Стена коридора холодила мне спину, холод проникал сквозь мокрую куртку к замерзшей плоти внутри.

– Нет, Макэй. М. А. К. Э. Й. Джимми Макэй, последний из известных адресов – Каузкиллин, Уиллкокс Тауэрз, квартира 50.

Рона повторила все слово в слово, медленно, как будто одновременно записывала.

– О’кей, все поняла. Не беспокойся, когда мы с ним закончим, Джимми на миллион километров не подойдет к своей бывшей подружке.

– Спасибо, Рона.

– Эш? – Откашлялась. – Слушай, мне правда очень жаль, что я сказала Несс, что ты думаешь, будто Потрошитель может быть копом. Я не знала, что это нужно было держать в секрете. Честно.

– Ладно… ты только сделай так, чтобы Джимми Макэй своей тени пугался.

Дверь в подъезд отворилась, и Элис, пятясь, вышла на улицу. Говорила она при этом слишком тихо, так что с того места, где я стоял, я разобрал всего пару слов. Потом она поклонилась и обняла того, кто стоял в дверях.

Элис снова попятилась, дверь закрылась. Постояла там немного, пошла в мою сторону, пару раз глубоко вздохнула, выгибая спину, потом повернулась и слегка улыбнулась мне. Помахала рукой.

Я, прихрамывая, подошел к ней.

Она провела рукой по лицу:

– Соседи Клэр Янг по квартире зафиксировались на третьей стадии модели Кюблер-Росс, вся квартира как мавзолей. – Отряхнулась. – Прости, что попросила тебя уйти, понимаешь…

– Все в порядке. Я понимаю. Им не нужно было, чтобы какой-то полицейский вторгался в их горе.

– Пффф… – Ткнулась лбом в мою грудь. – Немного нейролингвистического программирования, немного терапевтической беседы, и я почувствовала, как будто пробежала марафон со стиральной машиной на плечах.

Я потер ей плечи:

– Нормально?

Кивнула.

– А найдется что-нибудь поесть?

Я повернулся и повел ее к лестнице:

– Больничная столовка полное дерьмо, но снаружи всегда вагончик стоит, можно перекусить.

Лестница в здании «А» в стекле, а не в бетоне, с одной стороны вид на темные заросли Кэмберн Вудз, с другой – на автомобильную стоянку. И нет журналюг, лежащих в засаде перед входной дверью.

Элис повисла у меня на руке, а я похромал к двери, открыл. Она задержалась под навесом, пытаясь раскрыть складной зонтик.

– А мы можем прогуляться? Отсюда до больницы?

Дождь на улице стих, теперь он отвесно падал крупными каплями, отскакивая рикошетными брызгами от тротуарной плитки и асфальта. Лупил по деревьям и кустам, добиваясь полного подчинения.

– Ты уверена?

– Последние два часа мы только и делали, что пили чай и говорили со страдающими людьми, и от каждого вздоха несло болью и паникой, и да, я знаю, что это звучит мелодраматично, но я пытаюсь думать так, как думает он, когда смотрит на медицинских сестер, а сейчас я устала и просто хочу прогуляться под дождем, а не вариться в ужасе и горе.

– Хорошо…

Она подняла зонтик выше, чтобы и я мог нырнуть под него. Взяла меня под руку и прижалась, чтобы зонт накрывал нас обоих. Мы вышли из-под навеса в дождь.

– Хор власти и боли.

Пошли по тропинке, огибающей здание, у заднего фасада она разделялась в трех направлениях. Направо, к мрачным кирпичным глыбам зданий «Б» и «В», прямо, в Кэмберн Вудз, и налево, вдоль подлеска, где погасшие фонари вздымались, словно кости, в гранитное небо.

На развилке стоял указывавший налево знак: «БОЛЬНИЦА КАСЛ ХИЛЛ *** ОКОЛО ДВАДЦАТИ МИНУТ».

Мы медленно пошли по залитой дождем тропинке, стекавшая от зданий вода маленькими водоворотами закручивалась у красных «конверсов» Элис.

– Местной службе безопасности никто не доверяет, они, кажется, ничего не хотят делать, пока их не заставишь. Я им сказала, чтобы написали что-то вроде официальной жалобы, в том смысле, для чего нужна служба безопасности, если ты не чувствуешь себя защищенным?

– Кто-нибудь рядом мотался, про Клэр спрашивал?

– Никого конкретно. Ну, кроме мужиков, которые любят подглядывать, от них никуда не денешься, особенно если окна комнаты медсестер на лес выходят. Ну, сам понимаешь, мужики есть мужики – Шмыгнула носом. – Без обид.

Здание, в котором жили медсестры, скрылось за пеленой дождя. Впереди высокие стены скрывали блок многоквартирных домов с небольшими садиками. Над покатыми крышами торчали шпили Святого Стефана и Святого Джаспера. И где-то вдали виднелись трубы-близнецы больничного крематория, клубы белого дыма параллельными шрамами пересекали небо.

Единственными звуками были шорох листьев и барабанная дробь дождевых капель по черной шкуре зонта.

– А они не говорили, что кто-то фотографировал? В мусоре копался?

Она отрицательно покачала головой.

Два часа мотались по квартирам, квартира за квартирой, квартира за квартирой, беседовали с до смерти напуганными медицинскими сестрами, и единственная версия, которая у нас была, зависела от детектива-сержанта Сабира Ахтара, компьютерного гения, о чем он сам постоянно заявлял.

Элис посмотрела мимо меня, куда-то в глубину леса:

– Напоминает иллюстрацию из братьев Гримм.

– Забавно, что ты это сказала. Давным-давно жила-была молодая женщина, которую звали Дебора Хилл, и у нее…

– Пожалуйста. – Элис отвернулась. – Только не сейчас. Давай просто… пройдемся.

Медсестра шмыгнула носом, провела скомканной бумажной салфеткой по ноздрям, отчего ее распухший нос задвигался из стороны в сторону.

– Нет. Ну, вы понимаете… – Пожала плечами, вздохнула. Она была низенькая, с большими лиловыми мешками под глазами, круглое лицо, оттененное капюшоном куртки. Несмотря на дождь, молния была полностью расстегнута, открывая синюю блузу и бедж с напечатанным на нем именем «БЕТАНИ ДЖИЛЛЕСПИ».

Соседка Джессики по квартире. Та самая, которую преследовал бывший муж.

Она кинула в рот кусочек жареного картофеля, прожевала, затем наклонилась совсем близко ко мне и заговорила едва слышным голосом:

– Кругом полно психов, вы меня понимаете? Я не имею в виду людей с проблемами в обучении или душевнобольных, я говорю про тех психов, которые хотят понюхать твои руки, когда выходишь из женской комнаты. Лежал тут как-то один парень, и вот однажды он заорал, что у него боли внизу живота, а когда я простыню с него стянула, он на меня пописал. – Шмыгнула носом. – Сами понимаете – психи.

Очередь за чипсами продвинулась, и перед Элис осталась всего одна медсестра. Мы скрывались под тентом у вагончика. В воздухе стоял запах жареного кляра, горячей картошки и уксуса.

Из этого угла автомобильной стоянки больницу не было видно, ее закрывало здание из песчаника в викторианском стиле, напоминавшее надгробие, где держали людей вроде Мэри Джордан. Там их накачивали лекарствами по самые уши и запирали в комнате с решетками на окнах. За зданием торчала башня, но видны были только два верхних этажа. В окнах горел свет, где пониже – серый и тусклый, а в пентхаусе – теплый и золотой. Там находились отдельные палаты для коммерческих пациентов.

Бетани отломила кусок рыбы, захрустела кляром.

Я кивнул в сторону больницы:

– А что пациенты, кто-нибудь жаловался?

Она прекратила жевать, проглотила.

– На Джессику? О господи, конечно же нет. Она просто блестяще обходилась с мамашами и папашами. Абсолютный профессионал во всех отношениях.

Послышался хруст оберточной бумаги, и мимо прошла еще одна медсестра, лицо перекошено – умудрилась засунуть в рот несколько кусков картошки. Худая, серые волосики зачесаны назад. Сморщенный рот с острыми маленькими зубами – жевала с открытым ртом. Оглядела меня с головы до ног, потом повернулась к Бетани:

– Это твой бойфренд?

Бетани на мгновение сморщилась, потом сменила гримасу на улыбку:

– Я просто говорила этому милому полисмену, какой Джессика профессионал.

– Джессика? Профессионал? – Хмыкнула. Откусила кончик сосиски в кляре, стала жевать и говорить одновременно: – А помнишь миссис Гисборн?

– Джин Макгрютер, не стоит так говорить о…

– Так это о мертвых. Не говори о мертвых плохо. Но ведь Джессика жива. – Медицинская сестра Макгрютер повернулась ко мне: – Не так ли?

Я открыл рот, но Бетани меня опередила:

– А ты видела, что сегодня в утренних газетах напечатали, это просто…

– Чепуха. Полиция свое дело делает. Ты что думаешь, будет лучше, если мы встанем здесь как сосиски в кляре и будем всем говорить, как мы ее любили? – У нее во рту исчез еще один кусок картошки. – Вы уже поговорили с бывшим бойфрендом Джессики?

– Есть причина, по которой я должен это сделать?

Бетани вздернула подбородок:

– Это было просто недоразумение.

– Даррен Уилкинсон. – Глаза медсестры Макгрютер грозно блеснули, и она перестала жевать. – В первую смену после Дня святого Валентина Джессика появилась с синяком размером со столовую тарелку. Цвета спелой свеклы с желтыми разводами. Естественно, в таком виде она не могла иметь дело с роженицами, не так ли? Так что всю следующую неделю пришлось ей документы подшивать, вести статистику и все такое. – Глубоко и притворно вздохнула. – Она, конечно, это объяснила. Играли они в теннис на игровой приставке Даррена, были слегка датые, и все получилось совершенно случайно. А сломанные ребра? Тоже случайность?

– Ты знаешь, она…

– А помнишь, когда он ей зуб выбил? Коренной, в самой глубине. Это постараться надо было, хорошо, что челюсть не сломал.

Бетани захрустела куском рыбы.

– Ее Потрошитель похитил, а не бойфренд. И он никакой не серийный убийца, он в кадровой службе работает.

– Любой парень, который бьет свою девушку…

– Она просто не хотела шум поднимать, это…

– …рыжий ублюдок. Как он мог…

– Так, хватит! – Я поднял руки вверх и включил официальный полицейско-инспекторский голос, который так испугал вчера двух идиотов в патрульной машине. – Я все понял. Он избивал ее. Она об этом не сообщала.

Они попятились. Уставились на меня.

Бетани шмыгнула носом:

– Не надо так делать, мы просто пытаемся помочь.

Элис прислонилась к двуцветной стене, нижняя половина которой была выкрашена в казенно-зеленый цвет, а верхняя – в цвет магнолии.

– Не надо было мне есть всю эту картошку. – Тяжело вздохнула и ссутулилась. – Всего час поговорила с акушерками, и серьезное несварение желудка… Нет, не у акушерок, это у меня несварение, хотя, я полагаю, и у них оно могло бы случиться, но только никто, кроме меня, не жалуется. А ты как?

Из коридора донеслись вопли и ругань, перемежаемые резкими воплями. Чудо рождения.

– Когда Ребекка родилась, меня рядом не было. Мальчишку покусала собака торговца наркотиками, и я весь день ублюдка выслеживал. Но на родах Кети был. Она была… крошечная. Лиловая вся, орала как резаная, и вся в крови и какой-то слизи. – Попытался рассмеяться, но смех умер, так и не родившись. – О господи, просто порнуха какая-то на тему «Чужого».

Вот так вот возвращаешься в прошлое, когда все было возможно и никто не должен был умирать. В середине грудной клетки образовалась трещина, и каждый вздох причинял жгучую боль. Я откашлялся.

– И как, час несварения дал тебе что-нибудь?

– Все, с кем я разговаривала, боятся Потрошителя. Не идут домой, пока не соберется группа из трех-четырех человек. Парковкой больше не пользуются, потому что видеонаблюдение на ней так и не установили. – Она обняла себя рукой. – Потрошитель превращается в мифологическое чудовище, что-то среднее между Фредди Крюгером, Джимми Сэвилом и Питером Мендельсоном… – Посмотрела на часы. – Если мы будем говорить с бойфрендом Джессики Макфи, потому что поговорить, наверное, нужно, в том смысле, что если он избивал ее, то он, что совершенно очевидно, должен был пройти курсы по управлению гневом, и…

– Который час?

Она еще раз взглянула на часы:

– Четыре без двадцати.

– Ладно, закончим с коллегами Джессики, а потом слегка поджарим бойфренда. Но отсюда нужно выехать в четверть пятого самое позднее, чтобы не опоздать к нашему другу, бухгалтеру мафии.

Элис уставилась на носки своих маленьких красных «конверсов»:

– А можно не называть его нашим «другом», это как-то…

– Мы это уже проходили. Или он, или Хитрюга, помнишь? – Я положил ей руку на плечо. – Я знаю, это тяжело, но… Черт.

Заверещал лежавший у меня в кармане мобильник. Как раз в это время должен был позвонить Сабир, насчет адреса. Вытащил телефон, нажал на кнопку:

– Что тебя задержало?

– Это ты, Хендерсон? – Кто угодно, только не Сабир. Вместо вязкого ливерпульского акцента бурчание жителя Олдкасла.

Посмотрел на экран мобильника: «НОМЕР НЕ ОПРЕДЕЛЕН».

– Кто это?

– Ну ты и детектив, это Мики Слоссер. Ты был у меня в офисе этим утром, помнишь? – Пауза. Шуршание. Снова голос: – Мне тут пришло кое-что, что может тебя заинтересовать.

Молчание.

– Я не настроен в игры играть, Мики.

– Письмо. На желтой линованной бумаге. Подписано – «Потрошитель».