказу.

2. Молодых великих князей не любили, особенно военные. Только некоторая часть двора предпочитала иметь императором Николая; придворные дамы находили, что для них низко будет иметь незнатного даже рода польку – императрицею.

3. Во всех домах, принадлежавших к знатнейшему обществу столицы, изъявлялось негодование на странное положение, в котором находилось государство. Однако ж никто из этих лиц не возвысил своего голоса в эти дни, в которые отозвался бы ему сильный отголосок. Недостаток ли духа или любви к Отечеству, или попечение о собственных выгодах замкнули уста, только никто не смел выразить мысли о возможности и надобности улучшить государственные постановления. <…>

4. Наконец, члены тайного общества уверены были в содействии некоторых из высших сановников государства, которые, опасаясь действовать явно, когда еще общество не оказало своей силы, явились бы готовыми пристать, как скоро увидели бы, что достаточная военная сила может поддержать их.

Первое действие тайного общества было увериться, что все его члены будут равно усердно содействовать общей его цели. Но здесь оказалось то же, что обыкновенно оказывается во всех человеческих делах. Многие члены вступили в общество, когда еще конечное его действие представлялось в неизвестной дали. Будучи его членами, они знали, что будут всегда поддержаны им и что это могло способствовать их возвышенно. Теперь они достигли уже известной степени, и когда открывались новые обстоятельства, они не видели пользы для себя действовать сообразно видам такого общества, где члены, не имея никакой личной цели, стремились жертвовать собою единственно для блага своего Отечества».

Мы уже отмечали, что наиболее радикальные руководители Северного и Южного обществ планировали вооруженное выступление на первую половину 1826 г. Один из вариантов переворота предусматривал силовой захват власти в момент смены императоров. Но поскольку Константин Павлович находился в Варшаве, вне пределов досягаемости заговорщиков, и не издавал манифеста о своем вступлении на престол, лидеры «революционеров» не могли прийти к какому-либо решению. Тем не менее они вели интенсивную разведку в стане сторонников Николая, причем на очень высоком уровне.

«Город казался тих; так, по крайней мере, уверял граф Милорадович, – вспоминал Николай I, – уверяли и те немногие, которые ко мне хаживали, ибо я не считал приличным показываться и почти не выходил из комнат. Но в то же время бунтовщики были уже в сильном движении, и непонятно, что никто сего не видел. Оболенский, бывший тогда адъютантом у генерала Бистрома, командовавшего всею пехотой гвардии <…> ежедневно бывал во дворце, где тогда обычай был собираться после развода в так называемой Конногвардейской комнате. Там, в шуме сборища разных чинов офицеров и других, ежедневно приезжавших во дворец узнавать о здоровье матушки, но еще более приезжавших за новостями, с жадностью Оболенский подхватывал все, что могло быть полезным к успеху заговора, и сообщал соумышленникам узнанное. Сборища их бывали у Рылеева. Другое лицо <…> Якубовский (Якубович. – Авт.) в то же время умел хитростью своею и некоторою наружностью смельчака втереться в дом графа Милорадовича и, уловив доброе сердце графа, снискать даже некоторую его к себе доверенность. Чего Оболенский не успевал узнать во дворце, то Якубовский изведывал от графа, у которого, как говорится, часто сердце было на языке».

В Петербурге наступила оперативная пауза, а на юге тем временем происходило следующее. Утром 29 ноября Шервуд и Николаев прибыли в Курск, где стали искать способ получить письменные улики о деятельности заговорщиков. Воспользовавшись отсутствием у Вадковского связного, Шервуд сумел убедить его написать обширное письмо Пестелю, которое он вызвался передать главе южан в собственные руки. В письме говорилось о замыслах и деятельности заговорщиков и были названы имена С. П. Трубецкого, А. П. Барятинского, М. И. и С. И. Муравьевых-Апостолов, а также П. Х. Граббе и М. Ф. Орлова. Утром 3 декабря Шервуд направился с письмом якобы в Тульчин, а на самом деле через Харьков в Таганрог.

В Таганроге 1 декабря на имя покойного императора поступило донесение генерала Рота. Высшее военное командование империи наконец осознало опасность антиправительственной деятельности тайного общества в вооруженных силах. Начальник Главного штаба И. И. Дибич и генерал-адъютант Александра I А. И. Чернышев взяли ответственность по раскрытию заговора на себя и стали действовать быстро, поскольку сдерживающего фактора в лице покойного императора они больше не имели.

Третьего декабря в Петербург прибыл Михаил Павлович, который вручил матери и брату письма от Константина. Однако в письмах не было (и не могло быть) манифеста, в котором Константин отказывался от данной ему в Петербурге присяги, принесенной через сутки после отъезда Михаила Павловича из Варшавы. Николай вспоминал, что ему удалось «убедить матушку, что одних сих актов без явной опасности публиковать нельзя и что должно непременно стараться убедить брата прибавить к тому другой, в виде манифеста, с изъяснением таким, которое бы развязывало от присяги, ему данной».

Члены царствующей фамилии в тот же день направили в Варшаву фельдъегеря Белоусова с письмом, в котором просили Константина Павловича написать манифест с отказом от присяги и решили не предавать огласке его первое послание. Тот факт, что Михаил Павлович не принес присягу в Варшаве, служил для общественного мнения косвенным подтверждением отречения Константина Павловича от престола.

Чтобы предотвратить утечку информации, на семейном совете приняли решение не оставлять Михаила в Петербурге. Официально было объявлено, что великий князь едет в Варшаву с сообщением о здоровье Марии Федоровны. Местом пребывания младшего сына Павла I выбрали почтовую станцию Неннале в трехстах верстах от Петербурга по Рижскому тракту. Михаил выехал во второй половине дня 5 декабря. По дороге он должен был останавливать возвращавшихся из Варшавы и задерживать всех, кто мог знать об отказе Константина от вступления на престол. Начальнику почтового ведомства и доверенному лицу императора Александра I князю Голицыну поручалось следить за поступлением корреспонденции из Царства Польского. Частные письма, приходившие из Варшавы, задерживались и временно адресатам не направлялись; бумаги, полученные по эстафете из канцелярии наместника, передавались Николаю. Позже Голицын вспоминал: «Бумаги, не терпящие отлагательства, должен был я лично вручать у себя тем, к коим адресовались, и просить их вскрывать в моем присутствии, положение самое несносное!»

На юге ситуация стремительно менялась. Пятого декабря Чернышев выехал в Тульчин, имея на руках приказ об аресте Пестеля. Восьмого декабря Дибич получил письмо Вадковского к Пестелю и, имея на руках письменные доказательства о заговоре, в тот же день отправил приказ Николаеву арестовать Вадковского. Арест произошел 11 декабря в Курске. При обыске был обнаружен тайник в скрипичном футляре, и списки многих заговорщиков оказались в руках военного командования.

Заполучив улики о заговоре среди офицеров 1-й и 2-й армий и военных поселений юга России, Дибич немедленно отправил сообщения в Варшаву и Петербург. Тринадцатого декабря был арестован Пестель, один из наиболее опасных заговорщиков. Решительные действия Дибича и Чернышева по разоблачению и аресту руководителей и многих членов Южного общества предотвратили возможную большую кровь.

Междуцарствие в столице продолжалось. Временный отъезд Михаила Павловича из Петербурга имел большое значение и с точки зрения безопасности правящей фамилии. С 5 по 13 декабря все мужчины дома Романовых пребывали в разных местах, что создавало известные трудности для их одновременного захвата или ликвидации. Константин Павлович был под защитой лично преданных ему польских войск, состоявших из двух пехотных корпусов и кавалерийской дивизии. Недопущение к власти Николая имело смысл только в том случае, если документы об отречении Константина приобрели бы законную силу, то есть получили признание на уровне Государственного совета, Сената и Синода. В этой ситуации тот, кто первым получал информацию об отречении Константина, имел больше возможностей для мобилизации и тактического развертывания сил. Упорная борьба между специальными службами Николая и заговорщиков за обладание информацией, а значит, и за возможность эффективно реализовать ее в своих интересах шла десять дней, с 4 по 13 декабря.

Значительную часть участников заговора представляли адъютанты высших начальствующих лиц: при цесаревиче Константине – М. С. Лунин; при принце А. Вюртембергском – А. А. Бестужев, при главнокомандующем 1-й армией Ф. В. Остен-Сакене – П. П. Титов, В. А. Мусин-Пушкин и Ф. Л. Бреверн; при главнокомандующем 2-й армией П. Х. Витгенштейне – А. А. Крюков, В. П. Ивашев, Н. В. Басаргин и А. П. Барятинский; при Дежурстве гвардейской пехоты – Е. П. Оболенский; при финляндском генерал-губернаторе А. А. Закревском – Н. В. Путята; при смоленском генерал-губернаторе Н. Н. Хованском – А. Чевкин; при 2-м корпусе – А. И. Сабуров; при генерале Н. Н. Раевском – П. А. Муханов; при генерале Я. А. Потемкине – К. П. Оболенский; при генерале А. И. Чернышеве – В. Д. Сухоруков; при главном командире Кронштадского порта Ф. В. Моллере – П. А. Бестужев. Указанные лица могли получать информацию от своих патронов и их ближайшего окружения. Однако меры секретности, принятые правительственной стороной, позволили Николаю Павловичу иметь информационное преимущество.

Параллельно с ведением тотальной разведки участники заговора активно занимались подготовкой вооруженного выступления гвардейских полков, часть офицерского состава которых поддерживала их. Особые надежды декабристы возлагали на Кавалергардский и Измайловский полки: из них вышли и в них служили наибольшее число членов тайных обществ. По плану Пестеля после отстранения династии Романовых Кавалергардский полк должен был стать единственной охраной новой власти. Предполагалось, что «Полк царских мечников» – таким было бы его название – будет состоять из 16 дружин (эскадронов) латников; ему предстояло занимать «исключительно во дворце все внутренние караулы». Из других гвардейских частей заговорщики рассчитывали на Гвардейский морской экипаж, Гренадерский, Московский и Финляндский полки.

Кроме собственно участников Северного и Южного обществ, лидеры мятежников надеялись на поддержку членов масонских лож и ранее существовавших тайных обществ, среди которых были опытные в военном деле старшие офицеры. Определенная надежна возлагалась и на поддержку 3-го и 4-го пехотных корпусов 1-й армии.

К 8 декабря на собраниях руководителей заговора (Рылеев, Трубецкой, Оболенский, Бестужев и Каховский) постановили назначить диктатором (военным руководителем восстания) Трубецкого. Его заместителем становился старший адъютант (начальник штаба) гвардейской пехоты Е. П. Оболенский, но при этом «мотором» заговора оставался Рылеев. Тогда же был принят и основной политический план: «Приостановив действие самодержавия, назначить временное правительство, которое учредило бы в губерниях камеры для избрания депутатов…». К 13 декабря под руководством Трубецкого на квартирах Рылеева и Оболенского был разработан также план вооруженного выступления.

До принятия присяги состоявшие в заговоре офицеры должны были склонить солдат к мятежу, используя в качестве аргументов ложные сообщения об аресте Константина и Михаила и о незаконности присяги Николаю. Первому отряду под командованием капитана Нижегородского драгунского полка А. И. Якубовича поручался захват Зимнего дворца и арест императорской семьи. Для этого предполагалось использовать Гвардейский экипаж, Измайловский полк и Конно-пионерный эскадрон. Второй отряд, возглавляемый командиром 12-го Егерского полка полковником А. М. Булатовым, должен был овладеть Кронверком (арсенал) и Петропавловской крепостью (под прицелом ее пушек находился Зимний дворец). В качестве основной ударной силы второго отряда намечались 1-й и 2-й батальоны Гренадерского полка. Третьему отряду под руководством С. П. Трубецкого поручалось блокировать здание Сената. И. И. Пущин и К. Ф. Рылеев под угрозой оружия предъявили бы сенаторам ультиматум: не присягать новому императору, объявить правительство низложенным и передать власть Временному правительству. В этой части операции главную роль играли 1-й и 2-й батальоны Московского полка.

Чтобы придать мятежу характер народной революции, Якубович предложил сыграть на низменных страстях петербуржцев и использовать вариант, уже опробованный при свержении Петра III. Иными словами, он планировал открыть кабаки и организовать бесплатную раздачу водки для населения, затем взбунтовать толпу и направить ее к Зимнему двору и в богатые кварталы города. В случае неудачи восстания проговаривался вариант поджога города и отступления к Москве для соединения с частями 1-й и 2-й армий, находившимися под контролем Южного общества.

С целью обезглавить правительственные войска и внести панику в ряды сторонников самодержавия, 13 декабря Рылеев (в присутствии А. А. Бестужева, Е. П. Оболенского, И. И. Пущина) предложил П. Г. Каховскому убить Николая Павловича. Рано утром 14 декабря он должен был проникнуть в Зимний дворец и совершить террористический акт до начала общего выступления. М. А. Бестужев планировал захватить великого князя Михаила Павловича при въезде в Петербург, на Нарвской заставе.

Важное место в планах заговорщиков отводилось караулам, так как быстрый захват ключевых объектов без их поддержки невозможен. Особый расчет возлагался на караулы по 1-му отделению, Петропавловской крепости и Нарвской заставе. Наиболее важными из них были караулы по 1-му отделению: внутренний караул и главная гауптвахта Зимнего дворца, присутственные места на Гороховой, 2, Адмиралтейство и Сенат. Дежурный по этим караулам – командир 2-го батальона Финляндского полка полковник А. Ф. фон Моллер – ранее состоял в тайном обществе. В Кронверке и Петропавловской крепости караулы занимали 2-я и 3-я фузилерные роты 1-го батальона Гренадерского полка. В карауле у Нарвской заставы стояла часть 2-й гренадерской роты Московского полка.

Однако замыслам заговорщиков не дано было осуществиться.

Ранним утром 11 декабря в Петербург прибыл барон Б. А. Фредерикс с пакетом от генерала Дибича для передачи в собственные руки императора.

«Спросив полковника Фредерикса, – вспоминал Николай I, – знает ли он содержание пакета, получил в ответ, что ничего ему не известно, но что такой же пакет послан в Варшаву, по неизвестности в Таганроге, где находился государь. Заключив из сего, что пакет содержит обстоятельство особой важности, я был в крайнем недоумении, на что мне решиться? Вскрыть пакет на имя императора был поступок столь отважный, что решиться на сие казалось мне последнею крайностью, к которой одна необходимость могла принудить человека, поставленного в самое затруднительное положение, и – пакет вскрыт! <…> Дело шло о существующем и только что открытом пространном заговоре, которого отрасли распространялись чрез всю империю, от Петербурга на Москву и до второй армии в Бессарабии. <…> Должно было действовать, не теряя ни минуты, с полною властью, с опытностью, с решимостью – я не имел ни власти, ни права на оную; мог только действовать через других, из одного доверия ко мне обращавшихся, без уверенности, что совету моему последуют; и притом чувствовал, что тайну подобной важности должно было наитщательнейше скрывать от всех <…> или преждевременно заговорщикам не открыть, что замыслы их уже не скрыты от правительства».

Николай немедленно пригласил к себе Милорадовича и Голицына и ознакомил их с приложениями к депеше Дибича:

«Писанные рукою генерал-адъютанта графа Чернышева для большей тайны, в них заключалось изложение открытого обширного заговора. <…> Известно было, что заговор касается многих лиц в Петербурге и наиболее в Кавалергардском полку, но в особенности в Москве, в главной квартире 2-й армии и в части войск, ей принадлежащих, а также в войсках 3-го корпуса. Показания были весьма неясны, неопределительны; но однако еще за несколько дней до кончины своей покойный император велел генералу Дибичу, по показаниям Шервуда, послать полковника лейб-гвардии Измайловского полка Николаева взять известного Вадковского, за год выписанного из Кавалергардского полка. Еще более ясны были подозрения на главную квартиру 2-й армии, и генерал Дибич уведомлял, что вслед за сим решился послать графа Чернышева в Тульчин, дабы уведомить генерала Витгенштейна о происходящем и арестовать князя С. Волконского, командовавшего бригадой, и полковника Пестеля, в оной бригаде командовавшего Вятским полком.

Подобное извещение в столь затруднительное и важное время требовало величайшего внимания, и решено было узнать, кто из поименованных лиц в Петербурге, и немедля их арестовать; а как о капитане Майбороде ничего не упоминалось, а должно было полагать, что через него получатся еще важнейшие сведения, то решился граф Милорадович послать адъютанта своего генерала Мантейфеля к генералу Роту, дабы, приняв Майбороду, доставить в Петербург. Из петербургских заговорщиков по справке никого не оказалось налицо; все были в отпуску, а именно – Свистунов, Захар Чернышев и Никита Муравьев, что более еще утверждало справедливость подозрений, что они были в отсутствии для съезда, как в показаниях упоминалось. Граф Милорадович должен был верить столь ясным уликам в существование заговора и в вероятное участие и других лиц, хотя об них не упоминалось; он обещал обратить все внимание полиции, но все осталось тщетным и в прежней беспечности».

Еще более категорично высказывался о «беспечности» Милорадовича декабрист Штейнгель.

«До Милорадовича, – писал он, – не доходило ничего, о чем шпионы доносили тайной полиции; напротив, Рылеев был во всем предупреждаем».

Мы полагаем, что Штейнгель ошибается: полицейская агентура в период междуцарствия работу не прекращала и сведения своему шефу доставляла регулярно. Современным историкам хорошо известно, что в записной книжке Милорадовича, найденной после его смерти в рабочем кабинете, находился список почти всех членов Северного общества. Однако Милорадович не только бездействовал, но и не доложил о поступающих к нему сведениях Николаю Павловичу.

О своем недоумении поведением Милорадовича указывает в мемуарах принц Е. Вюртембергский.

«10 декабря, – вспоминал принц, – отречение Константина было для меня уже несомненно.

Около того времени, оправившись в здоровье, я начал снова выходить из дому и однажды утром встретил в приемной у императрицы графа Милорадовича. Он шепнул мне таинственно:

– Боюсь за успех дела: гвардия очень привержена Константину.

– О каком успехе говорите вы, – возразил я удивленно. – Я ожидаю естественного перехода престолонаследия к великому князю Николаю, коль скоро Константин будет настаивать на своем отречении. Гвардия тут ни при чем.

– Совершенно верно, – отвечал граф, – ей бы не следовало тут вмешиваться, но она испокон веку привыкла к тому и сроднилась с такими понятиями.

Эти достопримечательные слова произнес сам военный губернатор Петербурга, а потому они имели особое значение в моих глазах. Я упрашивал его сообщить, что им замечено; но он отвечал, что не имеет на то положительного приказания. Я тотчас доложил о нем тетушке».

Мы можем предположить, что в данном разговоре Милорадович намекал принцу Вюртембергскому, а через него Марии Федоровне и Николаю Павловичу на заговор против покойного императора Павла I. Чьего тогда «положительного приказания» не имел Милорадович? Скорее всего, он ожидал письменных распоряжений Константина Павловича из Варшавы и был уверен в своем безусловном контроле над гвардией. Ведь кроме войск гарнизона и общей полиции, в распоряжении военного генерал-губернатора имелись специальные подразделения гвардии и Отдельного корпуса внутренней стражи (ОКВС).

Внутренний гарнизонный батальон в составе ОКВС выполнял задачи по охране и конвоированию арестантов и нес полицейскую караульную службу. Функции военной полиции исполнял лейб-гвардии Жандармский полуэскадрон. Он был полностью кавалерийским, служили в нем четыре офицера, 10 унтер-офицеров, 80 жандармов и два трубача. Жандармский дивизион ОКВС изначально создавался как подразделение быстрого реагирования. Состоял он из конной и пешей команд. В конной команде было 25 офицеров, 35 унтер-офицеров, 264 жандарма и четыре трубача; в пешей – один офицер, 18 унтер-офицеров и 102 жандарма. Все жандармы имели на вооружении драгунские ружья со штыками образца 1809 г. и драгунские палаши, кавалеристы дополнительно были вооружены двумя пистолетами. Жандармов учили действовать небольшими командами и в одиночку. В умелых руках и при грамотной тактике это достаточно грозная сила.

Однако Милорадович, исполнявший в борьбе за власть свою собственную сольную партию, не предпринимал никаких мер по поиску и аресту заговорщиков в Петербурге вплоть до событий на Сенатской площади. Но при этом он не знал о подробностях секретной переписки «братьев-императоров».

Черту под «заговором в безвременье» подвел фельдъегерь Белоусов, прибывший в середине дня 12 декабря из Варшавы.

«Вскрыв письмо брата, – писал Николай, – удостоверился я с первых строк, что участь моя решена, но что единому Богу известно, как воля Константина Павловича исполнится, ибо вопреки всем нашим убеждениям решительно отказывал в новом акте, упираясь на то, что, не признавая себя императором, отвергая присягу, ему данную, как такую, которая неправильно ему принесена была, не считает себя вправе и не хочет другого изречения непреклонной своей воли, как обнародование духовной императора Александра и приложенного к оному акта отречения своего от престола. Я предчувствовал, что, повинуясь воле братней, иду на гибель, но нельзя было иначе, и долг повелевал сообразить единственно, как исполнить сие с меньшею опасностью недоразумений и ложных наветов. <…> Изготовив вскорости проект манифеста, призвал я к себе М. М. Сперанского и ему поручил написать таковой, придерживаясь моих мыслей; положено было притом публиковать духовную императора Александра, письмо к нему Константина Павловича с отречением и два его же письма – к матушке и ко мне как к императору».

К Михаилу Павловичу отправили курьера с предписанием прибыть в Петербург к восьми часам вечера 13 декабря. На это время было намечено заседание Государственного совета, где Николай намеревался объявить себя императором. О прибытии фельдъегеря от Константина Михаил не знал: тот добирался в столицу не по Рижскому тракту.

Тем временем по Петербургу распространились слухи об отречении, которые через некоторое время дошли до руководителей заговорщиков. Вечером 12 декабря в Зимний дворец прибыл подпоручик лейб-гвардии Егерского полка Я. И. Ростовцев и доложил, что в столице готовится вооруженное выступление против Николая. Он настоятельно просил не награждать его за сообщение о заговоре в гвардии, полагая это долгом верноподданного.

Разумеется, Николай Павлович не мог знать, что в ночь с 12 на 13 декабря он был особенно уязвим для заговорщиков (караул в Зимнем дворце несла 3-я фузилерная рота под командой штабс-капитана Московского полка М. А. Бестужева). Получив информацию о намерениях заговорщиков, он решил форсировать события. Тринадцатого декабря во дворец был вызван командующий Гвардейским корпусом генерал А. Л. Воинов. Поставив его в известность о воле Константина, Николай распорядился собрать в Зимнем к шести часам утра всех генералов и полковых командиров гвардии. Он намеревался обратиться к высшему командному составу гвардии, «дабы лично им объяснить весь ход происходившего <…> и поручить им растолковать сие ясным образом своим подчиненным, дабы не было предлога к беспорядку».

К восьми часам вечера Госсовет был собран, но Михаил – личный свидетель волеизъявления Константина – отсутствовал: он получил депешу только в два часа дня 13 декабря и прибыть к намеченному времени не мог физически.

Примерно в это же время лидеры мятежников приняли решение о начале восстания утром 14 декабря. Но в ночь накануне выступления Трубецкой, Булатов и Якубович отказались выполнять назначенные им обязанности. При этом ни один из руководителей восстания не проинформировал других руководителей и своих подчиненных о своем самоустранении.

Николай позднее вспоминал:

«Мы ждали Михаила Павловича до половины одиннадцатого ночи, и его не было. Между тем весь город знал, что Государственный совет собран, и всякий подозревал, что настала решительная минута, где томительная неизвестность должна кончиться. Нечего было делать, и я должен был следовать один. <…> Подойдя к столу, я сел на первое место, сказав: „Я выполняю волю брата Константина Павловича“. И вслед за тем начал манифест о моем восшествии на престол. <…> Все слушали в глубоком молчании и по окончании чтения глубоко мне поклонились, при чем отличился Н. С. Мордвинов <…> всех первый вскочивший и ниже прочих отвесивший поклон, так что оно мне странным показалось. Засим должен был я прочесть отношение Константина Павловича к князю Лопухину, в котором он самым сильным образом выговаривал ему, что ослушался будто воли покойного императора Александра, отослав к нему духовную и акт отречения и принеся ему присягу, тогда как на сие права никто не имел. <…> Во внутреннем конно-гвардейском карауле стоял в то время князь Одоевский, самый бешеный заговорщик, но никто сего не знал; после только вспомнили, что он беспрестанно расспрашивал придворных служителей о происходящем».

В семь часов утра присягу Николаю принесли члены Сената, Синода и бо́льшая часть личного состава гвардейских полков, дислоцированных в столице. Из гвардейской кавалерии в самом Петербурге стояли только Кавалергардский, Конный полки и Черноморский эскадрон, на окраинах города – 2-я, 4-я и 6-я сотни Казачьего полка, другие три сотни были на льготе на Дону. Остальные полки – Гусарский, Драгунский, Кирасирский, Конно-егерский, Уланский и Лейб-кирасирский Ее Величества (не гвардейский) – были вне столицы. В казармах находились 1-е и 2-е батальоны гвардейских пехотных полков – Преображенского, Московского, Семеновского, Гренадерского, Измайловского, Павловского, Егерского и Финляндского; 3-и батальоны стояли в окрестностях Санкт-Петербурга. Гвардейский экипаж, артиллерия, саперы, инвалидные роты, вспомогательные подразделения, учебные негвардейские части, а также жандармы дислоцировались в городе. Таким образом, бо́льшая часть гарнизона присягнула новому императору, что позволило создать достаточный кредит доверия в силовых подразделениях и рассчитывать на лояльность войск.

Накануне 14 декабря офицеры-мятежники были в казармах, где вели среди солдат своеобразную агитацию. Основывалась она не на идеях равенства граждан, сокращения срока службы или других демократических ценностях, знакомых современному российскому обществу, а на лжи! Солдатам Московского полка А. А. Бестужев говорил, что их (солдат) обманывают: государь (Константин Павлович) не отказался от престола, а закован в цепи; шеф полка (Михаил Павлович) задержан под Петербургом и тоже в цепях. Солдатам Гренадерского полка он говорил, что к ним (солдатам) его прислал Константин Павлович, поэтому присягать второй раз нужно отказаться. Лейтенант А. П. Арбузов уверял матросов Гвардейского экипажа, что в окрестностях столицы стоит армия, которая уничтожит всех присягнувших Николаю. Подобных свидетельств в материалах Следственного комитета по делу декабристов имеется множество.

Утверждение заговорщиков о незаконности еще одной, новой присяги базировалось на следующем: Николай узурпировал власть, а законный государь Константин и великий князь Михаил арестованы. Последнее утверждение было для солдат особенно важным: части, активную агитацию в которых проводили мятежники, входили в состав 1-й гвардейской дивизии, находившейся под командованием Михаила Павловича. Столь постыдный для офицеров обман объясняется тем, что подтолкнуть к мятежу прошедших Отечественную войну солдат можно было лишь под предлогом, что они выступают за правое дело.

План мятежников осуществился только на этапе агитации и только в трех частях: Гвардейском экипаже и, частично, в Московском и Гренадерском полках. Когда наступило время действовать и рисковать своей жизнью, организаторы заговора повели себя не лучшим образом: Каховский отказался выступить в роли террориста-одиночки; Булатов и Якубович вовсе не явились в полки и не приняли командование своими отрядами; Рылеев и Трубецкой также не явились на Сенатскую площадь. «Диктатор» Трубецкой за один и тот же день изменил и императору, и своим товарищам по обществу. Большинство из рядовых заговорщиков поступили так же: 14 декабря они безропотно присягнули Николаю I в составе своих полков.

Необходимо особо отметить поведение личного состава гвардейских рот, несших 14 декабря караульную службу по городу. Всего в караулах в тот день находилось 16 рот: по две – Московского и Гренадерского, четыре – Финляндского, пять – Павловского и три – Учебного карабинерного полков. Дежурный по караулам 1-го отделения полковник А. Ф. фон Моллер решительно отказал мятежникам. Его поддержали все подчиненные офицеры: подпоручик Н. Д. Тулубьев (внутренний караул Зимнего дворца), штабс-капитан Прибытков (главная гауптвахта Зимнего дворца), подпоручик Куткин (присутственные места на Гороховой), поручик К. И. Зейфарт (у Адмиралтейства), подпоручик Я. Насакен (у Сената). Караулу при Адмиралтействе пришлось пробиваться сквозь толпу лейб-гренадер. Особенно трудное положение сложилось для караула Насакена у здания Сената.

На пост у дома князя А. А. Лобанова караульная смена проходила сквозь цепи восставших. Две смены в 24 штыка были выведены Насакеном на платформу и простояли под ружьем почти вплотную к каре восставших, отдавая честь, когда вдали показывался Николай. Роты Гренадерского полка, занимавшие караулы в Кронверке и Петропавловской крепости, также остались верны государю. Начальник караула у Нарвской заставы поручик А. С. Кушелев отказался от предложения М. Бестужева захватить Михаила Павловича при въезде в Петербург. 4-я фузилерная рота Московского полка (командир Куприянов), занимавшая караул в Измайловском полку, присягнула вместе с измайловцами. Сменивший Одоевского во внутреннем карауле В. А. Долгоруков на вопрос Николая I, может ли он на него рассчитывать, ответил: «Я – князь Долгоруков». Ни один из караулов не выступил на стороне мятежников.

Пришедшие в полки заговорщики действовали так. Во время церемонии в Московском полку Д. А. Щепин-Ростовский, М. А. и А. А. Бестужевы уговорили часть солдат 1-й гренадерской, 2-й, 3-й, 5-й и 6-й фузилерных рот не присягать. Командир бригады генерал-майор В. Н. Шеншин, полковой командир П. А. Фредерикс и полковник П. К. Хвощинский, пытавшиеся противодействовать мятежникам, получили тяжелые ранения. В итоге заговорщики вывели на Сенатскую площадь чуть более 670 штыков. В Гренадерском полку на стороне восставших оказались бо́льшая часть 2-й гренадерской, 1-й, 4-й, 5-й и 6-й фузилерных рот и отдельные люди из 2-й и 3-й фузилерных рот, оставшиеся от караула, примерно 1250 штыков. Под командованием адъютанта 2-го батальона Н. А. Панова они двинулись сначала в Зимний дворец, а затем на Сенатскую площадь. В Гвардейском экипаже мятеж поддержали все восемь строевых рот и артиллерийская команда (около 1100 штыков из штатного числа 1280). Мятежные части вышли без артиллерии, а матросы Гвардейского экипажа – без патронов и с учебными деревянными кремнями в ружьях (всего около 3000 штыков при тридцати офицерах).

В самом начале восстания действия правительства носили спонтанный характер. Николай I и его приближенные знали о факте заговора и возможности вооруженного выступления, но не знали ни планов противника, ни сил, которыми он располагает. Должностные лица, отвечавшие за безопасность в столице – военный губернатор Милорадович, комендант города генерал П. Я. Башуцкий и обер-полицмейстер генерал А. С. Шульгин, – не сумели выявить всех обстоятельств заговора и своевременно предотвратить такое развитие событий. Командующий гвардией генерал А. Л. Воинов растерялся, поскольку никогда не имел дела с подавлением мятежей в собственных войсках. Император допустил серьезную ошибку, приказав большинству старших офицеров собраться к одиннадцати часам во дворец на молебен: в результате многие подразделения на некоторое время остались без высшего командования. В этих условиях государь заявил Бенкендорфу, что если они умрут, то умрут, исполнив долг.

«Вскоре засим (после отъезда полковых командиров. – Авт.) прибыл ко мне граф Милорадович с новыми уверениями совершенного спокойствия. <…> Приехал генерал Орлов, командовавший конной гвардией, с известием, что полк принял присягу; поговорив с ним довольно долго, я его отпустил. Вскоре за ним явился ко мне командовавший гвардейской артиллерией генерал-майор Сухозанет, с известием, что артиллерия присягнула, но что в гвардейской конной артиллерии офицеры оказали сомнение в справедливости присяги, желая сперва слышать удостоверение сего от Михаила Павловича, которого считали удаленным из Петербурга, как будто из несогласия его на мое вступление. Многие из сих офицеров до того вышли из повиновения, что генерал Сухозанет должен был их всех арестовать. Но почти в сие же время прибыл, наконец, Михаил Павлович, которого я просил сейчас же отправиться в артиллерию для приведения заблудших в порядок.

Спустя несколько минут после сего явился ко мне генерал-майор Нейдгардт, начальник штаба гвардейского корпуса, и, взойдя ко мне совершенно в расстройстве, сказал: „Государь! Московский полк в полном восстании; Шеншин и Фредерикс тяжело ранены, и мятежники идут к Сенату; я едва их обогнал, чтобы донести вам об этом. Прикажите, пожалуйста, двинуться против них первому батальону Преображенского полка и конной гвардии“. <…> Разрешив первому батальону Преображенскому выходить, дозволил конной гвардии седлать, но не выезжать; и к сим отправил генерала Нейдгардта, послав в то же время генерал-майора Стрекалова, дежурного при мне, в Преображенский батальон для скорейшего исполнения. Оставшись один, я спросил себя, что мне делать? – и, перекрестясь, отдался в руки Божии, решив сам идти туда, где опасность угрожала. <…> Поставя караул поперек ворот, обратился я к народу. <…> В то же время пришел ко мне граф Милорадович и, сказав: „Дело плохо; они идут к Сенату, но я буду говорить с ними“, – ушел, и я более его не видал…».

Милорадович, несмотря на прежние интриги, в последний свой час повел себя как храбрый солдат и верный слуга императора. Он лично выехал на площадь перед восставшими и попытался убедить солдат вернуться в казармы. Скорее всего, его бы послушались. Понимая это, Каховский из пистолета, а Оболенский штыком смертельно ранили генерала.

Тем временем Николай I продолжал действовать:

«Надо было мне выигрывать время, дабы дать войскам собраться, нужно было отвлечь внимание народа чем-нибудь необыкновенным. <…> У кого-то в толпе нашелся экземпляр (манифеста. – Авт.); я взял его и начал читать тихо и протяжно, толкуя каждое слово. Но сердце замирало, признаюсь, и единый Бог меня поддерживал. Наконец Стрекалов повестил меня, что Преображенский 1-й батальон готов. <…> Батальоном командовал полковник Микулин, и полковой командир полковник Исленьев был при батальоне. Батальон отдал мне честь; я прошел по фронту и, спросив, готовы ли идти за мной, куда велю, получил в ответ громкое молодецкое „Рады стараться!“ <…> Никакая кисть не изобразит геройскую, почтенную и спокойную наружность сего истинно первого батальона в свете в столь критическую минуту. Скомандовав по-тогдашнему: „К атаке в колонну, первый и восьмой взводы, в полоборота налево и направо!“ – повел я батальон. <…> Узнав, что ружья не заряжены, велел батальону остановиться и зарядить ружья. <…>

Адъютанта моего Кавелина послал я к себе в Аничкин дом, перевести детей в Зимний дворец. Перовского послал я в конную гвардию с приказанием выезжать ко мне на площадь. В сие самое время услышали мы выстрелы, и вслед засим прибежал ко мне флигель-адъютант князь Голицын <…> с известием, что граф Милорадович смертельно ранен.

Народ прибавлялся со всех сторон; я вызвал стрелков на фланги батальона и дошел таким образом до угла Вознесенской. Не видя еще конной гвардии, я остановился и послал за нею <…> с тем, чтобы полк скорее шел. Тогда же слышали мы ясно „Ура, Константин“ на площади против Сената, и видна была стрелковая цепь (из состава мятежников. – Авт.), которая никого не подпускала».

Лично командуя войсками, Николай Павлович несколько раз подвергался серьезной опасности. Приведя батальон преображенцев к Сенатской площади, он разговаривал с Якубовичем, но тот не решился напасть на государя. Вероятно, этому помешали свита и решительный вид преображенцев. У здания Главного штаба государь позволил проследовать мимо себя восставшей части Гренадерского полка, не прячась за спины адъютантов. После того как правительственные войска окружили мятежников, Николай лично проводил рекогносцировку и несколько раз оказывался под пулями. Мы полагаем, что столь рискованное поведение руководителя государства в данной ситуации было оправданным: он подал личный пример подчиненным, сумел увидеть и оценить обстановку на месте событий.

Предпринятые Николаем дополнительные меры по охране Зимнего дворца были весьма своевременными, особенно учитывая, что первоначально в карауле находилась одна рота Финляндского полка. Лейб-гвардии Саперный батальон (четыре роты, командир – полковник А. К. Геруа) прибыл во дворец немедленно по получении вызова от государя и успел занять позиции за несколько минут до попытки захвата гренадерами во главе с Н. А. Пановым. Кроме саперов к охране дворца была привлечена 1-я (Его Величества) рота Гренадерского полка, не поддавшаяся на агитацию заговорщиков, и четыре роты Учебного саперного батальона. Всего к охране Зимнего дворца были привлечены десять рот (2000 штыков) под общим командованием коменданта города генерала П. Я. Башуцкого. Также привлекались четыре роты Преображенского и три роты Павловского полков.

В те полки и батареи, где солдаты высказывали сомнения в истинности присяги, Николай немедленно направлял высших офицеров гвардии и своих адъютантов, которые объясняли положение дел. Самое активное участие в приведении подчиненных к присяге принял великий князь Михаил. В его воспоминаниях сказано:

«Солдаты ослеплены были отнюдь не мечтаниями о каком-либо ином порядке вещей, а единственно призраком законности, и в самом уклонении своем от новой присяги видели только исполнение своего долга, отнюдь не замышляя ничего против царственной семьи…».

В ротах конной артиллерии и среди оставшихся в казармах рот Московского полка солдаты при появлении Михаила недоумевали: «Как же нам сказали, что ваше высочество в оковах?» Чтобы доказать гвардейцам, что их обманули, Михаил повторно присягал вместе с ними.

Активную помощь Николаю I оказали: принц Е. Вюртембергский; генерал-адъютанты Александра I К. Ф. Толь, И. В. Васильчиков, А. Х. Бенкендорф, П. В. Голенищев-Кутузов, Н. И. Депрерадович, Е. Ф. Комаровский, В. В. Левашов и В. С. Трубецкой; флигель-адъютанты И. М. Бибиков, А. М. Голицын; почти все адъютанты Николая Павловича – А. А. Кавелин, В. А. Перовский, Н. П. Годеин, Ф. Ф. Беллинсгаузен, А. П. Лазарев, В. Ф. Адлерберг; из других лиц – генералы Н. И. Демидов, И. М. Ушаков и А. Н. Потапов. Гвардейские матросы С. Дорофеев, М. Федоров и А. Куроптев, стоявшие в строю мятежного экипажа, спасли жизнь Михаила Павловича, когда Кюхельбекер хотел убить великого князя выстрелом из пистолета: «“Что он тебе сделал?“ – закричали они, и один вышиб из рук Кюхельбекера пистолет, а оба другие начали бить его прикладами своих ружей». Только личное вмешательство Михаила предотвратило неминуемую смерть покушавшегося.

К трем часам пополудни мятежные войска были блокированы на Сенатской площади, на городские заставы прибыли 3-и батальоны гвардейских полков, обеспечив дополнительное прикрытие города по внешнему периметру. Площадь была оцеплена жандармами, которые не пропускали к месту событий гражданских лиц. Поскольку уговоры на мятежников не действовали, а после Милорадовича при переговорах был смертельно ранен командир Гренадерского полка Н. К. Стюрлер, генерал И. В. Васильчиков предложил императору применить против восставших пушки. После четырех выстрелов каре мятежников было обращено в бегство, еще два выстрела картечью с было делано для рассеивания восставших на льду Невы. Всего среди личного состава мятежных частей, по данным полковых ведомостей, пропали без вести, погибли и были смертельно ранены 40–45 человек. С правительственной стороны убиты и смертельно ранены шесть человек. По сведениям полиции, включая случайные жертвы среди гражданских лиц, 14 декабря в столице погибли всего 70–80 человек.

Задержание мятежников и поддержание порядка в Санкт-Петербурге государь возложил на А. Х. Бенкендорфа, И. В. Васильчикова и А. Ф. Орлова. Из примерно 3000 мятежников, вышедших на Сенатскую площадь, задержали около 700 человек, около двадцати пропали без вести, остальные добровольно вернулись в казармы. Немедленно началось производство дознания о руководителях восстания, которое проводили генералы Свиты К. Ф. Толь и В. В. Левашов, а также лично Николай I. Аресты осуществляли генерал-адъютанты и флигель-адъютанты императора (в зависимости от звания и должностного положения подозреваемого), им в помощь выделялись жандармские команды.

В ночь с 14 на 15 декабря следствие получило первую письменную улику: черновик плана восстания с указанием фамилий и обязанностей заговорщиков, собственноручно составленный Трубецким. Сам «диктатор» скрывался в доме свояка, австрийского посла графа Л. А. Лебцельтерна. На дом посла распространяется право экстерриториальности, поэтому потребовалось вмешательство министра иностранных дел К. В. Нессельроде. После некоторого сопротивления Трубецкой был выдан.

Будучи доставлен к императору, он вначале отрицал свое участие в заговоре, но, увидев неопровержимые улики своей виновности, упал к ногам Николая, умоляя сохранить жизнь. «Он отвечал весьма долго, стараясь все затемнять, но, несмотря на то, изобличал еще больше и себя и многих других».

При проведении следствия Николай I дал указание членам комиссии дать каждому оговоренному возможность оправдаться «всеми возможными честными способами» (!). Принцип презумпции невиновности по отношению к заговорщикам исполнялся в те годы более строго, чем в настоящее время. Так, капитан Якубович, против которого у следствия не оказалось улик, был вначале отпущен, а освобожденный за отсутствием доказательств поручик Назимов до вновь последовавшего ареста даже нес службу во внутреннем дворцовом карауле. Некоторые заговорщики сами пришли с повинной. А других, как Н. Н. Депрерадовича, приводили к государю их отцы – заслуженные боевые генералы.

Семнадцатого декабря 1825 г. указом Николая I был создан Тайный комитет для изыскания соучастников злоумышленного общества, открывшегося 14 декабря 1825 года, и правительственные курьеры начали развозить присяжные листы по городам и гарнизонам России. На юг были отправлены жандармы с приказом об аресте выявленных заговорщиков.

Заговорщики из общества «Военных друзей» в Литовском отдельном корпусе не имели прямой связи с петербургскими «коллегами». К. Г. Игельстром, в сентябре 1825 г. отстраненный от командования 1-й ротой Литовского пионерного батальона «за найденные в оной неисправности», в основном находился в поместье А. И. Вегелина под Белостоком. На совещании руководителей общества «Военных друзей», состоявшемся 22 декабря, «друзья» решили использовать присягу Николаю I как повод для возмущения батальона. Подпоручик Э. А. Петровский на следствии показал, что «Игельстром имел намерение не присягать <…> прежде получения от начальника штаба конверта, с которым отправлялся в местечко Браньск, ибо, как я припомнил, он мне о сем его намерении говорил еще прежде, убеждая меня поехать в 47-й егерский полк, чтобы дать там знать, чтобы не присягали никому, кроме как Его Высочеству цесаревичу…».

Двадцать четвертого декабря в Браньске Игельстромом и Вегелиным была предпринята попытка «возмутить батальон к неповиновению». Однако дальше криков «Ура императору Константину!» дело не пошло, и батальон был приведен к присяге.

А у членов Южного общества и «соединенных славян», как и в Петербурге, без крови не обошлось. Двадцать пятого декабря братья Муравьевы-Апостолы узнали в Житомире от сенатского курьера, развозившего присяжные листы, о разгроме заговорщиков в Петербурге. В корпусной квартире они находились не случайно. Штабс-капитан Соловьев на следствии показал, «что Щепилло, имевший частые свидания с подполковником Муравьевым-Апостолом, беспрестанно внушал ему о принимаемых мерах, читал у Муравьева письма от Горбачевского, что солдаты 8-й артиллерийской бригады с таким рвением ожидают начала действия, что офицеры, состоящие в сем обществе, не находят средств удержать их нетерпение, также и письмо от солдат 8-й дивизии из бывшего Семеновского полка, что они давно уже готовы исполнить внушенное им предприятие; причем заверял, что Муравьев под предлогом отпуска поехал в корпусную квартиру для того, дабы известить всех сообщников о времени начала действия, предполагая начать с Черниговского полка; будет у братьев своих, командующих Ахтырским и Александрийским гусарскими полками, которые, равно Алексо-польский пехотный и 17-й егерский, присоединятся к ним, а в корпусной квартире встретит их 8-я дивизия и артиллерийская бригада, где, исполняя установления конституции, провозгласят свободу и равенство. Сверх того, Щепилло говорил ему и о других корпусах, готовых последовать за ними, и о всеобщем ропоте войска».

С. И. Муравьев-Апостол, считавший, что вооруженное восстание в провинции назрело, решил заручиться поддержкой не только членов Южного общества и «славян», но и польских сепаратистов. С этой целью он посетил в Житомире П. Мошинского, которому рассказал о неудачном восстании в Петербурге. У своего польского «коллеги» он спросил, что будут делать поляки, если русские заговорщики выступят. Мошинский ответил, что поляки слишком слабы действовать в одиночку. «Во время моего последнего свидания с Мошинским в Житомире, – показал на следствии Муравьев-Апостол, – <…> мы с ним условились, что в случае начала действий я извещу его о том посредством письма и что число, которое я назначу как день моего предполагаемого приезда, и будет именно днем выступления».

Двадцать пятого – двадцать седьмого декабря оба брата побывали в расположении трех полков, командиров которых надеялись они склонить к выступлению. Первым братья посетили штаб Кременчугского пехотного полка в Брусилове. Его командир, полковник П. А. Набоков, был сослуживцем Сергея Муравьева-Апостола по лейб-гвардии Семеновскому полку. Затем братья проследовали в Троянов, где был штаб Александрийского гусарского полка (командир – полковник Александр Муравьев). Оттуда они выехали в город Любар, к командиру Ахтырского гусарского полка полковнику Артамону Муравьеву. На следствии об этом вояже братья предпочли умалчивать, и участие П. А. Набокова и Александра Муравьева в делах тайных обществ осталось недоказанным. Суть переговоров доподлинно неизвестна, скорее всего, С. И. Муравьев-Апостол предлагал начать восстание. Но поездка оказалась безрезультатной: все командиры полков заняли выжидательную позицию. Вероятно, весть о разгроме столичных заговорщиков подействовала отрезвляюще, и полковники отказались поддержать восстание.

Двадцать пятого декабря в штаб Черниговского пехотного полка (г. Васильков) прибыли жандармы. Командир полка подполковник Г. И. Гебель немедленно отдал приказ об обыске квартиры С. И. Муравьева-Апостола и изъятии всех найденных там бумаг. После этого Гебель вместе с жандармами отправился в Житомир с целью ареста братьев Муравьевых-Апостолов.

После их отъезда на квартире С. И. Муравьева-Апостола собрались проживавший там же второй руководитель Васильковский управы Южного общества полковой адъютант Полтавского п. п. подпоручик М. П. Бестужев-Рюмин и офицеры-черниговцы: штабс-капитан В. Н. Соловьев, поручики А. Д. Кузьмин, М. А. Щепилло и бывший черниговец, поручик Александрийского г. п. И. И. Сухинов. Соловьев, Кузьмин, Щепилло и Сухинов являлись членами «Общества соединенных славян».

Первоначально заговорщики решили начать восстание, но по случаю Рождества солдаты разошлись по окрестным деревням, и собрать их по ротам немедленно не представлялось возможным. В итоге было принято решение направить Бестужева-Рюмина в Житомир, чтобы предупредить С. И. Муравьева-Апостола об обыске и грозящем аресте. Остальные офицеры взялись за подготовку восстания. Двадцать шестого декабря член «Общества соединенных славян» подпоручик 8-й артиллерийской бригады Я. М. Андреевич отправился к членам Южного общества И. Повало-Швейковскому и Артамону Муравьеву. Он хотел склонить полковников поднять на восстание Алексо-польский пехотный и Ахтырский гусарский полки. Связи с Полтавским пехотным полком во главе с В. Тизенгаузеном у черниговцев не было, поскольку полк находился на крепостных работах в Бобруйске. «Славяне» не знали, что их «коллеги» из Южного общества уже отказали С. И. Муравьеву-Апостолу в поддержке. Не подозревали они и том, что на следующий день (27 декабря) будет отдан приказ об аресте Артамона Муравьева, И. Повало-Швейковского и В. Тизенгаузена.

Двадцать седьмого декабря Бестужев-Рюмин нашел в Любаре братьев Муравьевых-Апостолов и сообщил им о готовящемся аресте. С. И. Муравьев-Апостол решил действовать на свой страх и риск. Двадцать восьмого декабря заговорщики прибыли в местечко Трилесы, где дислоцировалась 5-я мушкетерская рота Черниговского п. п. под командованием поручика Кузьмина. Бестужев-Рюмин направился в Брусилов и Радомышль, чтобы убедить полковников Набокова и Повало-Швейковского присоединиться к восстанию. Сергей Муравьев-Апостол послал к заговорщикам в Васильков нарочного с запиской немедленно прибыть к нему в Трилесы. Но этим же вечером он и его брат были арестованы догнавшими их жандармами под командой полковника Гебеля.

Получив записку, офицеры-«славяне» (Кузьмин, Соловьев, Сухинов и Щепилло) в ночь с 28 на 29 декабря прибыли в Трилесы, где сумели привлечь на свою сторону караул и с оружием в руках освободить арестованных братьев. Полковник Гебель был тяжело ранен. «Происшествие сие, – показал на следствии С. И. Муравьев-Апостол, – решило все мои сомнения; видев ответственность, к коей подвергли себя за меня четыре сии офицера <…> я положил, не отлагая времени, начать возмущение; и отдав поручику Кузьмину приказание собрать 5-ю роту и идти на Ковалевку, сам поехал туда вперед для сбора 2-й гренадерской роты. Соловьеву же и Щепилло приказал из Ковалевки ехать в свои роты и привести их в Васильков».

Таким образом, восстание произошло не вследствие претворения в жизнь тщательно продуманного плана, оно явилось результатом импровизации и во многом реализацией намерений офицеров-«славян», упрекавших С. И Муравьева-Апостола в медлительности.

Еще одной движущей силой мятежников стали офицеры, разжалованные за различные проступки в солдаты. Таких солдат в Черниговском полку было больше десятка, из них в офицерском заговоре участвовали трое: Ф. М. Башмаков, Д. Грохольский, И. К. Ракуза. Необходимо особо отметить, что еще до начала мятежа уставные отношения в Черниговском полку были серьезно подорваны, поскольку членство в тайной организации стирало разницу в воинских званиях между офицерами и солдатами. А с началом мятежа дисциплина еще более ухудшилась: дело дошло до того, что подчинение солдат приказам старшего начальника вообще стало делом сугубо добровольным.

Двадцать девятого – тридцатого декабря к восставшей 5-й мушкетерской роте присоединилась 2-я гренадерская рота (командир – поручик В. Н. Петин). Выступив утром 30 декабря из Ковалевки, после полудня мятежные роты остановились в местечке Мытники, где их встретил возвратившийся из Брусилова Бестужев-Рюмин. Он сообщил, что полковники Набоков и Повало-Швейковский присоединиться к восстанию отказались. Согласно воспоминаниям Ф. Ф. Вадковского, Бестужев-Рюмин собирался «возмутить полки Кременчугский и Алексопольский», но «безуспешно виделся с полковником Набоковым». Провалилась и миссия Андреевича, который не смог убедить Повало-Швейковского и Артамона Муравьева. Последний на допросе показал, что «на 2-й день их (братьев Муравьевых-Апостолов. – Авт.) отъезда вбегает офицер артиллерийский по имени Андреевич и говорит мне уже известное, приглашая действовать, говоря, что Кременчугской полк и артиллерия готовы».

Тридцатого декабря, во второй половине дня, мятежники заняли. Васильков. Командир 1-го батальона майор С. С. Трухин, пытавшийся остановить мятежников, был избит. В Василькове к восставшим присоединились 3-я (командир – поручик Щепилло), 4-я (командир – штабс-капитан К. К. Маевский) и 6-я (командование принял поручик Сухинов) мушкетерские роты. В мятеже приняли участие полковой казначей поручик В. О. Сизиневский, полковой квартирмейстер подпоручик А. С. Войнилович и прапорщик А. Е. Мозалевский. Прибывший в тот день в Васильков подпоручик 17-го егерского полка А. Ф. Вадковский (брат Ф. Ф. Вадковского) пообещал С. И. Муравьеву-Апостолу поднять восстание в своем батальоне, дислоцировавшемся в районе Белой Церкви.

Таким образом, в Василькове был почти завершен первый этап восстания: пять из восьми рот полка были собраны в кулак. Из окрестных деревень могли подойти три оставшиеся роты.

На втором этапе офицеры-«славяне» планировали выступить в Брусилов, который в планах заговорщиков назывался основным сборным пунктом восставших полков. Офицеры «предложили мне, – показывал на следствии Мозалевский, – следовать с ними в Брусилов, говоря что тут собраны будут Алексопольский и Кременчугский пехотные, Ахтырский и Александрийский гусарские полки, которые, равно и другие полки, бунтуются и из Брусилова пойдут в Житомир, где будто бы собрана уже и 8-я пехотная дивизия».

В тот же день руководитель мятежников отправил прапорщика Мозалевского в Киев с письмом к майору Курского пехотного полка Крупеникову, велев передать на словах, чтобы тот шел с батальоном в Брусилов на сборное место. Об этом майоре как о стороннике заговорщиков сообщил Муравьеву-Апостолу поручик Кузьмин. Отметим, что обстановка в Киеве не благоприятствовала мятежникам. Среди офицеров Курского и Муромского пехотных полков, которые в конце декабря – начале января несли караульную службу в городе, членов тайных обществ следствие не выявило. Возможно, они и были, но в ходе восстания никак себя не проявили. Кроме того, в ноябре в штаб 4-го пехотного корпуса прибыл старший адъютант Главного штаба 1-й армии капитан В. С. Сотников, одновременно – секретный сотрудник тайной военной полиции. Главнокомандующий 1-й армией Ф. В. Остен-Сакен подозревал командира 4-го п. к. в «неблагонадежности» и направил Сотникова для надзора за А. Г. Щербатовым, его офицерами и общими настроениями солдат гарнизона и жителей Киева.

«Из Василькова, – показал Муравьев-Апостол на следствии, – я мог действовать трояким образом: 1-е – идти на Киев, 2-е – идти на Белую Церковь и 3-е – двинуться поспешнее к Житомиру и стараться соединиться с славянами. Из сих трех планов я склонялся более на последний и на первый, по сей самой причине, когда посылал я Мозалевского с письмом к майору Крупеникову, назначил ему приехать в Брусилов, ибо из Брусилова я мог одним переходом прийти в Киев, если б получил от Крупеникова удовлетворительной ответ, в противном же случае я находился также в расстоянии одного перехода от Житомира».

Утром 31 декабря полковой священник Д. Ф. Кейзер (получивший за это 200 рублей!) прочитал солдатам «Православный катехизис», составленный С. И. Муравьевым-Апостолом и М. П. Бестужевым-Рюминым. Однако нижние чины не восприняли этот агитационный документ, и тогда для агитации солдат офицеры применили тот же прием, что и их сообщники в Петербурге: С. И. Муравьев-Апостол объявил рядовым, что цесаревича Константина лишили трона насильно. Приехавший в Васильков прапорщик квартирмейстерской службы Ипполит Муравьев-Апостол был представлен солдатам в качестве курьера Константина, привезшего приказ полку прибыть в Варшаву. Кроме того, офицеры начали раздачу денег нижним чинам из полковых сумм и из сумм, отобранных у задержанных восставшими жандармских офицеров.

Во второй половине дня 31 декабря Черниговский полк покинул Васильков и двинулся в сторону Фастова. Это может служить подтверждением того, что город Брусилов являлся сборным пунктом восставших войск. Из Фастова дороги вели на Брусилов и Житомир. К вечеру полк вступил в село Большая Мотовиловка (владение сочувствовавшего заговорщикам помещика И. Руликовского), где остановился на дневку. Там к восставшим присоединилась 2-я мушкетерская рота (командир – штабс-капитан В. Н. Соловьев, заместитель – подпоручик А. А. Быстрицкий). Часть нижних чинов 1-й мушкетерской роты, примкнувших к восставшим, были распределены по другим ротам. 1-я гренадерская рота полка (командир – капитан П. Ф. Козлов) отказалась присоединиться к восставшим и в полном составе отправилась в дивизионную квартиру.

Узнав о мятеже Черниговского полка, военное командование стало предпринимать меры для противодействия восставшим. Тридцать первого декабря генерал Рот отдал приказ отвести полки корпуса подальше от Василькова, ближе к корпусному штабу в Житомире. В тот же день аресту подверглись (режимно-заградительные мероприятия стали приносить результаты!) Мозалевский (под Киевом) и Вадковский (при въезде на городскую заставу Белой Церкви). Для разгрома мятежников были привлечены 18-й егерский полк, Александрийский, Мариупольский и Белорусский (принца Оранского) гусарские полки, а также 5-я и 6-я конноартиллерийские роты. Эти войска, разделенные на четыре отряда (маневренные группы), начали окружение мятежников.

Весь день 1 января 1826 г. руководители восстания ждали сведений из Белой Церкви, Брусилова и Киева. Однако надежды заговорщиков на поддержку других полков, в которых служили члены Южного общества и «соединенные славяне», не оправдались. План восстания не был воплощен в жизнь из-за отказа обер-офицеров выступить в поддержку черниговцев и из-за мер, предпринятых военным командованием.

Между тем, в среде восставших стремительно ухудшалась дисциплина. Получившие шальные деньги нижние чины стали употреблять спиртное и производить «реквизиции» у местного населения. Начались массовые беспорядки и дезертирство солдат и офицеров; все эти явления руководители мятежников не смогли остановить вплоть до разгрома полка.

Утром 2 января черниговцы двинулись по направлению к Белой Церкви на соединение с 17-м егерским полком: пройдя села Марьяновка и С. Слобода, они остановились в селе Пологи. В Белой Церкви был расквартирован 17-й егерский полк, в котором служили члены тайного общества, обещавшие содействие. Однако проведенная поручиком Сухиновым рекогносцировка показала, что полк выведен из города и связи с ним нет. Утром 3 января мятежники выступили в направлении к Трилесам – исходному пункту восстания. С. И. Муравьев-Апостол планировал дойти до Житомира, около которого в различных частях служили члены «Общества соединенных славян». Однако между селениями Устимовка и Ковалевка Черниговский полк (ок. 900 человек) был встречен отрядом генерал-майора Ф. К. Гейсмара. Правительственные войска состояли из двух эскадронов Мариупольского гусарского полка, двух эскадронов Белорусского гусарского полка и двух орудий 5-й конноартиллерийской роты (ок. 400 человек).

Мятежный полк был остановлен артиллерийским огнем, а затем атакован гусарами с флангов. В бою был убит М. Щепилло и несколько солдат, С. И. Муравьев-Апостол получил ранение в голову. 895 солдат и шесть офицеров сдались. После поражения покончили с собой И. Муравьев-Апостол и А. Кузьмин. На следующий день пленных черниговцев доставили в Белую Церковь. Большинство из них приговорили к лишению чинов, каторге и ссылке. Командиром Черниговского полка стал произведенный в подполковники С. С. Трухин, а Г. И. Гебель, получивший чин полковника, вступил в должность киевского коменданта.

Шестого февраля 1826 г. в Полтавском пехотном полку произошло событие, названное историками попыткой поднять полк на восстание. На деле эта попытка свелась к призывам члена «Общества соединенных славян» подпоручика С. И. Трусова, не поддержанным солдатами. После окончания смотра полка подпоручик выбежал перед строем 1-го батальона с обнаженной шпагой и прокричал: «Ребята! Бросайтесь в штыки, найдем вольность и независимость ни от кого, у нас государь не есть государь Николай Павлович, а тиран». Трусов, кроме призывов позволивший себе оскорбления в адрес императорской фамилии, был арестован. В ходе следствия аресту также подвергся коллега Трусова по тайному обществу поручик Е. Н. Троцкий. Оба офицера были разжалованы и приговорены к смертной казни, замененной на пожизненную каторгу.

В отношении солдат, находившихся в Петербурге, Николай I проявил поистине государственную мудрость. Наиболее отличившиеся нижние чины были удостоены денежных наград от 30 до 500 рублей, в зависимости от заслуг. Матросы Гвардейского экипажа, практически в полном составе вернувшиеся в казармы вечером 14 декабря, утром следующего дня принесли перед Адмиралтейством присягу лично императору. Рядовой состав экипажа получил прощение, экипажу возвращено гвардейское знамя. 1-я гренадерская рота Черниговского полка во главе с капитаном П. Ф. Козловым, оставшаяся верной правительству, 20 января была переведена в старую гвардию (Московский полк) в полном составе и с сохранением чинов.

Приказом по Гвардейскому корпусу от 17 февраля 1826 г. из солдат и младших офицеров, добровольно явившихся в казармы, был составлен Сводный (гвардейский) полк (три роты Московского и четыре роты Гренадерского полков), чтобы боевой службой на Кавказе искупить вину. На составление полка поступили 33 офицера и 1333 нижних чина, командиром полка назначен полковник И. П. Шипов, личный состав сохранил гвардейскую форму. На Кавказе в состав полка были включены 145 нижних чинов бывшего Семеновского полка и еще 581 участник восстания 14 декабря, а также 264 ветерана кавказских полков.

К лету 1826 г. закончилось следствие по делу о тайных обществах (свыше двух тысяч дел). Следствие над декабристами велось таким образом. Во время допросов подозреваемым задавали устные вопросы, которые затем направлялись им в письменном виде. Ход следствия отражен достаточно полно. При составлении вопросов показания подследственных чиновники не подтасовывали. Случаев, когда кому-либо из обвиняемых предъявлялись фальсифицированные показания других подследственных, также не выявлено. Письменные показания декабристов переписывались дословно с заменой первого лица на третье. Иногда опускались имена авторов показаний и упоминающихся в них лиц.

Большинство офицеров-заговорщиков воспользовались предоставленной возможностью оправдаться: они дали признательные показания и раскаялись в своих действиях, о чем многие десятилетия не принято было упоминать. Каховский писал Николаю I, что не смеет просить простить его заблуждение, Рылеев – что отрекается от своих заблуждений и политических правил. Пестель сообщал Левашову о разрыве всего, что связывало его с тайным обществом, и просил пощады. Вероятно, искреннее раскаяние подавляющего большинства офицеров стало смягчающим обстоятельством при решении судьбы подследственных. Из сорока смертных приговоров, вынесенных в судебных заседаниях, император утвердил только пять, заменив четвертование повешением. Родственники мятежников, не замешанные в преступлении, были оставлены на службе, а многие даже награждены и повышены в чинах за верную службу.

Первые же показания декабристов содержали сведения о связях русских мятежников с польскими заговорщиками. Наиболее опасными для польского «Патриотического общества» были показания руководителей Южного общества: М. Бестужева-Рюмина, С. Муравьева-Апостола, П. Пестеля и С. Волконского. Одним из первых был арестован А. Яблоновский, у которого обнаружили список польских конспираторов. Всего арестам подверглись до двухсот человек. Примечательно, что Константин Павлович всячески старался замять дело об участии поляков в антиправительственной деятельности, но под давлением улик был вынужден не препятствовать следствию.

Поведение польских заговорщиков перед следствием и судом значительно отличалось от поведения их русских «коллег»: поляки были более сдержанны и расчетливы. Они старались изобразить свое участие в тайном обществе как легкомысленное невинное увлечение. Николай I настаивал на суровых приговорах для поляков, расценивая их деятельность как государственную измену. Однако суд в Варшаве, состоявшийся летом 1828 г., вынес демонстративно мягкие приговоры, а некоторые участники «Патриотического общества» были оправданы. Вовремя и адекватно не вылеченная язва через два года привела к длительной и кровавой войсковой операции по хирургическому удалению гангренозных тканей сепаратизма.

Николай I внимательно изучал материалы Следственной комиссии, желая понять реальное положение дел в империи, доставшейся ему в наследство от старшего брата. Он стремился уяснить положительные моменты в проектах декабристов и поручил делопроизводителю Следственной комиссии А. Д. Боровкову изложить вытекающие из проектов выводы о насущных государственных потребностях. Многие начинания государя были направлены на устранение выявленных недостатков, что потребовало от него кропотливой работы по осуществлению «постепенных усовершенствований». Военным губернатором Санкт-Петербурга был назначен П. В. Голенищев-Кутузов, обер-полицмейстером стал Б. Я. Княжнин.

Уже в декабре 1825 г. Николай I дал указание ряду приближенных составить проекты преобразования тайной государственной полиции. Одним из первых в январе 1826 г. свои соображения представил А. Х. Бенкендорф. В апреле император направил его записку И. И. Дибичу и графу П. А. Толстому, чтобы они высказали свое мнение по данному вопросу. В течение первой половины 1826 г. император получил в свое распоряжение еще несколько проектов. Бенкендорф обратил внимание на социально-политические аспекты деятельности тайной полиции, принципы ее формирования и служебной деятельности и отметил необходимость тщательного обсуждения этого вопроса. Третьего июня 1826 г. Николай I подписал указ о присоединении Особенной канцелярии МВД к Собственной Его Императорского Величества канцелярии.

Основой Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии стала Особенная канцелярия МВД. Н. поскольку одним из направлений деятельности отделения являлась контрразведка, в его состав могли быть вовлечены и сотрудники Высшей воинской полиции. В ряде публикаций, посвященных деятельности последней, упоминается о ее реформировании именно в 1826 г.

Главным начальником Третьего отделения назначался А. Х. Бенкендорф. Двадцать пятого июня государь утвердил Бенкендорфа в должности шефа жандармов, 26 июля Бенкендорф был назначен командующим Императорской Главной квартирой. В этой должности он отвечал за личную безопасность Николая I и его семьи. Ближайшим помощником Бенкендорфа стал М. Я. фон Фок, «старый полицейский волк», руководивший Особенной канцелярией МВД до 1826 г. Ум, знания, оперативный опыт и административные способности этих людей обеспечили успешную работу Третьего отделения и положили начало формированию новой централизованной системы органов государственной безопасности России.

В момент основания Третье отделение состояло из четырех экспедиций: 1-я ведала всеми политическими делами (дела, входившие в компетенцию Высшей полиции; сведения о лицах, состоявших под полицейским надзором); 2-я занималась раскольниками, сектантами, фальшивомонетчиками, уголовными убийствами, местами заключения и «крестьянским вопросом»; 3-я надзирала за иностранцами; 4-я вела переписку о «всех вообще происшествиях» и ведала личным составом.

Штат Третьего отделения при его создании составлял всего 16 человек: четыре экспедитора, четыре старших помощника, пять младших помощников, экзекутор, журналист, помощник экзекутора и журналиста. Управляющий и оперативные сотрудники (чиновники особых поручений) в штате Третьего отделения не числились (!) – они находились на нелегальном положении, что позволяло наиболее полно осуществлять принцип секретности при работе секретных государственных институтов.

Система охраны государя претерпела существенные изменения. Со времен Петра I охрану царствующей особы и его ближайшего окружения осуществляли офицеры и солдаты гвардейских полков, привлекавшиеся для несения караульной службы по очереди. Однако к рассматриваемому времени дворянство перестало быть надежной опорой власти, так как в значительной части ушло в оппозицию. Необходимо было обезопасить императорскую фамилию от покушений охраны, подчинявшейся офицерам-гвардейцам. Николай I, несомненно, хорошо знал о той роли, которую сыграла рота Семеновского полка в Михайловском замке в ночь убийства его отца. Да и караул роты Московского полка, подчинившийся заговорщиками во главе с М. А. Бестужевым, мог изменить историю российского престолонаследия.

Второго октября 1827 г. в составе Императорской Главной квартиры из ветеранов Отечественной войны 1812 г. была сформирована Рота дворцовых гренадер. Из 120 нижних чинов роты 69 имели Знак отличия Военного ордена Святого Георгия, 84 – Знак отличия ордена Святой Анны за 20 лет беспорочной службы. Командиром роты стал капитан Е. Г. Качмарев, сражавшийся под Бородино в звании фельдфебеля. Гренадеры новой роты несли караулы, «присмотр и полицейский надзор» во всех императорских дворцах, принимала участие в торжественных мероприятиях и парадах. Полицейская служба состояла в постоянном надзоре за деятельностью дворцовой обслуги, выставлении караулов у покоев членов царствующей фамилии, вдовствующей императрицы и т. п. Все офицеры роты были выходцами из простых солдат. Рота состояла под управлением министра Императорского двора и Уделов. Эту вновь учрежденную должность с 22 августа 1826 г. занимал генерал-адъютант П. М. Волконский.

Для несения конвойной службы при дворе в 1828 г. был сформирован лейб-гвардии Кавказско-Горский полуэскадрон, состоявший из представителей знатных фамилий кавказских народов. Командовал полуэскадроном прямой потомок крымского хана ротмистр Султан-Азамат Гирей. Штат полуэскадрона состоял из трех обер-офицеров, одного эффендия, шести юнкеров, сорока оруженосцев и двадцати трех служителей. По высочайшему повелению горцы находились в распоряжении шефа жандармов и командующего Императорской Главной квартирой генерал-адъютанта Бенкендорфа.

Некоторые историки полагают, что охранная служба при Николае I была организована плохо, и в качестве подтверждения этой версии ссылаются на его прогулки по Невскому проспекту без охраны. Мы можем с уверенностью утверждать, что в данном случае речь идет об отсутствии видимых для посторонних глаз проявлений работы охранных служб государя. Анализ имеющихся материалов показывает, что специальные службы в тот период предпочитали действовать на дальних подступах к объекту охраны, активно занимаясь выявлением и предупреждением возможных покушений.

Поскольку Третье отделение и Императорскую Главную квартиру возглавлял один человек, проблем при взаимодействии этих служб не возникало, что крайне важно для организации оперативного и силового взаимодействия различных структур государственного аппарата. Оперативно-агентурное обеспечение охраны осуществлялось сотрудниками Третьего отделения по разным направлениям, что позволяло мгновенно брать в разработку всех подозрительных, с точки зрения охраны государя, лиц.

Деятельность тайных российских обществ и наполеоновской агентуры в первой четверти XIX в. показала, что политическая полиция и контрразведка не могут действовать, полагаясь только на заявления законопослушных подданных. Основными методами деятельности Третьего отделения стали: перлюстрация писем, наружное наблюдение и внедрение секретных сотрудников в центральные и местные государственные учреждения, а также в светские салоны. По прошествии времени трудно сказать, кем был тот или иной человек, сотрудничавший с Третьим отделением: агентом в современном понимании этого слова или кадровым сотрудником службы, работавшим под прикрытием какой-либо должности.

О роли перлюстрации корреспонденции лиц, вызывающих подозрение у органов политической полиции, А. Бенкендорф высказался предельно откровенно:

«Вскрытие корреспонденции составляет одно из средств тайной полиции, и притом самое лучшее, так как оно действует постоянно и обнимает все пункты империи».

Тридцать первого августа 1826 г. были разработаны правила осуществления перлюстрации. Вскрытие писем осуществлялось исключительно по линии Почтового департамента МВД. К перлюстрации привлекались наиболее проверенные сотрудники, действовавшие в «величайшей тайне». В столице перлюстрационное отделение подчинялось управляющему Почтовым департаментом и Петербургскому почт-директору К. Я. Булгакову. В Москве за вскрытие корреспонденции отвечал его родной брат А. Я. Булгаков.

О том, как в Третьем отделении умели хранить тайны, говорит следующий факт. После 1917 г. новая власть решила ознакомиться с архивами. Оказалось, что данные j деятельности внутренней и заграничной агентуры в них практически отсутствуют! Подавляющее большинство сохранившихся донесений – всего лишь копии, фамилии агентов в них заменены условными обозначениями.

Сведения об агентуре держались в строжайшей тайне от сотрудников отделения. Даже Бенкендорф и фон Фок далеко не всегда сообщали друг другу имена доверенных лиц; не знал их и император. Организация системы позволяла сохранять в секрете наиболее важные данные о составе сотрудников и агентуры, а также о государственных делах спустя годы и десятилетия, если не сказать всегда.

Руководство работой секретных сотрудников и агентов осуществлял управляющий отделением вместе с двумя-тремя доверенными сотрудниками. Большинство исследователей российских органов политического розыска XIX в. справедливо считают, что в роли основного организатора агентурной работы выступал М. Я. фон Фок, обладавший обширным опытом.

Одной из задач Третьего отделения был сбор и анализ информации о состоянии российского общества. На основании оперативной информации начиная с 1827 г. сотрудники составляли ежегодные обзоры общественного мнения. В кратком обзоре за 1828 г. говорилось:

«Надзор направил свое внимание главным образом на раскрытие демагогических происков. За три года своего существования он отмечал на своих карточках всех лиц, в том или ином отношении выдвигавшихся из толпы. Так называемые либералы, приверженцы, а также и апостолы русской конституции в большинстве случаев занесены в списки надзора. За их действиями, суждениями и связями установлено тщательное наблюдение. Число этих либералов довольно значительно, особенно среди молодых людей хорошего происхождения и среди офицерства. Но ввиду того, что наиболее видные из них пользуются покровительством влиятельных лиц, надзор уже не раз скомпрометировал бы себя, если бы эти самые либералы не выдавали себя своей корреспонденцией и не доставляли, таким образом, сами подтверждения собранным о них справкам. Главные очаги этого либерализма находятся в Москве. Но так как они не обладают ни достаточной консистенцией, ни достаточным материалом для того, чтобы образовать твердое тело, т. е. определенно сгруппироваться вокруг одного из членов с подобающей репутацией, – то деятельность их направлена только на достижение следующих двух целей: 1) овладеть общественным мнением, т. е. формировать его и давать ему желательное для них направление, и 2) всеми средствами добиваться должностей, которые давали бы им возможность оказывать влияние на воспитание юношества. Надзору удалось до известной степени противодействовать их деятельности, направленной к достижению первой цели, – что касается второй, то она относится к области, для нас недоступной. Либеральная партия очень сильна в Москве, потому что ей удалось при посредстве женщин и аристократической клики совершенно овладеть умом генерал-губернатора. В Петербурге некоторые члены этой партии облекаются в тогу патриотизма и в силу родства и кровных связей пользуются покровительством самых высокопоставленных лиц. Надзору это известно, и он не теряет их из виду».

Николай I внимательно относился не только к тем донесениям, которые касались его личной безопасности, – он тщательно изучал аналитические материалы Третьего отделения, поскольку в них содержались, помимо оценки негативных явлений, конкретные предложения по их устранению. Император приблизил к себе двух самых видных инициаторов и проводников либеральных начинаний своего брата – М. М. Сперанского и В. П. Кочубея. Сперанский, назначенный управляющим Вторым отделением Собственной Е. И. В. канцелярии, возглавил работу по созданию первого Полного собрания законов и Свода законов Российской империи по всем отраслям права и управления. Кочубей стал председателем секретного «Комитета 6 декабря 1826 г.» по рассмотрению проектов реорганизации органов государственной власти и положения отдельных сословий, в 1827 г. возглавил Государственный совет.

После разгрома декабристских и связанных с ними организаций революционные настроения в российском обществе претерпели определенный упадок. Основной нелегальной структурой оппозиционеров с 1826 по 1834 г. становятся кружки, в которых единомышленники (в основном дворянская служилая и студенческая молодежь, последователи декабристской идеологии и тактики) читали и распространяли стихи А. С. Пушкина, К. Ф. Рылеева, А. И. Полежаева, а также обменивались взглядами на общественно-политическое развитие Российской империи. По числу участников кружки были небольшими (до трех десятков человек), а их деятельность (как и деятельность одиночек) в условиях эффективной работы политической полиции была непродолжительной.

Так, в августе 1827 г. в Москве был ликвидирован кружок братьев Критских. Всего Третьим отделением было выявлено 18 человек, в той или иной мере причастных к «говорению непозволительного».

Ядро кружка составляли шесть человек: три брата Критских – Петр (чиновник одного из московских департаментов Сената), Василий и Михаил (студенты Московского университета), Н. Лушников (готовился к поступлению в университет), Н. Попов (студент) и Д. Тюрин (помощник архитектора).

В отличие от тайных союзов декабристов, участники кружков были выходцами не из дворянско-военной среды, а в основном из разночинцев. Кружок братьев Критских объединял чиновничью и студенческую молодежь (кроме названных, И. Кольчугин, А. Матвеев, А. Салтанов, П. Пальмин, А. Рогов, П. Таманский, Н. Тюрин и др.). Были среди них и двое военных: юнкер 6-го карабинерного полка П. Курилов и рядовой Астраханского гренадерского полка Ф. Кушнерюк.

Провал произошел после того, как М. Критский стал убеждать членов кружка в необходимости совершить покушение на государя и членов императорской фамилии. Одиннадцатого августа штабс-капитан Боцан и прапорщик Ковалевский доложили командиру Сибирского гренадерского полка, в котором служили, что студент Лушников приглашал их участвовать «в партии». Со слов Лушникова, «партия» якобы имела членов в Москве, Петербурге и Сибири и в день коронации (22 августа) они намерены «совершить революцию». Военный комендант Москвы генерал-лейтенант Н. Н. Веревкин приказал офицерам притворно согласиться на вступление в «партию» и постараться выявить всех сообщников Лушникова.

Лушников и братья Критские были арестованы в ночь с 14 на 15 августа. Комиссия в составе генерал-губернатора Д. В. Голицына, генералов Н. Н. Веревкина и А. С. Храповицкого, обер-полицмейстера генерал-майора Д. И. Шульгина и начальника 2-го округа Корпуса жандармов генерал-лейтенанта А. А. Волкова приступила к допросам. Следствие установило, что кружок братьев Критских ставил целью борьбу за отмену крепостного права и завоевание конституции путем народного восстания. По сути, это был первый проект не военной, а общенародной революции.

Для отбывания наказания участники кружка были отправлены в Бобруйскую, Швартгольмскую и Шлиссельбургскую крепости, Соловецкий монастырь, высланы на службу в Вологду, Вятку, Оренбург, Пермь и/или отданы под надзор полиции.

В начале 1829 г. в Петербурге был раскрыт кружок студентов Медико-хирургической академии, члены которого (именовавшие себя по аналогии с организацией декабристов «Обществом соединенных славян») являлись выходцами из Польши и Малороссии. Один из участников кружка, К. Чарновский (1791–1847), в молодости служил в польских войсках Наполеона, а с начала 1820-х гг. входил в польское «Патриотическое общество». Среди активистов кружка были В. Илличевский, М. Крапивенцов (Крапивницын) и Я. Янушкевич. Позже следствие обвинило этих людей в участии в тайном обществе, «имевшем целью освободить Польшу и Малороссию и соединить их в республику». На самом деле никаких конкретных планов вооруженного восстания у кружковцев не было, и они не вели агитацию среди военнослужащих. Допросы арестованных в Третьем отделении проводил и лично Бенкендорф. Затем последовало заключение студентов-медиков в Шлиссельбургскую крепость с последующей высылкой в отделенные губернии под надзор полиции.

В деятельности правительства Николая I были и очевидные неудачи, связанные с работой спецслужб. Внешне спокойная обстановка в стране таила в себе несколько тревожных для власти моментов.

В 1825 г. в Петербурге, в глубоком подполье, был составлен заговор грузинских феодалов, крайне недовольных утратой ранее неограниченной власти. Вдохновителями и организаторами заговора стали присягнувшие на верность (мы особенно выделяем это) Российской империи представители царского дома Багратионов. Членами петербургской группы заговорщиков были царевич Дмитрий, Д. и Э. Эристави, В. Орбелиани, С. Размадзе и др.

На следующий год, уже в Москве, возник второй тайный кружок под руководством царевича Окропира; в него входили Д. Орбелиани, С. Додашвили, Г. Эристави и ряд других лиц.

И в первой, и второй группе обсуждались планы освобождения Грузии от «царского ига». Находившиеся в Петербурге и Москве заговорщики вели среди приезжавшей на учебу грузинской молодежи пропаганду вооруженного выступления против России. Для привлечения на свою сторону выходцев из дворянской среды царевичи Дмитрий и Окропир говорили о создании в Грузии республиканского или конституционно-монархического государственного строя. Однако на деле под «освобождением Родины» подразумевалось восстановление династии Багратионов и личных политических и имущественных привилегий заговорщиков.

Главной горячей точкой продолжал оставаться Кавказ. Несмотря на очевидные успехи, в 1827 г. генерал Ермолов был отозван с Кавказа и отправлен в отставку за связь с декабристами. После его удаления русские войска с переменным успехом вели боевые действия против последователей мюридизма. В 1829 г. имамом Дагестана и Чечни был провозглашен Гази Магомед (Кази-Мулла), объявивший газават (священную войну) Российской империи. Новый командующий Кавказским корпусом И. Ф. Паскевич, занятый защитой Восточного Кавказа от внешних угроз во время русско-персидской войны 1826–1828 гг. и русско-турецкой войны 1828–1829 гг., вначале не придавал значения усилению религиозной пропаганды среди горских племен. Однако проповеди мюридизма находили в воинственных горцах Дагестана и Чечни все более благоприятную для почву.

В 1827–1830 гг. центр грузинского дворянского заговора переместился в Тифлис. В 1829 г. во главе заговора находились царевич Окропир, царевна Тамара, Э. Эристави, С. Додашвили, А. Чолокашвили и Я. Палавандишвили. С 1830 г. руководящую роль в тифлисских тайных организациях выполняли А. Орбелиани, Э. Эристави и С. Додашвили. Их главным требованием было – «Грузия для грузин».

Деятельность мятежников заключалась в следующем. Во-первых, они старались охватить пропагандой и агитацией большинство территорий Грузии, надеясь привлечь к восстанию широкие крестьянские массы. Во-вторых, была поставлена цель вовлечь в борьбу против России другие кавказские народы, чтобы в момент восстания максимально рассредоточить русские войска, и в этом направлении велась определенная работа.

Различные антироссийские группы надеялись на помощь со стороны Турции, Англии и Франции. Одним из первых в 1830 г. на территорию так называемой Черкессии (включала Кабардино-Балкарию, Карачаево-Черкессию, Адыгею, часть современного Краснодарского края и Абхазии) нелегально проник британский разведчик Эдмонд Спенсер. Он прибыл из Турции на фелюге контрабандистов; легенда – генуэзский врач. Одним из информаторов Спенсера стал выходец из Силезии ювелир Натан Шрегер, попавший в плен к черкесам во время одного из набегов на земли казаков.

Третьего июня 1830 г. в Севастополе вспыхнул один из так называемых холерных бунтов, причиной которого стали злоупотребления властей во время карантина. Бунт начался выступлением мастеровых флотских экипажей, затем к ним присоединились городские низы, вооруженные матросы и солдаты. Были убиты несколько офицеров и чиновников, пострадали также купцы, поднявшие цены на продовольствие. Бунт продолжался пять дней. После его подавления военный суд рассмотрел дела около 1580 участников, семь человек были расстреляны, несколько сотен прогнали сквозь строй, а затем сослали на каторгу и в арестантские роты.

Летом – осенью 1830 г. в России начался рост оппозиционных настроений в образованной части общества под влиянием революций во Франции и Бельгии.

Причиной июльской революции 1830 г. во Франции стала политика короля Карла Х, который стремился восстановить порядки, царивших до Великой французской революции (Реставрация). Поводом к вооруженному восстанию стали подписанные королем 25 июля ордонансы о роспуске палаты депутатов, ограничении избирательного права земским цензом и об усилении репрессий против свободной прессы. Двадцать седьмого июля, на следующий день после опубликования ордонансов, на улицах Парижа начались баррикадные бои, зачинщиками которых были студенты; некоторые солдаты стали переходить на сторону восставших. Тридцатого июля восставшие заняли королевский дворец. Депутаты парламента передали корону герцогу Орлеанскому – Луи Филиппу, власть которого была несколько урезана. Государственный аппарат и командный состав французской армии очистили от крайних реакционеров, было введено местное и областное самоуправление, однако трудящиеся массы не получили права голоса, а тяжелые косвенные налоги не были отменены. Отдельные волнения пролетариев были быстро подавлены. Полицейско-бюрократический аппарат, сложившийся в период империи Наполеона, перешел в другие руки; наступил «золотой век» французской буржуазии.

События во Франции воодушевили бельгийцев. Двадцать пятого августа начались стихийные антиголландские выступления в Брюсселе, а затем в Вервье, Лувене и Льеже, откуда быстро распространились по всему югу. Немалую роль среди причин, вызвавших революцию, играло различие вероисповеданий: жители Бельгии в основном были католиками, а Голландия – протестантская страна. Когда в сентябре голландские войска вступили в южные провинции, их встретили как захватчиков. Четвертого октября Бельгия вышла из состава нидерландского королевства и провозгласила независимость.

Для истории международных отношений первой половины XIX в. бельгийская революция имела большое значение: она, по существу, нанесла один из самых тяжелых ударов по всей системе Священного союза. В личном письме Николаю I нидерландский король Вильгельм I писал, что «восстание в королевстве явится <…> серьезной опасностью», что оно «парализует назначение Нидерландов в европейской системе» и что «присутствие союзных войск на территории Нидерландов можно будет согласовать с сохранением общего мира».

Русский император ответил:

«Интересы всех правительств и мир всей Европы затрагиваются событиями в Бельгии. Проникнутый этими убеждениями, я готов выполнить в согласии с моими союзниками взятые на себя обязательства во всем их объеме, и в части, касающейся меня, я не колеблюсь ответить на призыв Вашего Величества: уже отдан приказ, чтобы были собраны необходимые войска».

Однако в то же время министр иностранных дел России граф Нессельроде выражал беспокойство в связи с позицией французского правительства, «намеревающегося оказать сопротивление, даже силой оружия, всякой попытке иностранной державы бороться с бельгийской революцией».

Предпринимая шаги к осуществлению планов вторжения в Бельгию и во Францию, Николай I решил прозондировать точку зрения союзников – Пруссии и Австрии. С этой целью в Вену отправился чрезвычайный посол русского императора генерал-адъютант граф Орлов, а в Берлин – фельдмаршал Дибич.

Революции во Франции и Бельгии способствовали росту либеральных настроений в Европе. В сентябре 1830 г. вспыхнули волнения в государствах Германского союза: Баварии, Брауншвейге, Ганновере, Гессене и Саксонии; в результате они получили либеральные конституции, были возобновлены и аграрные реформы.

Начались волнения в некоторых итальянских государствах, в том числе в Папской области.

Итоги революций обострили противоречия между Россией и Англией. Обеспокоенный революционными событиями во Франции и Бельгии, Николай I хотел создать антифранцузскую и антибельгийскую коалиции, но не сумел. Новый король Франции сделал основную ставку на сближение с Англией. При этом правительства обеих стран – и Франции, и Англии – были заинтересованы в независимости Бельгии, которая ослабляла их конкурента – Голландию.

Австрия и Пруссия в это время были поглощены борьбой за влияние на германские государства и искали для этого дипломатической поддержки со стороны Англии и Франции.

«Известие о революции в Париже, – отмечалось в отчете Третьего отделения за 1830 г., – взволновало всех и направило все мысли на политику.

Почти всякому грамотному было известно, что Франция в последнее время управлялась мистиками и иезуитами. Чувство ненависти к иезуитам присуще всем русским, и оно постоянно возбуждается историческими воспоминаниями и традициями; за последнее время у нас пробудилось также отвращение к мистикам и всяким сектантам. Вследствие этого бо́льшая часть общества встретила известие о падении правительства Карла X с некоторым удовлетворением. В то же время либералы и конституционалисты с восторгом увидели перед собой обширное поле для распространения своих пагубных доктрин. Молодежь, оказывающая некоторое влияние на гвардейских офицеров и на безрассудных людей из средних классов, громко торжествовала, пила за здоровье Луи Филиппа, которого они чествуют под именем Леонтия Васильевича, дабы непосвященные не могли их понять; она также напыщенно рассуждала по поводу событий, выражая пожелание, чтобы революция обошла весь мир. Надзор старался следить за всеми этими собраниями и заметить главных говорунов; но, ввиду того, что все ограничивалось простой болтовней, ему не пришлось отметить ни одного сколько-нибудь достойного внимания факта. Главные болтуны принадлежали к высшему обществу. В средних классах, т. е. среди мелкого дворянства и купцов, особенно в провинции, Парижская революция не произвела особого впечатления».

В тот самый момент, когда император ждал вестей из Вены и Берлина, началась польская война 1830–1831 гг., которую в исторической литературе принято называть Польским восстанием. Это было тяжелейшим провалом секретных служб Николая I.

В Царстве Польском ситуация была иная, чем в губерниях Российской империи: здесь тайные общества не прекратили своего существования полностью, а с 1826 г. ушли в глубокое подполье. В июле 1826 г. скончался наместник Юзеф Зайончек, и должность стала вакантной; функции наместника исполнял высший правительственный орган – Административный совет. В 1827 г. в Варшаве уже существовал тайный союз, составленный из правительственных чиновников и части депутатов. Антироссийскую пропаганду вели И. Лелевель и А. Чарторыйский.

Начавшаяся весной 1828 г. русско-турецкая война ослабила внимание Петербурга к Варшаве, при этом часть польской шляхты желала поражения России и надеялась, что это поражение станет шагом в направлении независимости. Сеймовый суд, вынесший демонстративно мягкие приговоры польским заговорщикам, усилил у членов тайных обществ чувство безнаказанности.

Война с Турцией первое время велась неудачно, и в Польше подогревались слухи о поражениях русских войск. В декабре 1828 г. в Школе подхорунжих возникло тайное военное общество. Его организатором стал подпоручик гвардейских гренадер П. Высоцкий. Другое тайное общество организовал Ю. Заливский. Члены обоих обществ (в основном младшие офицеры, юнкера и кадеты) отличались радикализмам и ставили целью восстановление независимой Польши «от моря до моря» в границах 1772 г. с помощью «военной революции». И некоторые основания для успеха у заговорщиков имелись. По Конституции 1815 г. Царство Польское располагало собственной армией, причем деньги на вооружение, обмундирование и продовольствие этой армии отпускались из Петербурга.

В составе армии мирного времени (30–35 тысяч человек) числились:

1) Гренадерский и Конно-егерский гвардейские полки, Конно-артиллерийская рота;

2) две пехотные дивизии (восемь пехотных и четыре егерских полка, две артиллерийские бригады);

3) Уланская (четыре полка) и Конно-егерская (четыре полка) кавалерийские дивизии, Конно-артиллерийская бригада;

4) Саперный батальон, Пешая и Конная ракетные роты, Гарнизонная артиллерия, Кадетский корпус.

Значительное число офицеров-поляков было и в частях Литовского отдельного корпуса.

Восстание планировалось на конец марта 1829 г. В это время в Варшаве должна была состояться коронация Николая I как царя Польского. Реализации намеченного плана помешал случайный арест одного из заговорщиков.

Коронация на фоне долгожданных побед русского оружия в войне с Турцией состоялась в мае 1829 г., между тем политическая ситуация в Царстве Польском продолжала ухудшаться. Офицеров польских войск, связанных с заговором декабристов, а также участвовавших в тайных польских обществах, выпустили из-под стражи. Деятельности Третьего отделения на территории Царства Польского не допускал Константин Павлович, а предложение Николая послать польский корпус на войну против турок цесаревич назвал «нелепой штукой». Считаясь с Конституцией и мнением старшего брата, Николай не стал принимать должные карательные меры.

Европейские революции 1830 г. выступили катализатором роста патриотических настроений. В октябре молодыми польскими офицерами и студентами был образован комитет для подготовки и руководства восстанием. По Варшаве распространялись слухи, определявшие начало «революции» сначала на 10-е, потом на 15-е и, наконец, на 20 октября. Однако офицеры русского гарнизона были настороже, и руководители заговора к окончательному соглашению так и не пришли. Тем временем один из подпрапорщиков сообщил властям о готовящемся восстании, и двое лидеров – П. Высоцкий и П. Урбанский – были арестованы. Константин Павлович, пребывавший в «блаженном неведении» насчет политических настроений в Польской армии, распорядился арестованных освободить. И их дело не пропало…

Получив сведения о подготовке восстания, Николай I потребовал от брата решительных действий. Кроме того, он потребовал начать подготовку к отправке польских войск для участия в подавлении революционных выступлений в Европе. Но в ближайшем окружении цесаревича оказались агенты заговорщиков, не выявленные Военно-секретной полицией Царства Польского. Благодаря болтливости Константина поляки узнали о намерениях русского императора и наметили восстание на 10 декабря. Однако в начале ноября были арестованы еще несколько заговорщиков, и Лелевель перенес срок выступления сначала на 16 ноября, а затем на 17 ноября (до русских властей дошли неопределенные слухи о готовящемся восстании, и 16 ноября они выставили дополнительные караулы).

«Заговорщики присвоили себе звание представителей войска и народа и, после нескольких совещаний, положили в своем скопище начать мятеж 17/29 ноября по следующему плану: 1-е, овладеть особою цесаревича; 2-е, принудить российскую кавалерию отдать оружие; 3-е, овладеть арсеналом и раздать оружие черни; 4-е, обезоружить полки российской императорской гвардии Литовский и Волынский».

В итоге вечером 17 ноября вооруженная толпа под предводительством студентов и младших офицеров ворвалась в резиденцию Константина – Бельведерский дворец. Цесаревича, который сумел скрыться через потайной ход, ценой собственной жизни спас генерал Свиты А. А. Жандр. Были убиты оставшиеся верными присяге польские генералы Блюмер, Гауке, Новицкий, Потоцкий, Сементковский, Трембицкий, полковник Мецижевский и русский полковник Засс. При всем этом ситуация не стала критической: к дворцу подошли гвардейские полки Литовского корпуса (Уланский великого князя Константина и Подольский кирасирский), а также верные присяге польские конные егеря. Под конец дня к ним пробились все русские и часть польских войск, а генерал Д. А. Герштенцвейг предложил стрелять, обещая усмирить Варшаву.

Однако цесаревич, имевший в своем распоряжении в Варшаве семь гвардейских полков (Волынский, Гродненский гусарский, Литовский, Подольский кирасирский, Уланский, польские Гренадерский и Конно-егерский) отказался пустить в ход оружие, полагая, что «русским нечего делать в драке», а «всякая пролитая капля крови только испортит дело». Он отпустил пока еще остававшиеся верными ему польские войска (и эти отлично подготовленные силы присоединились к мятежникам!), а сам с русскими частями отошел в Россию. Через несколько дней Царство Польское оставили все русские войска, а военные крепости Модлин и Замостье, имевшие стратегическое значение и большие артиллерийские запасы, были сданы восставшим без боя.

Д. В. Давыдов, один из ведущих специалистов своего времени в области «малой войны» писал в «Записках партизана», что «война с польскими мятежниками <…> по влиянию своему на умы, угрожая России ужаснейшими последствиями, едва ли не была <…> грознее войны 1812 года. Одну можно назвать бурей, другую – заразой. Одну вел человек великий, превосходный, но имевший в виду лишь одну вещественную цель; другая велась сама собою, скрывая в чреве своем начало, полное разрушительными последствиями всякого единства, всякого покоя, всякого благосостояния и порядка. Какая огромная обязанность лежала на правительстве! Ему надлежало быть наиболее бдительным, вовремя обо всем извещенным и полным внимания к малейшему пришествию войны».

Англия и Франция, не оказывая полякам никакой реальной помощи, мгновенно увязали бельгийский и польский вопросы в дипломатическом плане и вынудили Николая I направить своих представителей на Лондонскую конференцию послов великих держав. На конференции, проходившей (с перерывами) в ноябре – декабре 1830 г., система венских границ 1815 г. дала первый сбой, связанный с различием интересов великих держав. В итоге независимость Греции получила международное признание, удостоилась независимости и Бельгия, ставшая конституционной монархией при постоянном нейтралитете во главе с Леопольдом I.

События 1830 г. в Европе и польский мятеж нашли отражение и во внутренней политике Российской империи. Уже 21 декабря 1830 г. Бенкендорф разослал губернаторам секретный циркуляр, в котором говорилось о том, что император приказал ему (шефу жандармов) обратить внимание господ губернаторов на возможность польской пропаганды в российских губерниях:

«Чтобы на случай, когда в губерниях <…> появятся какие-либо воззвания к народу или сочинения, клонящиеся к внушению мирным жителям мнений, противных государственным постановлениям или гражданскому порядку, вы <…> немедленно препроводили бы оные ко мне, приняли надлежащие меры к открытию сочинителей и распространителей таковых разглашений».

В свою очередь, губернаторы отдали подобные распоряжения находящимся в их подчинении уездным полицмейстерам.

России пришлось исправлять политическую близорукость, военную нерешительность и личностную «нервическую непоследовательность» Константина Павловича полномасштабной годичной войной, которая стоила обеим сторонам от 35 до 50 человек только убитыми.