Одинокий огонек фейерверка прорезал черное небо серебряной линией и с грохотом рассыпался зелеными и желтыми искрами.

Раскольник в очередной раз затянулся сигарой, выпустил из губ струйку дыма. Свет уличного фонаря превратил ее в молочно-белую ленту.

– Она всегда была занозой в заднице. Дерзкой. – Он пошевелил голыми ступнями, локти опирались на крышу ржавого «фольксвагена-жука». В том месте, где он порезал себя, кровь запеклась черной неровной линией, пересекавшей грудную клетку. – Никогда не делала того, что я ей говорил.

Над нами мерцали китайские фонарики, высвечивая на фоне неба силуэт громадного креста. Груды развалившихся механизмов окружали нас, словно кости металлических динозавров, остальная часть свалки была погружена в кромешную тьму,

– Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе.

Еще одна струйка дыма повисла в свете фонаря.

«Жук» стоял на кирпичах. Передних дверей в нем не было, так же как и всех стекол. Внутренностей не было тоже, кроме заднего сиденья, на котором лежали Уголек и Пепел. Их уши подергивались, сверкающие глаза были похожи на кусочки полированного мрамора. На меня смотрели.

– По информации из больницы, смена у Джессики была с перерывом, заканчивалась в полночь. Ее сумку мы нашли на Вишарт-авеню. Он, по-видимому, за ней туда пришел.

В темноте, рядом с контейнером, стояла Бабз, прислонившись к металлической стене, от чашки с кофе поднимался пар, одна рука на прикладе Тэтчер.

Раскольник еще раз затянулся:

– Я читал газеты. Он вспарывает их, засовывает внутрь куклу, потом снова зашивает, а потом бросает на обочине дороги умирать.

– Может быть, ваша дочь говорила что-нибудь о незнакомых людях, в больничных палатах или в самой больнице? Или кто-нибудь ее беспокоил?

– Ты поражаешь меня как человек, впустивший мрак в свое сердце.

Я?

– Ну ты и скажешь.

Пожал плечами:

– Как я и сказал, я читал газеты, был у меня интерес. Если она жива, я хочу, чтобы моя дочь вернулась.

– Это мы и пытаемся сделать.

Конец сигары горел злым оранжевым глазом.

– Ты за своими-то не уследил, почему думаешь, что с моей у тебя получится?

Я поставил чашку на крышу «жука». Чай пролился на облупившуюся краску.

– Да пошел ты.

Внутри машины Уголек и Пепел привстали, настороженно поводя ушами.

– Это так, напоследок. – Улыбка раздвинула уголки усов Раскольника. – Джессика за многие годы ни слова мне не сказала. Конечно, я пытался, я ведь хороший отец, но она своенравна. Это у нее от матери, успокой, Господи, ее несчастную душу.

Я сжал руки в кулаки, костяшки пальцев пронзила боль.

– Никогда не говори так о моих дочерях.

– Она встречалась с кем-то, я знаю. Безбожник с татуировкой.

Рядом с контейнером хмыкнула Бабз:

– Имеешь что-то против тату, так что ли?

– Левит, глава девятнадцатая, стих двадцать восьмой: «Ради умершего не делайте нарезов на теле вашем и не накалывайте на себе письмен».

– И это говорит мужчина с усами, Левит, глава девятнадцатая, стих двадцать седьмой. А еще ты резал себя, мы все видели.

Вздернул бровь:

– Не до смерти же. – И снова вернулся к своей сигаре. – Вы ведь не знаете, где он их прячет, так ведь?

Я сделал шаг назад. Сделал глубокий вдох. Руки разжал, и зубы.

– У нас есть несколько версий. Я попробую, может быть, офицер по связям с семьями пострадавших сможет держать вас в курсе ведущегося расследования.

– На самом деле вы ничего о нем не знаете.

– Мы его поймаем, будьте уверены.

Улыбка пропала.

– Нет, я доберусь до него раньше.

Бабз потянулась, коснувшись кончиками пальцев ветрового стекла. Потом откинулась на спинку кресла:

– Думала, все это будет бесполезной тратой времени, но в конце оказалось очень мило.

Элис вела «сузуки» по Йорк-стрит, мимо халяльных мясницких лавок и химчисток, направляясь к границе Касл Хилл. Чем ближе мы подъезжали к центру города, тем плотнее становилось движение.

– Вам следует подумать о том, как справиться с механизмом выражения ваших эмоций, явное использование жестокости с целью активизации выброса серотонина вредно для здоровья.

– Плевать. Каждому свое, правильно? Иногда просто полезно в кого-нибудь выстрелить.

Я поерзал в кресле, но боль в ребрах не проходила. Каждый раз, когда я делал вдох, кто-то бил в них кулаком.

– Итак, – Бабз оглянулась и ухмыльнулась мне, – что у нас дальше? Еще кого-нибудь потрясем?

Элис напряглась:

– У нас не было намерения «потрясти» мистера Макфи, мы просто должны были сообщить ему информацию о его дочери, и вообще, разве вам не нужно вернуться на службу или что-то в этом смысле, я к тому, что приятно было с вами встретиться и все такое, но мы не хотели бы вас обременять, не правда ли, Эш?

– Ничего, не беспокойтесь об этом. Сообщите, что я свалилась с вирусной инфекцией, они не будут обо мне беспокоиться, пока не выздоровлю. Можете представить тюрьму, набитую мужиками с поносом и высокой температурой? Кошмар.

Я опять поерзал в кресле, и опять не помогло. Выдавил еще пару таблеток преднизолона из блистера, проглотил, не запивая. Наверное, нужно было бы прочитать инструкцию о дозе и побочных эффектах, но что уж теперь.

Элис постучала пальцами по кромке руля, одним за другим, как сороконожка лапками:

– Расскажи мне о визитной карточке.

– Про этот брелок? Дешевый китайский пластик, продается в мелкооптовых магазинах по пятерке за сотню. Ближайший такой магазин – «Дилтаймз» в Логансферри. А в розницу – в табачных лавках и газетных киосках. Мы почти все проверили, но ничего подходящего.

– Хм… – Элис выехала на развязку в Келлер, потом на Дандас-роуд, где движение перешло на самый малый ход. – А что насчет ключа?

– Для обычного автоматического замка. YA-шестнадцать. Подходит к разным моделям. Проверяли во всех металлоремонтах в городе, над нами только посмеялись. Невозможно установить, от какого он замка.

Машины наконец встали намертво, перед нами тянулась вдаль длинная вереница сигнальных огней. Наверное, до самого моста.

Элис поставила «сузуки» на ручник, обняла себя рукой. Другой рукой стала перебирать волосы.

– Брелок и ключ символичны, очевидно, что маленький пластиковый младенец олицетворяет собой большого младенца, которого он хочет зашить внутрь Джессики, это фертильность, даже плодовитость, а это значит, что он сам, скорее всего, бесплоден, в смысле, если бы он мог оплодотворить кого-либо сам, ему не нужно было бы исполнять всю эту хирургическую процедуру, если бы он мог, он бы просто прижал их к полу и изнасиловал. – Нахмурилась. – Но ведь он изнасиловал Рут Лафлин, тогда это либо насилие, либо он внутренне относит секс и размножение к разным категориям?

Бабз повращала головой, разминая мышцы шеи:

– А может быть, он просто чокнутый? Может быть, ему просто нравится потрошить женщин?

– Если рассматривать это по Фрейду, то ключ символизирует собой пенис, а замок – вагину, и все это является метафорой для проникновения и отпирания того, что спрятано, но мне почему-то всегда казалось, что Фрейд сам был немножко извращенцем, вся эта чепуха о подспудном желании секса с матерью явно бред сумасшедшего.

Я постучал ее по плечу:

– А нельзя ли перейти прямо к делу?

– А что, если это не метафора, а приглашение?.. Что-то вроде – ты выходишь из больницы, у тебя мой ребенок, а вот тебе и ключ, чтобы ты вернулась ко мне и мы могли бы быть вместе?

Из пассажирского кресла донеслось хмыканье.

– Типа он приглашает их жить вместе? Да, очень романтично.

– Может быть, он не испытывает ненависти к женщинам, может быть, он их любит, и единственный способ, как он может это выразить, – просто дать им ребенка.

Я снова постучал ее по плечу:

– Мы едем.

– Что?

Ночь за нами заполнилась симфонией автомобильных гудков.

– Да, точно…

Зазвонил телефон – номер Сабира. Взял трубку:

– Ты узнал что-нибудь?

Элис проехала вперед метра три, потом снова остановилась.

– Не размазывай сопли, от этой болтовни мы моложе не станем.

Пауза. Потом:

– Короткую версию, Сабир.

– Нет, конечно.

– Теперь ты понимаешь, почему я выступил «за», когда народ начал распространяться о полном отсутствии у тебя личной гигиены. Что насчет аудиозаписи?

– Пока, Сабир. – Телефон смолк у меня в кармане.

Теперь у нас есть адрес Лоры Страхан. Если звонки из будки дадут результат, можно будет оставить несчастную женщину в покое… А может быть, неплохо будет, если Рут Лафлин сможет поговорить с ней. Одному Богу известно, чем я обязан Рут.

Ткнул пальцем в ветровое стекло:

– На следующем повороте налево, срежем по Слейн-роуд. Как раз самую большую пробку объедем.

– …Я ведь не прошу тебя кого-то убить, Джордж, я просто хочу, чтобы ты сверился с записями. Почему Каннингем находится в списке сексуальных преступников? – Я стал перекладывать мобильник к другому уху, а Бабз начала вылезать с пассажирского кресла «сузуки», под дождь.

Последовала пауза. Потом гнусавый голос Джорджа вновь зазвучал из трубки:

– Для чего тебе это нужно?

– Просто интересно. – Черта с два я скажу ему, про звонок из телефонной будки, рядом с которой Потрошитель оставил шприц. Прежде чем я отключу телефон, это узнает весь участок, а если еще и до Джейкобсона дойдет… Ему-то точно не понравится, что его в неведении держат. – Быстренько покопайся в компьютере, это что, очень трудно?

– Так ты что, забыл, что случилось в Фалькирке?

Его голос подпрыгнул на октаву:

– Ты обещал!

– Тогда найди мне информацию. Забивай давай: Каннингем.

Элис на водительском кресле, глаза расширены. Одними губами произнесла:

– Фалькирк?

Я отмахнулся от нее.

– Будь хорошим мальчиком, Джордж.

– И не моя это вина… – Стук пальцев по клавиатуре. – Каннингем, Каннингем, Каннингем… Вот. Одиннадцать лет за девять гигов голых маленьких мальчиков на ноутбуке. Дважды забирали за обнажение в общественном месте, примерно через месяц после освобождения. Три нападения на беременных женщин. И… – Снова щелканье клавиш. – Секс с двумя малолетками, шесть лет назад. И какой идиот мог назначить это недоразумение тренером группы по плаванию в младших классах средней школы? В списках пожизненно. Два раза в месяц встречается с проверяющими.

– Сколько за детское порно?

– Спасибо, Джордж. – Сунул телефон в карман. – Есть кое-что интересное: у нашего интересанта были приводы за нападение на беременных женщин. – Я вылез из машины.

Элис через мгновение последовала за мной, закрыла дверь и пикнула замками. Раскрыла маленький складной зонтик:

– Ты уверен, что нам ничего не нужно говорить детективу-суперинтенданту Джейкобсону?

– Если сработает, мы принесем ему результат. Если не срастется, то ему и знать не надо. Все в выигрыше.

Вдоль склона холма петляли вниз Гарик Гарденз – два ряда респектабельных бунгало, некоторые с чердаками, переоборудованными под лофты; ухоженные палисадники и лимузины при входе. Не самый роскошный район Каслвью, но уж куда лучше дерьмовой квартирки, которую Элис сняла в Кингсмите. И вид отсюда очень даже неплохой: через реку – мост Дандас, гора с замком, огоньки уличных фонарей поблескивают в темноте.

Похромал вслед за Бабз по дорожке к номеру девятнадцать. На окнах жалюзи, дверь, крашенная красной краской, с полупрозрачной панелью.

– За последние одиннадцать лет интересанта сажали в тюрьму, выпускали, но во время первого нападения Потрошителя он точно был на свободе.

Бабз нажала на кнопку звонка.

Элис остановилась на середине дорожки. Поправила волосы, прячась от дождя под зонтом.

– Я все еще не убеждена, что мы должны так удаляться от психологического портрета.

– Мы здесь не потому, что мне кажется, что Каннингем – это Потрошитель, мы здесь потому, что кто-то позвонил на этот номер из телефонной будки, рядом с которой бросили Клэр Янг. Может быть, Каннингем знает того, кто звонил? Понятно, что предположение притянуто за уши, но другого же у нас нет ни хрена. Кроме того, ты сама сказала: портрет – дерьмо, а доктор Дочерти – мудак.

– Вообще-то я использовала совсем другие слова, в том смысле, что он всеми уважаемый психолог, и я просто… – Она замолчала.

Открылась входная дверь, и в щель выглянуло опухшее лицо.

Лет тридцать пять, длинные светлые волосы зачесаны набок, маленький рот, кусок чего-то, напоминающего длинный красный халат. Женщина.

– Слушайте, мне не нужны солнечные панели, мне не нужно асфальтировать дорожку, мне не нужна скидка на пластиковые окна. Я не хочу говорить об Иисусе. Мне не нужна керамическая сковорода, «Эйвон» или херовая вечеринка Анны Саммерз. В последний раз – оставьте меня в покое.

Я вышел вперед:

– На самом деле…

– Идите прочь. Я в этом не участвую.

– Мисс Вирджиния Каннингем? – Я сунул руку в карман и вытащил удостоверение. То самое, которого у меня больше не должно было быть. – Мы бы хотели поговорить с вами о том, где вы были прошлой ночью.

Она бросила взгляд на документ, раскрыла рот, круглый и красный, как рана от пули.

– О-о черт… – И захлопнула дверь прежде, чем я смог вставить в щель кончик трости. Изнутри ее голос звучал приглушенно: – Черт, черт, черт… – Громыхнула защелка. – Черт, черт, черт… – Потом она повернулась и побрела в гостиную, это было видно через стеклянную панель в двери.

Бабз захлопала в ладоши:

– Ну что, взламывать будем?

Элис покраснела:

– У нас ордера нет, и вообще мы…

– Давай.