8

Увы, сестры ничем не сумели мне помочь. Морская ведьма, сказали они, отказалась даже слушать их, не захотела и назвать плату, за которую сумела бы мне помочь. Правда, добавила старшая сестра, старая чародейка велела кое-что передать мне, и были это такие слова: «Ты отдала свой голос за призрачную надежду, ты обменяла свою жизнь на чужую, а счастье и любовь – на вечные муки. Тебе нечем больше платить».

Признаюсь, я поняла в лучшем случае половину. Голос – это понятно, чужая жизнь – тоже, настоящим человеком мне не стать, как ни старайся. Любви мне тоже не видать, и весь свой оставшийся срок я буду лишь вспоминать о Клаусе… Но что еще я могу отдать? У меня осталась только моя жизнь, но ведь и с ней я готова расстаться! Почему же ведьма не упомянула об этом? Или же жизнь моя – настолько ничтожна, что и для оплаты не годится? Говорила бы сразу, чем ходить вокруг да около…

Увы, сестры не сумели снова поговорить с ведьмой – она просто перестала подпускать их к своему жилищу. Другим русалкам, что приходили со своими просьбами, ядовитые полипы освобождали дорогу, но любому, кто мог хотя бы задать вопрос о моей беде, сразу же преграждали путь. Это было странно: я всегда знала, что ведьма, даже если не сумеет помочь, так хоть скажет прямо, что затея безнадежна!

И то верно: когда я явилась к ней, она только покачала головой и дала мне свое зелье, а отговаривать не стала, заявив, что это мое дело, а если Создатель не дал мне разума, то это опять-таки моя беда. Моя и моих родных… Почему же теперь она отказывается даже дать совет?

Может быть, дело в Лауре, думала я иногда. Может статься так, что сухопутная ведьма окажется сильнее морской? Наверно, и такое бывает, ведь как мой отец не может править всем океаном, так и наша ведьма не всесильна. Вполне вероятно, есть и другие, более сильные и умелые. А может, владеющие иным колдовством: ведь то, что годится для теплых южных морей, вряд ли сработает в суровых северных водах! Кто знает, вдруг далеко на севере, где даже летом не тает лед, обитают совсем другие русалки? Я слыхала о том, что кто-то из нашего рода когда-то заплывал в те края и едва спасся: нравы там суровые, морские жители говорят иначе, наших жестов не знают, а чужаков сразу норовят пустить на корм рыбам…

Но что проку от моих мыслей? Ведьма не желала или не могла выслушать меня, а Эрвин, хоть и пытался найти настоящего колдуна на суше, не преуспел в этом. Попадались ему сплошь шарлатаны – дурить головы простым людям на ярмарочных представлениях они умели, могли удивить знатных людей разными фокусами, но настоящего колдовства не знали.

Эрвин искал ведуний, травниц, но и здесь не преуспел: старухи в деревнях знали, какие травы нужно собирать на растущую луну, какие – на убывающую, при какой болезни заваривать земляничный лист и дубовую кору, когда рвать тысячелистник, а когда зверобой. Они умели утишить зубную и головную боль, могли перевязать рану, вправить кости и принять роды, но это не было колдовством.

– Сдается мне, волшебство в наших краях давно иссякло, – говорил мне иногда Эрвин, а я могла лишь вздохнуть.

Он не знал, не понимал, что волшебство – вокруг нас, в ветвях деревьев, в пене прибоя, в облаках и запахе цветов, вот только не всякий может обращаться с ним, как должно. Я вот не умела, я только чувствовала, что куст белой сирени в саду отличается от других и, возможно, поведал бы мне что-нибудь, если бы я могла понять, о чем шелестит его листва!

Мой принц, однако, не сдавался. Он был похож на охотничью собаку, которая идет по следу и не бросит его, пока хватит сил. Так он жил не первый год – упрямству Эрвина не было предела! Я помогала ему, чем могла: повторюсь, я чувствую колдовство, а потому моему принцу не было больше нужды неделями проверять умения деревенских знахарок.

Он не сразу поверил мне, но когда удостоверился, что я с ходу отличаю шарлатанок от тех, кто в самом деле на что-то способен, порадовался. Увы, и те, кто хоть немного умел колдовать, лишь повторяли то, чему их научили прабабки, не вникая в суть, а просто твердили заговоры от лихорадки, от горячки, от других хворей… У кого-то получалось лучше, у кого-то хуже, но нам-то что проку? Они не знали настоящего волшебства, а где искать тех, кто был приобщен к его тайнам, Эрвин выяснить не мог.

Так проходили дни. Ничего не менялось, но… Однажды пришли дурные вести.

– Михаэль умер, – сказал мне Эрвин, комкая письмо. Лицо у него словно закаменело. – Пишут, простыл и тяжело заболел, сгорел в несколько дней… На похороны я уже не успею, только на коронацию Андреаса – он следующий по старшинству…

Я подошла со спины и обняла его за плечи, прижавшись щекой к темным волосам, а он поймал мою руку и сжал ее до боли. Эрвин всегда говорил, что ему делается легче от моих прикосновений. Возможно, он обманывал меня, но мне казалось, он и впрямь немного оживал, когда я гладила его уставшие плечи – у него болела спина из-за крыла: оно было тяжелым, а поди походи с таким грузом на одном боку! Руки у меня очень сильные, и труда мне это не составляло.

– Двое сразу. Мартин тоже… – обронил он. – Я оказался прав – он решил избавиться от рубахи. И не выдержал… Хотел снимать по клочку, но и этого оказалось достаточно. Не знаю, от боли он умер, от потери крови или от какой-нибудь заразы, а может, колдовство виновато… Зачем же он так?!

Ответить я не могла, только обняла его еще крепче. Должно быть, этот Мартин – а он был немногим старше Эрвина, – не вытерпел, решил попытаться найти выход. А выход был только один… Я невольно покосилась на распахнутое окно, за которым синело горячее июльское небо и плыло одинокое белое облако, похожее на птицу…

– Ты поедешь со мной? – спросил Эрвин, повернув голову, и я кивнула прежде, чем поняла, на что соглашаюсь. – Нет-нет, не убегай…

Убежишь тут, пожалуй, когда он мертвой хваткой держит тебя за руку!

– Ты боишься? – тихо произнес он, поставив меня перед собой. – Боишься, что тебя снова обвинят в колдовстве, как той зимой, когда умирал Клаус? Но я не дам тебя в обиду!

«А как ты защитишь меня? – спросила я взглядом. – Что ты можешь сделать? Дружина твоя не так уж велика, и хоть твои люди любят тебя, их слишком мало! Тебя самого могут отправить на костер!»

– Ты права, я и себя-то выручить не сумею, случись что, – негромко проговорил Эрвин. – Но за меня вступятся братья, во всяком случае, я надеюсь на это! Мы… мы привыкли держаться крылом к крылу, и, знаешь, Марлин, я иногда тоскую по тем временам, когда мог летать…

Я отстранилась, порылась в его бумагах и нашла тот листок, о котором сам принц наверняка уже забыл.

– Что это? – спросил он и взял его. – Ну уж ты вспомнила! Позорище… Стихи мне никогда не удавались…

«Здравствуй, Элиза! Живу с лебединым крылом, – припомнила я. – Странно немного, но я ведь последний из принцев. Нет мне нужды обустраивать двор мой и дом, да и потом – ну на ком я сумел бы жениться? Принцесс-то для братьев моих – поди напасись, наищись-ка по миру! – ты ведь знаешь, Элиза. Мне твоего волшебства не хватило чуть-чуть. Я неудачник. Ну что ж, я остался без приза… Я бы любую взял в жены. Не мне выбирать: я – самый младший и самый никчемный из братьев! Жаль, я не знаю, где, как и кого мне искать. Видно, еще не рассеялось ведьмы заклятье…»

Что и говорить, стихоплет из Эрвина был неважный.

– А я там еще придумал, – сказал он и улыбнулся смущенно, помолчал и проговорил: – Марлин мне чистит перо, молчит и жалеет, я знаю. Я… Я ведь, знаешь, Элиза, ночами летаю. Может быть, лучше б остался я птицей: короток век, да и пусть… Небо снится…

«Почему ты всегда обращаешься к ней? – невольно подумала я. – Ни разу ты не получал писем от сестры, да и сам не писал ей! Я ведь переписываю для тебя все, что прикажешь, и ей ты ничего не отправлял! Или просто не говорил мне об этом?»

– Ужасно, я согласен, – по-своему истолковал выражение моего лица Эрвин. – Рисовать я еще хоть как-то умел, а стихосложение мне не дается, хоть плачь! Но мы отвлеклись…

Я кивнула.

– Поедем со мной, прошу, – произнес он, помолчав. – Я… Мне хватило прошлого раза. Не стану врать, Марлин, мне… мне страшно. Братья еще могут надеяться на что-то, а я одним своим видом напоминаю им – выхода нет, мое увечье сразу бросается в глаза, его не скроешь, как ни старайся! Я… Нет, я не имею права настаивать, ты и без того настрадалась, но… – Эрвин зажмурился на мгновение, моргнул и выговорил еле слышно: – Стань моей женой!

Должно быть, лицо мое исказилось слишком сильно, потому что он выпустил мою руку и поднялся, резко отодвинув кресло.

– Прости, – сказал он, отойдя к окну. – Я поступил глупо. Мне просто хотелось обезопасить тебя: я какой-никакой, а принц, и я не стал бы принуждать тебя ни к чему, но… Забудь! Просто забудь мои слова…

«Я согласна», – нацарапала я на том самом листке с неудачным стихотворением и сунула его Эрвину под нос.

– В самом деле? – тихо спросил он, обернувшись. – Я же не человек.

«Я уж тем более», – улыбнулась я…

В столицу мы уезжали, уже будучи женаты. Это ведь несложно устроить, если обойтись без церемоний.

Признаюсь, меня немного пугало путешествие, и хорошо еще, что накануне отъезда мне удалось повидаться с сестрами.

«Я теперь принадлежу ему, – кивнула я на Эрвина, который ждал у линии прибоя, и показала им кольцо на пальце. – Не по любви, по необходимости. Он защитит меня, если сумеет, а я помогу ему – у нас общая цель. Кинжал еще пригодится, я уверена!»

– Бабушка тоже всегда твердит, что пошла замуж по приказу отца, – фыркнула вторая сестра, – однако до сих пор не может забыть мужа! Уж не обманывай себя… Ты ведь сама сказала, что этот юноша – брат твоего Клауса и похож на него, ведь так?

Я кивнула.

– Ну и не терзай себя, – сказала третья сестра. Волосы у нее отросли уже по плечи. – Сладится так сладится, а нет, станете жить друзьями. Ты же говоришь, он тебя не неволит?

«Поди заневоль», – усмехнулась я. Эрвин все еще не подозревал, что я намного сильнее обычной девушки. Убежать я вряд ли смогу, отбиться от вооруженного мужчины… как повезет, а вот с безоружным я совладаю почти наверняка!

– Тогда и вовсе не о чем жалеть, – произнесла старшая и поманила меня поближе. – Держи-ка… Бабушка, конечно, расстроилась, что ты выскочила замуж вперед нас, но все же открыла свои сундуки, а там на сотню русалок хватит! И не отмахивайся, обратно мы это не понесем!

– Вот уж точно, – поддержала пятая сестра и всучила мне еще один ларец. – Отец тоже велел передать тебе это, это и еще вот это! Ты принцесса, и пусть эти двуногие позавидуют твоему приданому…

«Позавидуют и захотят отнять, – показала я жестами. – Довольно, милые сестрицы, мне ведь не донести это до берега!»

– А мы поможем, – улыбнулась третья сестра. – Заодно посмотрим на твоего мужа!

И как прикажете их останавливать?

Волна плеснула на берег, а Эрвин невольно попятился, увидев моих сестер с богатыми дарами.

– А он неплох, – сказала старшая, поставив ларец на песок, и ударила хвостом по воде, подняв тучу брызг. – Конечно, видала я людей и красивее, но в этом человеке чувствуется сила. Держись его, сестрица, не пропадешь!

– Симпатичный, – хихикнула вторая сестра, а третья молча послала мне воздушный поцелуй.

– Мне бы такого, – вздохнула четвертая, схватила пятую за руку, и обе пропали в пучине морской, и только ларцы с драгоценными дарами да извилистые следы на песке напоминали о том, что кто-то был здесь.

– Привиделось мне, что ли? – недоуменно спросил Эрвин, встряхнув головой.

Я только улыбнулась в ответ и откинула крышку одного из ларцов. Ах, бабушка не поскупилась, выбрала, кажется, лучшие жемчуга из своих сундуков!

– Марлин, ведь на это можно купить все королевство… – негромко сказал Эрвин, взяв и рассмотрев пару жемчужин. – А там что?

В других ларцах оказались сапфиры и рубины, изумруды и алмазы, а уж золота – монет из неведомых стран, добытых с затонувших кораблей, слитков и самородков – и вовсе не считано. И как сестры не надорвались тащить все это? Впрочем, мне показалось, что я видела дельфиньи спины, значит, это они помогли доставить мое приданое до берега.

– Нужно спрятать это подальше от людских глаз, – сказал Эрвин, когда обрел дар речи. – Слишком много охотников за сокровищами развелось, а нам не отбиться, случись что… Ты знаешь какое-нибудь укромное место в скалах? Сумеешь отыскать такое?

Это было проще простого, и я кивнула. Правда, по моему мнению, лучше было спрятать драгоценности на дне морском, и я показала это жестами.

– Ты права, – кивнул мой муж, – оттуда не всякий их добудет, но…

«Я сумею, – улыбнулась я. – Дай только время…»

В скалах было довольно пещер, небольших, таких, чтобы туда уместилось содержимое ларцов, а то и они сами. Я ныряла много раз, забрасывала клады песком и придонным илом и порядком утомилась.

– Как ты? – тихо спросил Эрвин, закутав меня теплым крылом, а я только улыбнулась. – Не замерзла?

«Нет, глупый, – коснулась я его руки. – Как можно замерзнуть в летнем море!»

– Едем домой, – сказал он. – Завтра нам в дорогу…

Выехали мы до рассвета, и слуги провожали нас, покуда хватило сил. Добрая Анна и юная Мия, и даже старая Мари шли по дороге за нашим экипажем и махали вслед, а я отвечала им, пока могла разглядеть.

– Вы уж берегите моего мальчика, госпожа, – говорила Анна, укладывая мои платья, – вы… Вы уж знаете, что с ним не так, а если решились за него пойти… Ведь не ради же его земель, нет? Что тех земель-то, только самому прожить…

Я снова и снова качала головой, а она утирала слезы.

– У него никого больше нет, – шептала Анна, – слуги не в счет, а братья… У братьев свои беды! Только сестра… Да и о ней уже сколько времени ни слуху ни духу!

Сестра Эрвина не давала мне покоя. Он писал ей стихи – корявые, что уж греха таить! – не забывал ни на секунду… И ведь именно Элиза связала крапивные рубахи, и даже если она не подозревала, на что обрекает братьев, так, может, сумеет рассказать, кто научил ее этакому?

– Не бойся, прошу тебя, – в тысячный раз повторил Эрвин.

«Я не боюсь», – подумала я и улыбнулась ему. Пускай он был моим мужем только перед законом, это не имело значения. Я должна была и хотела помочь ему, а он – мне. У нас была общая цель, и тяжесть обсидианового кинжала у моего пояса не позволяла мне забыть об этом.

Мы пробыли в пути несколько дней, и столица встретила нас яркими огнями: во владениях Эрвина такого не бывало. Так ярко в тех краях светился только маяк.

Горничные – конечно, обученные Анной, которой самой не по силам уже было отправляться в путь, – переодели и причесали меня, а я проверила, надежно ли держится плащ на плечах Эрвина. Мне нашлось чем украсить себя, и даже смешно было смотреть на драгоценности придворных дам – они не годились и на то, чтобы расшить занавеси в пещерке распоследней служанки моей бабушки… Гордыня – грех, считают люди, но я-то не была человеком!

Андреас оказался одновременно похож и не похож на младшего брата, но, главное, обнял Эрвина вполне искренне и улыбнулся так, что я уверилась: при нем нам не грозит никакая опасность!

– Кто эта прелестная дама? – спросил он, взглянув на меня, а я присела в реверансе.

– Марлин – моя супруга, – негромко ответил Эрвин, улыбнувшись.

– А это – моя Селеста, – сказал другой брат, Герхард, судя по всему, и красивая девушка тоже поклонилась присутствующим.

Я узнала невесту Клауса, а она, несомненно, узнала меня, но промолчала.

– Я и не знаю, которая из них милее, – серьезно сказал Андреас, – и я искренне завидую вам, братья, ведь я еще не нашел свою суженую! Однако мы собрались здесь не для веселья… Все вы знаете, что брат наш, Михаэль, покинул нас… Я займу его место, как подобает мне по старшинству, и да поможет мне Создатель!

Послы один за другим подносили Андреасу дары, выражали соболезнования, уверяли в своих добрых намерениях… В зале было очень душно и жарко, а я не переношу духоты. Эрвин тоже привык к вольным ветрам – в его комнатах окна всегда были открыты настежь, и даже зимой, говорила Анна, он прикрывал их лишь затем, чтобы не наметало сугробы на подоконнике! В этом мы с ним были схожи: я и у себя дома предпочитала прохладные течения уютным пещеркам: в них, конечно, не достанет хищник, но и дышать, считай, нечем!

Признаюсь, я устала так, что готова была уснуть на первой подвернувшейся кушетке, но пришлось еще выдержать поминальный ужин и только после него отправиться в опочивальню.

Я даже не запомнила, кто раздевал меня и вынимал драгоценные шпильки из моих волос, но очнулась глубоко за полночь: луна светила в приоткрытое окно, а белое крыло Эрвина укрывало меня вместо одеяла.

Я посмотрела ему в лицо – во сне оно сделалось совсем юным, разгладилась страдальческая складка между бровей и возле рта, темные волосы разметались, и он улыбался во сне. И, что странно, сейчас он вовсе не походил на Клауса.

Наверно, только поэтому я и решилась поцеловать его, сонного: хотелось узнать, как это бывает, ведь прежде я знала только поцелуи родителей и бабушки, сестер и братьев… Ну а то, как Анна и Мия целовали мои руки, и вовсе не в счет! А Клаус…

Я не думала о том, что предаю его – он был мертв уже почти год, а мы привыкли отпускать умерших в бесконечное море, надеясь когда-нибудь встретиться с ними там, за горизонтом, куда рано или поздно уйдем мы все. До той же поры нужно было жить, хорошо или плохо, это уж как получится!

Клаус никогда не целовал меня, как мужчина женщину, только как друга, ребенка, не более того. Даже если я казалась ему красивой, он все равно не воспринимал меня как возлюбленную, а Эрвин, я знала, глядел на меня, не скрывая желания. Он обещал не принуждать меня ни к чему и держал слово, но я-то никаких клятв не давала! А мы, русалки, должна я сказать, не так обременены глупыми условностями, как люди…

У Эрвина оказались теплые сухие губы, чуть обветренные, на щеках пробивалась колючая щетина, но она была даже приятна на ощупь.

Он проснулся почти мгновенно и попытался отстраниться, но я была сильнее. Меня остановила только мысль о том, что я причиняю ему боль, прижимаясь все крепче к проклятой крапивной рубахе! Сама-то я не чувствовала ожогов – сквозь плотный лен ночной сорочки крапива не жгла, но Эрвин…

– Что ты творишь? – прошептал он, и сам, противореча своим словам, привлек меня к себе на грудь. Казалось, боль его вовсе не тревожит.

«А будто не ясно?» – мысленно спросила я, осторожно целуя сомкнутые веки.

– Если ты делаешь это только потому, что я похож на брата, то лучше прекрати. – Он будто прочитал мои мысли и попытался приподняться, чтобы отстранить меня, но не сумел. – Пусти, говорят тебе!

«Почему?»

– Не надо, прошу тебя, – выговорил Эрвин. – Не надо. Я ведь понимаю, ты делаешь это из жалости. Что ты хмуришься? Я не прав?

«Не прав», – покачала я головой.

– Тогда потому, что я похож на Клауса. Но я не он, Марлин. Я совсем другой.

«Я знаю, – кивнула я. – Ты – не твой брат, а русалки – не люди. Мы отпускаем своих мертвых в море и не позволяем воспоминаниям завладеть собою».

– Тем более – не надо, – тихо сказал он, гладя мои волосы. – Уж точно не сейчас, Марлин. В чужом доме, в чужой постели… Я не могу. Я… Просто не могу, и всё тут.

«Ты не хочешь меня?» – спросила я.

– Не в этом дело, – ответил Эрвин. – Ты…

Он прикусил губу, пытаясь собраться с мыслями, прикусил так, что выступила кровь.

– Я никогда не встречал женщин красивее тебя, – выговорил он наконец. – Нет, нет, и это не верно! Только не вздумай меня ударить, а то еще глаз подобьешь, и как я покажусь завтра на людях?..

«Говори уже», – улыбнулась я.

– На самом деле ты не красивая, – негромко сказал Эрвин. – Если приглядеться как следует, ты… Я не могу подобрать нужного слова. Просто… просто люди такими не бывают. Да, у тебя очаровательное лицо, прекрасное тело, роскошные волосы и глаза… Создатель, в твоих глазах можно утонуть! Но ты не человек. Ты настолько чужая, что это пугает!

«Ты боишься или тебе противно? – спросила я. – Ты спрашивал, стала ли я женой твоему брату, и я ответила, но ты ведь не можешь знать, правду ли я сказала! Может быть, тебя отвращает именно это?»

– Нет, что ты, – ответил он. – Нет… Прости, я в самом деле боюсь тебя. Я любуюсь тобой, я говорю с тобой, но мне страшно… Я могу понять, почему тебя ославили ведьмой: ты слишком хороша! Любой мужчина возжелает тебя, едва только увидев, каждая женщина приревнует – поди не приревнуй к такой! Но это не человеческая красота, она… иная, и мне странно, что Клаус не понял этого. Может, виновато колдовство?

Я кивнула и осторожно погладила его по плечу. Конечно, виновато колдовство. Только оно…

– Рядом с тобой мне не страшно, – добавил вдруг Эрвин. – Я боюсь тебя, я сказал, но когда ты рядом, ничто другое меня не пугает. Как так выходит?

Я только покачала головой – откуда мне было знать?

– Я помню это чувство, – продолжал он, – еще с тех давних пор, когда мы были птицами. Это… Я не могу описать, Марлин. Не умею. В груди тянет и болит, и так хочется снова стать человеком… Там, в море, когда ты прикасалась ко мне, все исчезало. Я был собой, не важно, лебедем или принцем, я просто… жил. Ты меня спасла. Я не так силен, как старшие братья, и я не выжил бы… если бы не ты. И теперь то же самое… Вот ты обняла меня, и плечо не болит, и крапива не жжет…

«По-моему, ты сильнее, чем вся твоя родня, – подумала я и крепче сомкнула руки. – Самый младший и самый никчемный, как ты написал, верно? Это неправда. Ты жив вопреки всему, а я не дам тебе умереть теперь, после всего, что ты вытерпел. Уже не ради Клауса – он живет лишь в моей памяти. Ради тебя, Эрвин».

– Давай поспим хоть немного, – сказал он. – Завтра будет тяжелый день. И послезавтра тоже. Ненавижу эти обычаи, но… сперва нужно проводить Михаэля, потом будут чествовать Андреаса, это так…

«Утомляет», – подумала я.

– Долго, – закончил Эрвин. – Не понимаю зачем? Ведь умерший уже не видит всего этого… А те, кто любил его, и так запомнят его живым! Другое дело – коронация, но и то…

Он тяжело вздохнул, а я кивнула: выдерживать эти церемонии было нелегко. Но что поделать, если такова традиция?